Мы с тобой Макаренки. Глава седьмая

 
ЩИ ДА КАША

На обед монтажники приехали уставшие и молчаливые. Жара не располагала к разговорам. Лишь Лукьяненко был сегодня необычно весел и энергичен. Он подошел к котлу и понюхал поднимающийся над ним парок.
— Щи со свиной тушенкой? -- спросил он.
— Щи, — не стал отрицать Волков.
Лукьяненко понюхал воздух над другим котлом.
— Каша?
— Каша, — подтвердил Митрич и добавил для большей убедительности: — Гречневая с подливой. Подойдет?
— Вполне. Выдачу разрешаю.
Волков расхохотался и заработал черпаком.
Щи были съедены в один момент и тут же была дана оценка — «есть можно, не отравишь¬ся». Кашу похвалили более пылко, на что Волков, должно быть из прирожденной скромности, ответил:
— Гречневую кашу и хвалить не надо, гречневая каша сама себя хвалит.
На третье был настоящий морской компот, за который Волков получил пять с плюсом.
Когда компот был «уничтожен», Жора выскочил из-за стола и, хлотшуз себя по лбу, воскликнул:
— Ай-я-яй, да разве так можно?! — на его лице отразился неподдельный испуг, округлившиеся глаза укоризненно смотрели на Митрича.
— В чем дело? — в свою очередь испугался Волков.
— Да Жозефина...
— Что Жозефина?!
— Мы ее порцию, случайно, не съели?
— Не съели, — успокоил Волков, — и учти: никакая она тебе не Жозефина, у девушки свое имя есть.
— У девушки, — ехидно протянул Лукьяненко, — ты имел в виду...
— Тебе чего надо? — оборвал его Волков.
— Вот я и говорю — к девушке ты, случайно, не наведывался... для... для, — Жора выписал рукой в воздухе какой-то замысловатый вензель, — для выяснения ее состояния?
— Да она же... ну... как бы в беспамятстве... спит вроде, — смутился Волков, — и не встает.
— А ты б ее чмок в губки-щечки, и вмиг бы проснулась наша красавица, — невинно подсказал Лукьяненко. — Не пробовал этот метод ?
После этих слов лицо Митрича приобрело цвет свеклы, той самой свеклы, которую он несколько часов тому назад кинул в борщ, и «Медведь» произнес голосом человека, сдающего сопромат:
— Не стыдно? Не стыдно говорить-то так? Стыдно же должно быть все время глупости говорить? !
Олег Синельников пришел к Волкову на помощь:
— Если с каждой вертихвосткой целоваться, губ не хватит, а вот покормить, покормить бы ее не мешало. Не кормил еще ее, Митрич?
— Так я ж сказал — спит она. — По лицу Волкова было заметно, что он не оправдывает такой заинтересованности судьбой Светланы.
— Ах, спит, говоришь, — заметил Синельников с плохо скрытым сарказмом.
Мысль Синельникоза работала на пределе. «Как же поступать в таких случаях?» Мартьянов поставил его в известность, и Олег знал, чем «больна» Светлана. Правда, Игорь предупреждал Синельникова, чтоб тот никаких мер ие принимал, дескать, «все само собой образуется», но что Игорь? Мартьянов понимает в воспитании ровно столько, сколько и Синельников. Ни Игорю, ни Олегу никогда не приходилось иметь дела с людьми, подобными Лукьяненко и Скрипичкиной. «Как бы дров не наломать».
— Значит, спит, говоришь? Митрич!
— Двадцать семь лет Митрич.
— Давай ведро щей да миску каши! — принял решение Синельников. — Будем кормить девицу.
Митрич пришел в еще большее замешательство и попытался отговорить Олега от этой затеи.
— Брось. Не надо. Спит же, говорю, она.
— А ты не сердобольничай. Наполняй ведро щами.
Лукьяненко, почувствовав развлечение, подскочил к Синельникову.
— Чем могу быть полезен, сэр? К вашим услугам, сэр!
— Держи ведро и поварешку.
- Слушаюсь, сэр. — Ты, Снегирев, будешь нести миску с кашей.
— Давай.
— А Митрич,—Синельников усмехнулся,— обеспечит нам поэтическое оформление этого важного мероприятия.
— Что?! — пробасил Волков.
— Сыпь, говорю, подходящие для этого случая стихи, вот и все твои обязанности. Понял?
— Не надо, Олег. Нехорошо это, Олег, не по-комсомольски, — жалостливым голосом промямлил Валков.
— Нехорошо? А украсть у нас пятьдесят часов рабочего времени хорошо? А вывести из строя на сегодняшний день монтажника хорошо? А...
— Какого еще монтажника?-—угрюмо спросил Волков.
— Тебя. Или ты уже повар средней руки, а не монтажник?
— Так ведь болезнь не спрашивает.
— Болезнь, болезнь, — передразнил Синельников. — Иди лучше посуду мой, монтажничек...
И процессия, вооруженная ложками-поварешками, двинулась к палатке Скрипичкиной, а Волков пошел искать Мартьянова, который вот только минуту назад был здесь, а сейчас исчез в неизвестном направлении. «Мартьянов не допустит насмешки над больной. Мартьянов — справедливый человек», — думал Волков.
Пока Митрич искал Игоря, Светлана принимала «гостей». Хоть гости были и незваные, не встретила Скрипичкина их приветливо. Получилось даже так, как будто Светлана именно ихи ждала. Она давно проснулась и, судя по румянцу на щеках, по радостно возбужденным глазам, сон не пошел ей во вред. Всем своим видом она подтверждала справедливость известного утверждения: «От сна еще никто не умирал!»
— Входите, входите, ребятки! — Светлана гостеприимным жестом откинула полог палатки и плавно повела рукой. — Олег, Коля, Жорик, входите. Правда, у меня не прибрано, — она слегка смутилась, потому что знала: легкое смущение ей к лицу, — и добавила: — Стульев нет, вот обида!
Жорж ударил в медный поднос (он не мог без театральных условностей) и закричал:
— Господи! Стало быть, она жива?! Спасибо тебе, господи!
— Жорик! О чем ты говоришь? Конечно, я жива.
— Жива? — обрадовался Лукьяненко. — О, Юпитер...
— Жива, — оборвал излияния Жоры Синельников. Олег не переносил бесцельной болтологии, он был человеком действия, — и даже прыгает.
— Фи, Олежек, что ты говоришь? Разве я блоха? Прыгают только блохи, — обиженно повела плечами Светлана.
— Хуже, — убежденно ответил Синельников и добавил:—Блоху, ту поймали и под ноготь, а ты прыгаешь, кусаешься, а под ноготь тебя нельзя. Как же, закон тебя охраняет!
«Блоха», «кусаешься», «под ноготь» — нет, определенно Олег Синельников был очень невоспитанным парнем, и неизвестно почему, закакие достоинства его в третий раз избирают секретарем комсомольской организации.
Услышав столь неприятное сравнение своей особы с известным насекомым, Светлана рассердилась не на шутку.
— Грубияны! — топнула она ногой. —
Врываются к девушке и грубят. Нахалы! Невежи!
— Это мы — нахалы? Мы — невежи?! — возмутился Синельников. — Ну уж, извини, пожалуйста, нас. Ты спишь до обеда, а мы работаем, и вдруг мы — нахалы. Ты оставила утром всю бригаду голодной, а мы оказались грубиянами и невежами. Нет, уважаемая, как ты не
крути, а выходит, что ты и есть самая настоящая нахалка и грубиянка вдобавок.
Речь, произнесенная Синельниковым, целиком и полностью относилась к Скрипичкиной. А Лукьяненко казалось, нет не казалось, а он всеми своими печонками-селезенками чувствовал, что она относится и к нему. Не в меньшей степени, чем к Скрипичкиной. Лукьяненко был достаточно умен, чтобы понимать это.
Ведь и у него были случаи невыхода на работу. Он еще тогда пожаловался, что «схватило живот». Ребята поверили. Ребята-то поверили, ко сам-то он знал, что никакой живот у него не болит, а просто так — захотел и не вышел на работу.
Ну, а если даже когда и выходил, то тоже не переламывался. Действовал по принципу — «где бы ни работать — лишь бы не работать».
Лукьяненко, сжимая одной рукой поварешку, прислушивался к словам Синельникова и мысленно давал ему оценку: «Вот тебе и на! А прикидывался тихоней — слово в час. Он, оказывается, не только руками может...»
Лукьяненко оторвался от своих мыслей, когда услышал разгневанный голос Жозефины:
— Я — нахалка?! Ну и пусть я нахалка.
Можете топать отсюда подобру-поздорову. Чего пристаете к нахалке?!
— Нет уж, коли мы пришли, то так скоро не уйдем, — твердо сказал Синельников.
Лукьяненко посчитал своим прямым долгом вмешаться, чтобы прояснить обстановку.
— Мы будем тебя пичкать едой, как гусыню перед убоем. Чтобы ты не .похудела по причине отсутствия харчей. Садись, мадам, на кровать и приступим к завтраку. Если я не ошибаюсь, — вежливо осведомился Жора, —это у вас сегодня первый завтрак?
— Первый, — растерянно подтвердила Светлана.
-— Вот я и говорю... Хлопцы! Очистите место. Будем кормить больную. — Монтажников, как ветром маракутским сдуло с кровати, на которой они успели расположиться. — Поняла?— улыбнулся Лукьяненко Скрипичкиной.
— Частично, — заулыбалась Светлана в ответ и ехидно спросила: — Уж не с ложечки ли
вы меня собираетесь кормить? Вот здорово-то!
— Скажи, какая проницательная, — восхитился Жорж, — только небольшая поправка: не с ложечки, а с поварешечки, — и он протянул
Светлане разливную ложку, до краев наполненную щами.
Ложечка, пожалуй, для меня немного великовата, — стреляя в ребят глазками, на всякий случай кокетничала Светлана. Ей еще неприходилось бывать в Подобных переделках, и она попросту не знала, как себя нужно вести.
—- Ничего,— ответил на это Синельников,— мы поможем тебе ее приподнять. Садись. — И он положил свою железную ручку на Светла-нино плечо.
Светлана ойкнула и села на кровать.
— Руки-то попридержи, не распускай, — вспомнила она лексикон своей матери, старшей Скрипичкиной, — а то свободно туфлей по роже
могу дать. Ищь кормильцы-благодетели! Катитесь из моей палатки к чертям собачьим со своей кашей. Без ваших забот обойдусь.
— Извините, — вновь вмешался Лукьяненко и поклонился Жозефине, — ваше замечание, уважаемая сеньора, мы учтем. Сэр Синельников немного погорячился в деталях, но в общем он
прав. Нас, монтажников, надо кормить, и тогда
мы будем хорошие. А сейчас мы тебя будем кормить, и ты тоже будешь хорошая.
Лукьяненко протянул Светлане черпак, до краев наполненный щами, но она оттолкнула его, и щи вылились на платье.
— Креп-марокен попортили, паразиты, — взвилась Светлана, — а ну катитесь отсюда!
— Не надо психовать, — ласково уговаривал ее Лукьяненко, — покормим и уйдем. Ротик, ротик не забывай открывать.
Светлана сопротивлялась, как могла. Синельников со Снегиревым держали ее за руки, а Жорж пытался положить ей что-то в закрытый рот. У него это, надо прямо сказать, получалось неважно. Светлана твердо решила — лучше умереть с голоду, чем проглотить хоть крошечку из их рук.
Когда полведра было вылито на платье, вбежал Волков, отобрал у Лукьянекко ведро, при этом не совсем вежливо толкнув его в бок, и тем самым прервал эту неприятную процедуру.
Волков был страшно зол, и монтажники, ни слова не говоря, но с завидной согласованностью и быстротой стали покидать палатку.
Им больше ничего не оставалось делать. По лицу Митрича было нетрудно догадаться, что он пришел сюда не стихи читать.
— Хамовье! — кричала Жозефина вслед ребятам. — Платье попортили, хамы!
На что Синельников вполне миролюбивым тоном сказал, держась, однако, на приличном расстоянии от Волкова:
— Мы тебя теперь всегда будем кормить с ложечки. Ты нас кормить отказываешься, а мы тебя нет. Так что будь готова ко всему.
А Лукьяненко добавил (он хронически не переваривал, когда не за ним оставалось последнее слово):
— Богу ты должна молиться, Жозефина. Ценить нашу чуткость. Без нас пропадешь...
К Лукьяненко подходил Волков. Жоржу почему-то не захотелось разговаривать с ним сейчас. Он поспешил прокричать побыстрее прощальные слова:
— Тренируй челюсть, Жозефинка. Жди нас к ужину. Непременно придем. Покедова. Бонжур.
Волков прибавил шаг, и Лукьяненко исчез ...Ужин Волкову помогала варить Светлана. Должно быть, она почувствовала улучшение в здоровье и тягу к поварской практике.
Надо отдать должное, ужин получился очень вкусным, и большая часть похвал неожиданно перепала на долю Скрипичкиной.
«Невежи» были не злопамятны, они хвалили все — гуляш, кофе и даже хорошо пропеченный хлеб, приписывая Светлане, по доброте своей, заслуги поселкового пекаря.
Светлана сияла, она тоже сменила гнев на милость и уже успела простить «хамам» испорченный креп-марокен.
Все ж таки «хамы» были неплохими людьми и умели разбираться в пище. В свободное от работы время они были великими гастрономами.