У всех стрекоз компьютерные животики

Моему сыну.
Я счастлива с ним.


Яркое солнце светило в окно. И медленно летала за окном большая звонкая стрекоза. Её животик, состоящий из квадратных клеточек, напоминал клавиатуру компьютера.

А он ещё не осознавал открывшийся перед ним мир. Он просто смотрел вокруг. Потом он увидел глаза и утонул в океане любви. Ему было спокойно и хорошо. Он родился. Он любим.


Миф об андрогинах

Это было ночью, на берегу реки, тёплой сентябрьской ночью. Ей казалось, что течёт река времени, унося прямо к звёздам свои тайны, сны, стремления, надежды. Ей, никогда не читавшей «Пир» Платона, вдруг открылось прошлое, заполненное мифами, легендами, причудливо сливающееся с настоящим и уходящее в будущее. Из темноты прошлого плыли по реке времени печальные, разрубленные Зевсом андрогины, – половинки людей, пытающиеся обрести целое, - семью, любовь, счастье. Она смотрела им вслед и желала удачи. Она шептала: «Я нашла его». А он отвечал ей: «Мы с тобой теперь одно целое».

Над ними проплывали разрозненные половинки. И когда некоторые из них воссоединялись, загоралась в небе тихая и яркая звезда.

- О чём ты думаешь? – спросил он, глядя на небо.
- Ты разлюбишь меня.
- Что ты? Я с каждым днём люблю тебя всё сильнее и сильнее. Мы же – одно целое.
Мерцали звёзды. Текла река, которая не могла быть всегда одинаковой. Менялось время.
А вот знал ли Платон, что половинки андрогинов, найдя друг друга, могут быть вновь разрублены всесильным Зевсом? Потому что нет ничего постоянного в мире. И потом опять, затерянные среди звёзд, они будут ис-кать друг друга.

Разрубленные безжалостной рукой Судьбы, они потеряли любовь и надежду. Они иногда встречались в потоке времени, но не верили себе. Они искали себя и свою половинку в мире, но по-прежнему не верили себе.

- У меня есть полтора часа свободного времени. Тебе хватит? – жёстко спрашивал он по телефону. Ей казалось, что это не он, что это чужая половинка заняла его место. Но она понимала, что он просто не верит, и прощала его.

- Да, хватит, - соглашалась она, словно встреча эта не была встречей любящих сердец.

- Я люблю тебя, - шептала она, вспоминая сентябрьскую ночь, звёзды и таинственную черноту реки.

- Спасибо, - улыбался он. И спохватывался: «Мне очень некогда. Извини. Мы не можем встречаться. Я занят».

Зачем они встретились вновь? Она долго не могла понять этого. Ведь не для того же, чтобы болела израненная Душа, чтобы воспоминания тревожили воображение, чтобы, увидев его и поверив счастью, тут же ощутить себя униженной, раздавленной.

Он знал, что их сын, чья жизнь зародилась светлой ясной точкой в ту сентябрьскую ночь, растёт без отца. И он иногда просыпался ночью с болью в сердце. Ему хотелось обнять своего ребёнка, прошептать ему ласковое слово, прижать к себе. Но он не верил в мифы. Или забыл о волшебном сиянии реки в ту ночь. И утром он уверенно проходил мимо неё, показывая на часы и улыбаясь: «Мои часы спешат, а твои стоят на месте».

Она поняла, почему они встретились вновь. Их сын должен войти в мир уверенным в себе, он должен знать и верить, что его родители – лучшие на свете. Он должен запомнить, что он – самый счастливый, самый любимый человек на Земле. Он должен рассказать своим детям и другим людям, какие замечательные у него родители.

Миф об андрогинах – это просто миф, записанный Платоном. Но таинственной ночью, на берегу реки, его мать прошептала: «Милый, любимый, люблю тебя». А его отец прошептал в ответ: «Я ждал этих слов. Я люблю тебя». Сияющими глазами, полными любви, смотрел с небес Бог, благословляя вечных детей своих.



Рождение

Почему не названы до сих пор имена? Да потому, что они никогда не прозвучали под звуки свадебного марша. А как бы красиво было услышать: Анна и Георгий. Или: Георгий и Анна. Она называла его, ласково протягивая первый слог, Горушка. Он называл её Аночка. И пусть не под звуки торжественной музыки произносились они. Но как ласково, как нежно, под шелест увядающих листьев, - Горушка… Аночка…

«Милый, любимый…» – шептала она, уже зная, уже ощущая, что в ней зародилась новая жизнь. Небо раздвинулось. Звёзды стали ближе. Она забыла себя. И лишь счастливая мысль о будущем ребёнке связывала её с реальностью.

«Я – женщина», - радостно говорила себе Аночка, глядя на себя в зеркало. Она искала в себе те незримые изменения, которые, как ей казалось, должны отличать её от других. Она несла в себе новую жизнь.

Ребёнок рос в ней, заполнив все её мысли, мечты, надежды. Синеглазый мальчик представлялся ей, когда она думала о своём ребёнке. Синеглазый мальчик со звонким и радостным именем Игорь. Сын, которого она называла ласково Горушка. Сын, похожий и на неё, и на него. Их сын. Она мысленно разговаривала с ребёнком, она слушала музыку, она желала ему «доброй ночи» и «радостного утра», она ждала встречи с ним.

Ей запомнилось тёплое летнее утро. Очень рано её разбудили птицы. Она вышла на балкон. Стрижи летали, рассекая солнечные лучи стремительными крыльями. На крыше беседки умывался рыжий котёнок. Мир зеленел и благоухал.

Их синеглазый сын Игорь родился в это летнее утро. Летали стрекозы и бабочки. А днём пошёл дождь. Он нечаянно смыл все следы. И, наверное, поэтому Георгий не пришёл. Он потерял следы. Он забыл о ясных звёздах в чёрном небе. Он забыл о медленной реке. «Горушка, Горушка…» – снилось ему по ночам. Но утром он забывал свои сны. Его жену звали Александрой. Она ходила по квартире в спортивном костюме и шерстяных носках. На животе – неизменный фартук с нарисованной разрезанной дыней, отчего живот казался круглым и жёстким. Чёрные волосы выскальзывали прядками из-под шпилек. Она смотрела на мужа решительно, независимо, холодно и называла его Жорой.

…Аночка встречала Георгия на улице. Он проходил мимо, показывая на часы. «Это не он!» – с ужасом думала Аночка. Она звонила ему, но он всегда отвечал ей, что очень занят, что у него нет даже пятнадцати минут поговорить.

«Это всё дождь», - думала Аночка. И, как раньше она отдавалась ожиданию рождения сына, так теперь она отдавалась бесконечным заботам. Она отдавалась заботам со всей страстью любящей матери. Она наслаждалась общением с сыном. «Жить с тобой, общаться, видеть, как ты подрастаешь, - писала она в своём дневнике, - покупать тебе одежду, готовить соки, кормить, стирать – всё это счастье. Его не поймёт тот, кто не имел детей».

Когда сыну было два месяца, она повесила над его кроваткой красную пластиковую букву «Г». «Твоего папу зовут Георгий», - серьёзно сказала Аночка. Маленький Горушка внимательно смотрел на губы матери, на красную букву – и вдруг улыбнулся, словно осознав своё рождение в мир, словно поняв, что его родители – самые чудесные люди – дали ему жизнь.

Георгий иногда встречал Аночку с сыном на улице. Сердце его трепетало. И он не показывал на часы. «Он похож на тебя», - улыбался Георгий. «Нет, на тебя», - говорила Аночка. Эти минуты, когда они были втроём, ей хотелось запомнить, увеличить, превратить в вечность. Она торопливо рассказывала Георгию о сыне, она склонялась над Горушкой и шептала ему: «Это твой папа». Эти встречи нужны были всем троим. Эти встречи определяли их место в жизни, придавали уверенность в своём предназначении.

- Ты знаешь, наш Горушка уже говорит!

- Аночка, да ему всего три месяца!

- Но я читала ему стихи Чуковского. Спросила, хорошая ли книжка? И он ответил: «Хо!»

…Дома Георгия ждала жена с дыней на животе. Ночью ему снилась лестница, ведущая в никуда. И он просыпался в тоске, потому что не знал, куда вела эта лестница. А сквозь стены дома пробивался шум текущей реки, в окна светили звёзды, и в небе рыдали разрозненные андрогины.

…Аночка купила сыну большой надувной мячик с буквами. И среди других букв Горушке больше всего понравилась буква М, рядом с которой были нарисованы мышка-мать и мышка-сын. «Мышка-папа, наверное, пошёл в магазин», - печально думала Аночка. Но ей нельзя было печалиться. Горушка тут же замечал её настроение, хмурился, плакал. Как-то зазвучала песня: «Где ты раньше был?» И Аночка просто задумалась. А Горушка заплакал. «Я люблю тебя! Ты хороший!» – засмеялась Аночка. Она всегда была весёлой с сыном.

Ей нравилось смотреть на него, когда он спал на балконе в своём пушистом мешочке, похожий на маленькую толстенькую пчёлку. Ей нравилось носить его на руках по комнатам и показывать всё, что окружало их. И скоро Горушка тянулся пальчиками к томикам Байрона, Гёте, к портретам Есенина и Пушкина, когда Аночка просила его показать эти книги. Ей нравилось играть с ним. Ведь это благодаря ей он осваивал мир, постигал окружающую жизнь. «Это собачка – ав-ав, - рассказывала Аночка, - это котик мяу-мяу. Это мышка – пи-пи-пи. А это слон». Горушке было девять месяцев. Он не мог спросить, как разговаривает слон. Он просто показывал на слона. Аночка сначала не поняла, поэтому повторила свою незатейливую историю. Горушка опять стал показывать на слона. «А-а, - спохватилась Аночка, - это слон. Он трубит ту-у-у!» Сын улыбался.

Аночке нравилось петь песни сыну. Она исполнила ему весь свой пионерский репертуар, все свои любимые школьные и студенческие песни. Они слушали радио, слушали пластинки. Горушка слушал Рахманинова и Шопена, не шелохнувшись. Он извлекал из пианино звуки и вслушивался в долгие тоскующие отголоски, замерев и не двигаясь.

Аночка рисовала сыну цветные круги, квадраты, треугольники. Горушка узнавал цвет или форму. И им было хорошо вдвоём, весело и радостно.

…Как-то незаметно Горушка вырос из кроватки и манежа. И вот он уже ползает по полу, ловит в солнечных лучах крошечные пылинки, пытается взять в руки солнечный зайчик. А в недалеком пригородном лесу, куда они тоже уходили вдвоём, - трава, деревья, цветы и – столько солнца! Аночка предусмотрительно закрывала ему рот соской, и Горушкины попытки исследовать всё вокруг языком и губами не были удачными. Он в недоумении тыкал шишечкой лиственницы в соску, вопросительно смотрел на Аночку, но сияющий вокруг них мир был слишком прекрасен, чтобы плакать.

Ему исполнился год. Опять было летнее утро. Грелся на солнце котёнок. Летали стрижи. Это был замечательный день рождения, который затя-нулся на целых два месяца, потому что в гости к ним прилетели из другого города бабушка и дедушка. Дедушка подбрасывал Горушку к потолку, носил его по квартире на своей спине, изображая такси, гулял с ним по городу, покупая ворох игрушек. А бабушка пекла вкусные булочки, рассказывала смешные сказки, пела песенки. И когда они улетели на самолёте к себе домой, Горушка часто прислушивался к шуму пролетающих самолётов, говорил «тси», что означало «такси», повторял задумчиво: «баба», «дедя».

Наступила осень. И по вечерам вдруг стал звонить Георгий. Они разговаривали по телефону, когда Горушка спал. Аночка читала Георгию стихи Анны Ахматовой, потому что не умела писать свои, а стихи поэтессы казались ей очень близкими. Георгий говорил ей: «А раньше ты называла меня Горушкой». «Всё проходит», - печально отвечала Аночка.

Она лукавила, что не умеет писать стихи. Она страдала, отвечая, что «всё проходит».


Ещё один год

А через год уже Аночка и Горушка полетели в другой город к бабушке и дедушке. Они целое лето прожили на даче, на берегу озера. Вечером смотрели на закат и на одинокие лодки с задумавшимися рыбаками. В каждом из них Аночка видела Георгия, забывая, что между ними пролегли тысячи километров пространства и неизмеримое количество времени.

Иногда грохотал в отдалении гром. «Ещё салют», - радовался Горушка. Родители Аночки удивлялись, как вырос их внук. Аночка рассказывала им о своей жизни почти всё. Не касались они в разговорах лишь Георгия. Родители, жалея Аночку, не задавали вопросов. Она, не разобравшись до конца в своей жизни, не хотела говорить о нём плохо, не решалась говорить хорошо, - и потому молчала.

Бабушка читала Горушке своего любимого Лермонтова. Таинственная музыка стихов волновала воображение. И звучали другие строки. «Никогда я не был на Босфоре», - задумчиво декламировала бабушка. «Есенин», - сообщал ей Горушка. С дедушкой были более серьёзные дела. «Ты уже большой!» – похвалил его как-то дедушка. «Пойду включать утюг!» – ответил Горушка. Но тут же серьёзным дедушкой был поставлен в угол, из которого в недоумении сам и вышел. Потом грустно сидел в кресле, «читая» газету и разыскивая в ней знакомые буквы. Брал телефонную трубку и звал: «Дедя, иди!» Дедушка не мог долго сердиться, и вот опять пыхтящее «такси» ездит по квартире, и вот опять с прогулки возвращается Горушка с игрушками в руках.

Но, наверное, больше игрушек нравились книги. С ними он ел, спал, даже купался. Водил пальчиками по строчкам, разыскивая похожие буквы и сравнивал их между собой: Ш и Щ, И и Н, К и Х, Б и В. Долго не верил Аночке, что Ю – это не О с двумя палочками, а совсем другая буква.

Буквы и цифры заполнили всё жизненное пространство.

- Сколько ручек у тебя?

- Два!

- А ножек?

- Два!

- А носиков?

- Два!

Но скоро научился различать один и два и даже понял, что один и два это будет три. И, усвоив знак сложения, бабушкиной ручкой нарисовал на ноге «+» и прибежал к Аночке: «Пуф! Пуф!»

«Найди букву А», - просила Аночка, чтоб как-нибудь угомонить сына. Он быстро находил на странице все буквы А и бежал к дедушке, требуя, чтоб он рассказывал ему про шахматы. «Слон ходит вот так», - рассказывал он перед сном Аночке, двигая по клеткам шахматной доски фигуры.

Извлекая звуки из гитарных струн, пытал бабушку, какие это ноты. Аночка вырезала из картона две ступеньки: высокая означала ноту «си», а низкая – «до». Теперь Горушка трогал струны, пытаясь отыскать таинственные ноты. А когда Аночка напевала песню про «цыганку-молдаванку», у которой в руках гитара, бежал к гитаре, пытаясь найти мелодию.
Неугомонная деятельность Горушки проявлялась повсюду. Под крышкой горшочка обнаруживались игрушечные гантели, или резиновый человечек и дедушкины очки. В бабушкином тапке находили приют кубики. В ванночке с водой плавала тряпка для мытья полов, а в бидоне из-под молока было сложено только что выстиранное бельё. Горушка и сам уставал от бесконечных дел. Он ложился щёчкой на диван, потом подкладывал книжку, потом – печенье. Иногда так и засыпал среди книжек, игрушек, шахмат и трепещущих в воздухе нот. Иногда и сама Аночка засыпала рядом с ним. Горушке снились солнечные поляны, речки, весёлые птицы и зверята. Аночке снился Георгий. Он искал её во сне, звал по имени. Она бежала к нему. Но они не могли коснуться друг друга руками, потому что просыпался Горушка, будил Аночку – и жизнь продолжалась.

Горушка бежал к своим игрушкам, выуживал призму и возвращался к Аночке. «Параллелепипед», - сонно отвечала Аночка на безмолвный вопрос сына. «Нет!» - удивлённо возражал Горушка, не умея выговорить трудное слово, но понимая, что мама ошибается. А потом рядом с призмой оказывались и стеклянная банка с водой, в которую они несколько дней назад положили фасоль, чтоб наблюдать, как будут рождаться из неё стебель, корешки, листья. Забыв про банку, Горушка уже пытается лепить колбаску из пластилина, предварительно отправив погулять на балкон пластилинового медведя. А потом, увидев в книге заглавную букву «М», опять бежит к Аночке. «Это слово «мир», - говорит Аночка. И тут же с полки с книгами извлекается карта мира, на которой отыскиваются все знакомые и незнакомые города и страны. Оставив Аночку среди разнообразия своих интересов, Горушка бежит к бабушке: «Есенина почитаем». А потом тормошит дедушку, чтоб он не забыл про театр. Из театра возвращается взволнованный.

- Ну, кто в теремке жил? – интересуется бабушка. – Лягушка?

- И тётя, - задумчиво отвечает Горушка. – Она ручки мыла.

Аночка думала об условности искусства, а также об условностях реальной жизни. И опять тревожные мысли одолевали её: как сказать сыну об отце? Перечитав гору литературы, она не нашла ответа на вопрос: что же должна говорить мать ребёнку об отце, который не живёт с ним в одной семье? И лишь советский педагог Макаренко давал чёткий совет: сказать о нём, что он негодный человек, - и больше не возвращаться к разговору. Внутренне страдая, не веря до конца мудрому совету, но не найдя другого выхода, Аночка решила, что это правильное решение и что при случае она воспользуется им. В конце концов это привело к тому, что Горушка невзлюбил букву «Г» и несколько лет после этой беседы зачёркивал в книгах слово «отец», порвал единственную фотографию Георгия, разбросав обрывки на письменном столе Аночки и однажды расплакался на улице, что у него нет папы. «Это не папа», - рыдал Горушка, когда Аночка уверяла его, что дедушка – это тоже папа, только более старший. «Это не папа!» – плакал Горушка, который уже умел сравнивать явления между собой и понимал, что в жизни, как и в театре, очень легко можно заменить одно другим. Но ведь ничего не изменится.

Аночка страдала в одиночку, не в силах поделиться с другими своими мыслями. Она думала о Маленьком принце и об ответственности перед другими людьми. Она думала о пингвинах-отцах, которые греют собственным телом своего невылупившегося ребёнка. «Даже пингвины любят своих детей!» – в отчаянии думала Аночка. Но потом она пыталась увидеть ситуацию с другой стороны. Она вспоминала медленную реку, высокие звёзды в небе. «Я хотела ребёнка. Я отвечаю за него, - убеждала себя Аночка. – Это мой ребёнок».

А на улице дети кричали своим отцам: «Папа пришёл!» И у детей были фамилии отца, было отчество. Сердце Аночки разрывалось от горя. И она опять тосковала из-за глупых пингвинов, готовых высиживать хоть камень, потому что это был простой инстинкт. «Георгий! Георгий!» – в отчаянии шептала Аночка, просыпаясь среди ночи. Горушка вздыхал во сне, улыбался. И Аночка не верила советам великого педагога. Она склеила разорванные кусочки фотографии и часто подолгу вглядывалась в родное лицо: «Но ведь это не только мой ребёнок. Это и его ребёнок». Она не знала, не подозревала, не верила, что Георгий тоже страдает, тоже просыпается в тоске среди ночи, тоже видит во сне своего сына. Ему хоте-лось, чтоб Аночка любила его так же сильно, как она любила сына. Ему казалось, что Аночка не любит его, что после той волшебной ночи Аночка разлюбила его, что она вообще никогда его не любила. Он не верил ей.

Как-то среди ночи разбудил Аночку летящий в вышине вертолёт. Проснулся и Горушка, прошептал спросонок: «Война!» и опять заснул. «Почему война, Горушка? – тревожно спрашивала Аночка, - какая война?» Сын спал и утром не вспомнил о ночном вертолёте. Он весело кричал на весь дом: «Мама, вот какая песенка: «Пути, пути, пу-ут!» А потом пошёл к дедушке, чтобы рассказать ему загадку про злополучный утюг, которую сочинил сам: «Был холодный, стал горячий». Потом стал смотреть телевизор с бабушкой и, увидев артистку с длинными волосами, сказал взволнованно: «Другая мама!» «Это не мама, это – чужая тётя, - разъясняла бабушка. – Вот, например, ты – Горушка, а другой мальчик – не Горушка». «Нет! Нет! Я не Горушка, - возражал внук. – Я не Горушка!». «Ну, хорошо, не говори, что ты Горушка, не говори». «Горушка, Горушка!» – кричал внук, бегая по квартире.

Перед отъездом все собрались за столом. Горушка взял со стола самый большой пирожок и положил на Аночкину тарелку: «Маме!»

«Ну, вот тебе и два годика», - торжественно заключила процедуру прощания бабушка. «Не-а! Четыре!» – подытожил Горушка.



От двух до пяти

Не успели войти в свою квартиру, зазвонил телефон. Аночка взяла трубку из рук Горушки и услышала гневный голос телефонистки: «Будете говорить или нет?» Звонили бабушка с дедушкой. А Горушка ещё не мог пока говорить много.

А дальше была просто книжка Корнея Чуковского. В каждой семье собирают милые слова, выдуманные ребёнком. Не оказалась оригинальной и Аночка. Она записывала весёлые словечки и отправляла их в конверте бабушке с дедушкой, прикладывая к словам обведённую карандашом ладошку сына.

- Георгий, - взахлёб рассказывала по телефону Аночка, - ты представляешь, сын называет шапочку фтата, а лампочку – втата!

- А раньше ты называла меня Горушкой, - вздыхал Георгий.

- Скажи мне что-нибудь хорошее, Георгий, - настаивала Аночка.

- Да я уже всё сказал тебе. Я тороплюсь.

«Он не любит меня!» – страдала Аночка. «Она никогда меня не любила», - мрачно думал Георгий, проезжая мимо её окон. Она видела из окна его машину, выбегала на улицу, но он не останавливался, потому что не знал, что она бежит вслед.

…Рыдали в тишине небес разрубленные андрогины…

«Я должна забыть его, - убеждала себя Аночка. – Главное – не видеть его. И тогда я легко его забуду». Но утром она бежала к его дому, чтоб хоть издалека посмотреть на его лицо. «Зачем я ей?» – печально думал Георгий. И, мучительно тоскуя, медленно проезжал мимо её окон, надеясь увидеть её лицо или услышать смех своего сына.

«Сейчас туман?» – выглядывал в форточку Горушка. «Туман», - откликалась Аночка. «А я радуюсь?» – продолжал он. «Конечно», - подходила к нему Аночка. «Когда туман, все дети радуются», - смеялся Горушка. Они стояли у окна. Печальной тенью проплывала за окном машина. «Это не он», - убеждала себя Аночка. «Это не она», - шептал сам себе Георгий.
«А у мамы глазки зелёные немного», - вдруг говорил Горушка, заглядывая ей в лицо. «Да, и твой папа так говорил, - молчаливо радовалась Аночка. – Больше никто не замечал, что у меня зелёные глаза». «А собачка немного оранжевая», - продолжал Горушка, разглядывая мир за окном. «Пойдём в Художественный музей?» – спрашивал он через мгновенье. Но, собираясь в музей, увидел книжку о Бородинской битве и, отдавая в зеркале честь, говорил громко: «Я Барклай-де-Толли!» Торопя Аночку и забыв о военной выправке, просил: «Дай мне твой дух. От меня тоже духом будет пахнуть». Вечером, перед сном, устав от впечатлений дня, рассматривали альбом с иллюстрациями. «Это «Незнакомка», - комментировала Аночка. – А это Джоконда». «А это знакомка? – спрашивал Горушка, увидев похожее женское лицо. – А это Джоконда другая?»

Аночке было безумно интересно помогать сыну расти. Вот он уже знает все цифры и буквы. А когда узнал про римские цифры, то придумал, как можно из цифры пять сделать букву А. Рассматривая книжку Стивенсона «Вересковый мёд», оформленную стилизованными буквами, Горушка уверенно сказал: «Это английские буквы». И Аночка увлечённо начала учить сына английским звукам и словам. А потом оказалось, что буквы бывают не только русские и английские.

- Какие это буквы? – спросил Горушка, разглядывая этикетку на банке, из которой пил сок.

- Это грузинские буквы.

- Грузинские буквы на грузах возят?

Аночка читала сыну детские стишки про девочку, которая учится считать: «А за сто не знаю что…». Горушка смеялся: «сто один, сто два, сто три! А девочка не знает!»

Казалось бы, каждодневная забота о сыне должна была забирать все силы. Но Аночке хотелось заботиться не только о маленьком Горушке. У неё осталась рубашка Георгия. И время от времени она стирала её, вывешивая на балкон. А когда они с Горушкой садились обедать или ужинать, она ставила три тарелки. «Три!» – говорил научившийся считать Горушка. «Это папе, - отвечала Аночка. – Вдруг он к нам придёт? И мы сразу положим ему в тарелку покушать». Аночка пыталась исправить последствия, оставшиеся от советов великого педагога. Она так и не нашла ответа на свой вопрос и поэтому поступала так, как подсказывало сердце. «Он хороший, - убеждала она Горушку. – Он просто не живёт с нами. Но он любит тебя. У тебя его отчество. Ты всем должен говорить, что твоего папу зовут Георгий». Горушка слушал Аночку внимательно. Он любил её. Он любил бабушку и дедушку. Но как полюбить папу, которого совсем не помнишь? «Как Мог», - прошептал Горушка. «Что?» – изумилась Аночка. «Мог – это английский котик», - Горушка смеялся и смотрел в окно. Там грелся на солнце котёнок. И летала большая стрекоза с печальными глазами. «У стрекоз животик жёлтый, зелёный и немного компьютерный», - восхищённо произнёс Горушка. Аночка опять не поняла. Тогда Горушка принёс подаренный бабушкой компьютер – простенькую игрушку, в которой открывались окошечки и появлялись различные рисунки. Эти квадратные пластиковые окошечки напоминали яркие квадратики на изящном теле застывшей в воздухе стрекозы.

…Аночка любила слушать, как засыпающий Горушка перебирал перед сном разные дневные впечатления: «Собачка лохматая. Она не расчёсывается? Тётя в кассе тоже не расчёсывалась?» Аночка улыбалась и целовала Горушку. А он продолжал: «В парикмахерской был мальчик. У него такие точки на носу и на щёчках». «Это веснушки, - сонно отвечала Аночка, - они бывают весной». «Сейчас весна?» «Нет, зима. Иногда веснушки бывают и весной, и зимой». «У меня тоже есть две веснушки на животике». «Пройдёт эта луна – и будет опять весна, - мечтал Горушка. – А сейчас всё бело-белинь!» «Месяц пройдёт, Горушка», - поправляла Аночка.

А потом им снилась летающая над снежными полянами одинокая стрекоза с компьютерным животиком. На неё смотрел английский котёнок Мог. И тревожно звенели высокие и низкие ноты, словно падали и разбивались яркие звёзды осколками голубого льда.

Аночка не успевала записывать слова, придуманные Горушкой: лопатник (о дворнике), налажник (тот, кто всё налаживает), боксник, кранщик (слесарь), музыкальник, домник (строитель). А бесконечные диалоги с Горушкой делали её жизнь светлее:

- Гусь крякает? – спрашивал Горушка.

- Нет.

- А как же: «Крякнул гусь на всю Русь»?

В другой раз Аночка читала стихотворение: «И мяукала она, сидя у окошка».

- Сидя – это её так звали?

- Нет. Сидя – это сидела. Стоя – стояла. Лёжа – лежала.

- А спитя? Это спала?

«Если об стенку удариться?» – допытывался Горушка. «Будет синяк». «А если ударинка?»
А иногда Аночка сама спрашивала Горушку, и он отвечал ей:

- Что такое небо?

- Это тучки.

- Что такое земля?

- Это камушки.

- Что такое деревья?

- Это дупло.

- Что такое снег?

- Это льдинки.

Часто звонили из другого города дедушка с бабушкой. «Ну, что ты делаешь, мой хороший?» – спрашивала бабушка. «Да вот, сижу в оркестровой яме», - невозмутимо отвечал Горушка. Дедушка беспокоился, что Горушка устаёт от книг, и внушал Аночке, что главное для ребёнка – это прогулки. «Наверное, он прав», - думала Аночка. «Пойдём погуляем», - звала она сына. «Руку правую потешим», - отвечал Горушка. Аночка смеялась. После прогулки ужинали. Горушка уже привык к пустой тарелке и даже клал на неё иногда печенье или конфеты. «Папе», - застенчиво пояснял он. «Смотри, смотри, - показывал он на дырочки в сыре. – Здесь живут такие зверьки – шорьки». Перед сном смотрел мультфильм, иногда уточняя: «Это Лев Толстой?» А как-то раз на самом интересном месте погас свет. «Наверное, сломался», - объяснила Аночка. «Да нет, просто упало напряжение», - ответил Горушка.

Наступило третье лето. Аночка и Горушка полетели на самолёте в гости к дедушке Аночки – Горушкиному прадедушке. Он жил на юге, встретил их арбузами, дынями, ягодами. «Он настоящий?» - недоверчиво спрашивал про арбуз Горушка. «А это не яблоки?» – удивлялся он, глядя на дыни. От поездки на юг остались воспоминания о тигре, нарисованном на ковре над кроватью Горушки, о стюардессе, которая разносила вкусную воду, и о пепельнице. «Это куриная тарелка, - рассказывал Горушка соседу в самолёте. – В неё курят, значит, она куриная». История с пепельницей имела несколько грустное продолжение. Оказалось, что на многих рисунках в книгах нарисованы сигареты. И многие персонажи сказок и рассказов курят трубку. Не обращая раньше на это внимания, Аночка вдруг с недоумением обнаружила курящего Карлсона, а также зайца, медведя и многих других. Горушка разыскал подаренную дедушке трубку и ходил с ней, зажав её в зубах. Аночка в отчаянии вывесила на стене таблицу Менделеева, отметив в ней те квадратики, содержимое которых есть в табачном дыме. Больше всего Горушку обеспокоил яд мышьяк. Таблица Менделеева так и висела на стене. Теперь все курящие знакомые, приходившие к ним в гости, обязаны были выслушивать лекции Горушки о вреде курения, а также изучать плакаты, развешенные на ручках дверей.
Аночка присматривалась к сыну, пытаясь отыскать в нём то главное, для чего он был предназначен. Ведь каждый человек пришёл в мир со своим делом. Правда, Аночка не совсем понимала своё собственное предназначение на Земле. Но она помнила, с каким юношески восторженным сердцем она вступала в жизнь, как она верила в свою исключительную судьбу. Она, честно говоря, и до сих пор не потеряла надежды, что путь её среди других людей – не случаен. Ей казалось, что она только начинает жить. Она всё ещё удивлялась жизни и была уверена, что главное – впереди. Правда, как-то раз встретилась она со своим бывшим одноклассником, которого не видела после восьмого класса ни разу. Они разговорились. И вдруг Аночка поняла, что ей нечего сказать о своей жизни, настолько банально и посредственно (глядя на неё со стороны) сложилась её судьба. Она не смогла раскрыть свой внутренний мир, привыкнув прятать чувства. Бывший одноклассник посмотрел на неё свысока, небрежно поведал о своём бизнесе и ушёл, уверенный в своей жене, детях, работе и судьбе.
И вот теперь Аночка присматривалась к сыну, стараясь угадать его путь. Горушкино увлечение музыкой было очень серьёзным. Он любил импровизировать на пианино, иногда записывал нотами получившуюся мелодию, а иногда просто распевал что-то непонятное, извлекая аккорды. «Я сразу перевожу на татарский язык», - кричал он Аночке, которая на кухне готовила ему обед. Но чаще он пел по-русски. Его импровизации рождались легко. И Аночка едва успевала записывать:

Дождь пошёл и не вернулся.
Все горюют о дожде.
И не пойдёт он больше
С неба падом,
Снегопадом…
Все горюют о дожде…

Горушка не старался запоминать своих стихов. Он просто жил ими, и Аночка не могла понять, какой дар проявляется сильнее в её сыне: поэтический или музыкальный:

Ласковый ветер по небу летит.
Дома в кроватке ребёночек спит.
Сон ему снится, что ветер принёс
В волшебном конверте шары.

Когда один из гостей попросил Горушку найти в книге букву «рэ», он нашёл, а вечером говорил Аночке: «Вот так «рэ»! Это нота рэ, а буква - «эр». Он ходил в музыкальную школу, но однажды сменилась учительница. Горушка сказал Аночке: «Всё-таки у Людмилы Ивановны совсем другая педагогика!» Аночка долго сомневалась, но решила не настаивать на дальнейшем обучении музыке.

«Давай писать стихи, - просил он Аночку. – Потом отнесём их в типографию, чтобы их напечатали». И он сочинял длинные истории про кузнечиков и стрекоз, записывал их на листочки, просил Аночку сшить листочки в книжку. А ещё придумывал бесконечные «слова» и заставлял Аночку записывать их: балюм, ачи, чилюм, обмоль, бренке, восьмерида даца.
Он объявлял Аночке, что будет водителем «Скорой помощи» или пожарником. Он лохматил себе волосы, уверяя, что все водители никогда не расчёсываются. Потом он говорил, что будет трактористом, кассиром и силачом. «Только я в институте и в аспирантуре учиться не буду, - рассуждал Горушка, - подожду дома, когда вырасту, и сразу пойду работать». Горушка выучил все дорожные знаки, научился считать на счётах и на калькуляторе. Затем увлёкся химическими опытами – и тут опять почётное место заняла таблица Менделеева. Потом его надолго увлекла бухгалтерская деятельность: он сделал из тетради сберегательную книжку, записывал в неё расход и приход, пересчитывал пластмассовые монетки и взвешивал на весах все свои игрушки, потому что был одновременно и продавцом, и кассиром. А как-то раз Аночка купила ему детскую книжку о компьютерах. И скоро вся квартира была уставлена склеенными из бумаги мониторами и системными блоками, образцы которых были нарисованы в книге.

Стрекоза с компьютерным животиком летала совсем близко. Её крылья сияли на солнце и нежно трепетали. Но Горушку занимали теперь проблемы мироздания. «Откуда я?» - спрашивал он.

- Ну, ты был сначала маленьким-маленьким, а потом вырос.

- Нет, откуда я у тебя взялся?

- Ты был в моём животике. Такой крохотуля.

Горушка смеялся, но тут же спрашивал опять: «Кто тебя сделал?» «Как образовалась Земля?»
Аночка листала с Горушкой анатомический атлас, а он из пластилина лепил нарисованный в нём скелет и рисовал в своём альбоме клетку и все её составные части. Но не успевала Аночка подумать, что будущее Горушки связано с медициной, как он озадачивал её новым вопросом: «Что такое мысли?» Разобравшись с философской проблемой, Горушка продолжал: «А почему Аввакум высказывал мысли против царя?»

Но всё-таки он был ещё малыш. И поэтому он весело играл с детьми в детском саду и во дворе, радостно ждал Аночку, когда она вернётся с работы или из магазина. Он просто любил мир, в котором жил, любил себя в этом мире, любил Аночку, любил бабушку с дедушкой. «Ну, разрадуйся! – просил он Аночку, если она сердилась. – Ещё больше разрадуйся! Смеись!» И когда Аночка смеялась, он приносил книжку и они, устроившись на диване, читали сказку. «Эту монетку я откладываю впрок», - читала Аночка. «Хороший этот поросёнок Прок», - одобрял Горушка, показывая на поросёнка-копилку, нарисованного на странице. И тогда наступала эпоха грамматики: Аночка рассказывала сыну о предлогах и других частях речи, и на ночь он снова и снова требовал сагу о падежах, пока не усвоил их. «Попроси своих учеников просклонять слово «пальто», - говорил Горушка по дороге в детский сад. – Вот они тебе наговорят: в пальте, пальтом». Казалось, он пробовал слова на вкус и на цвет. Язык живой материей окружал Горушку: «Имя Людмила какое-то бедное. Такое печальное. Слова «кофта» и «тумбочка» какие-то некрасивые». А потом начиналось сравнительное языкознание: «Да, в японскую яму не упадёшь, а на русскую не заберёшься». Аночка показывала Горушке старославянские буквы. Самое большое впечатление произвела фита. «Будто букву О разделили пополам, - размышлял Горушка. – А похоже на Ф». От букв опять переходил к цифрам, заметив их логическую последовательность: «Цифры идут по порядку: нечётные и чётные». Забыв про цифры, сочинял загадки, целыми днями выдумывая всё новые: «Кубик, но как будто его раздавили». Аночке не удавалось разгадать, и Горушка ликовал: «Это квадрат!» «А это что? Палочка, но не простая, на голове тоже палочка». «Это молоток!» – сам отвечал Горушка, уже занятый придумыванием новой загадки.

Пытаясь остановить вулкан идей, Аночка просила утомлённо: «Закрой рот и помолчи». «Я не могу, - объяснял Горушка. – У меня на каждой губе положительный заряд, и губы всё время отталкиваются».

«Ах, как я люблю его!» – думала Аночка. И словно угадав её мысли, Горушка говорил ей: «Ты моя любимая. Я с тобой никогда не расстанусь. И в отпуск».

- В отпуск расстанешься? – смеялась Аночка.

- Что ли я один в отпуск пойду? Что ли я карликовый мужчина?

Пытаясь разглядеть будущее своего сына, Аночка заглядывала в прошлое. Они перебирали фотографии своих предков, составили родословное дерево. На этом дереве была без листочков лишь ветка, на которой было написано «Георгий». Но без этой веточки у Горушки не было бы будущего. И Аночка рассказывала сыну о других бабушке и дедушке. И Горушка смотрел на себя в зеркало, разложив вокруг фотографии: «Родословное древо бесконечное: наши родственники жили и в каменном веке, и до него, когда были в виде животных».


И далее

Классики всегда правы. И, конечно, прав был Лев Толстой, когда уверял, что от рождения до пяти лет проходит целая жизнь, а от пяти лет до старости – одно мгновение. И прав был Чехов, когда говорил, что ружьё, появившееся в первом акте, обязательно должно выстрелить в последнем.

Пролетели пять лет школьной жизни. Это были замечательные, насыщенные годы.
А когда Горушке исполнилось двенадцать лет, к ним в дверь постучался Георгий.
Три тарелки стояли на столе. Семья из трёх человек сидела вокруг праздничного пирога. Горушка затушил двенадцать свечек.

В родословном древе Горушка приписал к своему имени отчество, а на веточке Георгия появились имена бабушки, дедушки, двоюродных братьев и сестёр. Уверенно смотрел в будущее Горушка. Летала за окном большая стрекоза.

Анна и Георгий продолжались в своём сыне. Улыбались нашедшие друг друга половинки андрогинов, улетая к ясным звёздам и глядя сверху на медленную реку.