Пятнадцатое весны. Одиннадцатая глава

Одиннадцатая глава

К Нему пришёл сон.
Он услышал голоса. Призрачные голоса, обладателей которых никогда не встречал в реальности. Голоса спорили, ругались, упрашивали и увещевали кого-то, угрожали, зве-нели серебряными молоточками и отзывались гулом медных колоколов. И Он, разорвав плотную ткань первоначального сна, упал на другой его уровень.
Он увидел, что шагает по радуге, погружаясь в неё по колено. Зелёный, синий, оранже-вый туман клубился и окутывал его ноги. Зелёный имел запах травы, а красный – лесной земляники. Он почувствовал себя легко и беззаботно. Здесь можно было плавать, кувыр-каться и кричать, и никто не осудил бы его за глупое и ребяческое поведение. Просто за-мечательно. Но здесь не было людей, и Он пошёл вперёд, туда, где должны были быть люди. Ему показалось, что где-то далеко внизу валяется математик и курит облаками, и Он побежал туда, но неожиданно провалился вниз.
Он увидел огромного синего слона посреди густых тропических зарослей. На спине слона сидел Поэт с восемью руками и двенадцатью головами и, раскачиваясь, медленно и монотонно пел:
- Ом мани падме хум...
Ом мани падме хум...
Ом мани падме хум...
Ом мани падме хум...
Шри...
- Видишь, как всё просто? – улыбаясь, обратился Поэт к Нему. – Восемь рук – это в са-мый раз. Загадка решена. Теперь правая рука точно не сможет знать, что делает левая.
Он увидел себя в пустыне. Всё вокруг было коричневым, словно облитым грязью. Звери шли на водопой, но воды не находили. Многие падали от усталости и истощения и изды-хали. Он вёл зверей и приказывал им идти; Он один знал, где можно отыскать спаси-тельный источник. Звери взбирались на высокие горы и скатывались вниз, шли очень, очень долго и наконец нашли родник и бросились к нему, беспощадно затаптывая сла-бых. А когда все звери утолили жажду, источник пересох, и Ему не осталось ни капли воды.
Он увидел, что сидит в проёме разбитого окна старого кирпичного дома. Рядом валя-лись зелёные пивные бутылки, под ногами хрустел гравий. Спрыгивать было нельзя – под окнами на велосипедах разъезжали скелеты. Они были опасны. Он схватил разбитую бутылку и заставил себя спрыгнуть.
Он увидел бесконечную железную дорогу. По обе её стороны находились линии высо-кого напряжения, а столбы были сделаны в виде лестниц. По одной из лестниц взбирался мальчик. Он схватился руками за провода и стал блестеть и переливаться. Потом его швырнуло вниз. Лицо мальчика стало чёрным, а глаза сверкали, но были мертвы.
Он увидел себя в ночи. Справа и слева двумя яркими пятнами светились огни городов, между ними сверкала металлом канатная дорога. Он попробовал встать и не смог. Под ногами валялись разорванные автомобильные покрышки, обломки досок, противно хлю-пала мерзкая коричневая жижа. По канатной дороге ехали люди. Люди молча смотрели на Него, и их головы поворачивались во все стороны, точно у роботов.
Он пошёл к городу, своему городу, и, войдя в него, с ужасом увидел, что город разру-шен почти до основания. Долгое время Он неподвижно стоял, не зная, что ему делать. Было темно и мрачно, пахло гнилыми тряпками и ржавчиной. Вокруг змеями вились бу-рые трубы. Там, где трубы обрывались, голубыми огоньками горел газ. Вокруг не было никого, только где-то вдали погромыхивал и позванивал железными внутренностями трамвай.
Ему стало горько и тоскливо, сердце бешено заколотилось в нехорошем предчувствии. И Он побежал. Под ногами хрустело битое стекло, кругом валялись обломки кирпичей и куски штукатурки, всё вокруг было покрыто слоем известковой пыли. Остовы домов с полуразвалившимися стенами глядели на улицу слепыми глазами, израненными оскол-ками стёкол.
Он повернул направо и остановился как вкопанный. Он увидел свой собственный дом – вернее, то, что от него осталось, и узнал его... Дом лежал в руинах; всё, кроме кирпичной кладки, словно разнесло взрывом. На стене по-прежнему висела табличка с его номером, откуда-то сверху свешивался шнур с тускло горящей лампочкой. Лампочка мигала, тихо и безмолвно покачиваясь, потом помигала и погасла совсем.
Он упал на обломок бетонной плиты и охватил голову руками. Идти было некуда и не-зачем. А когда Он открыл глаза, то увидел, что город ожил. Почти весь. Кроме Его дома. Дома смотрели наружу сквозь очки витых решёток, шуршали автомобильные шины, со звоном хлопали железные двери, слышался чей-то пьяный хохот... Город ожил. Почти весь. А Он, сгорбившись, как старик, сидел на развалинах своего дома, словно на клад-бище, и прислушивался к тому, как трамвайные колёса чётко и ритмично отстукивают пульс города.
Он встал и отправился в другой конец города, где когда-то жила Она. Самая короткая дорога туда лежала через пустырь, перепаханный гусеницами тракторов, и Он пошёл прямо туда, сквозь сухие заросли бурьяна и чертополоха.
Пустырь пересекали трубы теплотрассы. На трубах были разбросаны полосатые изо-рванные матрасы, а на них, скорчившись, спали пятеро оборванных мальчишек. Ещё трое бодрствовали. Один из них, очень высокий и тощий, с русыми волосами и голубоглазый, взрослее остальных на вид, сидел на корточках и курил, а ещё двое, грязные и плохо оде-тые, сосредоточенно копались ветками в костре. Эти двое бросали на Него насторожен-ные и враждебные взгляды, тихо шушукаясь; потом они повернулись и быстро подско-чили к Нему.
- Дядя, есть десять рублей? – низким и хриплым голосом проговорил первый, с серьгой в ухе и чёрными всклокоченными волосами. Второй, белоголовый или даже седой, как отцветший одуванчик, прятался за его спиной и с боязливым любопытством, слегка ви-новато посматривал на Него.
Он внимательно поглядел на первого. Тот стоял угрюмо, широко расставив ноги, засу-нув правую руку в карман, и глядел непримиримо, с явным вызовом, прищурившись, словно смотрел сквозь прицел ружья. Ему показалось, что он уже когда-то видел это ли-цо – слегка нагловатое и насмешливое, но по-детски растерянное.
- Да какой же я тебе дядя, малец? – тихо спросил Он. – Я вас ненамного старше. А ты – дядя...
И Он, сам не понимая, зачем это делает, шагнул к черноволосому и потрепал его по го-лове. Тот вздрогнул, приоткрыл рот, с растерянностью посмотрел на него огромными глазами и вдруг побежал прочь, упал возле труб, и его скорчило от безудержного плача. Второй испуганно поглядел на Него и отскочил в сторону.
- А денег нет, - словно извиняясь, сказал Он. – Хлеб вот есть... А денег нет.
- Врёшь! – злобно крикнул черноволосый, размазывая слёзы по грязному лицу и оска-ливаясь, словно волчонок. Многих зубов у него не хватало. – Не может быть такого, чтоб без денег по улицам ходили!
- Цыц! – властно прикрикнул высокий, и Он безошибочно понял, что это – старший.
– Серый, сделай милость, сгинь и не трожь человека! А вы, человек... идите сюда.
Он сел рядом со Старшим. Тот выдохнул изо рта колечко дыма и негромко поинтересо-вался:
- Страшно?
- Нет.
- Значит, просто любопытно?
- Нет. Жалко...
- А-а-а... А хлебушек правда есть?
При слове "хлебушек" пятеро, что лежали на матрасах, беспокойно заворочались, от-крыли глаза и жадно посмотрели на Него.
- Держи. – Он протянул Старшему буханку.
- Не соврал... – с удивлением отметил Старший.
- А зачем?
- Пусть карманы покажет! – потребовал Серый свирепо. – Врёт, что денег нет! Сейчас деньги у всех есть, кроме нас!
- Цыц!
Серый жадно цапнул хлеб, разодрал его на несколько кусков и убрался подальше со своей долей, бурча и сверкая глазками.
Через пять минут все, расположившись вокруг костра, вкусно хрумкали жареным хле-бом, который дымился и пощёлкивал на ветках. Не ели только Старший и Он.
Они сидели на трубах, курили и разговаривали.
- Паршиво вам, наверное, живётся...
- Ещё как паршиво. Не то слово... Просто хреново.
- Как же вы тут оказались-то?
- А кто как. Хромого матушка со второго этажа выбросила, так он на корячках сюда приполз. Месяц загибался, пока не очухался.
- За что же?
- Да за то, что шамать каждый день просил. Заяц из детдома сбежал, избили его там. Зе-лёного из дома выгнали. За что – лучше не говорить. Щас он на игле сидит, помрёт ско-ро, наверно. Пашку на вокзале нашли, он даже не знал, как его зовут, говорить-то почти не умел. Но с Серым хуже всего. Его какой-то мужик, сволочь, падла поганая, в подвале изловил... в общем, так, да... вот. Мужику-то ничего, а парень двинулся маленько. С ка-тушек съехал. Не понимает, что делает и что говорит.
- А ведь у меня нож в кармане был! – вклинился Серый, глядя на Него лихорадочно блестящими глазами. – Я и ударить мог!
- Послушай...
- Он и сейчас у меня есть!
Он резко выдернул руку из кармана, и в ней серебристой рыбкой хищно блеснуло лез-вие.
- Серый, успокойся... иди и поешь лучше.
- И как вы жить собираетесь?
- Да никак. Мы умирать собираемся, а не жить. Мы ведь никому не нужны. Шамать всем надо, а даром никто не накормит. Воровали, дрались, травились пару раз... что толь-ко не было. Но мы уже не люди. Мы не вернёмся обратно. Это как волк не станет соба-кой, так и мы не станем людьми, и никто не поможет нам. Даже ты... А за хлебушек спа-сибо. Иди.
- Прощай, – сказал Он.
- Прощай, – сказал Старший.
Но не успел он сделать и десяти шагов, как перед Ним, словно из-под земли, снова вы-рос Серый.
- Разрешите прикурить? – выкрикнул он, ломаясь и паясничая, и шаркнул ногой.
Он машинально чиркнул зажигалкой и протянул её Серому, а тот подскочил к нему, схватил за протянутую руку и два раза коротко ударил в живот. Отпрыгнул, сорвал с Не-го куртку и зашарил в карманах.
Он упал на колени, не издав ни звука, и скорчился.
- Не соврал! – разочарованно сказал Серый. – И правда денег нет... Ну и придурок!..
И швырнул куртку на землю.
 Он, стоя на коленях, с горящей зажигалкой, которая неровными вспышками освещала его жёлтое лицо, медленно опустил глаза. На грязном снегу расплывались красные кап-ли.
- Что ж ты наделал, - тихо и печально сказал Он. – Ты человека убил...
Серый выронил окровавленный нож и с ужасом уставился на Него. Завизжал, рванул свой рукав и размахнулся, как вдруг кто-то схватил его за руку. Это подбежал Старший. Выдернув у рыдающего Серого нож, он подошёл к Нему и положил руку ему на плечо.
- Всё в порядке... Не бойтесь. Вы живы и даже не ранены. Ведь нас не существует.
- Что это значит?..
- Про то, что мы есть на этом свете, не помнит ни единая душа. У нас нет крыши над головой, документов, прописки, нет родных. У нас не осталось даже имён. Нас ничто не держит на этой земле. Нас не существует. Мы мертвы. Прощайте...
И всё исчезло. Пропали мальчишки, аппетитно хрустящие хлебом у костра, исчезли спокойно-обречённый Старший и обезумевший от ужаса Серый. Посмотрев вниз, Он увидел втоптанный в грязь красный фантик.
А Её дом был совсем рядом. И окно горело!
И Он, спотыкаясь, со всех ног понёсся наверх. Под его ногами дымилась земля, в боку кололо, воздух с хрипом врывался в лёгкие и со свистом вылетал наружу. Забыв о лифте, Он с разбегу влетел сразу на пятый этаж и, задыхаясь и кашляя, нажал на кнопку звонка.
Никто не отвечал.
Тогда Он отчаянно бросился в дверь всем телом, и она моментально поддалась и рух-нула на пол. Он увидел, что спешил зря и спешить было некуда. Там тоже не было ниче-го и никого. В полуразвалившемся оконном проёме горела свеча.
Он вновь стоял на руинах, но в этот раз – на руинах Её дома, и безутешно рыдал, не бо-ясь, что кто-то услышит Его и поднимет на смех. Мужчинам не положено плакать! Кто это придумал? Кто это сказал?!!
- Я же предупреждал тебя, - послышался чей-то назидательный голос. – Это неруши-мый закон мирового равновесия. Кто-то приходит, а кто-то уходит. Я не мог поступить иначе.
Он увидел рядом с собой человека со шрамом. Тот медленно перекатывался с пяток на носки, сцепив перед собой пальцы, и смотрел на Него сверху вниз.
- Так это ты во всём виноват, - закипая, прошептал Он. – Ты отнял у меня самых доро-гих людей! Ты забрал Её, но не вернул Поэта! Я... уйди, я хочу убить тебя!
- Попробуй, - хладнокровно ответил человек со шрамом и протянул уже знакомый Ему окровавленный нож. – Давай! Ударь, да посильнее!
Он дико взглянул на нож, схватил его, размахнулся и отшвырнул прочь. И скорчился, глотая слёзы и ощущая, как в голове стучит кровь, словно пытаясь вырваться наружу.
- Вот и всё, - сказал печально человек со шрамом. – Я знал, что ты не сможешь. Что ж... Крушение надежд? Конец истории, да?
Его словно взорвало изнутри. Со стоном и рёвом Он метнулся к ужасному человеку, желая ударить его по наглой улыбающейся роже. Но человек со шрамом скрестил перед Ним руки и с дьявольской ус¬мешкой произнёс несколько слов, и необъяснимой силой Его выбросило вон.
...Он проснулся оттого, что рыдал. За окном бушевал водяной поток. Он с шуршанием скользил по асфальту, захватывая с собой всё, что мог унести, и моментально застывал, замерзал, прилипал к земле, сохраняя все свои изгибы. Из распахнутых ртов водосточных труб, обросших бородами сосулек, лились водопады. Дробью стучали градины: некото-рые капли, не долетая до земли, превращались в ледяные шарики, рассыпались, словно драже, и сухо шуршали. Исхлёстанные ветки поникли и висели мёртво и безжизненно. Сумрачное небо громыхало и содрогалось, точно переворачивался с боку на бок набитый камнями мешок. На дворе повизгивала брошенная собака, откуда-то доносилось завыва-ние сирены. Градины брякали о железный подоконник, открытая форточка со всхлипами качалась и поскрипывала.
Он трясся под тяжёлым ватным одеялом, сжавшись в комок, и никак не мог согреться. Поднявшись и сунув ноги в тапки, Он забрался на шаткий табурет и захлопнул форточку. Вытер руками мокрое лицо. Побрёл на кухню, плеснул из чайника в стакан. От ледяной безвкусной воды затрясло ещё больше. Он прижался лбом к стеклу и посмотрел вдаль.
Слёзы понемногу уходили. Градины стали падать всё реже и реже и наконец прекрати-лись совсем. Деревья заледенели, омертвели, стали похожими на гипсовые слепки; неко-торые из них переломились пополам, кое-какие лежали поперёк дороги, вывернув разла-пистые корни. Стены покрылись змеистыми белыми узорами. Сметённый потоком воды мусор вмёрз в реку чёрного льда. Крыша ощетинилась ребристыми сосульками и стала похожа на длинные зубастые грабли. Всё вокруг было тихо, мертво и безнадёжно.
Он вернулся и ничком упал на раскладушку, закрыв одеялом голову. Уже проваливаясь в чёрную неспокойную бездну сна, Он почувствовал, что за его дверью кто-то стоит. Пришлось подниматься, превозмогая смертельную усталость, и открывать.