Усталость

Я так устала.
Так устала.
Устала быть идеальной для каждого из них, нравиться им, быть объектом наблюдения для каждого из них – за каждого из тех, кто меня не любит.
Сколько можно меня не любить?

Когда-нибудь она должна будет прийти – нежная, тихая, с темными глазами, ежиком волос и  резкими чертами лица, с бумажным пакетом сладких марокканских мандарин (господи, дался мне этот пакет, но ничего не могу с собой поделать, именно по нему и будет узнаваться эта она), любящая меня без всяких «но» и прочей психологической ерунды.
Она просто придет, молча, не рассусоливаясь на дешевые «Здрасте» всем другим, всем посторонним, придет, скажет: «Это же ты, да?» и возьмет за руку – крепко, одним резким «цап», и это «цап» будет таким, что все вокруг будут видеть, что это «цап» - навсегда, необсуждаемо и насмерть, и я буду опускать глаза на это «цап», и мне будет так спокойно и дома, как никогда раньше.

Дожди идут третьи сутки и за окном такое неожиданное +12, что страшно проветривать комнату.
Это что, ныне правильный конец лета?
По ощущениям сейчас твердый конец октября, не больше, не меньше.
Не хочу октябрь.

А когда она придет – та, с пакетом мандаринов, - она будет прижиматься ко мне в октябрьском августе и согревать теплом своего тела.
Я буду прятать ее под мышкой.

Всё, что зависит от меня, у меня в порядке.
Работа, деньги, техника, развлечения – я даю себе всё, что хочу.
Но счастья всё равно нет.
Остается одно маленькое «но», которое от меня не зависит, - меня не любит та, кого люблю я.
Хоть разорвись, честное слово.

За мной охотятся удивительные персонажи.
Каждый – яркая индивидуальность, каждый дорогого стоит.
Вот только нет среди них того, кто придет сразу и насовсем, притащив в качестве опознавательного знака бумажный пакет с мандаринами.
Я вглядываюсь в лицо каждого, внюхиваюсь в окружающий воздух, подставляю лицо для поцелуя, чтобы в очередной раз понять - нет, снова не то, опять.

Посреди дождя невысокий дом напротив – пароход с глазами-каютами.
Мы в порту, и скоро отплытие в какую-нибудь теплую страну с черными ночами и полоумными насекомыми.
Нас разделяет стена воды, падающей с неба.
Это начало всемирного потопа, скоро мы все утонем.

Хочется напиться, подраться, схлопотать рваную кровавую рану и пару серьезных кровоподтеков, чтобы забыть про всё, забиться в свою комнату и зализывать раны.
Чтобы забыть боль от любви и знать только настоящую физическую – от разодранного мяса собственного тела.
Если раны будут заживать достаточно долго, есть шанс отвыкнуть болеть сердцем вовсе.
Это не панацея, конечно, всего лишь есть шанс, но…
Когда доходишь до того, что готов поверить в любые сказочные средства, почему нет?

Когда придет темноглазая она, с пресловутым пакетом мандаринок, она заберет меня от любой боли.
Я даже слово такое забуду.
Она не будет уметь меня обидеть.
Я снова научусь дерзить и насмехаться.

Небо такое яркое, такое ослепительное, такое близкое…
И тишина.
Полная, абсолютная, совершенная тишина, какая только и может быть на небе.
Этот выпрыг – по-другому это нельзя назвать – стал чем-то эпохальным.
Это был первый абсолютно сознательный риск, первый выигранный спор с инстинктом самосохранения.
Выпрыг в ничто на высоте, когда раскинувшиеся внизу поля были размером с шоколадку, огромная свалка – детским куличиком, а озеро – маникюрным зеркальцем.
Жизнь перевернулась – в одно мгновение, вдребезги, на веки вечные.

Теперь, не умея летать, парить, счастливой становиться будет еще сложнее.