Гроссмейстер

(роман написан в 2002 году)
 ДЕВЯТЫЙ ГРОССМЕЙСТЕР


Глава 1
Будни


Марта никогда не считала себя Моцартом среди домохозяек. Мытье плиты по утрам, после сбежавшего кофе, давно уже превратилось в ритуал. Черная зависть снедала ее в этот момент ко всем женщинам в мире, с которыми этого не случается никогда. А такие существовали. В этом Марта была абсолютно уверена. Других поводов для зависти в ее жизни не имелось.
Приверженность к чистоте была у нее свойством благоприобретенным, а чем хорош ритуал? Ты механически совершаешь ряд последовательных привычных действий, голова у тебя при этом совершенно свободна, и в ней проходят, тем временем, удивительные творческие процессы.
Марта трудолюбиво терла плиту, обжигая не остывшей горелкой тоненькие пальцы, и бормотала:

 Небо лиловое, снег горностаевый,
 С нами февраль объяснялся намеками.
 Ветер. Но сколько зима не настаивай –
 Днем пиццикато капели под окнами.
 
 Верный залог ледохода и таянья –
 Вывелись мышки на прутиках тальника.
 Лупит прицельно, до слез, до отчаянья
 Солнце по линзам глазного хрусталика!

 Кружево вьюги по полю распластано,
 По накрахмаленной намертво простыни…
 Глажу ее осторожно и ласково –
 На перепутье природа, на росстани.

Стихи – удивительные создания! Иногда они мучают тебя отсутствием нужных слов и рифм, подсовывают не тот размер, изводят косноязычием, а иногда рождаются сразу, словно ты их когда-то уже сочинила, но забыла, а теперь вдруг неожиданно вспомнила – только успевай записывать. Марта любила такие мгновения и никогда ими не пренебрегала.
Когда неожиданно, ниоткуда возникает вдруг в голове фраза, это ощущение можно сравнить с первым осторожным и робким шевелением ребенка в утробе матери: ты удивляешься, замираешь, прислушиваешься – не помстилось ли? Нет, и вправду пошевелился! Давай, давай! Еще! Шевелись!
Марта торопливо записала стихотворение на первом подвернувшемся под руку листочке бумаги, посмотрела на него внимательно и осталась довольна. Ребеночек получился вполне ничего, симпатичный… «Спасибо Тебе, Господи, - прошептала она, - побольше бы таких мгновений».
Она положила листочек в папку, где уже покоились несколько таких же. Может быть, когда-нибудь наберется на крохотный сборничек… На папке было написано: «Сад памяти». Алина Виноградская. Лирика.
Мартой ее окрестили острословцы в Литературном Институте. Она родилась в марте. Там были еще девочки Венера и Лиза, родившиеся соответственно в мае и в августе. Так их троих все и звали: Марта, Майя и Августина.
В Литинституте, как любил говаривать их ректор Пименов, счет ведется на единицы. Здесь каждый студент – личность, штучный экземпляр! Марта подавала большие надежды, ей прочили великое будущее, но она на втором курсе выскочила замуж за парнишку «с физтеха» и уехала с ним по его распределению в крохотный Подмосковный научный центр. Мечты о «великом будущем» пришлось похоронить в местной Медсанчасти. Работы в городке для женщин с гуманитарным образованием практически не было. Марта закончила медицинский техникум в ближайшем районном центре, до которого от их городка было езды тридцать копеек на автобусе, и устроилась по счастливой случайности дежурной медсестрой: сутки через трое. Вместо надежд она теперь подавала «утки».
Позор литературного образования Марта тщательно скрывала от сослуживцев и новых друзей. Печаталась редко, да и то под своей девичьей фамилией – так ее знали собратья по перу. Муж иногда в компании любил, подвыпив, разгласить ее секрет: «Моя жена пишет стихи, - объявлял он, собравшимся за столом, - она лирик!» Компания начинала скептически и снисходительно хмыкать, косясь на Марту, но ее ни разу не попросили что-нибудь прочесть. Молодая научная элита не приветствовала эмансипацию. Они считали, что женщина имеет право поразить их воображение лишь своим внешним видом или кулинарными талантами. Марта шипела мужу в ухо: «Я поэт! Независимо от того, пишу я стихи или нет. У меня в дипломе написано…» Но время шло, и постепенно она перестала считать себя поэтом, а просто писала стихи, если они приходили в голову.
Мечта о сборнике так и осталась мечтой, но не испарилась. Марта всегда была очень требовательна к себе. Не всякое стихотворение, хотя и записанное, годилось, по ее мнению, для книги. Отбор был жесточайший. Так требовал Учитель. Однажды он сказал: «Если я вижу не точную рифму, я теряю интерес к стихам». Этой науки ей хватило на всю жизнь, Марта очень дорожила мнением Учителя. Он был «последний из Могикан», прекрасный русский поэт Арсений Тарковский.
Время шло. Муж защитил кандидатскую диссертацию, сын вырос и тоже поступил на Физтех (что он в жизни видел?), а Марта так и продолжала работать в медсанчасти. Порой она до такой степени отождествлялась с чужими страданиями, что приходила домой с дежурства совершенно разбитая. Ее любили больные и уважали сослуживцы. Главный врач иногда говорил, глядя на ее быстрые ловкие руки: «Вам бы получить высшее образование…» На что она отвечала: «Если все станут врачами, то медсестер совсем не останется…» Марта все еще надеялась, что когда-нибудь вернет себе право называться поэтом. У нее было жизненное кредо, и она строго ему следовала: «Лучше быть хвостом собаки, чем головой осла».
Если жизнь идет слишком монотонно и ничего из ряда вон выходящего в ней не случается, то у человека начинается антистресс, а это, как утверждают медики, так же пагубно для организма, как и стресс. Может быть, даже хуже, ведь стрессы формируют личность и закаляют характер. Но наступило для Марты и время стрессов.
В маленьком городке, где все друг друга знают, по крайней мере в лицо, трудно что-нибудь долго удержать в секрете. Однажды пожилая санитарка тетя Паша сострадательно посмотрела на Марту и сказала: «Вчера твой на Фестивальной нагибался, шнурок на левой ноге завязывал…». Это означало только одно: роман мужа с молоденькой монтажницей продолжается. Марту удивила скорее собственная реакция. Ей было абсолютно все равно. Семейные отношения давно уже свелись к нулю. В первые годы брака они часто и запальчиво их выясняли, не подбирая особенно выражений. Муж приносил сорок рублей в получку и столько же в аванс. Марта интересовалась: «Ты ускоритель что ли строишь?» Но более всего Марту оскорбляло пренебрежительное отношение мужа к ее творчеству. Он ни разу не похвалил ни одного стихотворения, а разносы устраивал с таким садистским наслаждением, что ей становилось обидно до слез.
Теперь Марта решила, что пора расставить все точки на «И». Вечером, подавая ужин, она сказала: «Почему ты не уходишь? Ведь тебе есть куда… Я могу вещи собрать, все постираю и пуговицы пришью. Мне известно, что у тебя женщина…» «Женщин много, а квартира одна, - сказал он, с аппетитом уплетая поварскую солянку. – Когда мне будет, что тебе сказать, я скажу». «А ты не боишься, что однажды приедешь из командировки, а твой чемодан стоит в «предбаннике» и замок другой?» «Нет, не боюсь». «Это почему же?» - обиделась Марта. «Тебе будет лень чемодан доставать». «Я кого-нибудь найму». На этом разговор и закончился. Через три дня муж отбыл в очередную командировку в Швейцарию на совместный эксперимент с ЦЕРНом.
 В этот день Марта пришла на дежурство в подавленном состоянии. Хотя она и старалась по возможности никогда не выносить за порог дома свой негатив, особенно на работу, где и без того было много страданий и боли, но на сей раз совладать со своим эмоциями ей не удалось. Она ощущала шлейф сожалений за спиной, и понимала, что не может уже делать вид, будто в ее жизни ничего необычного не происходит: все как всегда, и никаких проблем!
Быстро взяв физ. раствор и капельницу, Марта направилась в одноместную палату для особо почетных пациентов.
Обитатель палаты номер один был лошадкой масти темной. Марта знала его уже лет шесть. Звали его Валентин Иванович Батраченко. На этом точная информация заканчивалась и начинались расплывчатые домыслы: кажется, майор, кажется, воевал в Афгане, кажется, холост.
Периодически он ложился к ним в стационар на «мелкий ремонт», по его выражению. После контузии, полученной во время войны, у него приблизительно раз в месяц поднималась температура. Никаким заболеванием это спровоцировано не было, и врачи только пожимали плечами. Полежав недельку, он благополучно выписывался, температура сама собой приходила в норму.
Человеком Валентин Иванович был приятным, обходительным, и они с Мартой симпатизировали друг другу. При первой же «закладке» он поразил Марту тем, что сказал: «Можно Вам задать бестактный вопрос? Почему Вы стали медсестрой? Ведь в Литературный институт случайные люди не поступают…» «Поэтом нельзя стать, им можно только родиться, - неожиданно для себя горько произнесла Марта сакраментальную фразу и часто заморгала глазами, чтобы удержать невольные слезы. – А медсестрой можно стать, хотя и здесь определенное дарование необходимо… Вам не нравится как я ставлю капельницу?» «Ни Боже мой! – поторопился успокоить ее осведомленный пациент, - простите, если я Вас обидел!» «Откуда Вы все обо мне знаете? Я ведь даже в анкете об этом не писала…» «Работа такая, - смущенно улыбнулся Валентин Иванович, - А Вы сейчас что-нибудь пишете? Дали бы почитать… Очень люблю стихи». «А что! И дам. Будет у меня, по крайней мере, хотя бы один читатель. Только… - Марта замялась, - не говорите никому на работе, а то меня засмеют». «Разве можно смеяться над Божьим даром! Грех зарывать талант в землю». «Да какой талант! От него уже остались рожки да ножки. – Махнула рукой Марта. – Вы сначала почитайте, а потом будете оценивать. Но все же дайте мне слово…» «Я понимаю, в своем отечестве пророков нет. Даже Иисус не мог творить чудеса в Галилее». Марта посмотрела на Валентина Ивановича очень пристально, уж очень хорошо он знает Евангелие. По тем временам книгу все еще редкую. «Клянусь, - шутливо подняв руку вверх, пообещал собеседник, - буду молчать как на допросе у душманов…» Он вдруг сделался серьезным и замолчал. Марта не стала тогда задавать лишних вопросов и тихонько вышла.
Сегодня, подойдя к двери палаты номер один, Марта глубоко вздохнула и попыталась придать лицу безмятежное выражение.
Едва поздоровавшись, Валентин Иванович спросил: «Вы чем-то нынче огорчены?» «Да так, семейные неурядицы, - ответила она, как можно белее безразличным тоном, прилаживая капельницу. – Чушь собачья!» «Успокойтесь, никуда Ваш супруг от Вас не денется, побоится биографию портить, он ведь «выездной». «Это-то и прискорбно, - ответила машинально Марта и вдруг осеклась. – О чем это Вы, Валентин Иванович? Вам про меня все известно, или у меня есть шанс на личную жизнь?» «Простите, но мы так тесно живем… Все друг о друге знаем…» «Тогда можно и мне кое о чем Вас спросить? Можете, конечно, не отвечать, если мой вопрос покажется Вам не скромным… А Вы были когда-нибудь женаты?» «Нет. Для этого я всегда слишком уважал женщин», - засмеялся он. Марта удивленно подняла правую бровь, но промолчала.
 Когда за медсестрой закрылась дверь, Валентин достал из-под подушки блокнот, открыл первую страницу и перечитал написанное. «Надо бы попросить Марту, она все же профи… Может, «олитературит» мою писанину…»


 «Значимые эпизоды Афганского периода»

Был назначен в Особый Отдел КГБ СССР по 66 Отдельной мотострелковой бригаде. За время пребывания в Афганистане, в отделе сложилась жесткая традиция: выезд оперативных работников на боевые операции осуществлялся в порядке очереди.
С ноября 1984 года по март 1985 года я проходил, так называемую, адаптацию. В начале марта 1985 года было объявлено о проведении большой десятидневной боевой операции. Мне было приказано участвовать в этой операции и как вновь прибывшему сотруднику, и в порядке очередности.
Общая задача всей операции – обнаружение банд мятежников (душманов, как их чаще называли), складов с оружием и имуществом и их уничтожение. Для проведения боевых действий было намечено три района. Один из них - ущелье Тура Бура.
Все боевые операции проводились по ранее отработанным сценариям. Как правило, места предполагаемого нахождения банд мятежников находились в ущельях гор. Соответственно, по гребням гор ущелье с обеих сторон блокировалось двумя подразделениями советских войск. А третье подразделение проводило «проческу» ущелья и находящихся в нем кишлаков (деревень).
Так было и в марте 1985г. Я находился в составе подразделения, которое проводило «проческу». Вышли на небольшой кишлак, дома которого были разбросаны по склону гор. Из живых существ, в домах обнаружили только скот и птицу. Жителей не было. Как мне потом объяснили, «разведка» душманов работала очень четко. И оповещение о приближении советских войск работало безукоризненно. Вдруг, в одном из домов я увидел мальчика, лет 5-6, почти голого. Как потом выяснилось, мальчик был недоразвитый. И видимо по этой причине родители его просто не взяли с собой, а может, была и другая причина. При встрече с нами, он полоумно всем улыбался. Мы с группой солдат прошли не задерживаясь. Тем более, что нам предстояло проверить еще несколько домов на протяженности около километра. За нами двигались еще группы солдат, прикрывавших саперов. Дойдя до крайнего дома, мы получили приказ возвращаться назад на исходную позицию. А саперы, под прикрытием группы поддержки, приступили к минированию кишлака и ближайших окрестностей. Возвращаясь, я снова вышел к дому, где видел недоразвитого мальчика. И вдруг, увидел на земле, возле дома его тело, он был убит выстрелом в голову. Самые разные чувства переполнили меня. Мое сознание атаковали вопросы: «За что? По какому праву? Мы с кем воюем? Кто это сделал?» Увы, искать убийцу было бесполезно, так как на войне существовала жесткая «круговая порука». И более того, ко мне пришло понимание, что солдат, убивший мальчика, сделал это, потому что получил «напутствие» от своих командиров, а тех, в свою очередь, – «благословили» вышестоящие командиры. Подтверждением тому явился более страшный эпизод…

Валентин невесело усмехнулся и произнес вслух: «Да, прямо донесение агента 007. Джеймс Бонд отдыхает!» Он с огорчением запихнул дневник под подушку. «Не получится из меня Андрей Платонов. Так много хочется рассказать… Мой духовный путь не самый, пожалуй, легкий… Может, кому-то и полезно было бы узнать о нем. Да кто будет это читать? Афган сейчас вообще уже – далекое прошлое, «преданье старины глубокой», все давно забыли о нем, хотя времени прошло еще не так много. Видимо, очень хотели забыть…» Валентин повернулся спиной к окну и заставил себя заснуть. Он научился этому все в том же Афгане: есть время – спи. Не известно, когда в следующий раз выдастся для этого спокойная минутка.
Сон был кошмарным, мутным, реальным, омерзительно кровавым. Уже на грани пробужденья он услышал чьи-то слова: «Цена бессмертия высока. Она требует от малого человека великих усилий». Проснулся Валентин с чувством тяжелым и отвратительным. Ему хотелось света, чистого воздуха, птичьего щебета, запаха луговых цветов, синевы неба. Но на улице стоял февраль, и желаниям его не суждено было сбыться.
На обед он не пошел, выпил чаю с лимоном и двумя крохотными крекерами. О еде даже думать было противно. Вероятно у него опять поднималась температура.
Валентин лежал и думал над последней фразой из своего дикого сна. Кто произнес ее? Она явно не имела к его кошмару никакого отношения. Словно чей-то спокойный и твердый голос сказал эти загадочные слова прямо у него в палате. То есть ему так показалось. Язык, на котором прозвучала фраза, был ему не знаком, он это знал точно, но он сразу понял смысл, не нуждаясь в переводе. И голос этот был ему знаком…
Деликатный стук в дверь прервал его размышления. В проеме появилось улыбающееся лицо начальника. На вытянутой руке он торжественно держал, размерами похожую на бредень, авоську с мандаринами. «Привет симулянтам! Пролежни еще не беспокоят? Или массажистка завелась?» «Вам бы все шутить, Виктор Палыч... Да я здоров, как бык. Даже неудобно место в больнице занимать, и работы, наверное, в отделе по горло». «Наша работа никогда не переводится. Меморандум КГБ никто пока не отменил… Вот ты бы и прощупал настроение мед. персонала, психологический, так сказать, климат коллектива медсанчасти. Потом отчет напишешь, все не зря, вроде, лежал».
Начальник горотдела КГБ Виктор Павлович Агаров был личностью незаурядной. Он виртуозно играл на гармошке и часами без остановки мог петь «в своей компании» матерные частушки, блистательно говорил по-французски, сносно по-английски, читал на польском и немецком без словаря. Женщины обожали его, мужчины считали образцом для подражания. Разговаривал он всегда тихо, почти ласково, но хватку имел железную, глаз наметанный, нюх безотказный.
Они поговорили минут десять о том, о сем, потом Виктор Павлович хитро улыбнулся и объявил: «Мы тут тебе в качестве поощрения комндировочку наметили… В Египет. Тульская футбольная команда едет на товарищеские встречи, ну, сам понимаешь, без нашего присмотра никак нельзя… Будешь у них комиссаром. Знаешь, кстати, чем отличается комиссар от замполита? Комиссар говорит: делай как я, а замполит: делай, как я сказал!» - он громко расхохотался и стал прощаться. Уже подойдя к двери, Виктор Павлович вдруг вернулся и сказал: «Да, чуть не забыл, они медсестру ищут, их девичка в декрет собралась. Ты тут присмотри кого-нибудь, да не сильно молодую, а то у команды режим собьешь…» - он опять засмеялся и вышел из палаты.
«Египет, - подумал Валентин тоскливо, - опять жара, лучше бы в Северную Индию или на Тибет… Чего я там не видел? Пирамиды эти… мумии, своих что ли мало…» Но приказы начальства он обсуждать не привык. Свой недавно проснувшийся интерес к Агни Йоге он так тщательно скрывал от всех на свете, что даже думать в присутствии сослуживцев о нем не смел, боялся, что его может выдать выражение лица, глаза… В отделе работал народ ушлый, наблюдательный и умеющий делать выводы. Но встав однажды на духовный Путь, человек уже не может сойти с него, не предав, не искалечив свою душу. Валентину все сложнее было сочетать чистоту помыслов с вечной подозрительностью чекиста. Некоторым образом, он вел теперь двойную жизнь. Это его раздражало, но выбор в его «конторе» не предлагали.





ГЛАВА 2
ДЕВИЧНИК


Дежурство выдалось тяжелым. Два покойника за ночь. Пожилая женщина, уже два дня находившаяся без сознания, тихо скончалась вечером от трансмурального инфаркта, а после полуночи привезли мужчину сорока пяти лет прямо со свадьбы племянницы, тоже с инфарктом. Не откачали… За всю ночь Марте не удалось не то что прилечь, а даже присесть. Водитель «Скорой» Коля – добрейшая душа – довез ее после смены до дому. Сама она бы тащилась полчаса.
 Уже открывая дверь своей квартиры, Марта вспомнила, что Валентин Иванович настойчиво просил ее зайти к нему перед уходом. Сказал, что есть деловой разговор. «Ладно, выпью кофе, приму душ и схожу, - решила Марта, - ничего не поделаешь – обещала». От мысли, что ей придется появиться на службе в неурочное время, она испытала дискомфорт: надо будет как-то объяснять следующей смене свой визит к пациенту палаты номер один, и ей от этого было не по себе. Но плестись на работу, к счастью, не пришлось. Валентин Иванович, словно уловив ее мысли, позвонил сам и напросился в гости после пяти вечера. «Думаю, что у Вас дома нам никто не помешает поговорить, - объяснил он ей свою просьбу, - это серьезный разговор». Он сделал нажим на слове «серьезный». Марта согласилась поначалу, а положив трубку, подумала: «Что ему от меня нужно? Ума не приложу? Господи, да ведь у нас с Ирмой сегодня девичник! Вот так накладочка! Она же меня по стенке размажет, если обнаружит в доме чужого мужика… Тьфу, как неприятно…»

Когда в самом начале семидесятых Марта с мужем обосновались городке, они сразу же обзавелись множеством приятелей и друзей. Все были молоды, примерно одного возраста, положения и достатка. Жили весело, беззаботно. Уложив детей спать, собирались почти каждый вечер у кого-нибудь в доме. Непременно танцевали. По выходным ездили в финскую баню, а летом на пикники. Песчаные окские берега были для этого идеальным местом!
Молодые физики трудились неутомимо и с наслаждением. Мозги у них кипели от идей и научных замыслов. Домой возвращались поздно, усталые, но довольные собой и своей работой. Во время длительных сеансов – так в Институте называли периоды экспериментов на ускорителе заряженных частиц – их жены практиковали девичники, по очереди собираясь то у одной, то у другой. Дамы охотно сплетничали о себе подобных и честолюбиво хвастались успехами мужей, ибо каждая из них была убеждена, что ее супруг самый гениальный, но не признанный – пока – ученый. Стол сервировался для этого события самой парадной посудой, какая только была в доме, выставляли хрусталь, выкладывали начищенный до блеска мельхиор, накрахмаленные льняные салфетки. Еда готовилась вкусная, обильная и изысканная. Даже когда ввели талонную систему, женщины ухитрялись отлично кормить гостей, идя для этого, порой, на невероятные ухищрения. Пили много, но исключительно хорошие вина или коньяки. Больше всего любили шампанское, за которым не ленились сгонять в Тарусу. Там почему-то оно всегда водилось. Видимо, местное население пренебрегало этим приятным, но дорогим напитком исключительно ввиду отсутствия в городе Тарусе синхрофазотрона.
Это был Золотой век советской науки. Много воды утекло с тех пор. Иные нынче уехали из городка работать в Москву, а кто-то на длительные контракты подрядился за границу. Дети выросли и разлетелись. Пожалуй, из всей их шумной компании только они с Ирмой и сохранили еще до 1991 года сентиментальную архаическую слабость к девичникам. И, неукоснительно соблюдая очередность, собирались раз в неделю, чтобы выпить, вкусно поесть и пообщаться друг с другом.
Марта была искренне привязана к Ирме, которая слыла женщиной сложной, умной и скрытной, умеющей не только ловко маскировать свои комплексы, но и выдавать их за достоинства. Да что там слыла! Она и впрямь являлась таковой. Ее суровая решительность доходила до авторитарности. В первые минуты встречи Ирма имела обыкновение основательно «покусать» человека, и лишь убедившись, что он достаточно уяснил себе свое место, начинала столь же рьяно «зализывать» свои укусы. Время от времени у нее случался «феминистический перегрев», и в такие моменты она пыталась воевать с ветряными мельницами, распекая то продавщичку в магазине, то дворника на улице, то инспектора ГАИ, то почтальонку. И если бы ни ее природная лень, то все эти инциденты заканчивались бы непременно в суде.
Отец Ирмы был горячий донской казак, а мать флегматичная добрая финка. Такая гремучая смесь то и дело рвалась в их дочери наружу. Ни от кого из близких не терпела Ирма посягательств на свою свободу, но если брала на себя добровольно какие-либо обязательства, то выполняла их с неукоснительной твердостью. У нее был свой, особый кодекс чести, которому позавидовали бы и самураи, и мало кто в городке мог выдержать сравнение со столь выдающейся личностью. Мужчины перед ней трепетали, женщины спешили оболгать. Но все эти высокие моральные качества меркли перед ее хлебосольством, щедростью и безудержным эпикурейством, вследствие чего у Ирмы всегда водилось какое-то немыслимое, по меркам Марты, количество долгов. При этом Ирма говорила: «Если женщина никому не должна, значит, ее муж не кредитоспособен, а следовательно, не заслуживает серьезного доверия». Долги Ирма отдавала точно в условленный срок, и тот час же брала новые кредиты, на предмет устройства очередного шикарного «пати».
Ее меткие выражения очень часто становились крылатыми и разлетались по городу в мгновение ока, хотя и без ссылок на авторство.
Ирма была пятью годами старше Марты, и потому добровольно возложила на себя мелкий и крупный патронаж над ее образом мыслей и поступков. Мягкосердечная Марта робела перед подругой и во всем ее слушалась. Вот и сейчас, она сочла своим долгом предупредить Ирму, о визите Валентина Ивановича, так как вероятность их пересечения была очевидна и неизбежна.
«У тебя знакомых, как на кошке блох, - сказала Ирма нравоучительным тоном, - кто он такой?» «По-моему, «кагэбэшник», - робко промямлила Марта, - я точно не знаю, он у нас в стационаре лежит, наверное, хочет о здоровье поговорить…» «Не строй из себя придурка! Такие люди в дом не напрашиваются поговорить о здоровье. Что за вздор ты мелешь! Вербовать будет, чтобы живописала ему моральный климат в коллективе. Но почему ты? Дала повод?» «Ты что! Спятила я что ли?» «Что ж, это даже интересно! Пусть приходит, - милостиво разрешила Ирма, - почешем ему пятки, как говорят китайцы. А то он, небось, думает, что напал на слабонервную дамочку, и в одну минуту сможет ее сделать стукачом. И хорошо, что без свидетелей…» У Марты тревожно заныло сердце. Ирма очевидно была в фазе очередного «перегрева», а это не предвещало безмятежной вечеринки.
Марта предложила Валентину Ивановичу пройти в комнату, а сама убежала хлопотать на кухню, из которой доносились соблазнительные запахи курицы в чесночном соусе. Войдя, он сразу бросил взгляд на изыскано сервированный журнальный столик, уютно расположенный между диваном и двумя креслами. По привычке, свойственной людям его профессии, он заподозрил было, что Марта неверно истолковала его просьбу о встрече, но насчитав три куверта, Валентин Иванович слегка нахмурился. «Муж что ли дома, - подумал он, - это не совсем кстати… Или дуэнью пригласила для подстраховки?» Он тут же укорил себя за столь недостойные предположения и решил дождаться от хозяйки дома вразумительного объяснения.
Когда Марта вошла в комнату с большим блюдом очищенных вареных креветок, гость внимательно рассматривал корешки книг ее роскошной библиотеки. Словно оправдываясь, она выпалила торопливо ему в спину: «Простите, что сразу не предупредила… я утром никакая была после дежурства. Два покойника… Вы, наверное, слышали ночью шум? Ко мне сегодня подруга на ужин придет… Мы давно запланировали… Отменить я не могла… Традиция. Но у нас есть полчаса. Можем поговорить, а потом все поужинаем, я вас познакомлю, Ирма необыкновенная женщина. Вы любите креветки?»
Валентин Иванович оторвался от изучения книжных полок и внимательно посмотрел Марте в глаза. Сделав секундную паузу, он изложил четко, кратко и ясно свое предложение. «Ответ желательно дать прямо сейчас, иначе придется искать другую кандидатуру. Времени в обрез. Ехать через месяц».
 В голове у Марты закружили бешеным хороводом мысли одна нелепее другой. Но озвучила она лишь одну, самую важную, как ей казалось: «У меня же нет загранпаспорта… Его так долго оформлять!» Валентин Иванович еле приметно улыбнулся и поспешил успокоить Марту. «Все эти проблемы я беру на себя. Вот Вам анкеты. Заполните в спокойной обстановке. Тут есть образец. Завтра к пятнадцати ноль-ноль принесете мне в больницу. Заодно оформите очередной отпуск, с главврачом я договорюсь. Значит, решено? Я больше никого не ищу?» Марта глубоко вздохнула, как перед погружением в воду и только кивнула головой в знак согласия.
Валентин посмотрел на часы и сказал: «Извините, я пойду, не буду Вам мешать. Мы ведь все уже обсудили». В эту минуту раздался длинный и требовательный звонок в дверь. Марта слегка вздрогнула. «Я думал, что у женщин принято всегда опаздывать? А Ваша подруга пришла даже на двадцать минут раньше времени, - сказал он удивленно. – Не успел я улизнуть!»
Ирма вошла с воинственным, как у Афины Паллады, выражением лица. «Михайлова Ирма Яковлевна», - гордо вскинув голову, отрекомендовалась она, не дожидаясь, когда ее представит хозяйка дома, но руки не подала. «Мы знакомы с Вашим мужем, видел и Вас с дочерью, когда Вы уезжали на работу в Америку, я проводил с Вами собеседование, помните?» «Боже! Как давно это было! Столько даже не живут, - сказала Ирма и пристально поглядела на Мартиного гостя. – Это же был…» «1969 год», - мгновенно уточнил он.
Валентин Иванович подхватил ее лисью шубку, которую она небрежно и грациозно сбросила с плеч ему на руки. Он с искренним восхищением смотрел на нее и думал, что она мало изменилась и по-прежнему очень похожа на Катрин Денев. Ирма поймала его взгляд и лицо ее залила жаркая волна румянца. Она вообще легко краснела, как все светловолосые люди. Но сейчас это почему-то ее сильно раздосадовало.
Ужин проходил вполне по-светски. Валентин не пил и ел очень мало, но внимательно следил за бокалами и тарелками своих дам. Марта расслабилась и не замечала, как напряжена Ирма. Валентину показалось это странным, и он украдкой поглядывал на нее, когда она не могла его видеть. А Ирма все думала, достаточно ли ясно она дает понять своим видом, что ей крайне неприятно даже сидеть за одним столом в компании сотрудника КГБ. Валентин пытался развеселить дам, как только мог. Он рассказывал разные смешные байки, пристойные анекдоты, Марта весело и искренне смеялась, но ее гостья только иногда едва улыбалась в ответ на его усилия.
Наконец, две бутылки шампанского были опустошены. Это сделало свое дело, Ирма слегка оживилась и тоже рассказала какой-то анекдот. Валентин долго и чуть нарочито хохотал, что сделало Ирму еще подозрительнее. Наконец, Марта подала десерт – фруктовый салат и мороженое. Валентин не смог отказаться от такого искушения и храбро пошел на нарушение всех врачебных запретов. Марта положила ему салат в хрустальную креманку и замерла в ожидании похвал. Валентин медлил попробовать его, раздумывая, какие последствия для его желудка может представлять это экзотическое блюдо из консервированных фруктов и взбитых сливок, но в этот момент Ирма ехидно сказала: «У кого-то я читала, что качество продуктов проверяют на самых малоценных членах коллектива. Ешьте же! А я минут через двадцать после Вас…» И она расхохоталась. Марта чуть не вылила кипяток из чайника себе на руку, но лишь укоризненно посмотрела на подругу, ничего не сказав.
Молчание немного затянулось, и чтобы как-то развеять повисшую в воздухе неловкую длинную паузу, Валентин неожиданно предложил: «Может быть, теперь гостеприимная хозяйка почитает нам свои стихи? Вы ведь мне так и не дали ничего, хотя я просил. Ирма Яковлевна не будет против, я надеюсь?» Ирма хмыкнула и передернула плечом: «Ничего, я потерплю, если концерт по заявкам неизбежен, тут как во время изнасилования, надо расслабиться и постараться получить удовольствие».
Марта смущенно принесла папку, извлекла оттуда испещренный правкой листочек бумаги и начала читать.

Всхлипнул испуганно звук
В легких пустого органа,
И полилась из-под рук
Музыки Фата Моргана.

Рокот пяти мануал
Взвился под купол костела,
В многоголосый хорал
Мощно вливается соло.

Голос кристальным ключом
Бьет из скалы сквозь группетто.
С первым алмазным лучом
Выросли крылья рассвета.

Лебедь из солнечных вод
Гибко изогнутой шеей
В темный протиснулся грот,
Замер бессмертной камеей.

Грешный заслушался мир
Голоса, солнца, органа…
Кем же написан клавир?
Господи! Как еще рано!


Только на память, на слух –
Не по канве, не на пяльцах –
Жил независимый Дух
В изнемогающих пальцах.

Марта закончила читать стихотворение почти шепотом. Она сидела, не поднимая глаз. Валентин боялся нарушить тишину, возникшую без всякого перехода в комнате, которая только что была наполнена каким-то удивительным, волшебным почти хрустальным, звучанием. Ирма назидательно сказала: «Дорогая, импрессионизм тебя погубит. Надо быть проще и люди к тебе потянуться. Хотя в этом тоже ничего хорошего нет. Вдруг они потянуться все сразу! Что ты тогда будешь делать?» Слова ее показались Валентину резкими и даже несколько пошлыми, но понятно было, что ей отчего–то неловко, и она хочет это скрыть. Он начал немного злиться на Ирму: «Ну, зачем она так!», но вслух сказал: «Замечательное стихотворение! А у Вас были когда-нибудь творческие вечера?» «Собственных не было, но мы в институте часто устраивали коллективные выступления в музеях, в библиотеках. Однажды мне даже довелось читать стихи, сидя за столом Марины Цветаевой! Вы не представляете, какое чувство я испытала! Не возможно описать!» «Я Вас понимаю, - подхватил Валентин, - это действительно невероятно интересно!» «Да, - сказала Ирма, - это все равно, что Вам бы дали возможность застрелить шпиона из пистолета самого Дзержинского! Не так ли?» Марта похолодела. Валентин вынуждено улыбнулся и стал вскоре собираться домой. Его не удерживали.
Когда за ним закрылась дверь, Ирма облегченно вздохнула и весело сказала: «Марта, открывай третью бутылку, надо обмыть нашу победу над сотрудником Комитета глубинного бурения. Ей-богу, лучше крыса за столом, чем эти чистенькие мальчики!» «Ну, зачем ты так… ведь он все же мой гость… ему по-моему тут неуютно было, - пыталась усовестить подругу Марта, - первый раз человек пришел, а ты его искусала всего…» «Похоже, тебя уже завербовали? Не так ли?» «Не говори ерунды, - Марта не знала может ли она рассказать Ирме о предложении Валентина, - мне в его присутствии спокойно как-то. Я себя хорошо чувствую…» «Хорошо с тем, кого с нами нет», - назидательно сказала Ирма. «А ты знаешь, что он воевал в Афгане? И был там контужен…» «Тем хуже для него! Что ты его жалеешь? Нас никто не жалел! Говори немедленно, какое гнусное предложение он тебе сделал? А то я обижусь не на шутку!» Ирма не оставила ей выбора, и Марта выложила все правду о предложении Валентина. «Покажи анкеты, - потребовала Ирма, - надеюсь, у тебя хватило ума согласиться?» «Скорее да, чем нет, - улыбнулась Марта. – Деньги нужны, сын жениться собирается, да и Египет хочется посмотреть, пирамиды, сфинкса. Сама ведь никогда не выберусь». «Египет – мура. Моя сестра двоюродная ездила, сказала, что еще одной иллюзией у нее стало меньше. Она мне оттуда открытки посылала – журналист не может не накропать путевых заметок – могу дать почитать. Довольно подробно, надобно заметить. Стиль у нее не плохой».
Женщины посидели еще некоторое время и расстались на неделю.
Марта стояла у открытой двери, дожидаясь, когда подруга войдет в лифт, так как на их этаже уже кто-то трудолюбиво вывинтил лампочку, но Ирма вдруг вернулась и сказала с легким вызовом в голосе, чтобы закамуфлировать свое смущение, спровоцированное, по ее мнению, слабостью и душевным порывом: «А мне понравилось твое стихотворение! Я просто не хотела показать, что разделяю мнение этого хлыща! Тоже мне, медсестру нашел! Да что он в жизни видел!» Марта даже прослезилась от этих неожиданно подаренных слов.
Глава 3
День Святого Валентина


Валентин с радостью вышел на воздух. Было тихо, морозно, с неба падали редкие снежинки. Ему вдруг неудержимо захотелось домой, и он решил было не возвращаться в больницу, но привычка к дисциплине взяла верх над желанием. Валентин покорно поплелся в сторону медсанчасти.
Он любил свой холостятский дом. В нем было уютно, идеальная чистота и порядок, царивший там, могли сделать честь самой придирчивой и рачительной хозяйке. Валентин вообще был человеком педантичным и патологически аккуратным. Может быть, поэтому он и не женился. Всякая вещь, каждый предмет в его однокомнатной квартирке имел свое, строго отведенное место. В холодильнике всегда было полно вкусной еды, а в баре стояло множество бутылок с напитками на самый разнообразный и взыскательный вкус. Он был человеком рачительным и друзья с удовольствием ходили к нему в гости. Они добросовестно уничтожали запасы выпивки и снеди, нещадно прокуривали квартиру, оставляя после себя следы, сравнимые разве что с татаро-монгольским набегом. Но хозяин не сетовал на эти нашествия друзей, а напротив, любил их. Сам он почти не выпивал и не курил ни разу в жизни. После «отхода» гостей Валентин мог порой до утра скрупулезно, тщательно с истинным удовольствием убирать и проветривать квартиру, выгребая из самых неожиданных мест окурки и битые фужеры. Ставить мебель и чистую посуду на прежние места, а потом в течение недели с трудолюбием пчелки пополнять свои запасы, для чего неоднократно он мотался на своей старенькой «копейке» в Сороковой гастроном, что на Лубянке.
Сегодняшний вечер, «девичник» как называли его дамы, оставил в душе Валентина смешанные чувства. «Вот, Бог сподобил попасть на «девичник», - думал он, шагая через лес, чтобы срезать угол, - а, может, бес попутал! Да, опыт приходит с опытом, как сказала Ирма Яковлевна. Красивая, умная женщина, а холодно рядом с ней. Напряженное, надо сказать, мероприятие посетил! Вообще с этими дамочками надо держать ухо востро, чуть расслабишься и слопают вместе с фруктовым салатом!» Он согласился остаться на ужин не без некоторого тайного умысла. Ему хотелось получше узнать Марту, прощупать, что ли, в домашней, неформальной, обстановке. Ведь он ее рекомендует на работу за границу, да и самому придется общаться с ней целый месяц. Интересно все же, что она за человек? На первый взгляд кажется милой, доброй, простой, а послушаешь ее стихи – такая бездна всего открывается! Прямо жуть берет!
Валентин попытался вспомнить стихотворение, прочитанное Мартой, которое начисто опрокинуло все его представления о ней. И дело тут было даже не в содержании – как раз оно оказалось совсем не в его вкусе. Валентин почему-то был уверен, что Марта пишет про любовь, и уж, конечно, про самую несчастную, неразделенную. Так ведь нет! Было в этих стихах какое-то мощное, можно сказать космическое звучание, которое тревожило, будоражило, томило душу.
Эта способность открылась у него после контузии, еще в 1986 году. Он вдруг стал отчетливо чувствовать некие энергетические потоки, вибрации что ли, исходящие от людей, с которыми общался. Валентин рассказал об этом начальнику, и, смеясь, сравнил себя тогда с семиструнной гитарой. Виктор Павлович посмотрел на него как-то странно, но перевел все в шутку. «Хорошо, что не баян, а то бы защекотали». Поначалу он испытывал дискомфорт, а потом привык к этим ощущениям и даже научился использовать их в своей работе. Разговариваешь с кем-нибудь и звучит в тебе определенная струна. Только много позже, познакомившись с учением Елены Ивановны Рерих, Валентин узнал, что такое чакры. Он понимал теперь, как называются эти струны. Вот от Ирмы исходила вибрация манипуры. Валентин не любил ее и сторонился людей, у которых она была слишком сильной. Стихотворение Марты отозвалось в нем мощным аккордом. Он и слов-то почти не слушал, а только этот аккорд…
Ничему и никогда не завидовал Валентин Иванович в своей жизни, он сам лепил свою личность, ваял ее, как умел, старался быть исполнительным, честным, добросовестным, обязательным, порядочным человеком, и все же… Он питал непреодолимую страсть к творчеству. Человек, который умеет словом передать настроение, цвет, вкус, запах и ту самую вибрацию, был для него каким-то таинственным из ряда вон выходящим созданием божьим.
Незаметно для себя он стал думать о зависти вообще. И пришел к мысли, что зависть Сальери к божественному дару Моцарта не есть самое низшее из чувств. Ведь Сальери завидовал гениальности, значит, понимал ее, мог оценить? А это не всякому дано. Но за большим талантом большая власть. Обаяние таланта всесильно. Только каждый ли может понять это? Что «это»? Талант или его власть над душами других людей? Стало быть, все дело тут опять только во власти? Лишь этого мы всегда желаем, когда завидуем чужому дару? Мы завидуем чужой власти? Но ведь гений нажимает на другие кнопки! Он не хочет этой власти, и не прибегает к ней. Или прибегает? Желает? Если осознает свой дар? Знает ему цену? Но ведь он не пользуется эмоциями страха, а лишь восхищения, восторга. Или для гения страх равен по силе восторгу, который он способен вызвать?
«Интересно, - пришло вдруг в голову Валентину, - а вдруг Марта специально прочитала такое стихотворение? И она ли его написала? Может быть, оно вовсе не ее? Или это был тест? Господи, какие мерзкие мысли лезут в голову! Как же мне добиться чистоты, искренности! До чего я все-таки испорчен своей работой, нельзя же вечно думать обо всех только плохое и всех на свете подозревать. И медитации я так и не научился. Вечно в голове болтается какой-нибудь мусор… Ладно бы, что-нибудь доброе, то так… всякая ерунда!»
За всеми этими размышлениями Валентин Иванович и не заметил, как добрел до медсанчасти. Сегодня дежурила самая молоденькая из медсестер - Верочка. Она укоризненно посмотрела на него и строгим голосом произнесла: «Нарушаете режим, больной». «Я здоровый, Верочка, просто прогулялся по свежему воздуху. У меня и в предписании лечащего врача записано: прогулки на свежем воздухе». «Поздновато уже для прогулок, - уже более миролюбиво сказала Верочка, - да, с праздником Вас! Наконец-то, хоть один Валентин попался, а то и поздравить даже некого». «А что за праздник нынче?» «Как же, день святого Валентина, праздник всех влюбленных. Я в календаре имен вычитала. У нас его не отмечают, конечно, а жаль, такой повод хороший для подарков!» «А какое число сегодня? – спросил Валентин, - я тут в больнице все дни перепутал». «Четырнадцатое февраля! Вы запомните – день святого Валентина, будут у Вас именины». Валентин похолодел: «Да ведь сегодня годовщина вывода войск из Афганистана! – подумал он, - а я не поздравил никого, свинья последняя! Ребята, наверное, звонили, искали меня, а я тут валяюсь. Они отмечают, поди, празднуют… Да-а, вот тебе и день всех влюбленных! Кто он такой, этот святой Валентин? Надо бы узнать…» Валентин Иванович рассеянно поблагодарил Верочку за поздравление и пошел в свою палату, спиной чувствуя ее удивленный взгляд.
Переполненный угрызениями совести, Валентин механически переоделся в спортивное трико, аккуратно повесил рубашку и костюм на казенные металлические «плечики», которые он еще в первый день из гигиенических соображений обмотал стерильным бинтом, и сел на кровать. Для него война в Афганистане закончилась в 1986 году. Он, конечно, следил за тем, как развиваются там события, перезванивался и переписывался с боевыми друзьями, но считал участие в этой войне не самым героическим фактом своей биографии. Многое он там понял… Валентин достал из-под подушки блокнот, открыл последнюю исписанную страницу и решил продолжить свои воспоминания. Может, пригодится когда-нибудь. Ему очень хотелось написать что-нибудь стоящее, яркое, передать свои чувства, мысли, эмоции. Главное, момент своей трансформации. Но как это сделать? Он был неплохим рассказчиком, язык у него вполне прилично подвешен, но почему, когда дело доходило до изложения тех же самых событий и фактов на бумаге, невероятное косноязычие овладевало им?

 В июне 1986 года из третьего Особого отдела КГБ СССР по 40 Армии была получена информация о том, что заместитель командира батальона афганской милиции (Царандой) майор Исмаил дважды с элементами конспирации заходил в здание консульства Пакистана в городе Джелалабаде. От агентуры и доверительных источников в составе советского батальона охраны аэродрома стало известно, что Исмаил имеет неслужебные товарищеские контакты с командиром взвода этого батальона Олегом Ефремовым. Последний со своим взводом находился на отдельном, достаточно удаленном, посту, где контролировался командованием батальона периодически и потому имел относительную свободу действий. Как следствие, его контакты с майором Исмаилом проходили практически бесконтрольно. В то же время, в соответствии с инструкциями командования, военнослужащие ограниченного контингента советских войск в Афганистане обо всех несанкционированных контактах с иностранцами, в том числе и с афганцами, должны были немедленно докладывать командованию. Соответственно, я и хотел использовать это обстоятельство как предлог для проведения доверительной беседы с Олегом.
Однако, метод давления и ссылки инструкции использовать не пришлось. Олег сам достаточно подробно рассказал о своих контактах с афганцами, в том числе с майором Исмаилом. Оказалось, что инициатором контакта являлся Исмаил. В ходе встреч он активно интересовался у Олега вопросами, представлявшими служебную тайну. Учитывая все это, с Олегом были установлены доверительные отношения, и отработано задание на продолжение контактов с Исмаилом уже под нашим контролем.
Я мог быть вполне удовлетворен сегодняшним днем: хотя внешне эпизод с Олегом выглядел как рутинная работа контрразведки, на самом деле это был, как говорится в наших кругах, хороший задел на перспективу, работа на дальний результат.
Дело в том, что именно сейчас мы были крайне заинтересованы в расширении наших разведовательных и прежде всего агентурных возможностей в посольских резидентурах стран, активно помогающих душманам. Перевербовка Исмаила могла бы стать важным шагом в этом направлении, если только подтвердятся данные о его сотрудничестве со спецслужбами Пакистана. В этом плане Олег, как я полагал, мог бы оказаться очень полезен для создания условий по его захвату, когда на то будет свое время и условия. С таким предложением я и вышел к руководству отдела.
Мое начальство, однако, сходу давать «добро» отказалось. И это понятно – вербовка и перевербовка агента из враждебной среды есть сложное и острое мероприятие. Всеми спецслужбами мира оно признается как высший пилотаж в искусстве разведки и контрразведки. И только в крайних случаях оправдано его проведение без достаточно детальной подготовки и «в лоб». Ведь для вербовки необходимо заранее представлять себе все слабые и сильные стороны характера «объекта», особенности психического склада его личности, ценностные ориентиры и многое, многое другое, что позволит предусмотреть все вероятные варианты развития вербовочной беседы, способы блокирования нежелательных вариантов ее развития и т.п. За этим, как правило стоит многодневная, а то и многолетняя, кропотливая работа, которая часто ведется людьми далекими от этой сферы деятельности, оказавшимися случайно осведомленными с ее отдельными какими-то фрагментами и воспринимается как низменное стремление совать нос в чужие дела, заглядывать в чужие спальни, подсчитывать пустые бутылки в милых беззаботных компаниях. Ну, что ж, такова жизнь! Это издержки профессии, но ни одна спецслужба мира без этого не обходится.
Пожалуй, единственным моральным «компенсатором» этих издержек является то чувство волнующей дрожи, которое возникает у оперативника в самый канун вербовки, как у охотника в решающий момент охоты на редкого и ценного зверя, или перед свистком рефери в финальном поединке двух гигантов. В сущности, вербовка и есть поединок двух интеллектов, как говаривал мой высокий начальник Александр Иванович Макеев – единственный из начальников этого ранга, за здоровье которого непременно поднимали тост в компании военных чекистов.
К нему-то мы и были приглашены вместе с начальником отдела после моего рапорта об установлении доверительных отношений с Олегом и планах его использования при подготовке вербовочного мероприятия в отношении Исмаила. Впрочем, под этим именем он проходил в последний раз. В дальнейшем во всех оперативных документах использовалась присвоенная ему мною кличка «Ворон».
На приеме у Макеева выяснилась причина задержки с подписанием моего рапорта и приглашение «на ковер». Оказалось, что в Особом отделе Армии на «Ворона» давно велась оперативная подборка, и он, в сущности, хорошо известен и изучен в оперативном плане. Руководство только выбирало подходящий момент для создания вербовочной ситуации. Так что мой рапорт оказался весьма кстати.
Генерал приказал обобщить все имеющиеся на «Ворона» материалы и разработать дальнейший план проведения вербовки с учетом результатов состоявшегося обсуждения. Основой вербовки должны были послужить имеющиеся данные о его связях с Пакистанской разведкой.
Спустя два дня, на встрече с Олегом ему было поручено пригласить «Ворона», якобы с целью отметить годовщину окончания училища. Поскольку, они и ранее по разным поводам, в основном, по инициативе «Ворона», устраивали маленькие посиделки, это должно было выглядеть вполне естественно.
С местом размещения группы захвата определились легко. Рядом с жилым помещением всегда находился дежурный БТР, и группа должна расположиться там, а один из бойцов должен будет по моему сигналу заранее покинуть его и укрыться за броней. Момент этот тоже определится мною, благодаря слуховому контролю за ходом встречи по условной фразе Олега в конце встречи: «Ну, что, пора?» Провожая «Ворона» при подходе к БТР, Олег попросит его обождать, так как он, якобы, забыл сигареты. В этот момент и будет осуществлен захват.
Благодаря слаженным действиям участников операции, подготовительный этап прошел успешно. Как и планировалось, в момент остановки у БТР «Ворон» был сбит с ног бойцом, находившимся вне брони и схвачен присоединившейся к нему группой захвата. Оказать сопротивление он не успел, но было видно, как он взбешен, пытаясь отыскать взглядом Олега. Олег, естественно, не был посвящен в истинные цели операции, и на этом его миссия завершилась.
«Ворон» в наручниках был доставлен в расположение батальона охраны аэродрома, где по договоренности с командованием у нас было свое небольшое залегендированное помещение, использовавшееся нами реально для срочных кратковременных контактов с источниками информации.
Для проведения основного этапа операции в нашем распоряжении имелось достаточно времени, поскольку ее начало специально было спланировано на вечер четверга, а пятница, по афганским законам, являлась нерабочим днем для государственных служащих, к коим относились и военнослужащие.
Вербовочную беседу, как и было запланировано, начали с требования дать пояснение по поводу его конспиративных контактов в консульстве Пакистана в Джелалабаде, ибо это прямо указывает на его причастность к враждебным действиям с позиции консульства против афганских вооруженных сил и ограниченного контингента наших войск. «Ворон» отрицал эти обвинения, несмотря на предъявленные ему фотодокументы и явно демонстрируемую нами готовность применить меры физического воздействия.
При подготовке к мероприятию, изучая материалы оперативной подборки на него, мы обратили внимание на имевшиеся сведения о его панической боязни принять позорную для мусульманина «смерть без крови», то есть через повешение, удушение и прочее. Дав понять, что мы намерены идти на крайние меры, я приказал вывезти его к берегу полноводного канала, протекавшего неподалеку, и привязать к шее и ногам большие камни, способные удержать его тело на дне. «Ворон» оставался невозмутимым до тех пор, пока вода не закрыла его горло, и я уже стал сомневаться в успехе, когда вдруг раздался жуткий крик и лицо его приняло выражение крайнего ужаса. Энергичные движения головы очевидно должны были означать его готовность говорить. Какое чувство сработало нам на руку? Страх ли позорной смерти, или страх вообще, трудно сказать. Да я и не пытался это понять. Одна мысль мелькнула в голове: «Вербовка, практически, состоялась!» Какой-то эйфории или особого энтузиазма, однако, я по этому поводу не ощутил. Не знаю даже, довел ли бы я начатую экзекуции над «Вороном» до конца, не подай он своевременно сигнал о своем поражении. Я сделал знак, и его тот час же вытащили из воды, развязали и увезли в отдел. Там он уже без какого-либо сопротивления рассказал об обстоятельствах его вербовки пакистанской разведкой, сотрудниках, контактировавших с ним, условиях связи и так далее. В общем, все то, чем обычно закрепляется вербовка агента.
В дальнейшем, для более эффективного его использования он был передан на связь сотруднику разведотдела Особого отдела КГБ по 40 Армии, и насколько мне известно, работал успешно.

Валентин отложил блокнот. Это было его последнее дело в Афганистане. Вскоре он получил контузию и был отправлен на лечение в Советский Союз. Последнее, что он помнил перед тем, как прозвучал тот злополучный взрыв, крик сержанта: «Ложись!» Видимо, их маленький отряд напоролся на мину-«лягушку», которые итальянцы охотно поставляли в Афганистан.
Очнулся он в какой-то пещерке. Валентин приметил вход в нее еще до взрыва, снаружи скала, в которой она находилась, показалась ему похожей по очертаниям на нерукотворную пирамиду. Слишком ровные и правильные были грани у нее. Он тогда еще удивился подобному сходству. Сержант, по имени Виталий, склонился над ним. Губы его шевелились, вероятно, он что-то говорил, но Валентин не слышал ни единого звука. Уши были, словно забиты ватой. Сержант понял это и знаками попытался объяснить, что пойдет звать на помощь. Они дождались темноты. Это была ночь полнолуния. Виталий выскользнул из пещеры, оставив Валентина одного. Он сидел некоторое время, с наслаждением прильнув спиной к прохладной стене, у него начинался жар.
Наконец, веки его смежались, он задремал, и вдруг ему показалось, что кто-то склонился над ним. Действительно ли Валентин открыл глаза, или это был бред, сейчас, да и тогда, он не мог ответить себе на этот вопрос. Свет полной луны заливал пещерку почти целиком, и он с удивлением обнаружил себя, лежащим в самом центре своего небольшого убежища. Валентин увидел перед собой благородное лицо пожилого бедуина в странном головном уборе. Борода и густые волосы были белоснежными. В голове прозвучали вдруг слова: «Чела, отдели Реальное от нереального в своей душе. Что реально в тебе, а что нет?» Бедуин исчез, словно растворился в воздухе. Тело Валентина становилось легче и легче. Оно как будто начинало пониматься в атмосферу, ослабляя силы притяжения. Необычайное счастье испытал Валентин. Ему казалось, что он стал неким светом и сливается со светом еще большим, чистейшим, прекраснейшим. И душа его радостно устремилась на встречу этому Свету.
Дальнейшее он узнал от ребят, которые пришли за ним. Валентина они нашли без признаков жизни, и на носилках доставили в место расположения их бригады. Врач уловил слабое сердцебиение. Попытки привести его в чувство, не дали результатов. В таком состоянии он пролежал тридцать восемь часов. Очнулся Валентин сразу. Бодрым, энергичным, к нему вернулся слух, и даже следов контузии обнаружено у него не было. Но его все же отправили домой.
Ни одному человеку на свете не рассказывал Валентин об этом удивительном происшествии. И только перед самым отъездом он попросил сержанта сходить с ним к той пещерке. Виталий по дороге рассказал ему, что уходя, он оставил Валентина сидящим у стены, но когда привел за ним ребят, то они обнаружили, что лежит он в самом центре, а с потолка светит тоненький лучик света прямо ему в сердце, словно указывая на что-то. Ребята тогда подумали, что в потолке пещеры есть небольшое отверстие, через которое пробивается лунный свет. Валентин с сержантом тщательно обследовали то злополучное место, но ни одной похожей скалы с пещеркой так и не нашли.

Марта пришла ровно в назначенное время и принесла аккуратно заполненные бумаги. Валентин Иванович внимательно просмотрел их и отпустил ее оформлять отпуск. «Только Вы обязательно зайдите ко мне потом, - попросил он, - надо еще кое-что обсудить». Марта чувствовала некоторую неловкость после вчерашней вечеринки. Резкий выпад Ирмы был ей крайне неприятен, и она хотела извиниться перед Валентином Ивановичем. Он же говорил с ней несколько суховато, исключительно о делах и не давал ни малейшего повода заговорить о «девичнике».
Оформив отпуск, Марта вернулась в палату. «У меня к Вам личная просьба, - сказал Валентин, смущенно улыбаясь, - я тут набросал некоторые заметочки про свои Афганские похождения. Не могли бы Вы их посмотреть и дать свою оценку моему литературному дарованию, вернее, вынести приговор моей графомании. Может ли что-нибудь из них получиться, или не стоит время тратить? Да и надо ли это кому-нибудь? Интересно ли? Только, пожалуйста, без реверансов. Не бойтесь меня обидеть. Договорились? А у Вас есть стихи про любовь? Я очень люблю лирику». «Я не пишу «про любовь». Мне кажется, что это спекулятивная тема. На ней легче всего заработать себе имя. Да и ниша эта заполнена такими именами! Не мне чета. Я Вам принесла одно стихотворение. Оно сегодня написалось… пока плиту от кофе отмывала…» Марта протянула ему сложенный вчетверо листочек бумаги, попрощалась и ушла с его блокнотом в руках.
Валентин развернул листок и прочитал.

Пятипало, кленово Таинство,
Не откроется – не проси.
В этих листьях опавших равенство
Пентатонике Дебюсси…

Не особого и не нового –
Быть ли может с опавших спрос? -
В пятилучье листа кленового
Ветер-ветренник не принес.

Подбираюсь к листу художником,
С каждым шагом кладу мазки –
Цель одна, хоть путей к ней множество:
Чьи на душу беру грехи?

Нарисован. Не лист, а чудище,
Неумело и тяжело –
Вам снегирь воробьем почудится
Сквозь невымытое стекло!

Стоит дешево поиск истины:
Т а к, приблизившись, посмотреть.
Гигиена лечебной близости,
Чтобы ближнего не жалеть…

И живут – бередят да маются,
Каждой осенью листья жгут.
Пятипало, кленово Таинство –
Потому, так весну и ждут.




Глава 4
Каждому свое


«Как ты метешь пол! Кто тебя учил так держать веник? И вообще, почему не взять пылесос? – распекала Ирма Марту. – Ведь для чего-то он служит…» «Служит, служит. Пока его вытащишь, соберешь, потом разберешь, потом мешок вытряхивать надо. Это очень долго, еще он гудит и мешает думать. А когда веничком машешь, можно даже стихи сочинять, - оправдывала Марта свою нелюбовь к пылесосу, - тебе хорошо, у тебя тетенька приходит убираться раз в неделю». «Могу и тебе прислать, если пожелаешь, она только рада будет подзаработать лишних двадцать пять рублей». «Я не могу себе этого позволить, у меня муж низкооплачиваемый». «Это он тебе сказал, или отдел кадров?» Марта уже пожалела, что вспомнила про мужа. Сейчас Ирма опять скажет все, что она о нем думает.
Марта решила быстренько перевести разговор в другое русло: «Ты не забыла, зачем мы пришли? Надо пересмотреть мой гардероб и решить, что мне взять с собой. Я до сих пор не могу поверить, что поеду в Египет. Прямо, как в сказочном сне…». Она отнесла на кухню совок с мусором, веник и открыв шифоньер, достала из него летнюю одежду. Разложив ее на диване, Марта сделала приглашающий жест рукой: «Вот, выбирай!» Ирма брала в руки поочередно каждую вещь и, брезгливо морщась, откладывала в сторону. «И это все? – грозно спросила она, - не густо». «Скорее всего я там буду днем ходить в белом халате, а на вечер вполне можно что-нибудь набрать… - оправдывалась Марта, - вот футболки, например, шорты вполне даже ничего. Чем ты недовольна?» «Я недовольна тем, что твой мужик по полгода проводит в Женеве, а у тебя нет ни одной приличной вещи. Сплошной «самострок». «Он говорит, что сложно без примерки покупать, у меня фигура не стандартная. Рост большой, а размер маленький». «Поэтому, он нашел себе стандартную и ей все покупает без примерки, исключительно на ощупь, да?» «Эта тема не вызывает у меня энтузиазма, - сказала Марты твердо, - давай не будем ее касаться». «Почему же? Ты должна, наконец, на что-то решиться. Вечно так продолжаться не может». «Ты же сама говорила: ничего не знаешь – голова не болит, а я вроде, как не знаю, и мне хорошо…» «Хорошо – это когда ты на сто процентов уверена, что хуже быть уже не может! Тогда заведи себе любовника». «Чтобы точно знать, что хуже быть уже не может? Поздно мне уже любовников заводить, лет десять назад надо было, а теперь…» «Лучше поздно, чем никому, самое время, сын вырос, муж тоже. Можно обоих отпускать гулять без присмотра». «И все же, прошу тебя, давай сменим тему!» - настаивала Марта. Подруга обиженно помолчала пару минут.
«Пойдем ко мне, - сказала, наконец, Ирма решительно, - у меня летних вещей полно, что-нибудь тебе подберем. Нельзя же такое барахло везти в Египет, честное слово!» «Мне твои вещи коротки будут, а потом я не люблю в чужом ходить, хоть мы и подруги, но у меня сразу появляется ощущение, что я начинаю думать как ты и даже говорить, понимаешь?» «Не понимаю. Это все твои прибабахи. Начиталась книжек разных про ауру и несешь всякую чушь!» «Да, кстати, про ауру. Вчера санитарочка одна на работе рассказала историю, я смеялась до упаду. К ее мужу пришел друг с бутылкой водки. Она их, естественно шугнула, а друг говорит: «Не ругайся, у меня горе. От меня жена ушла». А санитарочка наша возьми, да и ляпни: «Тоже мне, горе, она у тебя давно гуляет напропалую, радоваться надо…» «Ладно бы просто ушла, сказала бы: не люблю я тебя, Витя, ты маленький, толстый, лысый, так, ведь она знаешь, что сказала? «У нас с тобой ауры разные!». Можешь ты мне объяснить, что это за аура такая?» «Ну, и она, конечно, его послала к тебе за разъяснением?» - фыркнула Ирма. «Что ты! Мы про это не говорим. У меня на работе никто понятия не имеет, чем я интересуюсь, что знаю, да что читаю». – Марта даже замахала руками. «Неужели ты действительно веришь серьезно во всю эту чепуху? Аура, карма? Не лень тебе время тратить на такое чтиво?» «Ты же веришь как физик в теорию относительности? Вот и я верю, что существует закон кармы. Я, конечно, не все пока понимаю… мне бы учителя грамотного…» «Вздор все это! Ты просто суеверный человек! Вот узнает про твои «интересы» Валентин Иванович и не возьмет тебя в Египет. А то еще в лагеря упечет лет на десять. Читай ему стишки свои побольше, ты же там, как на ладони». «Он не узнает… А потом мне кажется, что он – порядочный человек». «Да, как сказал один писатель: самый порядочный из непорядочных. Это очень утешительно». «Наша семья уже свое в лагерях отмотала… - сказала Марта и невесело усмехнулась, - дед, бабка, может, и за меня отсидели…» «Это будет решать Валентин Иванович», - ехидно сказала Ирма.
Они попили чаю и Ирма ушла, крайне недовольная упрямством Марты и ее скудным гардеробом, без комментариев положив на стол несколько открыток с видами Египта.

Валентин Иванович, отлежав в стационаре «свою неделю» вышел, наконец, на работу. Придя в отдел, он обнаружил в своем кабинете молодого оперативника Юру Судкевича и капитана Гусева. Гусев назидательно говорил: «Так вот, ты хоть раз в неделю на работе на стуле заночуй, но жена должна быть приучена, что тебя ночью может не быть дома! Понял?» «Чему молодежь учишь, Гусев? Парень женат без году неделя, а ты уже наставляешь его, как жену обманывать, - возмутился Валентин. – Он и без тебя научится, когда время придет». «Ты не встревай, Иваныч, без меня он долго будет учиться и шишек на лоб насобирает. Ты, Юра, пример с Батраченко не бери, ему никто не указ. Он у нас убежденный холостяк, за что его бабы и любят. И к начальству, Юра, будь поближе, радей, да не за страх, а за совесть. Начальство наше добро помнит… Ну, и зло, конечно, тоже…». Гусев был прирожденной «шестеркой», но по любви, а не за деньги. Он рад был услужить начальству по всякому поводу, может, оттого и сидел на своей должности без повышения чинов и званий уже седьмой год. О нем, словно всегда забывали при «раздаче слонов», но Гусева это, видимо, не задевало. Он был не обидчив и не злопамятен.
Валентин отпер сейф, достал оттуда папки с материалами по Тульской футбольной команде и углубился в их изучение. Его удивило, что второй тренер был по национальности караим. «Редкая птица. Надо будет познакомиться с их обычаями. Они, кажется, малочисленны и строго блюдут свою веру, - подумал Валентин, - надо за ним присматривать. Караимы – народ хитрый». Гусев все продолжал бубнить Юре всякую ерунду, мешая Валентину сосредоточиться. Валентин бросил на него многозначительный взгляд. «Ухожу, испаряюсь, исчезаю, - Гусев изогнулся в поклоне, - все понял. Давно мы у тебя в гостях не были, Иваныч, поди запасы пропадают. Праздник ты свой замылил…» «Да, мне никто не звонил? – вспомнил Валентин, - ребята мои…» «Названивали, а то как же! Мы сказали, где ты есть. Они собирались тебя навестить, да мы их удержали, говорим, выпишется скоро. Там телефоны у тебя на столе под стеклом, я записал, кто звонил». Гусев был очень рад, что смог услужить Валентину. Кто бы еще это сделал без него! Валентин поблагодарил его и взглядом показал на дверь.
В конце рабочего дня Валентин зашел к начальнику. Виктор Павлович с кем-то кокетливо и ласково ворковал по телефону, но, увидев сотрудника, сразу попрощался, своим любимы словечком «целоваю». «Дама, - сразу определил Валентин. – Вот старый греховодник! А почему, собственно, старый? Вполне еще молодой. Но я ведь точно знаю, что дальше разговоров у него дело не заходит. Жену свою любит до страсти».
Валентин отрекомендовал ему Марту в качестве медсестры. «Это Васильева? Муж у нее то и дело за границей? Да, она – человек проверенный. А почему он ее ни разу с собой не вывозил?» «Так ведь он до полугода, а с семьей от девяти месяцев», - ответил Валентин. «Говорят, у него служебный роман. И очень бурный. У девицы муж в армии, ну, она на физика и «запала». Кандидат наук, выездной. А?» Валентину был неприятен этот разговор, и он сказал только: «Я не знаю…». «Все ты знаешь! Жену его жалко? Ты, часом не того?» «Виктор Павлович! Стал бы я ее рекомендовать! Что я институтка неопытная, что ли? И она не в моем вкусе». «Да, доска, два соска!» - захохотал начальник. «Вам бы все шутки шутить», - смутился Валентин. Он не переносил пошлых шуток о женщинах, даже о незнакомых. Виктор Павлович почувствовал это и круто сменил тему разговора. «Какая у тебя заколка шикарная на галстуке! Золотая, с сапфиром! Что-то я раньше ее не замечал, где взял? Только не говори, что сам купил такую изящную вещицу». «Нет, это мне дама сердца подарила на 23 февраля, еще два года назад». «Любят тебя бабы, Батраченко! А ты их?» «И они меня…» - отшутился Валентин.
Дома за неделю его отсутствия скопилось много пыли. Валентин прибрал квартиру, лег на тахту, включил магнитофон и надел наушники. Он больше всего любил слушать Верди, особенно, «Небесную Аиду», и еще «Грезы любви» - третий ноктюрн Ференца Листа. «Господи! Как хорошо дома! На кой ляд мне этот Египет!» Незаметно для него самого хоровод мыслей в голове вдруг улетучился, звуки музыки в наушниках заполнили все его существо, стали четче, как бы обрели окраску. Сознание раскрылось и душа устремилась ввысь, как тогда, в пещере Афганистана. Какая-то странная геометрия поплыла перед его внутренним взором, прекрасная, космическая, он, словно услышал музыку Сфер, и опять лицо того человека всплыло в его памяти. И он услышал: «Божественная Мать – есть Все. Она – священный огонь творения». Медитация сама собой перешла в сон, спокойный, чистый, глубокий, без сновидений.

После ухода Ирмы Марта решила простирнуть свои футболки. «Они вполне и даже, - уговаривала она себя, - и чего это она носом крутила? Вот эту я почти не носила, она новая совсем. Так, одела пару раз… Неужели я поеду в Египет! Лишь бы ничего не помешало! Египет, Египет, до дна, до капли выпит, - напевала она, - тьфу, какая чушь в голову лезет! Мне бы только чего-нибудь рифмовать! Правильно мой муж говорит: когда стираешь, голова у тебя свободна, вот и сочиняй стихи». И она начала сочинять.

Здесь зима чередуется с летом.
Нереально для нашего мира
Опаленное солнечным светом
Бледно синее небо Каира.

И пески засыпают шальные
Снежный наст, словно хрупкий папирус,
В Подмосковные дали льняные
Мне подмешан Египетский вирус.

Зыбкий сон, не смущаясь, тревожа,
Входит грусть на заре египтянкой –
На богиню Исиду похожа
Горделивой, надменной осанкой.

Марта вытерла руки и пошла записывать стихотворение. «Кажется у меня начинается паранойя. Это прискорбно, - подумала она. – Ладно, буду писать, все, что приходит в голову, а там посмотрим, выкинуть всегда проще, если есть, что выкидывать!» Но выкидывать что-либо ей всегда было жалко, у нее скопилось неисчисляемое количество листов бумаги исписанных, исчирканных со всех сторон, наброски, фразы, столбики рифм – следы мучительного поиска нужного слова. Все это лежало грудой в комнате на подоконнике и носило в доме кодовое название «лапописи». А родилось это название оттого, что раньше у них жила кошка по кличке Рыся. Гулять ее не пускали из страха, что она может набраться блох или вовсе пропасть, и она мстительно время от времени писала на рукописи Марты, которая любила писать на больших листингах с перфорациями по бокам. Там было много места для правки и различных пометок. Хозяйка ругалась на Рысю, полоскала листы под краном, а потом сушила на балконе, прикрепив прищепками к бельевой веревке. По сему поводу сын как-то сказал: «Может быть, она думает, что это ее лапописи?» Так словечко и закрепилось за черновиками.
Марта включила «Маяк», чтобы проверить будильник и завести его на утро. Она всегда боялась опоздать на дежурство и бдительно следила за часами. Прозвучали сигналы точного времени, затем пять минут новостей, и вдруг полилась музыка. Марта замерла, не в силах пошевелиться. Она не знала, что это за произведение, кто его автор, в чьем исполнении оно звучит. Музыка заключила ее, словно в какие-то магические объятья, заставляя тревожно и радостно биться сердце, открывая его навстречу прекрасному и нечеловеческому счастью. Из глаз Марты брызнули невольные слезы. Они были одновременно и слезами печали, трагического предчувствия беды, но они же, словно очищали душу, смывали с нее всю муть. Она дослушала произведение до конца на одном дыхании, затем диктор объявил: «В исполнении «Виртуозов Москвы» прозвучала «Небесная Аида» Джузеппе Верди». За эти несколько минут, что она слушала музыку, Марта прожила, казалось, целую жизнь. Нет, даже не прожила, а вспомнила всю свою жизнь. Но это была не ее жизнь. У нее не было в этой жизни брата, который умирал на ее руках, она не была чернокожей рабыней. И сердце ее не рвалось на части, делая выбор между возлюбленным и семьей. Чью же жизнь она вспомнила? Почему она казалась ей такой реальной? Столько личных переживаний было связано у нее с этой музыкой! Почему? Марта не знала еще ответа на этот вопрос. Есть время разбрасывать камни и есть время собирать их.
Марта была только в самом начале своего мистического пути. Она ступила на первую ступеньку. Приближался первый час ее ученичества.
С приходом перестройки на Советский Союз обрушилась лавина разнообразной литературы. Изголодавшийся, всегда охочий до печатного слова, русский «интель» кинулся читать все подряд. Пастернак, Набоков, Бердяев, Кастанеда, Гурджиев, Даниил Андреев, Юнг, Алиса Бейли, Блаватская, Рерих - все перемешалось в горячих девственных мозгах и будоражило любопытствующие сознания.
Светловолосые, голубоглазые шаманы камлали исступленно по городам и весям многонационального государства, новоиспеченные гуру с русскими именами и вологодским «прононсом» предприимчиво торговали мантрами, обучая доверчивых неофитов трансцендентальной медитации под священные индийские раги, народные целители лечили по фотографиям от всех мыслимых и немыслимых болезней, напропалую заряжая продукты, косметику, воду и аккумуляторы космическими энергиями. На телеэкранах замелькали суровые лица экстрасенсов, избавляющих своими магическими пассами от килоидных рубцов времен Куликовской битвы и энуреза. Словом, не утонуть во всем этом бурном и полноводном море разнообразной беллетристики, оккультизма и мистики, становилось все труднее и труднее. Тогда на выручку пришли толпы миссионеров от всевозможных сект и религиозных общин. Кто из них по любви, а кто за неплохие деньги, охмуряли они наивный советский народ экзотикой восточных и прагматизмом западных вероучений. Рвение новообращенных сильно подстегивало отсутствие на прилавках магазинов спиртного, сосисок, копченой колбасы и сливочного масла. Конечно, далеко не всех устраивала подобная сублимация, но адепты не переводились, напротив, число их непрерывно множилось и росло.
Все эти духовные нововведения не обошли стороной и маленький научный городок. У них завелся собственный гуру, массажист из местной поликлиники, который три раза в неделю собирал свою паству на коллективные медитации в актовом зале городского ПТУ. И хотя он не выдерживал конкуренции с заезжими светилами, у него довольно быстро появился новенький автомобиль, и как говаривала крылатая молва, он же был и единственным покупателем, поспособствовавшим мебельному магазину выполнить, свой полугодовой план. Ходить на эти духовные сборища стало в городке своеобразной модой. Таким образом многие скучающие дамы вели светскую жизнь.
Марта тоже заполучила вожделенную мантру, и даже слыла «отличницей» среди полусотни «ново йогов». Гуру в слух рисковал произносить в ее присутствии столь мудреные слова, как «карма», «трансмутация», «чакры», но в голове у нее была такая мешанина, словно кто-то готовил там экзотический салат из самых немыслимых и не сочетаемых ингредиентов. То есть слова эти она узнавала и вполне понимала к какому месту их применить, но далее этого продвинуться по тернистому пути просветления ей не удавалось. Тщетно твердила она про себя во время коллективных медитаций свою личную мантру, в голове продолжали, как она выражалась, «бегать тараканы». В медитативное состояние она благополучно впадала во время творческого процесса, но бедная Марта даже не подозревала об этом. Более того, если бы ей кто-нибудь грамотный об этом сказал, она бы чрезвычайно удивилась.
Остальные чела, как называл своих учеников их много терпеливый гуру, в большинстве своем, вообще не могли ни запомнить, ни к месту употребить эти классические индийские термины. «Молодое воплощение!» - говаривал в таких случаях обманутый в своих лучших ожиданиях учитель, и тягостно вздыхал, возводя глаза к облупившемуся потолку зрительного зала. Он охотно отвечал на вопросы слушателей, и так как не было никого, кто бы мог его уличить в некомпетентности, то слыл человеком изрядно просвещенным и незаурядным.
Иногда городок удостаивали вниманием гуру более высокого ранга. Они продавали свои мантры, что стоило, соответственно значительно дороже, но и было гораздо престижнее. Выражались они языком еще менее понятным и не щадили мозгов бедных слушателей, совершенно не желая считаться с уровнем их готовности воспринимать столь сложные учения. То и дело звучали такие загадочные слова, как «кундалини», «мандала», «эгрегор», «страж порога», «сизигия», «астральный план», «эфирное тело». Варяжские гости манипулировали ими с пугающей легкостью, давая, тем самым, понять провинциальной публике, присутствующей на их лекциях и практических занятиях, какой невероятно длинный и трудный путь простирается перед ними. Наивные же аборигены, внутренне стыдясь, мысленно прикидывали, во что им обойдется трансмутация кармы. Но так как других искусов, практически, в городке не было, то они покорно вкладывали деньги в свое просветление, заставляя себя с подлинным смирением не слишком безутешно скорбеть по этому поводу.
Приезжих гуру в городке всегда принимали с пышностью и искренним радушием, но будучи вегетарианцами, они сильно осложняли быт хозяев. В домах счастливчиков, которым удавалось заманить вполне коммуникабельных гостей к себе, собиралась тогда толпа народа, желавшего в неформальной обстановке почерпнуть как можно больше тайных знаний, ведрами варились каши с индийскими специями, столы ломились от изюма, орехов, кураги и чернослива. Местные прихожане приносили с собой в качестве добровольных подношений разнообразные сладости и домашние овощные заготовки. После еды воскурялись ароматические палочки и начиналась увлекательная беседа. Говорили, конечно, как правило приезжие учителя. Скорее, они даже вещали, не сетуя на наивные вопросы любознательной, но совершенно невежественной аудитории.
Эзотерический ликбез длился обычно дней десять, нарушая, тем самым, безмятежное течение жизни в городке и добавляя работы налоговой службе местного отделения милиции. Аренда помещения на такой срок стоила по тем временам не дешево, рублей двести, триста. Школы охотно предоставляли по вечерам для таких занятий свои спортивные залы, но оплату предпочитали наличными. Свой «черный нал» они пускали на мелкий ремонт помещений, закупку карандашей и контурных карт, так как в городской казне никогда не находилось для этого свободных денег. Организаторов сих мероприятий вкупе с арендаторами потом долго еще таскали в кабинет майора Кацубы для дачи объяснений. Начальник отдела по борьбе с экономическими преступлениями, не жалея красок, грозно живописал невежественным гражданам ужасающие последствия содеянного, сводя в них насмарку весь результат духовной работы, с таким усердием полученный на практических занятиях по созданию гармоничной личности.
Городок жил в те времена почти полноценной жизнью. Наука была еще жива, заботы о душе стали возможны.





Глава 5
Их нравы


«Танечка, у Вас есть что-нибудь о Египте? – спросила Марта знакомую продавщицу в «Академкниге», - альбомы, монографии… Все, кроме романов. Можно даже о древнем, мифы, легенды…» Танечка удалилась в подсобку и вскоре вынесла оттуда большой художественный альбом с видами Египта и две пыльные толстые монографии каких-то зарубежных археологов. Марта с вожделением смотрела на книги. Продавщица озвучила сумму и выражение счастья мгновенно сменилось во взгляде Марты выражением испуга. Она точно знала содержимое своего кошелька, так как только вчера вечером получила зарплату. У нее не хватало десяти рублей. Танечка за пятнадцать лет работы в книжном магазине приобрела вторую профессию – психолога, она успокоила Марту: «Завтра занесете, мы же Вас столько лет знаем!» «Да, я сейчас у подруги займу… она в соседнем доме живет, - смущенно пролепетала Марта, - пусть книги у Вас пока полежат, можно?» «Забирайте сейчас, завтра не моя смена, могут продать, - не краснея, уговаривала ее продавщица, - знаете, как бывает…» Она энергично сдула пыль с монографий и подала книги Марте.
Выйдя из магазина, Марта некоторое время постояла на крыльце, раздумывая, идти к Ирме без предварительного телефонного звонка или нет. В городке было принято предупреждать о своих визитах, и ее мог ожидать у подруги более, чем холодный прием.
Была суббота и городок еще не проснулся. Редкие прохожие тянулись в булочную и в молочный магазин. Марта решила рискнуть. «Уже одиннадцатый час, - подумала она, поглядев на часы, - думаю, что их сиятельство проснулись… Ну, покусает, конечно, не без того, да мне не привыкать, у меня стойкий иммунитет…»
«Только не говори, что ты рада меня видеть», - предвосхитила Марта реплику Ирмы. «А я и не говорю, - сказала Ирма сварливым голосом, - ты же мне все равно не поверишь. Хронофаги всегда приходят без звонка и норовят украсть у тебя как можно больше времени, обсосать тебя, пока ты тепленький». «Я не буду тебя обсасывать, просто дай мне быстренько червонец, и я мгновенно уйду. А лучше – два, - сделала Марта корректировку, вспомнив, что в доме нет никакой еды, - я задолжала «Академкниге», и булок бы купить к чаю…». Она взялась за ручку двери, показав тем самым, что и правда готова уйти. Ирма устыдилась своей сварливости, и уже почти ласково пригласила Марту на утренний кофе. «Проходи, это я с утра злобствую, да и бардак у меня в квартире. Сегодня Валюшка придет убираться. Ты теперь скупаешь пачками книги про Египет? Тебе деньги девать некуда? Учреди фонд защиты телеграфных столбов от дождя и солнечного света». «Прости меня, но я не виновата – опять ушла на книги вся зарплата», - шутливо пропела Марта экспромт на мотив известного шлягера времен молодости их родителей.
Они прошли в кухню. Ирма ничуть не преувеличивала, там и правда был бардак. Хозяйка разгребла стол, прикидывая, куда бы пристроить грязную посуду, ибо в раковине уже не было места, и принесла две кофейные чашки от дорогого французского сервиза, так как больше чистой посуды в кухне не нашлось. Ирма включила кофеварку, нарезала сыр и ветчину. «Откуда такое роскошество? – полюбопытствовала Марта, - я чуть слюной не захлебнулась». «Мужик передал из Батавии немного денег с Осиповыми, чтобы я долги отдала, ну я их почти все сразу спустила в «Березке», кредиторы мои пока в отъезде, потом займу у кого-нибудь и отдам».
Этажом выше, прямо над тем местом, где сидела Марта вдруг закукарекал петух. Громко и настойчиво. «Что это, - удивилась она, - звонок что ли у них такой?» «Нет, у них действительно живет петух, уже больше года. Сволочь редкая, орет дурным голосом, видимо, на каждый звонок в дверь как собака». – Объяснила Ирма. «Они деревенские что ли? Не могли расстаться с петухом? Или это их тотемное животное?» «Понятия не имею. Там по-моему живет начальник твоего Валентина Ивановича. Я с ними не общаюсь. Это дурной тон, дружить с сотрудниками КГБ, да еще семьями. Тебе приятно было бы встретить их у меня в гостях на каком-нибудь «пати»?» «Мне совершенно все равно. Ей-богу, ты преувеличиваешь, по-моему они совершенно нормальные люди в близком общении…» «Не знаю, не проверяла. И проверять не собираюсь. Я не так неразборчива в своих знакомствах, как ты», - назидательно и надменно сказала Ирма.
Марта решила сменить тему, но опять не слишком удачно: «На той неделе к нам приезжают учителя Ошо медитации, будут разучивать с нами интересные техники. Они очень грамотные. Там женщина одна этим руководит, Мадэва, и ее ассистент. Хочешь со мной пойти? Это очень интересно, ты сама убедишься». Ирма прямо взорвалась негодованием: «Ты спятила! Я, взрослая, разумная женщина, пойду на эти дурацкие сборища! Да, как тебе мог прийти в голову такой вздор?» Марта смутилась. «Ну, что ты так кипятишься? Разве тебе не интересно узнать что-то новое? Попробовать то, чего раньше никогда не делала?» «Твоя беда в том, что ты слишком разбрасываешься. Ты слабохарактерная и совершенно не умеешь говорить слово «нет». Тебя таскают в разные стороны, и ты во всякое модное учение кидаешься, очертя голову. Зачем тебе эта чепуха? Ты индуска что ли? Так ей родиться надо, а стать никак нельзя. Твое дело писать стихи. Ты умеешь это делать. А вместо этого ты зарыла талант в землю и тратишь время на, якобы постижение какой-то чуши! Хочешь изучить душу, даже свою, займись психологией. По крайней мере, это хотя бы наука. Неужели ты всерьез веришь в переселение душ? Почему же мы тогда совершенно ничего не помним из своих прошлых воплощений? Никто не помнит. Может быть, я кажусь тебе циничной, но это же чистый вздор! Ты видела, хотя бы одного человека, кроме душевнобольных, кто бы вспомнил, что с ним было в прошлой жизни? Ну ответь? Мочишь? Потому что нет таких людей! Нет и быть не может! И вообще, исповедовать чужую религию, живя в славянской республике, безнравственно, если хочешь. Ты все равно никогда не сможешь постичь ее дух, а только букву. Ну, не глупо ли это? Нет, ты мне ответь», - продолжала наседать Ирма на подругу. Марта молчала, она не видела никакого смысла в этом споре глухого со слепым. Ей было немного обидно. Пусть Ирма не разделяет ее интересов и убеждений, но почему она вообще не хочет допустить, чтобы Марта их имела? Разве плохо чем-нибудь интересоваться? Нельзя же сидеть всю жизнь и плесневеть перед телевизором! «Господи, да у Ирмы же нет телевизора, - вдруг сообразила она, - Михайловы принципиально его не покупают. Ирма только книги признает и читает их запоем». Марта устыдилась своей досады на подругу и оттого продолжала молчать.
 Чтобы как-то развеять напряженную атмосферу, вызванную этим разговором, Ирма включила магнитофон. Зазвучали ритмичные американские хиты сезона 1969 года, когда они с мужем и дочерью жили два с половиной года в Америке. «Давай лучше займемся аэробикой, надо маленько жиры растрясти, студень чавкающий, слизь киселеватую - предложила она миролюбиво, - дать тебе трико, хани?» Со времени своего пребывания в Америке, «хани» - «дорогая», «медовенькая» - было любимым словечком Ирмы. Употребляла она его не часто, но означало оно, что она приносит свои извинения и хочет добиться полного примирения.

В это самое время в квартире этажом выше Виктор Павлович принимал у себя на кухне своего друга и подчиненного Валентина Ивановича Батраченко, о чьем приходе и возвестил петух по кличке Пиастр, громко кукарекая и яростно хлопая крыльями. Это был день рождения жены Виктора Павловича и Валентин пришел с букетом роз и коробкой конфет. Именинница убежала в парикмахерскую, а мужа оставила варить овощи для салата. Виктор Павлович сидел на кухне грустный и попивал коньяк.
«Проходи сюда, пригласил хозяин гостя. Так, ты вечером не придешь? Маринка обидится». «Никак нет, - сказал Валентин, - у меня рандеву… Подруга из Москвы приезжает…» «Приводи и подругу! Очень хорошо, а то мы вечно голову ломаем, кого тебе в пару приглашать, и ни разу не угодили…». «Ее лучше не демонстрировать. У нее рот не закрывается». «Зачем же ты с ней общаешься? Что за мазохизм?» «Могут же быть у женщины другие достоинства, - смущенно сказал Валентин, - иногда она молчит…». «Ладно, ладно, как знаешь. Жене скажу, что ты еще после больницы не окреп».
«Что это Вы с утра? – Валентин кивнул на бутылку, - до гостей-то доживете?» «Подлец я, вот что, вчера только и узнал об этом. Чуть не совершил низкий поступок. Представляешь, друга предал!» «Какого друга? Что случилось?» «Даже стыдно признаваться, ты меня презирать начнешь… и будешь прав!» «Да, объясните, наконец, я ничего не понимаю», - взмолился Валентин. Виктор Павлович тягостно вздохнул и кивнул головой на Пиастра, который важно ходил по кухне и подбирал с пола очищенные семечки, разбросанные в изобилии. «Был вчера с ребятами в бане, ну, как обычно по пятницам… кстати, а ты почему не пришел? Может, удержал бы меня от подлости». «Я же вчера в Главк ездил, вернулся усталый, как черт! Дорога тяжелая, снег, слякоть, не хотелось никуда тащиться, - объяснял Валентин, - Вы не отвлекайтесь, я Вас слушаю». «Выпили, конечно, Щекин был из Москвы, а Гусев – подлец – возьми, да и спроси меня: «А как там Ваш петушок поживает?» Все ему надо знать, любознательный сильно, прямо, как врач в поликлинике. Хорошо, говорю, растет. Ну, Щекин ко мне пристал, что за петух, да откуда. Я ему все рассказал про Пиастра. Выпили еще, а он вдруг говорит: «А слабо тебе, Палыч, петуха своего для друзей зарезать и суп сварить из домашней откормленной птицы? На что он еще нужен? Не своей же смертью ему помирать! Да, и кур он не топчет, тоскует, поди?» Ну, я, спьяну и согласился. «Ладно, говорю, завтра съедим Пиаструшку», да весело так говорю, радостно, будто только этого случая и ждал, чтобы его съесть. Утром проснулся, настроение уже не то, сам понимаешь, жалко уже Пиаструшку, а обещал! Люди ждут. Взял его подмышку и понес, а он даже не сопротивляется, только «ко-ко» и сказал. Несу его по улице, народу – ни души, все еще спят. Я с ним разговариваю, прощенья прошу, объясняю, что обещал по пьяной лавочке его зарезать и сварить друзьям суп. Он опять «ко-ко», понятно, значит, хозяин. У меня аж слезы потекли, сердце жмет – нет сил. Плетусь, еле ноги переставляю. Дошел до подъезда Гусева. Уже и руку к двери протянул. А потом вдруг думаю: «А пошли Вы все…» Бегом отнес Пиастра домой, пошел на рынок и купил им курицу деревенскую, парную, уже ощипанную, принес, отдал, говорю: «Жрите, сволочи!» и прямиком домой. Вот, начистил ему семечек, пусть ест, может, простит меня, подлеца». Валентин хохотал до слез, а Виктор Павлович достал еще горсть кедровых орехов и трудолюбиво принялся их разгрызать для Пиастра, который, вероятно, и не подозревал, что чуть не закончил свои дни в кастрюле у Гусева на кухне.
Петух появился в доме Агаровых около года назад. Ребята ездили в соседний совхоз за парными курами для банкета по случаю Дня чекиста и купили в подарок начальнику шутки ради живого цыпленка. Посадили в коробку и написала «Потенциальный цыпленок табака». Виктор Павлович открыл коробку, молодой петушок выскочил оттуда на стол и моментально накакал на какой-то важный документ. Разгневанный начальник «навтыкал» всем за подарок, но отнес его домой, сделал ему жердочку в тумбе под мойкой, где с тех пор петух и спал. Назвали его Пиастром, и вся семья привязалась к нему, ибо нрава он был веселого и весьма понятлив. Виктор Павлович удивлялся его петушиному уму. Спустя какое-то время он по собственному почину начал кукарекать в ответ на трели дверного и телефонного звонка, чем несказанно восхищал хозяев и гостей. «Как думаешь, простит он меня, - спросил Виктор Павлович с умилением глядя на своего питомца, - или он все понял?» Валентин успокоил начальника, поговорил с ним немного о делах, и ушел домой так и не дождавшись именинницы.

«Какой же он все-таки зануда, - думал Виктор Павлович, закрывая за гостем дверь, и возвращаясь на свой пост,- но человек четкий, обязательный и, главное, надежный. Дался ему этот второй тренер! Привык в Афгане не доверять каждому нерусскому человеку. Ну, подумаешь, караим, эка птица, смесь хазара с евреем. И что из этого следует? Кое-что следует, конечно, изгой, веру хранит крепко, обиду. Может, Валентин прав? Сменить тренера и делу конец? Но на каком основании? Родился в Литве, учился в Москве, играл за основной состав «Динамо», женат на русской, трое детей. Ладно, пусть едет, а Батраченко там на что? Присмотрит за ним. Для того и посылаем. Господи, овощи горят, вся вода выкипела! Маринка меня убьет. И так вчера попало. Если с вами жена утром не разговаривает, значит, пьянка удалась. Интересно, Пиастр, он и с женщинами такой же зануда? Как думаешь? Требует анкету заполнить до четвертого колена…» Пиастр склевал уже все семечки и успел нагадить в нескольких местах. Виктор Павлович терпеливо убрал за ним кучки с пола и погладил птицу по загривку. «Обожрался, бедный! Иди, отдыхай, место, Пиастр!» Петух покорно уселся на жердочку и задремал. Виктор Павлович начинал службу кинологом на границе и мог выдрессировать даже таракана. Он скучал по собакам, но у жены была аллергия на собачью слюну.

Проехав один этаж, лифт остановился. Валентин с удивлением увидел входящую в него Марту. Ее разгоряченное лицо разрумянилось, глаза весело и радостно блестели. «От любовника что ли? Больно лицо счастливое, умиротворенное», - подумал Валентин. «Здравствуйте, Валентин Иванович! Начальника навещали? Вот, и я о Вас кое-что знаю. А мы с Ирмой аэробикой занимались. Так здорово поразмялись под музыку! А то все сидишь, да сидишь». Валентин сдержано поздоровался. «Какой же я порочный человек, только бы гадость о ком-нибудь подумать! Далеко мне еще до душевного просветления, - думал Валентин, слушая веселый щебет Марты. – Самому противно…» Они вышли на улицу и Марта сказала: «Я книжки купила про Египет, хотите дам пока одну прочитать, а потом поменяемся?» «Спасибо, у меня совсем нет времени. Вы мне потом расскажите. Всего хорошего». – Он быстро попрощался и ушел в другую сторону, хотя им было по пути. Валентин испытывал неловкость за свои мысли о Марте, словно она могла их услышать.
У Марты возникло ощущение, что Валентин хотел отделаться от нее побыстрее. «Может, я его раздражаю своей глупостью? Зачем тогда предложил на работу поехать, ему же придется меня месяц терпеть? Или дает понять, что между нами должна сохраняться дистанция? Я и правда лопочу без умолку, Ирма права: не надо стремиться заполнить собой любую паузу. Она всегда говорит: не стремись заполнить собой великую пустоту. Пора бы повзрослеть, как дитя, честное слово!»
Но Марта тут же забыла и про Ирму, и про Валентина Ивановича, и про Египет, к ней уже стучались стихи, и она со всех ног пустилась домой, чтобы успеть их записать.

Ударь, коль замахнулся. За науку,
Я понимаю, надобно платить.
И лишь спрошу: «Тебе не больно руку?
Прости, что не смогла остановить!»

Мне не помогут никакие средства,
Рецепты, предписанья лекарей,
Да, я дитя, но не хочу из детства,
И не хочу из детской – хоть убей!

Но всем своя и каждому чужая,
Одна – перед источником Агарь –
Не жертвы жду, а чуда, точно зная,
Что не допустят женщину в алтарь.

Доверия и пониманья чуда!
Но, может быть, чудеснее всего
Все превозмочь, постичь: кто я? Откуда?
И не уйти из детства своего!


«Как странно, - подумала Марта, - что-то я последнее время стала часто стихи писать? Раньше, одно, два стихотворения в месяц, а тут за две недели накатала уже восемь штук! Египет, что ли меня стимулирует? Словно я жду каких-то чудес от этой поездки, и это подстегивает мое воображение? Еще родителям не говорила… Мама будет переживать… Младенцу надо денег оставить на месяц, а я все на книги спустила, надо где-то занимать. А где? И за занятия эти платить надо. Хотя, что я переживаю, отпускные же получу! Ура!» Марта сразу успокоилась и начала просматривать купленные книги. Она решила начать с альбома, который назывался «Египет. Искусство и история». Такие книги она называла «вкуснятки». Марта внимательно изучила сначала подробную карту Египта, потом открыла альбом на произвольной странице, примерно посередине. «Луксор, - прочитала она, - великий город Фивы на протяжении веков был столицей Египта. Он прозван греками «стовратные Фивы». У Марты вдруг тревожно сжалось сердце. Словно в предчувствии чего-то грозного, неизвестного и неотвратимого. Она взяла лупу и стала внимательно изучать развалины храма в Луксоре. Он показался ей таким знакомым! Он звал ее. Он был в ожидании встречи.





Глава 6
Посвящение

Валентин Иванович слишком серьезно воспринимал жизнь и свое место в ней. Он принимал только взвешенные решения, никогда не поступая спонтанно, но решив что-либо однажды, не имел привычки сожалеть об этом и шел до конца к намеченной цели, какой бы абсурдной она ни казалась другим. Это свойство его характера почему-то все окружающие считали большим занудством. «Скучный ты человек, Батраченко, говорил ему не раз Гусев, ни выпить с тобой, ни побалдеть. Всегда ты знаешь, как надо поступить. Никогда не ошибаешься, не раскаиваешься. Я вот, сделаю что-нибудь и обязательно пожалею. То мне кажется, что мало я в гостях выпил, то, думаю, зачем опять нажрался? Никакой золотой середины».
Сегодня Валентин пришел домой крайне недовольный собой. С тех пор, как ему в руки попала книга «Живая этика» Елены Ивановны Рерих, он не переставая думал: возможно ли воспитать в себе чистоту помыслов? Может ли человек взрослый, со сложившимися, устоявшимися привычками и взглядами изменить не только свой образ жизни, но и образ мыслей? Что необходимо для этого сделать? Или качество это надо воспитывать в себе с раннего детства, всосать, что называется с молоком матери? Вот, сегодня, не надо далеко идти за примером, он едва увидел Марту, как сразу ему в голову пришла гадкая мысль. А можно ли было избежать ее? Увернуться? Почему именно она пришла в голову первой? Он досадовал на себя и это доставляло ему дискомфорт.
Валентин достал из морозильника курицу и отправил ее в «микроволновку» размораживаться. Сегодня он ждал в гости свою подругу. Словом «подруга» он всегда называл женщин, с которыми у него в данный момент был роман. Нельзя сказать, что Валентин был не разборчив в связях, но он как-то быстро уставал от женщин. Как только он чувствовал, что они начинают строить на его счет матримониальные планы, он «уходил в бега». Причем, при очередном новом знакомстве он всегда честно давал понять, что не намерен жениться, но каждая из его дам считала, что уж она-то точно достойна стать его спутницей жизни и уж ей-то непременно удастся его «захомутать».
Вот и на сей раз, Валентин решил, что пришла пора расставаться, так как почувствовал угрозу своей свободе. Рвать отношения резко всегда было болезненно, и он предпочитал делать это постепенно: звонить как можно реже, уклоняться от встреч. Врать он не любил, но и делать человеку больно без всякого серьезного повода было ему неприятно. Он намеревался поговорить сегодня с Оленькой, сказать, что едет в длительную командировку. Скорее всего она за это время найдет себе кого-нибудь. Он скажет ей, что она совершенно свободна, что большая разница в возрасте не дает ему права портить ей жизнь.
Оленька работала бухгалтером у них в Главном Управлении, познакомилось они на отдыхе в Сочи. Их связь длилась почти шесть месяцев, и у нее стали уже наблюдаться опасные симптомы. Оленька всегда привозила Валентину маленькие подарки, то галстук, то заколку к нему, то запонки. Валентина смущали эти знаки внимания, он пенял Оленьке, но сейчас содержание этих подношений начинало принимать слишком интимное, по мнению Валентина, содержание. Последний раз это был комплект нижнего мужского белья. Он наотрез отказался от подарка, но спустя два дня после ее визита, нашел комплект заботливо припрятанным в шкафу на полке. Это обстоятельство дало Валентину повод всерьез задуматься над планами и замыслами подруги. Он твердо решил поговорить с ней сегодня же и не принимать больше никаких даров. Настроение его от этого не улучшилось, а стало еще мрачнее.
Оленька появилась более оживленная, чем обычно, нежно прижалась свежей, морозной щечкой к его щеке, заявив, что безумно соскучилась и еле дождалась дня встречи. Они сели обедать. Оленька расхваливала салат, курицу, десерт, не скупясь на превосходные степени. Валентин заподозрил неладное, но все никак не мог решиться начать разговор. После обеда гостья попросила поставить кассету с его самыми любимыми записями, что тоже несколько насторожило Валентина. Обычно она предпочитала слушать легкую музыку. Он включил Генделя и случилось то, что случалось всегда… Принимая душ, Валентин досадовал: «Прямо животное какое-то, сексуальный маньяк. Хотел ведь удержаться…» Но Оленька была так ласкова, так сексапильна в своем красном нижнем белье, и духи у нее были новые, эротичные… Валентин решил отложить объяснение на завтра.
Перед сном они, как всегда, пошли прогуляться по городку. Оленька была молчалива на удивление, что добавило Валентину еще несколько капель в чашу сомнений.
Утром гостья поднялась рано, заварила крепкий зеленый чай, сделала омлет и позвала любимого завтракать нежным, ласково журчащим голоском. Валентин принял контрастный душ и вышел к столу в махровом халате. На Оленьке он с удивлением обнаружил прелестный розовый пеньюар, которого в доме раньше не было. Она терпеливо дождалась пока он позавтракал, потом набрала в грудь побольше воздуха и сказала, не глядя ему в глаза: «Ты скоро станешь отцом. Я жду ребенка. У меня только одна просьба, если ты против, скажи сейчас, пока еще не поздно сделать аборт. Я не могу оставить ребенка без мужа, мои родители люди простые, деревенские, они этого не поймут. Отец не пустит меня на порог дома, а как я одна его выращу и поставлю на ноги? Сейчас такие трудные времена… Да и живут они в такой глуши!»
Валентину с невероятным трудом удалось спрятать свое состояние за фразой, которую произносят, вероятно, большинство мужчин в подобных обстоятельствах: «А ты точно уверена?» Он хотел добавить: «что отец ребенка я», но удержался. «На все сто процентов. Я была вчера у врача. Срок примерно семь недель. Это почти на пределе…» Оленька часто заморгала глазами, еле сдерживая слезки. Чтобы скрыть впечатление, которое произвела на него эта ошеломляющая новость, Валентин молча поднялся и пошел в ванную, где переоделся в спортивный костюм. Уже открывая входную дверь, он сказал: «Я пробегусь. Мы потом поговорим».
Валентин бежал трусцой по просеке и слезы застилали ему глаза. Когда десять лет назад врач вынес ему приговор, что у него не может быть детей, он чуть не сошел с ума. Ему безумно хотелось иметь сына. Несколько месяцев Валентин ходил, как в воду опущенный. Одно время он даже мечтал усыновить ребенка, но для этого надо было жениться и иметь согласие жены. Подвергнуть женщину такому испытанию, Валентин не мог. Да и вряд ли нашлась бы такая! Она и сама в этом случае должна быть бесплодна. «Это не мой ребенок! – думал он в отчаянии, - у меня не может быть на этот счет никаких иллюзий. Но если я скажу ей об этом, она непременно сделает аборт. Видимо, его отец не желает ничего знать, раз она решилась повесить это на меня. Как я могу посягнуть на чужую жизнь, пусть даже такую крошечную, в самом зародыше? Хватит с меня убийств. Пусть он станет моим, этот ребенок… Разве так уж важно, кто принимал участие в его зачатии? Если я не могу быть биологическим отцом, я стану фактическим. Воспитаю, дам свое имя. Это же мне Бог дитя посылает! Разве я не мечтал когда-то о сыне? Да хоть и девочка… Они такие трогательные, дети, беззащитные. Если бы не надо было при этом жениться на Ольге! Жить с ней под одной крышей!» Эта, другая сторона отцовства, вдруг дошла до него в своем истинном значении. Он ужаснулся. И содрогнулся. «Придется свыкнуться с этой мыслью. Наступить себе на горло. Подумаешь, принципы! Человеческая жизнь важнее. Эта дура непременно от него избавится. Знаю я этих теток! Да еще разнесет по Управлению, что я отказался от своего ребенка и вынудил ее сделать аборт. Хорошенькую репутацию это мне создаст. Не зря среди чекистов ходит поговорка: не пожелай жену брата и машинистку Аппарата! Впрочем, что меня беспокоит! Какая чушь все это? Репутация, чужое мнение! Главное, у меня будет ребенок! И виду нельзя подавать, что я сомневаюсь в своем отцовстве, а то она бед натворит…»
Вернувшись после получасового отсутствия, Валентин застал Оленьку совсем готовой к отъезду. Глаза у нее были на мокром месте. Он обнял ее и сказал твердо: «Поезжай домой. Я завтра договорюсь, чтобы нас в четверг расписали. Никаких торжеств не будет. Ты уволишься и переедешь ко мне. Я уезжаю в командировку, когда вернусь, отметим это событие тихо, по-семейному с твоими родителями. Можешь им написать. Ты меня поняла?» Оленька счастливо заулыбалась «Ты рад, что станешь отцом?» «Я рад, что стану отцом,- тихо сказал Валентин. – Только давай сейчас не будем обсуждать мои чувства. Мне нужно побыть одному. Я провожу тебя на двенадцатичасовой автобус».
В полном молчании они дошли до остановки. «Береги себя, - сказал Валентин, под локоть подсаживая Оленьку на ступеньку. – Я завтра позвоню. В четверг в ЗАГСе день закрытых дверей, надеюсь, они мне не откажут…» Он чмокнул Оленьку в щечку, и она уехала вполне довольная результатами своего визита. «Все прошло, как нельзя лучше, - думала Оленька, - а этот мерзавец Вадим никогда и не узнает, что моя минутная слабость сделала его отцом. Наверняка, это его ребенок, если судить по срокам... Какое счастье, что Валентину даже в голову не пришло усомниться! Он будет замечательным папашей. А я буду ему верной женой!»

Монография по археологии Египта оказалась на редкость скучной и бестолковой, написанной языком сухим и суконным. Перевод был ужасным, изобиловал трудными, узко специальными терминами и опечатками. Никаких литературных красот, мифов и легенд. Незаметно для себя, Марта уснула. Звонок в дверь довольно резко вернул ее к действительности. Она мгновенно вскочила и у нее слегка потемнело в глазах. Марта была вынуждена снова сесть на диван, но повторный звонок призывал открыть дверь.
Марта так и не обрела привычку рассматривать в «глазок» пришедших или спрашивать: «Кто там?». Она всегда распахивала дверь настежь. Какая разница, раз звонят, значит, надо открывать, а не задавать дурацких вопросов.
За дверью стояла девушка на вид лет чуть более двадцати, с испуганными огромными серо-голубыми глазами, одетая в кожаные брюки и короткую шубку из дорогого меха опоссума. За руку она держала девочку, примерно трех лет. «Здравствуйте, проходите, Вы ко мне?» - дружелюбно сказала Марта. «К Вам, - ответила девушка и голос ее заметно дрогнул, - можно?» «Проходите, раздевайтесь. Хотите чаю?» «Нет, спасибо, мы не надолго». «А я умираю – хочу чаю! – сказала Марта и засмеялась тому, что опять говорит стихами. – Сейчас организуем».
Гостья с малюткой прошли за ней на кухню. Раздеваться они не стали, но сняли обувь в прихожей. «Слушаю Вас», - сказала Марта, усадив их на стул. Женщина села у окна и взяла девочку на руки, словно прячась за нее. «Я – Маша», - сказала она и стала ждать реакции Марты. «Очень приятно. Чем могу быть полезна? У Вас прекрасное имя, и оно Вам очень подходит, - продолжила хозяйка, чтобы подбодрить гостью, видя, что она очень смущена, - а как зовут малышку? Это ведь Ваша дочь? Она на Вас похожа». «Это Светочка. Поздоровайся с тетей, детка…» Светочка протянула Марте пухлую ручонку с маникюром. Марта чмокнула девчушке ручку и взяв со стола конфетку подала ей. Женщина смутилась и сказала опять: «Я – Маша… Разве это Вам ни о чем не говорит?» Марта покопалась немного у себя в памяти, но так и не нашла там ни одной своей знакомой, которую бы так звали. Она отрицательно покачала головой. «Я думала, Вы все уже знаете, у нас ведь ничего не скроешь, мы с Вашим мужем…» - Маша покраснела, не зная, как закончить фразу. «Я не знала, что Вас зовут Маша, - тихо сказала Марта, - что же Вы от меня хотите?» «Он говорит, что Вы не даете ему развод, а я жду от него ребенка. Он настаивает, чтобы я сделала аборт, но мне бы не хотелось… Я очень хочу этого ребенка, видите ли… я люблю его… отпустите его, пожалуйста». Марта смотрела на Машу во все глаза, потеряв на мгновение дар речи. «Я его не держу, - наконец выдавила она. – Забирайте». Механически она выключила чайник и налила кипяток в сахарницу вместо чашки. «Вы замужем? – спросила она молодую женщину. – Ваш муж знает?» «Он в армии. Так вышло. Мы поженились сразу после школы, я ждала Светочку. Только сейчас я поняла, что такое любовь!»
Марта почти всегда действовала под влиянием минуты. Не раздумывая долго, не взвешивая своих решений, разве что на работе. Но она не жалела о своих импульсивных поступках. Вот и сейчас. Подумав пару секунд, она сказала решительно: «Знаете что, давайте соберем его вещи и отвезем к Вам. Вы мне поможете? Ну, не все, конечно, остальное он потом доберет, самое необходимое». Маша остолбенела. Они никак не ожидала такого поворота событий. Готовая ко всему – к ругани, скандалу, истерике, оскорблениям, даже к рукоприкладству, незваная гостья была ошеломлена. «Он может быть недоволен», - только и пролепетала она робко. «Это его проблемы, - в голосе Марты зазвучали нотки Ирмы, - До сих пор он был слишком всем доволен! Так, Вы мне поможете?» Марта решительно направилась в комнату, достала из-под шкафа длинный костюмный чемодан и стала вытаскивать из него содержимое, сваливая грудой на диван сына. Маша со Светочкой покорно поплелись за ней. Затем Марта открыла шкаф и стала доставать оттуда вещи мужа. Аккуратно сворачивая, она клала каждую в чемодан, пока он не был заполнен да верху. «Ну, вот, на первое время ему хватит, - сказала она, - тут кое-где пуговицы оторвались, Вы уж пришейте, он сам не умеет». Маша печально кивнула. «Он меня убьет! Он мне не простит! – бормотала она, - сама не понимаю, как это я на такое пошла?» «Пусть только попробует! Скажите ему, что я поменяла замок, пускай приходит в моем присутствии, он здесь теперь посторонний. Я уезжаю на месяц в отпуск, а когда вернусь – разберемся. Да, чуть не забыла, еще же документы надо собрать. Не бомж же он в конце концов!» Марта положила в пластиковый пакет права, паспорт, дипломы, еще несколько бумаг и протянула их Маше. Та механически опустила пакет в сумку, по-видимому до конца еще не осознавая, что произошло. Во всяком случае радость легкой победы никак не отразилась на ее бледном лице.
«Вам нельзя тяжелое, - сказала деловито Марта, - я сейчас что-нибудь придумаю!» Она позвонила на «скорую» и попросила Колю оказать ей любезность, если он, конечно, свободен и у него нет возражений. Коля охотно согласился. Они вдвоем загрузили тяжелый чемодан в РАФик, разместив его на носилках. «Не порвем? – спросил с беспокойством Коля, - здоровый какой!» «Ничего, тут не очень далеко. На Фестивальную». При этих словах Маша удивленно поглядела на Марту. Они со Светочкой сели рядом с водителем и «скорая» отбыла, увозя в своем чреве огромный кусок Мартиной жизни. «Красный крест, - подумала она, глядя вслед удаляющейся машине, - очень символично…»
Марта вернулась домой. Вид барахла, кучей сваленный на диване сына, больно кольнул в сердце. «Как я ему объясню, куда делся отец? Думаю, он давно уже все понял. Да, и сам скоро женится, не до вопросов ему сейчас. Вот, с родителями будет сложнее, но это можно сделать после поездки в Египет. Не наваливать же на них все сразу, все равно он пока в командировке, зачем их зря волновать».
В голове вдруг закопошились стихи. Марта пошла на кухню. Торопливо взяла листок бумаги и ручку, руки ее слегка дрожали. Она написала одно из самых своих горьких стихотворений.
 ПРИХОТЬ.

Нет больше «мы». Есть Ты, есть Я.
Любовь? Не слыхивала слыхать!
Там, где вчера была семья,
Царьком удельным правит Прихоть.
 
Линчуй, пришла твоя пора,
Терплю, хоть сердце не на месте.
Кураж и ловкая игра
Одной из самых хитрых бестий.

Разлука судорогой жил –
Длинней, чем утро перед казнью.
Отказ от тех, кем дорожил,
Сравнимый только с лжебоязнью.

На обвинительную речь
Не отпирайся, сделай милость:
Т а к выгодою пренебречь
Я слишком часто торопилась.

Скажи мне, неужели есть
Честь у такого вот разрыва?
Ведь прихоть – это та же месть,
Но более нетерпелива.

Сомкнулась раковина рта,
Своим измучена призваньем,
Сквозь вздох святая простота
Едва протиснулась с признаньем.

Да, так никто не искушал,
Как этот монстр кровожадный:
Какой неистовый накал,
Какой бессовестно нещадный!

И смято все, разметено,
Размазано – не видно следа…
И Прихоть торжествует, но –
Какая жалкая победа!





Глава 7
Искушение


После отъезда Оленьки Валентин побродил некоторое время по лесу. Ему необходимо было обсудить перемены в своей жизни с Виктором Павловичем. Характер его работы не позволял быстро принимать такие серьезные решения, как женитьба, без ведома начальства. Правда, положение его сильно облегчалось тем, что будущая жена тоже работала в их системе.
Он пришел домой и позвонил Агаровым. К телефону подошла Марина. «Спит, как сурок, - весело сказала она, - едва ли мне удастся его разбудить. Гости разошлись под утро. А почему тебя не было? Ах, негодный мальчишка, скрываешь свою красавицу! До каких же пор ты будешь ходить в холостяках? Неужели на твою шею так никогда хомут и не найдется?» «Найдется, Мариночка, обязательно найдется, - пообещал Валентин без большого энтузиазма, - попроси его мне позвонить, когда он будет в форме, дело есть». «Вечно у Вас дела, да секреты. Ужас, какие вы все таинственные. Непременно передам. А, может, сам зайдешь, тут осталось кое-что…» Но Валентин, поблагодарив Марину, отказался. Не то у него сейчас было настроение, чтобы вести светские беседы.
В девятнадцать ноль-ноль Валентин встретился с Виктором Павловичем на квартире, которая была закреплена за их ведомством в одном из домов. Этажом выше и этажом ниже жили семьи иностранных специалистов, приехавших в городок из Италии для совместных экспериментов на ускорителе. Такая квартира была удобна во многих отношениях…
Сбивчиво, против обыкновения, Валентин изложил начальнику свои проблемы. Виктор Павлович слушал внимательно, не перебивая и был очень серьезен. «Я вижу, ты все уже решил, - сказал он после небольшой паузы, - приносишь себя в жертву? Будь я на твоем месте, не знаю, как бы я поступил… Честно тебе скажу. Наверное, сбежал бы». «Почему в жертву? – удивился Валентин. – Никакой жертвы туту нет. Просто я хочу усыновить этого ребенка, нет, не усыновить. Хочу, чтобы он считал меня своим отцом». «С ребенком-то все как раз более-менее понятно, с мамашей его проблемы. Ты ее не любишь, раз. Ты ей верить уже не сможешь никогда, я тебя знаю, два. И какая гарантия, что не объявится родной папашка и не предъявит свои права на малютку, три. Думаю, есть еще перспективы, но эти главные». «Да, я понимаю, проблем не мало. Но отступать мне уже поздно. Придется ломать себя об колено. Только одно я знаю твердо: этот ребенок должен родиться». «Может быть, не жениться на ней…, - сказал Виктор Павлович раздумчиво, - а так, как-нибудь, дать младенцу свою фамилию и помогать материально…» «Нет, я хочу его воспитывать, действительно стать ему отцом. Ну, не имею я для этого другой возможности, что же делать?» «Ты же повесишься через месяц или ее удавишь, я тебя не первый год знаю. Разве ты выдержишь, чтобы какая-нибудь баба свои трусы и лифчики у тебя в ванной сушила? Подумай еще раз, прошу тебя. Отложи хотя бы регистрацию да возвращения из Египта. Куда лошадей-то гонишь? Что за спешка такая?» «Не могу Вам объяснить, товарищ полковник, но что-то мне подсказывает, что я должен все сделать сейчас официально. Все оформить. Как полагается». «Но ты хотя бы дай понять этой телке, что не твой это ребенок, и ты об этом знаешь. Пусть не радуется, что нашла дурачка. А то будешь рогами потолки задевать. Она тебе еще малюток натаскает и скажет, что все они твои. Не будь лопухом-то. Скажи ей все, как есть, дружески тебе советую. Хочешь, я с ней поговорю?» Виктор Павлович начал понемногу кипятиться. Валентин удивлял его. Жениться на женщине, которую не любишь и признать, что ребенок твой, когда у тебя детей быть не может! Ну, где это видано?
«И все-таки я тебя не понимаю, - припирал Валентина к стенке Виктор Павлович, - сколько ты мне не объясняешь, я в толк не могу взять, зачем ты так спешишь? Разве месяц, другой что-нибудь решают? Что у тебя на уме?» «Я не хочу, чтобы у ребенка были комплексы. Он должен знать, что родители его поженились, а через положенный срок он родился. Дети ведь считают все… Он должен о матери хорошо думать и об отце. Что мать порядочная женщина, а отец настоящий мужчина. У детей психика ранимая. Мало ли что…». Валентин почувствовал, что Виктор Павлович потянул ниточку, которую ему хотелось запрятать подальше в клубок своих переживаний. Не мог он прямо сказать, что душа уже живет в этом малюсеньком комочке плоти. Что убивать ее нельзя. Может быть, ей предстоит великая миссия, у нее уже есть свой земной план, и убеждения не позволяют ему распоряжаться по своему усмотрению чужой жизнью. Зачем себе сознательно нарабатывать карму? Много чего он мог бы еще сказать по этому поводу своему начальнику. Мог, но не сказал. Это был его путь. Он уже шел по нему и не имел права ни повернуть назад, ни остановиться.
«И все же ты меня не убедил, - сказал Виктор Павлович, когда они прощались, - Логики я не вижу в твоем поступке и здравого смысла. Донкихотство какое-то. Прежде за тобой такого не водилось,… Давай хотя бы прощупаем подругу твою, может, удастся выяснить, с кем она крутила последнее время. Не вредно знать, кто отец ребеночка-то. Спокойнее будет. А то вдруг пьяница какой, или сифилитик…» «Что ж, с этим трудно не согласиться, - поддержал его Валентин, - Такая информация лишней не будет. Только…» «Не боись, у меня в Управлении своя агентура, особенно, в бухгалтерии!»

Во вторник Марта проснулась задолго да звонка будильника. На душе скребли кошки, но она не сразу поняла, что было причиной такого муторного состояния. «Ах, да, я же теперь свободная женщина, - вспомнила вдруг она и горько усмехнулась. – Круто, конечно, я поступила, но дело сделано. Назад пути нет». Когда муж уезжал в длительную командировку, ей постепенно начинало казаться, что в их жизни все благополучно, что никаких проблем нет, вот, он вернется и все будет замечательно. Но он возвращался и в первый же час убегал воровато из дома с каким-нибудь пакетом или коробкой. Объясняя это тем, что срочно нужно отнести посылку кого-то из сослуживцев, которую они передали с ним своей семье. Приходил поздно, усталый. Однажды она даже заменила огромный засос у него на шее. Он тогда неделю спал в «водолазке», сославшись на больное горло. Марта случайно заметила синяк, когда во время сна ворот «водолазки» сдвинулся, ей стало так противно, что она закатила мужу скандал, даже дала пощечину. «Ты бы объяснил своей девушке, что неприлично оставлять на шее женатого мужчины такие знаки внимания. Это дурной тон. Ведь подумают, что это я спятила после двадцати лет супружеской жизни! Тебя, вероятно, считают порядочным семьянином? Или уже все знают на работе про твой роман? Может быть, она рассчитывает, что поле этого я немедленно выставлю тебя из дома?» - кричала Марта. Муж униженно молчал и безропотно снес пощечину. Кажется, она даже стихи по этому поводу тогда написала. Марта порылась в «лапописях» на подоконнике и нашла чуть пожелтевший листочек.
 
 Есть час.

Есть час – с изъяном, с червоточиной –
Там высшей близостью близки,
Там правота моя пощечиной
Сама срывается с руки.

Не окольцована – стреножена,
Там каменеет тишина,
Как будто надвое помножена,
Нет, надвое разделена!

Там лиц не разглядеть под масками,
Там вездесущая молва…
Там так изматывают сказками,
Что лучше не вникать в слова.

Прощанье путают с прощением,
Не добираясь до основ.
В тот час идут за отпущением,
Каких чудовищных грехов?

Марта перечитала стихотворение, добросовестно внесла кое-какие правки и положила его в папку. Настроение ее приняло несколько иное направление, она стала вспоминать не только все прегрешения мужа, но и свои, а их числилось не мало. «Конечно, - думала она, - моя вина тут тоже есть. Когда люди расходятся, то, как правило, оба они в этом виноваты. Не может быть, чтобы один был ангел во плоти, а другой с хвостом и с рогами. Я всякий раз старалась продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство. Конечно, я же гуманитарий. Читала больше… А ему все некогда. То сеансы, то командировки, то научная работа. Поправляла его при посторонних, если он не правильно говорил. А Маша, наверное, так не делает. В рот ему заглядывает и восхищается его умом. Она, кажется, славная девушка, любит его без памяти и побаивается… Напрасно я тогда подумала, что она ему специально засос поставила, скорее всего, это случайно вышло… Что ж, пусть будут счастливы, я очень за них рада. И ребеночек родится, слава Богу! Будет у нашего сына братик или сестричка».
Марте было не свойственно долго предаваться унынию. Этот грех за ней не числился. Но сегодня ей как-то не очень удавалось преодолеть состояние горечи и печали. Все валилось из рук, делать ничего не хотелось, а уж на работу идти было просто противно. Но выбора не было, Марта нехотя умылась, оделась и поплелась в направлении медсанчасти.

Виктор Павлович вернулся из Главного Управления довольно поздно. Валентин ждал его на работе и немного нервничал. Он боялся той информации, которую мог привезти шеф. «Ну, слушай, что я накопал, - сразу без предисловий начал докладывать начальник. – Сведения процентов на девяносто верные. 30 декабря бухгалтерия организовала встречу Нового года. Из мужиков были только Митя, их программист и шофер Вадик. Последний весь вечер не отходил от твоей Ольги и повез ее после гулянки домой. Вероятнее всего тогда это и произошло. Скорее всего прямо в машине. Естественно, предохраняться возможности не было. Радует только одно: поскольку Вадим был в этот вечер за рулем, то выпивать он не мог. А она пила только шампанское. Вадим женат, двое детей и перспектива заиметь третьего, да еще на стороне, его не обрадует. Правда, с тобой у него внешнего сходства не наблюдается. Он черный как вороново крыло, на итальянца немного похож и роста гренадерского. А ты у нас типичный «русак». Думаю, что его генофонд будет посильнее твоего, ну, да это не беда, дяди, тети, дедушки, бабушки, мало ли еще кто! Вот, собственно, и вся информация. Удовлетворен моими розысками? Да и мне полезно было проветриться, а то так надоела канцелярщина, так хотелось живого дела!» - он громко захохотал, бесконечно довольный собой.

«Интересно, какую душу притянули в воплощение эти двое? – думал Валентин, возвращаясь с работы. – Какую кармическую задачу предстоит ей решить? Смогу ли я угадать замысел Божий? Помочь? Не погасить огонь? Какая огромная ответственность на мне теперь лежит! Ведь каждый ребенок приходит в этот мир решить какую-нибудь кармическую проблему, может быть, даже изжить порок. Надо быть очень внимательным, чтобы все увидеть, понять, распознать буквально с первых шагов. Интересно, получится ли у меня это? Хочется надеяться. Спасибо Виктору Павловичу, большой камень свалился с моей души. Все же лучше знать… Но ведь это я мог притянуть ее в воплощение, эту душу…» Он совершенно успокоился, так как принял окончательное, взвешенное решение и колебаниям его пришел конец.

В привычной рабочей суете Марта начисто отвлеклась от своих невеселых дум. Среди больных людей быстро забываются личные проблемы. Они начинают казаться мелкими, незначительными, не стоящими внимания. «Были бы все живы и здоровы, - думала Марта, выходя из палаты реанимации, куда накануне ночью поместили молодого мужчину с легочным кровотечением, - все остальное – такая чепуха! Интриги, козни, сплетни! Охота людям заниматься подобной чушью? Лучше бы радовались, что солнышко светит, а все их близкие и они сами пребывают в добром здравии…»
Вечером, когда все отделение окончательно угомонилось и отошло ко сну, Марта села за свой стол, стоящий посредине длинного коридора первого терапевтического отделения и достала из сумки монографию о Египте, но почитать спокойно ей не удалось. К ней тот час же подсела санитарка тетя Клава, с которой у нее сложились давно уже дружеские, доверительные отношения. Тетя Клава жалостливо поглядела ей в глаза и сказала полувопросительно, полу утвердительно: «Твой-то ушел все-таки…» «Кто куда ушел? – Марта не сразу поняла, о чем идет речь, - мои все на месте, вроде спят». «Да, хозяин твой, говорят, чемодан здоровый собрал и перевез к Машке». «Это она Вам сказала?» - изумилась до крайности Марта. «Мамаша ейная, встренулись вчерась, всем похваляется. Он, говорит, без моей Машки жить не может, уже какой год, почитай, ее уговаривает замуж за него выйти, а она не согласная была, да вот теперь согласилась. Мать, видать, прижала. Ну, твой скорехонько домой побежал, чемодан собрал, и перебрался, пока Машка не передумала, и теперь они в свадебное путешествие едут на Канары». «Интересная версия, - сказала Марта, не весело усмехнувшись, - вообще-то вещи я собирала. Он в данный момент в Женеве и ни о чем даже не подозревает. Вернется только через месяц. Это я его «переехала». «Батюшки свет, ну, врушка лупоглазая! Она надысь в церкву ездила, свечку на тебя к верхь ногами ставила. Да все у меня выспрашивала, не болеет ли, мол, медсестра ваша? Хорошо, я смекнула, расспросила ей, в чем интерес, поехала, да три свечки за тебя поставила и «О здравии» заказала именную батюшке три вечера читать». «Спасибо, Клавдия Пантелеевна! Господи, прямо средневековье какое-то! Делать что ли людям нечего? Маша ко мне приходила домой с дочкой, сказала, что ждет ребенка от моего мужа, плакала, просила помочь. Он ее заставляет аборт делать, а она хочет родить. Ну, я собрала его чемодан и попросила Колю на «скорой» отвезти ей домой. Зачем травмировать беременную женщину. Так что, мой благоневерный еще ничего не знает. Это ему сюрприз». «Ребенка ждет? – тетя Клава даже подскочила на стуле, - да ей же вырезали в прошлом годе все, она не родить теперь. Воспаление придатков было. Добегалась с голой задницей зимой. Мать еще ревела белугой, говорит, хорошо, что Светка есть, а то бы внуков не дождалися. Это какой же она грех на душу взяла! Все мать виновата. Она Машку под пятой держит. Не иначе, заставила силком. Машка – девка-то не плохая, с бусырью, конечно, да мать дюже боится, А на передок слаба! Светку-то они еще в десятом классе заделали. Потом мужик ейный в институт поступил, да бросил, ну, ему лоб-то и забрили в сей же час. Машка поплакала мененько, и на твово глаз-то и положила. Бегать он к ней стал. Мамаша их укараулила. Спознала, что богатый, ученый, за границу ездиет, барахло Машке со Светкой возит. Видала, как одел? Что твоих куколок! И шубку, и сапожки, и платьев разных навез! – в голосе тети Клавы уже сквозило восхищение и легкая зависть, - ну, мать и прижала Машку. Она жаднючая! Хватай, мол, двумя руками мужика, да держись. Эта ни перед чем не остановиться. Мы юрятинские, почитай, все такие, ну, рази, окромя меня!» - опомнилась вдруг тетя Клава.
Марта слушала словоохотливую санитарку и ей становилось все противнее и противнее. «Что же теперь будет! Значит, все вранье? Про беременность, про сумасшедшую любовь, - думала она, - но это же не меняет сути наших с ним отношений, не эта, так кто-нибудь еще. Какая разница! Между нами давно все кончено. Маша – повод и не более того». «Ох, девка, что будеть, когда твой вернется! – продолжала радостно тетя Клава, воображение ее, похоже, разгулялось, - инда, боязно! Поубивает всех. И тебе прилетить!» «А ничего не будет, Клавдия Пантелеевна, я в отпуск иду, сказала Марта спокойно, - меня тут и в помине нет, пусть сами разбираются. Только обратно я его уже ни за что не приму. Хватит с меня этого цирка шапито. Они его срежессировали, пусть срывают аплодисменты. Я уже пережила эту потерю и не желаю начинать все сначала». «И то, - с готовностью подхватила тетя Клава, - неча сопли жевать! Мужиков что ли мало? Ты у нас девка видная, грамотная, сын у тебя вырос, об себе подумай». «Мне только квартиру делить не хочется, а остальное пусть забирает. Дрова эти, да антиквариат своей мамочки. И строит новую жизнь. Но книги не отдам!» «Да, не будь дурой, смени замок и ничо не давай! Он гулял, пусть наживает теперь с Машкой, у него денег вагон!» «Не уверена, он говорил всегда, что денег у него нет. У Маши есть жилье?» «Однокомнатная на Фестивальном. Они там со Светкой прописаны, а муж ейный у родителев своих. А у тваво деньги есть, не сумлевайся».
Марта посмотрела на часы и поспешила в реанимацию делать больному укол. Ей вдруг стало легко и весело. «И чего это я так развеселилась, - спросила она себя удивленно, - наверное, оттого, что не поленилась достать чемодан! А он сказал, что мне будет лень. Не угадал! Похоже, эту карму я уже отработала…» Она твердо дала себе слово: никогда не писать больше тоскливых стихов.







Глава 8
Эхо Тибета

Валентин Иванович расписался с Оленькой, как и было намечено, в ближайший четверг. Событие это они отметили вдвоем в Доме ученых. Оленька просила дать ей возможность доработать до отпуска, но муж категорически этому воспротивился. «Мы же договорились, - сказал Валентин твердо, - ты увольняешься и переезжаешь ко мне. Завтра напишешь заявление, получишь расчет и можешь собирать вещи. Я за тобой приеду». Он прямо и очень внимательно посмотрел ей в глаза. Оленька слегка поежилась, но безропотно согласилась. На следующий день утром она уехала в Москву выполнять распоряжение мужа.
В пятницу вечером позвонила Марта. Она сказала Валентину, что прочитала его дневник и внесла кое-какие правки. Он попросил разрешения зайти к ней на минутку, ему не терпелось посмотреть, что привнесла рука мастера в его записки. «Только Вы многого не ждите, - словно прочитав его мысли, сказала Марта, - я совсем чуть-чуть стиль поправила, некоторые обороты… Страшно было читать… Жуткое это дело – война. Даже не знаю, имела ли я право…».
Валентин открыл блокнот в произвольном месте и стал читать.

В конце августа 1985 года нами проводилась очередная боевая операция. По приказу командования, дабы использовать фактор внезапности, подразделения, назначенные для «прочески», десантировали на вертолетах в кишлаки, находившиеся, глубоко в горах. Я вновь оказался в составе разведывательной роты. Нас высадили на склоне горы, примерно в двух километрах от кишлака, расположенного в ущелье. Было видно, как местные жители спешно покидали свои жилища, и к нашему приходу, практически все дома были пусты. Однако, мы обнаружили несколько складов с оружием, боеприпасами, медицинским и вещевым имуществом, которое частично было вывезено нами, частично уничтожено.
Когда начало темнеть, мы выбрали несколько отдельно стоящих домов и устроились там на ночлег. Около двух часов ночи по радиостанции поступило сообщение о том, что на одно из подразделений бригады, охраняющее гребень горы, совершено нападение большой группой душманов. Разведывательной роте был отдан приказ: выдвинуться в район расположения указанного подразделения. Подъем на высоту в три тысячи метров и прибытие в заданный район заняли у нас почти четыре часа. Добравшись до места, мы увидели, что бой уже закончился.
Со слов участников операции, группа душманов из 20-25 человек, атаковала подразделение бригады численностью в 50 бойцов. Душманов расстреливали, практически, в упор, в том числе и из крупнокалиберного пулемета. Тем не менее, атаки они предпринимали несколько раз с неизменным ожесточением. Во время нападений наши бойцы видели, как на расстоянии пяти-шести километров в ущелье двигался большой караван. Вероятно, атаковавшие его прикрывали. Насколько ожесточенно они шли в бой, настолько поразительным было их отношение к своим убитым и раненным. Ни одного человека не было оставлено на поле боя. О нем свидетельствовали только фрагменты человеческих тел и брошенные ими личные вещи, а так же один убитый и двое раненных с нашей стороны. Здесь же, на гребне горы, разведывательной роте дали очередное задание: выйти в соседнее ущелье и «прочесать» его.
Проверив в том месте несколько домов, мы никого и ничего не нашли. Затем нам было приказано выдвинуться вниз по ущелью, где находился большой кишлак, в котором по данным разведки предположительно имелся склад с оружием. Двигались мы цепочкой вдоль бурной небольшой горной речки. Одна группа шла по противоположной стороне ущелья. Вдруг боковым зрением я увидел, что идущие за мной бойцы бегут под прикрытие нависших камней. Причина стала понятна, как только я заметил на песке и на воде фонтанчики от пуль. Я побежал вместе со всеми, и оказавшись под каменным козырьком с несколькими солдатами и одним офицером, немного отдышался. У меня было ощущение, что в нас стреляют с двух сторон ущелья. Но если с одной стороны мы нас прикрывал козырек, то с другой стороны, были мы, как на ладони, напоминая живые мишени. Мгновенно меня охватил страх смерти, которой, как ни удивительно, сменился вдруг полным безразличием: «Убьют, так убьют!». Но на смену ему вскоре пришло воодушевление. Эта смена чувств длилась минут пятнадцать. Мы ничего не предпринимали за это время, не видя в этом особого смысла: нам стрелявших не видно, а они нас обозревают очень хорошо.
Но через пятнадцать минут стало, наконец, понятно, что стреляют с одной только стороны. Даже и в этом случае опасность «поймать пулю» была очевидна, стоило кому-нибудь лишь выйти из укрытия. Одного солдата «достали». Пуля угодила ему в промежность. И когда он во время перевязки, извиваясь от боли, вылез из укрытия, вторая пуля попала ему в живот, оставив жизни два часа.
Воодушевило меня именно понимание, что стреляют только с одной стороны ущелья. С другой - раздавалось эхо. Сознание начало усиленно работать: «Что делать? Как выйти из ситуации?». В это время мы стали свидетелями, полу комической, полу трагической ситуации. Когда началась стрельба, один из бойцов не смог видимо преодолеть барьер страха и упал посредине горной речки за огромный валун, примерно в двадцати метрах от нас. Температура воды в ней не более шести градусов! Такая «ванна» ему явно не понравилась. Он стал подавать нам руками отчаянные сигналы о спасении. Насколько смогли, мы показали ему знаками, что когда начнем стрелять, он должен бежать в нашу сторону. Боец знаки понял. Сразу несколько человек стали палить из автоматов в сторону душманов, которых практически не было видно. Определяли их примерно, по выстрелам. Но, видимо, наша стрельба все же доставляла им неудобства, так как они прекращали на некоторое время ответный огонь. Таким образом, мы несколько раз давали автоматные очереди, в надежде, что находившийся в речке солдат побежит к нам. Но попытки бедняги были тщетны. К чувству страха добавилась усиливающаяся физическая слабость. Постепенно охлаждавшееся тело плохо слушалось его. Наконец, наступила почти «счастливая» развязка, его вытащили живым, и после усиленных растираний, он даже смог не спеша идти сам, хотя напоминал букву «Г».
Пока стреляли в сторону душманов, один из солдат, задержался вне укрытия дольше чем надо, и поплатился за это жизнью. Пуля попала ему под ключицу, и на наших глазах он мгновенно скончался, как в фильмах «про войну»…
Когда мы пытались помочь солдату, сидевшему в речке, наше внимание привлекла группа бойцов во главе с офицером, которые находились на правой стороне ущелья. У них не оказалось радиостанции. Наблюдая за ними мы заметили, что они начали выводить из пещеры женщин, прятавшихся там. В это-то время и началась стрельба. Афганцы-мужчины стали защищать своих женщин. Мы с офицером решили направить к отрезанной нашей группе, находившейся в тридцати метрах от нас, курьера. Офицер выбрал бойца и попросил его, добежав до товарищей, выяснить, в какой ситуации они находятся. Солдат вернулся через двадцать минут и доложил, что один ранен в ногу, остальные в полном порядке.
Офицер предположил, что с наступлением темноты, душманы сверху закидают нас гранатами. Возник вопрос: «Что делать? Как выйти из ситуации?» И тогда мне в голову пришла мысль: а куда делись афганские женщины? Пришлось снова просить солдата-курьера сбегать к отрезанной от нас группе. Перед уходом мы дали ему инструктаж: если женщины там, пусть приведет одну к нам. Примерно через пятнадцать минут он возвратился с пожилой, полной афганкой. В тот момент мне было не до гуманных рассуждений. Хотя, и сейчас трудно определить, в чем она - истинная гуманность: спасая, товарищей, подставить под выстрелы женщину-афганку, или не, трогая ее, подвергнуть риску быть убитыми и раненными своих бойцов.
Я немедленно принял решение и проинструктировал находившегося рядом сержанта. Он должен был, спрятавшись за спиной женщины, вывести ее на открытое место, чтобы это увидели стрелявшие афганцы, и демонстративно приставить ей к боку автомат, таким образом, показывая серьезность наших намерений: если не прекратиться стрельба, ему придется заложницу убить. Сержанта я предупредил, что, если афганцы сами застрелят женщину, то ему надо будет сделать лишь один прыжок, чтобы оказаться в укрытии. На том и порешили. Выйдя на открытое место, сержант с женщиной остановились, стрельба сразу прекратилась. Мы же, «не солоно хлебавши», стали покидать «поле брани», забрав своих убитых и раненных.

Валентин в полной мере оценил деликатную редакцию Марты. Она действительно поправила только кое-какие незначительные мелочи, но отрывок показался ему уже более приемлемым для чтения.
Незаметно для себя, он перенесся мыслями в тот далекий год, так много значивший для него. Именно в то время душа его, словно начала просыпаться от летаргического сна, он, словно впервые осознал, что у нее есть свои цели, задачи, которые часто не совпадают с намерениями ума и деяниями тела. Как человек военный, да еще проходящий по определенному ведомству, он был приучен принимать порой очень жесткие решения. Соображения гуманности были при этом чаще всего на последнем месте, если вообще принимались в расчет. Для Валентина они были некой абстракцией, фантомом, миражом в пустыне. Да, говорят, есть гуманизм, но видеть его на войне не приходилось. И абстракция эта его, человека военного, не слишком беспокоила. Даже забота о своих бойцах была продиктована скорее целесообразностью, здравым смыслом, чем соображениями высшего порядка. Но в том, 1985 году, кое-что для него изменилось.
Афганка, помимо своей воли спасшая им жизнь, осталась в расположении их бригады. Кое-кто из ребят предлагал, правда, пристрелить ее, но ни у кого из бойцов не поднялась рука на старуху. Ее поселили при кухне. Она мыла посуду, стирала солдатское белье, и тихонько всхлипывая, плакала по ночам от страха, что, надо сказать, никого особенно не трогало. Даже собак своих они ценили гораздо выше этой женщины, она была для всех существом низшего класса.
Солдат, просидевший некоторое время в ледяной воде, опасно заболел. Он метался в бреду и температура его угрожающе поднималась. Ситуацию усугублял пережитый стресс. Все имеющиеся в наличие медикаменты не приносили никаких ощутимых улучшений. Валентин велел женщине ухаживать за больным, что она и делала с поразительным терпением и материнской добротой. Через день она сказала Валентину, пришедшему навестить бойца: «Вали, он может умереть. Один человек спасет его. Лама, что живет высоко в горах». Валентин, довольно прилично говоривший на пушту, начал расспрашивать женщину о лекаре-ламе и узнал следующее. Лама пришел из Тибета много лет назад. Он лечил травами. Когда у женщины заболел сын, они с мужем отвели его к ламе, и он вылечил парня. С тех пор сын не боится самого сильного холода, хотя носит только льняные одежды. Он может искупаться зимой в реке и даже не замерзнуть. Он никогда не простужается. Имя ламы в переводе с пушту означает Эхо Тибета.
Рано утром Валентин взял одного бойца, и на носилках они понесли больного в горы к ламе. Афганка показывала им дорогу. Не все одобряли решение Валентина. Некоторые считали, что это ловушка хитрой, коварной старухи, но он поверил женщине. «Если даже это так, то наши потери будут минимальными. Нас только трое, при чем один – почти покойник. Я беру ответственность на себя», - сказал он, уходя.
Идти с носилками в горы было не просто. Иногда им приходилось преодолевать отдельные участки, неся больного на руках, а афганка тащила за ними носилки. К вечеру они поднялись на высоту более четырех тысяч метров. «Здесь, - сказала женщина, и показала рукой на небольшую пещеру рядом с ледником. – Это дом, где живет Эхо Тибета». Глетчер сиял в лучах заходящего солнца и его блеск слепил глаза. В пещерке никого не оказалось. Валентин прошел немного вдоль ледника и увидел человека, сидящего прямо на снегу с закрытыми глазами, скрестив ноги под собой. Его тело было обнажено по пояс. Валентин поздоровался на пушту. Человек открыл глаза и легко поднялся.
Пока лама осматривал больного, Валентин дал распоряжение сопровождавшему его бойцу возвращаться в часть. Сам он решил пока остаться. С ним была рация, пистолет, «спальник» и немного еды. Всю теплую одежду он надел на себя, но тем не менее, сильно мерз. Женщину он оставил тоже. Валентина удивляло, что она совсем не страдает от холода. Тем временем, лама развел огонь и сварил какое-то снадобье. Вдвоем они не без труда разжали рот больного и влили туда отвар из целебных трав. Через некоторое время солдат успокоился и мирно заснул.

 Валентин заглянул в конец блокнота, где было стихотворение, прочитанное ему когда-то ламой. Он просил Марту поработать над ним, так как записал его дословно. Из его «подстрочника» она сделала следующий текст:

Холодный снег и злая вьюга,
Стремясь опередить друг друга,
С моей одеждой легкой бьются,
Снежинки ручейками льются
С меня. Мое пылает тело.
В борьбу за жизнь вступаю смело,
Я воин и борюсь со смертью,
С холодной бури круговертью.
Тумо, отшельникам поведай,
Я – респа, я в ладах с победой.
Борьба – свидетельство само
Всей добродетели тумо.

Перевод был неплохим, но уж очень европейским. Валентин не мог сообразить, в чем тут дело, но в устах ламы слова стихотворения звучали по-иному. Размер был другим и ритм. Конечно, Марта не могла этого знать. Валентин стал вспоминать уроки ламы.

Три дня провел он в горах в обществе отшельника. Отвар солдату давали каждые три часа, и он поправлялся на глазах, это стало видно уже на другой день, но был еще очень слаб, чтобы идти. В первый же вечер Валентин стал допытываться у своего хозяина, как он, полуодетый, живет среди снегов и не испытывает мук холода? Это казалось ему невероятным. Лама только кротко улыбался в ответ на его настойчивые вопросы и говорил одно слово: «Тумо». «Я хочу научиться, - заявил Валентин. – Это возможно?» «Все возможно для того, кто хочет, - сказал лама, хитро посмотрев на гостя, - завтра».
Отшельник разбудил Валентина задолго до рассвета и подал ему большую хлопчатобумажную простынь. На землю лама положил кусок циновки, усадил на него Валентина в позе, приличисвоющей данному случаю. Затем он сказал: «Тумо – это внутреннее тепло, которое возникает стихийно во время медитации и окутывает тело «покровом богов», позволяя отшельнику-респе жить на снежных вершинах и не мерзнуть. Для начала ты должен научиться правильно дышать. Затем ты должен уметь так концентрировать мысль, чтобы видеть образы. И, наконец, лама-респа должен дать тебе посвящение. Крепко ли твое здоровье?» Валентин кивнул в ответ. «У тебя должны быть сильные легкие, - продолжал лама, - ты должен отказаться от шерстяной одежды и никогда не приближаться к огню. Респа – называют тех, кто носит одежду из хлопка. Тумо нельзя заниматься в помещении или среди людей. Воздух там пропитан дымом и запахами. Ты можешь расстроить здоровье. Упражняться следует натощак, даже не пить, а от горячительных напитков вообще следует отказаться. Следи за мной и повторяй. Воздух должен свободно проходить через ноздри. При выдохе извергай гнев, гордыню, ненависть, жадность, лень и глупость. При вдохе привлекай все благородные и высокие добродетели. Отрешись от всех забот, погрузи себя в созерцание и покой. Затем, вообрази на месте пупка золотой лотос, а в его центре яркое солнце. Произнеси мистические слоги семени огня. При каждом вдохе воздух должен проникать до пупка и раздувать огонь. После этого надо задержать дыхание, и с каждым разом все дольше. Сосредоточься на рождении пламени, пусть оно понимается вертикально в центре тела».
Валентин добросовестно повторял за ламой все необходимые действия и вдруг ему стало необыкновенно тепло и легко. Он не засек время начало занятий, но когда взошло солнце лама сказал: «Теперь ты согрелся. Тебе хватит тепла, но когда ты почувствуешь, что замерзаешь, повтори эти упражнения снова».
Валентин поблагодарил ламу за науку и подробно, записал в блокнот все упражнения, состоящие из десяти этапов, следующих один за другим без перерыва.
К концу третьего дня тренировок Валентин мог свободно обходиться без огня и теплой одежды. Он вполне оценил и с большим воодушевлением осваивал технику тумо под руководством ламы, который изредка ободрял и хвалил его. «Я добьюсь, - твердил он себе, - я стану респой».

С той поры прошло шесть лет. Валентин так и не стал респой. При той жизни, которую он вел, у него практически не было возможностей для того, чтобы практиковать тумо, да и необходимости особой в этом не было. Цивилизация позволяла ему согреваться без дополнительных усилий. Но время от времени, он уходил в лес, садился на поляну в позе «лотоса», делал дыхательные упражнения, как учил его лама, повторяя всю технику тумо этап за этапом. В результате этих тренировок у него резко подскакивала температура, что доставляло ему один только дискомфорт и ничего более. Сушить на себе по пять мокрых простыней одновременно он так и не научился. «Видимо, респой надо родиться», - говорил он, вздыхая.

На прощанье лама рассказал ему притчу, но осознал ее глубинный смысл Валентин далеко не сразу.
«По городу шел просвещенный и мудрый лама в окружении своих учеников. Поравнявшись с куртизанкой, идущей им на встречу, лама низко ей поклонился. «Учитель, что ты делаешь? – начали возмущенно роптать ученики, - она падшая женщина, отдающаяся за деньги каждому, кто этого пожелает, а ты кланяешься ей до земли!» Учитель глубоко вздохнул и ответил: «Если бы вы так готовили свою душу ко встрече с Господом, как она готовит свое тело для возлюбленного, я бы и вам кланялся до земли».
«Пусть твоя душа всегда будет готова ко встрече с Господом», - напутствовал Валентина респа, расставаясь.





Глава 9.
Долгие проводы.


«Почему в иные дни нас престают вдруг слушаться вещи? – думала Марта, придя с занятий по Ошо медитации, - чашки выпрыгивают из рук, ложки и вилки падают на пол, масленые оладьи выскакивают на только что вымытую плиту? Вываливается все нижнее белье из шкафа, когда хочешь достать какую-нибудь вещь, половая тряпка цепляется за ноги… И это начинает бесконечно раздражать. Ты злишься, заводишься на пустом месте. Вот, меня час тому назад учили управлять собой в определенной ситуации, а я злая, как собака, разве что не кусаюсь, да и то потому, что некого». Внутри у нее все клокотало от досады на себя, но справиться с ситуацией оказалось на деле сложнее, чем в теории. Какое-то предчувствие сжимало ей сердце, словно что-то должно случиться или уже случилось, но не ясно пока, что и где. Марта позвонила родителям. Слава Богу, у них все было в порядке. Сын днем обозначился, тоже, как будто в добром здравии… «Странно, - думала она, - в чем же дело? Может, Ирма? Нет, я ее утром видела в магазине, веселенькая бегала. Но определенно что-то стряслось!» Она завела будильник, взяла книгу и улеглась в постель. Заснула Марта довольно быстро, уж больно книга была скучна! Но ночью она несколько раз просыпалась в большой тревоге и долго потом не могла уснуть.
Утро выдалось морозным и почти всю дорогу до работы Марта бежала бегом. Приближалось время отъезда и это радовало ее. Но скорее не сама поездка в Египет – она маячила пока, как мираж в пустыне, а просто предвкушение отпуска. Не надо будет ходить на работу, напяливать на себя кучу теплых шмоток, делать одни и те же дела, видеть свою квартиру. Красота!
Санитарка тетя Клава поджидала ее в дверях отделения. «Вечером Машку привезли, таблеток нажралась каких-нето, откачали, слава те, Господи! Почитай два часа промывали. Хорошо, Светка углядела и бабке сказала. Мать «скорую» вызвала, да прямо к нам». «Боже мой, - воскликнула Марта в испуге, - вот, бедная девочка! Как она сейчас?» «Пойдешь капельницу ставить, увидишь. Вроде лежит смирно, только плачет все…»
Марта зашла в палату, где кроме Маши лежало еще три женщины. Они с осуждающим любопытством глазели на бедную девушку. Поставив капельницу, Марта направилась было к двери, но Маша сказала слабым, тихим голосом: «Не уходите, я хотела с Вами поговорить…» «Я скоро приду», - ответила Марта и вышла, тихонько закрыв за собой дверь. Она знала, что одноместная палата сейчас свободна и решила попросить зав. отделением, чтобы Машу перевели туда. Подальше от любопытных глаз.
«Она Ваша родственница, - спросила удивленно заведующая отделением, - а если кто «большой» заболеет?» «Можно сказать, родственница, но ведь пока там никого нет. Если привезут, что-нибудь придумаем. Она ведь долго не пролежит». «Что это она на себя руки наложила? Такая молодая… Сегодня к ней придет психиатр». «Тем белее, лучше без лишних ушей. Я еще не успела с ней поговорить. Тетки все такие любопытные». «Только ради Вас». «Большое спасибо, Ангелина Прокофьевна»
Марта с тетей Клавой помогли Маше перебраться в одноместную палату. Товарки негодующе шептались за их спиной. Когда тетя Клава ушла, Марта села у кровати. «Что же Вы наделали, глупая девочка! У Вас же дочка маленькая совсем. Что случилось-то вообще?» «Максим Васильевич… Ваш муж… вчера позвонил. А мама трубку взяла… она у меня была… и сказала, что Вы его выгнали из дома с одним чемоданом. Теперь он будет жить у меня. Он позвал меня к телефону и отругал. Сказал, что он такую самодеятельность не поощряет. Велел чемодан обратно отвезти и не распоряжаться им по своему усмотрению. Теперь он меня бросит. Почему я не умерла!» «Не говорите глупости, - резко сказала Марта, - Вы сами во всем виноваты. Зачем надо было мне врать, что Вы беременны? Нельзя из людей клоунов делать. Вы же взрослая, разумная женщина…» «Это мама мне велела сказать… я не хотела, честное слово, простите меня, пожалуйста. Он все не мог решить, а мама говорит, возьми и реши сама. Поставь его перед фактом. Если он будет думать, что ты ждешь от него ребенка, то, может, женится на тебе в конце концов». «Но Вы понимаете, что это свинство, спекулировать такими вещами? А что бы Вы потом ему сказали, куда делся ребенок? Рассосался?» «Мама говорит, можно будет сказать, что был выкидыш, больше жалеть будет… только я ему еще про беременность не говорила, это я Вам…» « Спасибо большое, значит Вы его еще и передо мной оболгали, сказав, что он не хочет ребенка? Маша, Маша, ну, можно ли так лгать? Почему Вы все время ссылаетесь на маму? У Вас же есть свое мнение. В конце концов, это Ваша жизнь и невозможно строить ее на бесконечном вранье! Как же Вы в глаза-то ему будете смотреть после такого? Насочинять сорок бочек арестантов и жить как ни в чем не бывало!»
Маша заплакала: «Я поругалась с мамой, сказала, чтобы она больше не вмешивалась в мою жизнь. Мне, конечно, попало, но если он со мной останется, я маму больше на порог не пущу!» «Ну, это уже слишком, просто начните сами принимать решения. Вам же проще будет, вот увидите».
В течение дня Марта заглядывала несколько раз к Маше. Та понемногу успокоилась, щеки и губы ее слегка порозовели, она начала улыбаться, поняв, что Марта не будет забирать обратно злополучный чемодан.
 Подойдя к двери своей квартиры, Марта услышала телефонные трели, но пока она доставала ключи, пока отпирала замок, звонки прекратились. «Ладно, кому надо, тот еще позвонит», - процитировала она Ирму и пошла принимать душ. Только Марта включила воду, телефон зазвонил снова. «Межгород? - удивленно подумала она, - кто бы это мог быть?» На том конце раздался гневный голос мужа. «Ты дома бываешь? Ни днем, ни ночью не могу тебя застать. Где ты есть?» «На работе, где же еще? Только что пришла с дежурства, - ответила Марта, настраивая себя говорить, как можно спокойнее. - Что случилось, почему ты вдруг звонишь?» «Это я у тебя хочу спросить, что случилось? Почему я от третьих лиц узнаю, что мне отказали от собственного дама?» «Не от третьих, а от первых. Это тебе твоя теща новая рассказала? А она не сказала тебе, что Маша отравилась?» На другом конце трубки наступила гробовая тишина. «Не понял, - сказал муж, - что значит «отравилась»?» «Выпила горсть снотворных таблеток, но, к счастью, ее спасли, и теперь она в полном порядке. Можешь не волноваться». «Я и не собираюсь волноваться из-за ваших глупостей. У меня серьезная работа, а вы меня отвлекаете. Что за игры вы там затеяли за моей спиной? Я не собираюсь никуда переезжать! Ты меня поняла? Немедленно забери мои вещи обратно! Ты меня слышишь?» «Мне надоело жить во лжи! Это ты можешь понять? Я попыталась сделать из тебя порядочного человека. Ты должен быть мне за это благодарен! - Марта постепенно теряла над собой контроль и повышала голос. – И вообще, у меня уже другой мужчина, с которым я собираюсь начать новую жизнь, а ты иди к черту! Знать тебя больше не желаю! Не вздумай появиться в моем доме после командировки, он спустит тебя с лестницы, а замок мы уже поменяли!» «Это пока еще и мой дом, надеюсь, ты не забыла, что квартиру дали мне? И еще посмотрим, кто кого спустит с лестницы! Есть цивилизованный способ раздела имущества, ты, полагаю, слышала об этом? Приведи в порядок свои нервы, а потом мы спокойно поговорим».
Марта в сердцах швырнула трубку на рычаг. «Это же надо, как он умудряется мной манипулировать даже по телефону! Я уже перешла на крик. Вся внутренняя работа над собой пошла насмарку. Столько читать, избавляться от ложных личностей, а он за пять минут разговора накинул на меня привычную структурку и готово дело – я уже истеричка! Все мои усилия сведены к нулю. Нет, далеко мне еще до подлинного просветления. Жизнь надо менять целиком, начиная с себя».

«Ирма, у меня ЧП семейного масштаба, - жалобно заблеяла Марта в трубку, - мне необходим твой мудрый совет». «Я еще в состоянии подать дурной пример, - назидательно отозвалась Ирма, - что у тебя опять стряслось?» «Это не телефонный разговор. Тут надо рассказывать в лицах и в костюмах, мы можем встретиться сегодня?» «Сегодня женский день – я иду в баню. Это срочно?» «Очень! То есть сама ситуация, конечно, терпит, но мне надо принять решение, а тут без твоего совета никак… Понимаешь, я таких дел натворила!» «А я теперь должна их разгребать? Хорошо, приходи в девять вечера, я вернусь из бани и выслушаю тебя, хочется думать, это меня не слишком расстроит? Только не надейся, что я буду тебя ублажать. После бани мне положено отдыхать. В доме даже заварки нет. Скажи, а ты могла посоветовться со мной до, а не вместо?» «Я не успела. Меня поставили перед фактом». «И теперь ты делаешь то же самое со мной! Интриганка! Как же я теперь пойду в баню!»
Вечером, раскопав в своих запасах заветную банку роскошного чая «Эрл Грей», подаренную кем-то из больных при выписке, Марта поплелась к Ирме, дрожа от страха. Она прекрасно знала, что ей прилетит по первое число за ее самодеятельность и предусмотрительно прихватила еще бутылку Коньяка в качестве обезболивающего средства.
«Открыто! – крикнула Ирма, не вставая с дивана, - я же предупредила, что буду лежать. Чай – это замечательно. Завари-ка мне покрепче, а коньяк после бани я не буду, разве что ложечку в чай. Там где-то был лимон. – Командовала Ирма, не поднимая головы с подушки. – Как хорошо сегодня попарились, потом массаж! Предупреждаю, если ты намерена испортить мне настроение, это тебе даром не пройдет. Месть моя будет ужасна. Я с таким трудом восстановила цвет лица и блеск глаз!»
Марта сервировала чай на журнальном столике возле ложа Ирмы, и только после того, как величественная хозяйка сделала первый глоток, осмелилась приступить к исповеди. По мере повествования выражение лица Ирмы становилось все более грозным, приобретая все больше сходства с ликом боярыни Морозовой на известном полотне. В конце рассказа Марте даже показалось, что подруга ее сейчас поколотит. Но Ирма безмолвствовала. Это обеспокоило Марту еще сильнее, и она втянула голову в плечи. «Ну, что ты молчишь? Посоветуй же что-нибудь! – взмолилась, наконец, она. – Не сиди, как сфинкс». «Налей-ка мне коньяка, - распорядилась, наконец подруга, - «Посоветуй» - передразнила она Марту, - это все равно, как если бы человеку сначала отрубили голову, а потом спрашивали, идет ли ему эта прическа. У меня нет слов! - Она залпом осушила рюмку и пососала дольку лимона. – Прими мои поздравления, ты уже сделала все, что могла. Бесполезно говорить тебе, кто ты есть. Теперь остается только подсчитать все плюсы и минусы создавшейся ситуации и принять практические меры». «Какие меры, я не поняла, объясни». «Погоди, не верещи, дай подумать, - отмахнулась от подруги Ирма. – Сначала рассмотрим, что ты теряешь в создавшейся ситуации. Во-первых, положение замужней женщины». «Тоже мне, положение! – фыркнула Марта, - везде хожу одна, в отпуск езжу одна, числюсь замужем, конечно, но чисто формально. Он как привидение: вроде есть, но никто его со мной давно не видел, даже я. И надоели мне косые взгляды, сочувствующие вздохи, намеки, сплетни, сколько можно! Это ты называешь положением замужней женщины?» «Не скажи! Когда ты замужем, то можешь позволить себе любую глупость, вести себя как заблагорассудится. Что бы ты ни делала, твой муж несет ответственность за твое поведение, это ваше с ним личное дело. У тебя есть тыл». «Нет у меня никакого тыла, - вышла из себя Марта, - кому, как тебе этого не знать!» «Вот, пусть это и будет нашим маленьким секретом, зачем выметать сор из избы. Думаешь, многие живут иначе? Уверяю тебя, что нет. Во-вторых, он будет делить с тобой все совместно нажитое имущество. Надо срочно спрятать все ценное, и понадежнее. У родителей и знакомых не годится. Можно отвести в ломбард». «Не буду я ничего прятать. Пусть берет все, кроме книг. Остальное меня мало волнует». «Это, конечно, очень благородно, - назидательно продолжала Ирма, - но не забывай, что у тебя есть сын. Ты хочешь, чтобы то, что по праву принадлежит сыну, досталось той кликуше?» «Но это очень унизительно: прятать вещи, делить, закладывать – не хочу!» «Согласна с тобой, это унизительно, но не надейся, что он тоже проявит широту души. Да еще после того, как ты ему сказала про другого мужчину. Надо искать подсадную утку. У тебя есть кандидатура?» «Разумеется, нет, - Марта горестно вздохнула, - да, я сама себя перехитрила». «Жаль. Надо бы нанять боя. Только совершенно постороннего. Может быть твой Валентин Иванович? По-моему, он прекрасно подойдет».
Марта даже задохнулась от возмущения: «Как тебе могло прийти это в голову! Он солидный, серьезный человек, а я буду его просить играть дурацкую роль?» «Да, ты сильно изменилась с тех пор, как встала на духовный путь. Куда девался весь твой прежний авантюризм, - Ирма произнесла слова «встала на духовный путь» так, словно обвиняла Марту, в том, что она поступила на работу в бордель, с патетическим отвращением, - раньше ты бала жутко вампирична, мастерски закатывала мужу истерики, проедала всем плешь, - продолжала она перечислять с воодушевлением недостатки Марты, - кокетничала напропалую». «Это было порочное наследие Литинститута…» - оправдывалась Марта. «Но ты была этим интересна, ты была непредсказуема, самобытна, а теперь? Ты скучна как понедельник. Тебя же нельзя узнать. Как бы мы с тобой раньше развлеклись в создавшейся ситуации! Подумать приятно! Теперь у тебя нимб над головой, как у монашки. Или это твоя, как ее, аура светится? Теперь ты вся в белом. Значит, так, - резюмировала она, устав издеваться, - подводим черту: ищи боя. Только учти, он может воспринять это всерьез и сказать: «Милая, подвинь лиру, я лягу». А, может, это к лучшему? Когда ты едешь в свой Египет?» «Через две недели примерно… или чуть больше, я сама пока точно не знаю». «Две недели, - протянула Ирма раздумчиво, - маловато в твоем возрасте, но изволь уложиться в этот срок. Ничего не поделаешь! А то будешь выгонять своего благоверного до второго пришествия. Долгие проводы – лишние слезы. В конце концов, тебе это надоест, ты плюнешь на все и переедешь к родителям. А он только того и ждет. Итак, цели наши ясны, задачи определены. Ты со мной согласна?» «Как же я успею влюбиться за две недели, мне не шестнадцать лет!» - недоумевала Марта. «Вот именно! Все-таки ты непроходимая ватрушка, или прикидываешься. Не вздумай влюбиться! Тебе только этого не хватало для полного счастья. Какая любовь! Нам тривиальный статист нужен. Надежный, умный, талантливый, чтобы твой муж поверил, что ты могла в него влюбиться за несколько дней. Он ведь твои запросы хорошо знает. Дурак нам не подойдет. Хорошо бы это был иностранец, а лучше всего японец, так они даже поговорить не смогут. Макс ведь не знает японского? Ты его представишь и все. Скажешь, что он профессор Токийского Университета, - фантазия Ирмы уже не знала удержу. Марта внутренне ужаснулась. - Ну, мне пора спать, ты меня утомила своими проблемами. Ступай домой и думай. Утро вечера мудренее, я тоже думать буду. Любовь какую-то выдумала! Овца!»

Озабоченная, раздираемая сомнениями Марта не заметила, как дошагала до дома. В лифт вместе с ней вошел сосед, теоретик-домушник Федя Ихонин. Марта кивнула на его грязную, облезлую собаку: «Гуляли?» «Угу», - ухнул Федя, как филин в лесу. Она ждала, когда он нажмет кнопку их этажа, но Федя вдруг подозрительно повел носом и спросил: «У тебя какие духи?» «Мажи нуар», - машинально ответила Марта и удивилась. Федя как ошпаренный выскочил из кабины лифта с криком: «Меня жена убьет, если унюхает твой запах. Не докажешь ей ничего. Я лучше пешком пойду».
«Вот, еще один тыл! Фантом несчастный, летучий голландец! Уже столько жен сменил, можно гарем организовать, а все боится чего-то. Господи, как все это противно!».


В голове у Марты вдруг проплыли стихи:

Снова сердце спокойно, и право
Не срываться ныряльщиком в низ.
Я тихонько шепчу себе: «Браво!
Сколько можно кривляться «на бис?»

Я на ворох твоих обязательств,
Словно свежий насыпала пласт.
Унижений, потерь и предательств
Наконец-то исчерпан балласт!

Но разливом спасительной лени
Не затоплен один островок,
На котором пустых сожалений
Сам собой прорастает росток.

Она даже не стала его записывать, так как сочла недостойными сборника, ей был необходим просто маленький глоток живой воды творчества. Она легла и спокойно, как младенец, уснула.





Глава 10
Инструктаж


После вступления в законный брак Валентин Иванович, несмотря на свои стойкие холостяцкие убеждения, почувствовал неожиданный прилив сил. Его это удивило и порадовало. Оленька оказалась существом вполне пригодным для совместной жизни с таким педантом, как он, и совершенно не мешала ему вести привычный образ жизни. Она не «метила территорию» своими вещами, аккуратно разложив их по полочкам, выделенным ей в шкафу мужем, все необходимые дела по хозяйству старалась сделать до его возвращения с работы, и когда, придя со службы, он находил свой дом полностью соответствовавшим своим требованиям, то не считал лишним жену за это похвалить.
В кухне появились, правда, кое-какие новшества, вроде тостера или миксера, но это было продиктовано необходимостью облегчить быт домохозяйки, а не нарушить уют, чистоту и раз навсегда заведенный дизайн. Оленька, строго сообразуясь со вкусами и привычками мужа, каждый вечер готовила вкусный ужин, красиво сервировала его в комнате, а по завершении трапезы, сразу кидалась мыть посуду и потом убирала всегда на то же место, где держал ее обычно Валентин.
Она привела в образцовый порядок его гардероб, прикупила несколько галстуков и носовых платков им в тон. И в остальном она была совершенно не назойлива. Всегда давала мужу возможность почитать, послушать любимую музыку или просто подумать о чем-нибудь, не пытаясь узурпировать все его свободное время или покуситься на его личные интересы. Если она замечала, что у Валентина есть желание заняться своими делами, то находила занятие и себе: трудолюбиво и самозабвенно вязала детские вещички или тихонько смотрела телевизор.
Уже неделю они жили вместе, и Валентин каждый день укорял себя за свои холостяцкие «страхи». Напрасно он так боялся, что жизнь его радикально переменится и непременно в худшую сторону, что от него будут требовать постоянного внимания, не считаясь с его настроением, непременного отчета во всем, а в доме обязательно воцарится хаос: мебель переставлена, шторы заменены, кругом валяются Олины вещи? Это бы раздражало его да крайности, а, значит, сделало совместное проживание невыносимым. «Почему из всех вероятных вариантов я непременно предполагаю наихудший? Что я за зануда такая? Прав Палыч!»
Оценив по достоинству деликатность жены, Валентин и сам старался побаловать ее знаками внимания: привозил разные вкусности, покупал каждый день цветы, женские журналы, сборнички кроссвордов. Она так бурно радовалась этим мелочам, что ему становилось даже неловко.
В работе у него тоже наблюдался некий подъем. Валентин с успехом завершил несколько дел сразу, которые висели мертвым грузом на отделе, вызывая неудовольствие высшего руководства и казались абсолютно безнадежными. Но что самое поразительное, его духовные поиски обрели вдруг ясный и четкий контур. Он понял, наконец, чего хочет от себя добиться и как ему следует поступать. Многие вещи, не ясные ранее, стали ближе, открылись с невидимой прежде стороны. Он неожиданно для себя осознал, в чем его предназначение и где пролегает его духовный путь, и четко очертил круг своих интересов, сделав выбор.
Вездесущий Гусев прознал про перемены в его личной жизни и настойчиво требовал сатисфакции. «Праздника хочу, - рокотал он, стуча себя кулаками по впалой груди, - свадебного пира, жертвоприношений Гименею и служб Бахусу». «Откуда ты набрался всей этой чепухи? – недоумевал Валентин. – Пьянки тебе охота и разврата, примитивного свинства то есть. И не прикрывайся мифологией». «Никак нет, ваше превосходительство! Я образован, но скромен, знаний своих без крайней надобности на показ не выставляю, как иные. Во мне много всего сокрыто! А что до пьянки, так в этом греха нет. Кто ж не пьет на свадьбе? И мордобой должен на свадьбе быть. Так у нас на Руси положено! Но если хозяева мордобитие не заказывают, я вполне способен провести вечер красиво и интеллигентно». «Не кричите, дети, дайте только срок», - начал Валентин, но Гусев не дал ему закончить. «Вот, срока нам не надо!» «Будет вам и белка, будет и свисток, - продолжил все же Валентин. – Вот вернусь из командировки…» «А как не вернешься?» «Типун тебе на язык, Гусев! Изыди, несчастный!» У Валентина вдруг отчего-то сжалось сердце. Он выпроводил Гусева из кабинета и сел за рабочий стол.
В прошлый выходной Валентин Иванович ездил в Тулу. Надо было посмотреть на игру команды, познакомиться с игроками и тренерами. Беседовал с каждым в отдельности. Присмотрелся ко второму тренеру, который вызывал в нем беспокойство. Они не понравились друг другу и не смогли этого скрыть. Валентин шестым чекистским чувством предвидел, что этот человек еще создаст ему проблемы в поездке, но придраться официально было не к чему, и он пересилив себя, оставил его в составе команды.
Настало время провести собеседование с Мартой. Он позвонил ей по телефону и попросил приехать в горотдел. «Таков порядок, - сказал он извиняющимся тоном, - Вы уж простите за беспокойство». Он вдруг понял, что совсем ее не знает, несмотря на продолжительное знакомство и взаимную симпатию. Какое-то странное, братское, чувство вызывала в нем эта женщина. Ему хотелось опекать ее, защищать не ведомо от кого и чего. Ему хотелось понять, чем она дышит, чем интересуется?
Марта приехала точно в назначенное время, минута в минуту. Валентин с удовлетворением отметил этот факт. «Дорожит, значит, чужим временем и своим тоже, знает, как его с пользой потратить», - подумал он, пока она снимала пальто. На Марте был строгий темный костюм и минимум косметики.
Валентин Иванович провел инструктаж по обычной схеме, Марта внимательно слушала и кивала в ответ. Но постепенно и незаметно их разговор перешел в иное русло, приняв более теплый и дружественный тон. Что-то определенно тревожило Марту. Заметив ее напряжение, Валентин спросил ее об это. Она ответила с искренней прямотой. «Я решила развестись с мужем». Валентин вопросительно посмотрел на нее, и Марта выложила ему без утайки все события прошедшей недели. Выложила, словно другу или брату, в надежде, что он поможет, успокоит, подбодрит и даст совет. Не утаила даже их с Ирмой шутливый план на счет «статиста».
«Чем же Вам помочь, - искренне озаботился Валентин ее проблемами, - Вы действительно решили разойтись с мужем? Должен Вам сказать, что это создаст ему определенные трудности с поездками за рубеж. Он ведь участвует в совместном эксперименте с ЦЕРНом». «Простите меня за откровенность, но мне надоело жить во лжи, – горько сказала Марта, - я твердо решила помочь ему сделать выбор. Его все устраивает, а меня нет. Мне противно, что меня все жалеют. Что я, урод, калека, даун? Иногда женщине приходится принимать жесткие решения, и потом, мне есть чем себя занять, помимо забот о благополучие и карьере мужа. У меня множество интересов, друзей, единомышленников. Вы считаете меня легкомысленной?» «Нет, нет, - поспешно сказал Валентин, - ни в коем случае! Просто я хочу Вам как-то помочь. Эх, жалко я женился, а то бы разыграл перед ним «перехватчика» в лучших традициях театра Сатиры! – по-мальчишески весело засмеялся Валентин, чтобы немного поднять Марте настроение. - Доверили бы мне такую роль?» Марта с недоумением посмотрела на него: «Вы успели за это время жениться? Искренне поздравляю! А знаете, мне Ирма предложила Вашу кандидатуру одной из первых, - Марта тоже засмеялась, - Так я ее чуть не поколотила, сказала, что Вы серьезный и солидный человек, как я приятно ошиблась! Люблю людей, которые могут играть! Это же прекрасно! Значит, мы еще дети и у нас есть надежда спасти наши души!» Валентин внимательно посмотрел на Марту: «Стоп, Батраченко, тебя, кажется, вербуют!» - иронично подумал он про себя, но тут же устыдился своей мысли, а в слух сказал: «Ваша Ирма – большой психолог. Прямо Фрейд в юбке!» «Вы знаете с трудами Фрейда! – радостно подхватила тему Марта, - знаете, мне кажется, что его основная теория зиждется на Тибетской книге мертвых! Вы так не считаете? Вероятно, она его как-то подтолкнула к его концепции. Можно подумать, что в предыдущем воплощении он жил на Тибете. Вам знакома теория реинкарнаций?» «А медсестричка-то не проста! – подумал Валентин, внимательно слушая Марту, - ох, не проста!» Неожиданно для себя он задал ей вопрос: «Скажите, а Вы верующий человек?» Марта подумала немного: «Скорее, наверное, суеверный…, - ответила она честно, - Мне многое интересно, другие религии, ритуалы, учения. Я очень хочу знаний. Сейчас появилось столько всякой литературы. Раньше мы и мечтать не могли прочесть такое количество разных оккультных книг! Только разобраться в них без руководителя сложно. Тут непременно учитель нужен. Вы так не думаете? С другой стороны: слышит тот, кто имеет уши слышать. Я все ищу каких-то откровений, тайных знаний, мне мало намеков и недомолвок, хочу открыть свою дверь и войти. Наверное, я скорее гностик».
Валентин внимательно слушал Марту и думал: «Да, мы идем одним путем. Это очень странно. Знала бы она о моих поисках и терзаниях! Сильно бы удивилась. Но ведь свел нас почему-то Бог! Не может быть, чтобы случайно…»
«А с трудами Елены Рерих Вы знакомы, читали ли Блаватскую? «Две жизни» Конкордии Антаровой?» – осторожно спросил Валентин. «Елену Рерих безусловно читала! С нее и начался мой интерес к эзотерике. А вот Блаватская мне не понятна. Я так и не смогла ее одолеть. Но про Антарову только слышала, кажется, эта книга не издавалась, а только ходит в «самиздате»? А Вы читали ее?» «Да, - сказал Валентин, - интересное учение. Владыки семи лучей. Белое Братство». «Как здорово, что Вы всем этим тоже интересовались! – с воодушевлением воскликнула Марта, - ищете духовный путь? Или уже нашли?» «Нет, мне по долгу службы положено знакомиться с этого рода литературой. Работа у нас такая». Марта умолкла, видимо вспомнив вдруг куда и зачем она пришла и с кем, собственно, разговаривает. «Ну, мне теперь прямой путь на Соловки вместо Египта, - подумала она, похолодев. – Вот так ловко они и «раскалывают» нас грешных, сами все выкладываем, надо только дать нам возможность, сесть на любимого конька! Ну, и пусть, отсидим не хуже других».
Он заметил замешательство Марты и посчитал необходимым сменить тему, почувствовав, что разговор зашел слишком далеко. «Не настало еще для нас время откровений, - думал он, - но непременно настанет!» «Чем же Вам помочь все-таки. Где бы раздобыть для Вас статиста, - снова весело перешел он на шутливую тему, пытаясь разбить ледок в настроении Марты, - Может, кто-то и моих ребят Вам подойдет? Они – все красавцы молодые. В меру умны, начитаны, а главное, обучены молчать и не задавать лишних вопросов, если начальник приказал. Хотите, подберем?» «Спасибо, это будет уж слишком похоже на провокацию, - Марта уже плотно сомкнула створки раковины, где спряталась ее душа. – Я сама что-нибудь придумаю. А когда мы уезжаем?» «Через две недели. Я Вам позвоню, как только билеты привезут». Он подал ей пальто и тепло пожал руку, пытаясь вложить в это рукопожатие все свое расположение и вернуть утраченное доверие.
«Скажите, а на остановку нашего автобуса мне в какую сторону? Я что-то запуталась. Редко в городе бываю», - спросила Марта. «Погодите минутку, Вас отвезут». Валентин нажал кнопку и сказал: «Гусева ко мне попросите, Мария Степановна, пожалуйста». «Куда? – подумала Марта, - прямо на Соловки?»
Гусев придирчиво оглядел Марту с головы до ног и по-видимому остался доволен. Угодливое выражение на его лице тот час сменилось залихватски циничным. «Гусев, отвези, пожалуйста, эту даму в городок с большим почетом, а то водителя забрал Виктор Павлович. Не возражаешь?» «Доставив в лучшем виде и положим на место, - фамильярно заржал Гусев. – Не сомневайся!» Марта решила, что ей уже нечего терять, но сохранить остатки женского достоинства посчитала необходимым. Пусть этот хлыщ знает свое место. «Успокойтесь, - сказала она ледяным тоном, - если Вы меня заинтересуете, я дам Вам знать, а до тех пор сидите смирно и ждите!» «Вот это да! – обомлел Гусев, - обрила наголо! Вы в каком звании, мадам? Покорно прошу пардону. Это наш новый сотрудник? - Спросил он у смеющегося Валентина, - предупреждать надо!» «Медсестра запаса. – Ответила Марта уже более миролюбиво, - будете себя плохо вести, оставлю Вас на поле боя без медицинской помощи». «Это не гуманно, леди!» - взвыл притворно Гусев, вполне оценив язычок Марты. Он решил больше не нарываться. «Чуткий, бестия, сразу понимает, где можно по сусалам получить, - подумал Валентин, - а она молодец! Умеет за себя постоять!»
«Отправляйся на задание, жельтмен, - сказал Валентин Гусеву и открыто улыбнулся Марте. – Да, не задерживайся на обратном пути, У нас еще дел полно».

«Интересный у нас инструктаж получился, - думал Валентин, когда Гусев с Мартой ушли. – Хорошо она Гусева приложила, по-гурджиевски. Как опытный боксер, стойку держит. Она – безусловно личность. Играет сразу на всех семи струнах. Не специально ли она разговор завела об оккультизме? Прощупать меня хотела? Не может же быть она такой наивной. Опять я начал всех подозревать! Что у меня за характер! И правду говорят, скорее шерсть сойдет, чем навык. Какой же у нее луч? Я думаю – четвертый, как и у меня. Серапис Бей. Поэтому мне и легко с ней, как с сестрой, поэтому и в Египет мы с ней едем не случайно».

Гусев всю дорогу демонстративно молчал, но Марта, словно не замечала этой манифестации мужского начала. Через несколько минут она вообще забыла о его существовании, погрузившись в свои мысли. «Ну, я, конечно, всадник без головы! За полчаса задушевной беседы своими ручками организовала себе статью лет этак на пятнадцать! Но и майор хорош! Тоже мне, Порфирий Петрович выискался! Весь из себя душка, белый и пушистый. Напрасно я приняла его предложение поехать в Египет. Придется постоянно себя контролировать в его присутствии, взвешивать каждое слово. Это при моей-то импульсивности! Так и стресс не долго заработать. А чего мне, собственно, бояться? Ну, объявят меня диссидентом, а кокой русский поэт не диссидент! Раньше сядем - раньше выйдем. Будет у меня цикл лагерной лирики, тоже полезный опыт. Да и видеть я его не часто буду, надеюсь. Я работать еду, а не беседовать по душам с сотрудниками КГБ. Подумаешь, поговорили! Ну и что? В конце концов, как говорит Ирма, если хочешь узнать получше человека, надо приблизить его к себе, а потом решать, достоин ли он твоего внимания. Может быть, я его тоже тестировала? Но разве может человек, прочитавший такие книги, не проникнуться их духом? А его дневник! Там ведь ясно написано, что он осуждал войну в Афганистане. И о духовном пути он задумывается, пусть не пытается меня надуть, я ему все рано не поверю. И говорил он со мной честно, без всякой задней мысли. Да, что я понимаю в чекистской задушевности! Часто ли меня допрашивали! Нет, я уверена, что он просто побоялся мне признаться в своих истинных убеждениях, мы знакомы-то, всего ничего. А говорили вообще пару раз. И потом внутренний голос мне подсказывает, что он хороший человек и ко мне относится как-то даже по-братски. Хочется ему мне помочь совершенно искренне. Стал бы он принимать близко к сердцу мои проблемы, если бы имел намерение меня упечь в лагеря! Зачем такие сложности? Я же не Мата Хари».
Валентин Иванович был полностью реабилитирован в глазах Марты, когда доставив ее домой, Гусев сказал: «Что это Вас Батраченко так сильно уважает? Прямо светится весь. Обычно на работе он со всеми сухарь черствый, не угрызешь». «А я уколы хорошо делаю и капельницы ставлю профессионально, - весело ответила Марта. – Он у нас в отделении почетный пациент». «Так, Вы врач?» «Нет, я медсестра. Не похожа?» «Не похожа, - сказал Гусев со всей серьезностью, на какую был способен. - Фонетика Вас выдает. Уж, больно Вы грамотно говорите, дамочка». «ЧК не дремлет, - подумала Марта, - все-то там психологи, все-то они замечают». Она тепло попрощалась с Гусевым и поблагодарив еще раз, скрылась в подъезде своего дома.
Дом встретил ее покоем и привычным уютом. «Как у меня тихо, - с радостью подумала Марта, - зачем мне тащиться в какой-то Египет! Что я там потеряла? Наверное, что-то все-таки потеряла, раз еду. Где-то я читала, что воплощаясь в том или ином месте, наша душа оставляет там частички своего света. И если удается побывать в другом уже воплощении в том же самом месте, то можно попытаться эти частички души собрать. Чем больше света соберет душа, тем больше вероятность ее вознесения к Богу, в Отчий Дом. Мы все гости на этой земле, сколько бы раз мы не воплощались, а тело наше – обуза. Душе не просто прижиться в нем. Иногда и вовсе не получается. Интересно, в какое время я могла воплотиться в Египте, и кем я там была?» Она вдруг вспомнила переживание, которое однажды испытала, слушая «Небесную Аиду» Верди. Темнокожую девушку и ее умирающего брата. «Уж не я ли это была? – изумилась Марта, - как странно все это, неужели же возможно вспомнить что-то из своей прежней жизни? Как научиться этому?» Марта попила чаю и устроилась с книжкой на диване. «Как хорошо все же жить одной! Есть некая прелесть в одиночестве…»

Рай обезлюдел. Бог отвергнут, сир.
Свой путь избрал Адам, отринув милость Божью.
Стал с этих пор наполнен грешный мир
Кровосмесительством, предательством и ложью.

Сын Каина был праведник Енох,
Лот пьяным обольщен дочерними устами…
Сиротством нас одаривает Бог,
А одиночество мы избираем сами.

Слать в Небеса бессмысленно упрек
За долю горькую, за нищету, сиротство.
Ты сам решил, что будешь одинок,
Продав за миску супа первородство.

Марта сама удивилась этим неожиданно пришедшим строчкам. Они были так не похожи на ее предыдущие темы. «Странно, откуда они пришли? Кто послал их мне? Словно продиктовали…»








Глава 11
Опыт приходит с опытом

 Утром Марта с огорчением обнаружила, что в доме нет ни единой спички. «Так, - горестно вздохнула она, - костер развести нечем, осталась я без заветной лоханочки кофе». Она покорилась судьбе и поплелась в магазин за огнивом, кляня себя на все корки за беспечность. Но Бог сжалился над ней. Открыв дверь своей квартиры, она увидела все того же Федю, все с той же собакой. Сосед был мрачен, как только что овдовевший венецианский мавр. «Федя, у тебя спички есть?» - кинулась к нему Марта, как к родному. «Есть, заходи, - пригласил ее Федя к большому удивлению в квартиру, - только спички и остались». «А как твоя жена отнесется к моему столь раннему появлению, да еще вместе с тобой…». – Изумилась Марта такому неслыханному гостеприимству. «А никак. Съехала она. Я в ночь ушел на работу, там компьютер свободный, ну, и заигрался малех, а утром пришел собаку выгулять и не нашел ни жены, ни мебели. Вот, гляди сама, да чего вы, бабы, можете дойти! Мужик никогда так низко не опустится». Он пропустил Марту в квартиру, где ее глазам предстала картина ужасающей неприглядности. В комнате на полу одиноко лежал голый матрац, а на нем подушка без наволочки и старенькое байковое детское одеяльце грязно розового цвета. Оконные занавески были порваны, видимо в порыве гнева. Под потолком сиротливо болталась голая пыльная лампочка. На кухне было не веселее. Посредине сиротливо стоял лишь облезлый табурет, а в раковине находилось немного грязной посуды. Больше в доме никаких вещей не было, если не считать собачей миски, и старых Фединых шмоток на вешалке в коридоре. «Гол, как сокол, - прокомментировал Федя свое положение, - все, стерва, вывезла, дом оголила до полной срамоты. Я бы и сам все отдал, зачем она так… А все от ревности! Куда, говорит, ты все по ночам ходишь? Подозревала меня. Да ведь я человек глубоко верующий, мне вера не позволяет по бабам ходить. Я в законном браке состою». «Куда же ты ходил-то по ночам? – спросила Марта, уже подозревая, каков будет ответ, - ты же теоретик, можешь дома работать». «Да все просто, как два пальца об асфальт: ребята в теоротделе новую игрульку поставили, «Лум» называется. Ну, и составили расписание, когда кому играть. У кого дети маленькие – днем. А мне ночью досталось, нешто я откажусь? Вот, она мне и отмстила, подлая». Слушать эту горестную повесть Марте было смешно, и она, взяв коробок спичек, поспешила удалиться, но Федя вдруг резко сменил тему разговора: «Мы с ребятами храм решили в городке построить на общественных началах. Деньги будем собирать, а работать сами. Опыт у нас есть, все же в отпуск на шабашки ездят, строят чего-нибудь. Кто коровник, кто свинарник, а себе храм возведем! Ты денег дашь?» Марта смутилась: «А можно после отпуска? Я скоро уезжаю, у меня сейчас кризис…» «Так, ты же отпускные получишь, - наседал на нее практичный Федя, - после отпуска у тебя и вовсе не будет». Он горестно вздохнул и его собака отозвалась таким же печальным вздохом. «Ты сильно преувеличиваешь размер моих отпускных, их на храм точно не хватит. Я тоже на шабашку еду, будут у меня деньги после отпуска». «Ладно, не хочешь давать, попроси своего гэбиста помочь нам с оформлением документов. Подписи там разные собрать, визы получить в Горкоме, он же везде вхож». «Кого, кого?», – изумилась Марта. «Не прикидывайся целкой македонской, - сказал Федя, обозленный на весь женский пол сразу, - я же знаю, он к тебе шастает. Ты с ним спишь, или перестукиваешься?» Марта остолбенела до крайности. «Федя! Ты в своем уме? С чего ты взял?» «Я в дверной глазок видел, как он к тебе недавно приходил под вечер, а на днях тебя их «Волга» привозила». «Да он был один раз всего и то по делу. У меня Ирма в это время была Михайлова, можешь спросить», - стала глупо оправдываться Марта, сама себя ненавидя за это. «Значит, вы вдвоем стучите. Думаю, групповичек он не потянет по долгу службы. Рисковать не захочет своим положением. Так, поговоришь с ним или как?» «Мне твои намеки отвратительны! Я бы и так помогла, зачем же на всех подряд грязь лить?» Марта швырнула на плиту злополучный коробок спичек, и уже открывая входную дверь бросила в сердцах через плечо: «Теперь я понимаю твою жену. Да ей памятник ставить надо в центре ГУМа у фонтана!» «Все вы суки, - злобно бросил Федя ей вслед, - друг другу потакаете. Вот твой вернется из Швейцарии, я ему все про тебя доложу». «Буду тебе крайне признательна!» Крикнула Марта уже из дверей своей квартиры и с силой захлопнула ее за собой.
«Лучше бы я сразу пошла в магазин, хоть в дерьме бы этом не вывозилась! - досадовала она на себя, - а еще лучше, попила бы водички из крана! Одноклеточный! А еще храм строить собирается! Верующий он! Хоть бы яд свой сначала сдал в аптеку на лекарства, может, кому помог бы вылечиться от хронического радикулита!»

День отъезда неумолимо надвигался. Сегодня обещала зайти Ирма, чтобы составить список вещей, которые необходимо взять с собой. У нее за плечами был богатый опыт по сборам за границу, которым Марта решила воспользоваться.

«На дворе зима, а у тебя уже муха появилась! – возмущенно выговаривала Ирма подруге, - почему ты ее не истребишь? Мерзость какая!» «Не могу из гуманных соображений. Это Клара, она с лета у меня живет. Зачем ее истреблять, она живое существо, всю зиму со мной прозимовала». «Какой-то патологический пацифизм, - фыркнула Ирма, - это все твои эйкуменистические штучки! Ладно, хватит чаи гонять, давай займемся делом. Бери бумагу, ручку, пиши». Ирма глубоко задумалась. «Пишу», - сказала Марта. «А что, собственно, писать? Я понятия не имею!» «Вы же ездили за границу, что брала-то? Ты вещи собирала или Михайлов?» «Лучше бы мне забыть тот день, когда я собирала вещи. Знаешь, как мы уезжали? Рано утром у нас самолет из Шереметьево, накануне вечером мы были в Госкомитете на собеседовании, я уехала из Москвы в пять вечера, а Михайлов остался там дожидаться, когда будут готовы визы и будут ли они вообще. Приехала домой и сижу как дура, не знаю, едем мы или нет. Думаешь охота напрасно эти коробки собирать, а потом разбирать, если визы не дадут? Он приехал в час ночи, привез документы, и мы начали судорожно кидать в коробки все подряд, что под руку попадало: белье, вещи, детские игрушки, обувь, книги одежду и Бог знает, что еще! Оделяла, подушки, ведь на два с половиной года контракт был! Жутко вспомнить. Таможенник в аэропорту попросил нас открыть одну коробку, а они скотчем залеплены, откроешь – не соберешь. Распечатали, он с вожделением смотрит, а там мои трусы, лифчики и сверху грязнущие кеды Михайлова лежат, все в песке и в глине. Красота, глаз не оторвать! Он руками замахал, закрывайте, говорит и проходите скорее, не задерживайте других людей». «Зачем же вы столько барахла с собой везли? Можно же было там все купить, ведь в Америку ехали, не в глухомань какую-нибудь!» «Да неужели я приеду и сразу побегу в магазин за шмотками! Да, это просто не унизительно! А где же наша гордость, они и так про нас говорили, что русские приезжают с голым задом и покупают все в первый же день на сейле или в гаражах. Еще чего! Доставить им такое удовольствие! Да, ни за что на свете! Мы бедные, но гордые».
Марта бессмысленно поглядела на чистый лист бумаги и написала: 1. Зубная щетка. 2. Зубная паста. 3. Полотенце. На этом месте воображение ей отказало наотрез, и она с отвращением отбросила ручку. «Мне проще стихотворение написать, чем этот дурацкий список! - сказала она в сердцах. – И вообще, если честно, то мне никуда ехать не хочется. Взять бы отпуск, да провести его дома!» «Ты мне лучше скажи, как дела со статистом? Замок ты поменяла?» «Неа, - беспечно призналась Марта и рассказала Ирме Федину горестную историю. – Боюсь, приеду и у меня то же самое будет». «Ну, я тебя не понимаю, - возмутилась Ирма, - зачем же ты мне голову морочила, приходила за советом?» «Знаешь, а мне почему-то даже думать об этом не хочется. Пусть будет, что будет. Я уже мысленно пережила разрыв и оставила все в прошлом, как бы перевернула страницу». «Любите вы поэты красиво выражаться, а дело сделать вам лень. Как хочешь, конечно, только имей в виду такой вариант: приезжаешь ты из Египта, а твой благоверный живет уже тут со своей кликушей. Что ты будешь делать?» «Вариант, конечно, не исключенный, но думаю, что он не рискнет ее сюда привести, точнее, она не пойдет. Но вполне вероятно, что по возвращении я найду его здесь и все опять начнется с самого начала, как сказка про белого бычка».
«Да, я же не сказала тебе свою главную новость, - спохватилась вдруг Ирма, - была сегодня в месткоме, и они мне предложили «горящую» путевку в Египет! На пять дней. Как раз на конец твоего срока. Может быть, даже вернемся вместе. Так что, если мне удастся раздобыть денег, я к тебе приеду на пять дней. Там, конечно, экскурсии разные запланированы, но думаю, можно будет как-то все устроить, ты только мне сообщи, где тебя искать». «Замечательно, - обрадовалась Марта, - ты молодец!» «Ладно, пиши свой список, не буду тебя отвлекать, я пошла деньги искать».
Марта проводила Ирму до дверей и вернулась к своему скорбному списку. «Не скорбному, а скарбному», - поиграла она словами и взяла ручку. Вид чистого листа был столь соблазнителен, что рука сама начала выводить на нем строчки:

Рыжее, знойное, терпкое лето,
Влажность текучей подвижности света.
Солнце скопилось в проеме меж скал –
Жар даже местность вокруг поменял,
Словно преследуя несколько целей.

Чудным, заманчивым скрипом качелей
Кажется хруст под ногами песка,
Я высыпаю его из носка
Легких открытых плетеных сандалий.
Прячутся взрослые в тень от азалий.

Берег песчаный, морские отроги…
Шествует солнце по синей дороге
В море, и будто манящим перстом,
Властно своим указует лучом
На снеговые седые вершины,
Тает ледник на краю седловины.

Море горело, кипело, бродило,
Тестом опарным оно подходило,
Пенилось пивом; без устали, лени
Мчались по волнам лиловые тени –
Это, наверное, Бог на просторе
Двигает зеркало в небе над морем.

Но, охмелев от поверхности гулкой,
Словно довольное этой прогулкой
Солнце – от ветра, от водных лавин –
Кинулось резво ко мне в мезонин,
Будто пантера по следу газели.
Вмиг распласталось на мягкой постели.
Лучший во вражеском стане лазутчик
По полу шарит – трепещущий лучик,
Роется бойко в моем в чемодане,
В прятки играя, хоронится в ванне,

На умывальнике – капель алмазы -
Светятся там, будто влажные стразы.

Мама тихонько задернула шторы,
Солнечный зайчик метнулся на шорох.
Комната стала унылой, зеленой,
Словно аквариум, тихой и сонной.

Как привиденье, шагнул мне на встречу
Мягкий, ручной, незадачливый вечер,
И недодумав последнюю фразу,
Я уже сплю беспробудно и сразу.


Марта унеслась мыслями в тот детский поток, чистый и безоблачный, что редко возвращается к нам, когда мы становимся взрослыми людьми. Конечно, мы помним свое детство, но чаще всего, как череду поступков, событий, фактов, маленьких происшествий и разных забавных эпизодов. Но сам поток ускользает от нас. Нам редко удается войти еще хотя бы раз в ту кристальную реку, она уже далеко, она уже утекла… Разве одно только творчество позволяет нам сделать этот рывок назад, остановить, скорее вернуть вкус времени, со всеми его запахами, красками, звуками, светлыми иллюзиями, принимаемыми за правду, яркими эмоциями.
«Как не хватает мне моего учителя, - грустно вздохнула Марта, - вот, кто был истинный ребенок! С тех пор, как его не стало два года назад, мне даже некому показать мои «вирши», он всегда очень внимательно прочитывал каждое стихотворение, и я сразу видела, если оно оставляло его равнодушным, значит, написано плохо, нечего и спрашивать. Но уж когда ему нравилось что-то, он мог перечитывать текст несколько раз. А особо полюбившееся, класть себе под подушку. Какая мудрая и светлая душа была у него. Интересно, в ком она воплотится? И будет ли этот человек опять великим поэтом? А как вообще души притягиваются в воплощение? Ведь все они чисты до этого момента. Их можно по невинности сравнить с шестимесячным ребенком. А потом человек в процессе жизни нарабатывает себе карму. Душа все знает и страдает, если видит зло. Постепенно она теряет свой свет, а когда весь он иссякнет, она больше уже не воплощается. Вообще, если внимательно приглядеться к каждому человеку, к его поступкам, эмоциям, мыслям, послушать что и как он говорит, многое можно понять о его карме. Только себя значительно сложнее анализировать. Отслеживать свои мысли и деяния. Это какой же опыт надо иметь! Сколько всего понимать и замечать! Главное, по-моему, знать, где у тебя находится «стоп-кран», и успевать в нужный момент за него дернуть. Хотя люди «продвинутые» и нужды-то в нем не испытывают. А мне еще учиться и учиться, прав был дедушка Ленин. Или, вот, Федя, например…»
Неожиданно она вспомнила утреннюю встречу с соседом, но думала она о нем уже как-то с жалостью, с сочувствием. «Глупый человек, сам себя обворовывает. Ведь хорошее дело затеял: храм в городке построить, но то, как он этого добивается, заслуживает сожаления. Собаку бездомную опять же подобрал, нянчится с ней, любит без памяти, лечит, заботится, мозги у него, говорят, светлейшие, а общаться с ним невыносимо. А можно ли строить храм с грязными мыслями?» Этот вопрос Марта так и оставила без ответа. Она все же решила позвонить Валентину Ивановичу и спросить, может ли он чем-нибудь помочь городским энтузиастам.
Трубку взяла женщина. «Да, - вспомнила Марта, - он же сказал, что женился». Она вежливо поздоровалась, извинилась за беспокойство и попросила его к телефону. «Кто его спрашивает? – голос на другом конце провода сделался ледяным и грозным, - он еще не пришел с работы». Марта назвала себя, хотя понимала, что это не имеет смысла, так как они все равно не знакомы. «А по какому вопросу?» - продолжила допрос жена. «Можно его попросить перезвонить мне, когда у него будет возможность?» «Не думаю, что у него будет желание Вам звонить. Он теперь женатый человек, если Вы еще не в курсе дела. И не звоните сюда больше никогда. Вычеркните из своей записной книжки этот номер телефона». «Простите, но Вы все не так поняли, я, исключительно по делу». «А в этом случае – звоните исключительно на работу и исключительно в рабочее время». В трубке раздались частые гудки.
«Бедный Йорик, я знал его, Гораций, - подумала Марта, - тебя уже обглодали…». Но в эту самую минуту «бедный Йорик» позвонил сам. Он радостно отрапортовал, что билеты, визы и паспорта готовы и назвал дату отъезда. У Марты екнуло сердце. «Вот и все, - подумала она, - корабли сожжены! Почему мне так страшно? Чего я боюсь? Неизвестности? Перемены места? Кто бы мне объяснил!» Все это промелькнуло у нее в голове и тот час же растворилось в пространстве и во времени. «А я Вам звонила только что, - вспомнила Марта о своем деле, - но мне сказали, что Вы еще на работе». «Вы можете передать моей жене любую информацию, или просьбу позвонить». «Я как-то не сообразила, - Марта улыбнулась такой наивности Валентина Ивановича, - в другой раз обязательно так и сделаю. У меня к Вам есть дело», - Марта подробно изложила просьбу Феди. Валентин Иванович с готовностью согласился помочь, всем, что будет в его силах. «Пусть они мне завтра позвонят, - сказал он и продиктовал свой служебный телефон. – Я попробую свести их с нужными людьми в Горисполкоме, и попрошу оказать всяческое содействие. Храм - это дело хорошее».

Марта написала Феде записку и втолкнула ее в ручку двери. Ей очень не хотелось встречаться с ни сегодня еще раз. «Это будет уже перебор, - думала она, - отходняк – дело долгое».





 Глава 12
 Статист


Последние дни перед отъездом Валентин Иванович спал очень неспокойно. Метался во сне, ворочался с боку на бок, часто просыпался. То ему снился лама по имени Эхо Тибета, который строгим голосом вопрошал: «Ты помнишь, чему я тебя учил? Концентрируйся на мысле-образе, умей удерживать его. Пусть сознание твое утонет в «Великой Пустоте», между тобой и миром нет больше преград, вы – единое целое. Я учил тебя, как добиваться транса. Помни об этом!»
Затем лицо ламы начинало постепенно таять, и сквозь его черты вдруг проступал постепенно благородный лик бедуина, помстившегося ему в пещере Афганистана после контузии. Он клал свою темную, прекрасную руку Валентину на голову, и душа его, словно начинала подниматься в высь, парить над телом, распростертым на земле.
Потом ему привиделся храм, очертаниями похожий на пирамиду, он входил в него, и видел там множество людей в белых одеждах. Вот, уже он – неофит – получает от них инициацию. Его посвящают в члены Белого Братства, и чей-то спокойный и мощный голос говорит: «Ищущий Истины и встречи с Иерархией Света и Великим Белым Братством неизбежно должен прийти под защиту и водительство великих Владык-Учителей. Ты вступаешь на стезю, ведущую к мастерству, достижениям, победе и вознесению. Ты посвящен. Пламя вознесения – ключ, что отпирает двери бессмертия для каждого человека».
 После этих слов Валентин проснулся и кинулся на кухню, чтобы записать их, но пока он искал ручку и бумагу, слова улетучились из головы, оставив в душе чувство знакомой тревоги и тоски, словно по родному дому…
Он досадовал на себя за нерасторопность и неспособность удержать сколько-нибудь в памяти эти слова. Сонная Оленька вышла за ним на кухню и спросила озабоченно: «Что с тобой, милый? У тебя что-то болит?» «Душа, - с улыбкой успокоил ее Валентин. – Иди, спи, прости, что разбудил. Я сейчас лягу». Но он не ложился, а сидел и думал, что же с ним происходит? Что ждет его в Египте? А в том, что ждет – он был совершенно уверен. Это его беспокоило и вселяло надежду одновременно. Он торопил мысленно время до дня отъезда, и пугался, что оно летит так быстро.

У Марты сегодня было последнее дежурство перед отпуском. По давным-давно заведенной кем-то традиции это событие положено было обмывать в коллективе. Сменившись, Марта организовала в ординаторской чай с тортом и бутербродами, купила две бутылки сухого белого вина на свои талоны и пригласила обе смены на проводы. Те, кто был уже свободен, вели себя более непринужденно, и обе бутылки опустошили мгновенно. Откуда-то из закромов появился заветный пузырь с чистым медицинским спиртом, а тетя Клава вынула из шкафчика малиновый сироп. Женщины разрумянились, мужчины распоясались. Медики – народ циничный, ничего святого у них нет. Анекдоты сыпались самые ядреные. «Везут на каталке больного, а он спрашивает: «Сестра, а куда вы меня везете?» «В морг, батенька». «Так, я же еще не умер…» «Так, мы же еще не доехали!» «Марта! Как же тебя не будет с нами на 8 марта? С кем же я беду петь «Сулико»? – старался всех перекричать дежурный врач Гоги, - хотя я слышал, что 8 марта перенесли на 11, потому что две палочки лучше, чем две дырочки!» «Кстати, о палочках, вчера в хирургию привезли мужика оперировать по поводу паховой грыжи. Валерка сделал надрез, а оттуда второй член! Первый был молочный…»
В дверь неожиданно постучали. «Кого там Бог даеть, - проворчала тетя Клава, отпирая. – Не дадут посидеть в субботу, все им чаво-нито надоть». В дверь просунулась голова больного, которого сегодня выписывали. Ему так и не поставили диагноз, лечили от воспаления легких, но на самом деле это была какая-то вирусная инфекция, после которой парень был похож на ходячий скелет. «Можно мне забрать выписку? – спросил он вежливо, - извините, я вам помешал, я могу подождать, мне спешить некуда». Он хотел закрыть дверь, но Гоги закричал: «Заходи, дорогой, гостем будешь. Я любимую женщину в отпуск провожаю. Посиди с нами, тем более, что сам говоришь, спешить некуда». Молодой человек вошел и примостился на табуретке у самой двери. Он был высок ростом, но так худ, что казалось, одежда его на несколько размеров больше, чем ему необходимо. «Ты у нас почетный больной, тебя знакомить не надо, - рокотал Гоги, - слава Богу, жив остался, я уж думал, не выкарабкаешься…» «Деликатный ты наш, - сказала Марта укоризненно, - разговоры «к столу» никогда не были твоим сильным местом. Можно, мы не будем говорить сегодня о работе?» «А я всегда: с бабами о работе, а на работе о бабах», - отговорился Гоги. «Марта, налей-ка гостю и бутерброд дай со шпротами, - распорядилась тетя Клава, - ему надо вес набирать, а то – чистый Кощей!» Молодой человек от спиртного категорически отказался, но с удовольствием выпил чашку чаю с лимоном и съел бутерброд.
Народ посидел еще около часа и начал понемногу расходиться, кто по домам, а кто на рабочие места. «Пошли, пипетки, - сказал Гоги двум молоденьким практиканткам из медучилища, - сегодня мы учимся ставить клизму. Приношу свой зад в жертву Святому Клистиру!» Все пожелали Марте хорошего отдыха и веселой компании. Она собрала в корзинку домашнюю посуду, положила в пакет книги, которые брала читать на работу во время ночных дежурств. «Вам помочь, - любезно предложил молодой человек, - сегодня скользко, а вы на высоких каблуках. Когда руки свободы, легче балансировать на льду». «Если Вам по пути…» - нерешительно сказала Марта. «А мне везде по пути, - улыбнулся молодой человек, - понятия не имею, куда податься!» «Как это? Вас же выписали, надо мчаться домой, сломя голову и заказывать домашним горячего борща и седло барашка», – удивилась Марта.
Они вышли на улицу, где и правда был жуткий гололед. «Цепляйтесь, - парень любезно подставил Марте острый локоть, - а то упадете». Она была вынуждена воспользоваться его любезностью. «Вас ведь зовут Антон?» «Да, а Вас Марта. Это не русское имя?» «Вообще-то это псевдоним, но все уже привыкли меня так называть, я даже забыла, как меня зовут на самом деле. По паспарту я, кажется, Алина». «К великому сожалению борщ варить мне некому, а уж седло барашка я даже представить себе не могу», - сказал Антон, и Марте показалось, что настроение у него препаршивое. «Вам в какой дом?» – спросила Марта, когда они дошли до ее улицы. «Я не местный, - сказал Антон. – Мне совершенно некуда здесь идти». «А что же Вы собираетесь делать?» - забеспокоилась Марта. «Наверное, пойду в гостиницу, хотя я слышал, что она здесь ведомственная и надо командировочное удостоверение предоставить, может, удастся договориться с администратором, у меня есть немного денег, дня на три хватит, позвоню друзьям в Москву, если они на месте, поеду к ним. Ситуация у меня аховая, но не смертельная, самое страшное я уже пережил». «Знаете что, пойдемте ко мне. Я Вас накормлю, а там мы решим, что дальше делать». – Решительно сказала Марта. Антон явно колебался: «Мне бы не хотелось Вас напрягать. Мужчина должен сам решать свои проблемы». «Вздор! Есть же человеческие отношения. Разве нельзя просто помочь друг другу? Окажись я в Вашей ситуации, ведь Вы бы мне помогли?» «Вне всякого сомнения!» - порывисто отозвался Антон. «А я, значит, дрянь последняя и не могу в трудную минуту оказать поддержку. Так по-вашему?» «А как Ваши домашние отнесутся к моему вторжению? Им может это не понравиться». «Я совершенно одна… в данный момент, так что давайте без китайских церемоний!»
Марта на скорую руку сварила куриную лапшу и разогрела котлеты с макаронами. Антон поначалу стеснялся, но веселая непринужденность хозяйки расшевелила его, он стал шутить, улыбаться и уничтожил весь обед с большим аппетитом. «Давно не ел так вкусно, - сказал он, ставя тарелку в раковину и закатывая рукава, чтобы помыть посуду, - Вы прекрасная кулинарка». «Просто готовить надо всегда с любовью. Что повар сварит, то едок и съест. Если он человек плохой, злобный, жадный, то какую бы вкусную еду не измыслил, после нее только на душе тошно делается, да на желудке тяжело - излагала Марта оккультные истины. – Едок съедает карму повара. Это надо всегда помнить».
Антон стал с интересом разглядывал библиотеку Марты. «Здесь много книг, которые есть у моих родителей, - сказал он немного грустно, - моя матушка тоже интересуется эзотерикой. Вот этой книжке она бы прямо обзавидовалась, у нее такой нет, она за ней везде гонялась». «Так возьмите и дайте ей почитать, - тотчас же предложила Марта, - это очень любопытная книга. Апокрифы древних христиан. Спасибо серии «Научно-атеистическая библиотека». Благодаря ей, столько интересного опубликовано. Они цитируют апокрифы почти полностью. Берите, я уже прочитала, мне она пока не нужна. Пусть Ваша мама порадуется». «Они с отцом сейчас в Индии, в командировке на полгода, поэтому я и остался на улице. Они не знали, что у меня все пойдет кувырком и ключи мне не оставили. Я ведь не планировал сейчас приезжать, даже позвонить им не удосужился. Меня жена выгнала, ну, я и рванул к родителям. По дороге видимо простудился, подхватил какую-то инфекцию легочную. Очнулся в больнице. Температура за сорок, можно сказать, пережил клиническую смерть». «Я все знаю, - сказала Марта, - а почему жена Вас ни разу не навестила? Она не знала, что Вы в больнице?» «Нет, ей мой друг сказал, но она заявила, что не могла ко мне приехать, так как не знала, чем я болен. Вдруг у меня СПИД. Это я в Китае, видимо, подцепил какой-то их вирус, ну, а тут плюс стресс, простуда и привет». Антон рассказал Марте историю своей жизни. Он жил и работал в Красноярске. Занимался физикой твердого тела. Собирался защищать кандидатскую диссертацию. Приехал в Москву в командировку и познакомился с очаровательной девушкой. Вскоре они поженились. Переезжать в Красноярск жена отказалась категорически. Она была единственная дочь обеспеченных родителей, и все тянула его перебраться в столицу. Антону было жаль оставлять интересную научную работу, хорошего руководителя, незавершенную кандидатскую, замечательных друзей. Он сопротивлялся, сколько мог, но, наконец, сдался. Уволился, бросил все и приехал в Москву. Жена встретила его словами: «Прости, но я тебя разлюбила». Антон переживал страшно, чуть с собой не покончил, но наладить семейную жизнь ему так и не удалось. После недели ссор и скандалов он собрал рюкзак и махнул к родителям. «Остальное Вы уже знаете», - сказал он и попросил разрешения закурить. «Вам же вредно, у Вас легкие еще не окрепли! – Возразила Марта, - но если без этого никак нельзя, курите, пожалуйста, на кухне есть пепельница, я и сама иногда балуюсь, когда гости». Они перешли на кухню и она составила Антону компанию. Правда, он курил «Беломор». А она «БТ».
И тут на кухне Марта рассказала Антону историю своей жизни. Поведала все, как на духу. Все свои несостоявшиеся мечты, замыслы, надежды. Странно, что неудачи сближают людей гораздо больше, чем успехи. Им уже казалось, что они знакомы сто лет. И вдруг неожиданно для себя Марта сказала: «Знаете что, оставайтесь у меня, поживите, придите в себя, успокойтесь немного. Сына и родителей я предупрежу, что у меня остановился брат моей подруги. А муж приедет – не пускайте. Шучу, конечно, как же вы его не пустите. Но он еще не скоро вернется. Недели через три. А, может быть, вообще не вернется, сразу приедет к Ольге. Если он за вещами придет, попросите меня дождаться. Деньги вот тут в коробочке с побрякушками, берите, питайтесь как следует, Вам вес набирать надо, а то Вы от ветра шатаетесь». «Ну, это уж слишком, Марта. Денег я не возьму, мне должны на днях ребята из Красноярска зарплату выслать. А за предложение у Вас пожить – большое спасибо. Я, пожалуй, соглашусь. Мне здесь очень нравится. Тихо у Вас, хорошо. Как раз то, что мне сейчас нужно. Замечательный Вы человек. А муж Ваш - дурак, простите, конечно, за откровенность, я ему так и скажу с Вашего разрешения. Могу представиться Вашим женихом, как вы с подругой придумали. Мне это не сложно». Марта рассмеялась. «Вы большой шутник, Антон! Я же старше Вас, он не поверит». «А это уж предоставьте мне. Еще как поверит!» Антон тоже рассмеялся. «У меня к Вам просьба нескромная, прочтите мне какое-нибудь свое стихотворение, самое любимое, мне очень хочется послушать стихи в авторском исполнении, а потом я Вам спою. У Вас гитара есть? Я немного сочиняю, так, песенки всякие, на манер студенческих. Устроим небольшой творческий вечер, вместо того, чтобы слезы лить над своей загубленной жизнью. У нас еще ничего не потеряно, все впереди». «Замечательная идея, - с радостью сказала Марта, - чтобы развеять грустные мысли. Я Вам прочту что-нибудь шутливое».
Марта принесла листочек со стихотворением и прочла веселым голосом и в меру иронично.

 АРЛЕКИН.

На судьбе у меня – тавро.
И «Во Имя Отца и Сына…»
Мне всю жизнь везло на Пьеро,
Но ни разу на Арлекина.

Поглядеть бы, каков он есть,
Рыцарь глупенькой Коломбины?
Да, как видно, их боле несть –
Все повывелись Арлекины!

Утонченный поэт Пьеро
Мне знаком по слезливой дрожи:
Он мастак на чужое добро,
И желательно, подороже.

Я плохой рисовальщик картин,
Но попробую – выйдет ли эта?
Так мне видится Арлекин,
Пусть, хотя бы попытка портрета:

Он веселый и всюду свой,
Может ловко свистеть в окарину.
Он мне в след не глядит с тоской,
Как положено Арлекину.

Он забавный и с ним легко,
Не товарищ с хандрой и сплином.
И пошла бы я далеко
Под одним плащом с Арлекином!

Он, конечно, большой нахал,
Рядом с ним я похожа на мышку.
Он все уши бы мне прожужжал,
Что я вечно «тяну пустышку»!

Он мошенник и хулиган,
Обязательнейший бездельник,
Что ни слово – чистейший обман:
В воскресенье, в четверг, в понедельник.

Он балбес, проходимец, игрок,
Обаятельнейший повеса,
И какой же мне будет прок
От большого к нему интереса?

Он фигляр, балаганный шут,
Да, не гнет, не ломает спину.
Но такие за вас – умрут!
Как положено Арлекину.

Своенравно мое перо,
Для мечтательниц, чем не картина?
Мне всю жизнь так везло на Пьеро,
И ни разу на Арлекина!

Антон шумно зааплодировал, но было видно, что стихотворение ему понравилось, и он пытается скрыть за шутливыми хлопками некоторую долю смущения.
Марта принесла гитару сына и они начали петь песни Окуджавы, Дольского и Бог знает, чьи еще. Потом Антон исполнил пару своих сочинений. Голос у него был приятный, манера игры на гитаре залихватская. Было видно, что пока жизнь не шарахнула его по голове, он был веселым и бесшабашным парнем.
Незаметно наступила ночь, Антон потихонечку зевал в кулак, и Марта, сжалившись над ним, выдала ему комплект постельного белья и полотенце. Антон благодарно посмотрел на нее и тихо сказал: «Спасибо Вам, без Вас я бы пропал, честное слово. Я и не думал, что жизнь пошлет мне такой подарок. Скажите, а я – Арлекин?» «Идите спать, милорд, рассвет уже полощется!»

Утром Марта поднялась первой. Она тихонько, стараясь не шуметь, сварила кофе и поразилась, что едва ли не в первый раз в жизни он у нее не сбежал на плиту! «Чудеса!» – Сказала она себе. Антон вышел к завтраку немного смурной. «Простите, я утром всегда такой. Тяжело просыпаюсь». «Это можно поправить, - сказала Марта. – Нужно первым делом, как проснешься, улыбнуться новому дню и сказать: Как хорошо! Начинается новый день! Пусть он будет удачным». «Спасибо, я обязательно попробую», - пообещал Антон. Они выпили кофе, почти молча. Им обоим было немного неловко за вчерашнюю безудержную откровенность. Марте нужно было сходить в магазин и купить кое-какие мелочи в дорогу. Она позвонила Ирме и сказала, что зайдет к ней через час попрощаться.

«Что-то ты мне ничего не докладываешь про свою семейную жизнь? – Виктор Павлович, хитро прищурившись, поглядел на Валентина, - в бега еще не собрался?» «Вопреки всем страхам и ожиданиям, я начинаю думать, что народ прав, утверждая, что не так страшен черт, как» «Его теща, - не дал Валентину закончить фразу Виктор Павлович. – И ничего тебя не раздражает? Не выводит из себя? Не может быть. Как говорил Станиславский: «Не верю». Ты же у нас скорпион по гороскопу, а они – одиночки и не способны к семейной жизни». «Да, вот, пока даже придраться не к чему, и хотел бы поплакаться, да слез нет». «Ну-ну, мне так даже спокойнее. У тебя теперь заложники есть, если что…» - он весело засмеялся.
«Кстати, о семейной жизни, если что, Вы ей помогите, пожалуйста…». «Что ты имеешь в виду?» – спросил уже серьезно Виктор Павлович и в упор посмотрел на Валентина. «Да мало ли – к врачу хорошему определить, посоветоваться, в ее положении всякое бывает». «Что я, повитуха что ли? Зачем ей со мной советоваться в ее положении? Что-то я тебя не понимаю. Будь кто другой на твоем месте, я бы подумал, что хочет попросить политического убежища в Египте», - опять засмеялся Виктор Павлович. «Ну, да, запишусь в бедуины и буду организовывать для туристов Фата Моргану. Или в копты подамся, устроюсь проповедником в катакомбную церковь», - размечтался Валентин. «На что только мужик не пойдет, чтобы от семьи сбежать, - мечтательно произнес шеф, - даже мумией фараона прикинуться может». «Какие заказы будут? - перевел Валентин разговор на другую тему. – Может, привезти что? Вам, Мариночке, дочери?» «Мне, разве что член сфинкса и никак не меньше. А теткам можно что-нибудь из бирюзы или лазурита, только в серебре, они у меня золота не жалуют», - отозвался Виктор Павлович на предложение Валентина. «Учел, - сказал он, - ах, какие лазуриты были в Афгане! Глаз не оторвать! Но на счет Вашей просьбы, сомневаюсь, что меня с таким сувениром пустят в самолет. Придется доставлять на верблюдах».
«Ладно, обойдемся своими силами, - милостиво согласился начальник. – Как твои сомнения на счет второго тренера? Успокоился?» «Не могу сказать ничего определенного, одни лишь сомнения на уровне интуиции. Боюсь, проблемы с ним все же будут». «Ничего, справишься, ты у нас человек опытный. А как твоя мёдсестра? На ее счет сомнений не возникло?» Валентин поймал на себе пристальный взгляд начальника. «Ни малейших, - твердо ответил он. – Спокойная, толковая, обязательная. То, что от нее и требуется в данной ситуации». «А Гусев говорит, что стерва, каких не видел свет…» «Вот, Гусев! Наш пострел везде поспел, - подумал Валентин. – Не надо было ей пошлить, - сказал он в слух, - а то распускает язык до колена и ждет, чтобы все это глотали молча, да еще улыбались при этом. А она его просто поставила на место и все». «Ну, ладно, я твоему чутью доверяю больше, чем гусевскому. Счастливо тебе съездить и вернуться в добром здравии, а за семью не волнуйся. Поддержим, если что… - и он опять пристально взглянул в глаза Валентину. - Хотя ты нас даже не познакомил, змей». «Давайте в воскресенье соберемся, - предложил с готовностью Валентин, - в субботу мы будем собирать мои вещи, а выходной приходите с супругой, посидим, познакомимся». «Нет, уж лучше вы к нам. Часиков в пять?»

«Все вещи уложила? – строго спросила Ирма, разливая чай, - а тапки домашние взяла? Лучше всего «вьетнамки», их можно мыть, они гигиеничны». «Спасибо, что подсказала, сейчас зайду и куплю. Я как-то про тапки не подумала, взяла только две пары босоножек. Ты путевку выкупила?» «Естественно. Мой муж пока еще кредитоспособен. Где вы будете базироваться?» «Кажется, в Луксоре. Там команда пройдет адаптацию в течение, примерно, недели, а потом 4 товарищеские встречи и домой! Терпеть не могу футбол, ничего в нем не понимаю. Зачем я согласилась? Никогда бы не поверила, что буду членом футбольной команды». – Засмеялась Марта. «Ты, главное, не забудь мне сообщить, где тебя искать», - назидательно сказала Ирма. «Я же сказала, в Луксоре. Мне Валентин Иванович уже сообщил». «Он мог и наврать». «С какой стати? Он вообще не врет», - удивилась Марта такой неприязни. «Конечно, не врет. Просто он говорит то, что считает нужным».
«Вот еще что…, - Марта замялась, не зная, как перейти к нужной теме, - у меня будет жить в квартире один человек. Можно ему дать твой номер телефона? Так, на всякий случай… он не местный… если, что…» Ирма уставилась на Марту, выпучив глаза. «Так, - наконец сказала она грозным голосом, - ты нашла статиста и молчишь, как партизан? Сидишь у меня почти час, крадешь мое время на всякую чепуху, на разговоры о домашних тапках, футбольной команде, а о самой главном – ни полслова? – она даже поперхнулась от возмущения. – Немедленно доложи все, как есть!» «Да, нечего тут докладывать. Это совсем не то, что ты думаешь. Никакой он не статист. Просто так получилось, парень выписался из больницы, а идти ему некуда. Я предложила немного пожить у меня, чтобы чуточку оклематься после болезни. Он из Сибири. Зовут Антон». «А фамилия? Ты паспорт его смотрела? Может, он авантюрист или «вор в законе»? «Никакой он не авантюрист, и паспорт я не смотрела. Он… витязь на распутье…» «Ну, поэты! Что он из себя представляет, этот распутный витязь? Я должна на него посмотреть! Ты же совершенно в людях не разбираешься. У тебя все «удивительные, замечательные, трогательные, душевные и духовные. Других характеристик ты теперь людям не даешь. Иже херувимы! А ну, рассказывай все, что ты о нем знаешь!» - приказала подруга.
Марта, нехотя, пересказала историю Антона без особенных подробностей. «Очень похоже на легенду иностранного агента. Только ты могла в это поверить! Сколько ему лет?» «Я не интересовалась, но по косвенным данным, он лет на восемь меня моложе». Ирме показалось это смягчающим обстоятельством. «Обож-ж-жаю молоденьких мальчиков! – она мечтательно закатила глаза, - молодость, это единственный недостаток, который я готова простить мужчине! И то только потому, что она быстро проходит. Правда, некоторые умудряются сохранить инфантильность до седых, не буду уточнять чего… Как твой муж, например. Ты меня должна непременно познакомить с этим Антоном! Сегодня же! А то я сама его навещу!» Угроза, звучащая в последних словах подруги сделала Марту сговорчивее, и она поторопилась дать согласие на вечерние посиделки. «Можно и у меня, приходите». Изумленная Марта отправилась за «вьетнамками». Но уже почти за порогом она не удержалась и ехидно спросила: «А ему с паспортом приходить?»

Придя с покупками домой, Марта застала картину, достойную кисти Репина. «Не ждали». Антон, орудуя пылесосом, чистил диван. Две скатки ковров, очевидно выбитых на улице, лежали в прихожей. Стены и полы на кухне были уже чисто вымыты, все раковины и ванна отдраены, а унитаз сиял первородной чистотой. «Антон! Какую ужасающую аскезу Вы совершили! Спасибо большое, но Вам еще рано так напрягаться, я себе не прощу, если Вы после этого опять угодите в больницу», - обеспокоено выговаривала Марта. «Извините, что не успел, хотел до Вашего прихода… - смущенно оправдывался Антон, - да, замешкался немного».
За обедом Марта сообщила ему, что они званы в гости. «Имейте в виду, - смеясь добавила он, - Вас будут тестировать». «Может быть, мне не ходить? Я человек для компании скучный, особенно сейчас…» «Это исключено! Ирма обидится, да, не бойтесь, она не кусается». «Вот, как раз тех, кто кусается, я и не боюсь. Со светскими дамами мне гораздо сложнее найти общий язык». «Она сама найдет, тут уж будте спокойны! А пока, советую Вам отдохнуть, набраться сил».

Ирма любила только очень хорошо срежессированные авантюры, и не могла допустить на своей сцене никакой самодеятельности или неожиданных экспромтов. После ухода Марты она начала с воодушевлением, достойным великого Феллини, продумывать до мелочей предстоящий пати. Это подняло ей тонус на несколько градусов. «Замечательно, наконец-то я немного встряхнусь! А то закисла совсем, только Марту и вижу последние два месяца после отъезда Михайлова в командировку. Ни компаний тебе, ни финской бани. Тоска!» Она достала из закромов свои домашние заготовки, которыми славилась на весь городок. Грибки, помидоры, огурцы, баклажаны – все своими ручками, самого лучшего качества! По счастью, как раз вчера пришла посылка от мамы, где была моченая брусника, слабо соленая семужка и копченый палтус. «Так, стол накрыть есть чем! – радовалась хозяйка, профессионально разделывая и раскладывая рыбу на большое блюдо. – Теперь надо продумать, кого позвать? Все зависит от цели, которую преследуешь… Если я хочу повеселиться, то это одна компания, а если прощупать молодого человека, то нужны совсем другие люди. Фон, так сказать. Тогда, лучше всего подойдут Каретины. Во-первых, Влад споит любого, а это даст возможность посмотреть, чем мальчик дышит. И жена у Влада, кого угодно выведет из себя своей непревзойденной глупостью. Ее сентенции неподражаемы! Спорить с ней бесполезно, все равно, что стричь свинью: шерсти мало, а визгу много. Свои основные познания она черпает из кроссвордов. А когда человек выпьет, да еще его подзаведет глупая баба – такие глубины открываются! Вот тут-то мы его и раскусим! Никакой паспорт нам столько ценной информации не предоставит, ни какая анкета».





Глава 13
Те же и Каретины


В шесть часов вечера вся компания собралась у Ирмы. Она намерено сервировала ужин на небольшом квадратном журнальном столике, скромная площадь которого позволяла создать видимость изобилия: курочке негде клюнуть, и гости сидят поближе друг к другу, можно при желании вести интимный разговор с соседом в полголоса, не нарушая беседы остальных участников застолья.
Ирма посадила Антона рядом с собой на диване, с другой стороны от него сидела Марта, Каретины расположились в двух огромных удобных креслах, стоящих по разным сторонам стола.
Влад Каретин считался единственным маститым художником в городке, хотя этот контингент тут был представлен достойно. Абсолютно все ниши заняты. Но Влад являлся членом Союза, его старались заманить на все светские сборища в качестве «свадебного генерала». С Михайловыми они соседствовали по лестничной площадке уже более десяти лет. Огромный, толстый, очень шумный и добродушный Влад, разливая спиртное, не признавал отказов, но Антон как-то очень ловко умудрился подменить рюмку водки рюмкой «менералки», и сделав из нее один глоток, сказал, что только вчера выписался из больницы и не хочет нарушать рекомендации врачей.
«Вот, исключительно за здоровье и будем сегодня пить! – счастливо потирая руки, провозгласил Влад, - исключительно за здоровье! Отличный девиз для нашей милой компании! У меня созрел тост: давайте выпьем за здоровье в личной жизни!» Он опять наполнил рюмки. Антон во время этой процедуры предусмотрительно держал свою в руках.
Мадам Каретина тем временем повела светскую беседу, обращаясь исключительно к Марте, так как считала ее человеком отзывчивым и восприимчивым ко всяким новомодным течениям. Ирму она явно побаивалась. «Мне подарили книгу Моуди «Жизнь после смерти», это потрясающе! Он приводит столько фактов, столько подлинных свидетельств! Неужели такое возможно? Люди, пережившие клиническую смерть говорят, что они испытали райское блаженство, после которого не хочется возвращаться в наш мир». «Райское блаженство испытываешь, когда просыпаешься с большого бодуна, а в холодильнике пара бутылочек пивка, не правда ли, молодой человек, - призвал Влад в свидетели Антона, - твой Моуди не тех людей интервьюировал». «Ах, оставь, Влади, свои грубости! Как ты можешь сравнивать? Разве ты переживал клиническую смерть?» «Неоднократно! И сегодня надеюсь пережить!» «Пей молча, дорогой и не мешай мне беседовать с интеллигентными людьми, мне осточертела твоя безмозглая богема». Влад поспешил исполнить рекомендации жены и выпил рюмку в одиночку без тоста.
«Я бы многое отдала, - продолжила его супруга, - чтобы иметь такое переживание!» «Лучше не надо», - сказал Антон. Марта внимательно посмотрела на него, он понял, что ему лучше не продолжать. Но Каретина и не нуждалась в собеседниках, ей вполне достаточно было слушающей аудитории. «Да, конечно, смерть неприглядное зрелище, даже клиническая. Ведь никогда не знаешь, хватит ли у врачей способностей тебя откачать! А если они дилетанты, невежды? Они могут не понять, что у покойника есть еще шанс вернуться к жизни. Марта, расскажите, у Вас есть в практике такие случаи, что Вы возвращали кого-то к жизни? Как это выглядит со стороны?» «Видите ли, мне как-то со стороны не приходило в голову на это посмотреть. Я пыталась помочь, чем могла. Когда такое случается, тут не до наблюдений, все с ног сбиваются, и я в том числе». «А я бы хотела взглянуть хоть одним глазком, как человек возвращается к жизни. Мне кажется, что я бы могла даже почувствовать его душу, как она приходит обратно в тело». «Господи, да ты почти каждое утро это видишь, - опять вмешался Влад в светскую беседу жены, - неужели не насмотрелась?» «Помолчи, Влади, ты бываешь не в том состоянии, о котором говорю я, покойники так не храпят. Ты, хотя бы и без чувств, но это далеко не одно и то же!»
Ирма, видя, что Антон не принимает участия в общей беседе, решила занять его своим разговором. «Вы физик, - обратилась она к нему самым медовым голосом, на какой была способна, - а чем Вы конкретно занимаетесь? Какова тема Вашей диссертации? Расскажите мне подробно и не бойтесь меня утомить, я тоже физик». Антон, кажется, заглотил эту наживку и начал подробно объяснять Ирме суть своей научной работы. Она ободряюще и понимающе кивала в ответ, восклицая иногда: «Потрясающе интересно!» Антон увлекся, он был благодарен Ирме за этот интерес и за возможность не участвовать в беседе мадам Каретиной.
Влад уже смирился, что конкурентов у него сегодня не много, и выпивал в одиночку, ничуть не смущаясь этим обстоятельством.
«Ваши родители тоже физики, - продолжала тем же лаковым тоном Ирма, - как их фамилия? Вполне вероятно, что я их знаю. Мы тут все знакомы через руку или лично». Антон назвал фамилию родителей, это моментально возымело свое действие на любопытную Ирму. «Конечно, я их прекрасно знаю, особенно Вашего отца. Он – выдающийся экспериментатор. Они с моим мужем в одном общем эксперименте участвовали». Марта с удивление отметила, что тон ее заметно изменился, приобрел более уважительные обертона.
Ирма вышла на кухню, подрезать хлеба. Антон шепнул Марте: «Я немного устал, можно я пойду домой, а Вы тут еще посидите. Когда надумаете вернуться, позвоните, я Вас встречу». Марта отрицательно покачала головой и пошла на кухню к Ирме.
«Ирма, мы, пожалуй, пойдем, Антон еще не окреп после болезни, лучше его не напрягать. Ты уж прости. Да и у меня еще дела есть. Не обижайся, пожалуйста». Хозяйка милостиво отпустила Антону все грехи и ласково сказала Марте: «Хороший мальчик, из отличной семьи. Как я ловко все узнала, ты бы еще год не спросила его фамилию. Ступайте, я не обижусь».
«Зачем я купила столько спиртного, теперь Каретин не уйдет, пока не уничтожит все зло, которое есть в доме», - тоскливо думала она, возвращаясь с Мартой за стол. Каретин, увидев, что половина гостей собираются покинуть поле битвы, закричал громовым голосом: «А за женщин? А за хозяйку? Нет, так дело не пойдет, это безнравственно». Он опять наполнил рюмки и патетически произнес: «Ирма, любовь моя, в твоем лице за всех дам. Но знай, я тебя боюсь». «Что ж, - вздохнула Ирма, - раз уж я не в состоянии вызвать у мужчин другие чувства, пусть хотя бы боятся».
Провожая гостей до двери она сказала Антону уважительно: «Тест Вы выдержали, еще увидимся».

Когда открылись двери лифта, Марта опять с удивлением увидела в нем Валентина Ивановича, но на этот раз с молодой дамой. Она сдержано поздоровалась. Валентин, напротив, обрадовался встрече с ними. «Были у Ирмы Яковлевны? – приветливо спросил он, - а мы тоже из гостей. Познакомьтесь, это Ольга, моя жена». Марта представилась сама. «А это Антон, - сказала она, - мой друг». «Я, кажется, видел Вас в больнице, - сказал Валентин и пожал молодому человеку руку, - Вас привезли, в тот день, когда я выписывался. Очень рад, что Вы в добром здравии». Взгляды их встретились, словно два клинка из булатной стали. В это мгновение Марте показалось, что кабина лифта озарилась яркой вспышкой света, она даже зажмурилась на долю секунды. «Значит, кузнец остался жив, - словно кто-то подумал внутри Валентина, - это хорошо. Но при чем здесь Марта?»
Они гурьбой вышли из подъезда, и поскольку им было по пути, вместе пошли в направлении своей улицы. Оленька, видя, что на ее собственность никто не покушается, вела себя весело и непринужденно. Она стала рассказывать Марте, какое вкусное печенье испекла жена Виктора Павловича, и дала ей рецепт. «Если захотите, я Вам тоже могу дать. Оно очень простое и прямо тает во рту. Я здесь пока еще никого не знаю, у мужа все друзья мужчины, мне бывает очень одиноко иногда, если он задерживается с работы. Он так много работает». Мужчины молча слушали женский щебет и каждый думал о своем.
Когда они расстались возле дома Марты, она не дожидаясь вопроса, сказала Антону: «Это и есть Валентин Иванович, который сосватал меня на работу в Египет. А мне так ехать не хочется!» «Воин меня узнал, - словно кто-то подумал внутри Антона, - а я его не сразу. Но при чем здесь Марта?»

«Я бы выпил чаю, - сказал Антон просительно, - а Вы?» «С большим удовольствием, столько рыбы съели, пить хочется ужасно».
Антон сидел на уютной Мартиной кухне, пил замечательный бергамотовый чай и думал:
«Ничто так не способствует духовному просветлению, как близость к собственной смерти. В справедливости этого расхожего утверждения из «Кодекса Бусидо» я убедился на своем горьком опыте». Именно это особое состояние после перенесенного тяжелого недуга позволило ему ощутить нечто в Марте.
Какие-то ожидаемые события отбрасывали свою призрачную тень на ее образ.
«Большинство даже самых образованных обывателей думает, что физика твердого тела – это глубоко мирная и академичная наука, которая занимается всякими разными многослойными пленками и биполярными транзисторами, - продолжал думать Антон. - На самом деле, физика твердого тела имеет свои корни в искусстве древних кузнецов, ковавших мечи и доспехи для воинов с незапамятных времен. В наши времена мечи и доспехи заменены танками, авиабомбами и бронебойными снарядами, но суть осталось той же. Очень немногие историки осознают роль кузнецов в глобальном историческом пасьянсе».
Именно поэтому, Антон не стал говорить Ирме подробно о своих истинных занятиях в Красноярске, ограничившись общеизвестными фактами. Легендой прикрытия из первого отдела своего института, которая была специально создана для объяснения специфического поведения сотрудников во внешнем мире, не то чтобы он не доверял ей, просто сработал намертво вбитый рефлекс - не раскрывать всю правду до конца и твердо усвоенное убеждение о том, что «многие знания – многие печали». Марта тоже удостоилась лишь легенды. «Зачем этой милой и доброй женщине знать о кровавой и грязной изнанке войны за мировое господство? И без того ее работа требует немыслимого сочетания хладнокровия, самопожертвования и доброты».
Антон был одним из рядовых участников этой незримой войны, которою Советский Союз вел со всем остальным миром «за»… . Непонятно «за» что: то ли за идею всеобщего счастья и чтобы «никто не ушел обиженным», то ли за идею диалектического материализма и социальной справедливости? Антон предпочитал не задумываться о причинах и целях этой глобальной войны, но твердо знал, что воевать надо, что враг безжалостен и никаких «правил войны» на самом деле не существует. «Во главу угла – результат. Любой ценой выполнить приказ» - эти основы советско-русской военной парадигмы Антоном принимались безоговорочно и осмысленно. А как еще ? Как еще воевать с враждебным миром, который онтологически и эпистемиологически был несовместим ни с Россией ни с русскими.
В конце концов, Марта была в глазах Антона только медсестрой заштатной провинциальной больницы, и ей совершенно ни к чему было знать о скрытых причинах появления Антона в провинциальном городке.
Немногие посвященные знают о незримом «братстве кузнецов», в которое входят разработчики новейших систем оружия и методов боя. «Кузнецы» по только им одним известным признакам, узнают друг друга. Если видят, что их собрат попал в переплет неблагоприятных обстоятельств, стараются помочь, по возможности не афишируя своего участия и движущих мотивов своих действий.
Именно поэтому Антон совершенно не удивился, когда его старый институтский приятель привез ему в больницу упаковку официально неизвестного пока препарата со специфической маркировкой. Этот препарат, представлявший собой комплекс на основе эндорфинов млекопитающих в момент предсмертной агонии, до предела обострил состояние Антона, позволил ему выйти из эмоционального и физического ступора, и, в конечном итоге, не только выжить, но и вернуться к нормальной жизни. Препарат был разработан кудесниками из «Микробиопрома» как «сыворотка от страха» для подразделений спецназа ГРУ и применялся только в особых обстоятельствах, когда цена операции «зашкаливала» за рамки обыденного расклада «потери - выигрыш». Побочным действием этого зелья была стойкая шизофрения и распад личности в восьми случаях из десяти. Но ему тогда было все равно, тем более что Антон сам разработал стохастические модели для обсчета реакции человеческого организма на препарат и прекрасно знал чем рискует, знал он также и о том, что такой биохимический коктейль способен вывести сознание человека на совершенно непостижимые с точки зрения здравого смысла уровни…
Впрочем, эти самые побочные эффекты совершенно не принимались в расчет аналитиками ГРУ и КГБ при планировании спецопераций глобального характера, когда непосредственные участники воспринимались как расходный материал, их чувства, эмоции и убеждения приравнивались к цене патрона в магазине автомата. Восемнадцать копеек, именно столько стоил для советского государства один патрон образца 1943 года в магазине автомата Калашникова. Впрочем, смена калибра на 7.62.на калибр на 5.45 цены не меняло - патрон, одноразовый выстрел, «каунт боди» имени министра обороны США Макнамары, времен русско-американской войны во Вьетнаме, обычай коллекционировать засушенные уши вражеских солдат, женщин и детей были придуманы не Антоном и его друзьями, а достались в идеологическое наследство от предшественников.
Антону отчаянно не хотелось, чтобы Марта исчезла из его жизни. Сама того не осознавая, Марта своим повседневным, чисто женским, естественным поведением, пробудила в Антоне «мужское самосознание», некую эфемерную материю, которая движет мужчинами, когда они совершают великие глупости или великие исторические деяния, что в конечном счете одно и то же. Женщины даже не осознают, что римская, французская или прусско-германская военная машина, великим чудом не завоевавшая евроазиатский континент, в своем основании имела чашку утреннего кофе, который Гретхен подавала Гансу, или Мари Пьеру.
Об этом никогда и никому мужчины не рассказывают, но воюют они именно за это, чтобы их женщина имела возможность дать своему мужчине горячий кофе ранним утром. Именно ради этого они убивают и бывают убиты «за други своя». Казалось бы, чего проще, обеспечь кофе всех «Гретхен этой Земли», ан нет в придачу нужно геополитическое господство и кофейные плантации вместе с нефтяными промыслами, дабы кофе, примусов и милых Гретхен хватило на всех истинных мужчин со 100 % -гарантией ...»
Антон остановил свой поток сознания, прекрасно понимая, что все его инвективы внутреннего разума не имеют никакого смысла. Здесь и сейчас ему придется принять участие в событиях, выходящих из обыденного порядка причин и следствий. «Сейчас и навсегда… Она даже не понимает, в чём она принимает участие»…
Марта, Марта, почему я не встретил тебя десять лет тому назад ??? Почему ???
Десять лет назад мы бы даже не заметили друг друга.
- Марта, позвольте Вам сделать подарок…
- Неужели, диадему царицы Савской? На меньшее я не соглашусь!
- Марта, Вы медик, и прекрасно понимаете, что у меня не было никаких шансов выжить, тем не менее Вы видите, что перед Вами живой и здоровый, слегка похудевший мужик, неужели Вы думаете что это заслуга классической медицины и методов европейской реанимации…
- Честно говоря, у меня не было ни времени, ни желания об этом задумываться.
- Марта, это Ваш «последний патрон». Я отдаю Вам одну из мрачных тайн СССР. Оружие, не имеющее аналогов в европейском или азиатском мире, только я Вас должен предупредить, Вы можете его применить в самой крайней ситуации, когда у Вас действительно, не останется никакого шанса. Не надо спрашивать меня откуда и как у меня оказался этот шприц-тюбик, Вы мне поверили один раз, поверьте еще раз …
- Зачем мне это? Оставьте лучше себе, я же не на войну еду, - пыталась отшутиться Марта.
- Марта, поверьте, это может Вам понадобится…
- Антон, Вы меня напугали до смерти. Ей-богу, я Вас не понимаю…
- Не надо спрашивать меня зачем и почему, это мой подарок Вам, «последний патрон», привет из тайных лабораторий Сталина, если хотите, запасной парашют и «ампула блаженства» в одном флаконе, размешать и замесить…Еще раз Вам говорю, это на крайний, запредельный случай, на тот случай, когда Вам откажет привычная система ценностей…
- У меня ощущения, что я вижу сон. Смотрю и ничего не понимаю. Где явь, где греза?
- Хорошо, я ведь не настаиваю на обязательном приеме этого препарата, в конце концов, у Вас остается выбор: принять препарат в крайней ситуации и побороться за свою жизнь, или…
- Или?
- Я Вам все уже сказал. Во всяком случае, все, что Вам необходимо было знать. Я не сотрудник ГРУ или Первого управления КГБ или ЦРУ. Я никто, звать меня никак и род мой ниоткуда. В конце концов, для того чтобы я был серьезным игроком, моя история слишком вычурна, неправдоподобна. Да, и все эти ребята работают по шаблонам, а если кто-то научился работать на уровне высокоуровневой мистики, то о чем вообще можно разговаривать? Сегодняшний расклад событий как раз попадает в интервал между спецслужбой и врагом рода человеческого.
Антон замолчал, чувствуя, что говорить ещё – испортить тот незримый духовный контакт между ним и Мартой, ему вдруг стало больно от осознания того, что он делает. Отдать женщине право выбирать и решать судьбы мiра – вот уж действительно настали последние времена, предсказанные Иоанном в Апокалипсисе.
- Если не пригодится, привезете обратно. Стало быть, я не верно оценил ситуацию. Антон ушел спать, а Марта долго еще сидела одна на кухне и все думала над словами Антона. Они напугали ее немного, ей даже в какой-то момент показалось, что у него не все в порядке с головой, или у нее? «Может быть, это результат перенесенной им болезни? Если бы он был пьян, то это еще можно было бы объяснить состоянием алкогольного опьянения, - думала она, - но что же он имел в виду? Какую такую ситуацию? Крайний случай?» Ей совсем расхотелось ехать в Египет. «Черт знает что! Почему я так устроена? Вечно мне лень отрываться от своего насеста и тащится на край света. А ведь еще совсем недавно мечтала о «дальних странах» И все-таки, что же он хотел мне сказать, этот молодой человек, переживший клиническую смерть?»

На следующий день ранним утром, когда Антон еще крепко спал, Марта уехала, оставив ему на столе ключи от квартиры и листочек со стихотворением.

Сомневаюсь – ехать или нет?
Памяти предательское эхо…
Воля покупает мне билет
И при этом корчится от смеха.

Не нанять назойливей слуги.
Наши Я – изменчивые лица.
Полустанки – суть полу долги –
Только воля может расплатиться.

Так подвижен и изменчив ум,
Чуткий шквал подхлестывает чувство.
Воля же – не лупит наобум,
Но в упор, со всем своим искусством.

Не имеет видимых примет,
Молчалива, не вступает в споры,
Просто покупает мне билет
На курьерский, самый-самый скорый.

Если колебаньям нет конца,
Воля тут, как тут, передо мною,
С твердостью алмазного резца,
Крепкою ведомого рукою.



Под стихотворением было приписано: Дорогой друг, если Вы надумаете, или будете вынуждены уехать, не дождавшись моего возвращения, хочу пожелать Вам душевного равновесия, хотя это пожелание может показаться Вам смешным и даже оскорбительным. Всегда буду Вас помнить. Марта.





Глава 14
Стовратные Фивы

Более всего Марту поразил невероятно быстрый переход от зимы к лету.
В Подмосковье зима, казалось, и не думала сдаваться, и о пробуждении природы свидетельствовала лишь бахрома сосулек, редкими капельками стекающая на солнце с балконов и крыш. Но утро их отъезда из дома ознаменовалось сольным снегопадом, Валентин даже опасался, что погода будет не летной.
В машине до самого аэропорта Валентин Иванович дремал или делал вид, они едва перекинулись парой нечего незначащих фраз. А Марта находилась все еще в цепких объятиях событий последних двух дней. Сожаление не отпускало ее, и нежелание уезжать было единственным реальным чувством, которое она могла отчетливо в себе ощутить. Все остальные – перепутались, перемешались, переплелись.
Попав в аэропорту в окружение молодых, жизнерадостных, постоянно гогочущих молодых дарований от футбола, она тот час же окрестила их табуном диких мустангов и с ужасом думала, что в течение месяца будет вынуждена находиться при них почти неотлучно, не имея ни тишины, ни досуга.
До последней минуты было не ясно, разрешат им вылет или нет, поэтому, когда объявили, наконец, регистрацию рейса, вылетающего в Каир, табун огласил аэропорт радостным дружным воплем. Все присутствующие с изумлением и осуждением посмотрели в их сторону, и Марте стало неловко за свою принадлежность к этой ораве.
Хотя Валентин Иванович и представил ее команде, она старалась держаться особняком, не торопясь с кем-либо сблизиться.
Во время перелета Марте удалось немного подремать, так как предыдущая ночь прошла почти без сна. Это немного освежило ее, мысли стали более оптимистичными, радужными: «В конце концов, не навсегда же я улетаю! Всего какой-то месяц, даже чуть меньше, двадцать шесть дней. Сегодняшний уже почти прошел, значит, осталось только двадцать пять. Главное, изловчиться и как можно больше, узнать о Египте. Когда я еще сюда попаду! Скорее всего - никогда. Хватит ныть, тебе представилась возможность увидеть совершенно другой мир, другую культуру, и при этом еще заработать денег, вот, идиотка. О чем я, собственно, ною?»
Даже себе не хотела Марта признаться, что белее всего она жалела, что Антон остался там, в ее квартире, но найдет ли она его по возвращении или его уже не будет в городке? Он может помириться с женой или вернуться в свой далекий Красноярск, который был для нее еще белее призрачным, чем Египет, и они никогда уже не увидятся с ним. От этой мысли ей делалось почему-то очень грустно. Было в Антоне нечто, с чем Марта никогда прежде не сталкивалась. Какая-то неведомая ей мужская энергия, не свойственная ее окружению. В то же время она чувствовала его опеку, надежность, заботу. Едва ли не впервые в жизни, она вдруг поняла, что такое иметь тыл. «Все в этой жизни не кстати и не во время, - усмехнулась про себя Марта, - Надо жить «здесь и сейчас». Вот он, загадочный, таинственный Египет, смотри, узнавай, запоминай. Это же – подарок судьбы».
Несмотря на всю предварительную подготовку, о Египте она знала очень мало. Реальное всегда отличается от ожидаемого. В голове у нее крутились сумбурные, отрывочные сведения по мифологии: Изида, Озирис, Тот, Сет, Гор, Анубис, Амон, Ра. В каких взаимоотношениях состоял весь этот гигантский пантеон божеств, она так и не смогла толком разобраться. Имена фараонов безотносительно ко времени их правления и принадлежности к династиям толпились в уме, немного географических сведений, скудные представления о климате. То ли дело греки! О них Марта знала практически все. Тут она была большим спецом. Особенно по крито-минойскому периоду. «Ладно, попробуем разобраться на месте. Лучше всего делать записи, - решила она. – Хоть я и не люблю вести дневники, но может пригодиться, если вдруг надумаю написать когда-нибудь о Египте».
Спускаясь по трапу самолета в Каирском аэропорту, Марта машинально отметила на горизонте за территорией аэродрома кое-где виднеющиеся редкие пальмы, но испытывала она только одно желание: «Снять с себя как можно скорее лишнюю одежду! Чувствовать на себе такое количество теплых вещей просто невыносимо!» Это раздражало ее и отвлекало от действительности. Она никак не могла сосредоточиться на том, что ее окружало. Воспринять в полной мере незнакомые запахи, чужую речь, краски неба и лица людей. «Ну, и жара,…! – Смачно произнес кто-то из «мустангов», - Можно…!» Как ни странно, услышав родной русский мат, Марта пришла в себя и вдруг как-то сразу успокоилась. Она посмотрела на парня, вернувшего ей способность воспринимать окружающий ее мир столь простым и непосредственным способом, с благодарностью и некоторой долей нежности. Марта вдохнула всей грудью воздух и задержала его ненадолго в носу, чтобы распробовать его аромат, вкус, но к своему удивление не почувствовала ничего: он был, вопреки ожиданиям, абсолютно безвкусным. Она уловила только легкую примесь бензина. Так, по крайней мере, ей показалось.
Таможню они прошли довольно быстро и без всяких осложнений, затем Валентин Иванович сообщил им известие, приведшее всех в неописуемый восторг. «До Луксора мы будем плыть по Нилу, сейчас обедаем, грузимся в автобус и едем на пристань», - четко и коротко сказал он. Мустанги взревели, но этот шквал эмоций уже не смущал Марту, а напротив, сближал с ними. «Чудо какое, - подумала она. – Плыть по Нилу! Это же сказочный сон!»
Автобус мчал их по улицам Каира, солнце, мелькавшее сквозь ветви и стволы деревьев нещадно слепило глаза, и это мешало рассмотреть пейзаж за окнами. «Знаете, как раньше проверяли в Древнем Риме рабов на эпилепсию? – спросил Валентин Иванович, жмурясь, - ставили лицом к солнцу и быстро-быстро крутили перед ними колесо. Если человек страдал этой болезнью, у него начинался припадок». «Охотно верю, - сказала Марта, - такую пытку не каждый выдержит». Вдруг в отдалении появились контуры пирамид. Марта даже не сразу поняла, что это и были усыпальницы древних фараонов, а когда поняла, у нее почему-то заныло вдруг сердце. «Так, вот они какие! Как не реально все это… Сколько веков видели они, сколько глаз видело их. Трудно представить себе такие пласты времени. Прямо виски ломит…»
 
Луксор расположен на правом берегу Нила, и расстояние до него от Каира вполне приличное, шестьсот километров. К сожалению, чаще всего бывает так: все, что мы когда-то себе вообразили о том месте, которое собираемся посетить, очень сильно отличается от действительности. И когда наступает так сильно ожидаемая встреча, как правило, она скорее приносит разочарование, чем приводит в восторг.
Марта много раз пыталась представить себе Египет. Он рисовался ей в мечтах почему-то неизменно древним и невероятно сказочным. Местом, населенным сплошными потомками фараонов, таинственными жрецами, красавицами и благообразными бедуинами. Всю его величественную архитектуру она воображала в целости и сохранности, совсем не тронутой временем. Поэтому вид неприглядных развалин, руин и останков несколько разочаровал ее. А выглядевшие вполне по-европейски современные жилые кварталы Каира, щедро припудренные серой пылью – свидетельством близости пустыни, вообще не вписывались в ее романтическое представление о древней могучей цивилизации. «Как там говорила Ирма: «Еще одной иллюзией стало меньше», а жаль!»

На небольшом пароходике, который вез их вверх по Нилу, было много местного населения. Темнокожие худые арабы точеными чертами лица сильно отличались от круглоголовых, низкорослых, коренастых коптов с оливковым цветом кожи и круглым разрезом глаз. У многих из них были татуированы кресты на руках.
Марта стояла на палубе и неотрывно глядела на воды Нила. Эти воды не видели ничего. Они были ее современниками. Они не знали древнего Египта с его многовековой историей, множеством династий сменявших друг друга. Те воды давно уже утекли. Где-то они сейчас? В Средиземном море?
Приближался сезон дождей и ветер на реке был довольно сильным. Марта порадовалась, что у нее не было возможности снять лишнюю одежду, в данный момент она ей таковой уже не казалась. В июне в Египетской части Нила начинается половодье и продолжается до конца сентября – середины октября. Затем вода плавно спадает до апреля – мая. Сейчас ее уровень был минимальным. «Жаль, что пороги начнутся выше, до Асуана от Луксора еще целых двести километров, - подумала Марта, - наверно, это потрясающее зрелище».
Марта вся погрузилась в созерцание бурлящей вдоль борта воды, и потому вздрогнула от неожиданности, когда Валентин Иванович страшным голосом прокричал за ее спиной: «Я старый нильский крокодил! О чем задумалась, красавица? Топи свою печаль-кручину, гляди веселей, вон, какие орлы тебя окружают!» «Это не орлы, - так же шутливо ответила она, с сожалением отрывая взгляд от воды и улыбаясь Валентину одними губами, - это жеребцы, дикие мустанги. Просто я очень люблю смотреть на воду. А дома это редко доводится делать. Какие у нас планы на жизнь, господин начальник?» «Сейчас никаких особенных планов нет. Климатологи рассчитали по моей просьбе, сколько времени понадобится нашим, как Вы изволили их окрестить, мустангам на адаптацию. Получается приблизительно десять дней. Они у нас есть. Когда начнутся тренировки, парни будут усиленно терять влагу. Они должны делать по два глотка воды каждые двадцать минут. Нагрузка им предстоит непривычная. Надо следить, чтобы они выполняли это предписание. Думаю, они и сами будут это делать охотно. Вы не напрягайтесь. При них есть опытный врач, массажист. Ваша задача – быть на подхвате, на крайний случай, если кто заболеет и придется организовать уход. Вот, уж тут-то Вы будете нужны». «Это замечательно, - опять улыбнулась Марта, - а то я боялась, что мне придется стать при них водоносом». «Нет, что Вы. Мы обязательно должны подробно изучить Луксор. Прелюбопытное место. Вы знаете его историю?» «Немного знаю. Это Фивы – древняя столица Египта. А где-то по близости Хошет Суп – город мертвых. В Луксоре есть два храма. Большой Карнакский и поменьше Луксорский. Это храм вознесенья, его построил Аменхотеп третий, который женился на дочери жреца, хотя сам был зачат богом. Но от храма, к сожалению, остались одни стены, - вздохнула Марта, - никогда мне ничего не доводилось посмотреть в первозданном виде, все великое уже давно разрушено». «Это мы поправим, - Валентин стал вдруг серьезен и внимательно смотрел Марте в глаза, - обещаю предъявить Вам храм в первозданном виде. Вы можете увидеть небесный храм, нерукотворный и потому нерушимый». Марта с удивлением посмотрела на него и решила, что он шутит.

Прошло два дня, прежде, чем они собрались осмотреть исторические достопримечательности Луксора. Вечером после ужина Валентин преложил Марте отправиться к развалинам Луксорского храма, посвященного богу Амону. Когда они уже отошли на некоторое расстояние от своей гостиницы, их нагнал второй тренер футбольной команды и весело спросил: «Не помешаю? Вы, кажется, наметили посетить местные развалины? Примите меня в свою компанию? Очень скучно сидеть в гостинице и пить воду». Марта заметила, что Валентин слегка поморщился, но согласился. Всю дорогу он был молчалив и задумчив, разговор вели лишь Марта и второй тренер, которого звали Михаил. Внешность у него была не русская, но национальность его Марта определить не могла. Говорил он чисто, без малейшего акцента, но не очень грамотно ставил иногда в словах ударения.

 Они шли древней дорогой, вдоль колоннады с папирусообразными капителями. Христиане одно время использовали храм как свою церковь. Огромная статуя Рамсеса 11 и жизнеподобные рельефы выглядели весьма впечатляюще, но Михаил с равнодушным видом смотрел вокруг, Валентин шел быстро, словно ему была назначена встреча с кем-то очень для него важным. Марта никак не могла понять, почему настроение его вдруг так резко переменилось? Чем ему неприятен этот человек, напросившийся в их компанию? Ведь никаких особых планов у них не было. Чисто экскурсионные.
У последней в ряду колонны они увидели фигуру в белом. Похоже, это был местный бедуин, поджидающий незадачливых туристов, чтобы, оказав им какую-нибудь мелкую услугу, заработать пару монет. Когда они поравнялись с бедуином, Валентин вдруг остановился, как вкопанный, и пристально посмотрел ему в лицо. Бедуин на ломаном английском спросил: «Вы – чела? Приходите в час Сераписа. Он будет учить в свой час. Он будет ждать вас». «Когда будет час Сераписа? - Спросила бедуина Марта, - мы не знаем этого». «Тебе не надо знать. Ты придешь в час Великой Матери. Если вы чела, вы должны это знать. В небесном храме он учит гармонии, геометрии и дисциплине. Если вы готовы, приходите, без жалости к себе и самооправдания». «Что он сказал? - спросил любопытный Михаил, - переведите, я ничего не понял. Мы в школе учили немецкий. Я только и разобрал, что он говорит по-английски». Валентин резко развернулся и пошел прочь. Марта поблагодарила бедуина, протянув ему какую-то мелочь. Он сделал рукой отстраняющий жест и с негодованием отвернулся. «I am sorry» - сказала Марта смущенно и тоже пошла прочь. Тренер же, напротив, задержался возле бедуина, он с помощью жестов пытался что-то ему объяснить, но араб только отрицательно качал головой, не понимая или делая вид. Марта догнала Валентина Ивановича и удивленно спросила: «Что произошло? Мне показалось, что Вы знакомы с этим бедуином?» «Давайте сменим тему, - сказал он немного резко, - или лучше поговорим в другой раз».
Валентин злился на себя, что у него не хватило выдержки не выставить на показ своих чувств. Ему была неприятна компания Михаила, и он не смог этого скрыть. «Старею, - подумал он тоскливо, - раньше бы и виду не подал, раскрутил бы его и обвел вокруг пальца. Впрочем, какая разница. Я узнал все, что хотел. Уверен, что он ничего не понял из слов бедуина. Завтра пойду туда один. Это тот самый человек, которого я видел в пещере Афганистана. Я не мог ошибиться».

В семь часов следующего утра он вышел из гостиницы, стараясь никого не потревожить. Подойдя к храму, Валентин обошел его несколько раз, но не обнаружил ничего, хоть сколько-нибудь похожего на вход. Развалины, руины, обломки скульптур, следы археологических изысканий и безжалостных, варварских покушений грабителей на предметы старины. Он поискал глазами вчерашнего бедуина, но его тоже нигде не было видно. Разочарованный, Валентин вернулся в гостиницу. «Когда же час Сераписа? Что имел в виду этот араб? Надо было расспросить его, да не хотелось при посторонних. Лучше бы я пошел вчера один».
В течение недели Валентин ходил вокруг развалин храма в разное время дня, но результат всегда был один и тот же. Бедуин больше не появлялся ни разу.

Марта проснулась на рассвете. Эти несколько ночей, которые она провела в Луксоре, окончательно расстроили ее сон. Воздух здесь был другим, запахи, звуки ночи. Ей казалось, что все вокруг наполнено тайной, такой древней и сакральной, что понять ее можно только душой, разум тут бессилен. Засыпала она против обыкновения с трудом, часто вскакивала среди ночи, словно кто-то громко звал ее по имени, а просыпалась так рано, что не понятно было, как она проживет день, но тем не менее Марта чувствовала себя вполне бодрой и полной сил.
Полежав немного в полутьме своего номера, она включила свет, достала свой путевой блокнотик и нацарапала в нем несколько строк. В Египте ей почти не писалось. То вдохновение последних недель перед отъездом из дома бесследно исчезло. Словно испарилось в горячем египетском воздухе.


Не счесть веков на памяти Луксора,
Как тяжко давит землю этот груз!
О Время! Вынесеньем приговора
Ты связываешь крепче прочих уз.

И плачут сфинксы ветхими слезами,
И тлеют храмы под сухим песком,
Лишь пилигримы с темными глазами
Бредут сквозь пыль столетий босиком.

Она подошла к окну, крайне недовольная собой. «Бред какой-то! Не пишется мне на чужой стороне. Русская я. В России жить должна и в России писать. Нельзя меня в другой горшок пересаживать. Земля для меня тут суховата».
Она увидела Валентина, который быстрыми шагами удалялся от гостиницы. «Все ходит в храм. Чего он там хочет найти? Дался ему этот бедуин! Каждую свободную минуты туда таскается, даже с лица спал…», - она вздохнула и прилегла опять в надежде что ей удастся еще немного подремать.
Если бы она задержалась у окна еще минут на пять, Марта увидела бы Михаила, который вышел крадучись и озираясь из тех же дверей и пошел следом за Валентином.

 Когда Валентин пошел к развалинам Луксорского храма в это утро, было начало шестого. Он прислонился спиной к одному из сфинксов с бараньей головой и стал размышлять. «Бедуин сказал: «Приходите в час Сераписа». Значит, существует определенное время для проведения некого ритуала, или это час ученичества? Но это именно час. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Сейчас без четверти шесть. Надо подождать пятнадцать минут и посмотреть, может быть, в шесть часов, что-нибудь произойдет. Я уже проверил за эти дни несколько точных временных промежутков, ни один из них ничего мне не дал. Сегодня проверим шестичасовой».
Валентин отошел немного от сфинкса и спрятался за большим обломком какой-то скульптуры так, чтобы ему было видно, как можно большую площадь вокруг храма. Когда часы на руке показали без пяти шесть, он увидел, что «дорогой мистерий» вдоль сфинксов идет его старый знакомый бедуин. Он достиг последнего сфинкса и остановился, внимательно оглядел все кругом, словно хотел убедиться не наблюдает ли за ним кто-нибудь, затем нажал на какую-то скрытую от глаз Валентина деталь и вошел в проход, открывшийся в земле на месте скульптуры, так как фигура сфинкса чудесным образом повернулась на своей оси. Затем бедуин снова оглянулся по сторонам, снова нажал рукой на какую-то пластину на теле скульптуры и скрылся из вида.
Валентин мигом кинулся к этому месту, но проход уже был закрыт так плотно, что невозможно было даже определить, где он находится. Он стал нажимать на все выступающие части скульптуры, расположенные поблизости от предполагаемого входа, наконец, его усилия были вознаграждены. Сфинкс развернулся, открывая проход внутрь святилища. При дневном свете можно было разобрать несколько каменных ступеней, ведущих вниз, в подземелье храма. Валентин решил, что дневного света вполне достаточно, чтобы проникнуть внутрь, и начал спуск.
Поначалу ступени плавно вели его к заветной цели, но постепенно спуск становился все круче. Валентин уже едва различал стены. Ему начинало казаться, что лестница теперь винтообразно поворачивается по часовой стрелке. Неожиданно ногой он почувствовал, что ступени закончились. Валентин подумал, что дальше идет уже ровный пол, но в этот момент вдруг кто-то резко толкнул его в спину и он рухнул вниз. Головой он ударился обо что-то острое и потерял сознание.





Глава 15
«Много званых, но мало избранных»


Когда Валентин в этот день не появился к завтраку, никто, кроме Марты, не обратил на это ровно никакого внимания. Ну, проспал человек, с кем не бывает! Марта же, зная пунктуальность Валентина Ивановича и помня, что утром он опять отправился к храму, немного заволновалась. Не было на завтраке и Михаила. Мустанги мгновенно уничтожили приготовленную собственным поваром снедь и шумно удалились на тренировку, переругиваясь незлобиво друг с другом.
Марта простояла у окна в своей комнате почти да одиннадцати часов, ожидая возвращения Валентина, но он так и не появился. Когда тренировка закончилась, она решила объявить тревогу. Взяв из команды двух самых крепких молодых людей, Марта в сопровождении врача и главного тренера отправилась на поиски Валентина. Уже на подходе к храму, они увидели, что им на встречу идет Михаил, неся на руках, как им показалось, безжизненное тело Валентина. Перепуганные до смерти, они кинулись к ним. К счастью, оказалось, что Валентин был всего лишь ранен, голова его была обмотана футболкой Михаила, сквозь которую проступала кровь.
Михаил рассказал им более-менее правдоподобную историю: он решил прогуляться в развалинах храма и увидел Валентина Ивановича, осматривающего одну из наиболее уцелевших скульптур сфинкса, неожиданно каменное изваяние сдвинулось со своего места и там обнаружился вход. Валентин вошел в него, и Михаил, заинтересованный этим обстоятельством, хотел было последовать за ним, но пока он дошел до этого места, фигура сфинкса заняла свое исходное положение. Прошло довольно много времени, пока Михаил смог, наконец, повторить – методом неоднократных и настойчивых манипуляций с разными частями скульптуры - все действия Валентина, и его усилия увенчались успехом. Он осторожно пошел в открывшийся проход, но неожиданно, ступени кончились. Видимо Валентин Иванович в темноте не заметил этого и упал вниз. Михаил услышал его слабый стон и поспешил выбраться из прохода, пока он не закрылся. К счастью, поблизости находился какой-то нищий попрошайка-араб, который после долгих уговоров за двадцать «паундов» (так Михаил произнес слово фунты, видимо не понимая произношение араба), помог Михаилу поднять раненого наверх. «Я не совсем понял, почему араб так долго не соглашался войти в подземный ход. Видимо, он считал это святотатством. Это счастье, что было не слишком глубоко, а то Валентин Иванович мог бы свернуть себе шею», - сказал тренер с искренним беспокойством.
В гостинице врач осмотрел Валентина и тщательно обработал ему довольно широкую рану на голове, пришлось зашивать ее в неприспособленных для этого условиях под местным наркозом, он предполагал у раненого небольшое сотрясенье мозга и прописал постельный режим. Валентин все еще был слаб, голова у него кружилась, Марта осталась ухаживать за ним. У него поднялась температура и иногда, словно в бреду, он говорил какие-то странные слова: «Я теперь все вспомнил!» «Чохан, я виноват перед Вами!» «Эликсир не должен попасть в злые руки». Бред продолжался всю ночь. Температура была очень высокой, Валентина бил озноб, но к утру она снизилась до нормальной. Раненый открыл глаза и его первыми словами были: «Час Сераписа – это шесть утра. Я нашел проход, я должен туда вернуться, в подземелье есть священные залы, я уже был там когда-то… в духе…», - и он снова упал без чувств на подушку. Марта подумала, что эти последние слова тоже были бредом и не придала им большого значения. Четыре дня она почти не отходила от постели больного ни днем, ни ночью, но на пятый день Валентин уговорил ее пойти поспать в свою комнату. Когда утром она вернулась на свой пост, постель больного была пуста. Часы на стене показывали половину седьмого.

Валентин доверился интуиции. Он двигался так, словно знал здесь каждый камень, каждый поворот, каждую ступеньку лестницы, ведущей в нижнее, скрытое от любопытных глаз помещение святилища, сохранившееся гораздо лучше тех, что были на верху. У входа в подземелье он нашел масляный светильник, напоминающий своими формами лампу Аладдина. В его свете он понял, что в первый раз сразу же свернул не туда, куда нужно. Ему не было страшно, напротив он торопился, как школьник на урок.
Валентин быстро шел подземными коридорами и переходами, безошибочно угадывая, где и куда надо свернуть, словно сама душа вела его в нужном направлении. Пройдя, довольно длинный путь, он остановился и перевел дыхание. В слабом свете светильника Валентин увидел, что оказался в небольшом помещении в центре которого находился гладкий камень, выдолбленный наподобие кресла. Он сел в него, чтобы подумать, что ему делать дальше, так как коридор заканчивался именно эти помещением и дальше идти было некуда. Вдруг он почувствовал движение воздуха, принесшего с собой аромат словно какого-то неизвестного ему цветка – приятный и терпкий. В ушах зазвучала тихая прекрасная музыка, глаза сами собой закрылись, и он погрузился в блаженное состояние полного покоя и внутренней тишины, которую раньше никогда не испытывал. Все мысли исчезли, улетучились, словно по мановению волшебной палочки. Он увидел себя в самом сердце святилища. Все его существо охватила радость узнавания и предвкушение встречи с Учителем.
Валентин приоткрыл слегка створку массивной высокой двери из ливанского кедра, инкрустированную различными особо ценными породами дерева, золотом и слоновой костью. Совсем чуть-чуть, только, чтобы лучше слышать. Он не видел лица говорящего, до него доносился лишь его сильный прекрасный голос. Валентин тот час узнал этот голос и сердце его забилось чаще, а кровь прилила к голове. Видимо, в святилище находилось несколько неофитов, и обращаясь к ним, Иерарх произнес:
«Из тайной обители Сердца Луксора приветствую вас, чела. Над нами пирамида жизней и день ото дня она становится все выше, сохраняя, при этом, свои золотые пропорции. Свет, идущий со Звезды Дракона, пронизывает ее, чтобы помочь человеку стать совершенным, каким его задумал Бог, обрести Знания и перестать, наконец, быть смертным.
Космос внутри каждого из вас подчиняется тем же законам, что и вся галактика. Они едины. Слушайте голос Древнего Кормчего, что разрывает пелену смертных иллюзий, выводя вас из плена египетского в обетованную землю.
Наша цель – вера, и потому, воин, не торопись обнажить клинок, пока не прозвучала команда, зовущая к бою. Научись успокаивать свой ум, научись сдержанности и послушанию.
Призванный не смертен более и сокращены дни для избранных. Храните искру огня, пока она не воссияет великолепием белого пламени.
Замысел Божий велик, он зашифрован в космической геометрии, он в спиралях и фракталах Вселенной, и цель Природы – показать человеку эту Божественную Геометрию, служащую для создания совершенства и порядка, ибо это и есть красота. Не было таинства в творении, а одна лишь радость вдохновения. Храните гармонию в себе, чела.
В основании Великой Пирамиды Жизни заложена алхимия четырех элементов. На них и зиждется вся красота совершенства, выходящая за пределы смертных измерений. Планировал ее Великий Зодчий Вселенной.
Всякая потеря должна сильнее стимулировать жажду победы. Каждый из вас может прийти в этот храм в Луксоре и стать кандидатом на вознесение. И не важно, какой вы веры и национальности. Если есть у вас воля, мудрость и любовь, и вы владеете дисциплиной, обретите сонастрой с Божественной гармонией. Геометрия души побуждается дисциплиной. Совершенство – реальность, доступная здесь и сейчас. Быть совершенным – это так просто.
Но посвящение начинается с подножия пирамиды, с ее основания. Берите пример с Мастеров».

Слушая все это, Валентин невольно вздохнул. Говорящий обернулся на этот вздох и взгляды их встретились. Душа Валентина взмыла к небесам и достигла пределов Памяти.

«Входи смелее, Воин, дай поприветствовать тебя в Сердце Луксора», - Иерарх передал неофитов одному из своих учеников и подошел к Валентину. Валентин преклонил колено, и чохан возложил ему на голову свою горячую сильную руку. Они вышли в соседнюю небольшую залу, чтобы продолжить разговор наедине.
«Давно мы не встречались. Я ждал тебя. Нам известно, что ты видел кузнеца, которому удалось повторить эликсир вознесения, усовершенствовать его» «Да, чохан, я видел кузнеца перед самым отъездом в Луксор. Мы с ним не говорили, едва ли он узнал меня. Он был на грани жизни и смерти, потому мы и не встретились раньше. Выжил он, как я теперь понимаю, благодаря эликсиру. Кузнец испытал его на себе». «Что ж, это говорит о том, что он еще на Атлантиде был на правильном пути, чтобы получить его ему не хватило совсем немного времени, - сказал Иерарх, и продолжил голосом немного более печальным - жаль, что кузнец не передал его тебе. Мне бы не хотелось, чтобы эликсир вознесения попал в недобрые руки. Так уже было однажды… Нам тогда нее хватило совсем немного времени… Катастрофа неумолимо приблизила срок нашего ухода…».
«Прости, чохан, я опять не выполнил своей задачи», - ответил Валентин с прискорбием. «Да, мы ждем его с нетерпением, нам пора уходить из Луксора. Я не вижу больше никакого смысла оставаться здесь. Но не все могут совершить вознесение без эликсира. Физическая октава тяжела для иных, хотя и чистых, душ. Ты пойдешь с нами?» «Как скажите, Учитель, если Вы считаете, что я достаточно потрудился на земле…» «Тебе жаль уходить, я вижу. Но карма твоя трансмутирована уже в достаточной мере. Ты пережил положенное количество земных воплощений. Выбор за тобой. Или ты намерен продолжить земной путь? Пора потрудиться для Иерархии в других октавах. И от ее имени для земли». «Когда я должен быть готов?» «Как только эликсир будет у нас, твою миссию можно считать завершенной. Я вижу, ты хочешь меня о чем-то спросить? Говори». «Со мной приехала в Луксор женщина. Она знакома с кузнецом. Он остановился у нее после выздоровления. Она медсестра, но мне кажется, она тоже служит на четвертом луче. Позволишь ли ты привести мне ее сюда с собой?» «Да, мы знаем ее. Она не просто медсестра, она - Поэт. Это редкое сочетание. Она уже прошла обучение на некоторых других лучах В частности, на пятом. Ее учили на Крите». «Этого я не знаю, чохан. Возможно…» «Приводи ее сюда завтра утром на рассвете. Ты говоришь, она приютила кузнеца?»

 Всю дорогу до гостиницы Валентин спиной чувствовал, что за ним кто-то идет. Как он раньше не догадался, что караим опять будет следить за ним! «Что ему нужно? Кто же он на самом деле? Враг? Друг? Почему он сегодня не пошел за мной в подземный ход? Ведь я не скрывался… Или он входил туда? Надо будет известить чохана. Караим определенно хочет что-то узнать. Он выслеживает меня, не спускает глаз. Надо дать ему возможность проявиться, обнаружить свой интерес. Пусть выдаст себя. Завтра я возьму с собой Марту и предложу ему пойти с нами. Оттого, что он ответит, зависит его цель. Я должен это узнать. Хотя эликсира у меня нет, но осторожность не помешает».
Вернувшись к себе в номер, Валентин принял контрастный душ, проделал систему дыхательных упражнений, и после часовой медитации свежий и бодрый, словно он не пережил только что сотрясение мозга, в девять тридцать утра спустился к завтраку.

Марта напротив, выглядела немного вареной. Она рассеянно кивнула Валентину, севшему за ее столик, и попросила официанта принести ей еще один стакан апельсинового сока. «Я дома никогда не завтракаю, только кофе пью по утрам, - сказала Марта, словно ничего не случилось, - как прошла Ваша утренняя прогулка? Удачно? Я так и знала, что останусь «в пролете». – Она говорила чуточку обиженно. «Обещаю, завтра я обязательно возьму Вас с собой, да еще познакомлю кое с кем. Не сердитесь на меня, Марта, Вы же видите, я уже совершенно здоров. На мне все заживает, как на собаке. Я и не в таких переделках бывал в своей жизни. Сегодня я ходил в разведку. Вы в состоянии подняться в шестом часу утра?» «Без проблем. Я плохо сплю здесь отчего-то. И не пишется мне, - пожаловалась Марта, словно капризная девочка, - Я вернулась к смертному одру больного друга, а там, как это у Пушкина в «Воеводе»? «В спальню кинулся к постеле; Дернул полог… В самом деле! Никого; Пуста кровать». Заплакала горько и пошла легла опять спать. – Перешла она на шутливый тон. – Так, Вы точно меня завтра возьмете с собой? Можно Вам верить?» «Непременно, чтоб мне на рельсах уснуть!» - засмеялся Валентин. «Да, если чекист уснет на рельсах, это окажутся обязательно запасные пути. Вот Вам, чтобы не обижали меня». Валентин сменил тему: «Марта, Вы хорошо знаете того молодого человека, с которым я Вас встретил в тот вечер? Как его зовут? Антон? Он остался в Вашем доме или уехал?» «Я не знаю, где он сейчас. – Валентину показалось, что в голосе Марты промелькнула легкая «грустинка», - когда я уходила из дому, он был еще там. Но о его дальнейших планах мне ничего не известно. Мы договорились, если он уедет, то оставит ключи у Ирмы. Только мне показалось, что он и сам не знает, что ему дальше делать». «Почему Вы так решили?» – заинтересовался Валентин. Марта подумала немного, ей показалось, что не будет большим предательством по отношению к Антону, если она расскажет его историю. Что она и сделала, умолчав, естественно, о его прощальном подарке. Зачем Валентину об этом знать! Могут же быть у них с Антоном свои, хоть и маленькие, секреты? «А чем он Вас так заинтересовал? – спросила в свою очередь Марта, - Это профессиональный интерес или обывательский?» «Ни то и ни другое, скорее спортивный. Просто я помню, в каком состоянии его доставили в больницу, согласитесь, шансов выжить у него было немного. Как вам удалось поставить его на ноги? Да еще за столь короткий срок? Далеко же шагнула наша медицина!» «Медицина тут не при чем. Ему даже диагноз толком не установили. Молодой, здоровый, - спохватилась Марта, - ну, и мы, конечно, старались, - важно сказала она и надула щеки. – Чудеса бывают». Она весело рассмеялась, но Валентину показалось, что она чего-то не договаривает.
После завтрака они пошли посмотреть тренировку. В силу своей природной конституции, которая была у команды, более-менее одинаковой, их адаптация проходила довольно успешно. Через два дня у них была первая товарищеская встреча с местной командой. Валентин подсел к Михаилу, который вслух комментировал тренировку, не выбирая особенно выражений. Поддавшись искреннему порыву, он в первую очередь горячо поблагодарил его за спасение, но профессиональная подозрительность тот час взяла верх над благодарностью. «А ведь ты по паспарту Михаэль» - подумал он, и придвинувшись поближе сказал: «И все же, скажите, зачем вы опять следили за мной сегодня утром? И почему не вошли в Храм? Мы с Мартой идем туда завтра в то же время. Не хотите присоединиться?» «Если проснусь, - казал Михаил, притворно зевая, - я и так сегодня весь рот порвал. Мне там неинтересно. Почему Вы решили, что я следил за Вами. Просто нам было по пути». «Вот оно что! Храм его мало интересует! – размышлял Валентин после этого разговора, - тебя интересую я, дорогой товарищ караим, а точнее, то что может у меня быть. Во всяком случае, ты на это рассчитываешь…»
 
«Вы способны проделать путешествие «в духе»? – серьезно спросил Валентин Марту, когда они утром вышли из гостиницы. «Я не могу ответить на Ваш вопрос, - ответила она честно, подумав немного, - я никогда этого прежде не делала… А как выглядит «путешествие в духе»? «Ну, - замялся Валентин, не в силах подобрать точные слова, - это, своего рода медитация… Вы же делаете это, когда пишите стихи! – пришло вдруг ему на ум подходящее сравнение. – Войдите в это состояние и представьте себе, что занимаетесь творчеством. Я думаю, у Вас все получится… Будем надеяться…»
Валентин представил Марту Иерарху. «Добро пожаловать в обитель Луксора, - приветствовал ее чохан, и они длинными переходами прошли в зал Великой Матери. Огонь горел на священном алтаре. – Сейчас мы находимся под колоссами Мемнона. Над нами Аменхотеп и его супруга. Именно здесь я хочу преподать Вам первый урок алхимии в Луксоре: запомните, что истинное чудо – это отделение Реального от нереального в своей душе. Это отправная точка вознесения. С сердцем, наполненным радостью. Овладевайте Божественными качествами. Человек – это пирамида, в углах основания которой лежат четыре камня, четыре стихии: земля, вода, воздух, огонь. Но, как я уже сказал, это стихии, находящиеся в алхимической зависимости друг с другом и со всей пирамидой. Если хоть один из углов основания неустойчив, шаток, как же может он удержать в стройности все строение? Прежде всего необходимо укрепить основание. А укрепив, начать возводить пирамиду своей жизни, заполняя ее постепенно Божественным светом. Как я понял, Вы строите свою пирамиду с помощью геометрии и алхимии звука, слова. Это прекрасный путь. Вам уже удалось трансмутировать большую часть своей негативной кармы через поэзию. Преображения можно добиться лишь посредством вселенского Принципа Матери. Этому и будет способствовать служение на четвертом луче. Из Звука рождается Мать. Она сама Звук Божественный. В Ее устах звук превратился в АУМ творения. А посему, наука Звука и Слова постигается в огненно-белой сердцевине Четвертого Луча. Чистота – одно из имен Божественной Матери, раскрывающее высшую красоту и истинную гармонию Любви в музыке, поэзии, в технологиях. Эта Чистота есть пламенная непорочность Матери, укрощающая войны и воинственные планы по всей Вселенной. Предлагаю вам, друзья мои, погрузиться в безмолвную медитацию, с тем, чтобы поразмышлять над словами: «Она есть Все, и священный огонь творения – одновременно ее слуга и ее Господин».
После медитации Марта поблагодарила чохана и оставив их вдвоем с Валентином поторопилась уйти, испросив разрешения прийти как-нибудь еще, если это возможно. «Приходите, когда пожелаете. В это время нас всегда можно найти в Храме», - приветливо сказал Иерарх.
Марте очень хотелось поскорее остаться одной, чтобы осмыслить свои впечатления и ощущения, вызванные медитацией. Она пошла бродить по Луксору. Но странное дело, все, кого она встречала на своем пути, вызывали у нее крайнее раздражение. Она ненавидела навязчивых бедуинов, то и дело предлагающих ей сфотографироваться верхом на верблюде, каких-то торговцев фальшивыми древностями, попрошаек, уличных танцовщиц, факиров и грязных оборванных детей, стайками бродивших по Луксору. «Как же это возможно, - думала она, - рядом с такой святыней столько невежества и пошлости! Прямо убила бы их всех! Что со мной, - вдруг задала она себе вопрос, - я только что приобщилась к святым дарам знаний, была на такой высоте и так ненавижу всех окружающих меня людей? Разве возможно такое? Я должна быть преисполнена благодати и любви, я из меня брызжет злоба и ненависть?» Марта очень удивилась тому, что с ней происходит и поддавшись интуиции пошла за женщиной-копткой, которая сделала ей едва приметный приглашающий жест рукой.
Они прошли примерно квартал, и Марта вошла следом за своей провожатой в маленький чистенький домик. Последовав примеру женщина Марта сняла у порога обувь и прошла в небольшую комнату, с полами, вымытыми до блеска. В проеме между двух крохотных окошек висела икона Богоматери, исполненная каким-то вдохновенным кустарем-богомазом немного на католический манер. Лик Богородицы был похож на коптских женщин. Она была круглолица, черноволоса и с огромными круглыми темно-карими глазами. Женщина смиренно опустилась перед иконой на колени и начала молиться на своем языке, но молитва эта была без перевода понятна всем женщинам мира. «Богородица Дева, радуйся, Благодатная Мария, Господь с тобою. Благословенна Ты в Женах и благословен плод чрева Твоего, Иисус. Пресвятая Мария, Матерь Божья, ныне и в час нашей победы над грехом, болезнью и смертью».
Так они стояли на коленях и молились вместе. Сколько времени прошло, Марта не заметила, но когда они поднялись с колен, она почувствовала такое облегчение, что с благодарностью поцеловав руку незнакомки, вышла из домика, оставив ей все деньги, какие у нее при себе были.

Последний путь земной. Ровнее? Глаже?
Яснее смысл? Виднее знаки, связи?
Кто старой кармы все узлы развяжет?
Значенье слов поймет в старинной вязи?
Кто силы даст душе для перелета?
Объявит день посмертного прощенья?
Кто выпростает крылья из-под гнета
Телесного, земного, воплощенья?

Последний раз земля ее носила.
Замкнулся круг – коль миссия свершилась!
Великие Провидческие Силы
Вели Ее, являя Божью милость
От жизни к жизни, душу очищая,
Уготовляя избранную долю.
Заступническим Словом защищая
Ее, всем объявляя Божью Волю.
И в смертный час в саду Гефсимании
Мысль уносила в дымчатые горы…
Мистический удел! Глазам Марии
Предстал Афон. Распахнутые створы
В пустынный храм, где в жизни предыдущей
Она жила, не зная о грядущей,
Уже взошедшей, грянувшей Судьбе!
Стяжала целомудрие себе,
Склоненная над жертвенником жрица.
Не ведала Небесная Царица
О Таинствах Небесных коронаций.
Последний путь. Конец реинкарнаций.
Смешалось время, окруженье, место,
Меж будущим и прошлым стерлись грани.
Мать непорочная и Божия Невеста –
В ином уже ты не предстанешь сане.

Узнав то, что она узнала, Марта уже не могла больше позволить себе писать ни о чем, кроме Небес и их Обитателей.





Глава 16
Эликсир вознесения

Ирму распирало любопытство. Ей очень хотелось знать, что поделывает Антон в квартире Марты. Поскольку, он до сих пор не вернул ключи, значит, еще не уехал. «Наверное, грязь развел немыслимую! – воображение Ирмы разыгралось, - и русским духом пахнет – не войдешь! Может быть, послать ему Валюшку в качестве оказания шефской помощи одинокому мужчине? Не водит ли он туда женщин? Гадость какая! А что? Молодой, здоровый, ест да спит целыми днями. Вполне естественно предположить, что за этим следует. Желание заняться сексом! Нет, я непременно должна нагрянуть с ревизией! Но тут главное визит-эффект, полная неожиданность появления. Никаких предупреждающих звонков. Зайду между прочим, что-нибудь придумаю. Скажу, что Марта просила заплатить за квартиру и мне надо взять книжку по квартплате».
Ирма загорелась азартом. Планирование предстоящей авантюры придало ей алертности и наполнило жизнь некоторым реальным смыслом. Она искренне огорчилась, обнаружив в квартире идеальную чистоту и уловив аромат индийских палочек. Это обстоятельство несколько обескуражило ее и сбило с намеченной цели. Она хотела смутить Антона выразительными взглядами на окружающую его грязь и беспорядок в чужом доме. «Идеально было бы обнаружить следы пребывания дамочки, - думала Ирма, изощряя свое воображение, - помаду в ванной, неубранную постель с двумя смятыми подушками, чужие волосы на расческе…». Она специально напросилась помыть руки, но и тут ничего криминального обнаружить ей не удалось. Раковина и подзеркальная полочка сияли чистотой.
Антон выглядел значительно лучше, чем в их первую встречу. Он заметно посвежел, окреп, лицо его было спокойным, глаза ясными. «Очень приятно, что Вы зашли, Ирма Яковлевна, я думал, что меня все забыли. Проходите в комнату, я сейчас организую чай. Вы прекрасно выглядите!» «Лицемер, - с горечью подумала гостья, - не искренне ты это говоришь!»
Антон принес чашки с блюдцами, сахар, печенье и чайник. Разлив чай, он вопросительно посмотрел на Ирму, как бы ожидая, что она начнет разговор. Ирма злилась на себя, на Антона и почему-то на Марту и молчала. Пауза несколько затянулась и, наконец, Антон сказал: «Я, как видите, еще не уехал. Решил взять тайм-аут, привести себя немного в порядок. Сильно я подсел. Из Египта новостей нет?» «А вы ждете новостей из Египта? – несколько запальчиво спросила Ирма, - уж не влюблены ли Вы в свою хозяйку? Это было бы по меньшей мере смешно!» «Простите за вопрос, - тихо и раздумчиво произнес Антон, - какой смысл Вы вкладываете в слово «любовь»? Давайте прежде всего определимся с понятием».
Ирме вдруг противно стало ерничать. Она так давно не говорила ни с кем искренне, по душам, что успела даже забыть, как вообще это делается. Маска, которую она носила столько лет, была удобной и приросла к ней, казалось, намертво, но сдаваться так легко она не собиралась. «Любовь-морковь, - ответила Ирма не впопад, - а что, у этого чувства есть несколько толкований? Мне об этом ничего не известно. Расскажите, пожалуйста, просветите меня глупую пожилую женщину». «Почему Вы постоянно что-то манифестируете? Ведь Вы бунтуете против Бога, а, значит, против себя, в первую очередь? Я уже давно не делаю этого, следовательно, я старше Вас. Если сравнить возраст наших душ, то может оказаться, что он сильно рознится. Моя, наверняка окажется совсем древней по сравнению с Вашей. Внешняя оболочка в виде временного тела никакого значения не имеет». «Господи, только не начинайте меня агитировать, как Марта! – резко сказала Ирма, - я не исповедую идею переселения душ. Я вообще атеистка. Может быть, даже воинствующая», - она с вызовом посмотрела на Антона. «Я думаю, что Вы заблуждаетесь. Если Вы бунтуете против Бога, значит, допускаете, по крайней мере, возможность самой идеи Его существования». «Я потеряла годовалого ребенка… Можно ли после этого верить в Бога?» «Я тоже», - коротко сказал Антон.
«Вам не кажется, что мы сильно отклонились от темы нашей беседы? Начали за здравие, а кончили…» - сказала Ирма. «Вовсе нет. Это вещи одного порядка. Способность любить сильно зависит от возраста души, ее воспитания, если угодно. Молодые души живут, в основном страстями. А у страстей свои потребности: владеть, захватывать, удерживать, подавлять. Если Вы говорите о такой любви, то я ее не исповедую. Хотя и мне свойственны заблуждения. Видимо, я еще не завершил работу над алхимией своих нижних тел. Тут Вы вольны сделать мне упрек. Но негативная карма отшелушивается постепенно, слой за слоем. Как у луковицы. И теперь мне бы очень хотелось найти свое близнецовое пламя, свою вторую половину, как проще можно сказать. А это – отношения совершенно другого рода. Они значительно сложнее и выше, чем простая сексуальность. В них присутствует элемент взаимного творчества. Способность понять миссию другого существа, живущего рядом с тобой и помочь, если угодно, ее завершить, может быть, даже в ущерб миссии своей».
«Это для меня слишком высокопарно звучит, - усмехнулась Ирма, - Вы хотите сказать, что у Марты есть миссия? Какая же? Ставить клистиры и банки? Это по-вашему можно назвать «миссией»? «В известном смысле можно, но в этом случае Вы глубоко ошибаетесь. Марта владеет алхимией Слова, а это – величайший дар. Чтобы его сберечь в человеке, приумножить, дать ему развиться в полной мере, можно пойти на многие лишения. Может быть, моя задача в этом сравнении покажется не такой уж значительной. И если придется делать выбор, я не стану колебаться. Можете мне поверить». «Конечно, Вы же работаете с металлом. Разве можно сравнить его с работой над словом». «Не над словом, а со Словом. Тут есть значительная разница. Только мне кажется, что о металле Вам тоже мало известно. А он, представьте себе – живой. Металл способен чувствовать, он болеет, старится, умирает и даже может плакать. Его надо только уметь чувствовать, понимать». «Да Вы, оказывается, тоже поэт! Вот что Вас сблизило с моей подругой!» Ирма была поражена до глубины души словами Антона, но сдаваться ей так быстро не хотелось. «Да, видимо крыша у вас едет в одном направлении, только и всего», - констатировала она, давая понять, что эта тема не вызывает у нее больше энтузиазма. Антон тоже понял это и прервал свои излияния, спросив: «Когда Вы отбываете в Египет?» «Тут возникла проблема. Я расхотела ехать». «Но Вы же купили путевку, а она, вероятно, не дешево стоит?» «Это не главное. Главное – желание. Мне бы только чего-нибудь захотеть, тут я удержу не знаю. Но если расхотела… Никакие силы не заставит меня двинуться с места! Пусть лучше пропадут деньги». «Я мог бы перекупить у Вас путевку, если Вы возьмете на себя труд уладить это дело. Могу заплатить полную стоимость в Ваш профсоюз, мне на днях переслали деньги из Красноярска, к тому же мои родители работают в Институте, их, наверное, знают. Так что, я не совсем человек с улицы». Ирма посмотрела на Антона с большим интересом: «Да, Вы, кажется, влипли по самые уши… Хорошо, я завтра зайду в местком и все улажу. У Вас есть загранпаспорт? Дайте мне все свои документы». «Спасибо большое…».
 Проводив Ирму, Антон вернулся к прерванному занятию. Он решил навести порядок в рукописях Марты. Придать этой расхристаной кипе бумаг хотя бы видимость благообразия. Ему на глаза попалось стихотворение, которое привлекло его внимание своей точностью и удивительной простотой, даже наивностью какой-то.

В Начале было Слово, говорят.
Но перед Словом, прежде созиданья
Бог призадумался, и – глубже во сто крат –
Была минута полного Молчанья.

Молчанье! Ты – наука из наук,
Тебе учиться надобно у мумий.
А мы боимся молчаливых мук
И одиноких, тягостных раздумий.

Позволь мне, я немного помолчу,
Как будто мы перед началом Света,
И может быть, нам станет по плечу
Простая мудрость Ветхого Завета.

Вдруг онеметь! Обезголосеть вдруг!
Не значит ли – добиться пониманья?
На языке безмолвном глаз и рук
Поговорить о Тайнах Мирозданья?

Антон зажег ароматическую палочку и прилег на диван. Он все отчетливее чувствовал, что в нем происходят последнее время какие-то странные изменения. Проявилось вдруг то, что индусы называют словом «сиддхи». У него чрезвычайно обострилось обоняние, открылись способности ясновидения и яснослышания. Но вместе с тем, как бы исчезла краткосрочная память, словно у нее вдруг образовалась перспектива. Если еще три недели назад в момент медитации его сознание вдруг заволакивала густая пелена горечи потери и безысходности своего положения, то теперь это неожиданно прошло. Он мог видеть более глубинные пласты своей кармы. Антон стал способен понимать свое предназначение, словно чья-то могущественная рука разорвала завесу иллюзий перед его внутренним взором, и предъявила ему все его заблуждения до последнего. Антону вдруг стало легко и радостно жить. Как будто он спускался теперь с высокой горы после труднейшего подъема преодолевая нагромождение камней и валунов.
Неожиданно внутри зазвучала какая-то мелодия. Может быть, это была музыка небесных сфер… Он провалился в сон наяву. Душа его воспарила над телом, и он увидел нечто… Далекое, забытое…
 
«Иерофант, почему ты так торопишь нас? Ты что-то скрываешь, не договариваешь? Мы и так сделали слишком много за столь короткий срок. Разве атланты готовятся к войне? Работа над эликсиром еще не полностью завершена. Он требует более длительной проверки. У нас уже столько рабов сошли с ума. Лишь единицы, приняв эликсир, не лишились рассудка. Примерно двое из десяти». – Атинор вопросительно глядел на иерофанта и ждал ответа. «Все в порядке, кузнец, у тебя нет причин для беспокойства. Просто я слишком стар, и мне бы хотелось дожить до результатов своих многолетних раздумий. Может быть, я ошибся и пошел не тем путем? Мы, алхимики, часто ошибаемся в своих гипотетических предположениях. Ты сказал двое из десяти? Что ж, я пришлю еще рабов для тебя. Работай спокойно, а я буду думать. Мне надо посоветоваться с Иерархом». Он тяжело вздохнул и вышел из лаборатории, все повторяя про себя: двое из десяти, двое из десяти…

Храм на Атлантиде был точной копией Божественного Человека со множеством помещений внутри, в точности повторяющих физическое, нервное, кровеносное и мистическое строение тела по замыслу Божьему. Семь чакр и восьмая – тайная обитель сердца были в нем. В сердце Храма хранилось пламя Великой Матери. Рядом располагались залы медитаций, мистерий, посвящений, научные лаборатории, зал женских мистерий, посвященных Великой Матери. Это был воплощенный в белоснежный мрамор замысел Божий. Освещение осуществлялось скрытыми в потолке светильниками, льющими мягкий и очищающий воздух свет. Громадная библиотека находилась рядом с кабинетом Иерарха – чохана Четвертого Луча Сераписа Бея. В состав совета кроме Иерарха входили: Воин, Кузнец, Врач, Ученый, Поэт, Музыкант, Художник и Жрец.

Пройдя лабиринтами коридоров и переходов в сердце Храма, Иерофант нашел там Иерарха и несколько Великих Воинов, членов Белого Братства. Он рассказал им то, что узнал от Кузнеца. «Я опасаюсь, что мы пошли не тем путем. Если начать все сначала, то мы можем не успеть до катаклизма создать эликсир вознесения. Почему только двое из десяти могут выдержать действие эликсира и не сойти с ума? Мы должны спасти наш народ. Осуществить вознесение как можно большего количества душ, укрепить небесное воинство. Души - это самое ценное, что есть в этом мире. Лучшие из нас должны вознестись в Великое Огненное Солнце и обрести там жизнь вечную, руководя нами, наставляя нас. Члены Белого Братства не только живут на земле, но и помогают нам с небес. Множество душ чистых, но не столь совершенных, должны еще не раз воплотиться в физической октаве в свой час. Им будет трудно совершить переход без эликсира. Постепенно на земле совсем не останется душ с позитивной кармой. Что будет с нею? Какие воплощения придут на землю?» «Ты сказал Кузнецу, что у нас мало времени и они должны торопиться?» – спросил Иерарх. «Зачем волновать его? Он всего лишь человек. Тревога и беспокойство могут повлиять на результат».
Атлантида тонула. Ее вот-вот должна была поглотить морская пучина, и никто на континенте даже не будет знать, где она находилась. Самым страшным было то, что катаклизм мог произойти неожиданно, а вовсе не постепенно, как предполагали раньше. Кара небесная никогда не медлит. Она всегда приходит неожиданно, мгновенно и неотвратимо.
«Мы сами во многом виноваты в том, что с нами происходит, - сказал один из Великих Воинов, - наша техногенная цивилизация давно уже вышла из-под контроля жрецов и Иерархии. Появилось множество клонов. Они живут среди нас. Души их не от Божественного Лона. В них нет Света. Они полны злобы и зависти к нам, их создателям. Они жаждут завладеть нашими технологиями, чтобы править Атлантидой и подчинить нас себе. Что же нам делать, чохан?» «Мы можем уйти в Небесную Атлантиду, но не имеем на это права. Мы должны еще какое-то время оставаться в физической октаве».
«Все другие Владыки и их последователи давно перенесли свои пламена на континент, - сказал Иерофант, - они установили средоточия света по всей планете, основали эфирные обители и школы мистерий при храмах, посвященных Божественной Матери. Мы еще можем поддерживать пламена в физической октаве. Из всех Владык остались на Атлантиде только мы. Ты – Владыка Четвертого Луча, Иерарх обители Пламени Вознесения. Но у нас слишком мало времени. Мы даже не можем сказать, сколько? Почему мы медлим? Так ли уж необходим этот эликсир?» «Все очень просто, - тихо ответил Иерарх, - я хочу спасти как можно больше душ света. Но выделить их, определить степень чистоты? У меня уже нет на это времени. Когда я избрал путь служения на белом луче Божественной Матери, со мной были мои чела. Много душ спасли мы от трясины самопотакания. Мы были непоколебимо преданы чистоте, сфокусированной в Свете Матери. Наша огненная решимость поддерживалась строжайшей дисциплиной. Те, кто отверг дисциплину, отверг и меня. Жители Атлантиды смертны, хотя продолжительность их жизни велика. Алтари Великой Божественной Матери загрязняются и скоро совсем некому будет поддерживать их чистый свет. Атланты еще воплотятся на континенте в свой черед. Моя задача, помочь тем, кто уже завершил череду инкарнаций, собрать весь свой свет пред вознесеньем. Не всем хватает мужества и знаний совершить вознесенье, мы должны помочь им с помощью эликсира. Он определяет чистоту кармы, степень ее трансмутации. Но почему же тогда восемь из десяти сходят с ума? Этого не должно было случиться. Мы планировали, что открывшиеся сиддхи определят чистоту кармы и не более того. А те, у кого на совести много черных дел, таковыми и останутся, но никак не лишатся рассудка. Тут или ошибка, или диверсия. Разберись, Воин. Ты должен постоянно находиться при Кузнеце. Когда эликсир будет совершенно готов, ты будешь его хранителем на все времена и во всех воплощениях, до самого твоего вознесения».
Воин и Кузнец прогуливались в небольшом патио неподалеку от лаборатории. «Что будет, если ты не успеешь до катаклизма изготовить эликсир? Мы все погибнем? Ведь мы не знаем часа, когда пучина океана поглотит Атлантиду? Водолазы спускались в самые глубокие штреки, они сказали, что тектонические пласты океанского дна пришли в движение». «Чохан знает день и час. Ты можешь быть спокоен. Если я не успею завершить исследования, мы перенесем их на континент. Иерарх не допустит, чтобы пламя Великой Матери погасло», - успокоил Воина Кузнец.

Кузнец был прав. Перед самой катастрофой пламя из Атлантиды было перенесено в Луксор в Египте. Своими контурами храм повторял форму человеческого тела. Пропорции его были столь же совершенны. Это был атлас строения идеального человека по замыслу Божьему. В нем лежала идея его возрождения. Его метанойя через Вселенский Принцип Матери. Перед избранными в нем раскрывались Таинства. План причастности к Богу. Когда-то темные осквернили Мать, но она возродилась ради своих детей.
Постепенно вокруг Храма, который был, конечно, меньших размеров, чем его оригинал на Атлантиде, вырос город Фивы. Чохан и тысяча двести его приближенных прибыли на континент.
Воин и Кузнец были в числе прибывших вместе с чоханом. Здесь была организована лаборатория, где Кузнец и его помощники продолжили работу над эликсиром. Но все они были убиты, а секрет их был украден.

Антон вспомнил свойства, которые должен был иметь эликсир вознесения.

Он давал душе жизнь вечную и возможность собрать весь свой свет еще в физическом теле.
Он усиливал многие возможности тела, духа и души. Помогал ощутить принцип троичности в себе.
Он поднимал огонь кундалини по позвоночному столбу до чакры третьего глаза.
Он помогал сохранить трехлепестковое пламя в области тайной обители сердца.
Он делал возможным совершить вознесение в физическом теле.
Он усиливал ментальные способности, обострял ясновидение и яснослышание.
Все это касалось только тех, чья карма трансмутирована более, чем наполовину.
У людей с негативной кармой он вызывает различную степень помутнения рассудка: от легкого нервного расстройства до полного распада личности.





Глава 17
Кладовые Памяти


Прошло почти две недели со времени приезда в Луксор, а Марта так и не собралась посетить развалины Карнака. События последних дней сильно изменили ее образ мыслей, она, словно вся ушла в себя, в свои ощущения, переживания. Внешне стала менее эмоциональной, молчаливой, не торопилась выплескивать наружу свои сиюминутные чувства, спонтанность ее куда-то исчезла, растворилась в более мощном потоке, который нес теперь ее душу по иному руслу.
Сегодня вся их группа собиралась смотреть Асуанскую плотину. Марта попросила Валентина Ивановича позволить ей остаться в гостинице. «Неужели Вы не хотите увидеть пороги и красоты Асуана? – удивился он. – Это на Вас непохоже. Упустить такую возможность!» «Мне хочется побыть одной», - только и сказала она, не пускаясь в объяснения. «Что ж, как пожелаете. Ваше присутствие там не обязательно. Это экскурсионная поездка, только не жалейте потом».
Мустанги шумно погрузились на теплоходик и с гиканьем отбыли от причала. Марта вздохнула с облегчением. «Слава Богу! Не надо ни с кем общаться, можно целый день молчать и думать!»

После встречи с Иерархом, они с Валентином Ивановичем, словно по молчаливому соглашению, не обмолвились об этом ни единым словом. Он, видимо, посещал подземное святилище каждое утро, но Марту больше с собой не звал. Она и не напрашивалась. Ей нужно было осознать то, что с ней произошло, а для этого необходимо было некоторое время. Он это понимал, и вел себя так, словно ничего из ряда вон выходящего не случилось.
От гостиницы до Карнакских развалин было примерно три километра. К комплексу можно было пройти двумя дорогами, по сторонам которых стояли сфинксы с бараньими головами, ибо овен считался священным животным Амона, бога Ветров и Воздуха. Одна дорога вела к храму от Нила, другая от Луксора. Марта взяла с собой фляжку с водой и отправилась намеренно неспешным шагом в сторону Священного озера, раскинувшегося с южной стороны храма, которое через подземные источники питает воды Нила. Здесь когда-то держали священных гусей и плавали священные лодки, посвященные Амону, его жене Мут и их сыну Хонсу. Сады, окружавшие прежде все постройки, давным-давно исчезли.
 Почти весь день бродила Марта по развалинам храмов, любуясь пилонами, порталами, башнями, бесчисленными скульптурами и обелисками. После разрушения города Фивы ассирийцами во главе с Ашшурбанипалом, в 663 году до нашей эры, от него осталось вовсе не так много!
От голода и жары у Марты начала немного кружиться голова, ноги, отвыкший от столь долгой ходьбы, гудели. То отрешенное состояние, в котором Марта пребывала последние дни, довольно быстро помогло ей почти полностью отождествиться с окружающей обстановкой. Она вдруг перестала быть сама собой. Русской женщиной по имени Марта, приехавшей в Египет на короткий срок, живущей совершенно в другом мире и в другой эпохе. Кем стала она, сказать Марта не смогла бы, но эти величественные каменные руины перестали в какой-то момент быть для нее чужими и чуждыми.
Вдруг ей начало казаться, что храм предстает перед ней в своем первозданном виде. Марта словно увидела на высоте примерно двадцати с лишним метров крышу над Большим гипостильным залом, занимающим площадь пять тысяч квадратных метров, которую поддерживали более сотни колонн с десятиметровым охватом, выстроенные в шестнадцать рядов. Их капители имели форму цветков и бутонов папируса. Ноги сами повели ее в дальний, укромный уголок зала, где она обнаружила треснувшую на несколько частей разного размера плиту на полу у одной из колонн. Она помнила эту плиту! Достав из сумочки пилку для ногтей. Марта стала ковырять плиту сбоку. Ее усилия вскоре увенчались успехом. Небольшой осколок зашатался и ей удалось его вынуть. Просунув руку в образовавшееся отверстие, Марта нащупала то, что искала. На свет появилась маленькая скульптурка безголового сфинкса из тяжелого серого камня.

«Нира, возьми этого сфинкса на память. Сердце подсказывает мне, что мы больше никогда не увидимся. Я вынужден покинуть Луксор. Береги себя, пусть этот маленький сфинкс станет твоим талисманом. Видишь, какой он совершенный! Я нашел его когда-то неподалеку от пирамиды Хеопса. Кто знает, сколько ему лет! Скульптор, вырезавший его из гранита, должно быть, давно уже истлел. Я очень боюсь, что навлекаю на твою голову большие беды. Тебя могут преследовать только за то, что ты моя сестра. Я намерено не говорю тебе, куда я еду, чтобы ты не могла выдать меня невольно. Ты еще очень мала, я буду молить Божью Мать, чтобы она оказала тебе свое покровительство. Моли ее и ты. Мы христиане, помни об этом всегда, несмотря на наш цвет кожи. Не изменяй никогда нашей вере. Да хранит тебя Христос!» Эти слова брата вспомнила Марта, держа на ладони маленького сфинкса. Еще она вспомнила, что ему так и не удалось скрыться из города. Он был смертельно ранен и умер на ее руках. После смерти брата она долгие годы скиталась по чужим людям, зарабатывая себе на скудное пропитание тяжким трудом. Потом припомнила, как спрятала свою бесценную реликвию – память о брате, умершем за веру во Христа в этом потаенном месте. Это было время, когда римские воины Адриана преследовали христиан по всему свету, где только могли. Позже она познакомилась с одним молодым римским придворным художником, ковавшим доспехи для императора и знатных военачальников, они полюбили друг друга, но черная рабыня не могла выйти замуж за знатного римлянина. Антонину пришлось вернуться домой, ко двору Адриана, а Нира осталась в Луксоре. Где родился ее единственный сын. Но перед самым отъездом возлюбленного они пришли к Колоссам Мемнона, и Антонин процарапал их имена на твердом камне.

Марта, удостоверившись, что никто ее не видит, положила фигурку сфинкса в свою сумку и быстрым шагом пошла обратно в гостиницу.

Валентин завидовал Марте белой завистью – она могла себе позволить остаться в гостинице, а ему долг службы предписывал сопровождать команду в поездке в Асуан. Ради этого он был вынужден пропустить бесценную для него беседу с чоханом. Валентин тайно готовился к ритуалу вознесения. Он уже все решил для себя и все продумал. Решение далось ему не просто, но приняв его, он вдруг почувствовал сильное облегчение и даже радость.
Помимо воли зрелище величественной панорамы Асуанской плотины захватило его. Она была построена уже двадцать лет тому назад и помогла решить многие проблемы Египта, создав гигантский водный резервуар, а на ее строительство ушло такое количество камней, песка, глины и бетона, что этого материала хватило бы для сооружения семнадцати пирамид Хеопса! Но невольно мысли Валентина перешли на то, сколько древних памятников было затоплено потоками водохранилища. Прекрасный остров Фиде, например, исчез навсегда, удалось лишь спасти самое ценное, что располагалось на нем. Какой большой сенсацией было перенесение знаменитых скальных храмов, расположенных на границе между Египтом и Суданом! Им грозило исчезновение в водах искусственного озера.
В окрестностях Асуана расположены и развалины коптского монастыря, скальные захоронения, античные руины на острове Элефантине с гранитными каменоломнями, откуда добывались камни для строительства пирамид, дворцов фараонов и храмов.
Валентин очень внимательно слушал объяснения экскурсовода, но неожиданно он поймал себя на том, что время от времени он наблюдает за Михаилом. Все это происходило ненамеренно, как бы инстинктивно, словно он все время ждет от него какого-то подвоха. Ожидания его вскоре оправдались. Почти все время Михаил дремал, но при упоминании о развалинах коптского монастыря, он вдруг проснулся и спросил: «Это там нашли апокрифы древних христиан?» Вся команда дружно заржала. «Ба! Наш Мишель интересуется такими вещами! Откуда это ты знаешь об апокрифах, там что, отчеты о футбольных матчах?» Его забросали вопросами и подняли на смех. Михаил смутился и опять сделал вид, что дремлет. Но видно было, что он очень внимательно выслушал ответ на свой неожиданный вопрос. «Списки древних апокрифов обнаружены в ста километрах к северу от Луксора, в местечке Наг-Хаммади. Это древнее поселение коптов. Кажется, сейчас там работают археологи из Греции, что-то ищут». «Да, - подумал Валентин, - не прост наш Михаэль! Что же ему все-таки нужно? Надо будет организовать поездку в это местечко, возможно, он себя как-то и проявит… Но не из-за этого же он ходил за мной к Луксорскому храму? Придется заняться им вплотную. Как бы он чего не натворил».
После плановой экскурсии группа пожелала посетить самый большой в Египте верблюжий рынок. «Что, решили полюбоваться на братьев по разуму?» - мстительно поинтересовался Михаил.

В гостиницу они вернулись поздно вечером, но к удивлению Валентина Марта ждала его в холле. «Мне надо поговорить с Вами, - сказала она и посмотрела на него очень странно, - Вы не слишком устали для светской беседы?» «Что-нибудь случилось, - с тревогой спросил Валентин, - Вы ходили в святилище?» «Нет, я была в Карнакском комплексе, и там действительно кое-что произошло, но Вы не беспокойтесь, ничего криминального, - утешила его Марта. – Вы могли бы подняться ко мне в комнату, я хочу Вам нечто показать… Мне не дает покоя одна моя находка… Я бы хотела с Вами посоветоваться, как я могу взять ее с собой. Но это вещь действительно моя, то есть она когда-то мне принадлежала, очень давно, я нашла ее сегодня случайно… но мне бы не хотелось с ней расставаться, это семейная реликвия…» Марта говорила быстро и очень путано. Валентин ничего не понял, но несмотря на усталость и желания принять душ, покорно пошел следом за Мартой в ее номер. Михаил проводил их изучающим подозрительным взглядом.
Марта изнутри заперла дверь на ключ, затем достала из своего чемодана полиэтиленовый пакет, в которой была завернута небольшая коробочка из-под солнечных очков. Марта открыла ее, вынула оттуда небольшой предмет, положила его на ладонь и протянула Валентину. Он увидел небольшую скульптурку сфинкса с отколотой головой. Валентин замер в изумлении, глядя на эту вещь, и у него вдруг тоскливо заныло сердце. «Что это у Вас? Где Вы ее взяли? – спросил он с большим волнением. – Я… знаю эту вещицу… Только не могу вспомнить, откуда…Голова его была тогда на месте, куда же она подевалась? Ее не так-то легко отколоть…»
Марта подробно рассказала Валентину Ивановичу историю находки фигурки сфинкса. Он слушал ее, боясь вымолвить слово. Потом взял статуэтку в руки и стал внимательно разглядывать со всех сторон. Перевернув скульптурку пьедесталом вверх Валентин обнаружил там несколько египетских иероглифов, нацарапанных явно кем-то из прежних владельцев. «Надо бы показать кому-нибудь из египтологов, - подумал он, в глубине души уже прекрасно зная, что там написано. – Марта, я могу взять эту вещь у Вас ненадолго? Завтра я Вам ее верну, пожалуйста». Он просительно заглянул Марте в глаза. «Конечно, Валентин Иванович! Возьмите, если Вам так хочется, и не спешите отдавать, изучайте сколько Вам заблагорассудится. Вы… верите, что это вещь моя?» «Я не просто верю, я знаю, что она Ваша и даже, кажется, знаю, кто Вам ее подарил, но об этом мы поговорим позже, я должен все проверить, убедиться…» Он поблагодарил Марту и пошел к себе в номер.
«Странно, - подумала Марта, - отчего Валентин вдруг так разволновался? И сфинкса моего утащил к себе в норку. Что он там собирается с ним делать? Изучать будет? Ну, да, Бог с ним, пусть переночуют вместе, может, и он чего-нибудь вспомнит».
 
Рука Марты привычно потянулась к блокноту и строчки, беспорядочные, сумбурные, полились из-под пера…

Моя душа в долине Нила
Отыщет тех, кого любила.
Пласт за пластом снимаю время,
Чтоб вскрылось старой кармы бремя.
Сгребаю голыми руками
Песок, что тут лежит веками.
Воспоминания засыплет
Он плотным слоем. Мой Египет,
Ты здесь! Я тут ступала где-то
В немыслимо какое лето!
Жила, любила и страдала,
Но кем была, о чем мечтала?
Забыла все. Все козни рока
В песках Египетских до срока
Лежат и ждут меня обратно.
Все может быть, все вероятно…
И ты когда-нибудь, возможно,
Меня вдруг позовешь тревожно.
В ночи звучит твой тихий голос,
Иль то шуршит пшеничный колос?
Иль это птица, что крылами
Взмахнув, вспугнет листву над нами?
Все тайны прошлых воплощений
Озноб подскажет, дрожь коленей.
На озере Священном лодки
Увозят прочь мои находки.
Как объяснить сим грозным стражам,
Что несть числа моим пропажам!
Моя душа пришла за светом,
Растраченным в рожденье этом,
Пусть станет ярче в сердце пламя
Гореть цветными лепестками.

«Господи, ересь какая! – подумала Марта и вырвала листок из книжки, чтобы разорвать его в клочья, - дома надо сидеть, тогда и стихи будут нормальные, а не бред сивой кобылы в тихую весеннюю ночь! Нет, не пишется мне здесь. Запах какой-то чужой, странный. Все мне кажется, что бензином пахнет».

Валентин вышел от Марты с твердым намерением узнать, что нацарапано на дне статуэтки. Он знал, что в Луксоре постоянно ведутся раскопки и наверняка сейчас в гостинице живут археологи. Он спросил об этом у дежурного и тот указал ему на известного ученого египтолога из Лондона. Валентину не хотелось показывать сфинкса. Вполне возможно, что он может оказаться какой-нибудь старинной реликвией, и тогда ему придется объяснять, как она к нему попала, да еще ее и конфискуют в придачу. Ему жаль было бы огорчить Марту.
Валентин прошел в свой номер и тщательно, стараясь не упустить ни одной черточки и точки, перерисовал иероглифы. Взяв, привезенную с собой из России бутылку водки в качестве гонорара, он направился в номер к английскому египтологу.
Египтолог написал по-английски текст и подал его Валентину, поблагодарив за магарыч. Надпись на статуэтке гласила: «Нире от брата. Да хранит тебя Христос». Валентин не стал беспокоить Марту в столь поздний час, и решил вернуть ей сфинкса завтра утром, показав заодно и расшифрованную надпись.

В шесть утра, как всегда, он уже был в святилище. Иерарх вел занятие с неофитами. Валентин дождался, пока он освободится и рассказал ему историю Марты. «Что Вы об этом думаете, чохан, - спросил Валентин взволнованно, - кто мог быть ее братом?» «Разве ты еще не догадался, - спросил чохан с улыбкой, - братом Ниры был ты. Более того, когда у Ниры родился сын, твоя душа воплотилась в нем. А возлюбленным ее был Кузнец. Не знаю, готова ли она к таким откровениям, сможет ли правильно оценить все значение ваших кармических связей, это ты решишь сам».
Когда Валентин подошел к выходу из подземного коридора, он с удивлением обнаружил, что сколько не старается, не может его открыть, сфинкс не желал поворачивался на своих приспособлениях. Валентин сел на верхнюю ступеньку и стал думать, в чем дело. Вдруг он услышал шаги: кто-то шел тем же путем, который только что проделал он. Валентин быстро задул лампу и затаил дыхание. Постепенно глаза его привыкли к темноте, и он различил, что к выходу приближается фигура в белом длинном одеянии, неся перед собой светильник. Когда человек подошел к нему, Валентин каким-то шестым чувством понял, что это эго давний знакомый бедуин. Ни произнеся ни единого слова, пришедший жестом пригласил его следовать за ним, дав в руки запасную масляную лампу, вместо той, которую неосмотрительно погасил Валентин. Они дошли до ближайшей развилки в лабиринте коридоров, и бедуин показал рукой, направление в котором ему следует идти, сказав на плохом английском единственную фразу: «Обратно ступай длинной дорогой через потайной выход, который под Колоссами Мемнона» Валентин поблагодарил своего проводника и двинулся в указанном направлении. Он уже перестал удивляться неожиданным появлениям бедуина. Он шел и думал о своем.
Нельзя сказать, чтобы слова чохана сильно удивили Валентина. Разве то, что он был не только братом Ниры, но и стал ее сыном. «Значит, мы всегда были втроем? – размышлял он, возвращаясь из святилища Воин, Кузнец и? А кто же Марта? Сестра? Жена? Она – Поэт! Конечно же! Как он раньше не догадался! И они все трое должны прийти в Луксор. Но их пока только двое. Значит, миссия откладывается? Или она не выполнима? Могу ли я в таком случае совершить обряд вознесения? Но чохану известно все, и он сказал бы мне об этом».
Путь оказался не близким, но когда Валентин уже готов был выйти наружу из потайной двери, он вдруг увидел, что к Колоссам приближается Михаил с каким-то низкорослым, по внешнему облику похожим на грека, человеком. Валентин отпрянул в глубину ниши, чтобы не быть замеченным. Это совсем не входило в его планы. Он услышал, как спутник Михаила горячо объясняет ему что-то на иврите. Михаил отвечал на том же языке. К сожалению, Валентин не мог понять, о чем они говорят. Второй тренер достал из кармана деньги и отдал коротышке. Тот тщательно пересчитал их и радостно закивал головой. «Странно, - подумал Валентин, - что же он замышляет? Мне необходимо это узнать? Да, так ли уж необходимо? Если я совершу обряд, то меня это совершенно не должно волновать, и все же…» В нем все еще продолжало как бы жить два человека. Один из них шел вперед по духовному пути, а другой старался исполнить свой служебный долг при любых обстоятельствах. Это удивляло его и огорчало.

За завтраком Валентин сказал Марте, что им необходимо поговорить. «Вы что-нибудь узнали? Она у Вас? – с тревогой в голосе спросила она, - надеюсь, Вы ее никому не показывали? Мне бы не хотелось, чтобы ее забрали у меня…» «Не волнуйтесь, я же профи, - засмеялся Валентин, - разве я могу допустить такую оплошность? Плохо же Вы меня знаете. Все в порядке, просто я хочу Вам рассказать кое-что интересное».
«Вот, Нира, дорогая моя сестра, я возвращаю тебе мой подарок, а это – перевод с древнеегипетского моего тебе пожелания. Его перевели на английский, но ведь тебе не составит труда прочесть, что тут написано? – Валентин улыбался лукаво и счастливо. У него и вправду было ощущение, что он нашел свою сестру, которую когда-то потерял. – Я говорил сегодня с чоханом, и вот что он мне сказал».
Валентин подробно передал Марте разговор с Иерархом. Марта была потрясена. Она никак не могла поверить, что такое возможно. Реальность и мистика перемешались в ее уме, но она вспомнила слова чохана: «Истинное чудо – это отделение Реального от нереального в своей душе. Что реально в нас, а что нереально? Ответь себе на этот вопрос, ибо ты – ученик Всемогущего, ученик Христа».
Марта и Валентин еще долго разговаривали об этом чудесном открытии, вспоминая все подробности своего знакомства в этой жизни и возвращаясь памятью в свое египетское воплощение. Марте удалось воспроизвести гораздо больше деталей, Валентин же помнил не так много. Сокращены дни для избранных. Память их уже не обременяют лишние воспоминания.
«Значит, мы можем обращаться друг к другу на «ты»! - Радостно сказала, наконец, Марта. – Это же замечательно! Ужасно приятно обрести брата! Я ведь всегда была одна». У Валентина вдруг тревожно сжалось сердце: «Как же я оставлю ее теперь? Ей будет трудно понять мое решение… Мне надо постараться объяснить ей все. Нет, пусть это лучше сделает чохан», - подумал он, но вслух сказал: «Может быть, тебе покажется это глупым и идиотским доводом, но мне бы не хотелось тебя компрометировать. Окружающие могут подумать о наших отношениях Бог знает что. Меня это мало волнует, но ты… Давай будем говорить это слово друг другу без посторонних ушей. Согласна?» «Какая чушь! Мне совершенно наплевать на мою репутацию. Она так безупречна, что не мешает ее немного подпортить, а то могут подумать, что я уже вышла в тираж, - засмеялась Марта, приняв свой прежний игриво-светский тон. – Ты так не считаешь?» «Мне надо обсудить с тобой еще одну вещь, - Валентин вдруг сделался серьезным, - мне не дает покоя наш второй тренер. Он определенно что-то замышляет. Я хочу организовать экскурсию в небольшое древнее поселение коптов, оно в ста километрах от Луксора, к северо-востоку. В сторону Красного моря. Я бы попросил тебя поехать с нами. Ты можешь мне помочь». «С большим удовольствием, - мгновенно согласилась Марта, - копты и меня чрезвычайно интересуют. Непременно поеду!» «Да, скоро должна появиться твоя подруга Ирма. От нее было что-нибудь?» «Я жду телеграмму. Она должна приехать дней за пять до нашего отъезда. Надо будет ее встретить». «Непременно. Я это сделаю».





Глава 18
Копты


В оные, очень отдаленные времена, еще до завоевания Египта арабами, его населяли копты. Они были христианами, и искусство их прочно сплеталось с древними местными традициями, впитав в себя так же и наследие античного мира. Но античность со временем все же потеснили христианские мотивы.
Коптская архитектура не отличалась большим разнообразием и вычурностью форм. Монастыри имели вид базилик, жилые дома были двух-четырех этажными, скульптура изобиловала главным образом рельефами. Живопись в основном представляли росписи, иконы и миниатюры. Батик, резьба по кости и дереву составляли содержание искусства прикладного.
Однако, подлинные шедевры архитектуры можно было встретить, как ни странно, на коптских кладбищах. Купольные гробницы в Эль-Багауате, например, могут служить тому ярким примером. То же самое можно сказать и о местечке Наг-Хаммади, что расположено неподалеку от Луксора. Когда-то рядом с ним существовал город, который назывался Копт.
Но самый большой интерес представляет для исследователей коптская религиозная литература. Вот где множество секретов и тайн! Это знаменитые апокрифы древних христиан, частью утерянные, часть испорченные, но множество их списков позволяет все же составить впечатление о религиозных убеждениях коптов в целом. Гностицизм – это явление позднеантичного времени, связанное с мифами, обрядами, символами и был основным смыслом их учения, в котором отрицался благой Творец. Его место занимал злой демиург, создатель человека и земного, вещного мира. Сама же тварь, которой враждебны и мир, и его создатель, возвысилась над ним, благодаря ошибке Матери-Софии. Спасение человека в виде знания «гносиса» – это путь освобождения от оков неведения и плоти, который исповедовали древние копты.
По мрачности мировоззрения гностицизм не имел себе равных в древности, но был несомненно притягателен для его адептов. Отрицание в нем уравновешивалось постоянными напоминаниями о соприродности человека Божественному свету, а для людей в их потерянности это таило немалый соблазн.
В декабре 1945 года близ Наг-Хаммади было обнаружено значительное количество коптских рукописей. Там, у подножья горы Гебель-эль-Тариф, на правом берегу Нила, неподалеку от античного поселения Хенобоскион, египетские феллахи, рывшие землю, обнаружили тайник в одном из склепов старого коптского захоронения. В эти места, согласно преданию, около 314 года удалился святой Пахомий, и там располагались первые монастыри им основанные. В тайнике феллахи нашли большой сосуд, содержащий тринадцать папирусных кодексов. Крестьяне было подумали, что нашли клад, но каково же было их разочарование, когда внутри большого горшка оказались древние книги! Ничтоже сумняшеся, они пустили часть из них на растопку, надо же людям чайку попить! А с топливом в наших краях, сами знаете, всегда проблемы. Но после ряда курьезов и приключений рукописи, наконец, попали в руки ученых и получили название «гностической библиотеки».
Рукописи могли принадлежать одной из христианских сект или быть собственностью монастырской общины. Они представляют собой перевод с древнегреческого, но бесценны для исследователей ранней коптской письменности. Рукописи датируются приблизительно четвертым веком, хотя написаны они могли быть в значительно более ранние времена, в конце первого, начале второго веков
Трудно переоценить значение находок в Наг-Хаммади. Они до сих пор дают пищу для размышления и историку, и языковеду, и психологу, и философу, и этнографу, и литературоведу.
Всю эту бесценную информацию поведал экскурсовод Марте и Валентину в доверительной интимной обстановке, чтобы не помешать остальной аудитории спать праведным, беспробудным сном, откинувшись на неудобные низкие спинки сидений автобуса. Видимо чрезмерная любознательность не входила в число добродетелей мустангов.
Накануне вечером после обязательного ритуала, именуемого политинформацией, Валентин объявил, что договорился об экскурсии в древние коптские поселения. Но поездка эта внеплановая, потому ехать могут только те, кому это действительно интересно. Желающих оказалось, мягко говоря, не много. Кроме врача, Марты и Валентина, записалось всего шесть человек. Михаил от поездки отказался. «Чего я там не видел? Время только терять», - сказал он равнодушно. Но утром Валентин с удивлением увидел, что он пришел к отправлению автобуса.
Перед самым отъездом к водителю подошли мужчина и женщина. Они попросили взять их с собой до Хенобоскиона. Женщину Марта узнала. Они вместе молились однажды Богоматери в ее доме. Валентин признал в мужчине спутника Михаила, когда он встретил их возле Колоссов Мемнона. «Это уже интересно, - подумал он, - события разворачиваются стремительнее, чем можно было ожидать. Что ж, посмотрим, что из этого выйдет». Михаил и коротышка безразлично скользнули друг по другу взглядами и ничем не обнаружили своего знакомства.
Марта с удовольствием слушала рассуждения экскурсовода о гностицизме. Некоторые апокрифы древних христиан она читала, и потому то, что он говорил не было для нее пустым звуком. Эти коптские находки ее давно интересовали. Особенно личность Марии Магдалины, которая в гностических текстах выглядела совершенно иначе, чем в канонической церковной литературе. Но в то же время, ей очень хотелось поговорить с женщиной, напросившейся к ним в попутчицы, побольше узнать о ее живой вере, о ритуалах, о символах. На ее руке был татуирован католический крест, и Марте показалось, что коптка чрезвычайно набожна. Но она не знала, как это можно практически осуществить без переводчика, а присутствие третьего человека едва ли могло способствовать откровенности и сближению.
До Хенобоскиона было около двух часов езды, и чтобы как-то скоротать время, Марта поговорила с экскурсоводом «за жисть». Гид рассказал, что учился в МГУ на философском факультете, защитил докторскую, темой его диссертации как раз и был гностицизм. Он почти десять лет прожил в Москве, отсюда и прекрасное знание им русского языка. Вернулся в Египет потому, что родители его состарились и нуждались в материальной помощи и уходе сына. Жена у него русская, у них трое детей.
Михаил очень внимательно слушал рассказ гида, боясь упустить хотя бы слово, но упорно делал вид, что дремлет и эта поездка ему совершенно не интересна. Тем самым он хотел усыпить бдительность Валентина. Но сказать по правде, Михаил действительно устал. Устал от поисков, от вечного притворства, от упорной и трудной погони за раритетом. Но более всего устал носить свою личину.
 Караимы очень малочисленный народ. Им необходимо выжить, сохранить себя и сберечь в чистоте свою веру. Их численность в Российской Федерации на сегодняшний день всего шестьсот восемьдесят человек. Живут они преимущественно в Москве и Ленинграде, а так же в некоторых городах Крыма насчитывается 1404 человек и в Литве 289. Общая их численность в СССР - всего-навсего две тысячи шестьсот два человека. Небольшие группы караимов есть в Польше, во Франции и около 20 тысяч в Израиле. В Советском Союзе караимы считаются самостоятельным этносом, происхождение которого трактуется учёными по-разному. Говорят они на караимском языке и его диалектах. Исповедуют караимизм, основанный на Ветхом Завете. Само слово «караим» на иврите означает «читающий», и восходит к возникшей в начале 8 века в Багдаде еврейской секте, доктрина которой основана на признании единственным источником веры - Библии и отрицании раввинистическо-талмудической традиции.
В 13 веке в Крыму поселилось значительное число караимов, главным образом переселенцев из Византийской империи. В столице крымских ханов Солхате, современный Старый Крым, община существовала в 14 веке. С происхождением общины в городе Чуфут-Кале, который караимы именовали "Еврейская скала", связано множество легенд. Согласно караимским преданиям, литовский князь Витовт, разбив крымских татар в 1392, угнал пленников, среди которых было несколько караимских семей. Они были поселены в Троках, современный Тракай, около Вильнюса, в Луцке, Галиче, около Львова, позднее стали расселяться по другим городам Литвы, Волыни, Подолии. Во время еврейского погрома 1648 года на Украине большая часть их разделила участь евреев-раввинистов, ведь караимов не отделяли, как правило, от евреев. В 1495 их изгнали из Литвы. В 1795 Екатерина II освободила караимов, число которых достигло в России 2400 человек, от уплаты двойной подати, которой облагались евреи России, и разрешила приобретать земельную собственность. В 1827 караимы были освобождены от воинской повинности.
Стремясь улучшить свое правовое положение, лидеры караимов добились в 1835 году изменения официального названия общины: вместо евреи-караимы они стали называться "русские караимы ветхозаветного вероисповедания", а позднее - просто караимы.
В отличие от евреев Крыма, в основном мелких торговцев и ремесленников, караимы были земледельцами, владевшими табачными и фруктовыми плантациями и соляными копями. В 1837 году в Таврической губернии караимы получили права религиозного самоуправления. Резиденцией гахама (хахама, главы караимского духовенства) была Евпатория. В 1863 году караимы были полностью уравнены в правах с жителями России.
После 1917 года часть Крымских караимов эмигрировала из России. Число их уменьшилось и в результате ассимиляции. После войны процесс этот в России продолжался.
Вся эта информация было совершенно официальной, любой желающий мог почерпнуть ее из энциклопедии. Но Михаил знал и другое: была у караимов по древнему преданию некая сакральная миссия на земле, а именно, в России.
Ему стало известно из достоверных источников, что находки в Наг-Хаммади не ограничились одной лишь «Гностической библиотекой». Не очень давно была обнаружена самая главная для Михаила и его единоверцев реликвия: список древнейшей в мире «Каббалы», написанный на тончайшем пергаменте особого рода, и продиктованный якобы самим Христом после вознесения апостолу Петру! Трудно определить время возникновения этого списка, но вполне вероятно, что сама «Каббала» была вывезена из Атлантиды в числе прочих артефактов. Содержала она истинное учение о происхождении земли и появлении на ней человека. В ней имелись указания, как человеку обрести Путь к Богу и вернуть на землю Божественный свет.
Почти все, кто знал Михаила, не могли представить себе, что второй тренер заштатной провинциальной футбольной команды был Хранителем Святыни Храма, высшим посвященным в его тайные доктрины. Он, может быть, как никто другой из его соплеменников, понимал все значение раритета, обнаруженного недавно в Наг-Хаммади.
Реликвия находилась в данный момент в частных руках, и мало кто знал об этой находке. Для владельца она представляла интерес лишь в плане наживы. Едва ли мог он оценить ее истинную ценность.
Коротышка, с которым он познакомился в Луксоре, обещал свести его с обладателем древнейшей Книги, чтобы договориться о цене. У Михаила было, чем заплатить за это сокровище. В его кармане лежала связка ключей, на которой висел ничем не примечательный пластмассовый брелок в виде футбольного мяча, дешевый и изрядно потертый, но внутри его находился изумруд редкой чистоты и значительных размеров. Этот изумруд был древнем сокровищем Храма, его можно было продать лишь в самом крайнем случае. И вот, наконец, такой случай представился.
«Мне бы только оторваться от этого «гэбиста», - думал Михаил, - иначе все может пойти прахом. Надо договориться с продавцом, чтобы он привез реликвию в Луксор. Мне придется упаковать ее под обшивкой чемодана. На это тоже понадобится время. Сегодня я покажу ему изумруд и посмотрю, насколько подлинна его находка. Там непременно должен быть некий тайный текст о Светоносцах, которые пришли на землю вместе с Сонатом Кумарой с самой Венеры. Сначала они жили в Лемурии, потом на Атлантиде, и перед самым катаклизмом успели перебраться на континент, хотя и потеряли множество своих сыновей и дочерей. Главное, я знаю пророчество, и если оно там есть, значит, «Каббала» действительно подлинная. Собственно говоря, мне хватило бы этих нескольких листов, так проще взять их с собой, но владелец может не захотеть продавать рукопись по частям. Ладно, там видно будет…»
Михаил понимал, что неожиданная поездка эта вполне могла быть для него ловушкой. Он чувствовал подозрительность Валентина и его пристальное внимание к нему. Но выбора у него не было. Это был его едва ли не единственный шанс увидеть «Каббалу». Коротышка, правда, обещал, что владелец может приехать к нему в Луксор, но вряд ли это было более благоразумно.
Никаких особенных красот в Хенобоскионе не оказалось, типичный небольшой провинциальный городок, населенный, в основном, коптами. Этакая Египетская «глубинка». В нем сейчас располагался алюминиевый комбинат. Но коптское кладбище действительно представляло некоторый интерес своей необычной архитектурой. И все же, всем осталось непонятным, зачем они вообще сюда приехали. Лекцию о гностицизме вполне можно было послушать на берегу Нила или в их гостинице. Всем, кроме Михаила и Валентина, которые не спускали друг с друга глаз. Но в какой-то момент Валентин отвлекся, отвечая на вопрос гида, а когда оглянулся, Михаила и коротышки нигде не было видно. Вполне вероятно, что они могли скрыться в каком-нибудь склепе.
Марта увидела, что коптка подошла к одной из могил и опустилась перед ней на колени, молитвенно сложив руки. Гид объяснил, что тут похоронен ее муж. «Так, Вы знакомы?» – удивленно спросила Марта. «Она моя двоюродная сестра. Мы оба родом из Хенобоскиона. В этом городке почти все состоят в какой-нибудь степени родства. Год назад ее муж погиб при аварии на комбинате, она с детьми перебралась в Луксор». «Мне бы очень хотелось познакомиться с ней поближе, мы встречались в Луксоре». «Это очень просто, - с улыбкой сказал их чичероне, - пойдемте к ней». «А мы не помешаем?» - спросил Валентин. «Ничего страшного, она уже помолилась о памяти мужа».
Марта разговорилась с молодой женщиной, а гид служил им переводчиком. Женщина поблагодарила ее за деньги, оставленные в прошлую встречу. «Они мне очень пригодились, мисс, - казала коптка, - мы с детьми купили на них еду». Марта стала расспрашивать ее о ритуале и символе их веры, и с удивлением узнала, что копты – монофизиты, они, настаивая на единой природе Христа, допускали в ней различие свойств божеских и человеческих и признавали, что плоть Христова до воскресения была, подобно нашей, тленной; но иные утверждали, что тело Христово нетленно с самого воплощения и что несогласные с этим явления Его земной жизни были только видимостью; должно быть признано и не созданным. Женщина достала из кармана юбки какой-то предмет и протянула его Марте. «Что это? Спасибо, не нужно, - запротестовала Марта, - мне не удобно…» «Это моя покровительница Мария Магдалина, - сказала коптка. – Пусть она хранит и тебя, мисс». В руках у Марты оказался небольшой кустарного производства образок равноапостольной Марии Магдалины.
 В этот момент к Валентину подошел Михаил, довольно грубо сказал: «В этой дыре можно найти туалет? У меня расстройство желудка. Я облазил все кладбище в поисках укромного уголка для своей нужды. Мы скоро поедем обратно?» Валентин понял, что оставаться тут дольше незачем. Все, что мог, он уже пропустил.
Коротышка бесследно исчез, и ждать его не имело смысла, к тому же он никому не говорил, что собирается возвращаться с ними в Луксор.
Михаил действительно спал всю обратную дорогу. Поиски его были окончены и он мог вздохнуть с некоторым облегчением. Теперь ему осталось обменять текст на изумруд и доставить его в нужное место.
Марта села рядом с гидом, и стала расспрашивать его о том, как трактовали гностики образ Марии Магдалины. Он рассказал, что среди коптских находок есть текст, называемый «Пистис София», содержащий первый покаянный гимн Софии, обращенный к Свету светов, перекликающийся с библейским 68/69 псалмом Давида. Магдалина у гностиков – любимая ученица Христа. В тексте Иисус беседует с учениками, обсуждая с ними смысл услышанного, ждет толкования, оценивает его, прибегая к словам: «Ныне же тот, кто имеет уши слышать, да услышит он». Тогда Магдалина говорит Ему: «Господи мой, есть уши у моего человека света, и слышу я в моей силе света, и Твой дух, который во мне, он отрезвил меня». У Магдалины свой, особый путь мистического постижения, она получает посвящение из рук самой Софии.
Вернулись они в Луксор не поздно. За ужином Марта попросила Валентина: «Ты можешь взять меня с собой завтра в святилище? Я хочу поговорить с чоханом». «С большим удовольствием». Придя к себе в номер Марта села писать о Марии Магдалине.

 Магдалина.

Неподкупные стражники спят
У старинных ворот Магдал-Эля.
Пробираюсь я за город, в сад –
Надышаться бутонами хмеля.

Под жужжание дикой пчелы
Зацветают гранаты в долине.
Здесь никто ядовитой хулы
Не бросает в лицо Магдалине.

Я губами ловлю, как во сне,
Поцелую восточного ветра,
И кивают всей тяжестью мне
Умудренные головы кедра.

Виноградная тянет лоза
Мне свои молодые побеги.
Жаль – объять не умеют глаза
Столько радостной силы и неги!

Не сломлю ни стебля, ни цветка –
В вазе лилия смотри убого.
Разве может подняться рука
На прекрасное детище Бога?

Я люблю щебетанье ручья,
Запах нарда, алоэ, шафрана.
Словно птица небесная, я
Поднимаюсь охотно и рано.

Каждый раз, с восхищением, вновь!
Как впервые, пьянею от мирра –
Бог – ты щедро даруешь Любовь,
Без нее сотворение Мира

Никакой не имеет цены!
И в Любовь влюблена я с рожденья,
От Любви мои очи пьяны,
От Любви так призывны движенья.

Но блудницей считают меня,
И на голову сыплют проклятья,
Горожане, соседи, родня –
Все поносят меня без изъятья.

И, боясь Магдалининых чар,
Отвернувшись, торопятся мимо…
Это – крови вселенский пожар
В сердце мечется неукротимо!

«Одержимая», - скажет иной,
«Бесноватая», - плюнут святоши.
Нет, Любовь – это праздник земной,
Счастье в душу и солнце в ладоши!

Я хочу, чтоб взахлеб, через край,
Жизнь вливалась в меня водопадом.
Пусть всегда на земле будет май
И бездонное небо над садом!

О, возлюбленный мой, не таись,
Под покровом спасительной ночи,
Ведь дорогу, ведущую ввысь,
Лучше днем видят слабые очи.

За любовь никого не хулю –
Ибо ханжество паче гордыни.
Этот мир, как впервые Люблю!
Поклоняюсь Любви, как Святыне.

Не унять золотые мечты,
Не втоптать! Я кидаю им в лица:
«Я – рабыня мирской красоты,
 Я Божественной радости жрица!».


Глава 19
Обучение продолжается


Михаил, стоя у окна, провожал взглядом удаляющиеся фигуры Марты и Валентина. «Каждый день в одно и то же время… Как на службу ходит. Интересно, куда? Значит, у меня есть некий определенный временной срок. Это с шести до восьми утра. Все остальное время не удобно… До отъезда осталось семь дней. Стало быть, пусть приходят завтра в половине седьмого. Надо предупредить дежурного, чтобы не поднимал шума и не болтал лишнего. Придется отдать ему две бутылки водки. Завтра все это закончится. Какое счастье! Останется только упаковать листы, как следует, и доставить домой. Задача не простая, но выполнимая».
Валентин проверил, не идет ли за ними Михаил. «Странно, - подумал он, - то ходил за мной чуть не по пятам, а последнюю неделю перестал. Что же ему тут нужно? Определенно, он ищет что-то. И, похоже, уже нашел. Без коротышки, конечно, не обошлось. Может, золото скупает? Или редкости какие? Только, как он собирается все вывозить? И зачем ему это? Форцовать? А, может, наоборот, он сбывает что-нибудь? Иконы? Вещи? Ох, боюсь, будут еще у меня с ним проблемы! Впрочем, у меня уже не будут» «Чему это ты усмехаешься», - спросила Марта. Она шла и весело щебетала о чем-то, но Валентин слушал ее в пол-уха. «Это я так, своим мыслям, не обращай внимания, извини, пожалуйста. Ты говоришь, что начала писать цикл о Магдалине? Это очень хорошо. Тебе обязательно надо писать! Все бросить и заниматься исключительно творчеством. Слышишь? Дай мне слово, что так и сделаешь». «Ты шутишь? А жить я на что буду? Творчеством на жизнь не заработаешь. Ты же знаешь мою ситуацию. Если я сейчас останусь одна, мне надо обязательно работать, хотя я и при своем муже не могла бы себе этого позволить. Когда я только закончила институт, то очень хотела стать профессиональным поэтом, но он был категорически против, сказал, что у меня нет никакого особенного таланта. При моей работе у меня вполне достаточно свободного времени. Но я обязательно сделаю сборник и издам. Вот это я могу тебе обещать».
«Но ты же можешь еще раз выйти замуж, – лукаво сказал Валентин, - или ты исключаешь уже для себя такую возможность? Я и то женился на старости лет!» «Можно подумать, что я моложе тебя на сто лет! – Марта посмотрела на него очень внимательно, - между нами лет шесть разница, не больше. А почему ты так скоропостижно женился?» «Вопрос задан не корректно. Скоропостижно умирают, так мог сказать только циник от медицины. Но если серьезно, моя жена ждет ребенка, – он немного погрустнел, вспомнив об этом, понимая, что увидеть малыша ему будет уже не суждено, и потому сказал совершенно серьезно, - обещай мне, если понадобится, взять заботу о нем на себя. Мне будет спокойнее. Хочешь стать ему крестной матерью?» «Конечно! Ты еще спрашиваешь? Странные вещи я слышу, брат. У тебя есть от меня тайны?» «Это не мои тайны. Со временем ты сама все узнаешь».

Марте показалось, что чохан встретил ее довольно сдержанно. «Может быть, он дает мне понять таким холодным приемом, что следовало бы чаще бывать в святилище, раз уж у меня есть такая исключительная возможность? Наверное, я должна с большим рвением постигать всю его науку воспитания души, - думала она огорченно, - нерадивая я овца, он совершенно прав».
Словно прочитав ее мысли, чохан произнес спокойно и проникновенно: «Некоторые, встречаясь с нами в Луксоре, выражают недовольство и удивление тем, что мы не проявляет достаточных эмоций и чувств внимания, приветливости, любви. Неофиту необходимо понимать: те, кто чтит Космос, отчетливо осознают, отчего так совершенна его геометрия. Следует понять, что истинная любовь – не просто чувство, которому присуще сильное переживание, стремление захватить объект своей привязанности, Завладеть им без остатка. Нет. Подлинная Любовь – это любовь к Божественному пламени. И цель ее – очищение Мира, посредством нетленного Слова, а цель каждого живущего на земле – очищение души в ритуале вознесения. Истинное значение души – это «Солнечный Бог», который есть бесконечная идея Бога, спроецированная божественным светом через семь плотностей творения. Это и есть семисвечный светильник Софии, позволяющий осветить то, что обычно скрыто от глаз людских плотной завесой иллюзий. Мы хотим поднять эту завесу, развеять ее, чтобы открыть чудесный мир космической магии – магии верования в силу истинного намерения Бога. Обнаружить всю силу Божественной Любви.
Изменения, происходящие в человеческой душе, не бывают неожиданными. Нам известен каждый шаг, который должна сделать душа. Когда она привыкнет, изменения станут желанными. Она уже не сможет быть другой. Должно пройти время между открытием первой печати реальности и наполнением чаша человеческой души эманациями вечной жизни.
Мы в Луксоре не оставляем без ответной любви никого, кто приходит к нам. Мы просто не смеем не признавать напластования человеческих эманаций, слой за слоем созданных из чистой субстанции света. Постепенно они становятся тьмой, ограждая человеческое Я плотной спиралью заблуждений, порождающих боль, страдание, горе. Поэтому те, кто понимает, как правильно использовать силу и энергию, за кажущимся безразличием, с которым мы встречаем своих чела, мы скрываем напряженное фокусирование нашего Богопламени в Богопламя пришедшего, как бы ни был мал огонек, горящий в его душе.
Этот процесс может длиться долго, порой до сорока лет. Но вдруг, в одно чудесное мгновение в душе рождается Бог! Но есть люди, - при этом Иерарх взглянул в глаза Валентину, - которые достигают состояния Христа и бывают готовы к вознесению за сорок дней очищения!
Любовь да будет непритворна! В ней не должно быть смертных мыслей и чувств. Наши законы совершенны и чуждаются прикрас».
После беседы чохан подвел Марту к Алтарю Великой Матери. «Когда-то – это была святая святых надземного Храма и охранялась Жрицей. – Сказал чохан немного печально. – Со временем ее изгнали отсюда и запретили женщинам тут появляться. Это было величайшей ошибкой. Разделение нанесло непоправимый урон творческому началу в человеке. Храм был разрушен и мы перенесли его под землю. Нам пришлось для этого прибегнуть к магии. Я построил Храм, когда воплощался в фараоне Аменхотепе третьем. Если вы хотите поскорее попасть домой, попросите, чтобы вас привели в фиолетовый зал обители в Луксоре. Сокращены дни для избранных. Если у вас есть вопросы, задайте их сейчас».
Марта робела перед чоханом, и потому спросила только: «Я бы хотела написать о Марии Магдалине, но мало, что знаю…» «Это великий образ. Оболганный и поруганный. Много досужих домыслов ходит о ней, но мы не будем повторять их. Я даже слышал, что до встречи с Христом она была невестой Иоанна Богослова. Скажу только одно: Мария Магдалина – это близнецовое пламя Христа. Она воплощалась потом в физической октаве несколько раз. Одним из воплощений была принцесса Лангобардов Теодалинда. Но инкарнации ее завершены. Она уже совершила вознесение. Посвятительницей ее была сама София или Великая Мать».

В гостинице их ждала телеграмма от Ирмы. Она сообщала только номер рейса и дату прилета в Каир. «Могла бы новости какие-нибудь приписать, - с грустью подумала Марта, - сухарь несчастный». После завтрака она пошла к себе работать.

Магдалина возвращается той же дорогой. Стражники уже не спят.

Первый стражник:

Откуда, девушка так рано?
Возлюбленный хорош ли твой?

Второй стражник:

А я – сегодня выходной…
Дам десять драхм и без обмана.

Первый:

С ума сошел! Рахиль узнает
И бороде твоей конец!

Второй:

Ты трус, хоть в драке молодец,
К тому же ведь, собака лает…


Магдалина:

Прости, дружище, право слово,
Ты – хоть куда, но я другого
Люблю.

Второй:

 Люби, а я плачу.

Магдалина:

Любви за деньги не хочу.
Сама сто крат платить готова.

Второй:

Уж больно ты со мной сурова.
Коль расскажу, где ты была
В такую рань…

Магдалина:

 Твоя хула
Понятна мне. Прощай, дружок,
Я тороплюсь…

Второй:

 Еще разок
Дай мне в лицо твое взглянуть.
Красотка ты! Счастливый путь!

Магдалина:

Он балагур и весельчак,
И спать на службе не дурак!
Скорей бы ночь набрасывала тень,
Сегодня у меня особый день!

Магдалина беседует с Иоанном перед рассветом следующего дня.

Магдалина:

Спят собаки под утро замертво,
Попрощаемся, Иоанн…

Иоанн:

Магдалина, не будь злопамятна,
Я вчера был от счастья пьян.

Магдалина:

Не печалься, я не обидчива,
На тебя не имею зла…

Иоанн:

Видишь, мать моя больно вскидчива,
Полюбить тебя не смогла.

Магдалина:

Неуютно мне стало в городе
От злословья, да от хулы.

Иоанн:

Мелет зерна молвы, как в вороте,
Время-мельница. Люди злы.

Магдалина:

Позвала меня в путь звезда моя,
Распрощаемся, не держи…

Иоанн:

Я б пошел с тобой, да не смею я
 Мать ослушаться, жить во лжи…

Магдалина:

Попрощаемся, мой единственный,
Еженощно я слышу зов…

Иоанн:

Не понятен мне смысл таинственный,
Да значение этих снов.

Магдалина:

Разойдемся, заря рождается,
Не проснулись бы сторожа.

Иоанн:

Стыд опять во мне пробуждается,
Материнская, знать, вожжа.

Магдалина:

Полно сетовать, послушание
Уважает примерный сын.
Но скажу тебе на прощание:
Будет множество Магдалин
На пути твоем. Мы не венчаны –
Успокоишься точно в срок.
Только чти любовь каждой женщины,
Без Любви любовь лишь порок!


Поклонилась, шагнула, рванулась.
Узелочек на смуглой руке…
Не вздохнула и не оглянулась!
Как растаяла, там… вдалеке…

Гудел базар Иерусалимский, что улей разворошенный,
Торговля бойкая во Храме шла пред пасхою.
Кто снедью торговал, кто тканями, кто ласкою.
Но пало Слово властное – жемчужиной? Горошиной
В худую землю брошенной?
Так – бисер перед свиньями? Так – сеятель на пахоте!
И души подымаются пропащие из праха. Те,
Что Тела Храм
Средь звона драхм
Меновщикам базарили.
Бичом позор ударили!
Хлестали срам –
Десницы взмах!
Все видит Тот, на Небесах!

Таким впервые Магдалина
Зрит Человеческого сына.
Здесь в душу приняла Мария
Тот ураган, что все зовут «стихия».
И в горле - ком, и в сердце – кол!
«За ним! Куда бы ни пошел!»

Михаил на тренировку не пошел. «Горло что-то у меня разболелось, и чихаю я. Видать, просвистало вчера в автобусе. За каким хреном я туда потащился! Идиот жизнерадостный, - сказал он старшему тренеру, - приходи вечерком, полечимся. У меня еще осталось чуток. И приятель мой хотел зайти. «Челнок» из Тулы, сосед по лестничной площадке». «Зайду, раз осталось. Ты запасливый, а у меня уже пусто. Мало я взял. Говорил жене, надо больше брать. Все ей денег жалко. А разве может быть на водку денег жалко? Вот, ты мне скажи?»
Весь день Михаил был занят подготовкой чемодана к перевозке своей реликвии. По всем правилам конспиративного искусства он надорвал внутреннюю обшивку и сделал тайник. Старшего тренера он пригласил для конспирации, чтобы Валентин не мог его уличить в знакомстве с посторонними людьми, а так – сосед и никаких проблем. Ему надо было сообщить посреднику, когда доставить раритет ему в номер.
«Лечение» было в самом разгаре, когда раздался стук в дверь. Коротышка застал в номере Михаила теплую компанию и немедленно влился в ее ряды. Посыпались анекдоты, байки, случаи из жизни «челноков» и спортсменов. «Вот ты кто по национальности?» - спросил «сосед» Михаила. «Караим, - ответил тот с гордостью, - у меня и в паспорте так написано, и во всех анкетах пишу. А ты что, скрываешь, что ты еврей? Ну, и дурак». «Я когда первый раз за границу собирался, еще в цирке работал осветителем, написал в анкете: иудей. А паспортистка, дура, и влепила мне в графу «национальность» Индей. Хрен меня пустили. Это уж потом всем все равно стало. Но у меня теперь другой паспорт и по национальности я нынче грек».
Водку прикончили и «индей»-грек засобирался домой. Михаил пошел проводить его до дверей и по дороге шепнул: «Завтра здесь в шесть тридцать». Гость протянул ему руку, пожимая ее Михаил ойкнул: «Что у тебя там колется?» «Прости, друг, это перстень. Он мне велик и крутится все время, черт, выкинуть его надо, да жалко, дорогой, сволочь, старинный, у араба одного купил».





Глава 20
Печали и радости


Утром Валентин отправился в святилище один. Он проходил сорокадневный цикл очищения, предшествующий вознесению. Марта осталась дома. Ей не терпелось сесть за работу. Строчки всю ночь крутились у нее в голове и рвались наружу. Никогда еще она не работала так напряженно и с таким удовольствием. Подстегивало ее и то обстоятельство, что скоро должна была приехать Ирма. Придется уделять ей время, водить по достопримечательностям, общаться, а это отодвинет работу и выбьет из потока, в котором она сейчас находилась. Марте бело жать терять такое отличное рабочее состояние, и она спешила, спешила…

За пятачком Самарийской земли
Тень Галилеи маячит вдали,
Тут Иисус, утрудившись в пути,
Сел у колодца, чтоб дальше идти,
Надобны силы. Побыть одному
Редко случалось, как видно, Ему.
К краю колодца прижался щекой…
В муках добытый предвечный покой
Видится сквозь униженье и боль.
Горькой земли белоснежная соль
Острым кристаллом искрится в веках…
Замысел Сына решен в Небесах.
Там с неизбежностью вычерчен Путь –
Крестным распятием Мир всколыхнуть.
Знает! И все же в глубинах души,
Молит, надеется: «Перереши,
Отче, судьбу роковую мою.
Мне ли готовил Ты чашу сию?
Промысел Твой не свершил и на треть –
Переверши! Я желал бы успеть
Все, что задумано, Отче, Тобой
Довоплотить в сей юдоли земной»

Такой отрешенно и чистой печали
Глаза человечьи еще не вмещали…

Приходит самарянка за водой,
Их разговору о «воде живой»
Свидетельницей стала Магдалина:
«Я быть хочу в Его руках, как глина,
Пусть лепит душу, - Господа молила, -
Да разве я до дня сего любила?»
Как в лихорадке сотрясалось тело
И сердце ярче факела горело.
Вот Он один: «Открой, прохожий, кто ты?»
Он улыбнулся: «Господин субботы».
Но за спиною смех учеников,
Их споры, шутки, крики, скрип шагов,
В кольцо Его берут, телами скрыли,
Пошли, всклубилось море желтой пыли
За их ногами, но один их них
Вдруг обернулся, глянул и затих,
Отстал, забыв про свой веселый клан.
Шепнула Магдалина: «Иоанн?»
Но он кивнул ей молча головою,
И, торопясь, пустился за толпою.
Качнулась почва Самарии,
И подкосились у Марии
В мгновенье жилы резвых ног,
Как будто, кто их ей подсек!
Упала сразу, вниз лицом,
И бровь колодезным кольцом
Задела… кровь… Простерлась ниц…
И сколько было рядом лиц –
Не помнила ни одного:
В глазах Предвечный Лик Его!

И на зубах скрипел песок,
От мысли лопался висок:
«Приблизиться! На волосок!
Жизнь – не минуту, не часок,
И не отдать, а отдавать!
Сестра, возлюбленная, мать –
Быть всем, чем только можно стать!
Водою, пылью под ногами,
Тем воздухом, что пьет губами.
Себя протратить без остатка
И умереть! Мгновенно, сладко…»

Но Магдалине вдруг примстилось:
Ее душа
Из тела вышла, поклонилась,
И не спеша,
Пошла апостолам во след,
А тело биться продолжало.
Но сколько длился этот бред,
Пока в беспамятстве лежала,
Не помнила. Вдруг яркий свет
Взял в круг ее. Утомлена
Очнулась. Призрачное бденье…
Внутри покой и тишина,
Пред ней неясное виденье.
Все обострилось: слух и зренье,
Как будто лопнула струна.
Умолкло все. Достигла дна
Морского, словно бы она.
И поглотило целиком
Ее безмолвье, колпаком
Накрыло. Купол тишины
Великой! И до глубины,
До самых недр – тепло покоя!
Пред ней – София Эпинойа.
«Оставь земное помышленье,
Прими святое посвященье.
Отныне мы – одно с тобою:
Ты – будешь телом, я – душою.
До вознесенья ты и я –
Его закон, Его семья.
Ты – пария среди людей.
Крест бесноватости своей
Ты понесешь сквозь все века,
Блудницы славу… и горька
Такая слава, Магдалина,
Но это плата – подле Сына
Стоять по обе стороны.
Да будем мы Ему верны!
Земных шагов уж сочтено число,
И Вечность свет роняет на чело,
Не отходи – секунды сочтены!
И роль все тут распределены».
Мария молча поклонилась,
И Эпинойа растворилась.

В Евангелие об этом говорится:
«Изгнал Иисус семь бесов из блудницы».

Марта понимала, что несмотря на всю мистику, всю эзотерику и гностицизм, Магдалина у нее получается слишком русская! Но именно так она видела этот образ, так слышала его вибрации, ибо сама было русской. Стало быть, не могла она иначе слышать и видеть свою Магдалину. Но плохо это или хорошо, Марта не знала. Она просто писала и все. Творила в Слове некий Образ.

За завтраком Марта спросила Валентина: «Ты поедешь завтра встречать Ирму?» «Если поклянешься, что будешь под наркозом вытаскивать из меня все шпильки, колючки и шипы, которые в меня воткнут по дороге», - сказал он, вздохнув. «Это мой профессиональный долг, - ответила Марта с патетикой в голосе, - нельзя пренебрегать своими прямыми обязанностями. Я же здесь в качестве медсестры. Ты ходил сегодня в святилище? - Спросила она, со свойственной ей привычкой вдруг резко менять тему разговора. – Мне кажется, что чохан считает меня непроходимой невеждой. Ты можешь меня немного просветить?» «С большим удовольствием, - радостно откликнулся Валентин, - спрашивай, сестренка». «Ты знаешь так много тайн, а я совсем ничего не знаю». «Никаких тайн нет. Просто у нас с тобой разные степени посвящения. Всему свое время». «Скажи мне, что за организация Белое Братство? И почему именно Белое?» «Это Духовный Орден Иерархии Вознесенных Владык, объединившихся с целью реализации высочайшего Божьего Замысла в человеке. Замысел этот был явлен Иисусом Христом, Гаутамой Буддой и другими Мировыми Учителями. «Белым» же оно называется, оттого, что имеет отношение к белому свету Христа, окружающему святых и мудрецов всех эпох, рас и наций, ставших бессмертными». «А какой цвет имеет Пламя Великой Матери?» «Это тот же белый свет чакры основания позвоночника. Это белый огонь Кундалини, поднимающийся, чтобы оживить в человеке все другие центры, открыть сознание, помочь осознать себя в Боге. Белый цвет чистоты, цвет четвертого луча, на котором я всегда служил и служу сейчас, это – звездное сияние. Сочетая в себе все цвета радуги, он имеет свою собственную гигантскую область, словно океан жидкого пламени». «А что вы называете «электронным поясом»?» «Если говорить понятиями, принятыми в психологии, то это наше бессознательное. В эзотерике же принято считать, что в череде земных воплощений нарабатываются искажения Божественного Замысла, это и есть негативная карма. Она образует плотную отрицательную спираль вокруг четырех нижних тел человека. Некий барабан, спускающийся от пояса до ступней и ниже. Каждый день ты имеешь возможность трансмутировать некоторое количество этой негативной энергии или добавить к ней кое-что».

За разговорами они не заметили, что столовая опустела и официанты уже успели убрать всю посуду, но их никто не тревожил, не выпроваживал, и Марта продолжила свои расспросы. «Я не очень понимаю, как я лично могу исправить свою карму? Я же ничего не знаю о своих прошлых воплощениях, за исключением того небольшого кусочка, который мне открылся, благодаря моей находке. Может быть, она совсем черная, а я живу себе спокойно и ничего не делаю». «Карму можно трансмутировать через осознание или через страдания. Но у тебя особый путь. Ты делаешь это с помощью Слова. Такая алхимия считается одной из самых высших. Слово восстанавливает право первородства. Иисус сказал: «За всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься.» Бог отворяет дверь, которую никто не может затворить. Только сила изреченного Слова, Божественного Логоса, может искупить грехи человечества». «Откуда ты все это знаешь? - Изумилась Марта, - ты даешь такой четкий ответ на каждый вопрос, и мне все становится понятно, словно я всегда сама это знала, только забыла». «Конечно знала. Я тоже многое забыл из того, что знал когда-то. Но чохан терпелив со мной. Мы повторяем все с самого начала. Весь мой прежний путь со всеми промахами и посвящениями, блудный сын – мое меньшее «я» - возвращается ко мне постепенно. Человек не источник света сам по себе и не указчик творению, но если он решит поднять свое сознание до Божественного уровня и узнать, что он в действительности является Сыном возлюбленным, он может представить себя живым приношением, посвященным чистоте». Он осекся и замолчал. «Ты что-то скрываешь от меня, - с тревогой спросила Марта, это не честно». «Всему свое время».
«Молодые люди, могу ли я прервать вашу ученую беседу, - сказал врач, незаметно подойдя к ним. – У нас, кажется ЧП. Второй тренер заболел. Похоже на отравление. Или на острую кишечную инфекцию. Он сейчас без сознания, у него сильный жар и бред. Я его осмотрел, но мои усилия не принесли видимой пользы. Надо бы принять экстренные меры».
Марта и Валентин мгновенно вскочили и кинулись в номер Михаила. Он и правда был очень плох. Лицо покрылось крупными каплями пота, губы запеклись. Михаил метался на постели и бормотал что-то про Каббалу, изумруд, храм. Звал жену по имени. В руках он крепко сжимал связку ключей. Марта осталась ухаживать за больным, а Валентин начал действовать.
Через полчаса в дверь робко постучали и в нее протиснулась знакомая коптка и их недавний гид-переводчик. Женщина протянула Марте небольшой флакон из темного стекла с какой-то жидкостью, а мужчина сказал: «Это универсальное противоядие. Древние греки называли его «амброзия». Я перевел его состав, чтобы Вы не сомневались, что там нет ничего опасного. Здесь только натуральные ингредиенты. Он помогает даже от цикуты, если применить его сразу же, немедленно». «Большое спасибо, - сказала Марта, - если бы мы знали, что с ним. Но мы даже не знает, сколько времени он находится в таком состоянии». Копты оставили флакон и ушли. Марта взяла листочек с переводом и прочитала: пижма, ладан, белый перец, цветы рогоза, корица, черная кассия, шафран, мирра, нард. Растереть в подогретом меде, смешанном с красным вином. На свой страх и риск она налила в ложку немного этого снадобья и разжав больному зубы влила жидкость ему в рот. Через несколько минут Михаил немного успокоился, и было видно, что жар его начал спадать. Марте показалось, что он уснул. Она поменяла тряпочку, смоченную водой у него на лбу и села у кровати, держа его за руку.
Облегчение было не долгим. Примерно через полчаса Михаил снова начал бредить, температура угрожающе подскочила. Марта дала ему еще ложку снадобья. Все повторилось. Так продолжалось почти два часа. Наконец, прибыл кортеж из местной больницы. Михаила положили на носилки и увезли. Марта попыталась разжать ему руку, чтобы взять ключи, но больной пришел в такое возбуждение, что его решили отвезти вместе с ключами.
К вечеру пришла печальная весть, что Михаил скончался, не приходя в сознание. Это известие ошеломило всех. Из больницы принесли злополучную связку ключей, с которыми Михаил не пожелал расстаться даже перед смертью. Стоило больших трудов даже после смерти разжать кулак и извлечь их оттуда. Словно он хотел унести их с собой в могилу.
Кто-то из команды сказал, глядя на эту связку: «А куда же делся брелок? Он сто лет тут висел. Мишаня говорил, что ему сам Маслаченко его подарил, и ни за что не хотел сменять на новый, хотя мы ему уже сто брелков подарили на двадцать третье февраля. Странно. Оторваться сам он не мог. А так… кому он мог понадобиться?»
Валентин самым тщательным образом провел дознание с пристрастием. Но ни один человек ничего особенного не заметил. Он упросил сделать вскрытие, как можно быстрее и дать заключение, чтобы завтра утром отвезти тело в Каир и отправить его на родину. Эту печальную обязанность исполнял он в своей жизни уже не раз. Груз двести. Так называлась эта обязанность. Потом он должен был заодно встретить Ирму. «Только ее мне и не хватало, - озабоченно думал он, - куда же делся брелок? И отчего Михаил умер?»
Вскрытие показало, что в крови покойного яд не обнаружен. В заключении было написано, что смерть наступила от естественных причин.

Валентин вглядывался в людей, спускающихся по трапу самолета, прибывшего рейсом из Москвы, пока, наконец лайнер не покинули последние пассажиры. Ирмы среди них не было. «Не мог же я ее пропустить, - удивился он, - в телеграмме ясно все сказано. Если только она не напутала число. Хотя на нее это не похоже. Не шутки же она с нами шутит? Может быть, что-нибудь случилось, и она не смогла полететь? Или опоздала к рейсу?» Он отправился узнавать фамилии прибывших пассажиров. Навстречу ему, широко улыбаясь, шел Антон.


Глава 21
Блудный сын


«Промысел Божий», - подумала Марта и проснулась. За окнами было еще темно. «Какие слова хорошие: промысел Божий! Это и добыча, и умение заботиться, хлопотать о ком-то, опекать. «Пещись», как раньше говорили. А почему, собственно мне пришло это в голову? Может, сон какой приснился? Не помню. Сегодня Ирма приезжает. Вернее, она уже вчера прилетела, но сегодня Валентин ее привезет в Луксор. Думаю, что ей здесь не понравится».
Появление Ирмы и радовало, и беспокоило Марту. «Ауры у нас, конечно, разные, - улыбнулась она, вспомнив рассказ санитарки, - но мне ее порой не хватает. Вероятно, и ей меня тоже. Если уж она решилась приехать в Египет… Дружить с ней, конечно, не просто. Это требует большого напряжения и терпения. Но спесь она сбивать умеет! Сразу видишь, кто ты есть и пропадает желание надувать щеки. А женщина она безусловно порядочная, одаренная. Только скучно ей до смерти! Деть себя некуда. Со-мышленников у нее нет. Ой, надо подниматься и садиться за работу».
Весь вчерашний день она, как впрочем и остальные, слонялась без дела. После скоропостижной и загадочной смерти Михаила настроение у всей группы было препаршивое. Мустанги послали к черту весь режим и здорово напились. У них оставалась еще одна товарищеская встреча, но кураж исчез без следа.
Перед отъездом Валентина в Каир Марте удалось перекинуться с ним лишь парой слов. Он ни на мгновение не поверил в естественные причины смерти Михаила, как было написано в эпикризе, наверное, знал что-то такое, чего не знали все остальные. Объяснять Валентин ничего не стал, только сказал жестко и коротко: «Вернусь, буду разбираться».
«Бедный Валентин, тяжелый у него вчера выдался день! Надо было все уладить в посольстве, сообщить семье, отправить тело. При Египетской жаре с этим медлить никак нельзя. Да, еще Ирма свалилась ему на голову. Хотя, может, это и к лучшему. Она немного его встряхнет, заставит отвлечься, переключит на другие мысли, эмоции. Это она делать умеет. Когда Ирма где-нибудь появляется, все занимаются только тем, что решают ее проблемы. Потому что, если у нее появились проблемы, значит, она преодолела свою лень и чего-то захотела. А это для нее очень серьезно. Думаю, они появятся сегодня к обеду, при условии, что Валентин успел вчера сделать все свои дела. А если нет, то поздно вечером. Вот, до отъезда домой уже осталось всего пять дней. А мне уже и уезжать жалко из Луксора, словно я всю жизнь здесь прожила. Странно человек устроен все-таки! Никак на него не угодишь: то ему ехать неохота, то возвращаться, или это только я такая идиотка? И все же, причем тут промысел Божий?»
Марта поднялась и побрела к столу без всякого энтузиазма. Ее недавнее рвение, с которым она кидалась писать, куда-то улетучилась. Марта совершенно не знала, как дальше построить сюжет. Она никогда еще не писала больших вещей, только маленькие стихотворения. «Ладно, надо начать работать, а там посмотрим».
Для начала Марта очень внимательно перечитала то, что сделала за два предыдущих дня. Кое-что поправила, кое-где нашла более точную рифму. Незаметно для себя она опять оказалась в потоке, и он повлек ее за собой.

Магдалина и Богоматерь беседуют в Гефсиманском саду во время Тайной Вечери.

Богоматерь:

Отчего Он так печален, Магдалина,
Ни улыбкой не одарит, ни приветом?
С коих пор не узнаю родного Сына…

Магдалина:

В свой черед узнаешь, Жено, Ты об этом.

Богоматерь:

Он задумчив постоянно и досаду
Против недругов нисколько не скрывает.
Он подобен запечатанному саду…

Магдалина:

Не спеши узнать все то, что Сын Твой знает.

Богоматерь:

Часто спутников бросает по дороге,
И вперед уходит, думой озабочен.
О кончине говорит, о зле, о Боге…

Магдалина:

Он – дорога! Мы ж – толпимся у обочин.

Богоматерь:

Магдалина, научи маня, что делать?
Чем помочь? Кого молить – Отца ли, Духа?
Никогда своей я воли не имела…

Магдалина:

Наши мольбы лишь земное слышит ухо.

Богоматерь:

Если б я могла в беде его утешить,
И сама бы не страдала так жестоко.
Убедить Его бежать, не ждать, не мешкать…

Магдалина:

Наши слезы лишь земное видит око.


После Тайной Вечери Иисус и Магдалина беседуют на том же месте.

Магдалина:

Равви, пробил последний час,
Когда Ты с нами, среди нас.
Простимся? Подошла пора…

Иисус:

Еще увидимся, сестра.

Магдалина:

Мы тут с Тобой сейчас одни –
Посторожу, а Ты – усни.
Скопи немного свежих сил…

Иисус:

Кто спит перед лицом могил?

Магдалина:

Унять невмочь волненья дрожь,
Что делать мне, когда уйдешь?
Искуплен человечий грех?

Иисус:

Приди одна и прежде всех.

Магдалина:

Неужто ОН не защитит
Тебя от мук? За что сердит?
Чья искупается вина?

Иисус:

Я чашу изопью до дна.

Магдалина:

Ты сам бы мог перерешить?
То ОН велел Тебе испить?
Отец наполнил Твой потир?

Иисус:

Да, смерть Моя спасает Мир.

Магдалина:

Ты говоришь Себе иль мне?
Ты – жертва! По чужой вине.
Чужой просчет, чужой клавир…

Иисус:

Нет! Смерть Моя спасает Мир!


У Креста стояла, как глухая,
Не сводя с Него ослепших глаз.
Бушевал вокруг, не затихая,
Всенародный, озверевший глас.

Облако сокрыло облик Отчий,
И тот час смертельною тоской,
Жгучей, что сто крат чернее ночи,
Сжалось сердце. В косности людской

Можно ль быть еще неблагодарней?
Все страданья даром? Жертва – бред?
Чернь «Распни!» вопила. Лапидарней
И страшнее этой просьбы нет!

Он глядел им в очи без приязни,
Льнул Эон к подножию Креста –
Зрил костры, распятия и казни
«Pro» и «Contra» с Именем Христа.

Но инстинкт в полуугасшем теле,
Возвращал к Началу Всех Начал,
К Величайшей И Предвечной Цели,
К Небесам и к Богу возвращал!

В воскресенье с первыми лучами
К Гробу Магдалина подошла,
И сверкнула радостно очами,
И пошевелиться не могла!

Тщательно свернула Плащаницу,
Прочь пошла с улыбкой на устах.
Камень, коим заперт вход в гробницу
Был – отвален и белел в кустах.


Закипал бутонами шиповник,
К ней спиной, какой-то человек…
Магдалина молвила: «Садовник,
Ты давно тут?» Он сказал: «Весь век!»

И к ногам Его, что было веры –
Жизнь рванулась из последних жил!
Он воскликнул: «Noli me tangere!»
И рукой ее остановил.

Смерть поправ, людьми и Богом между
Он стоял с величием Гонца.
Ассист золотил лицо, одежду,
Стигмы от гвоздей и от венца.

Женщина из крохотной Магдалы,
При тебе земной очерчен круг,
Сквозь тебя София наблюдала,
Из твоих глядела глаз и рук.

Преданная выше сил и меры –
 Ей любви хватило и огня…
«Господи, - просила, - Me serrere!
И других помилуй, как меня».


Валентин сам не ожидал, что его так сильно обрадует приезд Антона. Ведь, в сущности, они виделись всего один раз, и едва перекинулись несколькими словами, но у обоих было чувство, что знакомы они Бог знает сколько, веков. Да, так оно на самом деле и было…Общая миссия на земле связывала их крепче всяких родственных или дружеских уз. Воин рассказал Кузнецу все подробности пребывания в Луксоре. «Чохан спрашивал о тебе. Ты привез эликсир? Он ждет его с большим нетерпением. Я, к своему стыду, не знал, что ему ответить». – Сказал Валентин после своего рассказа. «Эликсир у Марты. Я думал ты догадаешься. У меня не было другой возможности передать его тебе. Тогда еще было не ясно, удастся ли мне приехать в Египет. Это чистая случайность, что подруга Марты закапризничала и отказалась от поездки в мою пользу. Я дал его Марте перед самым отъездом, но она ни о чем не догадывается». «Ничего случайного в нашей с тобой жизни быть не может, как ты сам понимаешь. Даже то, что Ирма расхотела ехать в Египет, я не стал бы рассматривать, как случайность. Все абсолютно закономерно. Марта мне ничего не рассказала о том, что ты ей дал эликсир. Даже словом не обмолвилась. Молодец. Или она не связала твой подарок со мной. Конечно, я сам виноват, надо было быть с ней более откровенным. Это все моя проклятая привычка не доверять никому, кроме себя. Въелась и в кровь, и в плоть, и в душу». «Дисциплина – основной закон тех, кто служит на четвертом Луче, твоя подозрительность тут совершенно не при чем, - поспешил успокоить его Антон. – Я и сам такой. Иначе и быть не может. Разве Марта не поступила соответственно?» «Да, только Иерарх имеет право решить, что надо делать и как поступать, особенно в таком серьезном вопросе».
У Валентина было в Каире еще несколько важных дел. Он собирался завершить их до обеда, и можно было отправляться в Луксор. «Тебе, наверное, не терпится увидеть Марту, - спросил он Антона лукаво, - я угадал?» Антон стал очень серьезен. «Я бы хотел прежде встретиться с Иерархом, - сказал он, - видишь ли… я ведь испытал действие эликсира вознесения на себе… Изменения, которые со мной произошли… Иерарх должен знать о них. Я теперь полностью завишу от его решения. Возможно, я обязан совершить обряд вознесения. Только после этого можно принимать дальнейшие решения, особенно, если от этого зависит еще чья-то судьба. А что решил ты?» Валентин помолчал немного, а потом спокойно и твердо ответил: «Я пройду обряд. Чохан готовит меня. Он предоставил мне право сделать выбор и принять решение самому. Но в связи с этим у меня будет к тебе просьба». «Я тебя внимательно слушаю. Обещаю сделать все, что в моих силах». «У нас еще есть время. Об этом мы поговорим после того, как ты встретишься с Иерархом. Что ж, в таком случае, спешить нам в Луксор не за чем. Час Сераписа наступает только в шесть утра. Может быть, ты хочешь осмотреть пирамиды?» «Сейчас соберется наша группа. Не забывай, что я в составе экскурсионной оравы. Тебе придется меня вызволять». «Это – пара пустяков! – засмеялся Валентин, - сотрудник я ЧК или нет? Скажу, что ты мой секретный агент и дело с концом. Придется пообещать, что ты приедешь к отлету самолета в Москву. А если мы совершаем обряд, то какое нам дело, что они о нас подумают? Лишь бы у Марты не было неприятностей. Не так ли?» «Да, – отозвался Антон немного рассеянно, словно обдумывая про себя какое-то важное решения, - это так».





Глава 22
Чохан, Кузнец, Воин и Поэт


Валентин так рассчитал время, чтобы приехать в Луксор к шести утра. Они не стали заходить в гостиницу, а отправились прямо в Святилище. «Чохан не ждет меня, сказал Антон, может быть, ты предупредишь его и спросишь, могу ли я видеть его?» «Чохан всегда ждет. Он все знает и все предвидит. Он готов принять всякого, кто служит на Четвертом Луче. Мы войдем вместе».
Валентин и Антон прошли через потайной ход, скрытый в статуе Аменхотепа до комнаты-перехода. Кузнец ничего не спрашивал и ничему не удивлялся.
Иерарх действительно ждал их у Алтаря Великой Матери. «Приветствую тебя в Сердце Луксора, Кузнец, - произнес чохан, - мы рады видеть тебя опять с нами». Приблизившись к Иерарху, Антон преклонил колено. «Ты достоин чести быть принятым в Фиолетовом Зале».
Кузнец и Воин проследовали за Иерархом извилистыми переходами в Фиолетовый Зал.
«Сегодня у нас дважды знаменательный день, - объявил торжественно Иерарх, когда они встали в центре зала у Чаши со Священным Огнем. – Мы совершим два обряда. Один из наших братьев получил право на Вознесение. И ты, Кузнец, вернулся к нам, завершив благополучно свою миссию, которую начал выполнять еще на Атлантиде. Мы хотим вознаградить тебя за труды во благо человечества от имени Белого Братства. Работа над эликсиром вознесения завершена. Ты можешь продиктовать технологию его изготовления Элилету, а он занесет ее в «Кодекс Величайших Достижений». «Эликсир давно уже здесь, в Луксоре. Я отдал его Марте, но не сказал, что она должна передать его кому-либо». «Я обязан был сделать это, - сказал Валентин, - это долг Воина, ведь он хранитель эликсира на все времена. Это наша общая ошибка». «Я чувствовал, что эликсир уже в Луксоре, ибо душа моя успокоилась, - ответил чохан, ласково улыбаясь, - никакой ошибки здесь нет. Он еще может понадобиться Воину для совершения обряда вознесения». – Чохан внимательно посмотрел на Валентина, но тот отрицательно покачал головой. «Нет, Учитель, я пройду весь путь, который положено, каким бы трудным он ни был…» «Что ж, это похвально, но сейчас я хотел бы поговорить о другом: вы трое – одно целое. Пришло время исполнить Пророчество, древнее, как сама Вселенная. Ибо сказано было: трое придут в Луксор, в Храм, уподобленный Совершенному Человеку, чтобы забрать Огонь с Алтаря Великой Матери и перенести его на Север, совершив магический обряд. Эти трое будут – Кузнец, Воин и Поэт. Даже если только один из них останется, он сделает это, ибо в каждом из вас – сила, мудрость и чистота всех троих. Огонь с Алтаря принесет духовное возрождение Белой Стране. Мы не знали тогда в Атлантиде, где расположена эта страна, которую называют Белой. Теперь мы знаем. Это Россия».
«Чохан, я должен признаться, что испытал на себе действие эликсира, – сказал Кузнец. - Это было продиктовано чрезвычайными обстоятельствами, но я должен сказать об этом и готов понести любое наказание, какое сочтен нужным назначить мне Совет. Если необходимо совершить обряд Вознесения, я готов». «Так ли уж готов? – спросил чохан, улыбаясь немного лукаво и ласково, - нет, Кузнец, ты еще послужишь в физической октаве. Пока совершит вознесение только Воин. Он так решил, и мы дали на это свое согласие. Те же сейчас удостоишься Великого Звания – Препоясанный. Тебе предстоит диспенсация – величайшая Милость Божья. Господь удостаивает тебя Божественным Промыслом».
В зал тихо вошли семь человек в белых одеждах и встали за спиной Кузнеца, образовав полукруг. Иерарх взял кадуцей и коснулся им чаши со священным фиолетовым пламенем. Затем, он коснулся кадуцеем лба Кузнеца и произнес: «Да будешь ты с сей минуты Препоясанным, что означает – облеченный в защитные доспехи, приготовленный к действию. Это звание дает тебе возможность охранять Огонь Великой Матери, делает тебя проворным, быстрым. Ты находишься отныне под особой защитой Господней и Его особым покровительством. Ибо Слово Господне гласит: «Я Господь и нет иного; нет Бога кроме меня: Я препоясал тебя». Это круг ограждения, который только Господь способен дать человеку. Ты можешь теперь не только обращаться к Нему за благодатью и милостью, чтобы Земля, как и небо, могла изобиловать ими, но и указывать Ему, повелевать его силе исполнять Его волю в тебе и через тебя, творить дела Его на Земле и в твоей жизни. Если ты хочешь получить опыт Его сознания, то можешь повелеть Ему сойти в твое существо». «Но как же так? Разве я достоин такой милости? Ведь я не один трудился над созданием эликсира, со мной работали мои друзья, единомышленники». – Изумился Кузнец, смущенный словами Иерарха. «Когда человек завершает свою великую миссию на земле, сколь бы трудной она не была, сколько бы долго не продолжалась, мы можем от Имени Господа и во Имя Его даровать ему милость. Чтобы воплотилась на Земле Великая Идея, Бог всегда посылает Божественную Гроздь инкарнаций, связанную с данной миссией, чтобы как можно с большей вероятностью осуществить ее. Бог наделил человека свободной волей и возложил на него ответственность принять господство над Землей, уступив, тем самым, свое собственное право. Именно это имел в виду Иисус, когда учил людей молиться: «Да приидет Царствие Твое; Да будет воля Твоя и на Земле, как на небе!» Сознательно и добровольно ты должен объединить свои силы с Божьими, делая свою волю единой с Божественной, а затем, повелевая Всемогущему войти в твой мир и проявить Свое господство. Ты возвращаешь Ему ту власть, которую Он тебе дал. Душа твоя воспламеняется и наполняется Духом Божьим, и ты становишься высшим проявлением Божьей власти, Его воли и Его Господства на Земле. Господь испытывал тебя на протяжении долгого времени. Ты прошел сначала тяжелый путь Воина, но не остановился на этом, хотя мог. Став Кузнецом, ты добровольно принял на себя одну из самых трудновыполнимых миссий и благополучно завершил ее».
Иерарх опять коснулся кадуцеем его лба и торжественно произнес: «Благословляю тебя, Кузнец Препоясанный, от Имени Господа и всей Иерархии Вознесенных Владык на благие дела и наделяю тебя диспенсацией – Милостью Божьей.
А теперь ступайте и приходите в Час Бого-Победы все трое. Вы удостаиваетесь чести присутствовать при Обряде Вознесения, который совершит один из наших братьев. Ты Воин, - обратился чохан к Валентину, - заверши свои земные дела. Если ты полон решимости и вера твоя крепка, никто не должен пострадать от твоего ухода. Завтра ты останешься в Святилище и будешь проходить положенный срок великого очищения».

Выйдя из Храма, Валентин и Антон некоторое время шли молча, находясь под сильным впечатлением встречи с Иерархом. Каждый думал о своем. Наконец, Валентин сказал: «Теперь я могу изложить тебе свою просьбу, Антон. У меня остается семья. Ребенок, которого ждет моя жена, биологически не является моим, но эту душу в воплощение притянул я, и потому отвечаю за ее развитие. А миссия этой души на Земле очень велика, чиста и благородна. Это миссия Предтечи. Пусть не я дал ему жизнь, но заботиться о его воспитании должен был я. Теперь он остается на твоем попечении. Ты должен хранить огонь этой души и воспитывать ее для свершения миссии. Я не требую от тебя клятв и обетов, так как уверен, что узнав об этом, ты сам знаешь, что тебе нужно делать. Я просто поручаю тебе душу, доверенную мне на хранение. Ты лучше меня сумеешь исполнить этот долг перед человечеством. А еще я вручаю тебе судьбу моей сестры. Но об этом мы не будем сейчас говорить». Антон слушал Валентина молча, так как знал, что ответа от него не ждут.

Всю вторую половину предыдущего дня Марта провела, как на иголках. Она поминутно подходила к окну, проверить не идут ли Валентин с Ирмой, несколько раз спускалась вниз и ждала их на каменной скамейке возле гостиницы. После ужина Марта написала записку и прилепила ее скотчем Валентину на дверь. «Буди в любое время. Очень волнуюсь. М.»
Вернувшись к себе, она вдруг совершенно успокоилась. Почему-то Марта вдруг, словно почувствовало, что Ирма не приехала, а с Валентином ничего страшного не случилось, просто его задержали в Каире дела. Она легла и спокойно уснула.
Проснувшись в шестом часу утра, Марта села за работу, решив поскорее закончить поэму и пойти навстречу Валентину. Она была абсолютно уверена, что сейчас он в Святилище.


Поблекнет золото волос,
Гимматий твой износится,
Кровь, горе, слезы будут на пути,
Но веры высится колосс,
Апостол-мироносица,
Твой тяжкий крест тебе теперь нести.

Весь ужас слова «никогда!»
В ночи петлей захлестывал –
Не проще ли, не легче ли на крест?
Живая светится вода,
Что Он давал апостолам
Испить, и слов струится благовест.

Расстались, разошлись, песком рассыпались –
Что сеятель по пашне разбросал
Отборных зерен горсть. По свету мыкались,
Огнь высекая с твердостью кресал.
У них в душе он полыхал пожарищем,
Хотя, порою закрывать глаза,
Случалось им врагам, а не товарищам,
И прививалась не везде лоза.

Раскаянной блудницею,
Постриженной вдовицею,
Не понята, не признана,
Не взыскана, не призвана.
Ниспослана, указана.
Навязана? – Помазана!
Обетом вечным связана,
По гроб молчать обязана.
В ином писанье сказано:
«Любимица Христа
До самого креста…
А люди все не верили,
Своею мерой мерили.
Рядили да судачили,
Порочили. Корячили
Умы: «За сто почет?
Ведь женщина не в счет!
Как в Царствие Небесное
Войти, да званье лесное
Их первых рук принять?
Не венчана, не мать…
Оно есть не по чину ей,
Лишь сделавшись мужчиною
Взойдет на Небеса», -
Роптали голоса.

«Мать-София, позволь мне отвезнуть уста,
Объявить, что была я сестрою Христа,
Объяснить, что Тобою направлен мой путь…»
«Ты и мыслить не смей, и мечтать позабудь!
Я даю тебе камень Небесного Града.
Этот камень – связной, оберег и награда.
Он с тобою пройдет через все воплощенья,
День укажет и час твоего возвращенья.
Через смену времен и различие наций
Ты пройдешь по пути четырех инкарнаций.
Будешь розно: гонима, знатна и богата.
Твой последний приход – через год после Брата.
Вы пройдете бок о бок по грешной России,
Возрождая ее для прихода Софии!»

Валентин с Антоном опять шли молча. Все самое главное было уже сказано. Добавить – нарушить ту сердечную связь, которая образовалась между ними.
Вдруг Валентин остановился, как вкопанный и приложил палец к губам. За ними шли два человека и тихо переговаривались между собой, как показалось Антону по-гречески. Валентин обернулся и увидел высокого полного копта, а рядом с ним того самого коротышку, что крутился постоянно возле Михаила. Выражение лица Валентина мгновенно стало жестким, даже жестоким, и он решительно направился навстречу парочке.
«Мне необходимо поговорить с этими людьми, - сказал он на ходу Антону. – Подожди меня здесь». «Мы пойдем вместе, - ответил Антон решительно. – Куда ты, туда и я».
Подойдя к своему старому знакомцу Валентин сказал по-русски: «Вам придется мне кое-что объяснить. Предлагаю Вам пройти со мной». Глаза маленького человечка вспыхнули злым желтым огнем, и он воровато скосил их влево. «Вы не имеете права, я подданный Греции!» – Завопил он резким фальцетом. «Имеем, - сказал Антон, подойдя с другой стороны, - Вы слышали, что Вам сказали? Пройдемте с нами». «Никуда я не пойду. Если хотите, говорите здесь, при моем свидетеле». Но копт, увидев, что дело принимает не шуточный оборот, мгновенно испарился, словно растаял в воздухе. Коротышка остался один, он ругался и отчаянно вращал глазами. «Расскажите мне, за что Вы отравили Михаила? – спросил в упор Валентин, - что за дела были у Вас с ним?» «Я не знаю никакого Михаила, я никого не травил, - взвизгнул он, - у Вас будут неприятности, Вот мои документы». Валентин внимательно изучил протянутый паспорт. Потом постарался придать своему голосу большую любезность и сказал: «Я видел Вас несколько раз с нашим вторым тренером, который недавно скончался при загадочных обстоятельствах. И еще я слышал, как Вы говорили с ним на иврите. Потрудитесь объяснить мне все здесь и сейчас». «Что из того? Мы не хотели, чтобы нас кто-нибудь понял. Я знаю много языков, а он знал только иврит и караимский, которого я как раз и не знаю». «Значит, Вы подтверждаете, что знакомы были все-таки с Михаилом?» Коротышка понял, что проболтался так глупо и сказал: «Ну, да. Я только посредник. Мое дело найти товар и купца и помочь им встретиться. Остальное меня не касается». «Что хотел купить Михаил? И кто продавец, - Валентин сыпал вопросы без остановки, не давая ему опомниться, - отвечайте не задумываясь, а то придется препроводить Вас в полицейский участок». «Нет. Нет, - коротышка отчаянно замахал пухлыми ручками, - не надо в участок, я все Вам расскажу. Тут нет для меня никакой тайны, это была его тайна, Вашего Михаила. Он очень боялся, что кто-то о ней узнает. Он хотел купить старинную рукопись, которую нашли недавно в Наг-Хаммади и она сейчас в частных руках. Я свел его с владельцем и больше мне ничего об этом не известно. Мое участие в этом деле закончилось, как только я получил за посредничество с обеих сторон. Я сразу же вышел из игры, я не люблю неприятностей. Они мне не нужны», - и он выразительно посмотрел на Валентина. «Да, Вы свели его с продавцом, но кто из Вас отравил Михаила: Вы, он или оба вместе. Мы сейчас же поедем к нему вместе с Вами». «Но я не мог отравить Вашего Михаила, у меня есть свидетель. Когда я уходил, они еще оставались в номере. С нами был еще один человек, он может подтвердить мои слова». «Кто этот человек? Ваш продавец старинной рукописи?» «Да, нет же! Это Ваш старший тренер, я не помню, как его зовут. Я не мог бы ничего подсыпать, даже, если бы имел такое намерение. Я все время был на глазах у этого второго мужчины. Я не прикасался ни к чему, кроме своей рюмки».
Задерживать коротышку дальше не имело смысла. Никакого уголовного дела об отравлении не существовало, так как в заключение врача было написано, что смерть наступила от естественных причин. У Михаила обнаружили кишечную палочку. Но Валентин и врач команды сошлись во мнении, что Михаилу ввели в организм какой-то хитрый яд, который к моменту вскрытия уже успел разложиться. «Зачем же ты отпустил его, - изумился Антон, - у него так бегали глаза, что видно было, он знает гораздо больше, чем говорит». «А что мы могли ему инкриминировать? У меня нет никаких доказательств его вины. Ни одной улики против него. Одна только интуиция».
Вдруг Валентин увидел, как осветилось улыбкой лицо Антона. Им на встречу шла Марта.
«Антон! Я не верю своим глазам! Откуда Вы появились у нас в Луксоре?» «У нас», - засмеялся Антон, поймав Марту на слове, - вы уже причисляете себя к лику аборигенов? Меня послала Ирма Яковлевна в качестве своего полномочного представителя. Она – женщина сложная, расхотела ехать почти в последний момент. Пришлось ее выручать, чтобы путевка не пропала». «Да, таких жертв ее капризам еще никто не приносил! Вы ее избалуете. Когда вы появились? - спросила Марта Валентина, - я вчера весь день дергалась». «Прости, сестренка, - Валентин молитвенно сложил руки на груди, - мы приехали только утром и сразу пошли в Святилище». «Вы… - Марта немного замялась, чтобы не обидеть Антона, - были там вместе?» «Да. Мы были там вместе, - ответил за Валентина Антон. – А сегодня ночью чохан ждет нас там всех троих. В час Бого-Победы. Это, как я понимаю от одиннадцати до двенадцати ночи». «Ладно, вы тут поворкуйте, - хитро улыбаясь сказал Валентин, - а у меня свои дела. Мне надо поговорить со старшим тренером. Кстати, Марта, ты его не видела?» «Погнал мустангов на выпас. Они вчера оторвались с горя по полной программе. Теперь избавляются от похмелья. У них завтра последняя игра».
Валентин ушел, а Марта повела Антона устраиваться в гостинице. «Рассказывайте, как Вам здесь живется? – Спрашивал Антон, сбоку поглядывая на Марту. – Вы посвежели, загорели и выражение глаз совсем другое». «По-разному живем. Сначала было непривычно. Писать совсем не могла, потом все как-то образовалось потихоньку. Расписалась. А сейчас мне уже кажется, что я жила тут сто лет, и ни в каком другом месте сроду не бывала. Тут со мной столько всего произошло! Вам Валентин не рассказывал?» «Дождешься от него ! Вы, что, забыли, с кем имеете дело? Он же чекист. Ничего лишнего сроду не расскажет. Так что говорите смело про свои дела. Я ничего абсолютно про Вашу жизнь здесь не знаю». Марта рассказала Антону про свою находку и воспоминание, связанное с ней. Он слушал очень заинтересованно, не перебивая, а потом сказал: «Да, интересные дела происходят тут с Вами. А почему Вам не писалось? Что мешало? Вы могли бы это выразить словами?» Марта подумала немного, а потом сказала. «Запах тут странный. Вам не кажется? У меня впечатление, что он мне знаком, но я не могу его ни с чем отождествить, идентифицировать. Сначала я думала, что это бензином пахнет, но потом поняла, что это совсем другой запах, хотя чуточку похож. Вам не кажется?» «Это запах пустыни, Марта. Ее Величества Пустыни». – Сказал Антон и посмотрел Марте прямо в глаза.

Глава 23
Обряд в Храме


Валентин, оставив Марту с Антоном, отправился на поиски старшего тренера. Он не спал уже вторые сутки и мысли его несколько утратили четкость. Волевым усилием он заставил себя собраться. Ему надо было подумать. Все это время, что он провел в Луксоре, общаясь почти ежедневно с чоханом, Валентин словно собирал досье на себя. Вот и сейчас, его мысли вернулись к Михаилу, хотя и ушедшему в мир иной. Что раздражало его в этом человеке? Делало подозрительным и держало в тисках постоянной неприязни? В первую очередь одержимость и таинственность. Все поведение Михаила обнаруживало, что была в его жизни какая-то скрытая цель, одному ему известная. Он неотступно шел к ней, окружая себя при этом тайной. «Но разве я не веду себя постоянно подобным образом? – Думал Валентин. – Разве не окружаю себя секретностью, да еще под прикрытием своего эгрегора? Не с подозрением ли отношусь ко всем без исключения, даже к людям мне симпатичным и близким? И разве я не одержим в достижении моей цели? Значит, меня раздражали в Михаиле мои собственные негативные качества. Он был моим зеркалом, отражающим то, что я осуждаю в себе и от чего хотел бы избавиться. Он следил за мной точно так же, как следил за ним я. Он учил меня, но научился ли я чему-нибудь? Извлек ли пользу из уроков, сделал ли надлежащие выводы?»
Странное чувство не покидало его. Он, словно раздваивался. С одной стороны, решение, которое он принял, было непоколебимым. И, казалось бы, в этой ситуации земные дела должны были престать его интересовать. Нет, напротив, Валентин был чрезвычайно деятельным, и сколько бы не наблюдал за собой, не замечал ни апатии, ни отрешенности. Он активно занимался текущими делами, думал о них постоянно. Общался с людьми не очень ему симпатичными, хотя спокойно мог отказаться от их общества. Валентин твердо усвоил истину, что качества других людей, вызывающие у тебя наибольшее неприятие, являются отражением худших черт твоего характера. Корень твоих проблем в том, что ты не можешь принять в других. Жизнь намеренно загоняет тебя в ситуацию, требующую преодоления трудностей. Она показывает, какое количество негативной кармы еще требует изменения. Ученики Сераписа попросту не могут уклониться от кризисной ситуации, избежать неприятных встреч и обстоятельств. Они должны принять всякий брошенный им вызов и постараться победить собственный негатив. Сознание требует дисциплины более жестокой, чем тело. Можно приучить себя на автомате делать зарядку, обливаться холодной водой, терпеть дискомфорт, голод. Гораздо труднее отказаться от идолопоклонства и саможаления. Только добившись полной Гармонии ты можешь считать себя готовым воспринять дальнейшие уроки.
Валентину предстояло решить еще одну не легкую задачу: завтра он уйдет через комнату-переход в Святилище, чтобы уже никогда не вернуться в этот земной мир. Он не совсем четко представлял себе, как это будет выглядеть на физическом плане, но сделать это он должен так, чтобы не пострадал ни один человек. Никто из группы не обязан нести ответственность за его решение. Но и на службе не должен пострадать ни один человек. Он прекрасно отдавал себе отчет, что ждет Виктора Павловича в случае его невозвращения. Пострадает кадровик. Да мало ли что еще может случиться! Какие беды и неприятности он навлечет на ни в чем не повинных людей. Этого он допустить не мог. Стало быть, надо продумать все до последней мелочи. Все предусмотреть. Пусть, даже солгать ради этого.
Валентин нашел старшего тренера там, где и предполагал. Олег Степанович с отчаянием наблюдал, как мустанги борются с похмельем, но борьба была эта вовсе не в их пользу. Они вяло мотылялись по футбольному полю, пытаясь попасть по мячу. Иногда им это удавалось. Они даже не матерились, а это настораживало тренера более всего, ибо являлось симптомом угрожающим и ничего веселого не сулящим.
Тихо сев рядом, Валентин спросил: «Почему же Вы скрыли от меня, что были у Михаила накануне вечером?» Олег Степанович вздрогнул и испуганно заморгал своими синими, чуть выпуклыми глазами. «А к-как Вы узнали?» - только и выдавил он. «С Вами был еще один человек. Расскажите-ка мне все. Абсолютно все. До последней мелочи». «Все я, пожалуй, не вспомню. Выпили мы крепко. Мишаня сам меня зазвал. Какую-то радостную новость получил, хотел вспрыснуть. «Это, - говорил, - почище любого Кубка!» Только я не понял ничего. Потом сосед его пришел, «челнок» из Тулы. Короче, выпили все и разошлись». «Но последним уходили Вы, Олег Степанович». «А что случилось-то? - Тоскливо спросил тренер, - может, и я. У Мишки живот прихватило, он пулей в сортир понесся, а я и пошел. Чего, думаю, мешать человеку опорожняться? Ему и так тошно». «А врача Вы не догадались предупредить? Мы ведь в чужой стране. Климат тут иной, бактерии для нас непривычные, жара. Как же Вы не подумали?» «Да я вообще уже думать не мог к тому времени. Вы что, считаете, что Мишку… того? Отравили? Нет, не может того быть! Водка его была и разливал только он сам. Мы с «челноком» рядом сидели на кровати и только к своим рюмкам прикасались. Это Вы зря…» «А не знаете ли, куда делся брелок от его ключей?» «Этот что ли? – Олег Степанович достал из кармана пластмассовый потертый футбольный мячик. – Он – наш талисман. Мишка сам говорил. Ему Маслак задарил, еще когда они вместе играли. Ну, я взял на счастье. Он Вам нужен». «Нет. Вашего «счастья» я у Вас отбирать не буду. Оставьте себе. Только хочу Вас предупредить: я почти уверен, что Михаила отравили, и сделал это, скорее всего тот самый «челнок». Я намерен раскрутить эту историю. Если еще что-нибудь вспомните, потрудитесь мне рассказать. Успешной Вам тренировки». Олег Степанович вымученно улыбнулся и махнул рукой: «Какое уж тут счастье!»
Валентин подошел к двери своего номера и с удивлением обнаружил, что она не заперта. Он осторожно приоткрыл ее ровно настолько, чтобы видеть часть комнаты и вход в ванную. Его глазам предстал жуткий беспорядок. Валентин вошел и обомлел. Подушка на кровати была изрезана и все содержимое ее летало по комнате. Матрас валялся на полу и тоже был вспорот. Вещи из чемодана разбросаны и обшивка его оторвана напрочь. «Хотелось бы знать, что они туту искали? – Подумал он, вызывая дежурного. – Боюсь, что история с Михаилом будет иметь продолжение». Он собрал свои вещи и тщательно уложил их в чемодан, поправив насколько было возможно подкладку. Дежурный прислал горничную, уверяя Валентина, что это в их гостинице случай беспрецедентный.

Марта, расставшись с Антоном, пошла к себе. Ей хотелось обдумать все случившееся. Она прилегла на кровать и тот час же заснула. Во сне она увидела концовку своей поэмы. Марта чувствовала, что необходимо закончить ее по-иному, но не представляла, как? Вскочив, она принялась быстро записывать первые строчки, приснившиеся ей.

 Сон Магдалины.

Воздух города чужого лег туманами на плечи,
Неприветливые лица, оскорбительные речи.
Пухнут морем, пухнут рыбой многолюдные кварталы.
Н на проповедь не ходят недоверчивые галлы.
Мандариновые корки прямо в море носит Рона,
Равнодушные зеваки молча ходят у амвона.
И никто Христову Слову не вникает в Месселии –
Страх, отчаянье порою давит сердце у Марии.
Часто душными ночами смотрит в небо Магдалина,
Молит Бога, но безмолвна поднебесная долина.
Утомленная мечтою о былом и невозможном,
Забывается под утро сном коротким и тревожным.
И во сне одна забота: сделать Раем Мир крещенный,
Чтобы верным прозелитом стал язычник обращенный.
Как-то снился Рим престольный – город мрачных суеверий.
Взял яйцо из рук на Пасху недоверчивый Тиберий,
И «Христос воскрес!» Мария императору сказала…
Почему же так упорны и в Христа не верят галлы?
Но однажды ей приснился сон, исполнен вещих знаков:
Дал приют у Заведея Богоматери Иаков.
Иоанн одним из первых дом родительский покинул –
По Христову вознесенью только день всего и минул.
По утрам она к Марии ежедневно приходила,
 Толковала речи Сына, и оплотом Ей служила.
Моча слушал их Иаков, головой качал в сомненье –
 Давит взгляд его тяжелый Магдалину в сновиденье.
И такие слышит речи: «Не доступна та вершина,
Неужели ты серьезно в это веришь, Магдалина?»
Вся в слезах она проснулась, сердце мечется и бьется:
«Верю, чувствую, предвижу! Он вернется, Он вернется!
Он вернется укрепленным, сильным и неуязвимым,
Будет каждому оплотом, ожидаемым, любимым!
Всех спасет и всех наставит, злу свою объявит меру,
И повсюду, в каждом доме, как свечу затеплит веру.
Будет Он учить открыто и не брать обет молчанья –
Аловастровым сосудом будут – полон мирра Знанья!
Пусть не завтра, пусть не скоро, пусть пройдут века седые –
Он вернется!» - и навеки успокоилась Мария.
И уста ее улыбка разомкнула в час кончины,
Иисус глядел с любовью в очи милой Магдалины,
И жалел, что ей при жизни, Он Любви не дал и ласки,
И земной тоскою сжалось сердце, сбросив холод маски.
«Да простит Меня Всевышний, пред лицом всей эмпиреи
Признаюсь, что об одном лишь неизменно я жалею –
Мне пронзает острой болью грудь язвительное жало:
Почему в земной юдоли Я любил тебя так мало!»

Марта как раз закончила писать, когда в дверь осторожно постучали. «Ладно, править стану дома. Там на это будет достаточно времени, главное я все успела», - думала она, открывая дверь. Это были Валентин и Антон. «Нам пора идти. Ты готова?» «Да, - ответила Марта, - я совершенно готова».

У Алтаря Великой Матери их встретил один из братьев и повел в зал пламени Владыки Четвертого Луча. Там уже все было подготовлено к обряду Вознесения. Зал представлял собой круглое просторное помещение, украшенное по всему диаметру резными колоннами из белоснежного мрамора. Потолок куполом уходил высоко вверх, в самом его центре располагалось круглое окно, светившееся пульсирующим бледно-голубым светом. Непосредственно под ним находилось небольшое возвышение такого же размера. Иерарх в белоснежном одеянии вошел в зал, держа в правой руке прекрасную крупную лилию, а в левой алмаз невероятно больших размеров. Лилия и алмаз были символами пламени, фокусирующими его в царство природы и в царство минералов.
Владыки, адепты и братья окружали возвышение на полу в ожидании кандидата. Антон встал, как ему указали в ряду, ближайшем к пьедесталу, Марта с Валентином расположись чуть поодаль среди других братьев.
Вошел кандидат на вознесение и проследовал на возвышающуюся площадку. Марте показалось, что он не молод, ему можно было дать более шестидесяти лет. Лицо его светились благообразием, умиротворенностью. Шел он спокойно и уверенно. Стремящийся встал в центре постамента и поднял лицо вверх к круглому окну в потолке. Зазвучала космическая нота посвящаемого. Это был особый, только одному ему присущий звук, его личная вселенская вибрация. Брат, который привел их сюда, рассказал им по дороге, что вознесение кандидата обусловлено космической необходимостью, и потому происходит несколько раньше, чем положено.
Марту охватило состояние какой-то необычайной эйфории, сердце ее забилось радостным ожиданием. Она скорее почувствовала, чем увидела, что с купола начал струится на посвящаемого поток энергии, а снизу восходить другой, встречный поток. Когда потоки Альфы и Омеги соединились, окружив кандидата эфирным кадуцеем, произошла яркая вспышка. Трубы возвестили о победе возносящейся души. Признаки возраста стали исчезать, вместо пожилого человека в потоке стоял стройный темноволосый юноша. Это было иное, духовное тело, которое погружалось в великое пламя Бога. Физическое тело прекратило свое существование, достигнув состояния невесомости и начало подниматься в атмосферу, ослабляя силы земного притяжения. Великое Божественное пламя охватило оставшуюся оболочку, трансмутируя ее, совершая метаморфозу Воскресения. Человек приобрел вид существа, облаченного в белые ризы Иисуса Христа. Человек познал Славу Потоков Вознесения. Ослепительный чистый свет возвестил слияние с Отцом, как когда-то до сотворения Мира. Яркий сверкающий кристалл огненно-белого пламени увидели все присутствующие. Зазвучал «Триумфальный марш» Листа, а затем, «Небесная Аида» Верди. Это была музыка Владыки Четвертого Луча и его близнецового пламени. «Так вот что такое метанойя, - подумала Марта. – Я столько раз наблюдала переход от жизни к смерти, а теперь впервые видела переход от смерти к жизни вечной».
Обряд закончился и все разошлись по своим местам. Марта подошла к возвышению и увидела на полу небольшую кучку белого пепла, там, где стоял возносящийся. «Так бывает, когда алхимия вознесения совершается несколько преждевременно. Этот пепел – нетрансмутированный остаток жизнепотока. – произнес голос Иерарха за ее спиной, - пойдемте со мной. Нам еще рано расставаться».
Иерарх повел их в свой кабинет, прилегающий к залу. Чохан сел в массивное кресло за своим письменным столом, а гостям предложил расположиться в трех креслах меньшего размера, стоящих напротив. «Какой величественный и прекрасный обряд!» - Произнес восхищенно Валентин. «Я хотел бы знать, что происходит с человеком в момент вознесения? Мне мало того, что я видел, так как привык работать с молекулярными свойствами материи, - произнес Антон вопросительно глядя на чохана. – Вы не могли бы нас немного просветить на этот счет? Или это тайные знания?» «Охотно, - отозвался Иерарх с большой готовностью. – Когда человек пресыщается миром желаний и преодолевает свои страсти, ему открываются алхимические секреты Древа Жизни. Он начинает слышать призывы Бога.
По суровому пути посвящения его ведут сначала к алхимической свадьбе со Святым Я Христа, а затем, к соединению с каузальным телом Бога. Это Темный Цикл схождения земной кармы. Тут необходимо полностью победить свою гордыню и проявить божественное смирение, одежды которого надо носить постоянно, а не одевать по случаю.
Каждая восходящая душа должна пройти тридцать три посвящения, главные из которых: преображение, распятие, воскресение и вознесение. Не стоит ожидать чуда, что небеса сами притянут вас к себе. Каждый день вы должны прясть нить, соединяющую вас в конце концов с ними.
Более половины вашей кармы необходимо уравновесить к моменту вознесения. Помимо этого вы должны уметь возвышать Материнские энергии Кундалини, стать неподвластны греху, болезни, смерти и любым другим внешним условиям. Исполнить свою миссию на земле, привести в сонастрой четыре нижних тела, превратив их в чистые фиалы для пламени святого Духа.
К вознесению нужно стремиться постоянно, день за днем. В самый момент его сознание физического тела прекращает свое существование. Кровь в сосудах становится жидким золотистым светом, удана сияет интенсивным бело-голубым, духовное око в центре лба удлиняется вверх. Ментальное тело украшают языки чистого золотого пламени вокруг головы. Глаза приобретают оттенок ярко-голубой, зеленый или бледно-лиловый.
Эти изменения необратимы, но при желании вознесенный может путешествовать в своем духовном теле, появляясь иногда на земле ради помощи ближним или для свершения комических задач, а так же планетарных.
Владыки кармы требуют, чтобы ежегодно определенное количество душ заканчивало земное воплощение и пополняло дар света. Поэтому не думайте, что вы поступаете эгоистично, решив совершить вознесение. Ваш свет нужен Терре и может принести пользу каждому жителю Земли.
Христос однажды проложил путь людям, «дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную».

Прощаясь с ними, чохан сказал Марте: «Вы должны прийти ко мне перед самым отъездом. Я объясню Вам как осуществить перенос Материнского пламени и расскажу о ритуале, осуществить который может только Поэт. Кузнец будет охранять Вас и Пламя в Белой стране. А тебя, Воин, я жду завтра в свой час».

Марта, Антон и Валентин покинули Святилище глубоко за полночь, и потому воспользовались ближним выходом, расположенный под маленьким сфинксом на территории Луксорского Храма. Их никто не видел, и они благополучно достигли гостиницы. Валентин пригласил всех к себе в номер для последнего разговора.
«Можем мы проводить тебя завтра в Храм? Ведь мы расстаемся навсегда, - сказала она и в ее голосе прозвучала легкая нотка грусти. – Мне будет тебя не хватать, брат». «Нет, - ответил Валентин твердо, - у вас могут быть неприятности. Вам и так придется много хлопот взвалить на свои плечи. Мое исчезновение должно выглядеть естественно. Никто не должен пострадать от моего ухода. Я уже все обдумал. Мы простимся сейчас. И потом, почему же – навсегда? Разве ты забыла, что нам сказал чохан? Я смогу путешествовать в духовном теле, помогать вам в меру сил своим светом. Мы непременно встретимся, сестричка. Не надо никакой печали. Это плохое чувство для столь высокого дела. Антон будет рядом и я спокоен. Постарайся подружиться с Оленькой, ты будешь ей нужна. Она неплохая девочка… Давайте обнимемся на прощанье».

Утром он оставил у портье записку, адресованную старшему тренеру команды: «Я вышел на след. Обо мне не беспокойтесь. Валентин Иванович Батраченко», и с легким сердцем направился к Храму. У сфинкса с бараньей головой его ждал бедуин. Валентин приветливо поздоровался с ним, бедуин поклонился ему в пояс и предложил знаком следовать за ним.

Марта не спала всю оставшуюся часть ночи. Утром она стояла у окна, ожидая, когда Валентин выйдет из гостиницы, чтобы еще раз перекрестить его удаляющуюся спину.





Глава 24
Исход из Египта


Весь день Марта ловила себя на том, что ищет глазами Валентина. Душа ее изнывала, ей очень не хватала его. Только когда он ушел, она поняла вдруг, как привязалась к нему за это время. Рядом с ним Марта ощущала себя защищенной: он решит все проблемы, обережет от неприятностей и случайностей. «Видимо именно так чувствуешь себя рядом с братом, - думала она. – Жаль, что я узнала об этом так поздно! Когда его уже нет рядом… Я даже не удосужилась ни разу ему об этом сказать». Марта поминутно вздыхала, лила слезы и ничего не могла поделать со своей печалью, да она и не стремилась.
В глубине души она понимала, что жалеет в первую очередь себя, это ей было плохо без него, ей не хватало заботы и опеки. Но одно дело – понимать, и совсем другое – уметь справиться с этим чувством. Взять свои эмоции под контроль женщине, порой, бывает очень трудно. Для нее это – одно из самых тяжелых испытаний.
Ей вдруг чудился его голос под окнами, и она мчалась посмотреть вниз – так ли это? То слышала, казалось, его шаги по коридору, словно он подходил к ее двери и останавливался в нерешительности – войти или нет? Марта распахивала настежь дверь, за которой пряталась только тишина, и вздыхая, закрывала.
Антон понимал ее состояние и пытался всячески отвлечь ее от невеселых мыслей. Сегодня у мустангов была последняя товарищеская встреча, которую они решили посветить памяти Михаила. Антон уговорил Марту пойти посмотреть игру. Мустанги были неподражаемы. Они носились по полю, как львы на сафари, удирающие от охотников. Совершали невиданные обводки и выкидывали виртуозные финты. В результате – заслуженная победа! Ликованию не было границ. Они душили друг друга в объятьях и колотили по спинам от всей души, рискуя поломать ребра. Но даже эта общая радость воспринималась Мартой как бы сквозь призму слез и печали и казалась ей такой мелочью, которую не стоило принимать во внимание.
После игры решено было устроить пикник на берегу Нила. Наконец-то можно не соблюдать режим с чистой совестью, и мустанги веселились на полную катушку. Олег Степанович подошел к Марте и озабоченно спросил: «Вы не знаете, когда должен вернуться Валентин Иванович?» Марта вздрогнула, словно он мог прочитать ее мысли и глаза ее наполнились слезами, которые, к счастью, невозможно было разглядеть за солнцезащитными очками. Она хотела что-то сказать, но Антон опередил ее: «А разве его нет в Луксоре? Мы думали, что он занят сборами. Пишет отчет о командировке…», - пошутил он. Олег Степанович протянул ему записку, оставленную утром Валентином и добавил: «Я волнуюсь что-то, он меня вчера здорово напугал. Сказал, что Михаила отравили. Ему, конечно, виднее, только странно все это, как бы чего не вышло… Может, в полицию заявить? А брелок-то Мишанин работает! – резко перевел он разговор на другую тему, достав из кармана пластмассовый футбольный мячик на металлической цепочке, - нипочем теперь с ним не расстанусь! Видели, ребята! Вот он, наш талисман!» Он поднял руку с брелком вверх и помотал им в воздухе. Под дружное «Ура!» мустанги кинулись качать тренера. Он дико вопил и брыкался, боясь, что его уронят на землю.
Марта вымучено улыбнулась, наблюдая эту сцену. «Не надо так тосковать, - сказал обеспокоено Антон, - Вы своими негативными эмоциями можете сильно навредить Валентину. Он же связан с Вами. Где Ваше мужество?» Марте стало стыдно. «Простите меня, что-то я расклеилась совсем. Но я понимаю, что не права и постараюсь взять себя в руки. Обещаю. Дайте мне немного времени… Завтра я буду в полном порядке».
«Давайте-ка лучше обсудим наши с Вами дальнейшие планы на жизнь», - сказал Антон веселым голосом. «Что Вы имеете в виду?» Марта слегка покраснела. «Когда Вы отбываете из Луксора?» «Послезавтра, в час Сераписа, - облегченно вздохнула она, - мы еще день пробудем в Каире надо же осмотреть пирамиды. Нам так обещали. А что?» «Значит, завтра мы должны пойти в Святилище за Пламенем Великой Матери. - Антон стал очень серьезен. – Надо продумать до мелочей, как перенести его через таможню. Я не знаю в каком он виде будет нам передан, но думаю, что чохан предвидит наши проблемы». «Может быть, мы его еще увидим… - Марта виновато взглянула на Антона, - как Вы думаете?» «Нет, на это не рассчитывайте, - ответил он твердо, - ему сейчас нельзя мешать. Слишком трудный путь предстоит пройти нашему другу за сорок дней. Завтра только первый из них… Утром мы пойдем в Святилище, а потом я сразу уеду в Каир. Мне необходимо присоединиться к своей группе. Я обещал. Мы обещали. – Поправился он, вспомнив, что слово давал Валентин. – Увидимся мы только в Москве. Видимо, пламя нужно перевозить мне. Будет лучше, если ответственность я возьму на себя. Не хочу рисковать Вами». «Вы мне не доверяете, - спросила Марта чуточку обиженно, - конечно, я не оправдала Ваших надежд своим нытьем…» Ее глаза опять наполнились слезами. «Дело не в этом, - мягко сказал Антон, - У Вас там и так будет множество проблем в связи с отсутствием Валентина. Придется связываться с посольством, только я Вас очень прошу, не вмешивайтесь ни во что. Отвечайте на вопросы, которые Вам будут задавать и никакой самодеятельности. Я же говорю, что не хочу подвергать Вас лишнему риску. Мне так будет спокойнее. Видите, я думаю прежде всего о себе». Марта улыбнулась уже веселее. «И останусь я тут совсем одна, - сказала она притворно жалобным голосом. – Все меня бросили…» «Вот так-то лучше».
Вечером, сидя в полной темноте у себя в номере, Марта вдруг с горечью подумала: «Вот и сказке конец, а кто слушал – молодец. Скоро я вернусь домой и все потечет по-прежнему. Только я по-прежнему жить уже не смогу. Эта поездка изменила меня и всю мою жизнь. Такие сказки не забываются и не повторяются. Уж и не знаю, благодарить мне Валентина за это или ругать?» В уме у нее стали сами собой складываться строчки стихотворения, но записывать его она не захотела. Пришло и ушло.

Перетасованы Судьбой.
Нам Путь указан крестный.
Я увожу тебя с собой,
Египет мой небесный.

Теперь во сне, и только там,
По призрачной дороге,
Приду в нерукотворный Храм
И встану на пороге.

И мне пригрезится опять -
Столь дорогой отныне
Луксор! Он будет навевать
Мне запахи пустыни.

Я не чужая здесь теперь,
В пески вросла корнями.
Не сосчитать моих потерь
Под этими камнями!


Тут столько знаков и примет
Былого воплощенья.
Я слышу дружеский привет
Из Храма Вознесенья.

Мне шепчет голос дорогой,
Отныне ставший Светом:
«Сестра, мы встретимся с тобой
Еще на свете этом!»

Но что важнее во сто крат
Любого разговора –
Ответ: «Я здесь с тобою, брат,
В Святилище Луксора».

Марта почувствовала облегчение, вылив в слова свою печаль. Она, словно переплавила с их помощью эмоции в алхимическом тигле. И стало ей совестно за свой детский эгоизм. «Как я завтра буду смотреть в глаза Иерарху? Он намерен поручить мне такую важную миссию, а я слабая, себялюбивая нервная дамочка! – ругала она себя, - сижу тут, лью слезы и жалею себя из последних сил. Я обязана рассказать ему об этом. Чохан непременно должен знать о моих негативных поступках. Я не имею право это от него скрывать. Может быть, он не захочет давать мне столь ответственное поручение, сочтет меня недостойной кандидатурой для выполнения столь великой задачи. Поручит ее кому-нибудь другому, более сильному духом и чистому помыслами. Но скрывать свою слабость от него я не буду. Я просто неблагодарная дрянь! Провидение подарило мне такой шанс, а я все испортила своим самопотаканием. Так мне и надо! Ох, сколько я еще должна над собой работать! А уж до вознесения мне дальше, чем до Луны». Изругав себя последними словами, и решив во всем признаться завтра чохану, Марта уснула со спокойной совестью.
 
В начале шестого утра Антон и Марта были уже на пути к Колоссам Мемнона. Марта была абсолютно спокойна и Антон поначалу принял ее спокойствие за прежнюю грусть. «Если Ваше настроение не изменилось, - сказал он осторожно, чтобы не обидеть ее, - то, может быть, мне лучше пойти одному?» «Не беспокойтесь, дорогой друг, от вчерашней тоски не осталось и следа, уверяю Вас. У меня есть верное средство от уныния и хандры. Стоит мне переплавить все, что меня удручает в стихи, дурное настроение сразу же куда-то улетучивается. Вам не будет за меня стыдно. Но я считаю необходимым рассказать об этом Иерарху. Пусть он решит: достойна я его доверия или нет». Антон порадовался за Марту, но ничего не сказал.
Иерарх встретил их со свойственной ему сдержанностью, но Марта уже привыкла к такому приему и знала, что за ним скрывается. Обменявшись приветствиями, они прошли за чоханом в небольшой зал, где Марта прежде не бывала. Стены его было из нежно-розового родонита. Освещали зал небольшие светильники, и пламя, горевшее в них, было рубиновым. Иерарх остановился перед нефритовым аналоем, на котором лежал небольшой жезл из белоснежного резного камня, запечатанный с двух концов не ограненными большими рубинами, один темный, другой совсем бледный. Вдоль жезла шла золотом надпись: «Любовь совершается в любви».
Марта, глядя прямо в глаза чохану, решительно начала говорить ему о своих сомнениях. Она рассказала ему все переживания вчерашнего дня, поведала о свей печали и пролитых слезах. Иерарх улыбнулся и сказал в ответ: «Но вы же нашли способ выйти из этого состояния? Вот и чудесно, не будем больше говорить об этом. Мне многое нужно объяснить Вам, прежде, чем Вы получите мои прямые указания.
Всякая пирамида начинается с основания. По углам Пирамиды Жизни заложены четыре камня. Это символы четырех стихий и четырех нижних тел, которые окружают душу и дают нам возможность испытать алхимию огня, воздуха, воды и земли. Эту алхимию испытываем мы в плане памяти, ума, чувств и физического тела. У каждого человека есть свои сильные стороны, кто отличается отменным здоровьем, кто остротой ума, кто отменной памятью, а кто – силой переживаний и чувств. Мать – это ключ к высвобождению энергий Отца, Сына и Святого Духа. Из ее огненного центра изливаются их жизненная активность. Через Мать Троица становиться квадратурой, то есть основанием пирамиды. И при помощи ее энергий Троица работает в нижних телах.
Мать близка каждому. Земные матери отражают вибрации и свет Космической Девы. Мы все живем в ее лоне. Под ее руководством мы овладеваем энергиями нижних тел. Люди должны прочно стоять на фундаменте мудрости, ибо умение владеть энергиями нижних тел и есть величайшая мудрость на свете. Без нее невозможно поднять огонь Кундалини вдоль позвоночного столба и открыть свое сознание Богу. С основания пирамиды через наше сердце начинается восхождение спирали Любви. Любовь – это стезя, когда Путь выбран.
Планы Материи – Матери–Софии и есть стартовая площадка для вознесения души. Предвечная Мать должна защитить Предвечного Сына. Теперь, Поэт, твоя цель и миссия – поиск места для основания пирамиды вселенской истины, которое должно держать на себе Чашу с Пламенем Божественного Материнства. И стоять эта пирамида должна на «живых камнях». Луч Матери! Вот он, в этом жезле. С его помощью ты зажжешь Вечное Пламя Великой Материнской Любви в своей Белой стране, которая не является ни западом, ни востоком. Да свершится древнее Пророчество Атлантов!
Свобода воли подскажет тебе, где это Пламя должно сиять. Зажги его с помощью алхимии Слова, дарованной тебе Богом.
Вот мандала Богородицы. Посмотри на нее внимательно и запомни. Пусть она отпечатается в твоем сознании и в сердце. Выбери Луч, на котором ты будешь совершать таинство возжжения Пламени». «Я уже выбрала, - с радостью воскликнула Марта, - Рубиновый!»
Они попрощались с чоханом. Марта и Антон преклонили колени и он благословил их.
«Я догоню Вас», - шепнул Антон Марте, видя, что чохан внимательно смотрит на него. Марта коротко кивнула и направилась к дверям зала, где ее уже ждал один из братьев, чтобы проводить к выходу.
«Слушаю Вас, чохан. Вы хотите дать мне какие-то указания?» - спросил Антон Иерарха. «Ты назначаешься, Кузнец, теперь хранителем Пламени Великой Матери. Думаю, тебе не надо объяснять, что это значит?» «Не надо». – Ответил Антон. «И еще, ты назначаешься опекуном и воспитателем Девятого Гроссмейстера древнейшего «Ордена Сионской обители», который приходит скоро в воплощение. Ты уже знаешь, что эту душу притянул Воин. Его инкарнация могла прерваться не начавшись, но он позаботился о том, чтобы сохранить его жизнь. У него великая миссия. В день его появления на свет вы зажжете Пламя. А пока нужно найти для этого место. Я найду способ, как передать вам жезл, ждите нашего посланника».

«Ну, вот, дела мои в Луксоре завершены, - сказал Антон, нагоняя Марту, - после завтрака я отбываю. Путь до Каира не ближний, дай Бог к вечеру доберусь». Лицо его сияло радостным светом. Он был весь какой-то благостный и спокойный, как человек точно знающий свой дальнейший путь. «А завтра и я отбуду. Когда-то мы с Вами теперь свидимся! – сказала Марта несколько более грустно, чем хотела бы. – Все время мне суждено расставаться с людьми, которые мне по душе». «Гораздо быстрее, чем Вам хотелось бы, - улыбнулся Антон. – Вы даже соскучиться не успеете, а я – тут как тут. Вот, спасибо Ирме Яковлевне, благодаря ей попал в Египет и мы свиделись. Надо бы ей какой-нибудь сувенир привезти из этих мест или гостинец. Что она больше всего любит? Шоколад? Рахат-лукум? Откройте секрет». «Конфеты под общим названием «Дунькина радость», - немедленно выдала Марта тайну Ирмы. «Это что же за конфеты такие, не слыхал никогда, - удивился Антон, - В Египте, пожалуй, таких и нет». «Самая обычная карамель с фруктовой начинкой. Она с ними чай пьет. Я ей даже в Америку их посылала с оказией. Купите, вот радости-то будет!» «Непременно поищу в Москве. Да, я не вернул Ваши ключи. Возьмите и спасибо Вам огромное за приют. Если бы не Вы, не знаю, когда я пришел бы нормальную форму. Сегодня я получу Жезл, и, как мы договорились, возьму с собой. У меня есть опыт перевозки контрабанды через границу. Недавно из Китая столько сувениров привез! Да, забыл Вам рассказать, я познакомился с Вашим сыном. Он приезжал в прошлые выходные со своей невестой. Замечательные ребята. Мы долго говорили…» «Они не сказали, когда у них свадьба? Заявление они хотя бы подали, паршивцы?» «Как раз для этого они и приезжали. Кажется, через два месяца» «А больше никто не появлялся, - спросила Марта с опаской, - ну… Вы понимаете, о ком я говорю?» «Да, я же был нанят статистом! Мне Ирма Яковлевна сообщила и проинструктировала, как следует себя вести, ежели что», - Антон расхохотался весело и звонко. Марта смутилась, но потом тоже рассмеялась. На душе у нее вдруг стало отчего-то очень легко и радостно. Она поняла, что жизнь – отличная штука!
Всю дорогу до Каира Антон обдумывал, как ему упаковать жезл. Вещей у него было очень мало, в небольшой спортивной сумке лежало лишь две смены нижнего белья, три пары носков и чистая футболка. Он купил в магазине детских игрушек самый большой калейдоскоп, какой только у них нашелся. Добросовестно его выпотрошил и получилась отличная туба для хранения жезла. Он вошел в нее идеально, словно они были созданы друг для друга. Антон обернул жезл тонкой папиросной бумагой и упаковал в оболочку калейдоскопа. Чек на покупку игрушки положил в кошелек. «С Божьей помощью доставим, - сказал он сам себе. – Купил игрушку ребенку, что тут такого? Вот игрушка, а вот чек из магазина». Положив коробку прямо сверху на вещи, он отправился в аэропорт.

«Где обещанное Вами счастье? - вопил один из мустангов, наседая на Олега Степановича, - нам обещали показать пирамиды, а теперь выясняется, что из-за отсутствия этого Валентина Ивановича мы вынуждены тут торчать еще один день. Приедет к отлету самолета, что он, маленький что ли? Заблудится в Луксоре?» Марта вышла из столовой после обеда и застала всю команду собравшейся в холле гостиницы. Они окружили старшего тренера и, стараясь перекричать друг друга, требовали отвезти их, как было обещано, завтра рано утром в Каир. «Мне твой Луксор, Степаныч, знаешь уже где? Вот, скажи спасибо, женщина пришла, а то бы ты узнал это место». «Что случилось, почему шумят? – спросила весело Марта, подходя к табуну мустангов. – Кто заступил за черту? Олег Степанович, Вам нужна медицинская помощь? Мне сходить за аптечкой?» «Принесите им касторки со снотворным. Может, это их приведет в чувство. Мне надо с Вами поговорить. Пойдемте к нашему доктору. Он тоже очень обеспокоен. Надо решать, что делать, а то может быть поздно».
На совете было принято решение, что Олег Степанович с врачом, взяв записку Валентина, пойдут в полицейский участок. Марта осталась ждать их в гостинице. Визит, как она и предполагала, ничего не дал. Им велено было не нарушать своих планов и отправляться в Каир. В полиции записали все данные Валентина, и пообещали, что будут держать в курсе посольство СССР в Каире. А им рекомендовали сразу по приезде в столицу обратиться туда.

Пирамиды подействовали на Марту удручающе. У нее опять заломило виски. Она не рискнула спуститься в узкий проход, откуда шел омерзительный запах туалета. Команда гуськом отправилась внутрь, Олег Степанович замыкал шествие. Пойдя несколько метров по коридору внутри пирамиды, он почувствовал, как кто-то дернул его за руку изо всей силы и втолкнул в узкое ответвление, отходящее от основного прохода. Последнее, что он испытал в этой жизни, страшный удар по голове чем-то тяжелым и острым.
Когда команда вышла, наконец наверх, Олега Степановича с ними не было. Вход в пирамиду немедленно перекрыли, и местные жители организовали поиски. Через час арабы вынесли на свет безжизненное тело старшего тренера с пробитой головой.
«Господи, за что его? – спросил повар команды, - у него и взять-то нечего». Приехала местная полиция. Они вынули из карманов Олега Степановича все содержимое и предложили посмотреть, не пропало ли что-нибудь. Деньги были на месте. Часы на руке. «Брелок исчез, - сказал кто-то, - видно выпал там в темноте. Теперь мы без тренеров и без талисмана».





Глава 25
В гостях хорошо, а дома круче


Родина, казалось, разверзла над головами своих соотечественников все хляби небесные. Тучи висели прямо над головой, и были иссиня-черными, набрякшими влагой, которую им, словно не терпелось пролить на землю. Переход от золотой, солнечной Египетской голубизны к Московскому мрачному грозовому небу был столь разительным, что и без того скверное настроение, сделалось у всей группы просто отвратительным.
Мустанги, оставшиеся без пастырей, стали больше походить на отару овец, понуро бредущих не ведомо куда. Было непривычно видеть их такими потерянными, и у Марты по-матерински сжалось сердце. Многих приехали из Тулы встречать жены, и эти счастливцы кидались им на шею так искренне и горячо, как никогда прежде, словно ища защиты и утешения, чем видимо несказанно изумляли своих спутниц жизни, а некоторых даже настораживало такое безудержное проявление радости от встречи. Вся команда тепло и сердечно попрощалась с Мартой, и погрузившись в новенький блестящий Икарус, отбыла благополучно по месту жительства. Никому из них даже не пришло в голову в тот момент, что им было по пути, и они могли подбросить ее до самого города, а когда сообразили, то было уже поздно возвращаться назад за ней.
Марта сиротливо стояла в центре людного зала аэропорта, где никому не было до нее никакого дела, словно не понимая, как и для чего она тут очутилась. Наконец, вздохнув, она подхватила чемодан и направилась на остановку автобуса.

В день возвращения футбольной команды из Египта, Гусев сидел в кабинете Валентина все с тем же Юрой Судкевичем и мечтательно листал календарь знаменательных дат. «Сколько праздников пропустили, - с искренним сожалением констатировал он, - а с другой стороны, если каждый отмечать, никакой зарплаты не напасешься. Вот, например, был недавно хороший народный праздник – Евдокия. В этот день, если курочка напьется, то весна будет ранняя и дружная. А у нас на Евдокию был мороз». «Да, брось ты, Гусев, забыл что ли, кто у нас в этот день был курочкой? Будет весна замечательная. Ты напился – будь здоров!» «Да? – Изумился Гусев совершенно искренне, - а я и не помню уже». «Где ж тебе помнить? Ты, как начал с 1 марта, сказал, что это день поминовения всех усопших был в Древней Руси, так и пил, пока у тебя деньги не кончились». «А у меня весной всегда так. Мартовские Иды. Только вот, смотри, 27 был День Театра, а мы его пропустили». Он горестно вздохнул. «Ты что, возомнил себя Станиславским? Не вижу связи между тобой и Днем Театра, ты там был хоть раз?» «Молод еще, зелен, потому и не видишь связи. А 27 у Вальки день рождения. Он специально, змей, в Египет укатил, чтобы в гости нас не звать. Могли бы красиво погулять, а так – пролетели. Можно, конечно, и без него отметить было, но с дешевой водкой, да без закуси, да на свой счет… До зарплаты еще неделя. Опять придется у Палыча стрелять, не дотяну. Жена все выгребла, напоролась на заначку. Старею, разучился прятать. Интересно, Валька нам сувениры из Египта привезет?» «Да, что оттуда привезешь, из Египта этого? Нет там ничего путевого, один песок да сфинксы с пирамидами», - отозвался Юра со знанием дела. «Это точно, - печально подхватил Гусев, - Вот, помню у меня друг в Дамаске работал. Там мечи делают классные! А как провезти? Он целый год копил грязные носки. Перед отъездом купил два роскошных меча и положил на дно чемодана крест на крест. Прикрыл плотной картонкой, а сверху напихал свои носки. Под самую крышку, чуть чемодан застегнул. Таможенник чемодан открыл и аж отшатнулся, так его шибануло! «Что это у Вас?» - спрашивает. «Понимаете, - дружок мой жалостливо говорит, - я год жил один, носки стирать было негде, каждый раз новые покупал, а грязные складывал в чемодан, они же без единой дырочки, у Вас бы поднялась рука – выбросить? Вот и я домой везу, жена постирает, еще на год хватит». «Зверство какое! – Сказал впечатлительный Юра, - Валентин так не сделает, да и носков у него там на чемодан не наберется, что ему, со всей футбольной команды что ли собирать? Нет, он у нас гуманист!» «Гуманизм этот абстрактный, а было бы круто, - мечтательно произнес Гусев, у которого воображение разыгралось от длительного вынужденного воздержания. – Собрать носки со всей команды, и таможенника ихнего травануть!»
В кабинет вошла секретарша и призвала Гусева «на ковер» к начальству, спасая тем самым Египетскую таможню, пребывающую в полном неведение, от его грандиозных коварных замыслов.
«Срочно вызывай машину, я еду в Главное Управление, - сказал сурово Виктор Павлович, - у нас ЧП, Валентин пропал в Луксоре». «Не понял? Что значит «пропал»? Он же афганец, блин!» «Там история у них какая-то со вторым тренером. Помер он. А Валентин решил, что его отравили намеренно, ну, и кинулся искать. На кого-то вышел и пропал. Ты пока не болтай здесь. И жену не беспокой, может, еще обойдется. Понял?» «Так точно. Вы звоните, если что…» Виктор Павлович уже шел к дверям, но последние слова Гусева заставили его насторожиться. Он вдруг вспомнил свой разговор с Валентином перед его отъездом. «Он тогда тоже сказал «Ели что…» Ведь было у него, видно, какое-то предчувствие! Говорил он мне тогда по этого караима! Не послушался я его, занудой обозвал. А надо было заменить его и делу конец. Жив ли он вообще? Может, пристукнули, да в Нил спихнули на прокорм крокодилам!» Виктор Павлович аж передернулся от этих мыслей.

Марта вдруг почувствовала, как чья-то рука взялась за ручку ее чемодана. Она испуганно повернула голову и увидела Антона. «Антон! – Радостно заулыбалась она, - как Вы тут оказались?» «Я же обещал, что скоро появлюсь. Вот, принес», - и он протянул ей картонку с калейдоскопом. «Что это?» «Берите, берите, не пожалеете. – Он выразительно посмотрел на Марту, - это Вас отвлечен от грустных мыслей». «Простите, я сразу даже не поняла… У Вас не было проблем?» «Ни малейших. У меня большой опыт, я же говорил». Марта положила коробку в сумку, висевшую у нее на плече. Они сели в автобус, ехавший до «Аэровокзала». «Вы домой на электричке?» - спросил Антон. «Ни за какие коврижки, - испугалась Марта, - только автобусом, до самого дома. Думаю успеть на 21-20. Били бы билеты». «Ничего, я Вас устрою. Я бы проводил Вас до городка, да у меня завтра неотложные дела в Москве», - вздохнул он еле слышно. «Наверно, мирится с женой», - подумала Марта и поймала себя на мысли, что это ее слегка опечалило. «Как только закончу, сразу же приеду, - продолжил Антон, - не выгоните?» Марте стало немного веселее от этих слов. За последний месяц она очень привыкла к мужской опеке и заботе. Оказалось, что это очень приятно и не вызывает у нее никаких феминистических позывов.

«Господи, до Египта меньше лететь, чем от Москвы до дома на перекладных добираться, - думала Марта, шаря рукой в сумке в поисках ключей. – Хорошо, что Антон меня пристроил в автобус, а то бы пришлось ночевать у родственников. У меня сейчас никаких сил нет с кем-нибудь общаться. В душ и спать! Хорошо, что на работу еще только через пять дней. Отосплюсь, отдохну после отпуска. Соберу себя в кучу, как Ирма говорит». Она вошла в прихожую и обомлела. Кругом был ужасающий разор и беспорядок. Марта даже не сразу поняла, что произошло. Она, не раздеваясь, прошла в кухню и увидела на столе записку. От одного почерка, которым она была написана, ее уже начало трясти.
«Извини, я забрал свои вещи, а точнее, мамины. У меня не было времени ждать, когда ты приедешь. Ты меня не известила. Я уезжаю на месяц в Штаты. Подал заявление на развод. Зайди, поставь свою подпись. Оставляю доверенность, чтобы нас развели в мое отсутствие. Книги поделим, когда я вернусь. Машину и гараж я оставляю за собой, а на квартиру претендовать не буду.
 Максим.
P. S. Прости за беспорядок, я очень торопился. Надеюсь, тебя утешит, что это в последний раз».
Марта даже не сразу поняла, что привело ее в такое бешенство. Волна раздражения поднялась в ней, едва не сбив с ног. Постояв минуту, она пошла в прихожую, разделась, переобулась в домашние тапки и перечитала записку еще раз. «А! – догадалась она о причинах своего состояния, - он собирается делить книги! Ну, уж нет! Пусть только осмелится появиться тут еще раз! Прирежу! Вывез все, что пожелал, и еще ему книги? Пошел вон! Это библиотека моего отца, между прочим. Или он забыл? Мерзавец, негодяй! Ну, забрал свой антиквариат, которой папаша его еще в войну награбил в Германии и, казалось бы, хватит! Но книги!»
Марта кинулась в комнату, проверить, цела ли библиотека. Что-то резко захрустело у нее под ногами, она замерла, как вкопанная. Включив свет, Марта увидела, что наступила на букет высушенных роз, который валялся на полу. Этот звук ее несколько отрезвил. «Вот это да! – сказала Марта вслух, садясь на диван, - А я еще исповедую непривязанность к миру вещей! Значит, есть-таки предел моей непривязанности? Что же за карму мы с ним наработали, если я всего лишь прочитав вполне корректную записку, пустила такую мускусную струю? Убить была готова… Видать, не одно воплощение мордовали друг друга, да гладили против шерстки, если целый месяц работы над собой с помощью Иерарха, не помог, и за одно мгновение с меня слетела вся благодать. Это как же надо было стараться? Знать бы, где, когда? Может, я бы попыталась развязать этот узел? Почему я не могу отпустить его? Оторвать от себя? Один его почерк приводит меня в умоисступление. Фу, гадость какая! Что же делать? Как теперь привести себя в порядок? Вся душа в клочья! Причем, сама себя довела. Даже винить некого. Он такой, какой есть и всегда таким был. Никакой мимикрии. Это я сорвалась и все себе испортила. Что делать-то, что?! Как придать себе Божеский вид? А еще миссию на себя какую взяла! Святую! Нет мне прощенья. Видели бы меня сейчас…» Марта понимала, что пока она не справится с этой проблемой, не сможет двигаться дальше, но каким образом изменить ситуацию, она не знала. Марта не известно за чем машинально полезла в сумку, и рука ее наткнулась на картонную коробку. Она достала жезл, распаковала его и взяла осторожно в руки. Это был не сон! Резной камень был таким белоснежным, что, казалось, от него шло сияние. Марта сжала его в ладонях. Камень легонько пульсировал и был теплым. Она поймала ритм этих пульсаций и настроила свое сердце в унисон с ними. Постепенно муть, поднятая со дна души ураганом негативных эмоций, улеглась. Ей стало спокойно, как в детстве, когда сидишь у мамы на руках и вдыхаешь аромат ее любимой «Красной Москвы», а она гладит тебя по голове, убаюкивая. Не выпуская жезла из рук, Марта легла на диван прямо в одежде и мирно заснула.
Ей снилась мандала Богородицы, и едва открыв глаза, она решила записать ее, чтобы не забыть, выстроить систему образов, священных символов. Но слова сами собой складывались в стихотворные строки, ибо писать Марта умела только в рифму, ибо каждое слово, написанное по такому поводу прозой казалось ей формальным, плоским и напоминало служебную записку с просьбой выдать шприцы, вату или физраствор.

Прощальный жест,
Суровый взгляд,
Приготовления обряд…
Меня глазами подозвал
Приблизиться. Девятый вал
Укрыл нас криком с головами.
Шепнул разбитыми губами:
«Возьми ее…Тут весь Твой Путь…
 Пройдешь его когда-нибудь…»
Снопом, без чувств я под ноги Ему
Упала, переметную суму
К груди прижав, и только с жизнью вместе
Могли отнять ее! Сказать к их чести,
Они тогда не тронули Меня…
Я, пуще ока, дар Его храня,
Не знала назначенья вещи этой.
Лишь памяти помеченная метой
Она была мне до недавних пор:
Напоминанье и немой укор.
Сыновний дар. Из самых чистых рук
Единственный, таинственный подарок –
Узорный, легкий, деревянный круг,
Рисунок тонко вычерчен и ярок.
Он любоваться тянет, как магнит,
И у него совсем особый ритм.
Когда я достаю его на свет,
Мне кажется, что межу нами нет
И никогда не будет никого!
Круг, Я, а надо Мною – Божество
В обличие единственного Сына!
Мне круга смысл открыла Магдалина:
Сакральный диск, космическая карта,
Природный цикл с апреля и до марта,
Двенадцать звеньев замкнутой цепи.
Средь ночи, словно кто толкнет: «Не спи!
Достань, смотри, вникай», - прикажет круг.
В нем есть квадрат: на запад, север, юг
И на восток нацелены ворота,
В квадрате снова круг – одна забота –
Понять весь смысл магического диска.
Я чувствую – разгадка где-то близко!
От центра круга – лестницы к воротам,
Проходов не широкая межа,
Застыли лакопалы-сторожа
И молчаливо вопрошают: «Кто там?»
Квадрат, как будто плат цветной –
Там розы, капли земляники,
Природа дивная, какой
Не ведала. Пророков Лики
Видны за каждой стороной
Квадрата. Цвет у поля синий,
Что купол у походных скиний!
Мафорий был из ткани тонкой
На мне тогда… в момент родин…
В него спеленат Божий Сын.
Я в ясли спрятала ребенка…
Он очень схож с квадратом тем,
Печаль свою, кому повем?
Центральный круг, что светлый щит –
Три голубых звезды горит!
Тогда и над Моим челом
Звезда сияла, две на плечи
Сошли. Сказала мать Предтечи:
«Святая Ты – моя Мария,
 А кто не верит – ордалия
 Пусть обернется их стыдом!»
И кровь смешалась с молоком,
Огонь с водой, с землею воздух
И Божий Сын на этих звездах
Приподнят был, когда волхвы
Поднять не смели головы!
Меч над щитом повешен косо,
А под щитом – расцветший посох!
И держит в клюве голубица
Иголку с ниткой. Оросится
Чудесно сотканная пряжа –
Нас с Сыном пурпур крови свяжет.
Сказала Магдалина: «Час придет,
Ты мысленно встань у любых ворот,
А взгляд свой устреми на середину –
Тот час же вознесешься прямо к Сыну!
Ворота – точки входа из Вселенной
В наш грешный мир, земной, заблудший, тленный,
И выход из проявленного мира».
Я выбрала любимый цвет порфира,
Открылись створки западных ворот,
Путь мимо сторожей меня ведет
Туда! К Нему! По пурпурному полю!
Всей кровью Матери Ему мирволю!
Там Дух, там Сын и там Его Отец
Новорожденную Мою приемлют Душу.
 Их Тройственный Союз Я не нарушу!
Сын с головы снимает Свой Венец,
Благословляя мать Свою земную:
«Я Царствием Небесным короную
 Тебя!» Новопреставленной Марии
Архангелы одежды золотые
Приносят. И поистине впервые
Почтителен с Ней Сын, а не суров,
И чьи-то руки подают Покров!
Глаза в глаза – пред Ней сама София!
Улыбка и печальна и мудра.
Иисус к Ней обращается: «Сестра,
Вот Мать Моя. Ты дай Ей свой Урок,
Введи Ее в Божественный Чертог,
Ей расскажи, что можешь рассказать,
Друг друга Вам не проще ли понять –
Кто ближе сердце к Матери, чем Мать?»
София пред Вратами все Плеромы
Сказала очень тихо: «Мы знакомы».

Закончив работу, Марта вылизала квартиру и передвинула мебель, чтобы как-то прикрыть образовавшиеся пустоты. Когда она выносила мусор, из лифта вышли Федя с собакой. «Приехала, - обрадовался Федя, - я думал только бабы такие стервы, а твой – возил-возил, возил-возил! Я и не думал, что у Вас столько добра. Что осталось-то? Шторы не порвал, хотя бы?» «Нет, Федя, шторы целы. Как продвигается дело с Храмом? Скоро я деньги получу и поделюсь с тобой». «Спасибо тебе, - пробасил Федя, - нам твой знакомый очень помог. Все подписали, снег растает и начнем, с Божьей помощью. Ты… меня извини… я тогда…» «Да, ладно тебе, с кем не бывает!»
«Чемодан бы надо разобрать, постирать вещи. Нет, что-то я устала, не сейчас. Успею еще, никуда он, к сожалению, не денется. Позвоню-ка я родителям, отмечусь. Ирме тоже надо сообщить, что приехала. Господи! Я же никаких сувениров не привезла! Свинство какое! Надо срочно хоть что-то купить! И еще одно обязательство есть у меня. Самое, пожалуй, сложное… Мне надо позвонить жене Валентина».





Глава 26
Поживем – увидим


Женское чутье не обмануло Марту, Антона действительно держали в Москве сугубо личные дела. Ему надо было о многом подумать и принять серьезное решение, от которого зависела в дальнейшем не только его судьба, но и успех его непростой новой миссии.
До сих пор смысл его существования состоял из проблем совсем иного рода. У него прежде была другая миссия. Очень важная, сложная и ответственная. На ее решение, как он теперь знал, ушло не одно воплощение. Когда она, наконец, была успешно завершена, Антон испытал некий духовный кризис, совпавший по времени с кризисом душевным.

У Антона были удивительные мозги. Он всегда мог увидеть любую проблему, стоявшую перед ним, с самой неожиданной и нетривиальной стороны, с которой на нее никому даже не приходило в голову посмотреть. За это качество его очень высоко ценил Красноярский шеф. Во время обсуждения той или иной научной задачи Антон щедро разбрасывал, как бы мимоходом, несметное количество жемчужин, и не воспользоваться этим было бы, по мнению начальства, просто преступлением перед человечеством. Дальновидный научный руководитель ловко подхватывал эти жемчужины, тщательно сортировал по величине, чтобы потом, изготовив скромную, но хорошо сработанную оправу, выставить от своего имени на продажу. Антон даже не догадывался, что был для шефа генератором всех его научных озарений и идей. Он не вел счет своим жемчужным россыпям, а изложив какую-нибудь блестящую догадку, быстро забывал о ней, торопясь к другой. Он трудолюбиво рассчитывал свои математические модели, не помышляя о дивидендах.
Его московский бурный роман со студенткой-старшекурсницей поначалу насторожил шефа. Но боясь потерять Антона, руководитель счел за лучшее удлинить поводок, и он стал беспрепятственно отпускать Антона в столицу, придумывая ему частые научные командировки.
Женившись на предмете своей пылкой страсти, Антон попал в душную атмосферу московской полуинтеллигетской-полумещанской среды, где было великое множество предрассудков, божков, идолов, кумиров и догм. Жена его оказалась комнатной московской девочкой, напичканной с помощью маменьки массой всякой дребедени, составляющей, по ее понятиям, основной смысл и ценность всякого существования. Эталоном жизни считалось «положение в обществе». При этом, что это было за общество, и где оно обитает, объяснить Антону вразумительно никто не мог да, в общем-то, и не собирался.
И все бы не беда, если бы Антону хватило настойчивости оторвать молодую жену от обильной материнской груди! Но вот тут-то и был корень всех проблем. Молодая женщина, хотя и намеревалась построить собственную жизнь, но не имела понятия, как можно это делать без маминых бесценных советов. Теща в вопросах обретения семейного благополучия и «положения в обществе» была непререкаемым авторитетом. Она знала все и сеяла семена своих знаний щедрой материнской рукой в так и не ставший зрелым ум своей милой доченьки. А напичкана она была такой чушью! В ее уме причудливо сплелись сведения об НЛО, экстрасенсах, иглоукалывании, вульгарном оккультизме, тибетской медицине, суеверия, сплетни о знаменитостях и бог знает, что еще. Если бы было возможно вымести из ее головы весь этот мусор, то с ней вполне можно было бы взаимодействовать. Но кто бы за это взялся? Охотников на такую генеральную уборку мозгов в ближайшем ее окружении не находилось. Судила теща обо всем столь безапелляционно, что, едва начав с ней разговор на тему не касающуюся покупки продуктов или похода в прачечную за бельем, Антону ужу хотелось бежать, куда глаза глядят. А поговорить на лженаучные темы она обожала. Потрясти воображение слушателей какой-нибудь очередной нелепой сенсацией было для нее чем-то вроде обязательного компота на третье.
Первое время Антон еще делал попытки «причесать» весь этот тещин поток сознания с помощью научных аргументов, но вскоре понял все несостоятельность науки перед ересью, которую она несла, и стал просто пропускать ее мимо ушей, как благоразумно делал уже двадцать шесть лет его многострадальный тесть. Но тесть вскоре скоропостижно скончался от инфаркта, и совместная жизнь с тещей превратилась для Антона в сущий ад. Со всей своей невостребованной энергией, которую дедушка Фрейд назвал бы «вторичной сексуальностью», она переключилась на семейную жизнь дочери. Антон умолял жену переехать к нему в Красноярск, но она с подачи мамочки и слышать об этом не хотела. «Уехать из Москвы, имея трехкомнатную квартиру в престижном районе? Это же по меньшей мере безумие, – говорила она в непритворном ужасе, подражая матери, как вторая скрипка. – Что я буду там делать? В этом холоде и глуши? Разве я даром училась столько лет? Чем тебе здесь плохо? Ты требуешь от меня невозможного. Почему бы тебе ни найти тут работу с приличным окладом? Разве это так уж сложно?»
Антон прекрасно понимал, что такой научной свободы, какую он имел в Красноярске, ему в Москве не предоставит никто, но, безумно любя жену, он постепенно начинал колебаться. «Ты же ночная кукушка, – говорила мать дочери, – откажи ему пару раз и дай понять, чем ты недовольна».
Закончив прошлой осенью разработку большой темы, Антон решил, наконец, защитить кандидатскую и потом уже думать, как поступить. Он быстро сдал минимум, блестяще прошел предзащиту и получил «добро» от ученого Совета на защиту в апреле этого года. Но тут–то и разразился ураган. Перед защитой Антон приехал в Москву, чтобы в спокойной домашней обстановке «долизать» диссертацию до полного блеска. Он уже успел предупредить шефа, что после защиты очевидно будет перебираться в столицу, так как жена недовольна его постоянными мотаниями между Красноярском и Москвой, а повторять свой первый печальный опыт неудавшегося брака он не желает. Как ни трудно было шефу примириться с утечкой таких мозгов из-под контроля, он все же счел за лучшее сохранить с Антоном добрые отношения. Жизнь длинная, мало ли что…

Когда жена открыла ему дверь, он сразу понял по холодному приему, что произошло нечто непредвиденное. Антон хотел привлечь жену к себе, но она резко отстранилась и произнесла спокойным равнодушным голосом: «Прости, но я больше не испытываю к тебе абсолютно никаких чувств. Нам необходимо расстаться. Можешь забрать свои вещи, все, какие сочтешь нужным». И ушла в комнату матери. Антону показалось в этот миг, что земля разверзлась у него под ногами и поглотила его, но, к несчастью, это было не так. Он стоял один в прихожей и не знал, что ему делать дальше. Тут появилась теща и стала ему выговаривать, что ее дочка и так была достаточно терпелива, а теперь ее терпение лопнуло. Он может считать себя свободным. Вспоминать этот самый кошмарный день в своей жизни ему не хотелось. Он повлек за собой массу глупостей, о которых он желал бы забыть навсегда. Но самой большой из них было совершение магического обряда огнем, мечом и кровью. Антон обожал жену и не мыслил жизни без этой девочки. Он молил древних друидских богов вернуть ему ее, хотя прекрасно понимал, что совершает святотатство. Но было у него перед Богом оправдание, и оправданием этим служила Любовь.
Он перебрался на время жить к другу, который утешал его, как мог. «Ты в один момент остался без работы, без жены и без жилья, – сказал Антону друг, – хорошо, что хоть здоровье у тебя осталось». Через неделю Антон серьезно заболел инфекционной пневмонией.

Перед лицом смерти Антон испытал на себе действие препарата, над которым работал уже много лет в коллективе микробиологов.

Окончательно придя в себя после болезни и посетив в Египте тайную Обитель Иерархии, Антон получил новую миссию, что требовало от него серьезных решений своих личных проблем. Он договорился с женой о встрече, чтобы обсудить вопрос развода.

Они встретились в малолюдном кафе в одиннадцать утра. Жена сообщила ему, что уже подала заявление на развод и просила поехать в ЗАГС поставить подпись. «Хорошо, – согласился Антон, – я сделаю это сегодня же». Он смотрел на нее и думал, что все еще любит ее, и ему все еще было безмерно больно оттого, что он ее потерял. Но боль эта уже переместилась из сердца куда-то в область физического разума. А ум его уже просчитал математическую модель их дальнейшего возможного совместного существования. И модель эта была несовместима с той миссией, которую на него возложили. Кроме полного распада личности, он не видел для себя никаких перспектив. Антон перешел теперь из разряда Кузнецов в ранг Учителей и Воспитателей. Он поднялся по иерархической лестнице, а, значит, еще меньше принадлежал себе, чем раньше. И еще, он становился хранителем Пламени Великой Матери.

Странно было и то, что он теперь все чаще с большой теплотой думал о Марте. Она начинала занимать в его сердце все больше места. Он чувствовал, что ему ее не хватает. Антон понимал, что при любых обстоятельствах, сделав выбор в пользу жены, он ставит под угрозу миссию, от выполнения которой зависит судьба Великой Цели всей Иерархии.
Антон принял решение и сделал выбор. Съездив в ЗАГС и поставив под документами свою подпись, он поехал в городок. Он должен был повидать жену Валентина, и пора было приискивать место для переноса Пламени Великой матери в Россию.
На душе у него стало вдруг легко и спокойно.

Марта долго раздумывала, как ей лучше повести разговор с Оленькой. Было очень непросто выбрать для него верный тон. Утешить и не сказать ничего лишнего – непростая задача. Не подать ложных надежд, разрушить веру на возвращение мужа. Марта вся измучилась и никак не могла заставить себя взять трубку.
Словно поняв ее состояние, Оленька позвонила ей сама и попросилась позволения зайти. Марта с радостью согласилась, но долго соображала, какое выражение придать своему лицу и голосу: скорби, сочувствия, сожаления. «Как глупо все это! О чем я думаю?» Когда раздался преждевременный звонок в дверь, Марта сильно вздрогнула. «Уже?»
На пороге стоял Антон и радостно улыбался. «Антон! Господи, какое счастье! Ко мне сейчас придет Ольга, и я вся извелась, как себя с ней вести. Просто ума не приложу!»
Оленька пришла точно в назначенное время. Личико ее было бледным, глаза заплаканными. Антон открыл ей дверь и помог снять пальто. Марта организовала чай в комнате, и они расселись вокруг журнального стола. Антон украдкой обвел комнату глазами и с облегчением отметил, что в связи с переменами в обстановке, воздух в ней стал чище.
Разговор по началу как-то не складывался, потом Оленька прямо спросила: «Мой муж жив? Как вы думаете?» Марта уже открыла было рот, чтобы оптимистически сказать: «Конечно, не сомневайтесь! Вы должны верить!» – но Антон опередил ее: «Это трудно сказать. Он ушел и не вернулся. Мы ничего о нем с тех пор не слышали. Есть шанс, что он жив, но так же есть вероятность, что его… Мужайтесь. И знайте, что отныне вы можете во всем на нас рассчитывать. Мы ваши друзья». Оленька заплакала и прошептала: «Я понимаю, вы не хотите давать мне напрасных надежд. Я жду ребенка… Мне так одиноко здесь, я никого не знаю. Ни одной души знакомой нет». «Теперь есть, – сказал Антон, – мы с вами. Я думаю, что Валентин бы нас поддержал». «Вы были в Египте вместе с женой? – Спросила Оленька, гладя на них обоих, – а меня он не взял, сказал, что я не вынесу жары в моем положении…» «Я приехал позже. Соскучился, – Антон выразительно посмотрел на Марту, та ничего не возразила. – Мы с вашим мужем пересеклись там. Он меня встречал в Каире». Марта стала рассказывать Оленьке о Луксоре, о происшествии с тренером и как Валентин отнесся к происшедшему. «Он не поверил, что эта смерть произошла по естественным причинам. Решил докопаться». – Она замолчала. Оленька просидела у них около часа, а потом сказала: «Приходите завтра ко мне пить чай. Я буду очень рада». «Непременно, я помню, что вам кто-то дал рецепт потрясающего печенья. Хотелось бы попробовать, – поспешно отозвался Антон на это приглашение, – ты не против, дорогая?» Марта чуть не поперхнулась чаем, но кивнула головой в знак согласия.
«Зачем вы ей солгали? – спросила она, когда Оленька, наконец, ушла. – Она теперь думает, что мы муж и жена». «Она и раньше так думала, я просто не стал ее разуверять». «Некрасиво получится, когда все выяснится…» «А мне здесь нравится. Я буду тут жить, – притворно цинично сказал Антон, оглядываясь по сторонам, – воздух опять же чище стал, просторно, есть, где компьютер поставить… Другого приданого у меня нет. Я ведь бомж!» «Вы, кажется женаты, молодой человек, – в тон ему сказала Марта, – так что рано компьютер перевозить». «Почти свободен, подписал заявление о разводе». «Надо же, какое совпадение, я тоже. Пожалуй, я подумаю, может, сдать вам комнату. Я женщина малообеспеченная, нуждаюсь в деньгах, – раздумывала Марта шутливо, – правда, у вас есть недостаток, вы свет за собой нигде не выключаете». «Я боюсь темноты, но постараюсь исправиться. Так мы договорились?» «Поживем – увидим. – Только и ответила Марта, уже совершенно серьезно глядя на Антона. – А сейчас мне нужно уйти. Я должна нанести визит родителям и посетить Ирму Яковлевну. Оставляю вас хранителем дома». «Это что-то вроде домового? – спросил Антон шутливо, – слушаюсь и повинуюсь. Что приготовить на ужин?» «Фурляля в собственном фуфле, как говорит один наш юморист. Там есть пельмени и тридцать метров сосисок. Надеюсь, с голода не умрете? А меня, надо полагать, родители покормят. Жезл у меня под подушкой, если он вам понадобится… Хотите почитать, что я наваяла в Египте? Чтобы не скучать…» «С превеликим удовольствием!» Антон подал Марте пальто и застегнул сапоги. Марта хмыкнула, предоставляя ему возможность за собой ухаживать, и удалилась. «Кажется, я уже начинаю кокетничать! Ну и дела!»
Антон взял жезл, который, как ему казалось, еще хранил тепло Мартиных рук, и решил немного с ним помедитировать. Открыв блокнот, исписанный аккуратным круглым, чуть размашистым почерком, он удобно устроился в кресле и сказал: «Господи, хорошо-то как! Спокойно и тихо». Сжав жезл в руках Антон погрузился в чтение Мартиных стихов.
Марта ненадолго забежала к родителям, в нескольких словах живописала свою поездку, опуская трагические подробности, и помчалась домой. Ей совсем не хотелось видеть сегодня Ирму. «Лучше побыть дома. Там так хорошо. Поговорим с Антоном. Пообедаем вместе, неудобно же мужика голодом морить. Надо решить, где искать место для Пламени. Успею еще выслушать наставления Ирмы Яковлевны».

Увидев выражение лица Антона, Марта даже немного испугалась: «Что с вами? Вам плохо?» «Я прочитал ваши стихи. Мне стало страшно за вас. Вы же себя сжигаете». – Сказал Антон очень серьезно. «Ничего, меня еще надолго хватит! Вы же знаете, откуда я получаю подпитку? А там энергии много. Я только еще в начале пути, надеюсь… К тому же, скоро выйду на работу и придется сбавить творческие обороты, это само собой получится». «Марта, вы должны бросить работу и писать. Это и есть ваша работа. Вы меня слышите?» – Антон шел за ней на кухню и продолжал говорить, пока она готовила нехитрый обед. «Антон, вы очень странно рассуждаете, мне же надо на что-то жить, платить за квартиру, покупать хоть какую-то одежду, хоть минимальную. Да мало ли еще на что нужны деньги! На книги, например. У меня никаких накоплений. Даже у родителей частенько «стреляю» из пенсии, если не укладываюсь… Как же я могу посветить себя только творчеству? До пенсии мне еще далеко». «Марта, выходите за меня замуж». – Тихо сказал Антон и украдкой поглядел на Марту, как она восприняла это предложение. Марта молчала, не зная, шутит он или говорит серьезно. «Я много старше вас, Антон, – наконец вымолвила она, – и потом, я уже боюсь серьезных отношений. Разве обязательно замуж?» «Обязательно. Я в любовники не гожусь. А для дружеских отношений вы мне слишком нравитесь, не хочу лукавить». «Но ведь это не любовь, мы слишком мало друг друга знаем, чтобы между нами могли успеть возникнуть серьезные чувства… Может быть, со временем». «Я люблю все решать быстро. Так уж я устроен. Мне нужно, чтобы все имело ясность и прозрачность, тогда я могу спокойно заниматься делами. Мне нужен прочный тыл. Так, да или нет?» «Да, – тихо прошептала Марта. – Попробуем».
«Разве можно бороться с кармой, – думала Марта, отвечая на робкий поцелуй Антона, – может быть хорошо, что наши отношения совсем не похожи на бурную страсть, которая сметает все на своем пути, почище урагана. Просто это продолжение нашей вечной связи, которая не прерывается уже множество воплощений. Этого невозможно было избежать». «Давай обедать, – сказала она вслух, улыбаясь. – А то все уже остыло». «Давай, – ответил Антон, тоже улыбаясь, – я умираю с голоду».

Утром Марта написала свое единственное стихотворение, посвященное Антону.


Молчи, что в прошлом мне твоем?
Не вороши опавших листьев.
Я слышать не хочу о том,
Каких ты раньше жаждал истин?

Каким молился ты богам,
Давая клятвы и обеты,
И что мне в том, к чьим ты ногам
Носил цветы? Твои секреты

Пускай останутся с тобой.
Не исповедуйся, не надо!
Зачем мне знать, что ты с другой
Бродил всю ночь в аллеях сада?

Зачем мне знать, как счастлив был,
И почему так строго судишь?
Ведь ты тогда ее любил,
Да и теперь, возможно, любишь…

Но не расспрашивай меня –
Зачем тебе мои секреты,
Чьи сохранила от огня
Слова, улыбки и портреты?

Что мне гадали по руке,
Какую жалую погоду?
Я обожглась на молоке
И дую много лет на воду.

Родной, тонка бывает нить
И часто кажется незримой…
Коль невозможно первой быть,
Я быть хочу – неповторимой!

На другой день Антон улетел в Красноярск защищать диссертацию, он должен был вернуться ко дню, на который назначен их развод с женой, а Марта решила пока после отпуска выйти на работу, пообещав, что когда они оформят свои отношения, она сразу же обязательно уволится. Развод Марты должен был состояться на неделю позже.








Глава 27
Спасение утопающих…


Виктор Павлович пришел в присутствие на другой день после срочного вызова в Главное Управление мрачнее, чем стрелец в утро казни. Гусев уже ждал его у дверей кабинета и молниеносно нырнул в его священные недра за спиной начальника.
Они заперлись на ключ и стали обсуждать создавшееся положение. Много лет службы связывали их. Они закончили одно военное училище, вместе начинали службу на границе молодыми лейтенантами, были друг у друга свидетелями на свадьбах. Потом пути их разошлись на некоторое время и сошлись снова в Горотделе областного Подмосковного города к немалому удивлению одного и искренней радости второго. Несмотря на разницу в званиях и служебном положении, они по-прежнему были между собой на «ты». Виктор Павлович доверял Гусеву, хотя относился к нему, как к неудачнику и забулдыге, снисходительно принимая его услуги. Гусев же начальника боготворил всю жизнь, восхищался его талантами и служебной хваткой, и готов был пойти ради него на что угодно, не задумываясь.
«Ну, что там, Палыч, не томи душу, рассказывай скорее!» - Нетерпеливо теребил начальника Гусев. «Дело – швах, дружище, - тяжело вздохнув, сказал горестно Виктор Павлович, - трясли меня по полной схеме. Не было ли у Батраченко спец. задания, помимо официальной цели поездки, где семья, не был ли ранее замечен в чем-либо неблаговидном? Ну, и все такое прочее. Сам знаешь, что в таких случаях бывает. Хотя и я толком не знал, пока на своей шкуре не испытал. Для нашей конторы это – случай беспрецедентный! Личное дело затребовали, кадровика вызвали, тоже трясли, беднягу. Ну, а в Египте резидентура наша шерстит. Все, что могли прочесали в Луксоре этом злосчастном. В Туле тоже с футбольной командой работают. Шутка ли – два покойника и один без вести пропавший! Пока все в Валькину пользу складывается, слава тебе Господи! Никаких пятен на его биографии найти не удалось. Прямо – ангел во плоти! Крылья растут, аж спина от пера чешется». «Но не думаешь же ты, что его на самом деле пере вербовали? Да, я голову дам на отсечение, что Валька чист! Он чекист от Бога, он Афган прошел. И вообще, кристальной души человек! Никогда он в чужой стране не останется. Боюсь, замочили его арабы. Из-за тренера этого. Вот, где надо копать! С него и начинать надо. За что его отравили? Ведь не случайно это. Видать, Валентин заметил что-то, начал следить и в заключение о смерти не поверил. Ему там на месте виднее было». «Да, я тоже так думаю. Я и генералу сказал, что у Батраченко были сомнения насчет этого тренера. Он мне про него всю плешь проколупал. Даже себя подставил, чтобы Валентина прикрыть. Делился, говорю, он со мной своими подозрениями. Даже не раз. Но вроде оснований веских не было против его кандидатуры, одни интуитивные догадки. Решили присматривать там за ним. А мне в этой ситуации лучше собственную недальновидность себе организовать и Вальку любыми путями реабилитировать, чем пере вербовку собственного сотрудника. Ты ж понимаешь, какой это разворот может принять!» «Вот и получается, что интуиция точнее менструации», - сказал Гусев, невесело усмехаясь. «В Туле все в один голос заявили, что Валентин вел себя безупречно. Весь его режим дня расписали чуть ни по минутам».
«Слушай, Палыч, - осенило вдруг Гусева, - а медсестру-то мы забыли! Она ж местная была, из городка. Валька сам ее рекомендовал. И относился он к ней, прямо скажем, как-то очень трепетно». «Ну-ка, ну-ка, расскажи! Как же я забыл про нее? Ты что, считаешь, что их отношения выходили за рамки деловых? Спал он с ней, думаешь? Рассказывай, давай, что ты там про них знаешь!» - Потребовал Виктор Павлович, оживившись. У некоторых чекистов необходимость знать все про всех с годами перерастала в патологическую любовь к сплетням. Они вроде кумушек, часами сидевших на лавочке у подъезда, смаковали пикантные подробности, и строили досужие домыслы на счет жизни людей, совершенно им незнакомых. И то сказать, истоки разведки уходят своими корнями в глубокую древность, они существуют уже десять веков, еще со времен Вещего Олега! «Да ничего особенного я сказать не могу. Только вот, когда он ее на собеседование вызывал, мне показалось, что отношения у них больно теплые. Я с ней пошутил, а она меня обрезала по самые «не балуйся». Но Вальке это уж очень понравилось. Он даже меня послал ее домой отвезти. А на хрена? Что она, на автобусе не могла доехать? Цаца какая, - обиженно и зло распинался Гусев. – Надо бы ее пощекотать. Может, она что знает?» «Это ценная информация. – Сказал Виктор Павлович раздумчиво, - я все обмозгую и сам с ней поговорю. Тут хитро надо действовать. Давай-ка мне все, что у нас на нее есть. Всю подноготную. Завтра же!» «А, может, лучше я?» «Ни-ни! Без самодеятельности! Это слишком серьезно. Немедленно установить за ней наблюдение. Я своей задницей рисковать не хочу. Понял?» «Так точно. Слушаюсь, Ваше Превосходительство!». Но про себя Гусев подумал: «Хрен я тебя послушаю! Пока ты резину тянешь, я ее в три счета раскатаю и Вальку на блюдечке доставлю. И задница твоя будет цела, еще медаль дадут. Но торопиться надо медленно. Наблюдение мы установим дня на два. Соберем все, что нужно, пороемся в грязном бельишке».

 Марта жила спокойно и ничего не подозревала о коварных замыслах ЧК, нацеленных на ее более, чем скромную, особу. Ей в самом фантастическом сне не могло привидеться, что она стала числиться в анналах КГБ персоной «нон грата». Хотя у них в городе и бытовала расхожая шутка: «За каждой березкой свой человек», она никак не могла отнести ее на свой счет. Ирма не раз говорила ей, что наивность ее можно назвать «крезаподобной».
Проводив Антона, Марта решила, наконец, нанести визит подруге. Ирма, прекрасно зная, что она вернулась, сама ей не звонила в эти дни. С одной стороны, она держалась с величавым достоинством королевы, не желающей опускаться до примитивного, пошлого любопытства к мелким проблемам своих подданных, а с другой, злилась на Марту, что та не торопится к ней со всех ног с почтительным докладом.
Войдя в подъезд, Марта увидела у дверей лифта мужчину. Он посмотрел на нее и приветливо улыбнувшись, поздоровался. У него было милое, доброе, благообразное лицо и очень аккуратная стрижка. Лет ему на вид, было чуть больше пятидесяти, и в глазах светилось столько искренней ласковой приветливости, что не улыбнуться в ответ, даже пребывая в самом мрачном расположении духа, было бы элементарным хамством. А Марта пребывала в настоящий момент в самом благостном расположение духа, и потому, она тоже улыбнулась искренне, открыто и дружелюбно. Мужчина стал тихонько напевать, очень стройно и гармонично. Марте показалось, что это была мелодия песни «По полю танки грохотали». Ее очень любил отец. Постояв несколько секунд, мужчина прервал пение и трагически вздохнул: «Похоже, он благополучно опять застрял на девятом этаже, придется мне, пожилому подагрику тащиться пешком. И вы, хорошая моя, тоже не ждите. Он, если там застрянет, то до тех пор, пока кто-то в него не войдет и не пожелает спуститься». «Господи, бывают же такие милые, приветливые люди! – думала Марта, слушая густой, сочный баритон мужчины. – Как должно быть с ним рядом спокойно дома и на работе!» Противовес лифта в это время паралитически дернулся и кабина лениво поползла вниз. «Дошли мои молитвы, сказал мужчина радостно, – откуда же загарчик такой вывезен этим милым личиком? – продолжал ворковать Виктор Павлович, ибо это был он, - у нас и солнышка еще не было, а Вы, словно персик среди баклажанов?» Марте вдруг показалось, что врать такому милому человеку не прилично, и она сказала весело: «Я только что вернулась из Египта». «Батеньки мои, вот, повезло-то Вам! Никогда не бывал, и мечтать не смею. И как Вам понравилось в Каире?» Марта вздохнула: «Да мы в Каире были всего один день, и то, с приключениями, не хочется вспоминать. Я, в основном, обитала в Луксоре. Это была служебная поездка, с футбольной командой. Я медсестра». Марта сама поражалась своей откровенности, но почему-то не могла остановиться. «Ох, я бы послушал про Луксор! Там Колоссы Мемнона одни чего стоят! Карнакский Храм!» В этот момент подошел лифт, мужчина пропустил Марту вперед и вежливо спросил: «Ничего не имеете против моей компании?» «Что Вы! – Марта даже изумилась такой предупредительности, - как можно!» Виктор Павлович вошел в лифт и нажал кнопку четвертого этажа. Марта подумала, что им на один этаж и не удивилась. Когда лифт остановился, мужчина опять пропустил Марту и вежливо поклонившись, снова нажал кнопку. «До встречи», - улыбнулся он опять самым наиприветливым образом.
Марта вышла из лифта в легком недоумении и позвонила в дверь Ирминой квартиры. Ей не открывали довольно долго, и она услышала, как в квартире этажом выше прозвенел заливисто звонок, а в ответ закукарекал петух. Марта сложила два и два, у нее, как ни странно, получилось четыре.
В этот момент дверь широко распахнулась и перед Мартой предстала Ирма во всем блеске красоты. «Боже мой, - вскричала Марта, - ты волосы покрасила! Такой цвет экзотический, но тебе очень идет! Выглядишь потрясающе!» «Да, - отозвалась Ирма, снисходительно принимая восторг подруги, - Меня трудно узнать, но не возможно не заметить. Чего не скажешь о тебе. Проходи. Могла бы хоть позвонить, что приехала». «Неужели заметила мое отсутствие, - подумала Марта, и сказала вслух: - У меня были уважительные причины. Господи, что это у тебя в квартире? Как в осажденном Ленинграде», - воскликнула она, проходя за Ирмой на кухню. «Вчера сантехники целый день ковырялись, что-то там с трубами. Все разворотили и ушли, как у нас это принято. Сказали, что сегодня воды на кухне не будет. Посуду мыть приказали в ванной. Меня это мало волнует, все рано Валюшка завтра придет, все и перемоет». «Послушай, а почему ты не настояла, чтобы они хотя бы убрали за собой». «У них рабочий день кончился, а сегодня не их смена. И потом, у меня сложилось впечатление, что они такие же сантехники, как я – китайская императрица. Ничего толком не умеют. Кокетничать со мной вздумали! Комплименты отвешивать. Я им сказала, что мужчина должен либо занимать меня разговорами, либо любовью, либо починать краны, а если он пытается делать все сразу, то, значит, ничего выше перечисленного делать качественно не умеет. Ты знаешь, они поняли мою претензию и даже оценили! Я была потрясена!»

Этажом выше Гусев и Виктор Павлович внимательно слушали милую болтовню двух подруг. «Вот сволочи, - выругался Гусев, - я им дам комплименты! Не знают, где работают! С этими бабами надо ухо держать востро, как с Саддамом Хусейном. В миг раскусят». «Да, эта Васильева мне показалось очень симпатичной. Открытая такая, вежливая. Только не думаю, что у нее с Валентином что-то было, уж больно она счастливо выглядит для женщины, потерявшей любовника неделю назад. А поскольку она меня не знает, значит, была со мной откровенна, как с совершенно посторонним человеком. Ладно, давай дальше слушать». «Так, все равно ведь на магнитофон запись идет, успеем еще, наслушаемся». «А мне интересно!» - сказал Виктор Павлович и засмеялся, как ребенок.

«Ну, как там наш Статист, - проявила, наконец, Ирма интерес, - не вызвал на дуэль твоего Валентина Ивановича? Я на это сильно рассчитывала». «Что ты такое говоришь! Мы с Валентином Ивановичем сугубо в служебных отношениях пребывали. Он исключительно приятный человек и ничего лишнего себе никогда не позволял. А Статист, как ты выражаешься, приехал на два дня и уехал. Там у нас ничего такого не было». «А где было?» «Уже дома. Он сделал мне предложение», - пролепетала смущенно Марта и покраснела. «И ты, конечно, упустила свой шанс!» - Грозно сказала Ирма. «Какой шанс?» «Отказать, - она внимательно посмотрела в глаза подруге и почти выкрикнула, - Ну?» «Я согласилась. Как только состоится развод у него и у меня, мы поженимся». В кухне повисла угрожающая тишина. Марте даже стало немного страшно, что Ирма ее поколотит. Ирма выдержала паузу и вдруг расхохоталась, как одержимая. Насмеявшись вдоволь, она сказала надлежащим тоном: «Ты – молодец! Всем нос утерла, а особенно своему дураку Васильеву. Да и Статисту нашему я не завидую. Он еще свое получит. Ладно, давай выпьем за эту новость. – Она разлила Коньяк по рюмкам, - хлеба нет, поэтому икру мажь на колбасу. Твое здоровье, дорогая».

В квартире этажом выше Гусев чуть не захлебнулся слюной. «Палыч, а у тебя выпить нечего, меня эти стервы доконали, поищи, а?» «Ты на работе, Гусев, успокойся. Нельзя быть таким слабонервным. Вот закончим запись, тогда и выпьем. Слушай, слушай, интересно ведь. Кто же такой Статист? Как бы это выяснить? Может, и правда он Вальку кокнул из-за этой дамочки?» «Дай хоть бутерброд, если выпить нельзя, - продолжал гнуть свое Гусев. - У меня сейчас дырка в желудке будет. Они там икру на колбасу мажут, а я не завтракал даже». «Как ты меня достал! Возьми что-нибудь в холодильнике и отвяжись! И молчи, а то мне плохо слышно. Аппаратура уже ни к черту стала, поизносилось все, надо бы обновить. Да иностранцев сейчас мало ездит, шпионить-то почти не за кем стало. Тоска!»

«Ну, как твое впечатление о Египте? Надеюсь, я правильно поступила, что раздумала туда ехать? – спросила Ирма с легким вызовом, - я представила вдруг, какая там пылища и скучища и мне так стало тоскливо! Не вздумай меня разочаровать!» «Не могу сказать, что я в бешеном восторге. Смотреть там, действительно, почти нечего, по крайней мере в Каире. Луксор мне понравился, там много всяких развалин живописных, статуи, храмы. И место милое. Только вот, я работала там много». «Что, все непрерывно нуждались в услугах медсестры?» «Когда я говорю «работала», то имею в виду, «писала». Действительно, там как-то очень хорошо творчество шло. Воздух что ли такой. Много привезла оттуда стихотворений. Все бы ничего, но перед самым отъездом начались неприятности. Умер второй тренер. Отравился чем-то, или отравили. Мы так и не поняли. Валентин Иванович считал, что это не спроста. Он что-то узнал и, видимо, начал преследовать тех людей, в результате пропал сам. Очень жалко его. Хороший был человек». «Почему был? Ты уверена, что мы можем вздохнуть с облегчением – одним кагэбэшником стало на свете меньше. Радоваться надо! Давай за это выпьем!»

«Вот, ведь суки какие, - возмутился Гусев, дожевывая бутерброд с сыром, - такой человек пропал, а они радуются! Нет, я этого так не оставлю! Они у меня еще год будут жить, как в осажденном Ленинграде. Не пошлю туда ребят и все. Пусть сидят без воды». «Ты сдурел? А я? Аппаратуру опять же сдать надо. Она у нас и так одна осталась. Другую теперь не скоро получим, - опять посетовал Виктор Павлович. – Ты, слушай, слушай, сейчас самое интересное. Может, сболтнет что-нибудь по пьянке гостья-то!»

Но ничего интересного они больше не услышали. Женщины переключились на проблемы детей и разговор перестал представлять интерес для соседей Ирмы. Марта вскоре стала собираться домой, сославшись на то, что еще не успела разобрать чемодан и постирать вещи, привезенные из Египта.
«Ты в Тарусу, случайно, не собираешься? - Спросила Марта, уходя, - мне бы подарок детям к свадьбе поискать, там всегда что-нибудь оригинальное можно накопать». «Когда захочешь, хани», - любезно откликнулась Ирма.

У дома Федя гулял с собакой. «Пушок, какай!» - кричал он грозно на весь двор. «Это ж какое надо иметь воображение, чтобы назвать столь лысое существо «Пушком»? – подумала Марта и помахала Феде рукой. Федя обернулся по сторонам и подойдя к ней вплотную, зашептал заговорщицким шепотом: «На тебе хвост». «Как это, - Марта в ужасе оглянулась, - Где?». «Да, тише ты, следят за тобой. Ты сегодня из дома вышла, видела мужика у подъезда?» «Нет». «А я видел. Как только ты появилась, он, хоть был совсем один, уткнулся в лацкан воротника и говорит кому-то: «Объект вышел из дома». И пошел за тобой. У тебя и телефон, наверняка, на прослушке. Небось, все из-за твоего муженька. Будь осторожна. Я в таких делах мастак. Меня всю жизнь прослушивают». «Спасибо, Федя, - как можно более сердечно сказала Марта и быстро шмыгнула в свой подъезд, - у него наверняка шизофрения на почве ухода очередной жены», - решила она, но ей стало тревожно.

Дома Марте почему-то расхотелось разбирать чемодан. Она взяла лист бумаги, на котором утром написала всего несколько строф, размышляя об Алтаре Великой Матери, и с грустью перечитала их.

Снова жду от осени вестей,
Заглянуть хочу в ее глубины…
Загорелся пурпуром кистей
Купол русской тоненькой рябины.

Откровений жду из Божьих уст,
Предсказанья доли и судьбины…
Вот он, мой неопалимый куст,
Символ несгорающей Купины.

И не в силах побороть искус,
Пью с кистей коралловые слезы…
Спелых ягод горьковатый вкус
Скоро сладким сделают морозы.

Утром поприветствовать зарю
Перехожим прихожу каликой
Я к рябине, словно к Алтарю
Матери Божественной Великой.

Ей самой показалось теперь странным, что она взяла за символ Неопалимой Купины русскую рябину. Но, что написано, то написано! Ничего не поделаешь. А, может, так оно и есть на самом деле? Ей надо было о многом еще подумать, оттого она и спешила улизнуть поскорее от Ирмы. Ей не терпелось вернуться к этим строчкам, но беда была в том, что выпив, хотя бы совсем немного, она уже не могла писать. «Да еще на такую тему! – пристыдила себя Марта. – Совсем очумела. Совесть надо иметь».
За окнами уже занимался вечер. Марта стала раздумывать, чем бы себя занять. Ей как-то пусто стало одной в доме после отъезда Антона. В это время зазвонил телефон. Марта сняла трубку и услышала совсем незнакомый мужской голос: «Это Васильева Алина Петровна?» Марту уже сто лет так никто не называл, и она чуть было не сказала: «Вы ошиблись номером». Но вдруг сообразила, что голос имел в виду именно ее и сказала: «Слушаю Вас». «С Вами желают побеседовать в Горотделе КГБ. Сейчас придет машина. Черная «Волга» Спуститесь через десять минут во двор. Мы Вас ждем». «А кто это говорит?» - Спросила Марта, но в трубке уже раздались короткие гудки. «Странный звонок какой-то, - подумала она, - на ночь глядя. Что у них другого времени не нашлось, что ли? Ехать или нет? О чем они хотят со мной поговорить? Скорее всего, дело касается Валентина. Да, это плохо. Как же мне успокоиться и не сказать ничего лишнего?»
Марта оделась и спустилась во двор. Там уже стояла черная «Волга». Перед ней распахнули дверцу, но она не села рядом с водителем, а открыла заднюю и разместилась на правом сиденье. Ей показалось, что она знает человека за рулем, это был тот самый неприятный тип, который нахамил ей в прошлый раз, когда она ездила к Валентину на собеседование. Марта поздоровалась, но в ответ промолчали. «Так, - подумала она, - по-моему, обратно я не вернусь. Ну, это мы еще посмотрим!» Машина быстро мчалась по шоссе в направлении города, но, доехав до лесничества, свернула влево. «Я могу спросить, куда мы едем?» «Сейчас узнаешь, - отозвался грубый голос. – Сейчас ты мне все про Вальку расскажешь, или я тебя отделаю, как Бог черепаху». «Вы в своем уме, - спросила Марта возмущенно, - Как Вы смеете со мной так разговаривать?» «Смею, будь спокойна. Для начала ты мне скажешь, кто такой Статист? Да, смотри, а то ведь я не всегда такой добрый да ласковый, я и по-другому могу спросить. Вот трахну тебя сейчас здесь, не так запоешь, сучка. Где Валентин, говори сейчас же!» Он продолжал везти ее по дороге вглубь леса. И вдруг Марта совершенно успокоилась. Точнее, какое-то холодное бешенство захлестнуло ее. Она вспомнила, что когда-то в молодости, бабка готовила ее к поступлению в театральное училище. «Что ж, на сцене МХАТа выступать не довелось, сыграем хотя бы в самодеятельности», - подумала она с вызовом. Какое-то десятое чувство вдруг подсказало ей совершенно безумный ход. Неожиданный, рискованный, но другого не было. «Ну, ты, шестерка, как ты себя ведешь? Да ты знаешь, чья я любовница? Не только тебя завтра не будет в твоей вшивой конторе, но и начальника твоего. Ты меня слышишь? Немедленно отвезешь меня домой. Понял, гадина? Холуй, поганый!» Гусев оторопел. Он настолько не ожидал такого поворота событий, что совершенно не представлял, что ему теперь делать дальше. Он хотел ее прижать и выпытать все, что ей известно о Вальке, а тут? «Палыч меня убьет», - эта мысль пугала его больше всего. «Я не слышу ответа». – Раздался у него за спиной все тот же наглый голос Марты. «Хрен ее знает, может, она и правда чья-то любовница. Какой-нибудь шишки на ровном месте. Скандала не оберешься». Гусев молча развернулся и поехал обратно в городок. У дома Марты он остановился. «Уговор дороже денег, - сказал он уже не так грубо, - я свою часть выполнил». «Пошел вон, мразь! Чтобы я тебя больше никогда не видела. Сделай милость, смойся с глаз! Ищеек своих, чтоб завтра же отозвал! Замечу хвост – другие люди и в другом месте будут с тобой разговаривать! И не так ласково. Можешь мне поверить». Марта так хлопнула дверцей машины, что звук этот, казалось, было слышно во всем доме.

Гусев ехал домой и думал тоскливо: «Вот блин, вляпался! Может, поэтому Валентин так перед ней и лебезил, что знал, чья она любовница? И в Египет, наверное, ему велели ее взять… Да, Гусев, кастрирует тебя Палыч. Одна надежда, что она меня не сдаст». С этого дня он запил горькую.

Марта вошла в квартиру все еще в состоянии крайнего гнева. Ее аж колотило от бешенства. Все в ней клокотало, бурлило, кипело! Никогда еще в своей жизни Марта не испытывала ничего подобного. Она дошла в своем гневе до последней крайности.
Постепенно она начала успокаиваться. Ее бил озноб, но прежней злобы уже не было. Потом с ней приключилась истерика. «Господи, да что же это такое, - рыдала Марта, бросившись на диван, - как же жить-то после этого. Мерзко-то как! Напиться бы, что ли? Нет, еще хуже будет. К жезлу я такими руками не могу прикоснуться, он бы спас меня, но я не имею права его пачкать. Надо чем-то себя занять, иначе я свихнусь. Интересно, что бы я ему ответила, если бы он меня спросил: «Ну, и чья же?» Это же надо на себя такую напраслину возвести!» Она немного успокоилась и заставила себя заняться разборкой чемодана. Вдруг на дне она обнаружила какой-то предмет, завернутый в футболку. С удивлением разоблачив его, Марта увидела своего дорогого сфинкса. Она прижала его к груди и, словно добрый голос Валентина прошептал ей тихо-тихо: «Успокойся, девочка, я с тобой. Все будет хорошо». И опять из глаз ее полились слезы, но уже чистые и светлые, облегчающие душу. «Как ты там, милый мой брат? – подумала она о Валентине с нежностью и печалью. - Не жалеешь ли о том, что сделал?»





Глава 28
Темная ночь души


Валентин лежал на каменном полу, раскинув крестообразно руки. Тело его пылало. Он был раздавлен содеянным. Сейчас он, как бы весь состоял из одной только памяти, и память сжигала его на кострах всех инквизиций. Он и не предполагал, что помнит так много. Он и не думал, что помнить много так тяжело, и потому заставил себя сосредоточиться только на своем последнем земном воплощение. Его состояние напоминало реку весной: когда ледоход уже прошел, но время от времени бурная вода еще приносит откуда-то обломки льдин – больших и малых, и они громоздятся в устье, мешая реке течь спокойно, плавно и величаво, до тех пор, пока она не размоет их или у нее не хватит сил унести эти осколки пережитой зимы в открытое море.
Когда его душе пришло время опять пойти в воплощение, она предстала перед Владыками Кармы. Ей показали весь предстоящий земной план, и дали возможность решить, какое количество прошлой кармы ей необходимо трансмутировать, чтобы получить право на вознесение. Душа подумала и согласилась. «Последний раз. Мое близнецовое пламя уже вернулось в Белую огненную сердцевину, зачем же медлить. Пришла пора нам, наконец, соединиться». Когда наступал срок воплощения в физической октаве, это близнецовое пламя всегда выбирало служение на Четвертом Луче, ибо они были сподвижниками Сераписа Бея, хотя и прошли обучение на всех остальных шести Лучах. Близнецовые пламена не обязательно встречаются в каждом своем воплощении, но если уж встречаются!.. А в этом – последнем – его душа точно знала, что надеяться на встречу уже не придется.
В мужских воплощениях Валентин пережил множество насильственных смертей. Это всегда был путь Воина, который не часто доживал до победы, и не всякий раз успевал дойти до цели. Женские воплощения его души тоже нельзя было назвать безоблачными.
В последний раз, получив задачу, место и время инкарнации, душа спустилась в материальный план, чтобы выбрать родителей. Валентин помнил себя еще в утробе матери. Он старался не доставлять лишних неудобств этой милой молодой женщине, очень любившей своего мужа и желавшей иметь от него ребенка. Они поженились перед самой войной. Отец ушел на фронт совсем молодым, так и не оставив потомства. В мае 1942 года его не очень серьезно ранило в правую руку, и после госпиталя он приехал на неделю домой. У Валентина был редкий год рождения, 1943. В этом же году отец пропал без вести под Сталинградом.
Валентин появился на свет в маленьком провинциальном городке с чудесным названием Таруса. Мама больше так и не вышла замуж, она всю жизнь ждала отца. Всякие чудеса бывают на свете, а вдруг и с ними случится такое чудо! Жили они более, чем скромно, пока Валентин не окончил военное училище на Украине. Так случилось волею судеб, что еще в самом начале службы он оказался профессионально причастен к одной из важных разработок в области обороны. Этим были озабочены иностранные разведки, что и заставило «контору» подыскивать знающих специалистов и после тщательной чекистской подготовки направлять их в контрразведку. Так он оказался сначала в «ВК», а затем в органах КГБ, почти в тех же местах, где родился. Тогда он заставил маму, здоровье которой было далеко не блестящим, бросить работу и помогал ей до самой ее смерти. Она скончалась от инфаркта, когда ей исполнилось чуть больше пятидесяти.
Валентин добросовестно вспоминал каждую мелочь своей жизни, каждое событие в ней, каким бы незначительным оно ни было. Он не отпускал свою память дальше этого. Так было нужно. Прошлые воплощения он уже отвспоминал, и не хотел больше к ним возвращаться. Каждый раз умирать. Снова и снова. От меча, от яда, от казни, от пули… Воспоминания этой жизни тоже нельзя было назвать совсем уж безмятежными, но он совершенно точно знал, чем они должны закончиться. Ему необходимо было испытать алхимию огня в плане памяти этого воплощения, ибо все остальные он уже трансмутировал. И еще, ему хотелось понять, отчего он так раздавлен принятым решением? Что держит его душу в тисках земной тоски и печали?
Он просматривал воспоминание за воспоминанием и бросал в огонь вечности, как листочки отрывного календаря в камин, силясь понять, какое же из них привязывает его к земной жизни. «Странно, - думал он, - ничего особенного, все довольно просто. Но отчего так ноет и тоскует душа? Почему ей так тягостно расставаться с земной оболочкой?»
У него было не мало подруг, но ни одна из них не зажгла в его сердце настоящего, сильного чувства, хоть сколько-нибудь похожего на любовь или страсть. Может быть, оттого, что он довольно рано узнал, что никогда не сможет стать отцом? И вдруг он понял, в чем дело: ему хотелось увидеть ребенка! Посмотреть в его ясные глазенки, прижать к себе и почувствовать ответное прикосновение. Что ж, придется придать огню и это воспоминание…
Ему не стало легче оттого, что он обвел вокруг пальца своего Стража Порога, и переворошив память, извлек из подсознания на свет Божий сокровенное, интуитивное желание стать отцом. Напротив, стало еще больнее.
К этой боли, теперь уже осознанной, подключился ментал, который хотел понять замысел Божий. Выстраивая логические цепочки, он начал свои, рациональные, терзания. Мысли кружились каким-то желтым ураганом в пылающей голове Валентина. Он не успевал осознавать, обдумывать их. Ум услужливо приводил доводы в пользу его решения, и сам, столь же услужливо, их опровергал, словно хотел непременно узнать, за что душу так наказали, лишив возможности произвести на свет потомство? «Ты сеял слишком много смертей во всех своих воплощениях. Но ты всегда был Воином, а воин, убивая по приказу, не нарабатывает кармы. Так ли уж это верно? А как же свобода воли? Зачем ты так поторопился совершить обряд вознесения? Я все обдумал. Ты мог бы сначала вырастить ребенка. Что за спешка такая? Тебе всего сорок восемь лет! Ты мог бы еще жить да жить! Ты столько мог бы успеть! Какая разница, если это мое последнее воплощение в физическом теле? Ты принял необдуманное решение, а теперь его нужно исполнять. Ты думал тогода по-другому, ты и сам был другим. Опомнись, беги отсюда, пока еще есть время! Нет, обратного пути от Бога быть не может! Но веришь ли ты в это? Веришь ли ты вообще? Где он, твой Бог?» Это был вихрь, чудовищный, безжалостный, неумолимый, он кружил душу, как сухой оторвавшийся от ветки листок, крутит в воздухе холодный осенний ветер. Пытаться остоновить его усилием воли было совершенно бесполезно.
Весь этот ураган мыслей вызвал такой же мощный шквал эмоций и чувств. Они сменяли друг друга, совершенно не поддаваясь контролю. Основной эмоцией, которую Валентин смог выделить более-менее осознанно, была паника. «Что я наделал? Как изменить создавшееся положение?» Потом пришла злость на себя, на кого-то еще, ненависть, жалость, уныние, безысходность. «Почему Бог не дает мне сил преодолеть все это? Ведь я совершаю вознесение по Его замыслу. Ради веры и любви к Нему я пошел на то, чтобы бросить все, поставить в сложную ситуацию стольких близких мне людей, которые страдают от моего исчезновения. Сколько их! Даже трудно сосчитать! Я потерял контакт с Учителем, но главное в том, что я уже не хочу этого. Я хочу жить! Растить ребенка, передать ему все, что знаю сам. Я еще не достоин ритуала, на который решился. Это не было прихотью или сиюминутным порывом. Нет, просто я передумал, я уже не ощущаю в себе достаточной веры в Бога и сил совершить обряд. Моя душа, видимо, еще не собрала весь свой свет, который растрачивала в течение стольких земных жизней. Я призываю Его, а Он уже не действует во мне и через меня. Я уже не соответствую Его замыслу. Может быть, Его и нет вовсе?» Все смертные сомнения разом хлынули в его душу.
Постепенно Валентин перестал ощущать вообще что-либо, кроме своего физического тела. Оно пылало, мучилось, страдало, казалось тяжелым и неповоротливым. Оно, словно распухло и продолжало увеличиваться в объеме. У него заныло сердце, да так сильно, что, казалось, оно вот-вот разорвется на части от непереносимой тоски. Потом у него заболела голова. Кровь в висках пульсировала все быстрее и быстрее. Валентину начало казаться, что в голове у него бьет огромный тамтам. Потом появилась ломота в костях и в суставах, словно их дробили, выламывая руки и ноги. Он был весь сплошная рана. «Господи! – Воскликнул Валентин, - если Ты есть, прекрати мои мучения. Убей меня или верни мне веру в Тебя!»
И вдруг он перестал ощущать и свое тело. Оно оставалось, как бы распятым на кресте, но физические его страдания уже не имели теперь никакого значения. Валентин представлял из себя в этот момент, словно маленький шарик света, Это и была его душа. Чувство страшного одиночества было ее единственным ощущением. Шарик света, заблудившийся в Великой Пустоте, не имеющей границ, времени и направления. Сколько длился этот ужас одиночества – миг, вечность – он не мог бы сказать. Только маленький шарик света и Огромное Ничто, без названия, с чем не было у него в данный момент абсолютно никакой связи, хотя он знал, что принадлежит этой бескрайней Пустоте, он ее неотъемлемая часть, но связь их была порвана. Душа его обезумела, потеряв единение с Творцом и, собрав последнее усилие воли, она обратилась к нему в безмолвном порыве: «Воле Твоей предаю себя, Отец мой!»
Многие приближались к вратам вознесения, но лишь избранные вошли в них. Даже физические переживания могут служить проводниками в Божественное. Невосприимчивый человек видит лишь то, что видеть в состоянии. Невозможно отказаться от того, что всегда есть в тебе. Нельзя отринуть Бога. Часть не может восстать против целого.
Огонь Кундалини поднимет тебя из пепла и вернет в Материнское Лоно, из которого льется энергия Отца, Сына и Святого Духа. Мать – это ключ от врат Небесных. Перед тем, как потерять сознание, Валентин увидел вдруг бесконечно родное и любимое лицо своей матери. Она ласково смотрела на него, словно пытаясь успокоить, придать силы, решимости. Но сквозь эту ласку просвечивала и укоризна. «Как мог ты усомниться, сынок? Твой Отец верит в тебя, как и ты веришь в Него. Это минутная слабость. Будь твердым и иди тем путем, который ты избрал для себя, продолжая считать его единственно верным. Лишь осознав Истину, можно слиться с нею. Вознесение совершается верой, а не сомнением».
Когда Валентин очнулся, он увидел, лицо бедуина, склонившееся над ним. Взгляд его излучал сострадание и любовь. Он принес Валентину кувшин со свежей ключевой водой, помог умыться и подал чистое льняное полотенце. Валентин поблагодарил его взглядом, у него не было сил даже мыслить, не то что говорить. Бедуин снова ушел, и Воин, проходящий обряд очищения, опять остался один. Ему показалось, что он задремал. Образ Иерарха предстал перед его мысленным взором.
«Прости, Учитель. Я усомнился в себе, в тебе и даже в Нем! Я не достоин твоей любви». «Твоя душа прошла через алхимию четырех нижних тел. Самый темный час всегда бывает перед рассветом. Остатки старой кармы поднялись со дна твоей души и закрыли на время Бога. Ты пережил агонию на кресте. Это была темная ночь души. Даже встав на Путь, человек может внезапно ощутить, что он отрезан от Творца, связь его с Христом порвана. Он живет на запасе прежней веры, которую накопил. Если она крепка, но кризис проходит и связь возобновляется. Нельзя построить пирамиду Вечной Жизни, не укрепив прежде ее основание. Если камни, что заложены по четырем ее углам будут шататься, все строение рухнет. Божественная геометрия через символ пирамиды устремит твое сознание к идее вознесенной жизни. Вознестись – слиться с космическим Сердцем! Когда-нибудь каждый человек осознает всем своим существом, что вознесение – это его судьба, и он возрадуется своему окончательному освобождению от всех тяжких земных трудов. В час твоей победы я подаю тебе свою руку и с любовью приветствую тебя. Я знаю, Воин, что мучает тебя больше всего. Оставшись в Луксоре, ты нарушил дисциплину, а, значит, геометрию своей земной жизни. Иди и прими последний бой. В твоем случае вознесение в физическом теле совсем необязательно. Ты можешь умереть в бою, но душа твоя, завершив круг земных воплощений, пройдет трансмутацию на тонком плане. Исполни свой последний земной долг».

Марта вышла после отпуска на работу, и дни потекли по-прежнему – однообразно и монотонно, словно ничего необычного не случалось никогда в ее жизни. Сама поездка в Луксор казалось ей теперь каким-то волшебным сном. Антон звонил часто, но и его образ тоже становился все менее реальным. Их разговоры по телефону сводились к одному бессмысленному вопросу: «Ну, как ты там?», и столь же бессмысленному ответу: «А ты?» День его защиты приближался, и он был занят оформлением неимоверного количества бумаг. Рецензию задерживал беспечный оппонент. Антон нервничал, ему не хотелось откладывать защиту диссертации до следующего заседания Ученого Совета, ибо день развода приближался тоже и требовал его присутствия в Москве.
Писем друг другу они не писали. Марта вообще ненавидела письма. Они так долго шли до адресата, что становились полными фальши. Настроение, с которым ты пишешь письмо сохраняется только на тот короткий период, когда рука водит пером по бумаге. Ты выплескиваешь на нее все, что чувствуешь, что накопилось в твоей душе. А когда письмо приходит, то от твоего настроения, возможно, уже не осталось и следа. Сплошная ложь!
Марта вообще чувствовала себя очень скверно. История с Гусевым никак не выходила у нее из головы, и ей было мерзко даже вспоминать о ней. Все, что случилось, заставило ее посмотреть на себя по-другому, задуматься над внутренним состоянием души. Вероятно, она вела себя очень неграмотно, если такое могло случиться. Она решила подвергнуть себя аскезе. Совершенно отказалась от спиртного, сидела безвылазно дома в дни свободные от работы, чем доводила Ирму до полного умоисступления. Заниматься творчеством Марта тоже не могла. Ее, словно отрезало от канала, который так хорошо удалось простроить в Луксоре. И к жезлу она запретила себе прикасаться. «Надо основательно почиститься», - решила для себя Марта и стойко держалась избранного образа жизни. Она старалась больше бывать на природе, по возможности одна, и писать, если получится, только о том, что видит вокруг себя, а не о том, что таится внутри, ибо там далеко не все было благополучно и требовало серьезного осмысления и очищения.
Она часто звонила Оленьке, и очень сблизилась с ней в последнее время. Ей казалось, что Оленька сильно грустит. Что-то мучает ее, кроме исчезновения Валентина, и, может быть, даже больше, чем само отсутствие мужа, какая-то грустная мысль гложет изнутри и не дает покоя. Но время откровенностей еще, видимо, не наступило для них: Марта не настаивала, а Оленька страдала молча.
Весна обнаруживала свое присутствие все больше и настойчивее. Проселочные дороги открылись, с них, наконец, сошел весь снег. Ирма позвонила Марте и сказала недовольным голосом: «Ты, кажется, просила отвезти тебя в Тарусу? Я что, должна валяться у тебя в ногах? Ты собираешься ехать в конце концов или ты уже передумала? А может быть, тебя кто-нибудь уже свозил?» «Я с большим удовольствием, - сказала Марта радостно, - только можно мы возьмем с собой одну мою хорошую знакомую, ей надо купить детские вещи и пряжу. Она ждет ребеночка». «Какая-нибудь твоя очередная сестра по разуму? - Подозрительно спросила Ирма, - вы всю дорогу станете обсуждать свой духовный рост, а я должна все это выслушивать и терпеть». «Нет, это жена Валентина. Она очень спокойная женщина и совершенно не навязчивая». «Хорошо, - милостиво согласилась Ирма, - так уж и быть, бери, если ты не можешь без благотворительных акций. Твой инстинкт стада меня просто потрясает».
День поездки выдался пасмурный и влажный. Настроение у всех троих женщин было подстать погоде – меланхоличное и чуточку сонное. Ирма, против ожидания, взяла с Оленькой любезный и ласковый тон. Чуточку даже опекунский. Это удивило и обрадовало Марту. Она очень боялась, что присутствие незнакомой женщины вызовет у Ирмы напряжение и неприязнь, что, безусловно, смутит Оленьку.
Марта очень любила Тарусу, с ее ветхими, покосившимися домишками, словно скатывающимися с горы, весь ее совершенно русский дух, которым она была пропитана от грязных улочек до самых крыш домов. Неспешное движение Оки под высоким крутым берегом. На ее улицах можно было встретить лица самые разнообразные: интеллигентные, простоватые и совершенно бессмысленные, озабоченные лишь тем, где и на что купить вожделенную бутылку водки, чтобы тот час же распить ее «на троих» в ближайшей замызганной подворотне. Это было пристанище многих русских диссидентов и великих талантов. Городок этот вызывал у нее одновременно чувства нежности и жалости, здесь хотелось остаться навсегда или немедленно убежать отсюда, куда глаза глядят.
Проезжая мимо одного из таких домиков, который, казалось, вот-вот развалится, подуй ветер чуть посильнее, Оленька с грустью сказала: «Тут Валя жил с мамой в детстве, мы с ним приезжали сюда, так, побродить. Он скучал по Тарусе и очень любил этот городок». Глаза ее увлажнились. «Я не знала, что он из Тарусы, - удивилась Марта, - я думала, он родился на Украине». «Он там учился. А мама здесь и умерла. Совсем еще молодая была, чуть больше сорока пяти лет».
Ирма сказала, что цель ее поездки промышленная закупка яиц, так как скоро приедет дочь, а она обожает эклеры. Женщины зашли в Универмаг, на первом этаже которого был продовольственный отдел, Ирма покорна встала в длинную очередь за вожделенными яйцами, а Марта с Оленькой поднялись на второй этаж. Будущая мама стала присматривать нехитрую детскую амуницию: пеленки, распашонки, ползунки. «Вы не торопитесь, Оля, я уверена, что Вам всего натащат. И потом, говорят, что заранее покупать, плохая примета. Я не верю, конечно, все это чистый вздор, но Вы ведь еще даже не знаете, кто у Вас родится и какого цвета брать вещички. Вы кого хотите? Мальчика или девочку?» «У меня будет мальчик, уверена. Валя так сказал». Она отвернулась, пытаясь скрыть от Марты невольные слезы.
«Вас что-то мучает, Оленька? Я понимаю, Валентин Иванович пропал, но это ведь не окончательный приговор, все может еще случиться». «Зачем я лгу? – Подумала она про себя, - ведь просил меня Антон. Какая же я скверная баба!» Марта умолкла. Оленька купила несколько мотков шерсти разного цвета, и они вышли на улицу, предупредив Ирму, что придут через полчаса к машине. «Не торопитесь, - мученическим голосом сказала Ирма, - яйца считать – дело хлопотное и долгое. Все берут по несколько десятков».
Марта с Оленькой пошли на берег Оки. Ледоход уже прошел. Но изредка река еще приносила откуда-то отдельные большие и маленькие льдины, словно пытаясь избавиться поскорее от остатков своего ледяного панциря. «Марта, я должна сказать Вам одну вещь, которая мучает меня. Вполне возможно, что Вы не захотите больше со мной разговаривать, но я должна, - опять повторила она это слово с некоторым нажимом и голос ее слегка дрогнул. – Мне кажется, что не Валентин отец этого ребенка. Мы полгода были вместе и… никогда ничего не было, но один раз, только один, поверьте, я сорвалась. После Новогоднего вечера в отделе. И сразу… понимаете… я думаю, что тогда это и случилось… и по времени все совпадает. Вы меня призираете теперь?» «Господи, ну что ты говоришь такое, Оля! – Марта неожиданно для себя перешла вдруг «на ты», - какое право я имею тебя призирать, бедная ты моя. Как же ты мучаешься! А Валентин знал об этом?» «Я хотела ему рассказать, но все не решалась. Откладывала, потом он уехал… Думала: вернется – расскажу… А он не вернулся. Может быть, поэтому? Узнал что-нибудь и остался там. У наших ведь языки длинные, все всё знают друг про друга, мог кто-нибудь сболтнуть ему, что я… Меня так терзает все это, места себе не нахожу. Подло я с ним поступила. Он должен был знать. Имел право. У меня такой мрак на душе». «Ты не мучайся и не изводи себя. Я уверена, что Валентин принял бы правильное решение и поступил бы точно так же, как поступил. Ты ведь не любишь… того человека? Вы все равно не могли быть вместе, как я понимаю? Он женат?» Оленька кивнула. «Ты абсолютно права. Все так и было. И все же я обязана была рассказать ему правду. Не хорошо жизнь начинать со лжи». Они пошли к машине, где уже ждала их Ирма со стопкой яйцеклеток на переднем сидении.
После этого разговора отношения Марты и Оленьки приобрели несколько иную тональность, они стали еще ближе друг к другу, словно эта тайна породнила их. Марта начала понемногу приобщать Оленьку к азам эзотерических знаний, и та охотно слушала старшую подругу, задавала грамотные вопросы и брала почитать кое-какие книги.
Эта поездка в Тарусу, вообще сказалось на Марте очень благотворно, она, словно почистилась, продышалась свежим приокским воздухом. Напиталась весной, с ее надеждами на обновление, которая чувствовалась во всей природе. Ей снова захотелось вернуться к творчеству, написать что-нибудь мягкое, весеннее, может быть, даже чуточку грустное. Марта достала свои большие листинги с перфорациями по бокам и уселась поработать с удовольствием, со вкусом, с наслаждением. Как оказывается здорово творить! Писать о чем угодно, но писать! Непременно писать! «Пусть, кто хочет обзывает это графоманией, слово помолом, - говорила сама себе Марта, - Какая мне разница? Я – творю, следовательно, я – существую!»

Апрель в Тарусе.

Больным обиженным ребенком
В сердцах капризничал апрель.
Озябший лес – в рисунке тонком
Невысохшая акварель.

Настырный ветер рвался в щели
Так, словно замышлял грабеж.
Сорока хохлилась на ели:
«Весенний день, а не похож».

Уже с утра мостился вечер
Занять партерные места,
Казалось мне, что будет вечен
Цвет парусины и холста.

Бросала абажура феска
На стол угодливую тень,
А на окошке занавеска
Вздыхала нервно целый день.

Как много дел, но праздны руки!
Я не свожу с апреля глаз:
Вон крыша в снежном архалуке,
Готовом рухнуть, хоть сейчас;

В сосульках лестница у стенки,
Ивняк грустит – по грудь в воде;
А льдинки в лужах, словно гренки
На малсяной сковороде.

Снег накипью ржавел в овраге,
К реке цепочкой волглый след,
И острый, пряный запах влаги –
Весны примета из примет!





Глава 29
Нет худа без добра. И наоборот


Гусев пил уже который день подряд. Едва заслышав голос шефа, он с проворством саламандры скрывался в недрах Горотдела. Каждый прошедший день он отмечал вздохом облегчения: «Уф, не настучала!» Наконец, Юра отыскал его у шифровальщиков. Гусев забавлял их скабрезными байками из жизни чекистов. «Скажи честно, Гусев, сколько ты можешь выпить? - спросил восхищенно Юра, - я бы помер давно». «На халяву?» - поинтересовался Гусев. Юра кивнул. «Да при хорошей закуси?» Юра икнул. «Да с чаровницами?» – Юра сглотнул слюну. «До бесконечности!» «Ладно, сконцентрируйся, тебя шеф повсюду разыскивает. Умойся, хоть, что ли…» «Царь сильно гневается? – поинтересовался, как бы ненароком Гусев, - штаны здесь снять, или он подождет?» «Иди, хоть как-нибудь. Велел из-под земли достать».
К великому счастью, как раз именно сегодня Гусев еще не успел опохмелиться. Он все уговаривал кого-нибудь помоложе сбегать для него за пивком, но добровольцы не находились, время шло, во рту был сушняк, а в голове назойливо колупалась гнусная птица перепел. Настроение у него было прескверным. После разговора с Юрой, он прижал уши и покорно поплелся к начальству, приготовившись к экзекуции, будучи в твердой уверенности, что настал для него час расплаты.
«Фу, - сказал брезгливо Виктор Павлович, помахав рукой перед собой, словно отгоняя пары алкоголя, клубившиеся вокруг Гусева. – Ну и амбре от тебя. По какому поводу пьем? Что у тебя за радость такая? Медаль что ли получил «Лучший чекист»? Или наследство теща оставила?» По вопросам шефа Гусев быстренько смекнул, что доноса на него не поступало и счел возможным немного расслабиться. «Никак нет-с, ждем-с, - решился пошутить опальный чекист, - Маманя наша, слава Богу, здоровы. Вальку жалко». – Добавил он уже не ерничая. «Это хорошо, что жалко. Ты бы лучше меня пожалел. Ладно, жалко сам знаешь где и у кого. Надо дело делать. Собирайся, поедешь в Тулу. Там ребята что-то накопали по второму тренеру. А старшего, скорее всего, тоже в связи с ним прикончили, ну, и Валентин мог на них же напороться. Вот материалы по нему, ознакомься. Завтра утром представишь свои соображения. Потом поедешь. И не вздумай там опять начать Вальку жалеть, у меня терпение может лопнуть. Медсестрой займется Юра. Он человек деликатный. Она пока ничего не подозревает, девушка она, судя по всему, наивная, доверчивая, открытая. Ее легко можно будет раскрутить умеючи. Тебя она знает, мне по должности не положено, а Юре в самый раз. Тут тонкий подход нужен, чувствую я, что знает она что-то, надо только вытащить из нее по-умному эту информацию. Она и сама может не подозревать, что ей известно нечто важное. Может, видела что, или слышала, да значения не придала. Ты как считаешь? Справится Юра?» Гусев тоскливо уставился в окно и кивнул. «А впрочем, что ты сейчас можешь считать, - усомнился Виктор Павлович в способности Гусева адекватно реагировать на его вопросы. – Иди домой, проспись и завтра, чтобы был, как огурец, только не в пупырышках». «Не, - испуганно мотнул небритой мордой Гусев, - мне домой нельзя. Я на спец. задании. Они там сейчас обе, слились в змеином экстазе, кайф ловят, что меня дома нет. Поды вымыли все, как после покойника и мебель передвинули, знают, что я этого терпеть не могу. Они меня вдвоем за пять минут так способны накрутить, что я уже вообще из запоя не выйду. Я тогда за себя не ручаюсь, могу и порешить… Нет, мне уголовщина ни к чему, я уж лучше на конспиративке высплюсь в городке. Обещаю тебе, Палыч, завтра буду, как новенький медный грош. Поверь, я для вас с Валькой расстараюсь». «Смотри, провалишь дело – выгоню к чертовой бабушке без выходного пособия». Гусев взял материалы по второму тренеру и четкой походкой направился на рабочее место.
Когда судьба много лет назад развела двух молодых лейтенантов, несших службу на маленькой пограничной заставе, она дала Гусеву более щедрый шанс сделать карьеру. Он первым поступил в Военно-дипломатическую Академию и сразу после ее окончания был направлен в Израиль в резидентуру. За год работы в Тель-Авиве он проявил себя сотрудником умным, изобретательным и беспощадным. Его можно было даже обвинить в некоторой беспринципности, но по части вербовки агентов, ему не было равных. Он блестяще говорил на иврите, мог читать на идише, немного знал арабский. Погорел он, по его мнению, на чепухе: сбил на машине пожилого хасида и скрылся с места происшествия, будучи даже не очень пьяным в общепринятом, русском, смысле этого понятия. Гусева немедленно отправили домой. Вот тут-то и начался его карьерный спуск. Он стал выпивать все чаще и чаще, а это не укрывалось от бдительных очей его разнообразных начальников и сослуживцев, и не лучшим образом отражалось на службе. Постепенно за ним закрепилась репутация забулдыги и разгильдяя. Гусев обозлился на всех и вся и махнул на себя рукой. Когда в один из Подмосковных Горотделов КГБ срочно понадобился опер со знанием идиша, Гусева с радостью перепихнули туда, дав хорошие характеристики. Хотя случай сам по себе был из ряда вон выходящий: чтобы КГБ взяло к себе на оперативную работу сотрудника из ГРУ… «Лучшее» качество Гусева, конечно же, довольно быстро и обнаружилось, но было уже поздно «пить «Боржоми». Кадровики КГБ долго еще потом плевались, не ограничивая себя в употребление матерных слов, по адресу своих коллег из ГРУ.
Виктор Павлович не так рьяно продвигался по служебной лестнице. После перехода в КГБ и окончания ВШК имени Дзержинского в его карьере не было головокружительных взлетов. Но он достиг «потолка», получив полковника, и стабильно держал планку.
Почувствовав себя вновь облеченным доверием начальства, Гусев дал себе слово больше не брать в рот ни капли спиртного и с блеском выполнить поставленную перед ним задачу. Ему уже так много лет не поручали никакого ответственного, самостоятельного дела! Он только сейчас понял, как его угнетало это обстоятельство все эти годы. Ему осточертело ходить с забинтованными руками, по которым его все время били: «Не трогай! Не лезь! Не встревай!» Он и пил-то, в основном, по этой причине, если не считать сопутствующих семейных неурядиц. Но если у мужика есть настоящее дело, то с недовольством жены он всегда может примириться.
Он вышел из кабинета шефа преображенным. Мысль о медсестре еще скреблась где-то на периферии сознания, доставляя некоторый дискомфорт. «Да, зря я с ней связался. Может, она и промолчит… Палыч, хитрый лис, наверняка знает, с кем она спит, потому так и миндальничает с ней. Ладно, пусть Юрик попыхтит. Флаг ему в руки и перо в задницу. А мы займемся караимом. Пусть даже ныне покойным».
Он поехал в городок на одну из квартир, принадлежащих их ведомству. Выпил бутылку «Жигулевского» исключительно по реанимационным соображениям и лег спать. Проснувшись через три часа, Гусев принял душ, чисто побрился и сел знакомиться с материалами, которые собрали тульские коллеги.
Закончив читать досье на второго тренера, он был уже твердо убежден, что в Туле ему делать нечего. «Не в Тулу надо ехать, а в Литву», - сказал он сам себе и отправился в Горотдел.

Марта возвращалась домой после «суток». Она думала о том, что скоро должен был приехать Антон, и не могла разобраться в своих чувствах: радовало ее это или беспокоило. Марта уже плотно вошла в прежний ритм жизни, и ей казалось, что он ее абсолютно устраивает. Ей было страшно кардинально менять что-то в своем привычном мирке. Ее развод приближался, но со временем он начинал казаться ей все менее реальным. Их отношения с мужем разлаживались постепенно, в течение последних десяти лет, и Марта успела привыкнуть к существующему порядку вещей. Ей никто особенно не мешал жить так, как она считает нужным, не совал носа в ее дела и интересы, не контролировал, куда она пошла и во сколько вернулась. Заботы о семейном очаге тоже были не обременительны в виду его почти полного отсутствия. Словом, она была полностью предоставлена самой себе, и, будучи личностью самодостаточной, думала, что жить подобным образом в ее, уже далеко не юном возрасте, удобно и замечательно.
С Антоном все будет иначе, Марта отдавала себе в этом отчет. Ей придется расстаться со многими своими удобными привычками, придется немалое время притираться друг к другу, считаться с интересами Антона, и более того, они, скорее всего, выйдут на первый план. Она уже выстроила себе систему приоритетов, и ей было жаль ее менять. Марта прекрасно понимала еще и то, что ни Антон, ни она не ослеплены безумной страстью, которая могла бы, хоть отчасти, объяснить их желание соединить свои судьбы. Антону нужен был якорь в жизни. И якорь этот он видел именно в ней. «Мужчины вообще устроены очень странно. – Думала Марта, - у них все должно лежать строго по карманам: тут пропуск на службу, тут партбилет, тут носовой платок, а тут спокойная семейная жизнь, которую обеспечивает мудрая жена. В этом случае они могут полностью сконцентрировать свой интерес на работе или на своем хобби».
В глубине души Марта понимала, что их судьбами распоряжаются сейчас Владыки Кармы, и ничего с этим поделать нельзя: задолжали – расплатитесь. Их с Антоном несло друг к другу двумя мощными встречными течениями. Несло не одно уже воплощение. Но прежде, чем они соединятся, им нужно было развязать другие кармические узлы, каждому свой.
Из подъезда вышел Федя с Пушком, и сухо поздоровавшись, хотел величественно пойти мимо, но не удержался и спросил: «Откуда ты плетешься в такую рань?» «Вестимо, с дежурства, Федя, откуда же еще?» «Ты на сутки что ли уходила? А кто же от тебя ночью выходил? Часа в два?» «Господь с тобой! Это тебе, верно, приснилось. У меня никого нет». Марта испугалась не на шутку, вспомнив происки Гусева. «Да точно я тебе говорю. Пушок залаял, я посмотрел в «глазок», парень молодой вышел, закрыл дверь своим ключом, с портфелем». «Может, сын приезжал? Но он бы мне позвонил или дождался, ему же известно мое расписание». «Что я, сына твоего не знаю? – Обиделся искренне Федя, - уж как-нибудь, за столько лет… Ты, это, осторожно входи в квартиру. Может, милицию вызвать?» «Пойдем со мной, Федя, пожалуйста, - умоляла Марта соседа. Ей стало по-настоящему страшно, - вдруг там еще кто-нибудь есть?» Тут она вспомнила про жезл, и внутри у нее все похолодело. «Подожди, Пушок писанет, и я с тобой поднимусь».
Марта осторожно вставила ключ в свой нехитрый замок, он повернулся чуточку легче, чем всегда, словно кто-то смазал механизм замка машинным маслом, но это ей могло вполне показаться со страха. «Давай ключ у меня возьмем разводной или молоток», - бубнил за спиной Федя, но Марта отрицательно покачала головой и тихо нажала на ручку двери, которая открылась даже не скрипнув, как обычно. Они втроем вошли в квартиру. «Ищи, Пушок, - приказал Федя, - здесь чужой!» Пушок кинулся в комнату и стал бегать, обнюхивая пол. Федя тоже втянул носом воздух, но ничего не унюхал. Пушок крутился вокруг письменного стола и тихонечко поскуливал. «Посмотри, ничего не пропало? – Распорядился Федя со знанием дела. – Деньги проверь». Марта оглядела комнату, но ничего не обычного не заметила. Все было на своих местах. «Жезл! Как проверить при Феде? - Свербило в голове Марты, - придется потерпеть, пока он уйдет». Они обошли всю квартиру, Пушок настойчиво возвращался к письменному столу и поднимал переднюю лапку, в знак того, что искать нужно тут. «Ладно, вроде все в порядке. Мы пойдем догуливать, - сказал Федя, - а ты все проверь, я на обратном пути к тебе еще загляну». «Спасибо тебе большое, Федя, что бы я без тебя делала!» Федя расцвел при этих словах соседки и важно сказал: «На меня ты всегда можешь положиться. Я всю жизнь начеку».
Жезл был на своем месте. Марта вздохнула с большим облегчением. «Но что же они все-таки искали? – Думала она, - может, его и искали, только не сообразили, что он в футляре от калейдоскопа? Нет, эти бы сообразили! Простачков нашла! Видимо, их интересует что-то еще. Но что?» Марта вернулась к письменному столу. Проверила все ящики, но ничего подозрительного так и не заметила. На туалетном столике, где стоял ее любимый сфинкс, было не мало пыли, так как Марта уже несколько дней ленилась убраться в квартире. Она обнаружила, что сфинкса определенно кто-то брал в руки, так как узенькая чистая полоска есть рядом с ним. Буквально миллиметровая. На протертом полированном дереве ее бы и заметно не было, но на пыльном, Марте все же удалось ее разглядеть. «Значит, действительно, что-то они у меня ищут! Или просто проверяют. Господи, когда же они оставят меня в покое? Оказывается, лениться убирать в квартире иногда бывает очень полезно. Так бы я могла усомниться, что Феде все это не приснилось. Как же теперь жить-то одной в доме? Страшно! Это, вероятно, опять Гусев. Хотя Федя сказал «молодой человек», значит, их там несколько… А вдруг они опять придут? Интересно, как далеко они способны зайти? Надо собаку завести что ли… Вроде Фединого Пушка. Невзрачный, а умный какой! Хоть лаять начнет, если кто будет дверь ночью отпирать. Надо замок сменить. Сегодня же. Скорее бы Антон приезжал!».

Юра Судкевич отнес микропленку в фотолабораторию и стал ждать результатов проявки. Он два раза сфотографировал египетский дневник Марты, так как знал, что хозяйки не будет дома всю ночь и спешить ему абсолютно некуда. Он как-то очень легко и быстро его обнаружил в самом верхнем ящике письменного стола, на нем лежало несколько листочков, исписанных стихами, даже рыться особенно не пришлось. Его никто и не прятал. Юра страшно обрадовался своей находке. Он скопировал дневник и аккуратно положил его обратно под листочки. Сфинкса же взял в руки исключительно из природного любопытства. «Занятная вещица. Старинная, должно быть, не подделка какая-нибудь! И стоит, вероятно, не дешево. Откуда это у мадам? Сама она купить столь дорогую вещь не могла, но фигурка сфинкса явно привезена из Египта. Когда? В этот раз? Или он давно у нее? Такое тоже может быть. Интересно, где у него голова? Не так-то просто лишить головы каменного сфинкса». Юра сфотографировал и сфинкса несколько раз во всевозможных ракурсах, даже вид снизу. Особенно его заинтересовала подпись на дне статуэтки.
Наконец, пленки были проявлены и отпечатки сделаны. Юра просмотрел их, глаза его поползли под аккуратный чубчик, и он помчался опрометью в кабинет начальника. Из дневника Марты Виктор Павлович и Юра узнали много, но поняли очень мало. «Что ж, - задумчиво проговорил шеф, - вот теперь можно с ней побеседовать. Вызывай ее завтра к себе. Послушаем, что она скажет по этому поводу. Это очень интересно, но похоже на фантастический роман или навязчивый бред. Ясно только одно: она точно знает, что случилось с Валентином. Секта там что ли какая, в Луксоре этом? Придется связываться с резидентурой или самим туда отправляться. Но это решать не нам. А мы сначала поговорит с товарищем Васильевой Алиной Петровной».
Марта провела кошмарную ночь. Она поминутно просыпалась, ей все казалось, что кто-то вставляет ключ в замок. Наконец, она не выдержала и решила принять примитивные меры предосторожности, которые видела однажды в каком-то дурацком детективе. Она поставила на ручку двери пустую молочную бутылку, и мера эта дала ей возможность спокойно проспать два часа.
Проснулась она очень рано, еще не было шести. Лежать без сна в постели не имело смысла. За окнами уже было довольно светло, и Марта решила себя чем-нибудь занять, чтобы отвлечься от глупых мыслей. Ночные страхи немного поблекли при дневном свете. Утро было солнечным и веселым. Она открыла ящик письменного стола и все поняла: тот, кто приходил к ней прошлой ночью в дом, нашел искомое. Вне всякого сомнения, ее дневник прочитан. Марта похолодела и начала перечитывать свои луксорские записи, пытаясь поставить себя на место человека, который не причастен к мистике. Возможно ли понять весь потаенный смысл текста? До какой степени он похож на правду? Все имена обозначены только первыми буквами. Подземный Храм в Луксоре описан довольно подробно, но как найти его? Обряд вознесения выглядит очень фантастически, и все сакральные знания, переданные чоханом можно вполне принять за бред сумасшедшей тетки. В блокноте было больше стихотворных текстов, чем записей реальных событий, и это ее несколько успокоило. “Счастье еще, что я не успела описать прощание с Валентином, последний с ним разговор у него в номере, и как мы с Антоном получили жезл у чохана. Это значит, что про самое главное им не известно ничего. Скорее всего, их интересует, главным образом, то, что случилось с их сотрудником. Куда он исчез? Гусев ведь меня именно об этом и спрашивал. Что ж, по крайней мере, наша беседа с представителями органов Государственной Безопасности не будет для меня неожиданностью! Это уже кое-что. Не станут же они проверять меня на детекторе лжи? Эту процедуру я, конечно, не выдержу с честью. Эмоции мои слишком напряжены. Да и с электроникой я не в ладах. Компьютер у меня вечно дает сбои, радиотелефон вышибает, если я пишу рядом с ним, лампочки часто перегорают, лопаются прямо. Выдаст он меня, как пить даст, выдаст! Но выбора у меня нет. Хорошо бы отсидеться сегодня где-нибудь, чтобы хоть чуточку собраться с мыслями, но где? У родителей? Не хочется их понапрасну тревожить. У Ирмы? Придется ей все объяснять, а это мне делать нельзя. Она же допросит почище КГБ, с пристрастием, с особо изощренными пытками. Напрошусь-ка я к Оленьке. Ей можно сказать всю правду о моем положении. Ну, не всю, конечно, но, по крайней мере, не врать слишком много. С ней можно даже посоветоваться, она же из их системы, хоть и из бухгалтерии, но может что-нибудь подсказать”.
Марта оставила на автоответчике сообщение Антону, чтобы он не волновался, если будет звонить: “Я на дежурстве, позвони завтра, целую, Марта”. Эта информация годилась для любых ушей и ничего конкретного не содержала. Будучи почти в полной уверенности, что телефон ее прослушивается, она не стала звонить Оленьке, а просто пошла к ней, купив печенья и торт.
Марта не знала, следят за ней или уже нет, но как это проверить? Опыта в подобных делах она не имела никакого. Бог сжалился над ней, когда она выходила с покупками из магазина, в него вошла Оленька. Они искренне обрадовались друг другу и расцеловались. “А я решила купить что-нибудь к чаю и хотела к тебе пойти, - сказала радостно Оленька, - как замечательно, что я тебя встретила!” “Я уже все купила, может, пойдем к тебе? Хочешь, погуляем немного, беременным женщинам это необходимо. Сегодня утро такое солнечное! Пойдем на карьер? Там уже подсохло, можно на бревнышке посидеть”. Оленька с радостью согласилась, и они пошли по тропинке через лесок.
Женщины нашли поваленную огромную сосну и расположились на ней, подстелив пластиковые пакеты. Они с наслаждением подставили лица яркому солнышку, и некоторое время сидели молча. “Марта, ты для меня загадка, - сказала вдруг Оленька, - иногда мне кажется, что ты совсем обыкновенная, как я, как все остальные, но когда ты начинаешь мне рассказывать всякие умные вещи, я чувствую, что у тебя есть какая-то важная тайна. Я права?” “Что ты, Оленька, это совсем не тайна, просто я знаю несколько больше, чем ты. Вероятно, мое воплощение намного старше твоего, оттого тебе так и кажется. Я иногда чувствую себя рядом с тобой древней старушкой". “Странно, ты ведь закончила Литинститут, стихи пишешь, а я ни одного твоего стихотворения даже не читала. Мне кажется, что в творчестве люди раскрываются лучше, чем просто в обыденных разговорах. Ты не могла бы мне что-нибудь прочесть про себя? Может быть, я стану лучше понимать тебя?” “Хорошо, я прочту тебе один стишок, который меня полностью характеризует. По крайней мере, я такой была в твоем возрасте. Сейчас я о себе уже стихов не пишу. Не интересна я себе. Стишок называется:

 “Это я”

Лень всего важней и выше –
Год не мою пол.
Паучок по кличке Тиша
Паутинку сплел.
А замурзанная кошка
Принесла мыша.
Нет вина, еды не крошки,
Денег не гроша.
Но словцо твое “Обида”
Для слезливых дур!
Не подать бы только вида –
Карих глаз прищур.
Ну их к черту! Кошки, мышки,
Мусор, пауки!
“Ты обиделась, малышка?”
“Дохну от тоски!
 Злюсь, реву, кусаю локти,
 До бела бешусь,
 Нервно обгрызаю ногти,
 По углам мечусь!”
“Ты обиделась, малышка!”-
Мне глядят в лицо…
“Нет, “обида” – это слишком
 Мелкое словцо!”

Оленька звонко рассмеялась: “Марта, ты же работаешь в больнице, у тебя всегда чисто в доме”. “Это благоприобретенное свойство. Понимаешь, у меня каждое утро кофе на плиту убегает, а у медсестры такого не должно быть. Значит, кофе сбегает у поэта, но поэт никогда бы не стал сразу после этого события мыть плиту, и моет ее исключительно медсестра. Вот так и живу! Сплошное раздвоение личности!” – Марта тоже рассмеялась. “Почитай еще что-нибудь, - попросила Оленька. - Мне нравится тебя слушать, у тебя голос такой, как у актрисы”. “Да, я и не помню почти ничего на память, так, старье всякое, даже стыдно читать, - сказала Марта, словно оправдываясь, - ты не поверишь, я чужих стихов знаю – массу, а свои почти не помню. А голос… Меня бабушка когда-то к сцене готовила, хотела, чтобы я пошла по ее стопам, но я, как представила, что каждый вечер должна говорить одни и те же слова, да еще чужие… И отказалась наотрез. Мне даже роль однажды предлагали, глухонемой девушки в фильме “Казаки”, но я сказала, что меня можно совсем не показывать, но слова, чтоб были!”
Эти посиделки на весеннем солнышке совсем успокоили Марту, и она приняла решение не прятаться от судьбы. “Пусть вызывают, все равно это случится рано или поздно, так, зачем же оттягивать такое неприятное событие?”





Глава 30
Коварство кармы


Последнюю неделю перед защитой диссертации Антон спал не более четырех часов в сутки. “Как ты выдерживаешь такой напряг? – Изумлялся его сосед по комнате в общежитии, молдаванин Сергей, - я бы уже давно свихнулся от недосыпа, а ты, как огурчик”. Антон действительно чувствовал необычайный прилив сил, его работоспособность просто потрясала шефа. Он довел до ума несколько своих последних расчетов, выдал “на гора” несметное количество руды в виде свежих идей и методов их реализации. Обычно теоретиков мало интересует методология, не царское это дело. Для этого существуют экспериментаторы. Но Антон любил посмотреть на научную проблему и с точки зрения ее конкретного приложения.
Шеф все еще питал надежу, что его драгоценный сотрудник передумает уезжать из Красноярска, до него доползли слухи, что у Антона не лады с молодой женой и дело, вроде бы, даже дошло до развода. Он прельщал его всевозможными благами и заманчивыми предложениями. “После защиты поедем с тобой в Штаты на симпозиум, - сообщил Антону шеф за два дня до ученого Совета, - докладывать будешь ты, мне некогда писаниной заниматься. Я квартиру получаю, надо все отделать, мебель купить, жена меня заездила. Кстати, о птичках, моя однокомнатная квартира остается за мной, если хочешь, можешь выкупить в рассрочку. О цене договоримся. Сколько можно по общежитиям околачиваться? Ты ведь уже не студент”. Антон отмалчивался по большей части на эти щедрые пряничные россыпи, и только говорил неопределенно: “Посмотрим, мне еще надо со своими делами разобраться в Москве”.
Накануне защиты шеф пошел в лобовую атаку, спросив: “Так, ты едешь в Штаты или нет? Надо же заявку подавать. Включать тебя? Что ты ни мычишь, ни телишься?” Антон был вынужден откровенно рассказать ему о своей семейной ситуации, но больше всего шеф был сражен известием, что Антон сразу же собирается жениться на другой женщине. “Ну, ты даешь! Решил третий раз наступить на одни и те же грабли, трижды бледнолицый брат мой? Что ж, мне никогда твоя молодка не нравилась, хотя я ее и в глаза не видел ни разу. А, может, эта поумнее окажется, подумает о твоей научной карьере? Или она тоже за Москву зубами держится?” “Мы об этом еще не говорили. И ей, и мне надо прежде решить свои проблемы, а уж когда выйдем на свободу с чистой совестью, тогда и планы можно строить. Хотелось бы завтра сделать так, чтобы одной головной болью стало меньше. А потом у меня развод, и я обязательно должен быть в столице. Так что, поехать в Штаты не получится, хотя и заманчиво очень. Мне бы лучше командировку в Москву выписать”. Шеф вздохнул и согласился.
Антон намеренно не стал сообщать Марте дату защиты диссертации. “Вдруг сорвется что-нибудь? Всякое бывает. Заболеет оппонент, защиту перенесут, ну, и вообще, чтоб не сглазить. Лучше потом порадовать, когда все уже будет позади”, - думал он, набирая номер ее телефона. Побеседовав с автоответчиком, Антон разочарованно положил трубку. Ему очень хотелось услышать веселый, приветливый голос Марты, просто послушать его модуляции, поговорив хотя бы о погоде. Антон вздохнул и решил сегодня лечь спать пораньше.
Защита прошла блестяще, ни одного черного шара. Такое не часто бывало в их Институте, где столько зубров и злопыхателей существовали множество лет при большой науке. Потом, как полагается, был скромный банкет в столовой, с тостами, пожеланиями дальнейших научных успехов и тому подобное. Директор Института спросил Антона: “А что же Ваша жена не приехала? Уж по такому случаю могла бы присутствовать. Успехи мужа надо поддерживать и всячески приветствовать. Передайте ей мои поздравления и огорчения, что не имел счастья ее здесь видеть”.
На следующий день Антон позвонил Марте и сообщил ей радостную новость. Она искренне его поздравила, но он уловил в ее голосе нечто такое, что его обеспокоило. Словно Марта старалась изо всех сил скрыть от него какую-то тревогу. “У тебя точно все в порядке? Ты ничего не хочешь мне рассказать?” – Спросил Антон озабоченно. “У меня все в полном порядке. Пожалуйста не волнуйся, приедешь, обо всем поговорим. Новости есть, конечно, но они вполне терпят. По телефону не интересно рассказывать. Я вообще ненавижу разговаривать, когда не вижу лица. Приезжай поскорее, когда тебя ждать?” “Приеду уже свободным человеком. Сегодня пойду покупать билет”.
После разговора с Мартой Антон помедлил несколько секунд и набрал номер своей жены.
К телефону долго никто не подходил, потом он услышал запыхавшийся голос тещи, и хотел было положить трубку, но передумал и поздоровался. “Добрый вечер, это Антон говорит, как поживаете?” На другом конце провода вдруг заструился такой мед, что Антону показалось, будто телефонная трубка приклеилась к его уху. “У нас все довольно скучно. Хвастаться нечем. Ты же знаешь, как скромно мы теперь живем после смерти Павла Александровича! Не можем себе позволить абсолютно ничего, даже в самом необходимом приходится ограничиваться. – Теща всхлипнула, но спохватилась и сказала, - твоей жены нет дома. Она еще на работе. А что нового у тебя? Когда ты собираешься приехать?” Антона удивило, что она сделала нажим на слове “жены”, а не назвала дочь по имени, как она это делала все последнее время, после их решения развестись. “У меня все идет нормально, вчера защитился. Вы передайте, что я приеду прямо в день развода и приду сразу в ЗАГС, пусть она не волнуется. Я обязательно буду”. “Ну, зачем же сразу в ЗАГС? – всполошилась теща, - приезжай пораньше, что у тебя дома что ли нет? Мы ведь не чужие. Тебе должны зарплату прибавить после защиты, быть повнимательнее, а то тебя могут облапошить. У нас один защитился и полгода не шел в отдел кадров, потерял кучу денег. Имей в виду, сейчас столько непорядочных людей кругом! Приезжай, мы будем тебя ждать”.
Антон совершенно обалдел от такого тона. Так теща с ним разговаривала едва ли не в первый раз в жизни. “Что-то тут не то, - подумал он озадаченно, - что-то тут сильно не то. Ладно, разберемся на месте. Не нравится мне все это”.
Антон появился в ЗАГСе за полчаса до назначенного времени. Жены еще не было. Он сел на жесткий стул в коридоре и стал ждать.
Он просидел битый час, но жена его так и не появилась. Раздосадованный, Антон попросил разрешения позвонить, чтобы узнать, в чем причина отсутствия “истицы”. Секретарь милостиво разрешила ему воспользоваться их служебным телефоном, не преминув намекнуть, что это “против правил”… Сразу же ответила жена и сообщила слабым голосом, что она простудилась и у нее температура. “Приезжай домой, мы все обсудим, мне трудно говорить по телефону”. Она поторопилась повесить трубку. Антон пошел к заведующей ЗАГСом и спросил, что ему делать в создавшейся ситуации. Женщина оглядела его внимательно с головы до ног и спросила, кто подавал на развод. “Жена, - ответил Антон, - но в данный момент у нее температура и она не смогла приехать. Можно нам сделать еще один заход через несколько дней, когда она поправится”. Антон говорил очень любезно и им позволили прийти через неделю. Он пошел к дверям кабинета, но потом вдруг повернулся и спросил: “Простите, а Вы не окажете мне еще одну любезность? Дело в том, что я не москвич, мне, возможно, придется уехать в ближайшие дни. Я могу оставить заявление, чтобы нас развели в мое отсутствие?” “Можете, - со вздохом согласилась заведующая, - пишите”. Антон оставил заявление и поехал к жене.
Теща кинулась к Антону на шею в пароксизме материнских чувств. “Антошик! Как хорошо, что ты приехал! Тебя сам Бог послал! Твоя девочка заболела, у нее только что был врач и выписал кучу рецептов, - теща потрясла для убедительности в воздухе упомянутой кучей, - а в доме совсем нет денег, я даже в аптеку не могу сходить, и еды никакой…” Антон достал бумажник, и достал оттуда деньги, наугад не считая. Он протянул их теще, и они мгновенно исчезли в недрах ее объемистого кошелька. Глаза ее засияли сатанинским блеском и она заворковала: “Иди же скорее к ней, она тебя так ждет! А я помчалась в аптеку и за продуктами”.
Антон постучал в закрытую дверь их комнаты, и услышав слабое “Заходи”, вошел. Жена лежала в постели и действительно была несколько бледна. Он сел на стул рядом с кроватью и спросил с искренней тревогой в голосе: “Что с тобой?” “Ноги промочила. Сапоги порвались, - ответила она дрожащим голосом, - ну, как дела? Мама сказала, что ты защитился, я рада за тебя. Какие планы на будущее?” “Не знаю пока. Шеф хотел, чтобы я поехал в Штаты на конференцию с докладом по моей тематике, но я не смог из-за нашего развода. Там, кажется, намечается долгосрочное сотрудничество, возможно, мне предложат контракт, а что у тебя нового?” “Рваные сапоги и больше ничего, - краски начали постепенно возвращаться на ее лицо после того, как она услышала про Штаты. – А где мама?” “Отправилась в аптеку и за продуктами”. “У нас же нет денег…” “Есть, - ответил Антон коротко, ничего не объясняя. – Я был в ЗАГСе и перенес развод на неделю. Ты не против?” “Против, - ответила она, и на ее фиалковые глаза навернулись слезинки. Ей это очень шло, - я не дам тебе развод, я была такая дура, прости меня!” Она взяла Антона за руку и с силой притянула к себе на постель. От неожиданности Антон упал на кровать прямо со стулом. Жена нежно поцеловала его в ухо, зная, как безотказно действовала на него всегда эта ласка. Кровь прилила Антону в голову, и он с наслаждением вдохнул родной и милый запах ее волос, которым столько раз бредил по ночам. “Иди ко мне, - сказала жена и начала ловкими пальчиками быстро расстегивать его рубашку, а потом брюки, - я ужасно тебя хочу, я так соскучилась! Я даже готова поехать с тобой в твой противный Красноярск” Антон закрыл глаза и перестал сопротивляться ее настойчивым ласкам. В этот момент раздался телефонный звонок, вернувший Антона к действительности. “Я подойду, - сказал он, - вдруг что-нибудь важное”. “Я сама, - жена проворно выпорхнула из-под одеяла в прозрачной батистовой ночной рубашке и поцеловав его еще раз в ухо направилась к телефону, - ты пока раздевайся”.
Антон услышал, как она сказала кому-то: “Я сейчас занята, нет, не звони мне, я сама тебе позвоню”. Он встал и начал медленно застегивать рубашку и тщательно заправлять ее в брюки. Он прекрасно понимал, включившимся уже разумом, что не благородно пользоваться ситуацией, в которую жизненные обстоятельства загнали этих женщины. Никакой любви здесь уже нет. Его хотят откровенно использовать и все опять начнется с начала. Голос разума уже возобладал в нем над сопением тела. Антон усмехнулся, подумав над превратностями судьбы: еще несколько месяцев назад, он не задумываясь, отдал бы за эту минуту весь остаток своей жизни. Как он молил об этом друидских богов! И те, со свойственным им коварством, ответили на его мольбу. Но просьба и ее исполнение совсем немного разминулись во времени.
“Ты еще не лег? – спросила удивленно и чуточку раздосадовано жена, - ты же слышал, что я тебя хочу!” “А я тебя не хочу, - ответил он тихо, но твердо. – Прости, у меня уже есть другая женщина…” “И ты хочешь сказать, что любишь ее так же, как меня? – Спросила жена с вызовом. – Ни за что не поверю!” “Не знаю, я не сравнивал, вы слишком разные, потому и чувство мое, естественно, совсем другое. Мне пора. Я оставил в ЗАГСе заявление, что не возражаю, чтобы нас развели в мое отсутствие. Я могу больше не появиться. Прощай. Желаю тебе счастья”.
Антон поехал на Юго-Западную и купил билет до городка на ближайший автобус.
“Боже мой! В каких плотных тенетах держит тело нашу бедную душу, - думал Антон, сидя у окна автобуса и глядя на первую травку, робко проклюнувшуюся из земли, - я уже готов был забыть все – свою миссию, Марту, просьбу Валентина. Как же мне жить теперь? Разве я достоин носить мантию Препоясанного? Видел бы меня сейчас Иерарх! Господи, помоги мне, укрепи, направь! Марта, Марта, спаси меня от меня самого! Как же я посмотрю тебе в глаза! Какую пирамиду духа могу я построить на таком шатком основании?” Измучавшись, Антон уснул и открыл глаза только, когда автобус прибыл на конечную остановку. Он вышел на площадь и поискал глазами телефон. “Алло!” Голос Марты был очень грустный, бесцветный, словно не ее. “Марта, я приехал. В магазин зайти нужно? Может быть, что-нибудь купить по дороге?” “Ничего не надо. Приходи скорее домой!” От этого, произнесенного ей слова “домой” с души Антона, как будто схлынула вся чернота и накипь. “Действительно домой! Теперь это мой дом. Спасибо тебе, Марта, ты сказала именно то, что я хотел услышать, и ничего больше”.
“Господи! – Всплеснула руками Марта, открывая Антону дверь, - одни глазищи остались! Проходи скорее, у меня ужин уже готов, сейчас я тебя буду кормить. Ты когда приехал? Поди, не ел ничего целый день?” “По-моему сегодня утром, - отозвался Антон, счастливо улыбаясь, - по крайней мере, так написано в билете, но мне кажется, что я за сегодняшний день прожил еще одну жизнь, и не самую лучшую. Ты тоже похудела. Как ты тут без меня плохо жила? Рассказывай”. “Сначала ты. Отчитайся мне во всех подробностях, как прошла твоя защита. Мне все интересно, хотя я далека от науки, но постараюсь понять. Какие вопросы задавали, какие отзывы были, все до последнего словечка. Слышишь, ничего не пропускай”. Она даже не спросила его о разводе, словно ее это абсолютно не интересовало. Антон ел и рассказывал, Марта слушала его и думала: “Как же ты измучился, бедный. Чем же мне помочь тебе? Я и сама себя потеряла. Ничего, как-нибудь все образуется, придет в норму, мы должны быть стойкими, нам понадобится много сил”.
Постепенно Антон пришел в себя. Все, что произошло сегодня утром начало казаться ему кошмарным сном, словно это произошло не с ним, голос его окреп, он повеселел и приободрился. Понемногу он начал замечать, что и в Марте произошли какие-то перемены. Она, словно потускнела, не стало прежнего света в глазах, хотя и старалась изо всех сил говорить веселым голосом, но было видно, что это дается ей с трудом. “Как Ольга, - спросил Антон, чтобы немного отвлечь ее от грустных мыслей, - хорошо себя чувствует?” Марта рассказала ему подробно о своих отношениях с Оленькой, и об их разговоре в Тарусе на берегу Оки. Антон стал вдруг очень серьезным. “Валентин знал, что это не его ребенок. Но просил меня стать его воспитателем. Мы еще поговорим с тобой об этом. А Оле надо сказать, что она должна перестать мучиться на этот счет. Пусть успокоится и думает только о ребенке. Мало ли ошибок совершаем мы в жизни!” Он отвернулся и замолчал. Марта опять ни о чем не спросила. Они так осторожно относились друг к другу, так боялись причинить лишнюю, случайную боль! Ведь и так все понятно, к чему лишние подробности. Единственное, что они могли сейчас сделать друг для друга – это помочь душам залечить прежние раны, а такая помощь может быть и молчаливой.
Антон сжал руку Марты и сказал, глядя ей прямо в глаза: “Мы скоро уедем отсюда. Я знаю, куда мы перенесем огонь и где совершим обряд. Мы сделаем это на Алтае. Надо только уговорить Ольгу поехать с нами. Я уже все обдумал. Я знаю это место”. Глаза Марты вдруг засветились прежним огнем, она улыбнулась радостно и счастливо. “Скорее бы, я так тут без тебя устала…”

Антон с Мартой лежали на диване, тесно прижавшись друг к другу и смотрели телевизор. Им было совершенно не важно, что там показывают, им просто надо было быть все время рядом, чувствовать взаимную поддержку, душевное и физическое тепло. Они боялись, что стоит им отойти друг от друга, хотя бы на метр, их настигнет что-то неотвратимое и страшное, с чем в одиночку они справиться не смогут, только вдвоем.
Неожиданно они услышали, что в замке повернулся ключ и кто-то вошел в прихожую. Марта сильно вздрогнула: “Это опять они! Но ведь…” Она не договорила, дверь комнаты распахнулась и вошел Максим. “Прошу прощенья, - церемонно кланяясь сказал он, - никак не ожидал, что застану здесь столь интимную атмосферу. А ты не теряешь времени даром, могу я с тобой поговорить?” “Говори, - сказала Марта, чувствуя, как в ней поднялась темная волна гнева и холодной волной затопила разум, - у меня нет секретов от моего мужа. Через три дня мы с тобой разводимся, и я выхожу замуж за этого человека”. “Я пойду, пожалуй, варить макароны, - сказал Антон, чтобы как-то разрядить неловкую ситуацию, - что-то кушать хочется, у нас есть сыр, милая?” Он поднялся с дивана и отправился на кухню. Максим сел, обвел взглядом комнату и спросил: “Сколько мальчику лет?” “Да, побольше, чем твоей девочке, - парировала Марта, не в силах справиться с эмоциями, - почему ты считаешь возможным открывать дверь своим ключом? Мог бы предупредить”. “Я пока еще здесь прописан и это официально мой дом”, - ответил Максим. Марта заметила, что губы у него слегка дрожат и руки он прятал в карманах куртки. “Что тебе от меня угодно? – спросила она, чуть повежливее, - по-моему мы обо всем договорились?” “Ты не боишься, что через три месяца начнешь бить посуду об его голову, ты же такая нервная”. – Продолжил Максим, не отвечая на прямой вопрос Марты. “Будь я такая нервная, какой ты меня считаешь, мы бы давно уже ели из консервных банок, а пили из бумажных стаканчиков. Если мне не изменяет память, я не разбила о твою голову ни одной тарелки, хотя имела для этого все основания. И все же, ты мне не ответил, что тебя сюда привело?” “Машина оформлена на тебя. Я бы очень просил сделать дарственную на мое имя. Ты не против, надеюсь?” “Ничуть. Встретимся завтра в девять утра у нотариуса. А теперь, ступай, пожалуйста, ты нам мешаешь, - она опять почувствовала раздражение и замолчала. – Да, а ты собираешься выписываться?” – Вспомнила вдруг Марта. “Видишь ли, я сейчас покупаю квартиру, как только будут оформлены документы, я выпишусь, обещаю”. “Сколько это может продлиться? Мне может понадобиться прописать Антона. Не могу же я устроить тут общежитие из своих мужей”, - голос Марты постепенно набирал силу. В этот момент в комнату заглянул Антон и спросил медовым голосом: “Милая, а где у нас специи? Я что-то забыл”. Марта осеклась, ей стало вдруг ужасно неловко, что Антон застал ее в таком вздрюченном состоянии. Максим встал и распрощался, пожав Антону руку. Марте показалось, что он бросил на него сочувственный взгляд. “До свидания, - сказала она миролюбиво, - до следующего воплощения. К сожалению, мы еще встретимся. Не удалось нам развязать наши кармические узлы”. “Ты теперь так куртуазно выражаешься, я прямо немею!” – сказал Максим на прощанье.
После ухода мужа с Мартой случилась настоящая истерика, Антон никак не мог ее успокоить. Насильно он заставил Марту одеться потеплее и повел гулять, несмотря на поздний час. Она шла и все всхлипывала, говоря: “Ну, почему, почему я так на него всегда реагирую! Он – единственный человек на всем белом свете, способный довести меня до нервного срыва за одну минуту! Ты можешь себе представить, бывало, я в прекрасном настроении, читаю какую-нибудь замечательную книгу или пишу, или пришел кто-нибудь из подруг, мы болтаем, смеемся, но стоит мне услышать, как он вставляет ключ в дверь, меня словно подменяют. Я уже готова его убить! А разговаривать спокойно мы с ним вообще давно уже не можем! Что же было между нами такое? Кто бы мне показал? Может быть, я могла бы изменить что-то в наших будущих отношениях. Но я ничего не понимаю! Ничего! Прости меня, дорогой”. Марта прижалась к плечу Антона, и он почувствовал, как она дрожит всем телом. Ему стало бесконечно жаль ее, но он ничем не мог ей помочь, кроме, как утешить словами. “Ты непременно должна в этом разобраться, ведь вы когда-то любили друг друга…” “Безусловно. Мы поженились очень рано по бешенной любви, и длилась она лет пять. А потом, более пятнадцати лет мы изводили друг друга, день за днем, час за часом. Словно мстили за что-то, стараясь сделать побольнее”. “Ты напиши об этом, может быть, когда твои эмоции выплеснутся на бумагу, тебе станет легче?” “Могу себе представить, какой негатив будет в этом стихотворении!” – усмехнулась Марта. “Иногда негатив тоже полезно выпустить на волю, зачем его носить в своей душе?” “У моего любимого Марселя Пруста я однажды прочитала выражение, которое меня потрясло: “болевой мираж”, я тогда стихотворение написала об этом, и получилось оно очень страшное, больное… сейчас найду”. Марта порылась в “лапописях” на подоконнике и подала Антону немного уже пожелтевший лист бумаги. Он был весь испещрен правками, исчиркан чернилами разного цвета. «Прости, надо было переписать, но ты поймешь».

Мой верный неусыпный страж,
В ночи моей ночник,
Не боль, а болевой мираж –
Я вечный твой должник.

Клянусь, тут нечему болеть!
Зачем сиделка мне?
Тут все истрачено – не треть,
Заплачено втройне.

Ценою всех моих пропаж
Забыться дай во сне.
Твой отвратителен кураж,
Мы не сошлись в цене?

Так ноет бывшая рука,
Отрезанный плавник,
Страдают болью двойника,
Но где он, мой двойник?

Опять в паноптикум вояж,
Который год подряд,
Где боли восковой муляж –
Любимый экспонат?

Весь морфий, опиум, наркоз,
Забвения трава
Не избавляют нас от слез,
И боль – всегда права.

При королеве юный паж –
Темна в очах вода,
В них бьется болевой мираж,
В них плещется беда.

При короле вернейший раб,
При нем, кинжал и яд.
И все ж, над королевой слаб
Он совершить обряд…

И мне казалось: эту блажь
Я вырвала тогда,
Сожгла, но болевой мираж
Остался навсегда…





Глава 31
Где голова сфинкса?


Утром Марта отправилась к нотариусу. “Может быть, мне пойти с тобой? – предложил Антон, - тебе будет спокойнее”. “Нет, спасибо, милый, я должна, наконец, научиться себя сдерживать. Нельзя давать себе так распускаться. Обещаю, я буду держать себя в руках”. “А у нас есть пластилин, - спросил Антон, уже закрывая за Мартой дверь, - хотя бы немного?” “Был где-то, еще малюткин, посмотри в нижнем ящике письменного стола”, - она чмокнула Антона в щеку и убежала.
Визит к нотариусу прошел, против ожидания, довольно спокойно. Они оформили дарственную на машину и на гараж. “Странно, женщина, - сказал Марте нотариус, - я что-то не пойму, а Вы-то с чем остаетесь?” “Он оставляет нам с сыном двухкомнатную квартиру, обещает, что не будет на нее претендовать”. “Ему там и так не на что особенно рассчитывать, у вас слишком маленький метраж”. “Бог с ним, пусть берет все, что хочет!” – Сказала Марта, махнув рукой. “Вы бы о сыне подумали”, - обратился он к Максиму. “Это она должна была подумать о сыне! – Возразил Максим чуточку надменно, - ей захотелось красивой жизни!” “Мне захотелось нормальной жизни, человеческой!” - Огрызнулась Марта и прикусила язык, вспомнив, что обещала Антону сдерживать себя, елико возможно. Они вместе вышли на улицу, и муж спросил, как ни в чем не бывало: “Ты не знаешь, где сейчас Максимовы?” “Ирма здесь, а Павел пока в Ферми Лабе”. “Да, вот еще что, я бы хотел забрать свои препринты, все же это научные труды, пусть не фундаментальные, но там столько лет научных поисков, методики и результаты экспериментов… только без посторонних. Твой… друг выходит куда-нибудь из дому? Позвони, когда его не будет, не хотелось бы, чтобы ты устраивала мне при нем сцены”. Марта кивнула и пошла быстро домой. Ей очень хотелось сказать ему в ответ: “Что же ты поторопился вывезти сначала все, что подороже, а препринты забыл?” Но она благоразумно промолчала.
Антон открыл дверь и ни о чем не спросил, только посмотрел на нее очень внимательно. “У меня для тебя сюрприз, - загадочно произнес он, когда она разулась и сняла куртку, - только ты не смейся, пожалуйста, я давно уже ничего не лепил, получилось немного несимметрично, и потом, я не знаю, что там было на самом деле, может быть, овен… Это, так, шутка, я ее потом отлеплю, пройди в комнату, сядь на диван и закрой глаза. Я скажу, когда можно будет их открыть”.
Марта добросовестно выполнила все предписания, села на диван и зажмурилась, хотя ее распирало от смеха и от любопытства. Она слышала, как Антон что-то принес из кухни и поставил перед ней, вероятно, табурет, потом он пошел в другую комнату и принес еще что-то, через минуту он, наконец, произнес торжественным голосом: “Готово! Можно!” Марта открыла глаза и обомлела. Перед ней действительно стоял табурет, на котором была постелена льняная салфетка серо-коричневого тона с тремя иероглифами: синим, красным и зеленым. На ней красовался ее сфинкс, которому Антон ловко слепил голову из пластилина, а на шее у него висел массивный серебряный браслет с очень крупным скарабеем, искусно вырезанным из бледно-голубой бирюзы. “Это мой свадебный подарок, - торжественно произнес Антон, - пусть он хранит тебя от бед и невзгод!” Он улыбался, счастливый своей выдумкой. Но постепенно улыбка сошла с его губ, он посмотрел на Марту и испугался. В ее лице не было ни кровинки, она подняла на Антона глаза, полные ужаса и боли. “Что с тобой? Тебе не хорошо?” – Воскликнул он. Марта не отвечала. Скорее всего она даже не слышала его, она словно впала в ступор. Чья-то могущественная рука в этот миг разорвала плотную завесу времени перед ее взором.

Сетереп, старший сын Верховного Жреца, сидел на подушках на алебастровой ступеньке-скамеечке с невысокой спинкой в зале, стены, пол и потолок которого были расписаны бледными красками. Сюжеты фресок носили весьма фривольное содержание, тут были изображены, в основном, обнаженные тела женщин всех цветов кожи в самых эротических позах. Четыре двери окаймляли прозрачные изразцы, а над ними по верблюжье-коричневому грунту красовались иероглифы: красные, синие, зеленые.
Сетереп был очень хорош собой. У него были изящные руки и ступни ног, крупный, прекрасной лепки, череп, не скрытый в данный момент париком, брови симметрично подведены, а линии глаз от верхних век удлинялись к самым вискам. Он, вероятно, был слегка близорук, глаза его словно заволакивала легкая дымка, и он немного щурился, глядя на Ниру, распростертую перед ним ничком, ладонями и лбом прижавшись к полу.
Сетереп, облаченный в белую полотняную одежду высокопоставленного египтянина, с обнаженными руками, украшенными браслетами из финифти, казался ей полубогом. Нира осмелилась поднять глаза до уровня его пестрого плоеного воротника, и увидела, висящий у него на груди на плоской цепочке, сплетенной из золота и тростника оберег, то был защитный скарабей, вырезанный из бледно-голубой бирюзы, которой так славился всегда Египет. Нира слушала его красивый, бархатный голос и ничего не понимала, ибо от страха не могла отделить одно слово от другого. Сетереп звонко щелкнул пальцами, в залу, тихо ступая босыми ногами, вошли две прислужницы, подняли Ниру с пола и увели с собой.
Так она оказалась в числе наложниц похотливого Сетерепа. Нира была мавританка. Когда-то, еще в раннем детстве, их с братом вывезли с Маврикия и продали в рабство одному знатному римлянину из свиты императора Адриана. Всю свою сознательную жизнь Нира прожила в Верхнем Египте, и считала его почти своей родиной. Вместе с ней сюда привезли ее дядю и тетку с их семьями. Нира и ее брат были сиротами. Дядя перенял у кого-то новую веру, и стал ее истово исповедовать, научив тому же и всю свою семью. “Христиане”, называли они себя, но молились своему Богу тайно, в катакомбах.
Молодой хозяин и его рабыня полюбили друг друга. Брат Ниры вскоре погиб, а возлюбленный вернулся в Рим, к себе на родину. Нира осталась одна с младенцем на руках. Сетереп вскоре перекупил ее у управляющего прежнего хозяина для своего гарема.
Прислужницы отвели Ниру в просторное помещение с мраморным бассейном, окруженным легкими колоннами, откуда открывался великолепный вид в сад, на диковинные деревья и ажурные беседки. Она хотела спросить о своем сыне, но побоялась навлечь на него беду. “Скорее всего тетя присмотрит за ним. Я надеюсь…” Нира покорно позволила прислужницам вымыть свое тело и волосы в ароматных водах бассейна. Затем ее обильно умастили благовониями и одели в одежду из тончайшей шелковой ткани, которая целиком выставляла все формы на всеобщее обозрение. Сквозь этот шелк можно было свободно видеть ее маленькие крепкие груди, покатые плечи и округлые бедра. Тело ее было совершенным от природы, и она напоминала изящную статуэтку из эбенового дерева. Даже прислужницы пришли в восхищение от ее экзотической красоты, но она только загадочно улыбнулась в ответ и опустила глаза, как это делают люди низкого звания, когда считают, что их незаслуженно возносят.
Самой Нире уже давно ни до чего не было дела. После гибели брата и отъезда возлюбленного, она стала походить на холодную черную луну, в момент, когда земля полностью закрывает ее на небосклоне от солнца, не давая возможности отражать его свет. Ей остался только ее новый Бог, по имени Христос, к которому она все это время истово обращалась с мольбами о крохотном сынишке. Был ли у нее выбор, когда ее поместили в гарем? Наверное, был – петля, яд, воды Нила, кишащие крокодилами… Остановила ее лишь мысль о сыне, и никакая другая.
Нире отвели место в гареме, и она припрятала там свой нехитрый узелок, которой принесла с собой из прежнего своего жилища. В нем не было ничего особенно ценного, только небольшая фигурка сфинкса, подаренная ей братом, да кинжал, которым его закололи. Нира даже не стала смывать с него кровь любимого брата и потому хранила орудие убийства, как самую дорогую реликвию. Она решила заколоть себя, если будет совсем невыносимо. Господь простит ее и поймет. Он присмотрит за ее младенцем, разве он не промысел Божий? Нира спрятала кинжал в своей постели, и придумала, как закрепить его в своих роскошных густых волосах, взяв с сбой, если будет необходимо. Он был совсем небольшим, к тому же лезвие его искусно пряталось в рукоятку, выскакивая лишь при нажатии на потайную кнопку, находящуюся под не ограненным рубином. Несколько дней подряд она с тревогой ожидала наступления ночи, но о ней словно забыли. Ее никто не трогал, и она понемногу начала успокаиваться. Потом у нее начались месячные, а когда закончились, прислужницы в гареме донесли об этом Сетерепу. В эту же ночь ее доставили к нему. Нира успела спрятать кинжал, помолилась про себя и покорно пошла в хозяйские покои. Она и не подозревала, что туда уже был доставлен ее драгоценный сфинкс. Сетереп прочитал надпись на дне статуэтки и гневно воскликнул: “Она еще и христианка! Что ж, это ценно в двойне. Уж я придумаю, как ее унизить”.
Нире приказали снять с себя всю одежду, она распласталась обнаженная на полу перед скамеечкой Сетерепа, покорно ожидая его приказаний. Он смотрел на нее с некоторой брезгливостью, затем позвал евнуха и приказал ему ввести жезл, усыпанный острыми, ограненными драгоценными камнями ей во влагалище. Адская боль пронзила ее до самых недр, но она даже не застонала. Сетереп извлек из складок своей одежды фигурку сфинкса и положил на ладонь. “Ты христианка? - спросил он, и лицо его исказила гримаса отвращения, - отвечай!” Нира молча кивнула головой. Сетереп в гневе швырнул статуэтку на каменный пол, что было силы. Головка сфинкса откололась и закатилась под его ложе.
Сетереп жестом отправил евнуха прочь, взяв у него окровавленный жезл, и начал приближаться к ней. Нира поняла, что час ее смерти настал. Она ловким движением, присущим лишь женщинам ее племени, выхватила из волос кинжал и нажала на камень, вделанный в рукоятку. Лезвие мгновенно совершенно бесшумно выскочило наружу. Сетереп, ослепленный гневом и вожделением ничего не заметил. Он сопя навалился на нее, и вдруг почувствовал, что прямо в сердце ему вошло острое узкое лезвие кинжала. Сетереп обмяк и тело его осело у ног наложницы.
На Ниру неожиданно снизошло удивительное спокойствие. Она подобрала с пола фигурку сфинкса, но найти отколовшуюся головку так и не смогла. Нира намеренно не спешила, зная, что это никого не удивит, и никто не осмелится потревожить господина во время такого занятия, как развлечение с наложницей. Она перетащила тело Сетерепа поближе к его ложу, на скользком каменном полу это оказалось совсем не так сложно сделать, затерла кровавый след своей одеждой и засунула ее в большую фарфоровую вазу, стоящую в самом углу. Нира не стала вынимать кинжал из груди Сетерепа, так как на нем были иероглифы с именем его владельца, убийцы ее брата.
Она пробыла в покоях господина положенное время, потом осторожно выглянула из дверного проема в коридор. Чернокожий раб мирно спал у входа, обняв секиру. Нира осторожно вынырнула из спальни и крадучись прошла по темному проходу по направлению к помещениям, где жили евнухи. Ее никто не видел, да и трудно было бы разглядеть в темноте черную кошку. Она прислушалась и остановилась у тех дверей, откуда доносился могучий храп. Проникнув бесшумно в комнату, она схватила одежду спящего евнуха, аккуратно сложенную возле ложа, и его парик, затем, выскользнув в коридор, переоделась как можно быстрее и легко побежала в сад. Словно сам Господь хранил Ниру в эту страшную ночь. Она никем незамеченная прибежала в дом тетки и рассказала о случившемся. Взяв сына, Нира вместе со своим дядей отправилась к его друзьям христианам, которые продержав ее с ребенком несколько дней у себя, затем тайно переправили в Копт, где она прожила остаток своей короткой жизни в катакомбах христианской церкви.

Все усилия Антона привести Марту в чувство были бесполезны. Он давал ей нюхать нашатырный спирт, массировал жизненно важные точки между большим и указательным пальцами, тряс ее, но она находилась в состоянии такого глубокого транса, что не реагировала ни на что. Тогда он вспомнил по жезл Великой Матери. Достав его из коробки, Антон вложил жезл Марте в руки. Прошло несколько минут, и она открыла глаза. “Где я? – Спросила Марта слабым голосом, - что со мной было?” Антон заварил крепкий свежий чай, добавил туда немного Кагора, и стал с ложечки поить им Марту. Постепенно краски вернулись на ее лицо, руки потеплели и она смогла говорить. Рассказав Антону все, что видела, Марта спросила: “Сколько же я… пробыла там?” “Слава Богу, не долго, всего минут десять. Но я так испугался! Что же вызвало у тебя такую реакцию?” “Голова сфинкса и скарабей, - ответила Марта. – Может быть, по отдельности они бы и не привели к таким ассоциациям, но вместе… Я вдруг вспомнила все так отчетливо. Это было ужасно. Все тело у меня болит, словно меня били палками изо всех сил”. “Как же я тебя оставлю в таком состоянии, - закручинился Антон, - я звонил в ЗАГС, мне сказали, что жена приходила и подписала все документы о разводе. Я должен поехать и получить свидетельство о расторжении брака. Хотел завтра, а теперь даже не знаю, как быть”. “Поезжай спокойно, не надо обо мне волноваться. Все уже прошло. Честное слово, милый”.
Антон уехал первым автобусом, и обещал сразу же вернуться. Марта, проводив его, вспомнила просьбу мужа о препринтах. Она выгрузила их из тумбочки посудного шкафа, где они копились в течение двадцати с лишним лет, и сложила аккуратными стопками на полу в прихожей, подстелив газеты. В десять утра она позвонила Максиму на работу и сказала, что он может забрать свое научное наследие. Он пообещал заехать в обеденный перерыв. “Только не позже. Антон приедет трехчасовым автобусом, если ты не хочешь с ним пересечься, то приезжай побыстрее”. “Конечно, конечно, - пробормотал Максим, - я тебе очень признателен”.
После пережитого накануне сильного потрясения Марта испытывала еще некоторую дрожь в ногах и легкое головокружение. Она взяла книжку и легла на диван в ожидании Максима. Зная, что ему свойственно вечно опаздывать, она уже заранее начала раздражаться. “Опять придется ждать его весь день, потом явится не во время и обвинит меня во всех смертных грехах” – накачивала себя Марта. Но Максим приехал, как и обещал, в обед, и это ее насторожило еще больше. Он привез огромный немецкий чемодан военных времен и стал укладывать в него препринты. Марта ушла в комнату, чтобы ему не мешать и крикнула оттуда: “Будешь уходить, оставь ключи, теперь здесь нет абсолютно ничего твоего”. Он пошел к машине с набитым чемоданом и сказал: “Дверь не запирай, я сейчас вернусь, у меня к тебе есть еще небольшое дельце”. “Сколько можно испытывать мое терпение, - подумала Марта, но ничего ему не ответила, - уйдет он когда-нибудь из моей жизни или нет!” Муж вернулся еще с одним чемоданом, гораздо больших размеров. “Я бы хотел поделить библиотеку, будет несправедливо, если все книги достанутся тебе. Я возьму только свои любимые: Платонова, Пастернака, Набокова, ну, и еще что-нибудь”. Ненависть затопила все существо Марты, она, как ужаленная подскочила с дивана, забыв про слабость и недомогание. “С какой стати? Ты, кажется, забыл, что библиотеку собирал еще мой отец?” “Но ведь и я покупал что-то, подписывался, ты не можешь этого отрицать”, - ответил спокойно Максим и решительно направился к книжным полкам. Марта вдруг увидела, что на туалетном столике лежит нож Антона, видимо, он ваял им голову сфинкса. Это был небольшой охотничий нож, у которого лезвие убиралось в рукоятку, а выбрасывалось, нажатием на кнопку. Марта схватила его и сжала так, что костяшки пальцев побелели, Максим услышал за спиной странный щелчок и обернулся. Жена шла на него с искаженным от ярости лицом и шипела: “Если ты сделаешь еще один шаг к книжному шкафу, я тебя прирежу и рука у меня не дрогнет. Сколько можно вывозить отсюда? Ты и так оставил почти одни стены!” В глазах и в голосе ее Максим уловил нечто такое, что заставила его остановиться. Он поверил, что она может его заколоть этим безобидным довольно хлипким ножичком, китайского производства. Максим попятился и пролепетал: “Хорошо, хорошо, успокойся, книги – дело наживное, положи, пожалуйста, нож”. Марта вдруг словно увидела себя со стороны. В ее уме мгновенно промелькнули картины вчерашнего видения, заколотый Сетереп, лежащий в луже крови у ее ног. Она вздрогнула и с силой отшвырнула нож от себя. Он упал в угол и рукоятка со звоном отскочила от лезвия.
Максим быстро схватил пустой чемодан, швырнул ключи на тумбочку в прихожей и с проворством полевой мышки юркнул за дверь, оставив ее открытой. Марта, совершенно обессилив, с трудом дотащилась до дивана и обрушилась на него со словами: “Господи! Неужели я свободна? Я свободна! Меду нами больше нет той ужасной старой кармы, которая привязывала нас друг к другу столько веков! И он свободен. Какое облегчение!” Она положила голову на подушку и мгновенно уснула крепким, спокойным сном, даже забыв запереть входную дверь.
Проснулась она от поцелуя Антона. Он радостно улыбался и говорил: “Спит, как сурок, дверь настежь, а если бы тебя украли? Ты бы даже не почувствовала!” “О, дорогой, ты мог бы на этом неплохо заработать! Они бы умаялись платить тебе деньги, чтобы ты поскорее забрал меня обратно!” Она засмеялась весело и счастливо. “Что же тут все-таки произошло в мое отсутствие, - спросил Антон, - могу я узнать?” “Решительно ничего существенного, - ответила Марта спокойным голосом, - просто приходил Васильев и забрал свои научные труды. Он оставил ключи, душка! Нет, правда, он совсем не такой уж плохой человек. Дай Бог ему счастья с Машей. Хочется думать, что у них все будет хорошо”. “Хочется, - повторил Антон и его взгляд упал на разломившейся пополам нож в углу комнаты, - а почему нож там валяется?” “Я училась метать дротики!” “Ну и как? Успешно?” “Как видишь, - вздохнула Марта и спокойно улыбнулась Антону. – Есть хочешь?” «Нам сегодня надо обязательно сходить к Оле, - сказал Антон, - надо ее успокоить и поговорить о поездке на Алтай».

В квартире Оленьки они застали некоторый беспорядок, а хозяйку в слезах. «Господи! Куда бы уехать отсюда! – Оленька кинулась на шею Марте, - почему они так плохо думают о Вале? Ведь он столько лет в органах! Безупречная репутация, Афганистан, контузия, столько серьезных заданий выполнил! Все перевернули в доме вверх дном. Искали улики, не остался ли он работать на чужую разведку. Спрашивали, есть ли ценности, сколько денег оставил семье? Посмотрели сберкнижку. Даже соседей опрашивали. Стыдно-то как, мне же с ними жить! Спрашивали меня, не наблюдала ли я изменений в психике, политических взглядах, убеждениях? Сил моих нет! Прямо жить не хочется!» Антон с Мартой успокоили Оленьку, на сколько это было в их силах, Марта помогла ей привести квартиру в относительный порядок. Сама она в это время все думала: «Почему же они меня до сих пор не вызывали? Ждут, когда я буду к этому совершенно не готова? Я и правда про них забыла совсем, а как видно, зря. Думаю, что моя очередь еще наступит, и, вероятно, очень скоро».
Вернувшись домой, Марта сказала Антону: «Чем больше я живу на свете, тем больше жалею, что нельзя навсегда остаться ребенком. Хотя бы в душе. У взрослых очень грязные игры. Мне не хочется в них играть. Сколько они еще будут терзать бедную Оленьку?» «Столько, сколько сочтут нужным, - ответил Антон и вздохнул, - да, Валентин и не подозревает, какие тут версии разрабатывает родное ведомство на его счет. Хотя, я думаю, он это предвидел. Странно, что он нее принял надлежащих мер. Может быть, я ошибаюсь…» «Ты не возражаешь, если я немножечко попишу? Мне пришла в голову одна мысь», - пошутила Марта, но глаза ее были серьезны. «Конечно!» - поспешил ответить Антон, но посмотрел на Марту с нескрываемой тревогой.

Есть страна, где в неведенье детские души живут,
Изумляя, меняется мир, и игрушечны судьбы,
Где дороги в тугой, неразъемный не скручены жгут,
Где к ответу не тянут жестокие, грозные судьи.

Где не имут тоски и печали к священным местам,
Где земля на качается за перекрестком позора,
И не носят цветов к пораженья пустым площадям,
Над которыми ветер гоняет слова приговора.

Закоулки отчаянья, горьких потерь тупики
На коротком пути на встают верстовыми столбами.
Искушений, соблазнов пока что пустеют силки
И не шепчут в ночи заклинаний сухими губами.

Где земных платежей не назначен безжалостный срок,
На грабеж и разор отдается любая возможность,
И где выбор еще не настиг, как двуострый клинок,
Самой верной мечты не исчерпана власть и надежность.

Где сердец золотой ни на грош не растрачен запас,
Доброты и любви безгранично даруется милость…
Дай мне Бог хоть один, хоть один только час –
В то стране, где еще ничего не свершилось!

Пока Марта трудилась над стихотворением, Виктор Павлович и Юра Судкевич тщательно разрабатывали схему беседы с ней.
«Имей в виду, - Виктор Павлович назидательно поднял вверх указательный палец, - ни какой самодеятельности. Мы с генералом все обсудили, упаси тебя Бог, отсебятиной заниматься. Он и так не хотел давать разрешение на мероприятие «Д». Залезть в дом без веских оснований – подставиться будь здоров! Обсудили план беседы, и будь добр от него не отступать». «Есть, товарищ полковник, я все понял». «И оденься попроще, ты у нас парень симпатичный, обаятельный, вот, на этом и сыграй. Она женщина умная, тонкая, стихи пишет, со вкусом одевается. Учти все это». «Хорошо бы ее на детекторе…» - закинул удочку Юра. «Ни-ни! – замахал руками Виктор Павлович, - законом это не предусмотрено. Голова тебе на что? Чекист ты или нет? Интуиции должна работать, понял?» «Так точно, товарищ полковник!»





Глава 32
Как волка ни корми…


Гусев ехал в Литву. Он уже несколько дней не брал в рот ни грамма спиртного. Будучи от природы наделен большим запасом здоровья, он чувствовал, как постепенно его мозг очищается, просветляется, изгоняя алкогольную зависимость. Память, притупившаяся было от постоянных обильных возлияний, прояснялась тоже, открывая пласт за пластом. Гусев прекрасно понимал всю сложность и серьезность своего задания, и в настоящий момент он был необычайно собран, сосредоточившись на его выполнении. «Если это действительно то, что я подозреваю, за это любого могли убить, не задумываясь!»
Он не стал делиться даже с Виктором Павловичем своими догадками. «Разве меня воспринимают теперь всерьез? Если все выложить, то непременно найдут кого-нибудь помоложе для этого дела, кто на хорошем счету у начальства, карьериста какого-нибудь. А что он поймет в этих хитросплетениях? Тут такие знания нужны! Всей подоплеки, всей проблемы в целом. Да, и то вряд ли, кто-нибудь справится с этим делом так, как я, - размышлял он, лежа на второй полке купейного вагона. – Слишком давно я с этим связан! Не одну бессонную ночь провел, ломая голову, как во всем разобраться?»
Гусев начал выстраивать логические цепочки, и постепенно понял, как ему показалось, весь скрытую подоплеку той истории, что случилась в Луксоре. У них имелись среди караимов свои осведомители, и та информация, которую он от них получил, напугала его не на шутку. Ему было уже к данному моменту прекрасно известно, кем на самом деле являлся Михаил и какова истинная цель его поездки в Луксор. «Если Валентин вышел на их след, то его должны были убрать. Едва ли он сам успел ясно понять, во что ввязался. И совершенно не важно, кто конкретно мог это сделать. Мы или они».
Гусев стал вспоминать свою работу в Израиле. Как они тогда хотели его перевербовать! Какие горы золотые сулили ему, молодому сотруднику советской резиндентуры! Они считали его наполовину своим, да какое там наполовину! По их меркам и законам он был самый, что ни на есть свой, на все сто процентов! Много воды утекло с тех пор! За эти годы дипломатические отношения с Израилем прерывались и возобновлялись, но ему сейчас казалось, что все это было совсем недавно. Когда он прибыл к месту службы, и начал трудиться скромным секретарем при посольстве, ему очень хотелось подробно разобраться не только в общественно-политическом и экономическом положении страны, но и постичь ее культуру, узнать религиозные традиции, исторические корни. Даже то, что составляло суть всех догм и ритуалов, но в большей степени интересовало его тогда таинственное, закрытое великое учение, называемое «Каббала». Он честно пытался продраться в свое время через ее сложную структуру. Жаль, что терпения у него тогда не хватило, да и времени тоже. Разве можно освоить Каббалу за один год, как бы охотно ее перед тобой не открывали? Но и того, что он понял, хватило ровно на то, чтобы раз и навсегда уяснить себе: не каждому это учение по зубам. «Кто же тогда вытолкнул мне под колеса того несчастного хасида? Они или наши? Кому я больше там мешал? Кто хотел, чтобы меня отправили домой и лишили всякой возможности продвижения по службе? Думаю, что никогда уже не узнаю об этом. Да, и какая разница мне теперь? Остался год до выслуги. Можно идти на пенсию. Нет, я еще повоюю!»
Когда Гусев впервые услышал мысль о богоизбранности еврейского народа, ему очень захотелось понять весь глубинный смысл этой идеи. К кому он тогда только не приставал с этим вопросом! Что же за миссия такая у этого племени? В чем ее суть? И отчего же Бог не потрудился сообщить, о том, что положил глаз на евреев не только всем остальным народам, но даже им самим? Отчего евреи так рассеяны по миру и нигде не смогли снискать любви и уважения?
Гусева, быть может, не так сильно занимали бы подобные абстрактные проблемы, не будь у него на это веских причин личного характера. Дело в том, что он был полукровкой. Отец его женился на его матери перед самой войной. Знакомство их было романтическим и безумным с точки зрения здравого смысла. Папаша занимал в то время должность начальника НКВД одного небольшого уральского городка. Он рано овдовел, оставшись с шестилетним сыном на руках, заботу о котором делила с ним его больная астмой, престарелая матушка, сама нуждающаяся в постоянном уходе. Гусев старший был, вероятно, человек импульсивный и весьма охочий до женского пола. Куда он плыл на том пароходе, и за какие грехи привел его туда Бог, никому не дававший отчета в своем промысле, узнать теперь было сложно. Известно лишь то, что увидел там папенька прекрасную юную еврейку по имени Рахиль. Ох уж, эта Рахиль! Отчего ей опять не перебежала дорогу хромоножка Лия? Может быть, если бы обе они были там, он смог бы устоять, как всякий мужик, пасующей перед проблемой выбора? И не прельстился бы ни одной из них? Но соперниц, на беду отца, у прекрасной Рахили на том пароходе, так напоминающем Ноев Ковчег, не было. Сошла она на берег уже его женой. Они прямо с причала поехали в ЗАГС и узаконили свои отношения.
В самом начале войны отец ушел на фронт, где пробыл гораздо дольше ее официального окончания, так как служил в СМЕРШЕ. Рахиль же, родившая ему еще до его отъезда второго сына, осталась в том уральском городке дожидаться возвращения своего повелителя. Хотя матушка его была чистокровной еврейкой, Гусев всегда писал в графе «Национальность» - русский. Да, он и считал себя русским, Гусевым Владимиром Васильевичем. Маменька его тоже со времени выхода замуж писалась в паспорте Гусевой Раисой Михайловной. Не смотря на то, что внешность ее говорила сама за себя, в те времена в Советском Союзе примат материнской крови не имел решающего значения для определения национальности, Хотя и в Древней Руси еще бытовала поговорка: отцов, что псов, но о ней после 1917 года все как-то благополучно забыли.
Гусев очень смутно помнил свою мать. Вернувшись с фронта, отец изголодался по мирским удовольствиям. Положение его давало ему широкий спектр возможностей, и он ими безрассудно пользовался: любил крепко выпить, проиграть до утра в преферанс, приволокнуться за симпатичной свободной красоткой помоложе, каких после войны, в виду дефицита мужского пола, было хоть пруд пруди. Рахиль, в силу своего природного темперамента, была патологически подозрительна и ревнива. Она изводила мужа дикими сценами по всякому поводу, проверяла карманы, изучала записные книжки, обнюхивала одежду, звонила на службу и друзьям, разыскивая его, мастерски устраивала допросы и не гнушалась очными ставками. Словом, успешно пользовалась всеми приемами, бывшими на вооружении ведомства, где работал ее муж. Следствием всего этого и явился тот роковой выстрел…
Отец снова овдовел, а мальчики осиротели. Естественно, дело обставили, как несчастный случай. Сыновьям было сказано, что в дом залез грабитель, а когда мама его обнаружила, он выстрелил в нее из пистолета. Так Гусев и считал до тех пор, пока в Израиле во время вербовки его местными спец. службами ему не представили неопровержимые доказательства, что все это «липа».
Гусев старший вскоре после этой трагедии переменил место службы, уехав с семьей в Западную Украину добивать бандеровцев. Бабушки к тому времени уже не было в живых, и мальчики росли, полностью предоставленные сами себе. Старший брат Гусева стал вскоре выпивать и приворовывать, и однажды, попавшись на этом занятии, сел за решетку. Младший, Владимир, пошел, как полагалось, служить в армию, а потом поступил в военное училище погранвойск. После смерти Сталина отцу предложили уйти на пенсию, но он остался на Украине, переехав в Ровно, где работал до самой смерти инженером ЛЭП, лелея страстную мечту, чтобы младший сын пошел по его стопам.
Было время, когда Гусев стыдился материнской крови, и всячески скрывал, что она течет в его жилах. Надобно заметить, он и сам узнал об этом только при поступлении в военное училище, куда его приняли только благодаря служебному положению, которое занимал отец, с учетом его больших военных заслуг перед Родиной. Отец как-то не считал нужным раньше акцентировать на этом внимание сына. Значительно позже Гусев понял, почему ему так легко давался идиш: он прекрасно помнил как мама в раннем детстве учила его потихоньку от всех этому странному языку и пела ему на идише милые детские песенки. Потом, когда ее не стало, он все благополучно забыл, но выучил в Академии идиш и иврит с необычайной легкостью, решив специализироваться в Израиле, где поражал всех своим чистейшим произношением, воспринятым еще с молоком матери.
Чем дольше жил Гусев на свете, тем чаще он вспоминал мать и скучал по ней. Ему часто снилось ее лицо, он прекрасно помнил ее голос со специфическими модуляциями, огромные, грустные, как у овцы, чуть влажные глаза. Рахиль и была овцой Господа своего. Может, оттого и карьера его не задалась, часто думал он. Ведь для всех вышестоящих начальников он продолжал быть полукровкой. Может, и пил он оттого так сильно, что пытался заглушить в себе этот тихий, но всегда ощутимый шепот крови, который с годами становился все громче, звучал все отчетливее. Но он хотел подавить его, он не желал его слышать. «В чем же смысл жизни?» Этот вопрос начал мучить его еще в самом нежном возрасте. «Мамочка, а зачем я родился? Что я должен сделать?» - пытал маму маленький мальчик. «Это только Боженька знает, Вовенька, он тебе укажет», - отвечала она, вздыхая.
«И все-таки, в чем же наша богоизбранность?» - неожиданно подумал вдруг Гусев, впервые в жизни отождествляя себя со всей нацией своей матери. Этот вопрос на сегодняшний день он считал главным. Ему казалось, что если он найдет на него ответ, то поймет очень многое в происходящих событиях, а возможно даже сохранит свою жизнь. «Каббала! Именно там следует искать ответ. Найти бы толкового каббалиста, который не зависит от церковных догматов, от их религиозного дурмана и национальных амбиций. Он бы мне все растолковал, что и к чему? Не может тут быть все так просто и однозначно: лучшие, самые-самые. Надо напрячь свою память, покопаться в ее глубинах, как следует. Был в моей жизни такой каббалист, еще в Израиле. Но то, что сказал он мне однажды, звучало столь дико и неправдоподобно, что я решил тогда сам закрыть для себя эту тему. Навсегда. Так было проще».
Как ему хотелось все эти прожитые годы вытравить из памяти все, что он услышал тогда об истинной богоизбранности еврейского народа. Как невероятно все это выглядело! В корне меняло все представления, все привычные понятия, смешивало, сминало все догмы. Делало их абсурдными, смешными, бессмысленными.
Каббалист сказал ему тогда, что в последнем десятилетии двадцатого века должно прийти время, когда следует открыть учение, называемое «Каббала» всем народам мира. Это будет время снятия всех печатей. Время откровений. Всякий человек, не зависимо от своего вероисповедания или национальной принадлежности будет иметь право узнать, чему учит «Каббала». Ведь именно она указывает Путь к Богу. Гусев силился тогда понять, отчего евреи отвергают Иисуса, считая его учение полной ересью. Что же они отрицают и не приемлют в том знании, которое Он им нес. А когда ему объяснили, он сам ужаснулся. Истина была проста, но потрясала до самых основ все представления о христианстве и иудаизме. Евреев возмущало прежде всего то, что Иисус был объявлен единственным Сыном Божьим. Ведь по их убеждениям всякий иудей – сын Бога, ибо в зачатии ребенка участвуют всегда трое: отец, мать и Бог! В момент соития каждый иудей должен сосредоточиться, сконцентрироваться на идее Бога, на мысли о нем, а не только на процессе зачатия, и это делает их всех и каждого Его детьми. «Вы боги, и сыны Всевышнего все вы», - сказано в Священном Писании. Стало быть Иисусу евреи не могли простить именно того исключительного права, считать себя Его единственным Сыном? Но разве это Его вина? Не сами ли иудеи отказались от своего первородства, подменив его бесчисленным количеством догм и ритуалов? Шестьсот тринадцать заповедей! Кто мог их знать из простых смертных, кроме рэби? И к нему они должны обращаться за толкованием всякий раз, когда хотят сделать в жизни очередной шаг, подчиняться ему во всем, докладывать обо всех своих помыслах и поступках. Иисус видел свою миссию в том, чтобы нести учение заблудшим овцам дома Израилева: «Я пришел исполнить Закон и Пророков», - говорил Он. Религия не должна быть подменена догмой, она есть Истина, Путь и Жизнь. Фарисеи закрыли Учение, а Он желал очистить его. Вполне возможно, что в Его планы вовсе не входило посвящать в это другие народы, просвещать их. И не было оно слишком революционным. Петр же от Имени Христа из первых рук получил во сне знамение открыть это учение уже после вознесения Иисуса, когда Тот слился с Христом. Человеческая воля разделила иудаизм и христианство, чтобы властвовать над душами людей. Иисус не разрушал иудаизма, хотя евреи продолжают настаивать на этом, обвиняя Его в том, что Он предал учение отцов. Он безусловно знал Каббалу, так как учился у ессеев, она-то и была истинным смыслом всего того, чему он учил иудеев. «Мне нужен каббалист. Свободный от догм и религиозных заблуждений, - опять подумал Гусев, - именно тогда я пойму все. В том числе и то, что случилось с Валентином в Луксоре».
Размышляя обо всем этом, Гусев чувствовал, как с его души сходить постепенно вся грязь и накипь последних лет жизни, вся мерзость прожитых дней. Нечто произошло с ним в этом поезде. Сердце его словно раскрылось и потянулось к Богу. Он легко последовал голосу материнской крови, но, может быть, только выкрест, еретик от двух мировых религий и мог допустить в свою голову столь кощунственные мысли по отношению к иудаизму и христианству? Но разве Путь к Богу имеет иное название, кроме того истинного смысла, вложенного в это слово «ПУТЬ»? Разве может он носить какое-то другое имя? Причем здесь вообще национальные корни, иудаизм и христианство? Это лишь вывески, догмы, обряды, ритуалы. А чистый Путь – это самое короткое расстояние между двумя точками: сердцем человека и самим Богом. Чем больше препон и посредников на этом пути, тем труднее душе преодолеть его. Люди, зачем вы путаете праведное с грешным? Разве мало вам земной власти? Оставьте, наконец, Богу Богово.
В Литву приехал совсем другой человек, в котором от прежнего Гусева был лишь паспорт, и его лицо отдаленно напоминало фотографию в нем. И выражение глаз его было абсолютно другое. Сейчас никто из друзей, знакомых, прежних сослуживцев и даже членов семьи не узнал бы этих глаз, как и помыслов его сердца.


- Ваше имя Алина Петровна?
- Да, - ответила Марта, помедлив долю секунды, ибо всякий раз, когда ее называли по имени отчеству, она не сразу понимала, что обращаются именно к ней, так она отвыкла от его звучания. Светящиеся точки на осциллографе взметнулись и запрыгали.
- Юра крайне удивился такому поведению техники. «С чего бы это? Нервничает что ли? Не понятно, сама ведь напросилась. Самый элементарный вопрос и уже такая реакция. Прямо, как у агента иностранной разведки: под чужим именем».
 -Вам сорок четыре года?
-Да, - опять, чуть помедлив, подтвердила Марта, а в душе ужаснулась озвученной цифре – такой нереальной она выглядела. «Не может быть! Вот кошмар-то какой! Это я такой реликт?» Точки на экране опять запаниковали, отреагировав на всплеск ее эмоций.
«В чем дело, - изумился Юра, - прибор что ли барахлит? Быть того не может! Оператор проверял, все было в полном ажуре».
- Вы замужем? – задал Юра следующий невинный вопрос.
- Да, то есть, нет. «Уже не замужем. С сегодняшнего дня, - вспомнила Марта и это обстоятельство, словно бы удивило ее самое, - даже странно!» Прибор неистовствовал. Юра переживал.
- У Вас есть сын?
- Да, - ответила Марта мгновенно.
- «Слава Богу! Все в порядке! Видимо она просто волновалась поначалу, поэтому так все бурно проходило…» - с облегчением подумал Юра.
- Вы знаете Батраченоко Валентина Ивановича?
- Да.- Прибор был в полном порядке.
- Вы медсестра?
- Нет, то есть, да.- Прибор опять вел себя, как помешанный.
- Вы пишете стихи?
- Да.- Все опять было спокойно. И вдруг неожиданно внутри аппарата раздался слабый щелчок и экран погас, словно его отключили от сети. «Что с ним, - удивился Юра вслух и с подозрением воззрился на Марту. - Издевается он над нами что ли?» «Это я виновата, - сказала Марта жалобно, - от меня всякая техника дохнет». Она горестно вздохнула.
«Предупреждать надо, - подумал Юра в сердцах, - я бы поостерегся ведьме на голову датчики подключать».
В слух он произнес: «Вряд ли это Ваша вина, может, предохранитель сгорел, мы вчера с ним много работали…». «Очень жаль! Было так интересно! Может, ничего серьезного? Давайте еще раз его подключим». «Ну, уж нет! – Подумал Юра, - перебьешься!» «Давайте в другой раз», - произнес он вслух, вежливо и виновато улыбаясь и начал снимать с нее датчики. «Другого раза может и не быть, - разочарованно протянула Марта, - обидно очень, так хотелось попробовать!»
- Все в наших руках. – Многозначительно сказал Юра и подписал ей пропуск, она ушла, тепло попрощавшись.

Марта вышла из Горотдела. На улице было уже совсем темно. Тяжелый у нее сегодня выдался день. В десять утра состоялся ее развод с Максимом. Мероприятие было мало приятным, но, к счастью, не продолжительным. Их никто не уговаривал подумать еще раз над таким серьезным шагом, чего она боялась больше всего, никто не смотрел на них осуждающе или сочувственно. Просто заполнили документы, они поставили под ними свои подписи, взяли каждый свое свидетельство о расторжении брака и пошли восвояси. «Тебе куда? – спросил Максим, - могу подвезти». «Спасибо. Я сама дойду. Пока». «Счастливо, - ответил он, - если что нужно – звони, я всегда помогу». «Ага», - отозвалась Марта, даже не расслышав толком, что он сказал. Ей было немного грустно и на душе скребли кошки. «Неужели кто-то испытывает радость, оттого что большой кусок жизни выброшен на помойку? Перечеркнут, скорее даже вычеркнут. Нет, конечно, не вычеркнут, просто перевернута страница и все. Можно ли начать жизнь с чистого листа? Вряд ли. Память все равно будет оказывать тебе время от времени свои непрошеные услуги».
Антон приготовил еду, а когда она, равнодушно поковырявшись в тарелке, вышла из-за стола, сообщил: «Звонили из Горотдела КГБ. Они просили тебя прибыть к ним в пятнадцать часов. У них есть к тебе несколько вопросов по поводу исчезновения в Луксоре их сотрудника. Просили оказать любезность. Только уже больно они вежливо разговаривали. Не нравится мне все это. Я бы хотел поехать с тобой». «Ох, как не к стати это мне сегодня. Я совершенно измочаленная. Неужели нельзя было выбрать другой день? Завтра, например. Ты им не сказал, где я?» «Они не спрашивали, а я решил не посвящать их в подробности твоей частной жизни. Я был не прав?» «Ладно уж, так и быть, поеду. Пусть все неприятные события пройдут в один день. Не такое уж это большое удовольствие, чтобы его пролонгировать. А тебе не надо со мной ехать. Лучше жди меня дома. Надеюсь, меня отпустят на свободу?» «Типун тебе на язык! Что ты такое говоришь? - Антон даже перекрестился. – Возьми такси, пожалуйста, не надо на автобусе ездить, ты и так устала сегодня». «Посмотрим. А кого там спросить-то?» - Поинтересовалась Марта. «Комната номер три. Судкевич Юрий Андреевич. На вахте будет заказан пропуск. И все же ты подумай, может, возьмешь меня с собой?»
 «Конечно, я не в лучшей форме, - рассуждала Марта по дороге в город, - ну, да ничего не поделаешь, какая есть. Будь, что будет!» В Горотделе было тихо и как-то пустынно, словно никто здесь не работал сегодня, не слышно было стука пишущих машинок, разговоров, шагов, но почему-то вкусно пахло Мартиным любимым гороховым супом. «В Валином кабинете…» - подумала Марта. Ей стало очень грустно. Казалось, совсем недавно она приезжала сюда к нему на собеседование, а столько всего уже случилось за это время. «Хорошо бы не встречаться с Гусевым, уж больно он противный. Обязательно постарается отыграться за последнюю встречу. Это уж, как пить дать! Да и черт с ним!» Она постучала и приятный тенорок отозвался с той стороны одермантининой двери.
Из-за стола, где прежде сидел Валентин, поднялся молодой симпатичный оперативник, одетый в бежевый пуловер из ангорской шести, темно-коричневые брюки и такого же цвета «водолазку». Марта назвала себя, и он любезно показал ей на стул, предлагая расположиться напротив него. «А где же орудия пытки? – Подумала Марта с интересом, - испанский сапог, дыба и все такое прочее… Как-то даже обидно!» Он представился и начал задавать самые обычные вопросы по факту их пребывания в Луксоре. Она отвечала добросовестно, но коротко, стараясь не говорить ничего лишнего. Постепенно Марта успокоилась и даже несколько расслабилась. Юра поймал ее взгляд, брошенный на загадочный прибор, стоящий на соседнем столе, довольно громоздкий и весь обмотанный проводами. «Наш разговор фиксируется? – Спросила Марта, кивая на прибор, - странный у вас магнитофон». «Нет, это не магнитофон, а так называемый детектор лжи, - ответил охотно Юра, - мы вчера его пользовали, на предмет розыска одного раритета. Не успели убрать. Он Вас смущает?» «Нисколько! Интересно даже, а можно его на мне попробовать? – Неожиданно для себя произнесла Марта. – Я люблю всякие необычные эксперименты». Юра, казалось, растерялся. «Вообще, это законом не предусмотрено, да и оператора сейчас нет. Думаете с ним так просто управляться? Тут нужен специалист. Только боюсь, что сейчас ничего не получится без хозяина. Но если Вам так хочется, можно попробовать его поискать. Давайте сделаем вот что: мы пойдем с Вами перекусим чего-нибудь в нашей столовой, а я попрошу найти оператора этой хитрой штуковины. Вы не возражаете?» «Как скажите, - покорно согласилась Марта, - пойдемте. У Вас так вкусно супом пахнет. Мне даже есть захотелось». «И чего я так тряслась? – Думала она, дожидаясь за столиком в милом уютном зальчике, когда их обслужат, - очень все спокойно, никто меня не терзает, говоришь то, что считаешь нужным. И паренек это, Юра, очаровательный. Такой спокойный, не назойливый, не то, что их Гусев. Очевидно, он тут не типичный экземпляр». Юра тем временем сделал заказ и приступил к светской беседе, чтобы занять свою даму. «Понравилось Вам в Египте? Никогда нигде еще не был за рубежом. Все говорят: молодой, молодой!» «Да, интересно поначалу, а потом домой сильно хочется. Дни считаешь. Тем более у нас там много проблем было под конец…». Марта замолчала. «Все равно, если увидеть такую красоту и экзотику, то, мне кажется, уже можно считать себя счастливым человеком. Я бы там все заснял, каждый камень, каждую скульптуру, всех этих сфинксов и пирамиды. Вы умеете фотографировать?» «Нет, у меня не было с собой фотоаппарата. Другие снимали, правда. Обещали прислать. Кто-то из команды». «Жалко, что время проходит и ничего не остается, даже память подводит: хочешь вспомнить и не можешь». «Я там записи делала, - сказала Марта, - мне очень хотелось роман написать. Я ведь литератор по образованию. Только не простой роман, а фэнтази, с приключениями, подземельями, таинственными личностями, со стихотворными вставками. Я даже начала там несколько страниц, пыталась делать наброски, прописать характеры, но приехала домой и все вдохновение как рукой сняло. Те же будни, те же лица, никакой романтики! Может, еще вернется…» «Кто?» «Вдохновение. Хотелось бы. Мы даже с Валентином Ивановичем обсуждали разные детали моего детища. Он мне подсказал несколько интересных ходов». «Я и не знал, что наш Валентин Иванович такой спец по литературе». – Искренне изумился Юра. «А Вы не читали его Афганский дневник? Он очень неплохо пишет. У него глаз острый и детали яркие».
Они пообедали и Юра поздравил себя с успехом. Вернувшись в кабинет, Марта и Юра обнаружили там оператора, колдующего над аппаратурой. Юра предложил начать эксперимент.

Антон открыл ей так быстро, что у Марты сложилось впечатление, будто он ждал ее за дверью. «Почему так долго? Я уже хотел ехать тебя искать, изволновался весь. Ну, как там все прошло?» «Прекрасно, - ответила Марта, хитро улыбаясь, - оставила Горотдел без детектора лжи. Я сегодня в таком состоянии, что меня лучше к сети нее подключать. А ты чем тут занимался, пока меня допрашивали в застенках ЧК?». «Я же говорю – волновался». «Знаешь, мне кажется, что нам пора готовиться к обряду перенесения Пламени. Как ты это себе представляешь? Я должна написать какие-то тексты для ритуала, как сказал нам чохан. Хватит бездельничать, пора браться за работу!» «Видишь ли, сказал Антон осторожно, - тебе необходимо ясно понимать, что за этим событием должна стоять некая метоидея для России, именно для нее. Это знаковое событие, а не просто еще один обряд. Скоро должен родиться русский мессия. И для него мы должны зажечь Пламя Великой Матери. В конечном счете для нашей страны необходимо построить Небесную Россию. Ты как поэт должна это понимать лучше других. У тебя алхимическая задача – создать определенные вибрации». «Я постараюсь! Он родится в октябре?» «Да, он появится на свет под созвездием Весов. Этот знак символизирует Бого-реальность и Владыка его Победа, а архетип Миротворец. Весы управляют справедливостью, равновесием, равенством. Они осуществляют связь между видимым и невидимым, материализуют тонкий план, используя для этого знание каббалы. Но главное, они способны жить сразу в нескольких мирах. Я хотел показать тебе кое-что, только ты не суди меня слишком строго, возможно, я взялся не за свое дело, мне даже как-то совестно. Вот, почитай и поправь, если что не так…». Антон протянул Марте листок бумаги, она с удивлением взяла его в руки и прочитала.

Однажды Он придет Мессией,
Явив мирам,
Что есть и над моей Россией
Небесный Храм!

Чтоб воссиял Российский гений
Звездой в Весах,
Дав жизнь для многих поколений
На Небесах.

Чтоб сбросил этнос кармы бремя,
Начав подъем.
Настало для России время
Своим путем

Стремиться, преодолевая
Зло всех преград,
За камнем камень, воздвигая
Небесный Град,

Золотоглавый, многоликий,
Державный Кром.
Нерукотворный и великий
Небесный Дом.

Услышим мы, как наш Мессия,
Сзывает нас:
«Проснись, Небесная Россия,
Настал твой час!»


«Послушай, а у тебя отлично получилось, - сказала Марта искренне, - я бы так не смогла. И ритм такой… державный… Нет, я серьезно говорю. Я и не знала, что ты поэт!»


Глава 33
Ближайший Путь к Творцу


Гусев толкнул калитку и вошел в маленький ухоженный палисадник. На свежевскопанной грядке сладко спал шелудивый мохнатый пес, даже не удосужившийся посмотреть, кто пришел: свой или чужой. «Наверное, летом тут цветут роскошные мальвы, - почему-то подумалось Гусеву, - вот выйду на пенсию и переберусь в какое-нибудь похожее место. Подальше от тещи!»
Он постучал в дверь аккуратного двухэтажного домика и услышал, как ему ответили что-то по-литовски. Должно быть, пригласили войти. Из тесных сеней деревянная лестница вела на второй этаж. Дверь на кухню была отворена настежь, и там пожилая тучная литовка сражалась с сырыми дровами, безуспешно стараясь растопить печь. Конец апреля – сырое время года в Прибалтике.
Гусев поздоровался и назвал себя, спросив: «Могу я видеть ребе Аввина?» Хозяйка крикнула кому-то в направление лестницы уже на идише: «Ребе, он приехал!». Почти тот час же заскрипели ступени, и со второго этажа начал спускаться пожилой маленький человечек, совершенно седой и благообразный. Он почтительно приветствовал Гусева, и пригласил его подняться наверх. «Вот Вам кипа», - хозяин подал гостю круглую черную шапочку, но Гусев ответил коротко: «У меня своя». Он надел на голову кипу и вошел в комнату вслед за хозяином, где за большим круглым столом сидело шестеро мужчин разного возраста. Все они встали почти одновременно и почтительно его приветствовали.
Два дня спустя Гусев возвращался домой в том же самом поезде, но уже в ином статусе. На совете семерых он был единодушно избран Хранителем Святыни Храма вместо трагически погибшего Михаэля. У него была сложная задача: во-первых, он должен был убедить начальство в необходимости своей поездки в Египет, во-вторых, любыми путями добыть раритет, называемый «Зоар». Книга эта считалась уникальной, так как была при жизни Иисуса записана с Его слов одним из членов секты ессеев. О ней стало известно уже очень давно, но всякий, кто соприкасался с этой тайной, погибал при загадочных обстоятельствах. Был довольно хорошо известен список с нее, сделанный в 4 веке великим каббалистом Рашби. Но знатоки утверждали, что список этот был далеко не полным. В книге «Зоар» содержалось описание того, как устроен духовный мир, как происходит перемещение душ из мира в мир, тайны букв и слов. Она так же была снабжена предисловием, в котором выяснялись вопросы, принадлежащие к числу наиболее сложных. В частности, как мог совершенный Творец создать мир, кажущийся столь несовершенным? Для чего он создал злые силы, почему тело должно умирать, что такое душа, роль каждого человека в мироздании и множество других не менее важных сведений содержалось в этой книге.
Гусеву так же открыли, что род его по материнской линии один из наиболее древних и чистых, а все предки матери по мужской линии были известными священнослужителями и каббалистами. В Израиле было принято вести генеалогические записи, и эта генеалогия налагала на него особую ответственность. Он произнес слова старинной клятвы и принял присягу верности Храму. После выполнения всех соответствующих ритуалов они разработали тщательный план поиска раритета в Египте и дальнейшую линию поведения самого Гусева.

«Ты должен знать, Воин, - произнес Иерарх, - за эту книгу убивают уже две тысячи лет. И убивают не ради того, чтобы добыть ее и открыть знание, содержащееся в ней людям, помочь постичь это великое учение, обнародовать его истинный смысл, помогая тем самым человеческим душам очиститься от зла и скверны, а напротив, чтобы сокрыть это знание, утаить его от тех, для кого оно предназначалось, от тех, кто должен подняться первым и способствовать тем самым духовному росту остальных. Убивают те, кому выгодно держать души людские в полном подчинении с помощью разврата, жажды денег и стремлению к неограниченной власти. Многие, едва прикоснувшись к ней, лишались рассудка, так как карма их была еще не сбалансирована в достаточной степени, и они не были подготовлены к постижению знаний, сокрытых в ней.
В том учении во всех деталях описан путь души к свету Творца, даны техники простые и великие для тех, кто должен первым начать подъем. Это и есть подлинное учение Иисуса Христа, заповеданное Им своему народу и через него всему человечеству. Наконец, пришло время открыть это учение всем и каждому. Но главное, чтобы богоизбранный народ уяснил, наконец, смысл своей избранности, свою великую необходимость подняться первым по шестистам двадцати степеням к Творцу, по которым он однажды спустился в физический план. Он будет ненавидим, гоним и презираем до тех пор, пока не выполнит своей миссии, сдерживая тем самым духовное возрождение всех остальных народов.
Есть четыре вида взаимоотношений Творца и его детища – человека: получение ради получения – в этом и состоит смысл первородного греха, совершенного однажды Адамом аРишоном; отдача ради получения; получение ради отдачи; отдача ради отдачи.
Это учение, повторяю еще раз, должно стать доступным и всенародным. Мы уже совершали ошибку в Атлантиде, слишком долго держа его в тайне, открывая только посвященным и избранным. Настал срок снятия с него всех печатей сокрытия и тайн. Твоя миссия в данный момент в том и состоит, чтобы помочь раритету из тайного сделаться открытым, иначе перенесение Пламени Великой матери в Россию окажется бессмысленным. Учение лежало в тайнике много веков. Правда, в четвертом веке его пытались сделать достоянием небольшой группы адептов, но тогда это было еще не своевременно. Теперь время пришло. Ты знаешь, где реликвия находится и кто ее охраняет. В твоей стране должно сейчас появиться несколько артефактов из Атлантиды: Зеркало Кармы, Эликсир вознесения, Пламя Великой Матери и подлинное Учение Иисуса Христа. Но это не все. Мало перенести все эти раритеты в нужное место. Они должны работать. Для этого нужен приход Мессии и ряда выдающихся личностей. Только тогда можно надеяться, что на землю придет свет и духовное возрождение. Сейчас для вас наступает самый темный час, а тебе известно, как он страшен. Это полный разрыв с Творцом, мрак, ужас и беззаконие. Одной, отдельно взятой душе проще с ним справиться, преодолеть кризис, надо только не терять веру. Огромный этнос более уязвим для злых сил. Необходимы усилия многих душ, чтобы помочь ему занять достойное место в планетарном и всекосмическом развитии. Все народы мира должны воспринять идею о Едином Боге и научиться завоевывать Царствие Небесное. У них должна быть вера в Высшее Знание, и они должны уметь держать намерение.
Мы, Хранители Пламени, Иерархи Великого Белого Братства давали возможность разным расам выполнить свою часть задачи, как только приходил срок и у них наступал духовный подъем, таких, как Индия, Тибет. Потом мы направили свои усилия в Америку, но теперь мы точно знаем, что настал час духовного возрождения России. Множество составляющих включится в этот процесс, и каждая из них имеет очень важное значение. Последствия его для России могут оказаться непредсказуемыми и, возможно, очень болезненными, но ни один организм, в том числе и этнос, не может развиваться не переболев и не получив вследствие этого иммунитета. Иди и сделай свое дело. Твоя душа чиста и готова предстать перед Творцом, поэтому я не предлагаю тебе принять эликсир вознесения. Для Воина, прошедшего все тридцать три ступени посвящения, это было бы оскорбительно. Забудь свое земное имя. Теперь ты только Воин».

Воин покинул свое временное убежище, предоставленное ему бедуином – посланником Великих Учителей, где он проходил некоторые ступени посвящения, еще до рассвета. Он был одет в белые одежды, какие обычно носят бедуины, и соответствующий головной убор, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Он понимал, что его с большой долей вероятности разыскивает местная полиция и не хотел, чтобы быть узнанным. Никто не должен помешать ему исполнить свою последнюю миссию. Воин точно знал, куда ему следует направить свой путь. Наг-Хаммади было местом хранения раритета. Главное, добыть его, а потом придется решать, как переправить его в Россию. Никакие мирские помыслы и сожаления уже не тревожили его душу. Она очистилась от влияния четырех стихий, пройдя алхимию огня, воздуха, воды и земли. Пламя, пылающее в его сердце, было ярким и чистым.

Без помех добрался Воин до старинного коптского кладбища и быстро нашел тот склеп, в котором когда-то скрылся Михаил. Теперь, зная, что необходимо отыскать, он действовал четко и уверенно, ибо уже не имел права на ошибку.
Склеп был большим, что свидетельствовало о высоком положении того, кто в нем покоился. Воин прочитал на камне его имя: Сетереп, старший сын Верховного жреца, и дату захоронения: Год 121 от рождества Христова. Надпись явно была выполнена значительно позже самого захоронения, так как была сделана по-арабски, а не иероглифами. Воин тщательно обследовал склеп со всех сторон, чтобы понять, как проникнуть внутрь, не оставив следов. Вдруг он услышал голоса. Разговаривали двое мужчин, явно приближаясь к тому же месту, где находился он. Говорили собеседники по-русски, считая, видимо, этот язык в Египте самым экзотическим. Воин укрылся за соседним памятником и стал внимательно слушать.
«Я держу ее здесь, в склепе, принадлежащем моей семье много сотен лет, – подробно объяснял один из пришедших, в котором Воин узнал своего знакомого коротышку. - Тут с незапамятных времен хоронили моих самых именитых предков, а останки родоначальника перенесли из Фив. Грабители уже побывали в нем и вынесли все ценное, поэтому теперь это место можно считать самым надежным тайником. Я еще не спросил, деньги при Вас? Вы привезли всю сумму?» «Об этом мы поговорим после того, как я увижу раритет и буду полностью уверен в его подлинности, - ответил второй голос, показавшийся Воину очень знакомым. Он точно знал, что слышал его прежде много раз. – На каком языке написана рукопись?» «Я не профессионал, - ответил хозяин раритета, - но когда я хотел установить возраст моей находки, специалисты высказали предположение, что на арамейском. Сейчас этот язык знают единицы. А как Вы собираетесь это установить?» «Это моя проблема, - оборвал его собеседник, - пусть она Вас не волнует». «Гусев! – узнал, наконец, голос Воин, - он-то что тут делает? Какая связь между ним и рукописью? Может быть, его направили на мои поиски? Что ж, хорошо, что я не один, но осторожность мне не помешает».
Собеседники подошли к склепу и коротышка достал из кармана большую связку ключей. Гремя ими, он отыскал нужный и открыл им большой замок, висящий на внешних ажурных каменных воротах. Затем он начал многочисленные манипуляции с дверью, расположенной за ними. Прошло, наверное, более минуты, пока она, наконец, открылась с жестким металлическим скрежетом. Хозяин вошел первым, приглашая жестом своего спутника последовать его примеру. Воин проскользнул за ними легкой тенью, стараясь не производить никакого шума, хотя они не особенно соблюдали осторожность, считая, видимо, что в этом нет необходимости. Он спрятался за одним из надгробий, продолжая слушать и наблюдать.
По стенам склепа в нескольких местах были расположены масляные светильники, которые коротышка зажег, закрыв после этого входную дверь. Хозяин взял один светильник и направившись в противоположный угол, сдвинул довольно легко каменную плиту с одного из надгробий, очевидно при помощи какого-то хитрого механизма. Он просунул туда руку и извлек пакет, туго перетянутый бечевкой. Развязав пакет, он протянул Гусеву пачку листов.
Гусев подошел к масляному светильнику, висевшему почти рядом с тем надгробьем, за которым притаился Воин, и стал внимательно вглядываться в текст. Потом он извлек из кармана лупу и клочок бумаги, видимо с образчиком текста, написанного на том же языке. Беззвучно шевеля губами, он сверял букву за буквой на первом листе. Коротышка терпеливо ждал. Исследовав на сколько возможно текст, Гусев удовлетворенно кивнул и сказал: «Да, это именно то, что мне нужно». «Теперь Вы готовы со мной расплатиться, - спросил обладатель рукописи, - надеюсь, при Вас вся сумма?» «По моим сведениям, мы с Вами уже давно в расчете, - сказал Гусев очень твердо, - мой предшественник заплатил Вам все сполна, а Вы его убили. Мне точно известно, что изумруд у Вас». «Какой еще изумруд? – Взвизгнул коротышка, едва не захлебнувшись собственной злобой, - что за чушь Вы несете? Я в глаза не видел никакого изумруда! – Он замахал короткими ручками, - так, Вы отказываетесь мне платить?» «Нет, я могу отдать Вам деньги, но в обмен на камень. Это реликвия нашего Храма, и я буду рад ее вернуть. Отдайте мне ее и получите деньги». «Вы жулик, обманщик, Ваш человек умер прежде, чем мы решили с ним наши проблемы. Немедленно верните мне рукопись! Я больше не хочу иметь с Вами дела!»
Гусев сделал еще шаг к надгробью, желая, видимо, за ним укрыться, и в этот момент Воин увидел, как коротышка выхватил пистолет, направив его в сторону Гусева. Он, не раздумывая ни секунды, выскочил из своего укрытия и толкнул Гусева в бок. Тот отлетел в сторону и Воин почувствовал мгновенную острую боль в сердце. Он упал на пол и умер на месте, не успев даже понять, что в этот миг душа его устремилась на встречу Творцу, неся Ему весь свой свет. Склеп в это же мгновение осветила столь яркая вспышка чистейшего белого света, которого никогда не наблюдается в земной природе.
Коротышка, увидев таинственную фигуру в белом, метнувшуюся из-за надгробия, пришел в замешательство, и эти несколько секунд дали Гусеву возможность, выхватив свой пистолет, выстрелить ему в живот. Он упал на бок и завопил от боли, схватившись руками за рану. Пистолет выпал у него из рук, Гусев кинулся к нему и отшвырнул оружие ногой в угол склепа.
В свете яркого белого пламени, осветившего помещение склепа, Гусев подошел к своему неожиданному спасителю, и откинув с его лица платок бедуина, обомлел. «Господи! Валька! Так вот кому я обязан жизнью! Спасибо тебе, друг, но как ты здесь оказался? Вот так, загадка! Что же мне теперь делать?»
Коротышка извивался на полу от боли и мерзко скулил, проклиная Гусева на всех известных ему языках. Гусев направил свой пистолет ему в голову и хотел, было, уже спустить курок, но что-то его остановило. Он снова подошел к бездыханному телу Валентина, опустился рядом с ним на колени и закрыл ему глаза. Затем он достал из сумки второй пистолет того же калибра, выстрелил в угол, и, тщательно протерев рукоятку, вложил его в еще теплую руку Валентина. «Прости меня, друг, тебе уже это не повредит», - сказал он и вернулся к коротышке, обезумевшему от ужаса. Угрожая оружием, Гусев заставил его отдать ему ключи, и вышел из склепа, заперев по всем правилам за собой дверь.

Сказать, что Ирма дулась на Марту, все равно, что сказать во время самой неистовой грозы: «Небо хмурилось». Не родился еще человек, способный описать все извивы женской души, осветить все ее закоулки и задворки. Да и родится ли когда-нибудь? Маловероятно.
Подруги не виделись уже несколько дней и не звонили друг другу. Ирма злилась в большей степени на Антона. «Присосался, как пиявка, поближе к Москве ему захотелось. Приперся на все готовенькое! А эта овца выпучила глаза и не понимает, что перекочевала из одного ошейника в другой, только более строгий. Ну, попользуется он ей лет пять и бросит. Знаю я такие браки… - думала она раздраженно, - хоть бы посоветовалась с тем, у кого ума побольше, да разве ее сейчас собьешь!» Поэтому, когда Марта пригласила ее быть свидетельницей при регистрации их с Антоном брака, она резко сказала: «Ищи других свидетелей этому безумству! Я не собираюсь брать на себя такую ответственность!» И положила трубку. Марта грустно вздохнула, но улыбнулась, зная Ирмин характер. «Сама позвонит, время еще есть».
Марта оказалась права, Ирма позвонила на следующий день и позвала ее к себе на чашку чая. «Ты можешь прийти без свиты? – Спросила она, - у меня есть к тебе серьезный разговор, это не просто чаепитие. Если не можешь, то и встречаться не за чем». «Хорошо, - согласилась Марта, - я приду». «Должна же я хотя бы попытаться образумить эту идиотку, - настраивала себя Ирма перед приходом подруги, - кто, если не я? Чьи доводы она еще возьмет в голову?»
Ирму очень огорчало, что она теряет не только подругу, с которой можно поболтать, мило провести время, Марта была единственным человеком во всем ее окружении, перед которым, как она считала, имело смысл метать бисер. Все остальные были не в состоянии по достоинству оценить ее блестящий интеллект, эрудицию и жизненный опыт.
Марту несколько тревожил этот визит к подруге, она прекрасно понимала, чем это настойчивое приглашение вызвано, но отказаться от встречи не могла. Не нашла достойного предлога, а обижать людей просто так, без всякого повода, она не любила. Тем более, двадцать с лишним лет дружбы кое к чему ее обязывали. Ирма встретила ее так ласково, что бедная Марта испугалась не на шутку.
«Проходи, хани, я так соскучилась, ты меня совсем забросила. Что будем пить? Коньяк? Шампанское? Или то и другое?» «А можно ничего, просто я бы выпила чаю. Очень пить хочется. Может быть, потом, чуть позже, - добавила она, видя, какой подозрительный взгляд метнула в ее сторону подруга, - я совсем не пью теперь. Не обижайся, мне нужна ясная голова для работы. Я задумала большую вещь». «Как хочешь, - сказала Ирма чуть обиженно, - а я выпью коньячку, с твоего позволения».
Они мило болтали, как в старые добрые времена. Ирма жаловалась, что на работе все разбежались по заграницам и совсем нечего делать. Сеансов уже давно нет. Институт на грани издыхания. Финансирование почти совсем прекратилось, экономят электричество. «Скука смертная! – сказала она с омерзением, - хоть в дворники подавайся, все живое дело какое никакое. А что у тебя?» «Да ты же знаешь мои новости, - сказала Марта осторожно, - вот, замуж выхожу». «Оно тебе надо? – наконец, Ирма плавно подвела подругу к намеченной цели. – В твоем возрасте можно и так прекрасно жить. Зачем обязательно тащиться в ЗАГС и опять начинать сказку про белого бычка?» «Мне собственно все равно, но Антон категорически против». «И когда же у вас это мероприятие намечается?» «30 апреля». «Боже мой, - воскликнула Ирма в непритворном ужасе, - это же Вальпургиева ночь! Ты ничего не могла придумать оригинальнее?» «А когда по-твоему ведьма должна выходить замуж? – засмеялась Марта, - ночь шабаша – самое подходящее для этого время. Ты не согласна?» «Вы же не любите друг друга, и не знаете совсем. Вас просто прибило друг к другу встречными течениями. Ты представляешь, что значит, в твоем возрасте притираться к новому мужику?» «У меня эта тема не вызывает энтузиазма, - сказала Марта твердо, - к чему говорить, если все уже решено? Любовь, морковь… Глупо все это. У нас с ним много общего, а это гораздо важнее всех немыслимых страстей». «Он что, разделяет твой образ мыслей и тоже интересуется всей этой чепухой? Медитациями, там, разными, кармой и прочей ересью? Да, страстей не надо, лучше вместе помедитируем? Чушь какая! Ментальный эскапизм!» «Ты так считаешь? Иногда лучше уйти от действительности в мир экзотики, как ты воспринимаешь мои духовные интересы, чем портить кровь окружающим». «Но ты должна иметь в виду, что только добротой и лаской можно воспитать дикое злобное животное. – Сказала Ирма нравоучительно. Наконец, она взгромоздилась на своего любимого конька и начала учить Марту уму-разуму, - ты же все равно не сможешь его переделать на свой лад». «А почему ты решила, что я собираюсь его переделывать? Меня все вполне устраивает. И потом, это совершенно бесперспективное занятие. Жаль, что мы слишком поздно это понимаем. Да и результат может оказаться ошеломляющим: вдруг с ужасом видишь, что это любить невозможно, и даже жить с ним невозможно, а ведь из самых лучших побуждений, возомнив себя Пигмалионом, начинаешь с первых же дней ваять из бедного мужика свой идеал. Мы это уже проходили, и я вовсе не собираюсь наступать на те же грабли, бледнолицая сестра моя». «И все же, учти на всякий случай, возможно, я повторяюсь, что мужчину нужно постоянно поддерживать в состоянии легкого угрызение совести. Это их очень облагораживает!» «Тут трудно нащупать грань, и можно перегнуть палку, привив такой комплекс вины, что мужик может с ним не справиться и сломаться, а это – жалкое зрелище, можешь мне поверить». «Что-то я не помню за твоим Васильевым никакого комплекса вины, от него все отскакивает, как от стенки горох». «Да, он – крепкий орешек. Но это уже в прошлом. Надо делать выводы из своих прежних ошибок. Ты, мать, великий теоретик, вроде моего соседа Феди. Слыхал он про теорему Ферма, да как ее решить, не знает». «А вообще, где ты видела хотя бы одного мужика с комплексом вины по отношению к своей жене? Это племя всегда найдет себе оправдание и всем своим мерзким поступкам». «Тем более нет смысла заниматься воспитание собственного мужа, можно потратить это время с большей пользой для себя и получить удовольствие от совместной жизни. Да и ленивая я стала, не то, что прежде». «А мне кажется, что он тебя использует. Прописаться хочет и работу найти поближе к столице. Ты об этом не думала?» «Все именно так, как ты говоришь, дорогая. Только мы после свадьбы моего малютки уезжаем на Алтай. Вполне возможно, что там и жить останемся». «Может быть, ты собираешься родить ему ребенка?» «Если Бог даст…» «А если не даст? Он начнет искать ту, которая сможет. Об этом ты подумала? Он ведь, вероятно, хочет иметь детей». «Думаю, да, но порой общая карма связывает мужчину и женщину крепче, чем общие дети…» «Кто про что, а ты все про карму! Все равно я тебя не понимаю, ты только что избавила своих родителей от махрового эгоиста и захребетника и тот час же сажаешь им на шею другого. Пожалела бы стариков». «Ну, это уж слишком, дорогая, - возмутилась Марта до глубины души, - возможно, у Антона, как у всякого человека и есть недостатки, но захребетником, как ты выражаешься, он никогда не станет!» «Ты в этом уверена? Что ж, флаг тебе в руки, Надеюсь, я еще доживу до крушения твоих иллюзий». Марта сухо попрощалась и ушла, а Ирма осталась допивать коньяк, жутко недовольная собой. «Теряю форму, - констатировала она, вздыхая, - уже никакого влияния на нее не имею».

Чтобы поскорее вытравить из памяти чувство неудовлетворенности душеспасительной беседой с подругой, Ирма возжелала сатисфакции и поспешила взять реванш. Жертвой пал Максим. Она встретила его на работе и грозно сказала: «Мог бы навестить одинокую немолодую женщину. Или тебе необходимо письменное приглашение? Прости, но я не знаю, где ты сейчас обитаешь. Твоя конспиративная малина мне мало интересна. Жду сегодня в девятнадцать часов, и не вздумай притащить с собой свою ватрушку». Максим прижал уши и повиновался.
Ирма встретила его с величавой снисходительностью королевы, принимающей верительные грамоты из рук посла племени Мумбу-Юмбу. «Ну-с, как жизнь? Удалась? Только не вздумай меня убеждать, что ты пал жертвой роковых обстоятельств, зря потратишь время. Ты все сделал своими ручками». «Ну, так уж и все? Ты ко мне не справедлива. Скажи, а нам обязательно обсуждать мою частную жизнь? – спросил тоскливо Максим, - как-то мне не хочется». «А зачем, по-твоему, я тебя призвала? – Искренне изумилась Ирма, - любоваться твоими голубыми глазами? Выкладывай быстро все, как на духу! И не морочь мне голову!» «А что выкладывать? Ты и так все уже знаешь. Ничего нового я тебе не скажу». «Как ты собираешься жить дальше? Надеюсь, что хотя бы испытываешь сожаления оттого, что произошло?» «Я бы не стал так уж на этом настаивать. Неприятно, конечно, но можно пережить. И потом, моей вины тут нет. Это она захотела перемен и другой жизни. Я бы никогда ее не оставил, по крайней мере, пока живы ее родители. Мне не хотелось их огорчать». «Ты хоть соображаешь, что ты несешь? Значит, ты дожидался их смерти?» «Нет, ну, ты меня совсем не так поняла, я вовсе не это имел в виду, зачем же передергивать?» - Максим даже задохнулся от возмущения. «Тогда изволь выражаться определеннее! Где ты сейчас обитаешь? Я надеюсь, ты не собираешься делить на троих ваши двадцать восемь квадратных метров?» «Конечно, нет, - ответил Максим с достоинством, - хотя квартиру получал я, но делить ее не собираюсь. Пусть живут, я уже купил себе трехкомнатную в «пентагоне». «Как? – Ирма была искренне потрясена, - где же ты взял столько денег?» «Заработал, естественно, я ведь не ворую, - он гордо посмотрел ей прямо в глаза, очень довольный произведенным впечатлением, ему не так часто доводилось видеть Ирму потрясенной чем-нибудь до такой степени, - А что тут удивительного? Разве твой муж меньше получает? Я скопил кое-что». «Так, почему же вы столько лет были на содержании Мартиных родителей? Они вас обували, одевали, покупали гараж, машину, насколько мне известно, самостоятельно вы не приобрели ни одной вещи в доме, даже стула!» «Нет, мы купили обеденный стол на стипендию в первый год совместной жизни. И потом, что же тут такого? Всем помогают родители, если есть возможность. Моя мама тоже нам кое-что присылала, и оставила очень много…» «Это мне известно, - Ирме как-то расхотелось дальше говорить с Максимом, она словно даже сникла, и только спросила, но уже без прежнего энтузиазма и напора, - а жениться на своей девице ты собираешься?» «Я еще не думал об этом. Вероятно да. Она молода, хороша, готовит замечательно, умеет промолчать, когда нужно. Мне есть, о чем с ней поговорить, не то, что с Мартой». Ирма молча отвалила челюсть, даже не пытаясь возразить, и только выдавила; «Что, она так хорошо образована?» «Да, и это целиком моя заслуга, - сказал Максим гордо, - я приносил ей книги, какие считал необходимым, потом мы с ней обсуждали прочитанное, я ей все объяснял. Скажи, разве мог я при Марте иметь собственное мнение? Особенно по поводу литературы? Мог я ей что-то поведать новое? А тут, мне смотрят в рот и ценят каждое мое слово на вес золота. Это, оказывается, очень приятно! Да ты и сама знаешь… И потом, она вдвое моложе меня, это вдохновляет…» «Гумберт Гумберг ты наш! Все-то тебе жена прощала, все твои недостатки. Неужели этого мало?» «Видишь ли, брак кончается тогда, когда супруги перестают замечать не только достоинства друг друга, но и недостатки. Становишься просто пустым местом, а это даже страшнее скандалов, ты мне поверь. Когда тебе расхочется сделать выволочку мужу за его нерадивость или распечь за невнимательность к тебе, значит, ваш брак безнадежен и ничто его не восстановит». «Что ж, благодарю за урок», - сказала Ирма тоном, дающим понять, что аудиенция окончена, и королева желает отойти на покой. «Приходи к нам в гости, как только мы обустроимся, - сказал Максим на прощанье, - познакомишься с Машей, она тебе понравится, я уверен. Мне бы даже хотелось услышать о ней твое мнение. А кстати, как ты оцениваешь выбор Марты? Тебе не кажется, что она слишком торопится? Мне не внушает доверия ее молодой человек. Это же смешно. Надо думать головой, хоть немного, ты бы ей объяснила по-дружески, она ведь только тебя и признает, все другие для нее не авторитет».

Ирма даже не в силах была проводить Максима до двери, она только кивнула ему на прощанье, а потом долго сидела в кресле, как боксер после тяжелого нокаута, и думала, думала… В сердце словно горела и ныла некая огненная точка, Ирма прямо чувствовала ее. Странные мысли приходили ей в голову, словно чужие. Она никогда прежде не размышляла столь абстрактными категориями. «Если человек ничем не дорожит, то у него ничего и нет. Это только кажется, что Бог отнимает у нас самое дорогое. То, что нам дорого по-настоящему, отнять нельзя. Это иллюзия. Если сумели отнять, значит, ты этим не достаточно дорожил. Ведь даже когда из твоей жизни уходит кто-то очень дорогой и близкий, то любовь к нему остается, она никуда не исчезает, а это значит, что человек этот продолжает быть твоим. Его никто не в состоянии у тебя отнять. Наверно в этом и состоит смысл выражения «И даже смерть не разлучит нас…» Разве мы способны понять промысел Божий? Отнимая, Он хочет дать нам понять, что мы мало дорожили тем, что имели. И будет делать это до тех пор, пока не научит нас, грешных, уму-разуму, пока мы не усвоим, наконец, все Его уроки. Не умеем мы по настоящему ценить, дорожить и любить то, что у нас есть. Максим живет чувственностью, а не любовью, он ничем по-настоящему не дорожит, его не огорчают никакие потери. Дай Бог, чтобы я ошибалась… Как там говорит Марта? Общая карма? Стоит, наверное, разобраться, что это за штука такая – карма…».
Марта вернулась от Ирмы немного грустная, она словно прощалась со всем своим прошлым. С тем, что было дорого ей столько лет. Когда-то ей казалось, что жизнь ее не может измениться до не узнаваемости, что все будет идти своим чередом, установившись однажды. Только теперь она поняла, что прошлого не вернуть. Все, что было в нем хорошего – а ведь было! – в прошлом же и осталось. Она всегда будет любить Ирму и помнить ее, но жизнь уже разверзла меж ними пропасть – не перешагнуть, не перелететь, да и не за чем. Сами собой в голове складывались немного грустные строчки, они просто были олицетворением ее сиюминутного настроения, и ничем больше. Марта понимала это, просто ей так легче мыслить и пускать в переплавку свои эмоции. «Даже записывать не стану, - решила она, придя домой, - пусть сгорят».

Нам часто Прошлое – единственный свидетель,
Кривое зеркало в оправе скучных дней.
В какой-то миг оно сорвется с петель,
Быть может, в тот, когда всего кривей.

Я в Прошлом все ищу первопричины –
Воспоминаний меркнет ворожба,
Когда витком с настырностью пружины,
Упрямо повторяется судьба.

Все тише жизнь, все меньше в ней иллюзий,
Все строже и взыскательней друзья,
Мечты и явь в сомнительном союзе,
Как вздорные, удельные князья.

Мы пойманы мечтой, ее обманом…
Но нет на свете слаще этой лжи!
И чем настойчивей вчера она лгала нам,
Тем больше ей сегодня дорожим.

Судьба в ладони, словно на скрижали –
И в линиях, и в каждом бугорке
Писала мне… Но вот ее зажали.
Слепую, в непокорном кулаке.





Глава 34
Черного кобеля не отмоешь до бела


Гусев возвращался из Наг-Хаммади в Каир в сотый раз прокручивая в голове, все ли он сделал, чтобы исключить возможность обнаружения своего присутствия в том злополучном склепе. В его планы никак не входило быть замешенным в этой истории. Ни один человек не должен знать, что он причастен к смерти Валентина. Пусть даже косвенно, не желая этого.
Оставив коротышку умирать мучительной смертью, Гусев прикинул, сколько может длиться его агония: учитывая характер ранения, дня два. Поэтому он приехал в Луксор и повел себя в соответствии со своей легендой прикрытия, как историк из Советского Союза, желающий ознакомиться с местными достопримечательностями.
Спустя два дня, Гусев снова отправился в Наг-Хаммади. Под покровом темноты он, вооружившись мощным фонариком, добрался до склепа. Гусев немного побаивался, что в нем все еще сияет тот неземной свет, возникший, словно с Небес в момент гибели Валентина. Он не мог объяснить себе природу его появления, да и не стремился. «Зачем копаться в этих чудесах? Мало ли, что бывает на свете!»
Но в склепе было совершенно темно. Запах гниения человеческого тела едва не сшиб его с ног. Коротышка, еще живой, был без сознания. Он бредил, как показалось Гусеву, по-гречески. Отыскав при помощи фонарика в углу склепа его «берету», Гусев взял ее осторожно носовым платком и положил рядом с телом. Затем он затолкал ему в карман связку ключей, простился еще раз с Валентином, удивившись, что разложение совершенно не коснулось его. Гусев плотно прикрыл за собой двери склепа, сомкнул створки резных внешних его ворот, повесив на одну из дужек замок, чтобы сразу не бросалось в глаза, что они не заперты, и покинул старое коптское кладбище со всеми предосторожностями. Теперь, наконец, можно было возвращаться в Каир.
Смешанные чувства одолевали его: во-первых, ему было искренне жаль Валентина. Появление его в склепе он считал для себя счастливой неожиданностью. «Но так ли это? Что он там делал? Как выследил их? С какой целью? Или он тоже охотился за рукописью? Валентин слишком опытный разведчик, чтобы можно было отнести его появление за счет случайности. Значит, он все видел и слышал. Стало быть, мне все равно пришлось бы его убрать как свидетеля. Я слишком открылся. Мне пришлось бы потом многое ему объяснять. Интересно, знал ли Валентин, кем на самом деле являлся Михаил? И зачем он связывался с коротышкой? Вопросов больше, чем ответов, но какой смысл теперь их задавать и кому? В целом все сложилось для меня как нельзя более удачно: рукопись я получил, деньги не потрачены, жив, свидетелей нет». Таков был итог его поездки в Египет.
По дороге в Каир Гусев стал размышлять, как ему действовать дальше. Несмотря на принятый на себя высокий сан, ему было глубоко наплевать на все проблемы караимов. Сколько поколений его предков кидались отливать золотого тельца, стоило Моисею отвернуться для беседы с Богом и оставить их не надолго без присмотра! Гусев был сейчас в этой длинной череде лишь крайним, но далеко не последним. «Что мне Гекуба? – Думал он усмехаясь, - денег, которые они мне дали, хватит, чтобы обеспечить себе безбедное существование на много лет. На государственной службе мне их век не заработать. Рукопись я и так добыл, стало быть, деньги могу оставить себе с чистой совестью. Но какова истинная цена этой стопки листов? Кто бы мне это растолковал? Может быть, она так велика, что продав ее соответствующим людям, я смогу заработать гораздо больше. И уйду на дно. Караимы меня вовек не найдут. Но как мне выйти на этих людей? Нет, я не должен торопиться, тут надо крепко мыслить. Думай, Гусев, думай. Как хорошо все-таки не пить столько дней! Голова ясная, мыслю логически, надо завязывать с пьянкой окончательно. Пора о здоровье подумать. Хотя пивка кружечку я бы сейчас с наслаждением принял, уж больно тут жарко!»
Приехав на следующий день в Каир, Гусев должен был встретиться с резидентом. Он тщательно отмерил для него дозу информации. Никто не знал, что он был в Наг-Хаммади, ибо официальной целью его поездки являлся Луксор, откуда исчез Валентин. По легенде он являлся специалистом востоковедом, приехавшим в Каирский Музей сделать несколько ксерокопий старинных рукописей, найденных в Наг-Хаммади, и легенда эта устраивала его во всех отношениях. Вывезти одну рукопись вместо другой, имея на руках официальный документ, что это копии, труда не составляло. Едва ли кто-то на таможне знает арамейский язык. Качество бумаги, конечно, представляло некую опасность, но тут он что-нибудь придумает. Ему казалось маловероятным, что рукопись вообще будут досматривать.
Резидент в лучших традициях работал на Каирском рынке мелким антикваром. Лавчонка его была едва ли не самая захудалая, и наплыв посетителей ей явно не грозил. Они смогли поговорить без помех, и Гусев сообщил «антиквару», что ему удалось узнать в Луксоре о Валентине. Он вышел на одного переводчика, разговорил его, как бы случайно, и тот рассказал ему, что возил Валентина с небольшой группой в местечко, называемое Наг-Хаммади, с целью посещения старинного коптского кладбища. Поездка эта очень его интересовала. «Я узнал еще, что последний раз Валентина видели живым именно в этом местечке. Это было больше месяца назад. Если он вышел на след убийцы второго тренера, то вполне мог выслеживать его там. Может быть, его до сих пор держат в каком-нибудь подвале или склепе, - сказал Гусев как бы между прочим, - вы можете проверить это кладбище по своим каналам? Хорошо бы его прочесать». «Странно, что он решил взяться за это дело сам, даже не обсудив с нами детали и не поставив в известность, - задумчиво сказал резидент, - мы ведь виделись с ним, когда он отправлял тело тренера в Москву. Он даже не поделился своими сомнениями». «Да, на него это не похоже, - согласился Гусев, - но это может говорить лишь о том, что все возникло неожиданно и нужно было немедленно принимать какое-то решение. Валька человек осторожный и опытный, зря он бы рисковать не стал». «Вероятно, так все и было, - раздумчиво сказал резидент, - скорее всего что-то случилось перед самым его отъездом из Луксора, и он решил проверить, не видя для себя никакой опасности. Хорошо, мы попросим полицию прочесать это кладбище. Возможно, нам удастся там что-то обнаружить. Ты когда отбываешь в Москву?» «Завтра, - ответил Гусев, надоел ваш Египет до смерти! Как вы тут торчите столько лет? Я бы спятил от жары. Стар я уже для такого климата, а ведь когда-то жил в Израиле и ничего, не так уж сильно мучился. Что значит, годы! Да, - добавил он, как бы между прочим, - там какой-то коротышка фигурировал. То ли грек, то ли еврей. Он приходил к тренеру накануне смерти. Вроде, местный. Может, его тоже следует поискать… Его приметы в гостинице знают, они довольно характерны. И с гидом-переводчиком не грех потолковать, ему тоже кое-что известно… Решайте сами, все, что узнал, довел до вашего сведения». На этом они расстались. «Если Вальку найдут с моей подачи, - думал Гусев тщеславно, - то мне еще и звание повысят…»
Гусев зашел в Музей, копии были уже готовы, он расплатился и хотел подарить «коллеге» литровую бутылку водки, привезенную из Москвы в качестве сувенира, но тот отказался на отрез, ибо был правоверным мусульманином.
Придя в гостиницу, Гусев соорудил «куклу», перемешав листы рукописи и копии. Риск, конечно, оставался, но небольшой. Тщательно завернув «куклу» в музейную упаковку, Гусев положил пакет в свой потрепанный скромный портфель не очень состоятельного научного работника и поставил его в стенной шкаф в коридоре.
Проспав часа два, он начал уже откровенно изнывать от скуки, ему мстилась большая кружка пива с белоснежной шапкой пузырящейся пены. Он мысленно с наслаждением погружал в нее губы и делал жадный глоток. Этот мираж преследовал Гусева с такой реальностью, что у него кружилась голова. Неожиданно эти сладостные видения прервал осторожный стук в номер. «Открыто! – Прокричал Гусев и пошел к двери, - кто бы это мог быть?» В дверном проеме стол человек, которого он меньше всего ожидал и хотел бы сейчас видеть. Они сдержанно поздоровались, и хозяин нехотя пригласил гостя пройти. «Что ему от меня нужно? Каким образом они меня выследили? – Метались в голове Гусева торопливые мысли, - неужели опять будет вербовать в «Массад»? На черта я теперь сдался израильской разведке? Или он связан с караимами? Все может быть. Каббалист хренов! Если они за мной следят с момента моего приезда в Каир, то поди уже «жучков» везде навтыкали».

 Гость уютно расположился в кресле, показывая тем самым, что настроен на продолжительную дружескую беседу. Некоторое время он разглядывал Гусева с доброжелательной молчаливой улыбкой, потом первым начал разговор. «Ты не поверишь, как я рад был увидеть тебя сегодня утром в холле гостиницы! Я тоже здесь остановился. К сожалению, у меня уже была запланирована встреча, и я очень торопился, потому и не подошел к тебе сразу. Хотелось поговорить в спокойной обстановке. Ну, расскажи, как ты живешь? Время тебя сильно изменило. Такой мальчик был звонкий, а теперь…» Он не закончил фразу, видимо, боясь обидеть старого знакомого. «Жив, как видишь, - сказал Гусев осторожно, - работаю в Тульском краеведческом музее». «Хорошее дело, интересное. Не слишком денежное, я полагаю? Я тоже, знаешь ли, отошел от прежних занятий. Надоели мне эти шпионские страсти, да и возраст уже не тот. Ушел в коммерцию, а для души изучаю каббалу. От религиозных убеждений совсем отказался. Не по сердцу мне все это. Каббала – другое дело. Это, знаешь ли, наука из наук! За ней будущее. Это духовный путь для всех и каждого. Не зависимо от конфессий и национальных корней. Ты не забыл мои уроки?» «Твои уроки мне мало пригодились в жизни, - зло обрезал его Гусев, давая понять, что говорить об этом ему не хочется, - когда-то меня это интересовало, а сейчас…» Он тоже не закончил фразу, хотя в глубине души ему очень хотелось задать непрошеному гостю несколько вопросов. Гость же, словно читал его мысли. Он стал излагать ему некоторые вещи, касаемо именно того вопроса, который мучил Гусева уже несколько дней. «Ты напрасно так агрессивно настроен. Помнишь, как много говорили мы с тобой о богоизбранности нашего народа, все хотели понять, в чем же ее смысл? Я недавно нашел один текст. Хочу тебе зачитать его. Не возражаешь Там есть ответы на многие наши вопросы. Не хмурься, мы ведь были друзьями». «Были, да все вышли, пока я не понял, откуда дует сквозняк твоей дружбы! - уже более миролюбиво продолжал Гусев, не видя пока никакой угрозы со стороны старого знакомца, - что ж читай, все равно делать нечего, хоть время убьем.
Гость достал из своего портфеля несколько листов бумаги, одел очки в круглой старомодной оправе и приступил к чтению.
Рабби Йегуда Ашлаг
Знай эту тайну, что не будут избавлены сыны Израиля из своего изгнания до тех пор, пока не раскроется скрытая в книге «Зоар» мудрость в той великой мере, как сказано в книге «Зоар»: «Силой этой книги выйдут сыны Исраэля из изгнания». Потому что и во времена Луза была надежда на избавление, когда создавался «Зоар», и во время Бар Кохбы, о котором рабби Акива, учитель Рашб”и, сказал: «Путь Кохбы от Яакова».
И после разрушения города Бейтар была большая надежда на избавление. И потому позволил себе Рашб”и открыть тайную мудрость в книгах «Зоар» и «Тикунэй Зоар». Но сделал это с большой предосторожностью: он никому не позволил записывать свои речи, кроме рабби Аба, наделенного даром раскрывать тайное так, тайно, так, что только мудрецы Израиля (т.е. обладающие намерением «ради Творца») понимали его, а мудрецы народов мира (т.е. еще не достигшие экрана, выхода в высший мир) не понимали им написанное.
А вся причина скрытия книги «Зоар» была из страха, чтобы не узнали неисправленные, как работать на Творца. И потому тотчас, как увидели каббалисты, что еще не пришло время избавления Израиля, скрыли книгу «Зоар» и «Тикунэй Зоар». И произошло это в более поздние времена, чем написание книги «Зоар», потому что мы находим в книге «Зоар» высказывания мудрецов более позднего периода, чем время Рашб”и.
Но превратностями судьбы оказалась книга «Зоар» в руках вдовы рабби Моше де Лиона, унаследовавшей рукопись от своего мужа, по всей видимости, не объяснившего ей о запрещении раскрывать, и по случаю отдала книгу на продажу, что с тех пор и до сего дня явилось причиной многочисленных страданий в народе Израиля.
Но нет худа без добра, и поэтому власть эта, которой народы достигли кражей тайн Торы, дала также толчок стремительному духовному развитию, настолько, что наше поколение стоит буквально на пороге избавления (от вселенского эгоизма, а потому от всех страданий), если только будем знать, как распространить скрытую в книге «Зоар» мудрость в народе, ведь этим откроется воочию каждому отличие земного и высшего, и весь народ Израиля, все отвергнувшие Тору, вернутся к Творцу и к Его работе.
В этом распространении книги «Зоар» скрыто еще дополнительное исправление прегрешения, предваряющего избавление, в результате чего все народы мира возблагодарят Тору Израиля, как сказано: «И наполнится земля знанием», – по примеру Египетского освобождения, когда обвинение было предваряющим освобождение для того, чтобы также Фараон признал истинного Творца и Заповеди Его и разрешил народу покинуть Египет. И поэтому сказано пророком, что каждый из народов мира ухватится за каждого из народа Израиля, т.е. за обладающего связью с Творцом, дабы привел тот его в землю святую (к постижению Творца).

«Мощный текст, ты не находишь? – спросил гость, прервав чтение, - продолжать или тебе не интересно?» «Знал бы ты, - мстительно думал Гусев, - что самый подлинный текст книги «Зоар», самим Христом изложенный, лежит сейчас в моем портфеле в коридоре этого самого номера гостиницы! Поди на брюхе бы передо мной ползал, чтобы я тебе дал хоть одним глазком на нее взглянуть, хоть в руках только подержать!» «Как хочешь, - сказал он вслух как можно белее равнодушно, - если тебе делать нечего…» «Знаешь что, - сказал гость с искренним воодушевлением, - раз уж нас с тобой теперь не разделяют политические интересы наших стран и всякие шпионские интриги, давай выпьем пивка, пока оно не согрелось у меня в портфеле». Он извлек на свет две бутылки холодного пива и Гусев жадно сглотнул предательскую слюну. «Ты разлей, а я продолжу чтение. Давай сегодня только о душе разговаривать, гори все остальное синим пламенем, мы уже выросли из прежних одежек». Гусев принес стаканы и открывашку, разлив пиво, приник к нему трепетно губами. «Господи, хорошо-то как, - подумал он, - пусть читает, хрен с ним!» Гость тем временем продолжал хорошо поставленным проникновенным голосом проповедника:

«Погромы, кровавые расправы, изгнания и избиения стали постоянным уделом еврейского народа. Обвинение во всех проблемах и, как следствие этого, ненависть к народу Израиля – это итог многотысячелетнего нашего существования.
Любая попытка слиться с другим народом, принять на себя его законы жизни жестоко пресекалась рекой крови и вспышкой антисемитизма. Неужели в этом проявляется избранность нашего народа?
Почему столь малочисленный народ – гениальные умы, ученые, лучшие экономисты и финансисты и, в конце концов, источник всех религий – вместо признания и благодарности получает в ответ ненависть всех народов, не имея возможности успокоения и нормального существования?
Неужели мы не достаточно настрадались, чтобы задаться этими простыми вопросами? И вообще, есть ли на них ответ? И не это ли нам уже несколько тысяч лет пытаются объяснить каббалисты – люди, постигшие основы мироздания, люди, имеющие личную связь с Высшей Силой, источником Жизни, позволяя каждому, независимо от возраста и способностей, соприкоснуться с Вечностью и Истиной, найти смысл существования, подтверждая имя, которым мы себя называем, – Человек.
Каббалисты объясняют, что существуют законы, правящие всем Мирозданием: закон притяжения, невесомости и другие известные нам, а также многие не открытые нами законы. Эти законы невозможно изменить, но зная их, приняв как истину, можно подстроиться под них.
Все развитие человечества, его технологический и экономический прогресс – это следствие открытия этих законов и их принятия за основу повседневной жизни человека. Незнание этих и еще не открытых законов приводит нас к катастрофам и несчастьям, делая нас слепыми и беспомощными в различных ситуациях, проходящих над нами в течение жизни, лишая нас права быть хозяевами своей судьбы.
Так же как и мы состоим из двух частей – нашего материального тела и его духовного наполнителя, так и Законы делятся на земные – для руководства и контроля за материальным телом, и духовные – для руководства и контроля за духовной частью человека.
Незнание любого из этих законов приводит человека в дисбаланс с окружающим миром, проявляющийся в ощущении различных несчастий и страданий от этого мира.
С помощью этих законов Высшая Сила, которая имеет чувственную основу, а вследствие этого – Разум, желает привести человека, свое Творение, к наилучшему состоянию. А это возможно только в том случае, если человек, а именно, его духовный наполнитель, приобретет свойство Высшей Силы. Эта цель – привести человека к подобию Высшей Силе – неизменна, и следствием этого явилось создание нашего Мира.
Существует народ, который первым должен пройти этот путь, – это народ Израиля, евреи. За ним все остальные народы должны устремиться к той же цели. Как и куда идти, что надо делать – объясняется в Каббале. Если народ Израиля не выполняет своей задачи – приобрести свойство Высшей Силы, чтобы достичь наилучшего состояния, то она, Высшая Сила, корректирует действия человека, заставляя его через страдания вернуться к своей задаче.
В подсознании всех людей мира есть понимание, что их благополучие зависит от того, насколько евреи справляются со своей обязанностью. И если евреи этого не делают, у других народов непроизвольно возникает ненависть к евреям.
Поэтому нам не помогут никакие мирные переговоры, различного рода сделки или наши попытки стать, как другие народы, а только знание и изучение Духовных законов, простое чтение каббалистических книг, имеющих особую силу.
Ведь для того чтобы переместиться из одного состояния в другое, человек должен ощутить неудобство в нынешнем состоянии и выгоду от будущего состояния. Ощутить неудобство – это значит испытать определенную меру страдания, именно так мы сейчас и движемся вперед. При этом совершенно не зная, что нас ждет в будущем.
Но изучая Духовные законы и видя более совершенное состояние, которое нам желает дать Высшая Сила, мы сами будем стремиться к нему. В таком случае нет никакой необходимости подталкивать нас сзади болевыми методами. Мы сами становимся строителями своего будущего, будущего всего мира, будущего, не омраченного невзгодами».

Неведомо как, после пива на столе возникла сувенирная бутылка водки, Гусев не мог бы с точностью назвать тот момент, когда выставил ее к радостному изумлению гостя. Тот, хотя и не притронулся к пиву, делая вид, что рот его занят чтением текста, сумел изобразить искренний восторг при виде традиционного русского напитка. Дальнейшее Гусев помнил уже очень смутно.
Первая мысль, посетившая его гудящую голову еще до момента окончательного пробуждения, была настолько привычной, что он даже не удивился ей. Последние годы с нее начиналось почти каждая его утренняя побудка: «Зачем я на балу мороженое ела? Сколько раз мне говорил мудрый Палыч, что надо перед большой пьянкой обязательно есть картофельное пюре. Опять вчера на закуску денег не хватило…» Он с трудом разлепил глаза, словно засыпанные песком. «Господи, где это я?» Мгновенно вспомнив все, что предшествовало спонтанно случившемуся возлиянию, Гусев вскочил, как ошпаренный, но, пошатнувшись, рухнул обратно в кровать. Перед глазами все плыло, он был еще смертельно пьян. Не так, конечно, как накануне, но держать равновесие сил не было. Со второй попытки Гусев встал-таки на ноги и оглядев комнату, нашел ее чисто прибранной. Его одежда аккуратно висела на спинке стула. На столе следов попойки уже не было, в центре стояла лишь чисто вымытая пепельница, в которой Гусев разглядел странный предмет. Подойдя поближе, он обнаружил старенький потертый брелок в виде футбольного мяча. Гусев знал, что именно в таком брелке Михаил хранил изумруд - главную святыню Храма. Он механически взял брелок, поднес его к уху и потряс. Внутри что-то бренчало. Гусев развинтил его дрожащими руками и на ладонь выкатился большой сверкающий зеленый камень. Он все понял, но тем не менее поперся в коридор и тупо открыл зачем-то портфель: как он и предполагал, рукописи в нем не было.
Приняв душ и побрившись, Гусев спустился к портье в холл отеля, спросить о человеке, который приходил к нему вчера. «Вчера была не моя смена, но сегодня утром мальчик принес Вам пакет», - сказал портье и протянул ему сверток все в той же музейной упаковке. В номере Гусев развернул его и нашел там копию, выполненную для него Каирским Музеем. «Бог шельму метит, - процитировал он свою тещу, - да никому не скажет». В пакете же оказалась записка, вложенная в конверт. «Дорогой друг, мы очень благодарны Вам за Ваши усилия, предпринятые в связи с возвращением этой бесценной реликвии на ее историческую родину. Будете в Иерусалиме – милости просим. В моем доме Вы самый желанный гость. Не забывайте о своей богоизбранности. Всегда Ваш, ребе Машех». Гусев изорвал записку в мелкие клочки, сжег ее в той же пепельнице, где обнаружил утром брелок, и вытряс содержимое в окно. Пристегнув брелок к своим ключам, он стал собирать нехитрые пожитки.
Гусев не испытывал злости, он был еще в том состоянии, когда все эмоции притуплены. Злость, он это знал, придет позже, когда наступит адреналиновый голод. Не дожидаясь этой стадии, Гусев купил себе в ближайшей лавке бутылку Виски и пил до самого отъезда из Египта. Он смутно помнил, как сел в самолет, где мгновенно уснул. Спал он до самой Москвы, а там в аэропорту Шереметьево встречала его служебная «Волга».
Сев в машину, Гусев почему-то в первую очередь вспомнил о том, что теща перед отъездом в командировку злобно обвинила его в преднамеренном уклонении от участия в посадке картошки. «Зимой чего жрать будешь? Алкаш чертов, на край света готов переться, лишь бы не работать!» «Знали бы вы, маманя, что я теперь плевать хотел на вашу картошку, на вас и вашу дочь. Пройду медкомиссию и попрошусь на пенсию. Мне теперь на все хватит, только вы меня все и видели!» «Что ты желтый какой, как лимон? – Спросил его водитель, - пил что ли?» «Печень прихватило, жарко там, жуть, - ответил беззлобно Гусев, - провериться бы надо». «А чего от тебя сивухой так воняет, за три версты?» «Это я немного виски в самолете выпил, чтобы боль заглушить, все бы тебе меня обнюхивать, рули, давай!» «Ну, что, нашел Батраченко?» «А с чего ты взял, что я его искал?» «Зачем же ты ездил?» «Я был в творческой командировке, - гордо заявил Гусев, - у меня, видишь ли, случился кризис жанра, вот, я и попросился в поездку, чтобы набраться свежих впечатлений». «И как? Набрался?» - С подозрением спросил водитель. «Да, - важно изрек Гусев и сделал морду лопатой, - хочешь послушать? Имей в виду, тебе первому читаю, счастливчик». Он набрал в грудь побольше воздуха и продекламировал гнусавым голосом.

Тяжела и неказиста
Жизнь советского чекиста.
Раньше жил как князь иль граф,
Был во всем и всюду прав,
А теперь – такая скука,
Каждый в морду бросит: «Сука!»
Даже верная жена
Временами не верна.
А любовницы младые
Стали старые, седые…
Как на ветке вялый лист,
Бедный мается чекист.

«Ну, как? Оценил?» «По-моему зря тебя посылали, только деньги ведомство на ветер выбросило», - сказал водитель убежденно. «Это почему же? Что, плохо написано?» - Искренне возмутился Гусев. «Не вышел ты из кризиса. Такую… можно было и в родном отделе сочинить с похмела». «Темнота и невежество! Зависть снедает тебя к подлинному дарованию. Так всегда бывает: гений пишет, пишет, а умирает не признанным! И о чем это говорит? Потребителя надо воспитывать!»


Глава 34
Девятый Гроссмейстер


Душа готовилась предстать перед Творцом, чтобы узнать свой земной план, свою задачу на предстоящее воплощение, и какое количество старой кармы ей предстоит уравновесить в предстоящей земной жизни.
«Я чувствую себя как вода в реке. Меня уносит течением смерть», - вспомнила она последние слова, произнесенные человеком в теле которого обитала. Это было во Франции в 1519 году. «Нет, он был не прав, этот девятый гроссмейстер ордена «Сионского монастыря». Меня уносила течением жизнь». Гроссмейстера звали Леонардо да Винчи.
Душа еще очень хорошо помнила свое последнее воплощение, как, впрочем, и все предыдущие, знала кармические ошибки и просчеты, совершенные в них, свою поспешность и преждевременность некоторых поступков, промахи, прегрешения, свою непомерную гордыню и человеческую слабость. В том воплощении столь зрелая душа уже не могла себе позволить идти на поводу у чужого мнения, дать до такой степени увлечь себя чужим заблуждениям. Надо было твердо держаться свей задачи, своего земного плана. Возможно, в этом случае ей не пришлось бы еще раз спускаться в физическую октаву. Душа могла бы остаться с Творцом, не растрать она так много света, не соверши столько кармических ошибок. Волею судеб оказалась она вовлеченной в игру чужих страстей. В конце жизни Леонардо не только вступил во французское религиозное общество под названием «Сионская обитель», торжественно поклявшись защищать потомков французских королей династии Меровингов, но и стал его девятым гроссмейстером. Главным же заблуждением «Сионского монастыря» было то, что они считали Меровингов прямыми потомками Марии Магдалины и Иисуса Христа. Теперь трудно сказать, кто первым измыслил эту ересь, но адепты ордена не признавали Иисуса Христом и почитали истинным Спасителем Иоанна Крестителя.
В пятом веке воинственный Хлодин, король салических франков, перешел пограничный Рейн в его нижнем течении, подчинив своей власти территорию до самой Соммы. Галлия в то время принадлежала римлянам, и франки были разбиты полководцем Аэцием, что остановило их продвижение. Но сговорившись с оккупантами и вступив с ними в союз, франки стали римскими федератами, и основали в Турине свою столицу. Преемником Хлодина был Меровей, давший династии свое имя.
Этноним “франки” означал “свободные”, в “Больших французских хрониках” имя Хлодина даже не было поставлено в первый ряд знаменитой династии, что значительно укоротило бы историю королевского рода Меровингов. Салические, морские, франки жили ближе к морю, они-то и вошли в Галлию с севера. Никто теперь не может с уверенностью сказать, почему название роду дал именно Меровей, отнюдь не являющийся генеалогическим его основателем. Такие примеры известны истории. Возможно, что это произошло оттого, что годы правления Меровея были особыми, и потому остались в народной памяти. Ведь именно тогда было на Каталаунских полях отражено нашествие на Галлию гуннских полчищ Аттилы.
В глазах франков род Меровингов обладал определенным сакральным и магическим могуществом, благодетельной для всего народа “королевской фортуной”, внешним символом которой были очень длинные волосы, пострижение которых для королей из рода Меровингов явилось бы не просто величайшим позором, а полностью лишало их дееспособности и возможности исполнять свои королевские обязанности. Длинные волосы означали силу и Божественную энергию. Укоротить длину волос - лишиться всего этого.
Кто, когда и для чего измыслил легенду, что Меровинги потомки Марии Магдалины и Иисуса Христа, не умершего в свое время на кресте, теперь сказать невозможно. По официальной версии Магдалина после вознесения Христа получила в удел Месселию, современный Марсель, где и проповедовала учение своего Учителя до самой смерти, но это отрицали приверженцы Меровингов. Они утверждали, что Христос и Магдалина, став мужем и женой, дали жизнь родоначальникам династии великих королей. Они не считали Христа Сыном Божьим, а лишь одним из Пророков. Подлинного Мессию они видели в Иоанне Крестителе.
Давным-давно угас род Меровингов, но орден “Сионского монастыря” продолжал истово почитать их как истинных королей франков, считая всех остальных узурпаторами, незаконно присвоившими себе королевские права. Не содержал ли знаменитый жест Иоанна Крестителя, на картине Леонардо противоречия его собственным словам: «Тебе расти, а мне умаляться», он устремлен ввысь, к Небесам, словно указуя, откуда он пришел и куда вернется. Он – воплощенный Илия, пролагающий путь Господу. Но только ли? Так ли все просто и однозначно? У Вакха и Иоанна одно лицо. А это говорит о многом. Может быть, это сама София, женственность воплощенная, спустившаяся на землю, чтобы сделать прямыми пути Его, запечатлена в них? Но люди видят лишь то, что хотят видеть…
Люди так и не увидели в его Вакхе божественного сиротства ребенка, покинутого матерью. Это была Божественная Монада, с которой началось первое деление, отданная на воспитание людям. По сути, его собственный архетип, он и сам был той же природы… Люди видят лишь то, что хотят видеть… Как хочется верить, что в этот раз он найдет их готовыми увидеть нечто большее! Надо только настроить душу, ибо душа, как и солнце – «глаз мира».
В пятнадцатом веке Звездная Гроздь воплощений упала на Италию. И хотя душам атлантов было еще не время приходить в физическую октаву на континенте, Леонардо был в этой Божественной мандале ключевой фигурой. Он принес с собой загадки и артефакты Атлантиды, но час понять их тогда еще не настал, и он страдал оттого, что как никто из своих современников видел противоречия между небом и землей, между добром и злом. Он пребывал в бесконечном одиночестве, чувствуя себя посторонним, в своей великой эпохе, преждевременным и даже изгоем.
Он отождествлял себя с Дионисом, сиротствующим и разорванным. Люди примитивно связывали личность этого бога лишь с появлением вина, оргиями, гомосексуализмом и развратом, не понимая саму сущность Божественного опьянения. Все его атрибуты так ясно говорят, о его великом предназначении: виноградная гроздь, бык, солнце, тирс, увитый плющом и, конечно же двойной топор! Могущественный лабрис! Можно ли выражаться яснее? Но чем же на самом деле являлся тот Божественный Ойнос Диониса? Это был катарсис, вызванный творческим взлетом души, высшая степень опьянения, когда подлинный гений чувствует себя всесильным и равным Богу! Столь же всемогущим как Он. Души незрелые принимают возлияние за способ уйти от действительности в мир бессознательных иллюзий, воспарить над рутиной жизни с помощью бокала-другого вина, но разве это Творчество? Гений же в состоянии опьянеть от исполнения своей миссии. Он – Творец, он – Бог. Или, по крайней мере, сродни Божественной природе. И он опьянен этим родством. Божественный Ойнос Диониса – это огонь подлинного Творчества, а сам он - архетип творца, который всегда над личностью. Расчленение Диониса – это такая же загадка, как распятие Христа и усекновение головы Иоанна Крестителя.
О этот лик, который Леонардо столько раз запечатлевал на своих полотнах, который неотступно преследовал его на протяжение всей жизни, откуда пришел он? Об этом только душа и знала: это было его Близнецовое Пламя. Он становился то Ледой, то Анной, матерью Девы Марии, то Вакхом-Дионисом, то Иоанном Крестителем, то Моной Лизой… Только два последних портрета, написанные им не ради денег, а из чувства глубокой любви, украшали стены его комнаты до самой кончины. По сути, у этого лика не было пола, он был совершенно андрогенатен, это был союз наиболее сильных и крайних противоположностей, символ творческого единения мужского и женского начала. Божественный Бафомет!
Леонардо старался оставлять подсказки на своих картинах – знаки, позы, жесты, улыбки, сочетания цветов, игру света и тени, наполнял их загадочными символами, но их толи не понимали, толи не хотели замечать… Ему казалось, что невозможно выразиться яснее. Ведь на его полотнах были ответы на все вопросы.
«Тайная вечеря» полна загадок, но только человек посвященный увидит на ней то, что хотел передать потомкам девятый гроссмейстер ордена «Сионского монастыря»: вот он сам в образе Иуды Фаддея, второй справа, сидит, отвернувшись от Иисуса, за столом, где почти нет вина, символизирующего Его кровь - суть причастия, кровь, которую Он прольет ради людей. А хлеб – тело Его – лежащий тут же, почти не преломлен. Разве что одна маленькая горбушка… Стало быть, и смерти на кресте никакой не будет? Вот видна рука с кинжалом, направленная на живот одного их апостолов, не известно кому принадлежащая… А вот апостол, сидящий справа от Учителя, угрожающе тычет указательным пальцем Ему в лицо, словно хочет выколоть глаз… Это все тот же символический жест Иоанна Крестителя. А вот и молодой Иоанн, одежда на нем идентична одеянию самого Иисуса, и если посмотреть чуть издали, то можно заметить, что фигуры Спасителя и Иоанна напоминают буку «М». В Иоанне с большой долей уверенности хочется признать женщину. У него изящные женские ручки, на шее висит золотое ожерелье, под легкой тканью можно угадать и очертание нежной женской груди… Может быть, это равноапостольная Магдалина сидит рядом со своим Учителем образуя с ним ту загадочную букву «М», а вовсе не молодой богослов?
Для него самого встреча с символами началась с той птицы грифа, которая приснилась ему в самом раннем детстве и означала у мистиков женское начало. Гриф в египетской мифологии был символом печали и не имел мужского коррелята, оплодотворяясь ветром – пневмой. В том далеком видении гриф сел на край его детской колыбели и приоткрыл младенцу Леонардо губы своим хвостом…Он остался навсегда, как творческая личность, вечным сыном Грифа, жаждущим припасть к ее плодородным материнским вскармливающим сосцам.
Творчество – процесс алхимический, но это высшая алхимия человеческого духа, переплавляющего свои эмоции в собственное творение в волшебной реторте души, наполняя и сам дух высшей энергией. Именно мощь и сила энергии и есть тот самый ойнос, приподнимающей творца над землей. Энергия – главная составляющая любого творения. Если ее нет, творение не одухотворено, бесплотно и оставляет равнодушным всякого, кто с ним соприкасается.
Мать Великая и Мать Ужасная. Один это архетип или два разных? Один. Именно об этом говорят людям улыбки на лицах Вакха, Иоанна Крестителя, Моны Лизы. Они словно предлагают поиграть: угадай, кто я? А все это – есть София. Порождающая, вскармливающая и снова поглощающая, чтобы породить.
Душа Леонардо жаждала совершить вознесение, чтобы окончательно слиться с Творцом, вернуться в Отчий Дом, и это во многом объясняет его жажду дать человеку крылья, бежать с земли, оторваться от всепоглощающего Материнского Лона, как от ненужного уже материального аспекта.
Он создал в этом воплощении основание пирамиды для окончательного построения своей личности. Душа его была уже готова к вознесению. Он не жаждал богатства, хотя был гениален и неутомим в работе: «Нет такой работы, которая бы меня утомила. Руки, в которые дукаты и драгоценные камни сыплются, словно снег; никогда не устают служить, но служат они из корысти, а не из искренних побуждений, поэтому совершенно естественно, что природа сделала меня бедным». Он научился обходиться без авторитетов, считая, что лишь подлинное Знание порождает любовь, «если объект прекрасен и праведен». Он не стремился создать школу. «Любой, кто в споре ссылается на авторитеты, пользуется не интеллектом, а памятью». Он записал эту науку зеркально. Так раньше делали и на Атлантиде. Но в эпоху Возрождения, слова эти могли счесть невероятной ересью, ибо эпоха эта покоилось на авторитетах античности и столпах католической церкви. В неуемное влечение к мышлению и творчеству сублимирует Леонардо сексуальную энергию, в непрерывную любознательность переплавляет ее. Он превращает стремление к исследованию в подлинную страсть, что в свою очередь заменяет собой плотское влечение и свободно служит интеллекту. Это был тайный смысл и ядро его существа.
Вот «Мадонна в гроте»… Она так много объясняет тому, кто хочет и может это понять. Треугольник, основание которого покоится на земле, является старинным женским символом, пифагорейским знаком мудрости и пространства. Он поднял землю до Небес, сокрушив ее иерархию. «Ощущение не может быть ошибочным, ошибочным может быть ваше суждение… Природа полна бесконечных сил, которые совершенно недоступны ощущениям».
Да, человек может быть Творцом, но он не должен подражать Люциферу, который отказался служить людям. Он должен всегда помнить, что несмотря ни на какие озарения, он всего лишь может стать подобным Богу в Его желании и готовности служить людям, равным Ему в этом, но не подменить Его. Он смиренный слуга природы и земли. Страсть духа – истинная движущая сила человеческой души.
Он был Великим Пророкам своего времени, этот девятый гроссмейстер ордена «Сионского монастыря». Он искал себя в точке пересечения неба и земли, стремясь всеми силами постичь всякий раз замысел Творца. И как только достигал своей цели, терял интерес к картине, на которой изучал этот замысел, потому многие из них остались незавершенными.
Как жаждал он соединить на полотне дух и природу! Бесконечное и конечное, чтобы невидимая реальность души сделалась доступной взгляду. Он нашел свое место в точке пересечения креста, между двумя силами. В слиянии света и тени живет душа. Ведь и Душа Мира родилась однажды из улыбки Софии, как считали гностинки. В Моне Лизе он попытался отразить весь эрос Софии.
Понял он еще и то, что людям не нужны Пророки и Мессии, хотя они делают вид, что с нетерпением ждут их прихода.

О люди смертные, вы все Пророка ждете!
А вы его услышите? Поймете?
Узнаете? Ведь речь его проста.
Пойдете с ним на плаху? До креста?
Получите все Знания в свой срок?
Но просвещенный – это не пророк!
Едва видна астральной связи нить,
Попробуйте увидеть, удлинить.
Мессии и Пророка жаждут люди…
Им голову Крестителя на блюде
Однажды, не сумняшись, принесут,
Того, Кто следом – на Кресте распнут…
А канцелярская взахлеб лакает крыса
Божественнейший Ойнос Диониса!
Не время. Рано. Не настал черед.
Земля! Он обязательно придет,
Пророк великий, Мастер и мессия,
Он расшифрует топоры двойные.

«Лучше смерть, чем усталость», - подумала душа. Наступал час Пророка и Предтечи прийти в воплощение, чтобы исполнить свою последнюю миссию в физической октаве: помочь построить Небесную Россию.





Глава 35
Меркава по-Гусевски


«Оленька, ты уже выбрала имена?» – Спросила Марта, чтобы хоть немного отвлечь подругу от горестных мыслей. «Только для мальчика, - ответила Оленька и лицо ее осветила слабая вымученная улыбка. – Для девочки даже выбирать не хочу. Я не сомневаюсь, что у меня будет сын. Ты знаешь, мне кажется, что он со мной уже разговаривает! Может быть, ты сочтешь меня за ненормальную, но я зову его по имени, а он откликается. Говорю ему что-нибудь, рассказываю то, что вижу, что у меня на душе происходит, а в голове, словно ответы звучат! Он меня успокаивает, даже поучает немного…». «Ну, и каким же именем ты его зовешь?» «Ленечкой. Леонид. Правда, красиво? Сейчас так почти никого не называют. А мне почему-то хочется…» «И правда, замечательное имя!» - Сказала Марта. Они только что вернулись с похорон Валентина и сидели втроем на кухне в его квартире, поминая друга. Похоронили его в Тарусе, рядом с могилой матери. Попрощаться с Валентином собралось много народа. Приехали его друзья еще по военному училищу, сослуживцы-афганцы, родственником у него не было.
На кладбище к Марте подошел Гусев. Он был серьезен и на удивление трезв. Марте не очень хотелось с ним разговаривать, но избежать этой встречи на маленьком Тарусском погосте не было никакой возможности. «Вы меня простите, - сказал Гусев, как показалось Марте, совершенно искренне, - за тот дурацкий инцидент, я вел себя по-идиотски. Но мне почему-то казалось, что Вы что-то знаете об исчезновение Валентина, и можете пролить на него свет…» «Вы не ошиблись, - ответила Марта, глядя ему прямо в глаза, - но это не имеет теперь уже никакого значения. Не так ли? Забудем об этом». Гусев слегка сжался под ее взглядом и быстро отошел в сторонку. Ему почудилось, что в глазах этой женщины он прочел гораздо больше, чем ему хотелось бы. Словно она видела его насквозь и что-то знала о нем такое, что он всеми силами стремился скрыть.
“Оленька, хорошая моя, - ласково ворковал Виктор Павлович, взяв Ольгу под руку и наклонившись озабоченно к ее уху, - почему вы бледненькая такая? Надо больше бывать на свежем воздухе, кушать фрукты. Как у вас с денежками? Вы не стесняйтесь уж, пожалуйста, мы все Ваши друзья. Помните об этом, не обижайте нас”. “Спасибо большое, Виктор Павлович, - поблагодарила его Оленька, - у меня все есть. Просто это от малокровия, оно у меня с детства. Но я думаю, все обойдется. Мне друзья помогают, - и она оглянулась на Марту с Антоном, стоявших чуть поодаль и не спускавших с нее встревоженных глаз, - Вы не сомневайтесь, если мне что-нибудь понадобится, я к Вам непременно обращусь”.
«Оленька, может быть, тебе пожить у нас некоторое время? – предложил Антон, - пока ты привыкнешь…» «Нет, я уже привыкла… Вали ведь давно нет… Да, мы и жили вместе совсем не долго. Так что, и привыкать-то особенно не пришлось без него обходиться. Мне вчера звонил мой одноклассник из Сомали, он там работает… Хотел меня навестить, когда в отпуск приедет через неделю. Я уже дала согласие, неудобно получится. Но все равно, спасибо вам, ребята, что бы я без вас делала!» Оленька тихонько шмыгнула носом и отвернулась.
Гусев пришел домой с похорон Валентина к несказанному изумлению жены и тещи совершенно трезвый. Он выпил на поминках всего одну рюмку, опасаясь по пьянке сболтнуть лишнее. Теща даже слегка обиделась на него за то, что он обманул ее ожидания. «Не поймешь никогда, чего он выкинет, - сказала она с досадой и гордо удалилась к себе в коморку. – Лишь бы назло сделать».
Все последнее время после возвращения из Египта Гусев чувствовал себя омерзительно. Еще в первые дни после поездки ему на ум неожиданно пришло дикое сравнение, от которого он, как ни старался, все не мог избавиться, он почему-то отождествил себя с грязным использованным полиэтиленовым пакетом, в котором прежде держали что-то липкое и дурно пахнущее, потом содержимое вытряхнули, а пакет скомкали и бросили в помойное ведро, не удосужившись помыть. Возможно, эта метафора пришла ему в голову оттого, что он жил в стране, где принято мыть полиэтиленовые мешочки ввиду их дефицита. И жена его, и теща всегда это делали тщательно, с невероятным трудолюбием, достойным лучшего применения, а потом сушили их в ванной, прицепив прищепкой к бельевой веревке. Стоило ему выбросить эту драгоценную тару, как женщины дуэтом поднимали невероятный крик, уличая его в нераскаянном барстве.
Два вопроса мучили Гусева, не давая покоя ни днем, ни ночью: первый – сам ли он проболтался по пьяной лавочке о древнем манускрипте своему старому еврейскому знакомцу, или тот уже знал о раритете, когда пришел к нему в номер гостиницы? И, если знал, то от кого? Не караимы ли сыграли с ним эту гнусную шутку, не доверяя ему до конца? Второй вопрос был более приятным, но и более обременительным: что делать с неожиданно свалившимся на его голову богатством? Должен ли он вернуть его законным владельцам или имеет полное право оставить себе? Если караимы сами натравили на него ребе, то ничего он отдавать им не обязан, свою часть договора он выполнил полностью. «Они свое получили, - убеждал себя Гусев, - пусть скажут большое спасибо. Будем считать, что эти деньги – скромное вознаграждение моих услуг. К тому же подробности сделки им не известны… Или известны? У Массада длинные руки и любопытные носы…» Воображение Гусева никогда не было обременено большими деньгами, и он понятия не имел, как следует ими распорядиться. Но главной его заботой был изумруд. Что с ним делать? Отдать караимам? Камень жег ему руки и лишал покоя. Деньги еще куда ни шло! Их можно положить на несколько сбергкнижек «на предъявителя», но изумруд… «Может, вернуть его, и дело с концом! На кой черт он мне сдался? Продавать его опасно, а хранить при себе еще опаснее. Ко мне они, конечно, за ним не сунуться, все же я в КГБ работаю… Но если у них есть на меня компромат, то подгадить мне они в состоянии. А компромат у них определенно есть, ребе, я думаю, об этом позаботился во время нашей последней встречи! Что же мне делать-то? Кто бы меня надоумил?». Так Гусев и жил все последнее время: между молотом и наковальней. Он до того измучился, что даже бросил пить.
На работе сейчас дела обстояли не плохо. «Чуть бы пораньше, мог бы карьеру себе служебную сделать, а теперь поздно уже, - думал он с тоской, - на пенсию пора». Валентина с его подачи нашли довольно быстро. И хотя оставалось без ответов еще довольно много вопросов, все как-то успокоились и решили в это дело глубоко не влезать, чтобы не увязнуть по самые уши. Гусева повысила в звании и в должности. Получая все эти блага из рук самого генерала, он узнал в Управлении, что в том склепе, где нашли Валентина, был тайник, с припрятанными драгоценностями на астрономическую сумму и арсенал оружия. Авторитет Гусева в отделе сильно вырос, все стали смотреть на него с завистью и уважением, принимая происшедшие с ним изменения за счет перемены в его положении, вызванной героическими обстоятельствами. Гусева обуяла мания величия: он стал держаться более уверенно, разговаривал с подчиненными чуть свысока, не упускал случая прочесть кому-нибудь чекистскую проповедь, начиная ее словами: «Ты не забывай, где работаешь!»
Гораздо хуже обстояли дела в лоне семьи. Взять верх над своими домашними оказалось делом не шуточным. Жена и теща к его служебным успехам относились скептически. Их вполне устраивал прежний Гусев, он был им известен вдоль и поперек, и потому они структурировали его с большим мастерством, продолжая видеть в нем только пьяницу, бездельника и забулдыгу. В следствии этого, он почти перестал бывать дома, проводя в отделе все служебное и свободное время, появляясь только, когда все домашние уже спали, чтобы не попадаться лишний раз им на язык. Если же столкновения избежать не было никакой возможности, Гусев мгновенно обретал с помощью жены и тещи свою прежнюю привычную структурку и всякие душевные или умственные усилия разбивались об эту несокрушимую твердыню. Клеймо алкоголика и лентяя прилипло к нему намертво. Наконец, он просто махнул на них рукой, выжидая удобного момента, чтобы дать деру.
Учитывая сложившуюся ситуацию, Гусев решил на следующий день вообще лишить строптивых домочадцев своего бесценного общества и остался ночевать в отделе. Чтобы как-то унять обуревавшее его душу волнение, он добросовестно перечитал все старые газеты, какие ему удалось обнаружить, потом послонялся по улице, на которой находилось их учреждение с целью купить в книжном киоске какое-нибудь чтиво, но единственное заведение подобного рода было снабжено сакральной запиской, неизвестно в каком воплощении оставленной: «Ушла на 15 минут». Безрезультатно прождав полчаса нерадивую киоскершу, Гусев плюнул и вернулся к себе в кабинет. Бесцельно открывая один за другим ящики стола за которым он теперь восседал, Гусев вдруг с удивлением обнаружил в самом нижнем, им еще не исследованном, неисповедимыми путями попавшую туда, старую Библию. «Это судьба!» - вслух сказал Гусев, тяжко вздыхая, но незаметно для себя присосался к бессмертной Книге всех времен и народов, извлекая попутно из неведомых тайников памяти множество бесценной информации, скопленной за первые годы своей работы в ГРУ. А изучать ему в то время пришлось многое! В том числе и основы Каббалы. Мало он, конечно, тогда понял, но кое-что все же усвоил. Вполне, например, представлял себе Древо Жизни, состоящее из десяти сфирот и даже помнил их названия от Кетэр до Малхут, и то, как Эйн-Соф разворачивал Миры в первый момент творения. Он сделал попытку сопоставить библейский текст с каббалистическим, но запутался и хотел закрыть книгу. В этот момент выпал из Библии пожелтевший листок бумаги, сложенный вчетверо, Гусев развернул его и прочитал.

Сияющим окутанный венцом,
Бог восседал на пламенном Престоле.
Позволь склониться пред Твоим Лицом,
Себя предать Твоей священной Воле!
Бессильны описать Тебя слова,
Их нет, иль я не обладаю ими –
Пылающая светом Меркава
И Тот на ней, чье запредельно Имя!
Создатель, Бог, Эйн-Соф или Творец –
Ты в наивысшей сокровенной славе
Рождаешь все, Ты – подлинный Отец,
Хоть имени назвать уста не в праве.
За шагом шаг пройду когда-нибудь
И я, ведущий ввысь, тернистый Путь.

Гусева, словно пронзило током! Он вспомнил вдруг, что существовала некогда древняя еврейская практика, под названием «Меркава», о которой рассказывал ему старый каббалист. Традиционные талмудисты боялись ее как огня. Мистическое видение Иезекииля считались у них чуть ли не еретическими. Меркава - Престол и Колесница Бога, явившиеся этому пророку, смущали на протяжении веков умы мистиков, и они не оставляли попытки их воспроизвести. А увидел Иезекииль сияющий объект внутри облака с громадными колесами, будто из топаза, а под ними был свод небесный, светящийся наподобие кристалла. Гусев нашел это место в Библии и прочитал:
«А над сводом, который над головами их, было подобие престола…, а над подобием престола было как бы подобие человека… И видел я как бы пылающий металл, как бы вид огня внутри его вокруг; от вида чресл его и выше и от вида чресл его и ниже как бы некий огонь, и сияние было вокруг него….
Такое было видение славы Господней».
И Моисей видел нечто подобное в объятом пламенем, но не сгорающем кусте. Бог использовал священный огонь, чтобы приблизиться к тем избранным, кому пожелал открыться, призвать, дать помазание, дабы они исполнили Его цели. Необходима лишь степень готовности этих избранных, чтобы отворить перед ними небеса. Семь их уровней и даже Себя Самого. Кумранская община практиковала мистицизм Меркавы, нити ее вплетены и в учение Христа.
Некоторые мистики в состоянии пережить опыт Иезекииля, они совершали путешествие через семь небес и семь дворцов, пока не оказывались у Престола Бога.
Теперь, говорят, Бог прервал связь с человеком и пропасть разделила их, ибо снизилась у народа потребность в прямом общении с Ним, так как получили они от Него законы и учение, необходимые для того, чтобы не сбиться с пути. Да и грех их увеличил это расстояние. Иудаизм заменил мистическое переживание соблюдением заповедей, закона, ритуалов и морали.
Дверь, ведущая к Древу Жизни, замкнулась отныне для большинства людей.
«А я смог бы, - подумал почему-то тщеславно Гусев, - дошел бы я до Божественного Престола? Выдержал бы видение самого Господа? Думаю, да». И еще он почему-то без видимой связи подумал: «Как могло прийти израильтянам в голову назвать свой танк «Меркава»? Почему дали они этому страшному бронированному чудовищу, с практически непробиваемым «активным» панцирем, облицованному плитками со взрывчаткой, наматывающему на свои гусеницы чужих солдат на Голландских высотах в Сирии, имя Божественной Колесницы Господа?»
Думая обо всем этом, Гусев незаметно заснул, положив голову на Библию. И увидел он пламя пожарища, все горело и пылало вокруг – пшеничное поле, кусты обрамляющие его, пахло гарью, трудно было дышать. Вдруг из яркого белого столба огня, возникшего посреди горящей нивы, словно Летучий Голландец, выплыл огромный танк на диковенных гусеницах, громадных и страшных. Вместо башни у него была платформа из чистого золота, блеском своим слепящая глаза. Танк неумолимо двигался прямо на него, грозя вот-вот раздавить своими гигантскими гусеницами, сделанными из прозрачного материала, наподобие топаза. Гусев заворожено смотрел на эти прозрачные гусеницы, не в силах отвести глаз, воля его была парализована, он не мог даже шевельнуть рукой. В полуметре от него танк неожиданно замер на месте, Гусев поднял, наконец, голову и увидел, что на золотой платформе неведомо откуда возникла фигура, стоящая к нему спиной, в длиннополом сером одеянии напоминающем шинель. На голове у человека была надета «буденовка», а поверх нее сияющая золотая корона с тремя странно загнутыми зубцами, по виду похожими на букву «шин» еврейского алфавита. «Да это же первые три сефиры: Кетэр, Хохма и Бена. Должно быть, Это Сам Эйн-Соф!- обрадовался Гусев не известно чему, и закричал в спину - Я хочу видеть твое лицо! Покажи мне свое лицо! Повернись!» Фигура безмолвствовала и не шевелилась. В голове Гусева, словно сами собой возникли слова: «…лица моего не можно тебе увидеть; потому что человек не может увидеть меня и остаться в живых… ты увидишь меня сзади, а лицо мое не будет видимо». Так и Моисей просил Господа предстать перед ним во славе Своей, но Господь показался Моисею лишь со спины. «Но я хочу этого, - закричал опять Гусев в спину, - покажись мне, я выдержу!» Танк качнулся и опять двинулся прямо на него. Гусев упал на спину, и уже чувствуя нестерпимую боль и слыша хруст собственных костей, он увидел, что фигура начала медленно поворачиваться к нему лицом. Ужас охватил все его существо. Он узнал это лицо. Он слишком часто видел его на портретах и фотографиях. Его всю сознательную жизнь учили поклоняться ему, едва ли не с самого детства. Это было знакомое до боли лицо Феликса Эдмундовича. Гусев издал нечеловеческий вопль и потерял сознание.
Примчавшийся на этот крик дежурный с КПП, нашел его в состоянии тихого помешательства и вызвал «Скорую». Гусева отвезли в психиатрическую лечебницу, где он и провел остаток своих дней. Время от времени бедный сумасшедший назидательно поднимал вверх указательный палец и с большим пафосом изрекал: «Я видел Меркаву и Господа на ней в сиянии Его Славы!»





Глава 36
«Что внизу, то и наверху»


Марта вдруг почувствовала непреодолимое желание погрузиться в медитацию. Словно кто-то позвал ее для откровенного разговора, желая сообщить нечто очень важное. Уже несколько дней она не находила себе покоя, не зная, как приступить к осуществлению задачи, которую поставил перед ней чохан. «Боже мой! Я же понятия не имею, о чем писать! – Думала Марта с тоской, - как у меня хватило нахальства согласиться на эту миссию? Ни единой мысли в голове! Надо было честно сказать, что мне это не по силам, а я возомнила о себе Бог знает что. Осмелилась назвать себя Поэтом! Сидела бы тихо в уголке на кухне, да писала про всякую чепуху, так, ведь нет, замахнулась на такое! Что я знаю о Великой Матери? Почти ничего. Поначиталась немного, а толком и двух слов связать не могу». Но сегодня Марта почувствовала, что Небеса сжалились над ней, и некто очень добрый и близкий посылает ей помощь.
Марта предупредила Антона и закрылась у себя в комнате. Она зажгла ароматическую палочку, включила тихую музыку – свою любимую «Небесную Аиду», села в соответствующей позе и сделала попытку добиться полной внутренней тишины. Это ей удалось не сразу. Сначала она просто слушала музыку, на нее нахлынули воспоминания о Египте. Перед мысленным взором поплыли виды Луксора, ставшие за это время такими родными. Марта увидела себя в храме перед алтарем Великой Матери, где сейчас царил полумрак. Она была одна, и ей было чуточку грустно. Вдруг помещение залил яркий белый свет, и Марта услышала голос «Египет – это символ. Это место, где человек может испытать себя. Издревле считался он страной магов, обиталищем злых сил и черной магии. Это символ поглощенности земными заботами, материальным миром. Если сможет душа человека защититься там от обольщения со стороны зла и, испытав себя, возвратиться назад, человек «поднялся» из Египта буквально, укрепившись и утвердившись в вере, достиг высшей ступени. Так Авраам, познав высшую мудрость, прилепился к Богу и стал десницею мира. Авраам и израильтяне получили испытание в Египте. Авраам спустился в «нижние пределы» Египта и прошел их до самого дна, но не задержался в них и вернулся к своему Господину. Они не обольстили его, как обольстили Адама.
Если бы Авраам не сошел в Египет и не был там сначала очищен, то он не был бы благословлен. Нее стал бы избранником Божьим. Схождение в Египет и благополучное возвращение суть ритуал перехода. Пройдя испытание бездной и выдержав его, человек превращается в божественного героя. Египет – символ испытаний и искушений, перед которым мы должны устоять, как при встрече со злом. Если не впитать Божественное качество любви, то испытание не пройдено. Искушение и очищение мы проходим через соприкосновение со злом. Чтобы достичь совершенства в своем желании служить Богу, человек сначала должен войти во владения зла и очиститься там, как в плавильном тигле. Только после этого он может вознестись до уровня совершенной добродетели и вернуться победителем. У Бога есть право испытывать нас. Мы же имеем право пройти или не пройти наши испытания.
Твоя душа состоит из трех частей, каждая из которых из определенного места. Не каждая душа имеет три составляющих. Первая часть – дает жизнь физическому телу и поддерживает его. Ее источник – Великая Мать, для тебя – это София. Вторая часть – место, где обитает Дух, интеллект, разум. Это позволяет нам выйти за пределы примитивного человеческого существования. Ее источник – Сын Божий, Христос. Это нравственная сила, помогающая различать добро и зло. Третья часть – святая святых, харизма, Искра Божия. Ее источник – сам Творец. Это Его дыхание наполняет сокровенную часть души. Тут находится мост между человеком и Небесным Миром. Она индивидуальна как и всякое выражение Божественного Разума. Она непостижима, непознаваема, окутана покровом чрезвычайной яркости. Через нее осознается присутствие Бога. Первая часть активна в каждом человеке, но активность двух других должно заслужить.
После смерти тела первая часть души может быть наказана за прегрешения во время земной жизни, иногда, наказанию подвергают и вторую часть, но третья – безгрешна и направляется прямо в родной дом. Душа - это дитя Бога в нашем теле. Божественная Искра – это Чистый Дух. Он не может умереть. Если у души нет всех трех уровней для возвышения и выявления потенциала, то она может навсегда утратить свою возможность к существованию. Развоплощение души - это и есть вторая смерть. «Душа согрешившая, та умрет».
Тебя мучает мысль, что ты не знаешь Великую Мать? Да так ли это? Разве не София была твой первый учитель? Она – Предвечный Исток, приводящий душу на землю, как только та вышла из сияющего Света Творца, когда наступила необходимость спуститься в нижние миры. Она дала тебе тело для путешествия по материальной вселенной. Когда ты сделала первый вздох, когда Святой Дух вдохнул в тебя жизнь, разве не Ее взгляд пыталась ты поймать? Разве Ее улыбка, излучающая любовь, не наполнила радостью все твое существо? Она была «в Начале» Словом, прозвучавшим для тебя первым приветствием, когда ты вошла в свое новое тело. Это София дала тебе форму и все необходимое для того, чтобы ты не запуталась в сетях смертности. Она запечатлела в тебе зерно вечной жизни и наделила миссией. Ее семя дремлет в тебе, пока ты не зальешь его солнечным светом твоего сердца.
Едва послав тебя в физический мир, София уже подготавливает почву для твоего восхождения назад к Богу. Она – источник жизни. В материальной Вселенной нет ничего, чтобы не касалось Ее. Она поддерживает на Своих плечах мир, цивилизации и все элементы жизни. Она – огонь, воздух, вода, земля, вся Природа. Наша потребность в Ней – безгранична.
Для каждого человека понять свое отношение к Великой матери и Ее воплощениям – это понять свое отношение к Женскому Началу вообще, в каком бы аспекте Оно не встретилось тебе в жизни. По отношению к душе – внутреннему ребенку Великой Матери – проявляется отношение к женскому началу. Ищи гармонии с Божественной Матерью, сближайся с Ней, пусть Ее мир успокоит тебя. Войди в Космическое Лоно и познай свою метанойю через него. Исцели свою психику с Ее помощью, а затем и Землю. Однако, Она не пойдет за тобой, пока ты не готова войти в дверь Ее сердца. Ты должна сделать первый шаг – открыть дверь своего сердца, проявляя постоянно милосердие, сострадание, справедливость к себе и к ближним. София – ключ, открывающий доступ к Божественной Силе. Она служит вратами для Сына и Отца. Иисус сказал: «Входите тесными вратами; потому что широки врата и просторен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и не многие находят их». И запомни еще: у каждой Божественной Сущности есть свое Имя. Назови Его и тебе откликнуться. Имя – это ключ для входа во врата Света. Если произнести это Имя с целью призвать Его, то происходит эманация Влияния, связанного с этим именем. Вот тут и нужна вся сила Поэтического Изреченного Слова.
Марта не заметила даже, как оказалась за письменным столом. Она писала быстро, словно под диктовку.
Имени плоть тонка -
Паутинка.
Имя – душа цветка,
Сердцевинка.
Как поцелуй, как вздох –
Имя о Человеке.
Имя дает Бог –
Единожды и навеки!
Поименован – рожден,
Уши имеющий слышит.
На Алтарях Имен
Пламя свечи колышет
Шепот горячих губ:
«Господи, Иисусе!»
Выпростав из скорлуп
Имя – Ему молюсь я.
Душу во плоть облекут,
Выделят, нарекут!
Имя очами сверкнет из-под век –
Осознай себя, имярек!
Мир есмь Большой Человек.
Каждый услышит, имеющий уши,
Бог не тела нарекает, а души!
Имя с Небес на тебя снизошло,
Словно венец, облекает чело…
Глубь сокровенная,
Неизреченная,
Рада ли имени, душенька пленная?
Имя дается, а с ним и судьба,
Божья защита для божья раба.
Внутренним Светом сияет с лица
Имя «София» - Премудрость Отца.
София, София, София, София!
Топазами очи горят роковые,
И крылья бровей разметались над ними,
И ветер кудрями играет льняными, И кровь молодая резвится под кожей –
Нет краше на свете премудрости Божьей!
Безмерность вся и вся безбрежность!
Она в Его купалась Свете,
Своим любуясь отраженьем.
Как Слово Божие в Завете,
Бала Его отображеньем.
Себя в Ней узнавал Незримый –
Он зачарован узнаваньем.
Одно – Творящий и Творимый!
Лик в Зеркале – Самопознанье!