Чик

- Божусь "на чик", - сказал в запале Генка и все пацаны замерли, в надежде, что послышалось.
- Серый, "за чик" ведешься? – тут же, не давая мне времени на размышления, подхватил Фан.
- Чикую против! – выпалил я и только тогда понял, что наделал..

Манеру божиться не "на зуб", а на неведомый доселе "чик" в наши места принёс Витька-Фан, вернувшись после срока на "малолетке" и вобрав там в себя всё мусорное, но запретное для нас, "с-а-а-алаг".
Сами мы с новыми правилами еще не сталкивались, но уже ходили слухи, что где-то там, за карьером, на новой улице в "кулацком» поселке" паренек проигрался "на чик", о т д а в проигранное.

"Чик" было сокращением от "мизинчик".
В скукоте читинской "малолетки" и с п р а в л я е м ы е звереныши придумали игру, в которой смельчак шёл на пари, обвиняя приятеля в свершенном запретном действии, ставя на кон свой мизинец. Это жестокая забава брала своё начало еще со "взрослых" колоний, где в подтверждение собственных слов рубили весь палец, а-то и два..А малолетние ученики переняли от своих криминальных наставников "облегченный" вариант, - отрезалась только первая фаланга мизинца.

И вот теперь я опрометчиво влез в слишком серьезные, для себя, разборки. Но обратной дороги не было – сдав на попятный, можно было на вечные времена попасть в "зачморенные" в собственном районе, а-то и, как шептались между собой мальчишки, оказаться "притопленным" в карьере – месте традиционного рискованного купания наших сверстников. Были эти слухи правдой или нет – кто ж их знает, да только проверять не хотелось, ибо Санёк, которого неделю назад достали водолазы из заболоченной части карьера, - мы точно знали – спорил незадолго до того с Фаном до хрипоты о том, что сумеет сделать маленькую финку из металлических стержней нескольких шариковых ручек, подложив их под поезд. Той финки у Санька мы так и не увидели, а через неделю случилось происшествие с ним самим, - откуда проистекали неутешительные выводы..

..А оспаривал я слова Генки о том, что моя младшая сестренка Наташка украла у мамы Генки какую-то брошь, когда приходила к той в гости вместе с бабушкой.
Сама проблема мне казалась надуманной изначально – откуда у матери Генки может быть какая-то брошь, если даже старые эмалированные тазы, в которых мыли бесчисленную прорву братовьев и сестер Генки, варили варенье и замачивали бельё, - были все побитые и дырявые…Заделать дырки и положить эмаль было некому, ибо папка у Генки был, как пацан сообщал всем страшным шепотом, «секретный разведчик». Видимо, там, где этот «Штирлиц» нёс службу, принимали передачки – ведь раз в три месяца Генкина мамка собирала солдатский вещмешок с куревом, плитками дешевого чая, карамелью для лагерной браги - и ехала до краевого центра, где разными правдами-неправдами добивалась очередной встречи с собственным непутевым мужем..

Пятилетняя Наташка была, конечно, как сорока и брала в руки всё яркое и блескучее, что видела, не заморачиваясь особенно тем, чья же оказалась очередная побрякушка..
Но вот так, из чужого дома, взять вещь – такого с ней не случалось, это уж точно. А добавленное Генкой что-то грязное про бабушку переполнило моё терпение, потому я и не сдержался, позволил себя завлечь в опасную игру , чем немедленно воспользовался Фан.
Доказательства высказанного Генка обязался показать «при всём чесном народе» (с особым шиком подчеркивая "чеСНом", без внутреннего «Т» - ведь мы уже знали, как положено здороваться, входя в камеру, даже при первой х о д к е, "правильному" пацану) вечером, когда мамка уйдёт в ночную смену. Генкин братишка-погодок, Валька-Шкет ( обозванный так не за свою «малость», а за фамилию – Шкетин) всё пытался остановить завязывающуюся бучу, заглядывая всем в галаза и переспрашивая, что "ведь вы понарошку?", но на него не обращали внимания и он привычно хныкал, куда-то в себя, боясь подзатыльника от старших.
Был он среди нас совсем уж белой вороной – хлипкий, хоть и всего на год младший, с длинными, «музукальными», - как важно объясняла его мама, пальцами, нестриженной шевелюрой, с которой он и вправду был похож на какого-то Клиберна, которого мы видели на обложке школьных пластинок. Я немного завидовал ему, каждый день отправляющемуся в музыкальную школу «пиликать», как презрительно отзывался о его занятиях старший брат..Я на такое решиться так и не смог – не признался родителям, что очень хочу научиться играть хоть на каком музыкальном инструменте, что могу слушать музыку часами, настраиваясь на нашей старенькой "Спидоле" на волну зарубежных передач московского радио. Откуда-то поняв эту мою страсть, Валька позвал однажды меня, единственного из всей компании, на отчетный концерт их школы, в котором он сыграл, похоже, на всех струнных инструментах, бывших в наличии в старенькой "музыкалке", - а вокруг шептались потрясенные родители и преподаватели, - Мальчик – талант, у него дар..
А уж что творил он на скрипке – на моих глазах люди плакали, заворожено следя за виртуозной, какой-то совсем не академической, манерой исполнения Вальки, которому, насколько я понял из разговора рядом сидящих, даже привезли из краевого центра особую скрипку, как одаренному и прославляющему край на всех конкурсах, - вместо того фанерного ширпотреба, на котором приходилось тренироваться ему до сего свалившегося счастья..

..Наступил вечер. Встретившись, как уговаривались, у старого сарая, мы всей компанией отправились к моему дому, где Генка и собирался предоставить свои невнятные "доказательства". До того я успел поговорить с сестренкой, она отказывалась наотрез от обвинений в потыривании чужого, начала плакать, жаловаться маме и я ушел еще более уверенный в Генкиной напраслине, но на сердце как-то скребло, хоть эту неуверенность, конечно, приходилось прятать от остальных.
Моих дома не было – отец был в очередной дальней командировке, мама ушла на вечернюю смену, а бабушка задержалась где-то по пути к нам..
Уверенно, не раздумывая, Генка шмыгнул под старое трухлявое крыльцо, закрывающееся на заржавевшую задвижку и торжественно, не веря своим глазам, вытащил оттуда чумазую грудастую куклу, которую все из присутствующих знали, ибо никогда доселе не видели таких чешских красавиц с золочеными пряжками, почти натуральными волосами и, главное, - настоящей девчачьей грудью! Такая кукла на улице была одна – ей еще год назад привезла в подарок родственникам старшая сестра Генкиной мамы, служившая с мужем в ЗГВ и потому брезгливо взирающая на нищету местного уклада жизни. Кукла порядком истрепалась, но ни с каким изделием местного "куклопрома" её нельзя было спутать..
- Ага-а-а! – заорал он торжественно, - и у меня стала неметь левая, потом неоднократно проделывающая те же шутки в самый ответственный момент, рука.
Покопавшись в трухе из-под старых дров и коры для растопки, Генка еще раз высунулся из прорехи в досках – и мы увидели что-то, похожее на старый орден, только с булавкой на обратной стороне и какими-то лепесточками-розочками, в середине которых сверкал ярко-кроввый камешек.
- З а ч и к о в а н о! – с радостной дрожью в голосе торжественно произнёс Фан и не смог сдержаться от облизывания губ каким-то вампирским движением языка, медленно закатывая глаза и сверкая выпученными белками.

Я почувствовал, как в висках собралась вся кровь моего маленького тела, чем больше я сжимался, желая стать невидимым, мелким, пропасть отсюда, тем больше разрывалась голова, я ощущал весь свой кровоток, который, казалось, устремился к голове, отчего она стала подергиваться и перестала соображать.

- Ге-е-ен, я ви-и-идел! – вдруг выпалил притащившийся за нами Валька.
- Что ты видел, ничего ты не мог видеть, ты вообще в музыкалке был.., - нелепо стал от чего-то отпираться Генка. Случись ему отбрехаться равнодушней – никто бы и не поверил болтушке-Вальке, "пиликалке-хныкалке", но нервы у Генки, видать, сдали и он продолжал орать на брата – НИЧЕГО ты не видел, молчи уж лучше, а-то я тебе такого наваляю, все струны и руки пообрываю, шмакодявка!

Выяснилось – еще в обед Генка, обнаружив дома обозначенную брошь, струсил и решил, особо не мудрствуя, подбросить её нам под крыльцо, - благо, что окна у нас выходили на другую часть барака, да и были настолько мутными, что не то, чтобы Генку – ораву таких Генок никто бы и не увидел, веди они себя тихо..

В наступившей тишине Фан веско сказал, - За подкинутую чику – чикой и ответишь..
Потом поднял с земли старую куклу, посмотрел на меня, только восстановившего дыхание и, ухмыляясь добавил, - А за неполную чику – половинку чики и возьмём – куклу-то сеструха снесла, всё ж..

Дальнейшие минуты были каким-то кровавым пятном перед глазами, я шел, куда меня вели, осторожно подталкивая, перелезал через упавшие деревья в парке перед аэродромом, понимая, что направляемся на наше «секретное место» - выгоревшую площадку посреди старого запущенного парка, где в центре сохранились вычищенные от копоти аккуратные ровные пеньки полукругом и два огромных пня от каких-то столетних деревьев прямо в центре ипровизированного подиума.
По дороге Генка плакал и "ссучил" младшего брата, а тот, сам растерянный своей прозвучавшей п р а в д о й, тоже хныкал, но настоящую слезу не пускал, сам не веря в то, что сейчас может произойти.
Наконец, мы пришли, кто-то пытался держать меня, кто-то навалился на вырывающегося Генку, которого примостили на соседнем пне, отбирая у него зажатую в кулак руку..
И тут звонко закричал Валька:
- Я сам! Меня! Не надо его!

Никто ничего не понял, а ухмыляющийся и сообразивший Фан уже ласково вёл Вальку за левую руку к пеньку, брезгливо отталкивая ногой уткнувшегося в пенёк Генку, - Пшёл вон, чика за чику отвечает, щщитово!
Младший брат Фана достал припасенные заранее ДВА тесака, уже виденные нами, потыренные Фаном со старого городского рынка ("Два?? Почему - ДВА? – успел удивился я, – ПОЧЕМУ у него с собой было именно два тесака, ведь он не мог знать о такой з а п у т а н н о й ситуации со спором..??"), на дальнейшее я уже не мог смотреть, потеряв, если не сознание, то уж последние силы – точно.
Громко и к н у л Валька, ойкнул кто-то у меня за спиной, младший Фан засмотрелся на совершаемое рядом, выдохнул как-то сладостно после увиденного, - потому не сразу потянулся к моему мизинцу, который я покорно отдал ему на растерзание, понукаемый сзади тремя с в и д е т е л я м и..
Вдруг за кустами раздался какой-то страшный рёв и среди вечерних сумерок все увидели огромную фигуру, продолжающую изрекать что-то горловое, не похожее на мат нашщих отцов, но и, явно не поощряющее присутствующих..
Я почувствовал, резкую боль в подушечке мизинца прижатой руки и смог посмотреть на содеянное только когда увидел, как фановская компания разбегается поокрест, а тесак, чуть красный на лезвии, стоит, воткнутый острым краем прямо через мякоть моего пальца в столетнюю древесину пня.

Вот тут я и потерял сознание, успев только удивиться тому, что мою руку жёстко держит на пне знакомый мне баро из местного табора, второй рукой осторожно вынимая тесак из раны.
Потом были какие-то примочки, шептания баро, запах распаренных трав, вновь и вновь перевязки..Очнулся окончательно я, когда мне в нос вдруг сильно и требовательно дунули каким-то вонючим дымом и, открыв глаза, увидел всё того же баро, ухмыляющегося и набирающегося дыма из какой-то берестяной "сосульки". После второй порции дыма я совсем пришел в себя, даже понял, что я в таборе – мы с бабушкой часто приходили сюда, когда табор на лето останавливался в парке при аэродроме, бабушка стригла местных пацанят, ровняла баро усы, а девчонок стричь категорически отказывалась, расчесывая им смоляные волосы и укладывая их в прически, подобные каким-то воздушным парусникам, в считанные минуты и с помощью всего нескольких резинок, да заколок..

- Мавры – внук? – утвердительно пыхнул мне в лицо баро.
- Ага, - кивнул я и попытался вытереть холодный пот с глаз, тут же напоровшись больным пальцем на что-то мешающее ему.
- Осторожно, не дергай так, погодь..
Ко мне подсела дочка баро, поступившая, по словам бабушки, в медицинский, потому считающаяся в таборе за к л а с с и ч е с к о г о эксперта по припаркам и примочкам. Что-то серьезное лечили уже бабки-"говорихи", - как мне однажды перевела бабушка их "профессию" с цыганского.
- Там у тебя ничего страшного, я тебе обезболила, продезинфицировала, плотно стянула, но рано утром обязательно сходи в приёмный покой, покажи им, пусть заново перевяжут и ослабят бинт.
Следом подошла сморщенная и совсем чёрная старуха без платка, традиционного у цыган. В её платок было завязано что-то цилиндрическое.
- Тут – мазь, тётка Марита тебе з а ш е п т а л а, она говорит, что совсем быстро заживет – ты только скажи в больнице, что это от Мариты и что надо перед каждой перевязкой мазать, они поймут.
Мы вышли из палатки, меня еще покачивало от слабости. Идти было совсем недалеко, но баро подогнал уже приготовленную телегу и уложил меня на какое-то тряпьё в ней, пахнущее сеном и, почему-то, корицей..Я опять ушел в забытье и очнулся уже дома, когда баро укладывал меня на кровать, перешептываясь с бабушкой.
И опять я спал, просыпался и снова закрывал глаза, а они всё говорили-говорили, потягивая чай, настоенный на зверобое, душице и мяте, - время от времени я вздрагивал и что-то кричал, сам слыша свой крик во сне, а бабушка подтыкала под меня одеяло и, кажется, плакала, о чём-то прося, как мне казалось, баро, а тот её увещевал и соглашался..

..Подняв раным рано, бабушка повела меня в больницу, не желая, чтобы пришедшая ночью со смены мама что либо узнала, - и сказала, чтобы ничего родителям не говорил, сослался на неудачно порезанный арбуз и соскользнутый нож.
В приёмном покое ссылка на «тётку Мариту» и необходимую мазь , несмотря на моё недоверие, сработала. Размочив присохший бинт и промыв рану, сестра обнадежила меня тем, что "такое заживает, как на собаке" - в самом деле, мякоть была разрезана хоть и сильно, до самого ногтя, но лезвие, похоже, было острым и чистым, дополнительного урона мне не нанесло. Прогнозы позже сбылись – уже через три месяца на месте стяжки остался только глубокий шрам, за прошедшие годы так и не исчезнувший. Мама с отцом посокрушались, но, поскольку, саму рану не видели, - не слишком за неё тревожились.
К вечеру того же дня бабушка сходила в табор, подтвердив ночные договоренности с баро – и я, дня три после того не выходивший один из дома, перестал опасаться Фана, вернувшегося в малолетку за очередную кражу, совершенную уже в компании таких же отморозков, - усугубив свой срок еще и "средней тяжести" увечиями сторожу магазина.

Вскоре я переехал в другой район, а с Генкой увиделся только на "приписном", когда он со скандалом вылетел с кабинета военкома, не желая в стройбат, крича о своей мечте "героем сложить голову в десанте". Своего он, увы, добился, успев попасть в Афган, откуда вернулся с орденами, без головы и в цинковом гробу.

Фан периодически появлялся на моём горизонте, о старом не вспоминал, цыкал через зубную щель и щеголял всё новыми наколками, продолжая гонять местную шантрапу. Он стал видным парнем, чуть высохшим, как все о т к и н у в ш и е с я, сорил деньгами, очаровывая "на раз" девиц любого возраста. На собственное совершеннолетие залакировав портвейн немерянным количеством водочки, он с компанией забрел во двор, где ждала "выкупа" невеста. Тут же, в кустах, не особо церемонясь и прячась, её и изнасиловали. Витька, как единственный совершеннолетний, получил самый большой срок и побрел п е т у ш и т ь по абаканским зонам. От него осталась только красивая наборная финка, припрятанная братом, да зачатое дитё в пузе у моей одноклассницы – Маринки, которая, всё же, успела сдать выпускные, в сентябре благополучно родив премиленькую, говорят, девочку..

..- Заедем ко мне, надо внучку захватить на перевязку? - спросил у меня наш водитель, отец той самой Маринки, которого я так и продолжал называть дядь Колей, несмотря на то, что стал для него начальником – временами наезжая в родной город.
- Конечно. Не торопимся.
Автобус остановился у моего старого дома, из подъезда вышли Маринка – как с фотографии выпускного класса, ничуть не изменившаяся - и маленькая девочка с ней, сама запрыгнувшая на неудобные ступеньки ПАЗика.
- Маринка, ты??
Девушка привычно улыбнулась:
- Меня многие путают, я – Ксана, её дочь..
И правда – вблизи черты лица уже не казались такими знакомыми, но что-то общее присутствовало..

Девчушка, не особо стесняясь, забралась ко мне на колени и показывала в окошко на остановки, магазины и детские площадки. Потому, вдруг, уверенно перехватила меня за руку, притянула к себе и требовательно спросила:
- Ты где порезал? – указывая на старый детский шрам на мизинце.
- Это я маленький был, уж и не помню, где..
- А у меня тоже мизинчик болел, а дядя мне его сделал и перевязал, вот! – и кроха протянула мне руку. Часть ладони была и впрямь у неё перевязана, не слишком сильно – дело, похоже, шло на поправку.
- У неё лишний был, шестой пальчик, - словоохотливо объяснил дядь Коля, - в краевой оперировать отказались, а Валентин Сергеич прямо у нас и сделал – и даже шрамика, говорит, не останется, будет ручка, как новенькая.

- И я буду на скрипочке играть, мне дядя Валя пообещал! – похвасталась девочка, спрыгивая со ступенек автобуса на землю. – Хочешь, я тебя познакомлю с дядей Валей? Он такой смешной – у него даже есть пальчик, меньше моего, представляешь?!
И У НЕГО ТОЖЕ ЕСТЬ СКРИПОЧКА, ОН МНЕ ЕЁ ПОДАРИТ! - громким "секретным" шепотом сказала она уже от дверей больницы..