Испанский массаж, осенняя любовь

Устав от одиночества в многоугольнике мужских сердец и других органов, Розмари укатила на Пиренеи, или как говорят в туристических каталогах, на родину Лопе де Веги, Веласкеса, Сервантеса и Пикассо. Розмари – было придуманное ею имя, на самом деле ее звали просто Мария – Маша. Но Марий у неё в стране было много, и получая паспорт в шестнадцать лет, видимо под впечатлением французской классики, она назвала себя Роза-Мария – Розмари. В Испанию она ехала уже в четвертый раз, и каждый раз в одно и то же место в одно и то же время – на изломе августа и сентября на Коста Дорадо, неподалёку Барселоны, в маленький отель, отшельнически поглощающий шум и гомон первой линии.

Времени у нее было море, виза была получена на девяносто дней, а море было вне времени – и она плавала в любое время суток. Самым прекрасным был рассвет на море, когда песок еще не нагрелся, медузы не приплыли, а пляжники не вышли на берег, и можно было нырнуть в чистую прозрачную бирюзу и плыть по солнечной дорожке на восток. Иногда она уезжала купаться в бухточки между скалами, получая свой запас утреннего счастья.

Закат на море тоже был чудесен, но по-другому. Это было время предвечерних знакомств, в закатном свете особенно выигрышно смотрелся бронзовый загар, оттененный яркими цветами купального костюма. На набережной разворачивались ночные представления, особенно ей запомнился кастилец с марионетками. Когда он выходил на набережную со своими куклами, она усаживалась на корточки, чтобы не заслонять вид окружавшей этот театрик детворе, и попадала во вневременье. Совершенно не понимая кастильского, ориентируясь лишь на интонации и удивительно точные жесты кукол, Розмари смотрела, как эти ребятки танцуют фламенко, убегают от злого волка, смеются над ковбоем на лошади, шутят с лосем и кенгуру.

Днем вся Испания замирала, с часу до четырех дня была пресловутая сиеста. Уже с одиннадцати солнце палило нестерпимо жарко, и даже тенты на пляже не спасали от влажной жары средиземноморья. Розмари возвращалась к себе в отель принимать прописанные врачом процедуры. После обеда она заказывала в номер кофейный ликер и слушала Челентано. В послевкусии от слишком сладкого ликера она призывала Deus, но приходил лишь ее знакомый местный доктор, каталонец Серхио. Возможно тогда, когда она приезжала в отель впервые четыре года назад, он и был в неё влюблен. Он посвящал ей стихи об увядающей осени и индианском лете, но эти стихи не задерживались в ее памяти из-за обилия других впечатлений. В этом году Серхио было уже пятьдесят два, он был на двадцать лет старше Розмари. Своё вступление в тридцатилетие она пережила довольно спокойно, а вот прохождение им рубикона в пятьдесят требовало от нее определенной работы над собой.

В этот раз она приехала именно к Серхио, по частному приглашению и без туристического тура. Официально виза была выдана на лечение, вот она и лечилась. Главным лекарством был умелый секс. Ежедневный послеобеденный секс, длящийся девяносто минут и три оргазма.

Через полчаса после обеда, Серхио поднимался к ней в номер в неизменном белом халате. Закрывал дверь на ключ и, поприветствовав Розмари, отправлялся в ванную мыть руки. Затем он полностью раздевал её и укладывал животом на жесткую кушетку в маленькой гостиной. Он доставал фалкончик с маслами, смешивал масло иланг-иланга, горького мандарина и можжевельника и умело массировал ей плечи, шею, спину, поясницу, спускаясь всё ниже. Умытая морем и душами, она чувствовала, как её кожа становится горячей и влажной. А Серхио переходил к массажу ягодиц, пока его пальцы не проникали наконец в ее влагалище. Под il tempo se na va правой рукой он ласкал её изнутри, сначала на пробу одним пальцем, разминая, подготавливая её тело. Раскрываясь навстречу ему, она могла уже принять всю его ладонь, поднимаясь в наслаждении над болью и смущением. Левой рукой он нажимал на поясницу и крестец, словно перчатку одевая ее на себя.

Когда она начинала истекать соком, он поворачивал ее на спину, и принимался за груди. Серхио ласкал ее груди, словно отец и сын одновременно, сначала руками, удивительно нежными после предыдущих сильных и интенсивных ласк, теплыми губами, щекоча усами, и языком, влажным и проворным. Она извивалась на оттоманке, кусая его пальцы, чтобы не закричать от наслаждения, в этом отеле с вафельными перегородками. А его правая рука спускалась к лобку и снова к её влагалищу. Теперь он сразу входил в неё всей рукой, и она подавалась вверх, превозмогая боль. На кушетке были держатели для ног, каким-то образом они использовались для фиксации больных при снятии кардиограммы. И один раз он все таки снимал кардиограмму ей, но тогда эти крепления не понадобились. Иногда он закреплял брезентовые ремни с липучками на ее лодыжках, левой рукой удерживая её руки над головой, продолжая свои ласки. На l`Ascensore Серхио наконец убирал свою руку и взяв ее за ягодицы, приподнимал и разворачивал к себе. Припав к ее безмятежному лобку губами, он чередовал нежность поцелуев клитора и грубость проникновения рукой. Внезапно, почувствовав её содрогания, он убирал свою руку и освобождал Розмари от креплений. Она тут же смыкала ноги, сохраняя мгновения неги, и он переворачивал её опять на живот.

Похлопав ее по ягодицам и обтерев влажным полотенцем, он подхватывал Розмари за поясницу и разворачивал к себе задом, поставив на коленки. В одну из их послеобеденных встреч она сказала, что эта поза называется догги-стайл, чему он удивился, такого термина он не знал. В предыдущие встречи, Серхио никогда не раздевался. Так было и сегодня. Он лишь расстегивал свой халат и брюки. Левой рукой он нажимал ей на поясницу, заставляя ее выгибаться посильней, правой рукой направлял свой член в нее. Она стояла на коленях перед ним, видя перед собой только узор обивки на кушетке, он резко входил в нее, крепко сжимая её зад в своих руках. И лишь тогда она понимала, что он уходит от своего тотального контроля, когда слышала его тихие стоны и шумное прерывистое дыхание, опережающее ритмичное раскачивание кушетки. Наконец, дав ей кончить, он выдергивал из нее свой член и отправлялся в ванную, и кончая сам, меланхолично глядел на себя в зеркало.

Возвращался он к ней умытый и уже застегнутый на все пуговицы. Он вытирал ее и нежно поглаживал по всему телу, расслабляя и успокаивая. Взяв на руки, относил в спальню, повышал градус кондиционера, целовал в губы и уходил, отперев номер и повесив на обратную сторону двери табличку «не беспокоить».




Продолжение следует...