Вендин

Илья Николаевич Вендин работал учителем химии в средней школе. Его в школе считали немного того-с - странненьким. Был он долговяз, как оглобень, и худощав до некрасивости, длинные его руки производили много неуклюжих, чрезмерных движений. Волосы у него были жесткие и прямые, всегда жирные, сколько бы он их ни мыл. Лицом он неизменно напоминал верблюда из-за глубоко впалых щек и выдающейся челюсти с крупными, продолговатыми зубами.

Говорил Вендин сумбурно и напористо, захлебывался уже на третьем слове и помогал себе при этом телом, вибрируя и раскачиваясь на месте. Тем не менее, понять его было совсем не просто. Если же его вежливо переспрашивали, то он заводился еще больше и начинал брызгать слюной прямо в лицо собеседнику. Поэтому с Ильей Николаевичем все обычно соглашались и вообще - по возможности обходили стороной.

Одевался он старомодно и бедно, зато исключительно опрятно, как покойник. На сходство это наталкивал также и запах, который всегда раздавался при его появлении - смесь формалина и хлорки.

Предмет свой Илья Николаевич боготворил и считал главным в школьной программе. Поэтому детям приходилось несладко. Требовательность Вендина была непомерной, а система наказаний (от вызова родителей до дополнительных уроков в семь утра) отбивала последние зачатки интереса к предмету.

Фанатизм Ильи Николаевича достигал такой степени, что он не изменял своей невероятной любви к химии и после работы. Придет, бывало, домой и давай кислород из перманганата калия или селитры добывать...

Жизнь его резко переменилась после того, как на очередном выпускном вечере он выпил сначала шампанского, а потом персикового ликера, разбавленного чьей-то заботливой рукой водочкой, с учительницей музыки - Галиной Петровной Липкой, обладательницей выдающегося бюста, а также других женских прелестей, размер которых внушал не только уважение, но и некоторый трепет. К числу сиих прелестей относилась и широкая душа Галины Петровны, которая, презрев заспинные пересуды и трудные жилищные условия, пригрела Илью Николаевича вместе с пятью коробками книжек у себя, в маленькой однокомнатной квартирке на окраине города, где она проживала со своим семилетним сыном Андрюшкой. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Жили они дружно и весело. Вендин необычайно воодушевился своей новой ролью отца и много времени проводил с Андрюшкой: занимался с ним гимнастикой по утрам, приучил его к ледяному душу, играл с ним в морской бой, читал вслух Экзюпери и Гайдара, ну и, конечно, всячески пытался увлечь своей ненаглядной химией.

Случилось даже, что во время очередного опыта они чуть не спалили квартиру. Илья Николаевич смешал на глазах Андрюшки реагенты в маленькой кастрюле и на минутку за чем-то отошел. В это же самое время Галина Петровна зашла на кухню разогреть бигуди, бросила их в первую попавшуюся кастрюльку, поставила ее на огонь, после чего спокойно пошла по своим делам. Сначала раздался взрыв, потом позвонили в дверь. Андрюшку обнаружили в углу кухни с прокопченным носом и подбородком, недоуменно рассматривающим черный потолок. После этого Галина Петровна строго-настрого запретила «химичить» дома, а Вендин получил строгий выговор и ощутимый тычок под дых.

Галина Петровна очень любила принимать гостей: настругает тазик винегрета, порежет селедочки с лучком и постным маслом, поставит на стол запотевшую бутылку водочки и рюмочки на длинной ножке - чешский хрусталь, достанет из футляра потертый аккордеон и затянет: «Наверх вы товарищи, все по местам, последний парад наступает…» или «Ах ты, степь широкая, степь раздольная…». Голос у Галины Петровны был сильный, пронзительный. Петь она предпочитала очень громко - как говорится, на всю катушку. Илья Николаевич и Андрюшка обычно робко подтягивали - кто в лес, кто по дрова - впрочем, их все равно почти не было слышно. Но гости, тем не менее, умилялись семейной идиллии и одобрительно хлопали в ладоши.

По выходным Илья Николаевич ходил с Андрюшкой в пригородный лес: зимой - на лыжах, летом - по грибы. А Галина Петровна в это время совершала основательную генеральную уборку и готовила «шарлотку» с яблоками к их возвращению. И вот в этот-то сакральный момент, когда они сидели все вместе за одним столом и пили чай с только что испеченным пирогом, Вендин особенно остро сознавал свое нечаянное счастье - счастье семейной жизни, полной забот и трудов, но и смысла, но и простой человеческой радости - тоже.

Илья Николаевич помолодел и подобрел. Говорят, что однажды даже слышали, как он по дороге в школу тихо насвистывал мелодию из «Юности Максима»: «Где эта улица, где этот дом? Где эта барышня, что я влюблен?»…

Все было хорошо. Вот только в постели у Ильи Николаевича что-то не заладилось со временем. Только начнет Галина Петровна дышать часто и жадно, с просипом, как Вендин вдруг весь обмякнет и безвольно проваливается носом в ее могучую грудь, как пьяный в канаву. Галина Петровна задержит дыхание на секунду-другую, замрет, как кобра перед атакой, потом спросит «Все?» и, не получив ответа, сгребет его тело в сторону, перевернется на бок с глубоким, полным укора вздохом и не двигается до утра.

Сначала Илья Николаевич переживал: по утрам улыбался виновато, гладил Галину Петровну по округлому плечу и мешался под ногами. Потом решил, что не это главное. Главное, что он отец хороший. Главное, что он ее любит и верен ей до глубины души. Главное, что они все - родные.

Однако Галина Петровна рассудила иначе и через полгода попросила Вендина уйти вместе с книжками, которые загромождали коридор.

Илья Николаевич спорил, доказывал, горячился, хватал Андрюшку за руку и просил вразумить мать. Но Галина Петровна была непреклонна и поставила точку во всех диспутах, заявив, что она беременна от другого.

Вендин сдался и ушел. Он снял комнату поблизости со школой и снова начал холостяцкую жизнь. Но его вдруг стало подводить здоровье - все время болела голова. Ни днем, ни ночью не прекращалась эта тупая боль, от которой он не мог отвлечься ни на минуту. А тут еще соседи полоумные попались: в три часа ночи над головой у Ильи Николаевича начинался топот и шарканье, грохот передвигаемой мебели, звук льющейся воды в ванной и в сливном бачке. Вендин вставал с кровати и стучал по батарее лыжной палкой. На время звуки прекращались, но стоило ему лечь, как все повторялось снова.

Илья Николаевич практически перестал спать и приходил на работу с осунувшимся, злым лицом. Сходить наверх и поговорить с соседями ему мешала природная застенчивость, и до поры до времени ему было легче терпеть невзгоды, чем учинять скандал.

Последней каплей этой еженощной муки стала певчая птичка. Начиная с десяти вечера сверху раздавалась тоненькая заливистая рулада, пронизывающая и без того больной мозг Ильи Николаевича до основания. Пару ночей Вендин накрывался подушкой, ворочался, затыкал уши ватой. Потом не выдержал и пошел наверх.

Было около двух часов ночи. Илья Николаевич остановился у выкрашенной голубой краской двери и с возмущением нажал на звонок. За дверью послышались всполошенные шорохи, и через минуту дверь распахнула заспанная пожилая женщина.

- Это у вас птичка? - настроившись на жесткий, мужской разговор, с вызовом спросил Илья Николаевич.
- Какая птичка? - недоуменно поинтересовалась женщина, настороженно вглядываясь в лицо Ильи Николаевича.

Илья Николаевич слегка наклонился и почесал под коленкой, потом резко выпрямился и запальчиво вскрикнул:

- Не стройте тут из себя! Мало того, что ночью черт-те чем занимаетесь, так еще и птичку завели! Тут вам не орнитарий!
- Клянусь, у меня нет никакой птички. Идите спать. - неожиданно спокойно возразила женщина и закрыла дверь.

Вендин не успокоился и обзвонил до утра половину дома, задавая один и тот же сакраментальный вопрос: «У Вас есть птичка?». 

От головных болей, грохота и птичек можно сойти с ума. Но Илья Николаевич не сошел с ума, и не прыгнул со своего девятого этажа, и не придушил мозолящую каждый день глаза Галину Петровну, которая в итоге оказалась никакой не беременной. Ничего этого не случилось.

Вендин переехал в частный дом - снял в нем маленькую темную комнату с окном в сад, где по утрам чирикали воробьи. Илья Николаевич в общении стал желчен и вызывающе груб. Женщин презирал. Детей разлюбил. Работу возненавидел. Не дожидаясь пенсии, стал считать дни до выслуги лет. Время свое тратил исключительно на чтение фундаментальных трудов по химии и специализированной периодики. Жил тихо и замкнуто. Хозяйка была им очень довольна.


2007