Туда и дорога

Когда солярка в ведре загорелась, мы удивились. Нет, не то – просто стояли и лыбились идиотски – таращились друг на друга, как два дровяных долбостука. Кто такие долбостуки? А ххх… хто ж его знает, наверное, зверьки такие. Или птицы – маленькие, жирные и сонные.

- Горит, Петрович, - сказал я.

- Горит, в рот компот, - согласился Петрович.

- Тушить надо.

- Ага.

Я сбегал за кошмой.

- Накрываем осторожненько, - сообразил Петрович, заводя свою сторону. – Если ведро опрокинется, то П-Ц.

П-Ц – это понятно. У нас восемь раз на дню П-Ц. Утром старпом вышел из поворота, а ему навстречу лайнер прется. Он решил: мерещится. Откуда в нашем болоте лайнер? Но рули на борт скатал. Потом сморгнул, а лайнер как пер, так и прет – натуральный.

А если б рули не скатал, то П-Ц. И нам всем, и дерьмовозу нашему – по отдельному П-Цу. И обещанного года дожидаться бы не пришлось.

Накрыли. Новое цинковое ведро под кошмой отстреливало лоскутья окалины. Было бы старое, замазученное, занялось бы вместе с соляром. И тогда П-Ц.



В самом начале вахты Петрович разобрал сепаратор – почистить. Чтобы не заиливался. Если заилится – прикипит. А если прикипит, то П-Ц. Вот он и чистил, разложив потроха на стланях. А я с бычком. А Петрович в соляре.

Послал, конечно. А я говорю: соляр не горит. Это пары горят. И то при высоких температурах. А в бычке не температура – так себе, и в ведре не пары – Х-Я.

Я еще бычок в ведро бросил. Он зашипел. И запах. Петрович посмотрел и плюнул: точно, грит, Х-Я. И кольцо положил в муфель – прокалить.

Закурили. По одному. Не по одной – по одному. Потому что косяк. Потому что елкой пахнет. Улетный косяк всегда пахнет елкой. Такие елки-палки.

А потом Петрович достал кольцо из муфеля и бросил в ведро. А там соляр. А кольцо – не бычок.

Вот.

Хорошо, что паники не было, а то бы разлилось. Или разлился. И… Пожар, это ясно. А еще? Что? Точно, П-Ц.



Щелк, щелк селектор. В нужное никак не попасть. В нужное время в нужное место. Нужное – предпоследнее. А там клавиш туго идет.

Х-Я, в общесудовой пропал.

- Смирна! Все проснулись? Рисуют мальчики войну-у-у… Все подтягивают? А мы тут с огнем боремся. Без жертв и разрушений. Пока. В смысле, уже побороли. Погибших нет, пострадавших… - ведро. Не «ведро пострадавших», а обгорело. Все ясно? Тогда конец связи. Не «связан», я сказал, а связи.

Я когда трезвый – не могу. А Петрович когда пьяный не может. Не можем мы на трезвых смотреть – отвратно. Я когда трезвый не могу, а он – под балдой.

Я говорю:

- Зря ты их, Петрович, стебнул, они спали. Они трезвые. Они когда трезвые и спят, им стеб не в жилу. Им кажется, что вахту надо трезвыми стоять.

- Вот пускай и стоят. И ходят. А я не могу.



Вообще-то меня сюда Петрович вытащил. Он заставой командовал. А я ничем не командовал. Мной командовали. А Петрович вовремя сообразил, что к чему, и послал всех. И в землю закопал, и рапорт написал.

А ему знаешь что показали?

А мне и вообще не светило. Ему светило, мне – нет.

Потом заставу накрыло. На рассвете. Двумя залпами. От казармы ни кола не осталось – ноль. Только дурной запах – крови, испражнений и горелого мяса. А ребят в брызги.

Я тогда в карауле был. А Петрович в обкурке. И еще один был – Леха. Но ему ногу оторвало. По колено. По дури. Он потом ласты завернул – от гангрены. Меня тоже чуть не накрыло – отделался. Плечом.

Мы неделю еще на бывшей заставе торчали. Без жратвы. Мы даже хотели Леху попробовать. Чуть было не попробовали. Но он уже давно лежал. Петрович понюхал и сказал: П-Ц.

Трава. Много травы. Травки. И елкой пахнет. Целый день пахнет паленой елкой, потому что жрать нечего. И воды стакан. Не на день – вообще.

Когда нас вывозили с заставы, – пробился-таки спецназ, мы смеялись. А должны были плакать. Но торчали на обкурке. И смеялись. Мне за это ниче не было. Меня в госпиталь отправили: нервное истощение и осколочная рана в плече. А Петровичу было. Трибунал. А он сказал: Х-Я, че я мог?

Трибунал офицерским судом чести заменили. Потом погоны с плеч, над головой шпагу сломали. Петрович спросил: «Все?» Ему сказали: «Все, свободен».



Я говорю:

- Петрович, у тебя камуфляж цел?

Он говорит:

- Цел.

- Давай наденем, - говорю.

- На дерьмовозе?

- Ну.

- Не наигрался еще?

- Хх-мммм…

Закурили. По одному.

- На Х все, - говорю я.

Молчит.

- И дерьмовоз тоже.

Пауза.

- Накроет ведь как-нибудь вместе с этой братской могилой.

- Дальше, - угрюмит Петрович.

- Не знаю…

- Тогда кури пока.

- Нечего.

Трясу пустой пачкой.

- Тогда все.

- Что «все»?

- Сам знаешь.

Знаю. Взлетим.

- Х-Я, не взлетим. Мы ж не долбостуки дровяные. На дерьмовозе не взлетим. Может, утонем.

- Дерьмо не тонет.

- Ну тогда все путем. Кури пока.



- Рисуют мальчики войну-у-у…