Пятнадцатое весны. Вторая глава

Вторая глава

Он жил в пятиэтажном доме, возведённом где-то лет двадцать назад, в эпоху больших надежд и бурных перемен. Тогда все квартиры в доме были коммунальными, в каждой ютилось по десять, а то и по пятнадцать-двадцать человек. Сейчас бурное время перемен, которое не принесло ничего, кроме полной неопределённости, прошло, и наступило ещё более тяжёлое время непонятного затишья; но квартиры в доме как были коммунальны-ми, так и остались. Почему – никто не задумывался. Жильцы не торопились разъезжать-ся, оставляли после себя детей или родственников. Так или иначе, в старом доме сложи-лась определённая атмосфера. Люди в нём жили интересные, добрые и тихие, все знали друг друга по имени-отчеству, а новые жильцы появлялись не чаще раза в пять лет.

На первом этаже жили старики. Первый этаж был самым тихим и чистым из всех.

На втором поселились два почтальона, учительница, кинорежиссёр и уборщица.

На третьем этаже обитали в тихом и молчаливом согласии Ивановы, Петровы и Сидо-ровы.

На четвёртом обретался мистер Х со своими многочисленными родственниками – сёст-рами, братьями, тёщей, золовками и даже какой-то сестрой тетки двоюродного брата по линии прадедушки.

На пятом этаже жили Поэт, математик и Он.

В небольшой квартире у каждого было по одной комнате площадью не более чем в де-сять квадратных метров, причём эти крохотные каморки, которые раньше, очевидно, бы-ли одной большой комнатой, отделялись друг от друга тонкими перегородками, не дохо-дившими до потолка сантиметров на пятьдесят. Это открывало обитателям комнат широ-кий простор для действий и свободных разговоров.

Был тёплый весенний вечер. Он сидел на старенькой продавленной раскладушке, под-тягивал струны на гитаре, ждал, когда придёт Тот, чтобы отправиться вместе с ним к Ви-тале на квартирник, и слушал, как за стенкой негромко препираются математик и Поэт. "Ещё немного – и это подслушивание войдёт у меня в привычку... Можно от радио отка-зываться – вполне равноценная замена..."

- Алкоголизм – это не вредная привычка, а болезнь, - наставительно сказал математик. – Возможно, даже заразная. Человек не виноват, что заболевает ею.

- Так думают слабые люди, - немедленно отозвался Поэт, громыхая на кухне сковород-кой, - которые не в силах бороться за себя, которые всегда рады переложить ответствен-ность за свои слабости на других.

- Посмотрите, кто заговорил! – язвительно прошипел математик, вспрыгнув на пружин-ную кровать, уцепившись за край перегородки и глядя на Поэта сверху вниз. – Чья бы корова мычала, а твоя!.. Если не ошибаюсь, ты ведь куришь?

- Курю, - отвечал без промедления Поэт, - я не отрицаю. Это помогает мне успокоиться и сосредоточиться. Однако я могу бросить курить в любой момент, а у тебя не хватит на это сил.

- Как же! – ощерился математик. – "Успокоиться!" А как же перекладывание ответст-венности на других?.. Нечего тогда упрекать меня, что я пью.

- Ты же настоящий пьяница... Ты не умеешь себя контролировать!

- Сам дурак! Докажи!

- Грубиян... Всё тебе доказывать надо... Пожалуйста! Назови мне все алкогольные на-питки, которые ты когда-либо пробовал.

- Проще простого! Водка, вино, шампанское, пиво, коньяк, бехеровка, сливовица, зуб-ровка, ракия, сакэ, самбука, узо, джин, кальвадос, сангрия, арманьяк, йегермайстер, теки-ла, мескаль, йеневер, виски, шнапс, самогон, ром, граппа...

- Тебе ещё нужны доказательства или этого достаточно?

- Чтоб тебя чёрт побрал! – разозлился математик. - Да, я пью, бывает, что много... Но в этом нет ничего плохого.

- Объясни, - отвечал Поэт невозмутимо. – Ты же любишь доказательства.

- И пожалуйста! Где была впервые изобретена водка? Естественно, в России. Именно русская водка известна всему миру! А как насчёт прекрасного, дружеского предложения "сообразить на троих"? В нём – вся широта русской души, её бескорыстие и дружелюбие!

- Готов поспорить, - отвечал Поэт. – Где была изобретена водка, неизвестно до сих пор. На Руси было принято пить только брагу и медовуху, причём только по большим празд-никам. В России водка появилась в пятнадцатом веке и крепость имела всего четырна-дцать градусов. А при Петре I пьяниц били батогами и взимали огромные штрафы.

- Пётр I, между прочим, брал с людей налог даже за бороды и за дым из трубы!

- ...Водка прижилась у нас по одной простой причине – она приносила неплохой доход в государственную казну... Так что слова "водка" и "Россия" совершенно не связаны! А о последствиях её употребления ты подумал, прежде чем петь дифирамбы?..

- Чего-чего? Дихерамбы?..

- ...А цирроз печени? А раковые заболевания? А миллионы разбитых семей? Даже если именно Россия является родиной данного адского зелья, то мы должны стыдиться этого. Нормальные люди недостатки не выставляют напоказ. Что насчёт "прекрасного предло-жения", то я предпочитаю соображать с помощью головы, а не бутылки.

- Можешь соображать хоть... - и математик без малейшего стеснения выдал, что именно может при желании использовать вместо головы Поэт, - но ты меня не переубедишь.

- Я и не пытаюсь, - отвечал Поэт, - потому что в споре победителей не бывает.

- А вот и нет! На этот раз победил я. Или, если хочешь, обратимся к Нему, Он нас рас-судит.

- Мне всё равно, - отвечал Поэт, - я не хочу с тобой спорить.

Математик перескочил с кровати на письменный стол и заглянул в комнату Него. Он сосредоточенно настраивал гитару и брякал струнами.

- Единогласным и единодушным референдумом ты выбран нашим третейским судьёй, - сказал математик, улыбнувшись своей страшной улыбкой – от уха до уха (на правой по-ловине челюсти ни сверху, ни снизу у него не было ни единого зуба). – Немедленно вы-неси приговор бездарному рифмоплёту. Третировать его и четвертовать!

- Вообще-то третировать - значит обращаться с кем-то пренебрежительно, - сказал Он, не отрывая взгляда от гитарного грифа.

- Правильно, - не растерялся математик. – Сначала третировать, потом четвертовать. Если хочешь, можно наоборот, мне-то что. В общем, рассуди нас, посмотрев трезвым взглядом со стороны.

- Потому что у него самого на все вещи взгляд исключительно нетрезвый! – крикнул из кухни Поэт.

- Увы, - отвечал Он, - я не могу этого сделать. Вы ставите передо мной невыполнимую задачу. Я чувствую себя буридановым ослом.

- По-моему, осёл ты с самого рождения, - съязвил математик и с грохотом соскочил с письменного стола на пол.

Поэт появился в дверном проёме с книгой в руках.

- Если я не ошибаюсь, - задумчиво произнёс он, - этот осёл умер с голоду перед двумя равными охапками сена, потому что не смог сделать выбор?

- Именно, - подтвердил Он.

- Ну и дурак! – снова высунулся математик. – Будь я на его месте, съел бы обе!

- Ради бога, иди и ешь, сена в соседней деревне сколько угодно...

- Я не об этом, - перебил Он. – Вы оба правы и неправы. Вы – две равные охапки. Я не могу отдать кому-то из вас предпочтение. Бываешь прав и ты, и ты. Что же вы ещё хоти-те?

- В споре победителей не бывает...

- Бывают! Сейчас победил я!

- Не бывает...

- Чтоб ты сдох! – от души пожелал математик и треснул дверью так, что перепуганный кот Поэта взвыл и взлетел по вертикали на шкаф.

- Это просто издевательство! – возмущённо заголосил он. – Сколько можно хлопать дверями! Я не могу спокойно отдохнуть и набраться сил! А ведь я имею право на отдых!

- Лучше вспомни о том, что ты имеешь право на работу! – рявкнул из своей комнаты математик.

- Увы, принудительный труд в нашей стране запрещён, - ехидно ответствовал кот, улы-баясь во всю морду.

- Значит, ты – иждивенец, - сказал математик. – Любой человек должен работать. Если он не инвалид, не слабоумный и не идиот. Вот, например, я – нормальный человек. Я ра-ботаю. Я зарабатываю деньги. Я себя могу прокормить. Я самостоятелен. А то ты? Кот! Просто кот!

- Раньше "Аз", то есть "Я", был первой буквой алфавита, - задумчиво сказал кот, напо-ловину свесившись со шкафа и помахивая хвостом, - а сейчас буква "Я" в алфавите по-следняя. Но не кажется ли тебе, что в человеческих душах происходит обратный про-цесс? В частности, в твоей...

- Души не существует – это раз. Хочешь пофилософствовать – вали к Нему или к сво-ему хозяину – это два. Я не увлекаюсь метафизикой и абстрактными вещами.

- Почему?

- Потому что их не существует. Существует только то, что имеет материальную основу.

- Ма-материальную? Денежную, что ли? – притворно удивился кот.

- Да что с тобой разговаривать? Ты же просто кот! И ничего не понимаешь!

- Будешь обзываться – начну стихи рассказывать.

- О нет, нет, нет, лучше уж я извинюсь!

Кот Поэта (звали его традиционно - Василий) имел отвратительную привычку класть стихи на музыку и петь их. У Василия была феноменальная память, он помнил стихи всех русских и зарубежных классиков, которые когда-то прочитал или услышал, но слу-хом и голосом природа его обделила. Когда кот начинал завывать, тренькая на расстро-енной балалайке, математик просто зверел.

- Щас спою...

- Только посмей! – возмущённо заголосил математик.

- У Лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том, - хитро начал Василий, растянув-шись и лениво почёсываясь.

- Васька, уймись!

- Под ним струя светлей лазури, над ним луч солнца золотой.... ой... ой... ой... Уау! Бе-бебебе!

И кот попытался сыграть на трёх балалаечных струнах что-то вроде рок-н-ролльного отступления. Получилось это у него отвратительно, потому что мешали длинные когти.

- Да уймёшься ты или нет?

- Обладающий даром речи автоматически становится обладающим свободой слова...

- Умник! Это нигде не написано...

- Конституция нашего государства и Конвенция о правах человека говорят...

- Но ведь ты не человек!

- Допустим. Но можно ко мне относиться по-человечески или нет?

Кот Василий появился в их квартире около года назад, причём тем же путём, что и бо-родатый комар, и уши в стене, и некоторые другие существа – после неосторожных слов Поэта, что денег у него всегда – кот наплакал. Тогда Поэт был никому не известным сту-дентом с дырявыми карманами и головой, полной сумасбродных идей, а возникший бук-вально из ниоткуда Василий – жалким созданием, похожим больше на истрёпанную мо-чалку, чем на нормального кота. Поэт с той поры не изменился совершенно, если не счи-тать того, что он сбежал из училища, точнее, его оттуда выгнали. В карманах, кроме ды-рок, а в голове, кроме идей, которые постепенно стали принимать стихотворную форму, по-прежнему ничего не было. А кот, по выражению самого Поэта, стал "толст, пушист и вреден". А ещё он заговорил. Это знаменательное событие случилось после того, как ма-тематик нечаянно прищемил ему дверью хвост. Василий свечой взмыл на люстру и за-орал благим матом. Это был первый и последний раз в его жизни, когда он нецензурно выражался. Математик совершенно опешил и очень долго не мог членораздельно гово-рить – единственное, что ему с грехом пополам удавалось выдавить из себя – это расте-рянное "бля!..". После этого кот потолстел и поумнел, стал читать книги, петь стихи (о чём математик сильно пожалел), утром слушать радио, а ночью – музыку, причём его устраивал любой стиль и исполнитель. Не любил кот только собачий вальс, по понятным причинам, и тяжелый металл, потому что это направление обожал математик.

Сам математик был очень загадочной личностью с внешностью Графа Дракулы и невы-носимым характером. Впервые увидевший его человек наверняка бы шарахнулся в сто-рону, а истово верующий вдобавок бы перекрестился. Математик имел привычку улы-баться во всю пасть, потому производил на всех отталкивающее впечатление, так как у него на правой стороне челюсти зубов не было вообще. Темноволосый, с вечно всклоко-ченной головой, спутанными волосами, черноглазый, с диким взглядом, с огромной серь-гой в ухе, математик вызывал у людей либо отвращение, либо дикую привязанность. Бы-ли люди, которые называли его дьяволом, но были и такие, кто обожал его и боготворил.

Соседи по квартире – Он и Поэт – ничего не знали о прошлом математика и – да что там прошлое! Им было неизвестно даже место работы математика и его национальность, хотя, скорее всего, математик был всё-таки русским. А может, евреем. Или немцем, или татарином. По его лицу это было невозможно определить. А о своём прошлом сам мате-матик никогда не говорил, мрачнел и грубо прерывал разговор, когда речь заходила о его детстве.

Математик жил в постоянном беспорядке и был вполне доволен этим. Его носки вполне могли обнаружиться на люстре, ужин – под диваном, а тапочки – к примеру, в чужой сковороде, благо кухня, впрочем, как и ванная, была у них одна на троих. Все вещи ма-тематика рано или поздно перемещались в неизвестном направлении, и чаще всего он сам был этому виной. Высокий, тонконогий и сутулый, он постоянно торопливо сновал по своей крохотной комнате, запинаясь об острые углы, чертыхаясь и опрокидывая на пол всё, что плохо лежит. Не привинченные и не приклеенные предметы рано или поздно оказывались на полу. Сам он спокойно находил в ужасном бедламе нужные ему вещи. Но Поэт не раз говорил о том, что если бы в их квартиру забрались воры (что было очень маловероятно), то в комнате математика они бы не просто ничего не нашли, а заблуди-лись бы и проплутали в ней пару месяцев.

Поэт вообще любил фантазировать и говорить красиво. Он был очень романтичным, тонко чувствующим человеком, но отнюдь не оторванным от земных забот. И при всей его незаурядности, проницательности и несомненном таланте, он обладал одним-единственным недостатком. Поэт был чрезвычайно стеснителен. Он мог часами топтать-ся возле закрытой двери, не решаясь в неё войти; он панически боялся незнакомых людей и помещений, и это очень мешало ему жить. Также Поэт был очень неприхотлив, зараба-тывал гроши, жил скромно, одевался неброско, но не без вкуса, почти не ел и не спал по ночам, в шутку говоря, что спать можно и во время моргания. А ещё Поэт писал стихи. Это было его болезнью и страстью. Поэт писал стихи, но не давал их читать никому, кро-ме Него. Поэт был чрезвычайно, крайне, до высшей степени стеснителен.

Нельзя сказать, что в комнате Поэта порядок был идеальным. Поэт, как все более-менее одарённые люди, был рассеянным и забывчивым до крайности, поэтому писал везде, даже на своих руках, обоях или на туалетной бумаге. Из-за своей рассеянности Поэт по-стоянно терял вещи, а его комната была похожа на библиотеку, склад макулатуры и кун-сткамеру одновременно.

Также Поэт, несомненно, был верующим человеком. Он никогда не говорил о своих ре-лигиозных убеждениях и не проповедовал собственных взглядов отчасти из-за природ-ной сдержанности и немногословности, а также умения ценить чужое мнение. Но во всей его внешности – светлых волосах и небесных глазах, в его взгляде – открытом, доверчи-вом, всегда немного виноватом – свозило что-то неземное. И Он был полностью уверен: Поэт без всяких колебаний согласится пойти на костёр ради торжества правой идеи. Это были не просто красивые слова. И Он отчаянно боялся, что когда-нибудь с Поэтом про-изойдёт что-нибудь страшное, что Поэт умрёт. Правда, этими мыслями он не делился ни с кем, полагая, что его сочтут суеверным.

Математик же гордо именовал себя убеждённым атеистом. Он считал, что Бога не су-ществует, поскольку обратное не было доказано никем, и называл религию предрассуд-ком пещерного человека. Он одинаково беззлобно ругал христианство, ислам, буддизм, индуизм, иудаизм и дзэн, поносил их с удовольствием и всегда одними и теми же слова-ми. В глубине души – где-то очень-очень глубоко – математик, наверное, был воинст-вующим язычником, однако он отрицал само существование души, поэтому такие слова, скорее всего, к нему неприменимы.

И, наверное, легче было найти два одинаковых отпечатка пальцев, чем отыскать двоих настолько непохожих друг на друга людей, как математик и Поэт

И ещё кое-что. У математика была тайная страсть – страсть к спорам, и он заражал ей Поэта без всяких усилий.

Да, они спорили постоянно. Они спорили с ожесточением, с жутким выражением лиц. Они спорили вдохновенно, находя для спора и глобальные, и всевозможные мелкие при-чины, незначительные, пустячные, но спорили с таким рвением и блеском в глазах, слов-но от исхода их диспута зависела участь всего человечества. Для одного была важна по-беда, невозможная в споре, для другого – истина, ещё более невозможная, чем победа, ведь истина у каждого должна быть своя собственная, найденная в результате непростых размышлений, и только тогда она может называться истиной... Сколько людей – столько истин, и каждая из них имеет полное право на существование. Она где-то рядом? А ты уверен? Нет! Она очень далеко. За семью печатями, в тридевятом царстве, тридесятом государстве, триодиннадцатом королевстве, там, где нет в помине... и так далее. Есть же-лающие? Стандартный набор – каменные посохи, хлеба и башмаки – список справа на стене... Следующий!..

А они спорили. Их спор нередко доходил до крика, крик перерастал в почти настоящую драку, и тогда через щель над шаткой перегородкой летали из одной комнаты в другую сапоги, книги, шапки, калькуляторы, ножницы и подушки, а Василий носился туда-сюда, подстрекая спорщиков и радостно вереща, пока кто-нибудь в сердцах не запускал в него подушкой или чем-нибудь потяжелее. Спор был их страстью, их наркотиком, вкусив ко-торый, оба не могли удержаться от повторной пробы. Они оба вели себя совершенно не-объяснимо. Однако что в этой жизни объяснимо вообще?..

- Ку-ку, сонное царство! Не ждали?..

К Нему в комнату вихрем влетел Тот с гитарой за плечами и двумя бутылками вина под мышками. От него пахло сигаретным дымом и асфальтом.

- Привет! Виталя скоро ругаться будет! Нас гости ждут. Ну, что, поехали?

- На чём?

- На своих двоих, естессно. Не знаю, как у тебя обстоят дела с финансами, а у меня де-нег вечно нет.

- Аналогично... Ты хоть знаешь, где Виталя живёт? Он же недавно переехал...

- Понятия не имею, - беспечно откликнулся Тот.

- Здрассьте-пожалуйста! И как мы его найдём?

- Проще простого. Улица известна – Зелёная. Виталя передал, что на балконе у него стоят огромные колонки и постоянно играет пластинка "With The Beatles", а на дверях подъезда – надпись "Меняю себя на всё, что угодно".

- Это вполне в духе Витали – говорить загадками... Что ж, пойдём!

- А вы куда? – высунулся вездесущий математик. – Я с вами хочу!

Поэт выглянул из своей двери и молча, но очень красноречиво взглянул на Него. Он вздохнул и улыбнулся.

- Собирайтесь оба! На всё про всё вам пять минут, мы и так опаздываем.

Поэт метнулся в свою комнату бесшумно, математик – с громким ругательством. Ви-димо, по дороге он опять опрокинул стул.

- А я??? – обиженно завопил кот. – Про меня опять забыли, что ли???