Сеня - рррядом!

                Грехи других судить Вы так усердно рвётесь,
                начните со своих и до чужих не доберётесь.
                Уильям Шекспир



       Говорят будто встарь древние греки сказывали, что благонравная жена каждому мужу от Господа-Бога дана!
       Правда то, или нет, так ли, иначе ли в те времена обстояли дела - нам остаётся признать, что современнику про то доподлинно неизвестно. Ведь много воды с той поры утекло. Но во всём этом занимательно вот что: по какому принципу она-то давалась мужу - ибо кто был женат, тот отрицать не станет, что те даденные жёны бывают как хорошие, так и похуже. А случаются и такие скверные нравом, что не приведи Господь. И действительно, если девушки все у нас кротки, как Ангелы Божьи, откуда ж зловредные жёны берутся?..
       Достопочтенные дамы и господа, - всё, что здесь будет сказано, не дай Бог, чтоб в обиду кому либо. И не к тому, чтоб кого осудить. Расслабьтесь. Нет, право, это не про вас лично. Да и в ум бы мне не впало осуждать человека, когда бы любой, живущий среди людей, может, за редким исключением, постоянно и везде сам себя бы не осуждал, как он это умеет. Да это в сторону, а внимательный читатель легко убедится, что дело в другом. Исключительно с чувством кротости и человеколюбия мне любопытно постигнуть те замыслы древних, во имя всеобщего блага, в конце-то концов!
       И вот с этой целью потешу вас одной, заслуживающей внимания, забавной историей, которую я невзначай подглядел в целиком пристойном месте. И сразу ж со старта оговорюсь: в своём повествовании я ничьего не трогаю лица. Любые совпадения с какими бы то ни было реальными людьми или событиями  останутся плодом вашего воображения.
      
       А дело это было так. Как-то однажды мне по счастливой судьбе выпал благоприятный случай побывать в санатории на южном берегу. Лето на ту пору уже давно свернуло в осень, вода морская стала холоднее, а потому и предаваться пляжному блаженству никто не рисковал. Вот и приходилось по большей части на медицинских процедурах хороводится. Оно-то и понятно. А когда добросовестно занимаешься своим молодецким здоровьем, то день проходит на удивление быстро. Он кажется долгим только вначале, ранним утром, при восходе солнца, когда просыпаться лень. Однако потом время течёт так стремительно, как водичка колючая в циркулярном душе.
       Судите сами. Вот мы нехотя встаём с постели. Зевая и потягиваясь, в пять минут умываемся, одеваемся, и завтракать идём. Затем, сломя голову бегаем по различным процедурным кабинетам: принимаем ванны хвойные, делаем гимнастику лечебную, ингаляцию травяную, возбуждая аппетит и самочувствие хорошее, употребляем коктейли кислородные с добротным розовым вином...
       Едва справились, а там глядишь - и солнце повернуло на обед.
       И так вот, забывая о часах, оглянувшись, ненароком примечаешь, когда уж день почти что на исходе, и вечер незаметно подоспел.

       И вот, в один из таких курортных вечеров, после обычного санаторного ужина, исполнив типичные ритуалы, компания сотоварищей в привычном составе отправилась на повседневную прогулку по набережной вдоль моря, чтобы на сон грядущий вольным воздухом подышать, вокруг поглядеть, да себя показать.

       Шествие, как всегда, возглавляла Октябрина Комунаровна. Это была высокая, розовощёкая, с красными губами, полная телом женщина в возрасте, - на вид около семидесяти лет. Она была одета в обтягивающее фигуру дорогое платье цвета тёмно-вишнёвого вина, туфли на высокой подошве и тщательно причёсана. Её глаза, всё предвидящие всегда, были расписаны по последней парижской моде. А вокруг статной шеи возлежал ожерельем прозрачный кружевной платок.
       Судя по её уверенно-руководящей походке и безусловному выражению на лице полного собственного превосходства без особого труда можно было догадаться, что самой важной персоной на планете Земля она почитала... известное дело, - только себя.
       И, конечно же, она знала цену своей красоте. Иной раз, думаю, ей даже казалось, будто она похожа была на знаменитую «Мадонну» Боттичелли. Вот только в последние годы её мадонна, нечего греха таить, приметно раздобрела.
       К слову сказать, по санаторию ходили слухи, что Октябрина Комунаровна обожала с любопытством будущего наслаждения налаживать среди людей различные конфликты, без зазрения совести жаловалась всякому встречному на своих родных и знакомых, и весьма охотно раздавала безжалостные замечания всем, попадающимся под её начальствующую руку: людям, деревьям, машинам. И ещё болтали, что она имела бизнес свой: не то приватный платный туалетик в людном месте ей принадлежал, не то свечной заводик...

       В полушаге от Октябрины Комунаровны, по левую руку, с покорностью, наклонив унылую голову, тихим шагом семенил худенький, бледненький, на голову ниже росточком, мужичок - Семён Карлович. Это был не кто иной, как её, так сказать, достопочтенный супруг.
       Его пожилое сморщенное личико, - не столько от количества годов, сколько от супружеских обязанностей, - выражало глубокую отрешённость. На его отощавшем теле мешковато висел выдавший виды со времён покорения буржуазии костюм тёмно-зелёного цвета с малиновым галстуком. А голову, со слежавшимися редкими волосами, покрывала светлая соломенная шляпа. Она, по всей вероятности, была размером больше требуемого, потому как держалась на оттопыренных ушах, отчего они свернулись в трубочки. А когда лёгкий встречный ветерок, настоянный на запахах солёной влаги и морских водорослей, дул чуть сильнее, то шляпа тут же сдвигалась на затылок. И тогда Семён Карлович торопливо поправлял её своими сухощавыми пальцами, на одном из которых свободно скользил большой, изрядно потёртый простецкий перстень.

       Справа от Октябрины Комунаровны шла соседка по столу, - высокая, плоских форм женщина. Она была средних лет, одета по принципу: чем старше, тем ярче. Редкие кружева на вырезе её платья прикрывали собой то, что не могло уже соблазнять. Лишь большие глаза светились лукавством, и звали эту дамочку с тощей попкой - Антонина Ромадановна.

       И чуть поодаль, в нескольких шагах, неприметно следовали ещё три человека, тоже отдыхающие из того же санатория.

       Компания наша прогуливалась в тот торжественный час, когда утомлённое солнце пламенеющим шаром скатывалось к низу, зажигая особым светом небо и всё на земле, что было обращено к нему. А прекраснее того зрелища - надо заметить - нет ничего в мире! Небо было сплошь золотое. А как изумительны маленькие предвечерние облака! Озарённые закатом, плыли они, утешая взор, медленно и величаво в высоком южном небе как живые существа в блаженную даль, где жизнь воздушна и светла, легка и радостна.
       А как таинственно в лучах заходящего солнца вдали на горизонте, там, где голубой атлас моря окаймлялся тёмно-синей бархатной лентой, мерцали чудесными видениями рыбачьи судёнышки! Зрелище незабываемое! Да разве выразишь чернилами на бумаге всё то, чем полно сердце от такой красоты! Трудно описать восторг от увиденного, да и средств изящной словесности у нас нет таковых...

       Тем временем компания благополучно шествовала известным маршрутом, и меж собой вела ни к чему не обязывающий разговор о разных разностях в природе. И лучи заходящего солнца струились к ним благодатным солнцепадом любви, разрумянивая их щёки.
       Постепенно беседа перетекла на тему о мужьях. И вот тогда Антонина Ромадановна, видимо запамятовавшая закон счастливой семейной жизни, гласящий: ни у кого ни о чём не спрашивай, - она, сначала в качестве вступления, завела речь о солёных огурчиках, которые она приготовляет для своего мужа особым образом. А затем, сморщив своё вежливо-загадочное лицо и пряча в прищуренных на солнце глазах потайные огоньки нескромного дамского любопытства, заискивающе улыбаясь, обратилась к Октябрине Комунаровне очень тихо, чтоб не спугнуть вопросом ответ:
       - Вы простите меня, милейшая Октябринушка, а то, знаете, я бываю порой так бестактна, но осмелюсь ли вас я спросить о чём-то личном?
       - Ой, Антонинушка, та я Вас умоляю, - волнуясь всем пышным телом и улыбаясь ямочками на румяном лице, с достоинством промолвила ей Октябрина Комунаровна, - а шо ж нельзя меня о том порасспросить? Не волнуйтесь так за те свои пустяки, и раз таки Вы меня уже просите, то слушайте ушами сюда - я всегда имею в запасе, что порядошным людям сказать.
       И, ободрившись, Антонина Ромадановна без промедления спросила её так:
       - А на курортах Вы всё время отдыхаете вдвоём со своим мужем?
       - Да будьте известны, чтобы нет, так таки да! - тут же ответила Октябрина Комунаровна.  - Да, да-а-а, представляете, мужчинка мой всегда рядом со мною, - в следующий момент протяжно и несколько нараспев торжественным голосом произнесла она, при этом кладя руку на своё горячее женское сердце. - И он от того ну, такой радый. Идёт со мною под руку и не спотыкается, раз или два наступит мне на мозоль, но это он всегда на мозоль наступает, когда гуляем под руку. А я по доброте своей за это задам ему по зашейку, что у него уже голова болит целое завтра. И после, весьма довольная собой, добавила с тем значительным видом, который показывал, что она конечно же знает, что говорит:
       - Шоб вы себе знали, я всегда имею свой интерес, шоб мой многоценный со мною был под рукой, потому как при такой нервной жизни и он пригодиться может в хозяйстве! И продолжала дальше она, рассуждая:
       - Да хоть бы и то сказать, что вдвоём живучи, взглянёшь на несчастное счастье своё и улыбнёшься, а в одиночестве, когда черти хватают за руки со скуки, глядишь на себя и только наплачешься. Хоть и худ мордашкою мой муженёк и не главный он Польский раввин, да всё ж далеко не везде он такой маленький и худой. Потому и не чувствую я себя сиротой. Ведь как говорила мудрая моя тётя Феня: «Не в деньгах счастье жены, а в хорошем, родном человеке с большим кошельком»
       - Вы святая женщина! – великодушно воскликнула Антонина Ромадановна.
       На что Октябрина Комунаровна ей ответила: «Таки чистая правда!» Затем она выдержала подобающую паузу. И после самодовольно обернулась через левое плечо, чтоб посмотреть на одобрительную реакцию своего благоверного, как на дань, непременно ей причитающуюся.
       Но тут как на грех обнаружилось, что его на обычном месте-то и не оказалось. К превеликой её досаде он немного отстал. Засмотрелся на то, как, лениво шаля, колыхалось вечернее море, как величаво покачивались у мола стройные, слегка золочёные солнышком, парусные яхты, как непринуждённо кувыркались в фосфористой воде дельфины, демонстрируя свои изогнутые спины. Заслушался, как издали раздавалась весёлая музыка из ресторана, и всё было светло и восхитительно в тот вечер вокруг!..
       И вот в этот миг, когда Семён Карлович с наслаждением любовался праздником жизни, вдыхал влажно-йодистый морской воздух, рассматривал красу побережья, улыбался в сторону неба, и даже закрывал на какое-то мгновение глаза, в это самое время в красоте великолепного летнего вечера отрывисто и резко грянула властно команда:
       - Сеня, - рррядом!

       Семён Карлович встрепенулся всем телом и замер на месте. Даже уши его, большие оттопыренные, шевельнулись в испуге, и ещё плотнее свернулись в трубочки. Его стариковское сердце неистово заколотилось и потом сразу упало, а маленькие глазки, окружённые сеткой морщин, виновато начали смаргивать, как у провинившегося ребёнка, и, вскорости, скупая слеза омочила щеку.
       А немного опамятовавшись, он, составив ноги внутрь носками, стоял и переминался от неловкости перед компанией за обращение такое с ним, силясь возникшую ситуацию скрасить неумелою улыбкой сквозь ещё не просохшую слезу.
       И тут в мгновение ока лицо Октябрины Комунаровны из бледно-розового превратилось в огненно-красное. А глаза невероятно широко раскрылись, выпучились, как будто хотели выстрелить они. Гнев и бешенство, сплетаясь в один клубок, не замедлили обрушиться всеми своими силами на благоверного её супруга. Она остановилась, и, вне себя от ярости, коротким движением резко протянутой руки указала место, где полагалось находиться мужу. И одновременно, нервно сверкнув глазами-молниями, грудным голосом, не допускающим возражений, громыхнула на всю округу негодующий возглас, да так, что небу стало жарко:
       - Молчать! Я сссказала - рррядом!...

       Стыдливо перешепнулась с прибрежной галькою волна морская, и скисла солоноватой пеной, обессилев. И стайка чаек в испуге присмирела у одинокого причала. Свернулась роза чайная в бутон. И солнце с ужасом глядело, не понимая, как может столько зла вместить в себя душа людская...

       Не скрою: где-то внутри я был снедаем жутким любопытством относительно того, как поступит бедняга Семён Карлович. И даже в какое-то мгновение мне показалось, что в следующую секунду он, как настоящий мужчина, охваченный порывом негодования, всячески бурно запротестует такому обращению с собой, - как это сделали бы на его месте многие.
       Да не тут-то было... В то самое время, когда я пытался предугадать реакцию Семёна Карловича, он с феноменальной прытью, - откуда только она у старика взялась, - поспешил, так сказать, загладить свою вину. Он в мгновенье ока настиг свою подругу жизни и, приняв покорно-униженный вид раскаявшегося преступника, занял указанное ему место. Его чело  покрылось испариной, голова от страха дрожмя дрожала, как мышь перед кошкой, а душа, наверное, норовила, словно поневоленая птица, вылететь из тела вон.
       Мне сделалось обидно и как-то стыдно, подумалось на этот счёт: «поел бы котик наш рыбёшки, да опасается водицы». Вполне бесспорно, что не Семён Карлович в доме держит власть, а Октябрина Комунаровна над мужем верховодит как ей хочется. Во всём он из рук её глядит, не смеет выступить из её воли, всегда имеет голову с поклоном. А это уж последнее-то дело: видать, тужить да плакать век ему придётся.
       Эх, беда, беда... Как говориться - уж лучше по морю в дырявой лодке плыть, чем с властною женою жить...
      
       Наступила пауза гнетущая... И тогда среди образовавшейся тишины Антонина Ромадановна в тоскующем настроении сначала с силой стыда и грусти громко вздохнула. И затем, немного подумав, какую бы ей наиболее благополучную линию принять в отношении Октябрины Комунаровны, вскоре сообразив, повела такую речь:
       - Нынче ведь каждый последний и тот вместо благодарности втайне потешается над тем, что мы, женщины - слабые существа, - всецело отдавая себя, из последних сил печёмся о счастье своих мужей.
       На что Октябрина Комунаровна с благодарностью к ней несколько успокоилась. Затем, охорашиваясь, пухлыми пальчиками с ямочками на изгибах, извлекла из махонькой сумочки, висевшей на серебряной цепочке через немалое плечико, клетчатый малюсенький платочек и принялась основательно в него сморкаться. Потом чуть кашлянула, чтоб голос не хрипел, и сказала с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что всегда и во всём виновны их недостойные мужья:
       - Шоб Вы себе знали, милочка, правильно Вы сказали про то, шо сейчас говорили! Это таки становится невыносимо, - с вот такими хорошо паскудными мужьями нервы себе изведёшь за бесплатно! И шо мне одной радость такая свалилась?
       И, обиженно посмотрев на Семёна Карловича, она досадливо повела плечом и стала колоть его своим языком:
        - Шо ты молчишь не посоветовавшись со мною!? Хорошую взял моду - когда мне делается припадок ты молчишь себе как тёти Фенина мухобойка зимой. Видно, плевать тебе на моё расстройство. Лучший год своей молодости я истратила на тебя, а шо ты? Ах, какой же ты всё-таки, Сеня, стервец! Нет бы таки сказал своему золотку для радости что-то вкусное, потешил бы свою ласточку. А то вишь как опозорил на людном месте меня. Ну, не нахал!? - заключила она, дотрагиваясь рукой до высоко поднявшейся груди и взглядывая на небо.

       А в это время солнце лучезарное, стыдясь пред синим небосводом, решило на запад поспешно убежать. И лента золотистая далёкого заката побледнела и, багровея, стала быстро угасать. И облака вечерние, как горы, встававшие из-за моря, в быстро меркнущем свете покрывались как бы пеплом. И сразу же за днём без промежутка следовала ночь, как это всегда на юге происходит. И в потемневшем небе проявлялись звёзды первые. И полумесяц из-за деревьев выплывал. А на причале загорались огоньки, скользя по водной глади. И воздух чист был и прозрачен. И море отправлялось подремать.

       Компания наша переменила курс и возвращалась обратно в санаторий, - вечерний пить кефир. Семён Карлович, унося на спине неоднозначные улыбки и снисходительные взгляды нечаянных свидетелей той злополучной сцены, молчаливо плёлся покорно-мелкими шажками рядом с нежнейшею супругою своей, едва доставая головою вместе со шляпой до её, дышащей пышностью, груди, и так счастливо, так преданно и так честно глядел на неё.

       Помню как сейчас - они звали меня с собою на кефир. Но. Несмотря на удивительно прекрасную южную девицу-ночь, располагающую к душевному общению, я отказался. Откланялся вежливо, и не пошёл. А зачем?
       Да и кефир, говорят, дурно горчил в тот раз.

      А может, мне следовало приветливо им растолковать. Попробовать в рамках приличия красиво объяснить... И первым делом Семёна Карловича ткнуть носом в реальность его бытия и показать, что можно ведь и по-другому, чтоб переступил он через всё это, вдохнул в себя мужество и начал жить новой жизнью!..   
       Несомненно, я так бы и поступил, если бы заметил, пусть в самой глубине его потухших глаз, хотя бы слабенький сигнал, который подавал надежду.
       Но... И я вынужден был поступить как сторонний наблюдатель, - я смолчал. Почему я так поступил? Козе понятно, хотя бы потому, что придерживался указаний рассудка. Меня постигло горькое разочарование. Мной овладела грусть, досада... В тот вечер мне не хотелось с ними говорить. И слышать их, и видеть не хотелось. Кроме того я предпочёл смолчать ещё в какой-то степени и потому, что, как показывает опыт, всё  имеет последствия. И  то,  что  кажется   удобным  и  оправданным сейчас,  потом использовано быть может  против  вас. Например, всё той же милейшей Октябринушкой.
       А ещё в тот раз я понял вполне естественную вещь: ведь для Семёна Карловича его жизнь есть такова лишь потому, что именно такой вот жизни он, - по глупости или по врождённой склонности, - но фатально сам для себя же и желает. И переубеждать его в обратном, увы - всё бесполезно. Ибо, когда в нём мужества не наблюдается, то оттого и власть его жены над ним с каждым восходом солнца проявляется.
       Ага, - быть может, мне возразит какой-то умник иным примером на сей счёт. Да не мне вам рассказывать, подобное - не редкость. Следовательно, кто без греха? Кто без греха...
       Так думал я. И тут припомнились слова Абдуллы из «Белого солнца пустыни»: «Хороший дом, хорошая жена. Что ещё нужно человеку, чтоб встретить старость!»
       Справедливость этого мнения доказывается самым несомненным образом множеством примеров из жизни, стоит только заглянуть в историю. В этом же нас убеждает и собственный здравый смысл. Стало быть, потому в заключение  я и глаголю, что никогда не следует отчаиваться. Благоразумному человеку, прежде всего, важно надеяться и, надеясь, не унывать, какими б ни были тяжки обстоятельства. Ибо, как не крути, а всё те же древние греки правы, что каждому мужу жена от Господа-Бога дана!
       И таки да. Но за какие?.. И кто ж в том виноват...
       Не знаю как вы, а многие, надеюсь, меня поняли.