Ступени бытия. 2. Cреди людей

 
 
 Мы практически не входили во двор Абдураим-аки. Да и дети его держались в стороне, а ворота всегда были на замке. Сейчас же, спустя годы, мысленно пытаюсь понять, почему все-таки эта семья не пыталась, и не стремилась влиться в общество, напротив всячески сторонилась его. Может это и есть оказаться на обочине! Так чего же добился Абдураим-ака, отгрохав себе особняк, пустив пыль в глаза? Раз он самоизолировался, так кому же он хотел показать свои хоромы? Сейчас он ушел с той должности. После тех событий он проработал заведующим складом стройматериалов. После какой-то ревизии, чтобы прикрыть недостачу был вынужден распродать все нажитое. И поныне он носит широкополую шляпу, в которой щеголял в те дни, а сегодня работает где-то сторожем. Дочери давно уже замужем. Сыновья, поступив на учебу и уехав служить, больше домой не возвращались, каждый из них женившись, поселились отдельно. Теща же умерла в одну из наиболее холодных зим. На похороны кроме одного или двух старцев никто и не пришел.
... Интересно, вспоминает ли сейчас Абдураим, глядя на весело струящийся из крана в каждом доме поток холодной воды, историю с колодцем? Было дело, даже в какой-то год он хотел закопать колодец, но ему не позволили. Впоследствии, он остался памятью событий минувших лет. Абдураим-ака жив и ныне, однако один он, вне наших рядов... совсем один...
***
... Густой туман давно минувших дней запечатлен в моей памяти множество подобных событий. Возможно, для кого-то они представляются вполне заурядными жизненными эпизодами, не заслуживающего внимания. Однако всякий раз, когда заворачивая она родную улицу проведать свою мать, мое сознания мысленно переносит меня, в то время. Воспоминания эти дают мне силу и терпения встретить грядущие дни, наполняют меня энергией жизни, ведут в будущее. И все глубже и прочнее укореняются в сердце моем вечные ценности, которыми являются доброта, человеколюбие, и милосердие. И кажется, что среди запутанных проблем насущного дня, недоразумений, возникающих между людьми, черствости и еще многих раздумий, не имеющих конца и края, чудесные дни моей юности озаряют светлым лучом мой путь, даруя уверенность и твердость моей поступи в день завтрашней.
... Однажды, как обычно, возвращаясь с работы, завернула на эту улицу, и, не успев даже войти, увидела приунывшую Зевар-апу, мать, заботливое лицо которой было омрачено следами глубокой заботы. Они сидели рядышком на айване.
– Да не убивайтесь вы так, Зеварджан, разве это плохо привести домой невестку, – утешала моя мама Зевар-апу, безутешно орошающую углы своего платка горькими слезами. Не зная причину, по которой они пригорюнились, я хотела пошутить, тем самым разрядить повисшую тягостную атмосферу:
– Эй, да что стряслось, тетушка, неужто, Дустмат-ака потерял свою кувалду?
Тогда мать, сделав жест рукой, чтобы я не вмешивалась, произнесла, немного пожурив:
–Да не уместна сейчас твоя шутка, доченька.
– Скажите, наконец, что случилось-то?
– Все хорошо. Пока вырастили вас, сединой головушки наши покрылись. Маленькие дети – малые проблемы, взрослые дети – большие заботы. Дустмат-ака сейчас в больнице. Вчера получили телеграмму от Мухиддина, вот после нее-то и подскочило давление...
– Матушка, растолкуйте поподробнее, с Мухиддином приключилось что?
– Ничего особенного, если не считать его женитьбу.
– Интересные вы люди, что же плохого в этом? Наоборот, теперь вы свободны от забот вроде засылки сватов, уплаты калыма, проведения свадьбы, да и прочих хлопот.
– Все вам, молодым, кажется легко и просто. Хоть иногда можете в корень смотреть? Допустим, и пришла невестка в дом Зевар-апы, куда она ее поселит, на голову что ли посадит? Нет ведь в доме свободной комнаты!
... Задумалась тут я. Все верно, ведь они и планировали после приезда Мухиддина приобрести земельный участок, застроить его, а уж потом уже думать о свадьбе. Да... что же теперь будет?
– А пусть Мадияр обратится в исполком с просьбой предоставить одно из коммунальных жилищ, ведь он член комсомольского комитета, авось помогут...
Откуда же мне тогда было знать, что решение насущных проблем напрямую зависит от того, какому кругу принадлежить они на какой ступени придуманной иерархии они находятся. Да и посоветовала я, исходя из увиденного, ведь перед глазами вставали образы партработников и их соратников, которые чуть ли не каждый месяц, без всяких оговорок обеспечивались жильем... вот ведь из чего я исходила.
Итак, по моему совету Мадияр обратился в исполком. В приемной никого, секретарша его не впустила:
– Рабочее время закончилось, приходите завтра.
– Нет, девушка, я не могу уйти, не встретившись с Ибраимом Назаровичем. У меня важное дело. Отец мой лежит в больнице...
– А какое это отношение имеет к этому вам отец? – удивилась девушка его словам, – вы же видите, приемное время закончилось...
У Мадияра времени для раздумий не было. Он должен был в любом случае попасть на прием. Не обращая внимания на протесты девушки-секретарши, он устремился в кабинет. В это время дверь открылась, и показался сам Ибраим Назарович.
– Ибраим Назарович, у меня к вам дело...
Он резко посмотрел на Мадияра и глянул на свои часы.
– Рабочее время закончилось, приходите завтра, молодой человек...
– Я прошу вас, выслушайте меня, я займу всего минуту вашего времени...
– Я тебе понятным языком объясняю, есть официальное рабочее время, установленное государством, вот оно то и закончилось!
– Прекрасно вас понимаю, однако я не думаю, что вы нарушите закон, если выслушаете меня...
Перед глазами Мадияра стояла картина больничной палаты, в которой лежал его отец, и вся кровь прилила к светло-рыжему его лицу.
– Да не горячись ты, парень, ну хорошо, что за дело у тебя, говори...
Несколько мгновений Мадияр смотрел на пол. Затем, не считаю нужным заходить издалека, отрезал:
– Я пришел просить жилплощадь, хоть однокомнатную квартиру...
– Квартиру...? Люди по пять-десять лет стоят в очереди, не надеясь получить её. Ты с луны упал? Кто ты, чей сын?
– Я сын Дустмат-аки...
– Какого Дустмата? – Ибраим Назарович не слышал о таком человеке, а посему грубо сказал:
– Сейчас готовых квартир нет, оставишь свое заявление секретарше, а когда подойдет твоя очередь, получишь квартиру, не сомневайся! А теперь не отнимай мое время!
– Вы не понимаете, ведь нас в доме...
– Но если и понимал бы, ничего не смог бы сделать, нет возможности, говорю тебе...
Мадияр, слушал, как тот извергает из себя потоки каких-то законов и постановлений, от повергшего его в шок потрясения, не мог и слова вымолвить.
... Да, и вправду, может быть и стоит множество людей в очереди за жильем. Однако, мало ли тех, у которых наряду с роскошными особняками, огромными дворами, с земельными участками, уже застолбленными за малыми детьми в колыбелях, имелось и новенькое коммунальное жилье? Мадияр очень хорошо знал людей, которые, утром обращаясь с просьбой, вечером уже имели связки ключей от квартир. Вот, к примеру, Аллаяр, не далее как два месяца назад, имея здоровенный участок с домом, переехал в четырехкомнатный коттедж. А ведь всего-то душ, сам и жена! Это ему свадебный подарок отца. Откуда же наивному Мадияру было знать, что ключи от квартир выдаются чиновникам и богачам за поднебесные суммы. Эх..., а он думал, что, рассказав про положение отца с матерью, сумеет им помочь. Если бы сунул пухленький конверт на лапу, то и вопросов лишних, вроде «чей ты сын», не возникало бы. Что ж поделать, семья Мадияра находилась на другой ступни иерархии...
...Мои раздумья вновь потревожены звуками ударов молота о наковальню. Они раздавались не из мастерской отца, а доносились непрерывными звуками со двора Дустмат-аки. Это даже и не Дустмат-ака. Молоты ударяются о наковальню руками Мадияра и Мусы, которые ныне работают в мастерской своего отца. Они из металлических листов делают печь. Нужно приобрести землю под дом. Нужны деньги. На зарплату очень нелегко сводить концы.
... Совсем недавно вернулся со службы Мухиддин, но не один, а с красивой русской девушкой Еленой, глаза которой были бездонно голубыми. Познакомились и полюбили друг друга в городе, где проходил службу Мухиддин.. Мадияр отремонтировал кухню, переделал ее в жилую комнату и переселился туда. А невестку поселили в свою бывшую комнату. Кухней же теперь им служит коридор... Да, была бы душа нараспашку, тесноты и не заметить. Жизнь пошла своим чередом. Елене вначале было трудновато приспособиться к новому быту, но так как сама была из сельской местности, стоило ей заняться хозяйством, где нужно было корову подоить, во дворе убраться, еду приготовить, сразу же все вставало на свои места, стала она своей, родной дочерью. И соседям пришлась по душе эта девушка с чистым, открытым лицом и милой улыбкой. Теперь вот и четвертого сына, Джамолиддина, проводили в армию. На приобретенном немыслимыми усилиями дворе, что расположился на окраине города, не стихают голоса родных и близких, работающих с утра до вечера и проникнутых необходимостью скорейшего возведения дома. Да и молот с наковальней не знают покоя... тук-тук, тук-тук, тук-тук...
... Жизнь течет размеренно, прошли годы. Сейчас Мадияр на большой должности в Республиканском центре. Помню, несколько лет назад, во время проходившего заседания, во время возложения венков к памятнику на площади памяти, что являлся частью Центральной площади, я увидела Мадияра. С глазами, точь-в-точь как у матери, он, увидев меня, протолкнувшись сквозь собравшихся людей, подошел ко мне.
– Как вы доехали, все хорошо, – со всеми тепло поздоровался он, и, обратившись ко мне, добавил, – Обязательно приходите к нам. Вас ждут. Мы вчера узнали об этом, позвонив домой. Хорошо?
– Кем он вам приходится? – вопрошающе взглянул на меня Ибраим Назарович, посмотрев вслед Мадияру. Видно ему смутно вспомнилось о той встрече много лет назад. Все верно, прошло ведь много времени. Ибраим Назарович в бытность свою председателя исполкома принимал сотню людей, подобных ему, выслушивал их, удовлетворял их просьбы. Разве упомнит он Мадияра?
– Мой младший брат. Кристальной чистоты парень, – похвалила я его. Поднялся своим трудом. С такими сыновьями нашему народу процветать, да и только!
Ибраим Назарович соглашаясь, кивнул. Сейчас он начальник районной налоговой инспекции. Глядя на него – думаю. Мадияр всего лишь сын кузнеца, обыкновенного мастера. Разве впустили бы они в свой круг Дустмата и ему подобных? Был бы сыном директора крупной торговой базы или человека с большими полномочиями, дело другое. Ныне он уважаемый, признанный многими чиновник с соответствующей должностью. Показалось, что я читала эту оценку на глазах большинства. Они тепло и с уважением здоровались с ним, окружали его, будто бы найдя его после исчезновения. Смотря на них, вспоминаю те дни, когда Мадияр только пришел на эту работу...
... Три дня телефон не умолкал. А вереница посетителей не заканчивалась. Мадияр остался в стороне, поздравления были обращены к Зевар-апе и Дустмат-аке. Пришла даже тетя Джамиля, учительница начальных классов, обучавшая Мадияра. Никто и не помнит, сколько лет она не появлялась на этой улице. Выйдя во двор, и увидев наковальню с молотом, произнесла:
– Знаю, Зеварджан, вот эти инструменты и принадлежности помогли вам поставить на ноги детей своих, Мадияр и в школе разительно отличался своим умом и интеллектом. Как говорили предки, «с него будет толк», вот, дослужился до высоких чинов...
Зевар апа как стояла, так и застыла на месте. Ибо в их доме нет места лжи, двуличию и подхалимажу. А тетя Джамиля так и сыплет ложью... Ну зачем же люди поступают так, ведь если хочет приблизиться, необязательно же лгать? Разве забудет Зевар-апа караван двоек, которые пригонял со школы Мадияр за неуспеваемость?! Даже отец однажды пригрозил сыну, что за двойки он сдаст его в милицию, так ведь и привел же в участок! По дороге Мадияру стоило только сказать: «Все папа, идем домой, обещаю, двоек больше не будет», и они повернули бы обратно. Так ведь нет. Всю дорогу Мадияр молчал, словно воды в рот набрал. Дустмат-ака, войдя в отделение милиции, обратился к дежурному:
– Товарищ милиционер, убедительная к вам просьба, не выпускать этого огольца из клетки, пока он не исправит свои двойки.
Лишь после этого Мадияр клятвенно заверил исправиться.
А разве может его учительница забыть, как он рвал свои тетрадки?
В тот день после обеда у их них ворот остановился здоровенный грузовик, кузов набит шифером. Гляньте-ка, сам директор торговой базы пожаловал. Он обнял Дустмат-аку, как закадычного приятеля, поздравил с назначением сына на новую должность. Дустмат-ака же, оцепенев, только и смог выговорить, обращаясь к молодцам, лихо разгружающим грузовик:
– Что же они делают, ведь я...
Его прервал директор Алим-ака:
– Мадияр заказал, ведь вы же строите новый дом, а это – помощь от меня, – сказал так, что и сам, казалось, был удовлетворен своим красноречием.
– Нет, ну что вы, Алимджан, я не могу этого принять. Дети мои уже давно выстлали кровлю шифером. Помню, Мадияр вроде говорил. Однако, насколько знаю, прошло два года с тех пор...
И вправду, работая в комитете комсомола района, Мадияр обращался к Алим-аке с просьбой помочь со стройматериалами, но тот и слушать его не стал. Да кто ты есть, чтобы получать стройматериалы с базы! Да всадники еще в стороне, куда ты лезешь, пеший...
А сегодня сам явился, собственноручно разгружает, это значит, что принял в круги себе подобных?
***
Мысли мои перемешались окончательно. Голова, кажется, слегка закружилась. Оказывается, я много раз была среди людей. Однако людские массы настолько плотны, что протиснуться сквозь них не представляется возможным. Толкаясь, пробиваюсь вперед. Прошибает пот. Его капли скатываясь, омывают мое лицо. Сердце неспокойно. «Ну, могут же пропустить меня, и чего же они толкаются», – раздумываю я. Вдали замигал огонек, не знаю, от лампы или от свечи... Но идти до него ох как долго, нужно поторопиться, выйти на ровную дорожку. Люди меня держат, не пускают, я же рвусь и рвусь вперед...
Бывают ситуации, что я не могу оценить свое состояние. Сейчас именно так. Что со мной, сон или явь? Не пойму, воспоминания молнией проносятся в сознании... О чем я размышляла, ведь речь о людских рядах...
Ах да... в тот день после конференции я была в доме Мадияра. Сынишка его Рашид полил нам на руки воды из маленького кумгана, что и послужило толчком к многочисленным воспоминаниям.
– Этот кумган принес вам младший брат, Алпамыш, это вам на память от меня.
Навстречу гостям из дома выходит Рашид с кумганом...
– Малыш видать, станет таким же мастером, как его дед, – улыбнулась я. – Может, соскучился по родному дому, запаху железа, царившего в нем...
... Отцовское ремесло унаследовал только мой брат Алпамыш. Чего таить, он мастер на все руки, вот только не хочет он сразу себе голову забивать хлопотами. Подобно отцу днями напролет в мастерской не возиться. Вместе с семьей съехали в отдельный дом. Работает водителем. Да и сторонится людей, с родственниками связь не поддерживает. Даже к нам, хотя бы племянников навестить, не приезжает. Однако его неожиданный визит к Мадияру порядком озадачил меня. Мадияр, заметив мое состояние, попытался развеять повисшее молчание и продолжил:
– Я очень люблю Алпамыш-ака. Особенно мы стали близкими после поминок вашего покойного отца. Не в моих принципах поминать старое и попрекать этим кого-либо. В прошлый мой приезд я был у него дома. Он вовсе не ожидал меня увидеть, сильно обрадовался...
«Ага, вот оказывается в чем дело!» Мадияр продолжал говорить, я же мысленно вновь унеслась вслед минувшим дням. Человечностью, открытостью Мадияр пошел в отца. Сколько себя помню быт, радость и горе наших отцов делились пополам. Даже в предсмертные часы моего отца у изголовья смертного одра рядом был Дустмат-ака. Обобщая, отмечу, и сегодня дети этих двух семей не разлей вода, держаться ближе родни. Вот и Алпамыш относится к ним иначе, близок к ним. В то время, как отец боролся с недугом, из глаз Алпамыша, не переставая, текли слезы. Может, вспомнил моменты из своего детства, ту боль, которую он наносил отцу. А может мысли его возвращали в те дни, когда после его женитьбы не прошло и месяца, как он заявил, что жена ему больше не нужна и привел домой русскую девушку, как в парке жестоко подравшись со сверстниками и оскорбив кого-то, угодил на год за решетку, как изводил всю семью...
После прочтения молитвы за упокой, когда траурная процессия двинулась по направлению к кладбищу, кто-то подсказал о необходимости нахождения братьев у изголовья погребальных носилок. Помню, тогда Алпамыш отошел в сторону и безудержно зарыдал, так как никто не обратил на него внимания. И только Мадияр произнес, утешая его:
– Алпамыш-ака, возьмите себя в руки, никто не вечен в этом грешном мире, это закон жизни.
Алпамыш никогда этого не забудет. Он в сердцах обнял Мадияра и открылся:
– В чем же вина моя, я же тоже его сын, почему они не позволяют мне нести гроб?
По всей видимости, в тот момент просто никто не обратил на Алпамыша внимания. Ведь он сам держался в стороне, не примыкая к людям. Не мог прямо взглянуть в их глаза. Видимо не мог позабыть свои проделки по дурости своей. Сердце болит, совесть изнывает от отчаяния. А погребальные носилки он, конечно же, нес. Слезы ни на мгновение не переставали литься, из кладбища он ушел последним. Вернувшись, он и другим не давал покоя, рыдал не переставая.
– Матушка, отец простил меня? ...Всему виной в его болезнях мое поведение, он бы еще жил, я его убил. Сердце жжет нестерпимо, мама. Все ненавидят меня! Как же стерпеть все это, матушка?! Не гоните и не проклинайте меня, мама, умоляю вас...!
Конца его причитаниям не было видно, утешения были безуспешными...
– Не троньте, оставьте его в покое, пусть высвободит свое сердце! – посоветовал кто-то. И не осталось никого, кто бы глядя на него, не плакал.
...После того, как на сороковой день были проведены поминки по усопшему, Алпамыш вывез из мастерской отца все инструменты. Отец завещал ему все принадлежности, оборудования медника. И вот, самый первый плод своей работы в виде маленького кумгана он привез к Мадияру, самому близкому человеку. Мадияр пересказывал мне слова Алпамыша, и я еще глубже утвердилась в мысли, что простое и человечное отношение способно вознести до небес человека и обеспечить его душевное благополучие. Его обращение к Мадияру оказали и на меня свое влияние.
– Братишка, вот ты говоришь – будьте с людьми, держитесь их, – говорил Алпамыш. – Нет возможности такой, ибо всю отдушину я нахожу в работе. Целый день провожу на автобазе. Сейчас перешел на другую работу, слесарь я, как и отец мой. Вечерами работаю на отцовских инструментах, не даю им запылиться. И старшего своего, Азамата, обучаю ремеслу нашему. А вот к людям примкнуть не получается у меня. Не вводят они меня в свои ряды. Да что с меня взять, бывшего заключенного...
Да, кстати, вновь о рядах... Может, когда матушка моя упоминала: «И нас приняли в эти ряды», наверняка имела ввиду Алпамыша... Однако, мама, мы ведь всегда находились на своих ступенях, и ни за что не променяем свои ряды – ряды простых тружеников... И в действительности, есть они, ряды жизни. Люди в силу своей различной природы обособили их. Отец Мадияра не мыслил себя и свою жизнь без мастерской, молота и наковальни. Есть любимое дело, следовательно, есть внутренне удовлетворение. С его позиции – нет другого образа жизни, гонцы за легкими деньгами лишены счастья чувствовать трудовые мозоли на ладонях, трудового пота, что скатывается со счастливого лица. Вспоминаю еще одну историю.
***
В тот день Дустмат-ака, вернувшись с работы, бросил свою черную сумку на груду железок на стол, что стоял на дорожке, и с глубоким выдохом сел на стул.
– Что стряслось, мастер?
– Есть горячая вода в умывальнике?
Дустмат-ака, не ответив Зевар-апе, встал со стула. Молча умылся. Затем растянулся на разостланные курпачи у накрытого дастархана, подобрав под себя подушки, стал перемешивать чай в чайнике.
– Жена, присаживайся, налей-ка чаю!
– Говорите же наконец, в чем дело, – готова была лопнуть от нетерпения Зевар-апа, все еще держа в руке полотенце, – Почему молчите?
– Да все в порядке, как оглянешься – вокруг столько разговоров, аж уши вянут... И точит червь сердце, и точит, глядишь из-за него и покинешь этот мир. А тогда где же смысл нашего с тобой жизни? Для чего были эти семеро окоянных... Ну ты и молодчина, семерых произвела на свет, но вот ответь мне, уменьшились ли мозоли у меня на руках...
– Ладно, мать, не бери в голову! И на этом слава Аллаху. Что там у тебя, жена, вот вчера вроде какие-то расчеты производила. Младшему зимние ботиночки, невестке пальтишко? Не вытанцовывается у нас малость...
– И столько нервов из-за этого? – Зевар-апа раскрыла черную сумку, лежавшую на столе, и увидев, что денег в ней нет, сразу поняла в чем дело. – Ничего страшного, если не сегодня, то завтра обязательно купят, может заказчики были заняты и не смогли прийти за товаром?
Зевар-апа и сама до конца не поняла, то ли мужа утешала, то ли себя успокаивала. Дустмат-ака улыбнулся: «Да что ты понимаешь?» Затем, вроде бы как выговаривая мысли вслух, произнес:
– Сунул я ему полтинник, а он молча положил в карман и был таков. От работы отрывает, будь он неладен, то прейскурант ему покажи, то требует отчитаться, сколько продаю печек, а сколько еще стоит и в том же духе. А получит деньги, пропадает надолго.
– О ком вы? – вмешался только что показавшийся из дома Мадияр.
– О ком я еще могу говорить, об ищейке Джулгасе!
– Вы ему дали пятьдесят рублей?
– Да чтоб он провалился. Иначе работать не даст. Только заспориться дело, а он тут как тут. Пришлось, лишь бы он исчез...
Мадияр молча поднялся и стал одеваться. Джулгас был новоиспеченным начальником ОБХСС. Боже ж ты мой, они не успев занять должность приступают к поборам... Мадияр, несмотря на окрики Дустмат-аки вышел из дому. Зевар-апа как сидела, так и осталась в неведении. Мадияр всю дорогу думал о десятках вещей. Почему же так, иные дают взятки, чтобы скрыть свои темные дела, почему же Дустмат-ака должен платить? Для сокрытия какого своего преступления он должен давать деньги? Чтобы скрыть мозоли на ладонях, да боль в душе? Он готов был разорвать Джулгаса, покажись тот у него на пути...
Мадияр подошел к его дому, из которого доносились праздные голоса – веселье было в самом разгаре. У ворот стояли машины председателя городской потребительской кооперации и нескольких заведующих крупными торговыми центрами. Мадияр не стал входить в дом. Вышел Джулгас, поздоровался. Он узнал Мадияра. При проведении совместного рейда комитета комсомола района и отдела внутренних дел они вместе принимали участки в проверке торговых сетей.
– Проходите, – пригласил он Мадияра в дом. Однако видя его состояние, настаивать не стал.
– Верни пятьдесят рублей...
– О чем ты говоришь, какие пятьдесят рублей?!
– Те, которые ты урвал в мастерской Дустмат-аки, что слева от рынка!
– Не знаю я такого человека...
– Еще раз говорю, верни, себе же хуже делаешь!
– Да ты в своем уме, парень! Я и пятьдесят копеек не брал никогда!
– Значит, не брал? Ну, пеняй на себя. Сам прибежишь ко мне с этими деньгами, попросишь прощения и ответишь за свои поступки...
Мадияр резко повернувшись, пошел прочь. Джулгас впопыхах нагнал его, встал перед ним, и достав из кармана новехонький полтинник попытался всучить его Мадияру.
– Это другие деньги. Ты мне верни тот полтинник, который ты взял у Дустмата, тот полтинник, пропитанный запахом железа... Я не ты...
Видно того сильно поддел тон Мадияра, он дерзко ответил:
– Я смотрю, ты из ума выжил, парень...
– Что?
Казалось, внутри него заклокотал вулкан. Двумя руками он ухватил Джулгаса за грудки. Тот отпрянул, пуговицы с воротника с треском отлетели.
– Отпусти, сейчас милицию позову...
Мадияр выпустил его. Тот очумелым взглядом бросился в дом. Мадияр знал, что милицию звать Джулгас не станет. Вскоре тот вышел с деньгами в руках, протянул Мадияру, но в глаза посмотреть не посмел. Это были те