Пятнадцатое весны. Седьмая глава

Седьмая глава

"Я лечу по улице, словно торпеда, - читал Тот. – Люди от меня шарахаются. Ещё бы: когда тебе навстречу несётся нечто человекообразное, неумытое, с дикими заспанными глазами, одетое в то, что первым попалось под руку и совершенно сумасшедшее на вид, самое время вспомнить об инстинкте самосохранения. И вот стоят, опротивевшие, скуч-ные, тоскливо жмутся к стенам, прижимая к груди кудрявых комнатных собачек и детей с испуганными лицами, стоят однообразными штампованными манекенами, но мне на-плевать на них, как они тысячу раз плевали на меня, мне уже всё равно. Из-под моих ног с возмущённым хлюпаньем разбегаются серые скорченные комки мёртвых листьев, свер-ху без устали сыплются новые – через минуту их уже втопчут в грязь безжалостные каб-луки и подошвы прохожих. Я бегу, я задыхаюсь, я опаздываю, я снова проспал, и это очень досадно. Подношу к лицу прыгающую вверх-вниз руку с часами; стрелки издева-тельски расплываются и мутнеют: каплет, брызжет противная вода с неба. Уже без пяти! Окончательно разозлившись, перехожу на торопливый шаг и другую сторону улицы. Шлёпаю прямо по лужам, шнурки давно развязались и обессилено ползут за ботинками по мерзкой слякотной грязи. Ч-чёрт, вспомнил – ещё и домашка не готова... Лихорадочно перелистываю страницы дневника своей памяти. Что там у нас? Алгебру делать не стану. Неохота. География? Нет, не успеть. Риторика? Хм, рассказать о дороге в школу... Ду-рацкая тема. Что тут можно придумать? Моя дорога в школу всегда разная и похожа на путешествие через многомерное пространство. Никогда не знаю, через какое время попа-ду в школу и попаду ли вообще. Эту тему следует развить... только зачем? Меня никто не поймёт и не станет слушать. Уже привык, только всё равно противно до тошноты видеть это кулинарное однообразие кислых и приторных лиц. А дождь всё не прекращается, с гаденькой ухмылочкой лезет холодными паучьими пальцами мне за шиворот. Но и это не так страшно. Дождь идёт во мне и съедает меня изнутри, такой же мерзкий, серый и без-надёжный, и от него не убежать, не спрятаться.
Додумать не успеваю. Под ноги мне подворачивается самая банальнейшая вещь: рас-кисшая под дождём, противная и липкая, как клеёнка, жёлтая банановая кожура. Я неле-по взмахиваю руками и ударяюсь затылком об асфальт.
Мир перелистнулся".

Наступило молчание.
- А дальше?..
- А дальше страницы вырваны... Где-то штук десять. И написано что-то...
- Ничего, всё можно понять и без них. Читай.

"... - Мне ничего не надо, - сказал я с тихим торжеством. Я всё понял!
Они качнулись ко мне и неуверенно застыли.
- Пошли вон! – заорал я. – Вы не сможете меня купить. Я не продаюсь. Мне не надо де-нег, славы и почёта. Мне этого не надо! Уберите прочь свои дары!.. То, что мне надо, ни-кто не сможет мне дать! Пошли отсюда!
Они и вправду пошли, оглядываясь на меня, как побитые собаки, но это не доставило мне ни малейшего удовольствия. Мне стало противно. Я ухожу.
Чёрт! Дверь неожиданно оказалась окном. Свистящая жуть падения ударила мне по ли-цу.
Мир перелистнулся.
Я лежу в неизвестном помещении и изучаю неровности старого потолка. Оглядываю себя. Одна штанина в глине, другая испачкана крошками цемента, футболка заляпана в извёстке. Отряхиваюсь, поднимаюсь и медленно иду вперёд. Такое ощущение, что я очу-тился на складе: вокруг десятки шкафов, заваленные разнокалиберными коробками со странными надписями вроде “Чушь”, “Бред”, “Чепуха” и “Белиберда”. В аквариуме ко-лышется вязкая голубоватая субстанция, на стекле этикетка “Что-то с чем-то”. Нет, это не склад; больше похоже на магазин. В пыльной глубине за прилавком сидит крохотный лысобородатый человечек в вязаной шапке и шерстяных носках и сосредоточенно нама-тывает себе на лапку паутину.
- Не угодно ли вам купить фигнюшку? – учтиво спрашивает он, уставив на меня про-зрачные голубые глаза и поводя острыми ушами. Я, не зная, что ответить, растерянно гляжу в разбитое окно, из которого, по-видимому, я попал внутрь. За ним истекают сле-зами сосульки и на крыше самозабвенно целуются коты.
- Может, вы интересуетесь штучками-дрючками? – продолжает человечек, наливая себе из пальца в кружку апельсиновый сок. – Есть неплохие вещички и безделушки, найдётся парочка ерундовин. Если же речь идёт о финтифлюшках, о – это реликтовая вещь, но сможем достать.
- Знаете, что мне нужно? – говорю безнадёжно. – То, что вряд ли существует вообще.
- Ничего несуществующего нет, - спокойно отвечает продавец, щёлкает тонкими сухи-ми пальцами и с грохотом обрушивает на меня тишину. – Что вы ищете?
- Лекарство... от дождя.
- Да вы что? – сердито возмущается человечек, из его ушей вырывается голубой дым вперемешку с розовыми пузырями. – У нас магазин мелочей, мы этим не торгуем. Одна-ко...
Он вытаскивает из уха карандаш, с хрустом откусывает половину и начинает писать.
- Болезнь редкая и очень запущенная, - чавкает он, - явные симптомы – глухое одиноче-ство, непонимание ими вас и, конечно, неизбежный дождь... Однако вот.
 Он протягивает мне бумажку.
- Адрес, - с лёгким недовольством поясняет он, дожёвывая карандаш. – Здесь вы найдё-те то, что искали всю жизнь. Дверь – вон там. И ещё – не споткнитесь о штуковину возле порога. Уценка, но - большая редкость.
 Пробормотав что-то вроде благодарности, я шагаю за порог и проваливаюсь куда-то вверх.
Мир перелистнулся.
Очень жарко и пахнет одуванчиками. Бреду по широкой, хорошо освещённой ночной улице. Гуляют редкие парочки. На подоконнике невысокого кирпичного дома безмятеж-но дрыхнет полосатый котёнок. До меня долетают обрывки фраз:
- Сан Сергеича позови!..
- Грибоедова?..
- Грибоедов уехал в отпуск!.. Пушкина, естессно!..
- Счас!..
- АссА!.. – откликается эхо.
 Захожу в просторный тенистый парк. Рядом со скамьёй лежит опрокинутая урна, возле неё рассыпан какой-то странный мусор: обрывки верёвки, обгоревшая бумага, два ста-ринных дуэльных пистолета со сломанными курками и помятый игрушечный автомо-бильчик без колёс. Иду дальше. Даже в тени невыносимо душно, хотя на улице ночь. Та-кое ощущение, будто ниже находится настоящий ад. Ноги вдавливаются в податливый асфальт, который буквально размяк от жары. Еле слышно шелестят листья деревьев, где-то поблизости играет гитара, поют:
- Оглянись!
Это драка без права на отдых.
Лишний день –
Днём больше, днём меньше.
Ночь –
Окурок с оплавленным фильтром,
Брошенный тем, кто хочет умереть молодым.
Неподалёку вижу небольшую группу людей в старомодных костюмах. Они, сдвинув несколько скамей, сидят кругом и увлечённо, громко что-то обсуждают. Подхожу ближе, встаю за огромным стволом дуба и прислушиваюсь.
- Это был самый глупый и необдуманный поступок из всех, что я когда-то совершала. Даже не верится! Что я сделала! Всегда призывала к борьбе, кричала об этом в каждой строчке, а сама не смогла выдержать простых жизненных испытаний. Разве можно после этого верить моим стихам?.. Кто поверит? Кто?..
- Вы совершенно напрасно так сильно переживаете, Марина Ивановна. Могу с полной уверенностью заявить, что ваши стихи сейчас любят и читают, хотя понимают их не все. Впрочем, как и мои. Честно говоря, я и сам начинаю сомневаться в правильности того, что создавал. Тогда я многого не понимал и не замечал.
- Но, Владимир Владимирович, мы находимся здесь как раз для того, чтобы закончить то многое, чего не успели там и тогда. Как сказал один молодой и очень талантливый молодой человек, мы останемся здесь, “пока не допоём”.
- И что это может значить, Александр Сергеевич?
- Только одно, Михаил Юрьевич, только одно. Мы здесь навсегда.
Они встают и удаляются.
Я чувствую, что схожу с ума. Шатаюсь, падаю на ближайшую скамейку и ору:
- Где я?!!
Некоторые оглядываются. Знакомые лица! Джон Леннон говорит:
- Возле дома № 36, аллея Памяти.
И взлетает в воздух.
Башлачёв шепчет:
- На перекрёстке Есенина и Гайдара.
И ныряет в землю.
Я закрываю руками лицо.
Напротив меня на скамейке сидит задумчивый человек с восточным лицом, тёмной гус-той шевелюрой и печальными глазами. Он негромко играет на гитаре, перебирая струны тонкими пальцами и, почти незаметно шевеля губами, поёт:
- А потом придёт она.
Собирайся, скажет, пошли.
Отдай земле тело.
Ну, а тело не допело чуть-чуть,
Ну, а телу недодали любви.
Странное дело.
Совершенно отчаявшись, я встаю и подхожу к нему.
- Вы не подскажете...
Он поднимает голову, и меня словно ударяет током.
- А я вас помню... - растерянно говорю я.
- А я знаю тебя, - негромко отвечает он.
- Но как?.. Вы же уже...
Я замолкаю. Как можно сказать: “Вы умерли”, когда вот он...
Он слегка приподнимает уголки губ и тотчас опускает их. Откинувшись на спинку ска-мьи, проводит руками по струнам, те тихо поют.
- Очень просто. Я знаю всех, кто любит мои песни и живёт по ним.
Потрясённый, я не могу вымолвить ни слова.
- Тебе нужно вон туда. За твоим лекарством. Иди. Не жди ничего. Иди сам, один.
Слегка отвернувшись, он смотрит в сторону, машет кому-то рукой и с радостной, от-крытой улыбкой зовет:
- Мишка! Мишаня, Майк! Я тебя уже целый час жду. Иди сюда!
- Витька, ещё секунду! – отзывается кто-то невидимый из толпы. – За гитарой сбегаю и приду.
Я делаю шаг и нерешительно оборачиваюсь. Он слегка кивает головой, глядя мне прямо в глаза:
- Иди. Всё будет так, как и должно быть. А мы ещё споём, это я обещаю.
Я срываюсь с места... Чёрт побери! Опять эта противная, липкая и банальнейшая вещь под ногами... Бац!
Мир перелистнулся и с бумажным шорохом захлопнулся.
На меня смотрят тридцать пар глаз. Равнодушно и без малейшего интереса.
- Можно войти? – с трудом выдавливаю из себя слова, словно остатки пасты из тюбика.
- Опять опоздал. Неудивительно! Ещё ни разу не пришёл вовремя.
В классе смешки. Ребята комкают их и швыряют друг в друга.
- Пропустил два урока! Может, объяснишь, где ты был?
Я переступаю мокрыми ботинками (на одном из них раскисший снег, на другом глянце-во блестит тополиный лист). Поднимаю глаза. Честно выкладываю всё, как было. Мне не верят. Тогда, ощетинившись болью, я начинаю с размаху швырять в них злые и колючие слова, швырять как беспощадные гранаты, потому что чувствую каждой частичкой своей измотанной души: ещё секунда молчания, и меня разорвёт на части от скопившейся внутри гадости; пусть лучше так, по капле, по капле, по капле!.. Чем никак вообще... Но легче не становится...
Меня выгоняют. Изучаю потолок в коридоре. Классная беседует с моей мамой. Та со-чувственно кивает головой и поддакивает. Изучаю плохо крашенные доски под ногами и пейзаж за окном. Льётся серая гадость, безостановочно, бесперебойно, беспросветно, и мне тускло и муторно, и во мне идёт дождь; хочется заорать и грязно выругаться на весь мир, но я знаю, что это не поможет.
Тоска. Грязь. Мерзость.
Мы идём домой. Мать молчит. Я знаю – привыкла... Безнадёжно шлёпаю по лужам. Ба-нановой кожуры на асфальте нет. Жаль. Мне так хочется, чтобы она была.
Шлёп. Шлёп. Дождь.
Что мне теперь делать?.. Куда податься?!!
Возле дома она неожиданно заявляет:
- Ой, я сумочку в школе оставила. Сходи, принеси.
Поворачиваюсь и медленно выхожу под мерзкий свинцовый дождь. Руки в карманы. Нащупываю что-то и достаю.
Листок с адресом.
Киноплёнка вырвалась из коробки и отчаянно закрутилась в обратном направлении...
Он настоящий. Адрес незнакомый, но это неважно. Я всё понял. Это выход. Я знаю, ку-да пойти. Туда, где я хотел бы остаться навсегда.
Захожу в магазин, покупаю банан и начинаю неторопливо есть. В моей руке адрес. Всё очень просто. Я знаю, куда пойти.
Прости меня, мама, я ухожу. Вряд ли я захочу вернуться домой".

Тот дочитал и вопросительно посмотрел на Него.
- Это рассказ Льва Рубинштейна, - сообщил Он. – Написан десять лет тому назад. За-кончив его, Рубинштейн вскоре покончил жизнь самоубийством. Вообще-то не исключе-но, что он был сумасшедшим. Скорее всего, автор не выдумал эту историю, слишком уж она реалистична: либо он, либо какой-то из его знакомых стал главным героем... Эту книгу запретили, и я достал её с трудом... Точнее – выхватил из костра.
- Что?.. – поразился Тот и даже слегка привстал. – В наш цивилизованный век продол-жают сжигать книги?.. Не может быть.
- Не думал, что ты этого не знаешь, - удивлённо отметил Он. – Ты уверен, что наш век такой уж цивилизованный?
- Н-да... И что же доказывает этот рассказ?
- То, что тебе ничего не привиделось, или...
- Или то, что мы с этим Рубинштейном оба психи, - закончил Тот с горечью.
- Не валяй дурака, ты не сумасшедший. Ты мне доверяешь?
- Больше, чем себе. Иначе я бы не пришёл.
- Тогда слушай. Я и сам недавно побывал в подобном месте.
- Врёшь!..
- Не вру. Совсем недавно... Вернее, позавчера...