Список Храмова

Войну Геннадий Храмов встретил 22 июня. В 1940 году его, 18-летнего студента Свердловского горного института, призвали в армию. Служил он курсантом учебной роты в полку, дислоцированном в 11 км от границы с Латвией. Ровно за день до нападения на СССР этот полк перебросили непосредственно на границу якобы для плановых учений. На следующее утро началась война.
- К войне мы, конечно, готовы не были, - говорит Геннадий Храмов. - Немцы просто растаптывали наши подразделения. Отступали мы с боями. Нас несколько раз брали в окружение, но мы прорывались. В районе Полоцка меня ранило в ногу, и я попал в Ногинский госпиталь. Когда вылечили, меня вызвал на беседу комиссар: предложил пойти в училище, выучиться на офицера. Я отказался.
«Два-три месяца и война закончится, - думал в то время 18-летний рядовой Храмов. - Если пойду в училище, то и повоевать-то не успею». После госпиталя Геннадий попал в запасной полк, который должен был закрывать прорехи в советской обороне, пополнять своими солдатами ряды сражавшихся с фашистами частей. Пополнение представляло достаточно жалкое зрелище: резервисты и бывшие раненые, вооруженные винтовками Мосина, боекомплект – пять патронов. Осенью поступил приказ о соединении полка с одной из дивизий в районе Гомеля. Когда полк уже подходил к месту соединения, выяснилось, что город взят фашистами.
- Боя мы не выдержали, - руки Геннадия Храмова чуть подрагивают, - нас разгромили очень быстро. Мы с трехлинейками против танков и минометов. Тогда я получил второе ранение – осколком, снова в ногу. Раненого меня взяли в плен. Патронов-то не осталось. Честно говоря, я думал, что немцы меня пристрелят, но они заставили меня подняться и идти вместе с остальными пленными - меня поддерживали. В полку был у нас старый вояка, тоже рядовой, но уже понюхавший пороху. Видимо, после госпиталя. В бою ему оторвало ноги. И он стоял на руках на обочине, лицо перекошено от боли и кричал: «Пристрелите меня, пожалуйста, пристрелите!». А нас в это время гнали по дороге. Он кричал, а немцы-конвоиры проходили мимо. Мы немцам говорим: «Да пристрелите вы его уже», - а они только отмахиваются и дальше нас гонят. Как он умер, не знаю.

Немцы погнали пленных к Бобруйску. Там в распределительном лагере Геннадию сделал операцию пленный русский врач. Кроме скальпеля у него не было других инструментов, об анестезии и речи быть не могло. Когда медик резал ногу, пытаясь извлечь осколок, рядового Храмова держали четыре человека. Вытащить вражеский кусок металла удалось, и рана стала быстро заживать.
Из Бобруйска 200 тысяч советских военнопленных перевезли в другой лагерь в Марбурге, весной 1942 года после голодной зимы там остались в живых только 600 человек. Из Германии Геннадия Храмова отправили в австрийский концлагерь, в Альпах, куда можно было добраться только по канатной дороге. Заключенные русские, французы, поляки и чехи работали в каменоломнях. В сентябре 1943 года Храмову удалось сбежать. Рассказал ему один француз про тропку, которой можно уйти и, протопав по горам 120 километров, оказаться на границе с Югославией - а там партизаны.
- Утром на утренней поверке я сказал, что болен, - рассказывает Геннадий Александрович, - У меня действительно был понос, медик подтвердил. Меня оставили в бараке. Когда всех угнали на работу, а надзиратель ушел в другой барак я пробрался в туалет и, выждав немного, перелез через ограду и убежал. Для меня до сих пор остается загадкой, почему за мной не было погони. Если бы они пустили по следу собак, то поймали бы очень быстро. А так я пробегал две недели.
Он шел по подножью Альпийских гор. Днем забирался в горы и отсыпался, а ночью спускался вниз. Приходилось воровать – ночью выкапывал на огородах картошку и морковку. В середине пути набрел на заброшенную избушку, где разжился плащом и теплой шапкой. К исходу тринадцатого дня он вышел к деревушке, которую нельзя было миновать: с одной стороны крутой утес, а с другой – обрыв. Ему и раньше приходилось проходить ночью через селения, но на выходе из этой деревни его остановил пограничный патруль. Австрийские погранцы немедленно потребовали «аусвайс». Такового, конечно, не оказалось, и Геннадия арестовали.
Пешком в сопровождении двух конвоиров его погнали в лагерь Мартамонгау. Осенью 1943 года после Сталинграда и Курской дуги многие уже понимали, чем закончится война, поэтому австрийцы-конвоиры относились к русскому пленнику нормально. Один из них даже накормил Геннадия колбасой.

В новом лагере Храмова бросили в карцер, рассчитанный на двоих. Несколько дней он провел в обществе старшего офицера Советской армии Федора Лебедева, до войны - доцента Московского госуниверситета. Тот объяснил, что при побеге Храмов ошибся направлением: двигался не в сторону Югославии, а к Италии. Храмов воспользовался этим на допросе, сказав, что у него в Италии живет дядя и он пробирался к нему.
- Спустя несколько дней после этого допроса Лебедева внезапно увели из карцера, а вместо него поместили другого русского, - вспоминает Геннадий Храмов. - Он тоже вроде бы нормальный мужик, только глаза у него бегали. Ну, разговорились мы с ним, я ему поведал, что сбежал и хотел примкнуть к партизанам, а он оказался подсадной уткой. На следующий день его увели, а меня из этого карцера бросили в так называемый «кляйне-карцер». После него я на собственной шкуре испытал, что такое теория относительности Эйнштейна.
Каменный мешок. Темно и беспросветно. Тихо, слышно лишь как под решеткой, которая служит полом, течет вода. Холодно. Сыро. Сесть невозможно, так как руки и спина упираются в стены. Можно только стоять. В таком положении он провел трое суток. Долгие 72 часа. Понять, сколько ты стоишь в этой кромешной, сырой темени можно было только по звуку открывавшегося окошечка. Через нее узнику протягивали кружку воды. Одна кружка – одни сутки.
Через три дня Храмова надзиратели буквально выволокли из «кляйне-карцера». Он не мог самостоятельно передвигаться. По его словам, когда он попал в обычную камеру, то первое ощущение было таким: «Все не так уж и плохо, по сравнению с тем, что было». Однако самое худшее как раз ждало впереди. После того как ноги восстановились, Геннадия отвели в госпиталь. Врач сделал вывод, что заключенный здоров и не носит в себе никаких инфекций. Это радовало, но эту новость омрачила реплика конвоира: «Тебя в Дахау скоро переведут».
- После этого я понял, что влип: когда я еще в школе учился, нам рассказывали, что в Германии есть такой концлагерь, что там творятся какие-то страшные вещи и живыми оттуда не выходят, - сейчас Геннадий Александрович уже спокойно вспоминает об этом. - В октябре 1943 года нас привезли в Германию. До Дахау несколько километров гнали пешком. Первое, что я увидел - надпись рядом с воротами: «Die arbeit macht frei» - «Работа делает свободным». Тут же услышал окрик «Шапки долой!!!» и получил удар палкой по спине. Это эсэсовец нам показал свое гостеприимство.
Первым делам всех прибывших затолкали в баню, переодели в полосатую робу, переписали, присвоили номера, а потом направили врачу. По наивности своей заключенный № 58206 спросил у медика, надолго ли его сюда посадили. Врач посмотрел на Храмова и, подведя к окну, ткнул пальцем в ту сторону, где дымилась труба крематория.
Заключенные в Дахау носили одинаковую полосатую форму, с разными треугольными нашивками на левой стороне груди и на правой штанине. Красный треугольник означал врага арийской нации. Среди них были и русские, и поляки, и чехи, и евреи, и немцы. Русских заключенных было около 20 процентов. Столько же - германских коммунистов, которые томились в концлагере с тридцатых годов. Геннадий даже видел немца, которому присвоили № 3.
Черный треугольник – саботажник, в основном, священники и общественные деятели, не согласные с нацистским режимом. Зеленый треугольник – обычные уголовники. Они были, если можно так сказать, на хорошем счету у руководства Дахау и становились старшими рабочих бригад или старшими по баракам.
Охраняли лагерь головорезы из дивизии СС «Мертвая голова». Кроме как «зверями», Храмов их не называет. Особенно лютовали они во время утренней поверки, когда всех заключенных выгоняли на плац и пересчитывали. В любую погоду обитатели лагеря должны были около двух часов стоять по стойке «смирно» с непокрытыми головами. Если хоть чуть-чуть пошевелишься - тут же получаешь удар палкой по голове или спине. Хорошо, если выдержишь и не упадешь. А нет - тебя будут избивать очень долго. Или вообще бросят в тюрьму, подвесят за руки, а потом расстреляют. Если не умрешь раньше.
Каждый день Геннадий вместе с остальными заключенными работал на Мюнхенском паровозоремонтном заводе. Утро начиналось с поверки и завтрака: кружки непонятной бурды, именуемой кофе, и 150 граммов хлеба с опилками. Потом работа на заводе - каждый день по двенадцать часов. Там же обед: литр отвара брюквы или моркови. Тем, кто работал, добавляли еще 150 граммов хлеба. Ужин – снова кружка бурды.
- Голод нас мучил постоянно, мы все время мечтали только о еде, - голодные годы в Дахау отпечатались навечно на лице Геннадия Храмова. - Все время. Но это была не самая страшная пытка. Ужаснее всего - эксперименты над заключенными в этом лагере. Два врача там были, Шилингер и Рашер, они ставили опыты. Первый заражал людей различными болезнями, тифом, туберкулезом, малярией, и наблюдал за ними, пытаясь изготовить потом лекарство от этих недугов. У Дахау была договоренность с фармацевтами Германии. Видел я этих зараженных людей в отдельных бараках – страшно. Синие, зеленые они умирали медленно и мучительно. Второй же помещал людей в емкости с холодной водой и смотрел, насколько долго может протянуть в человек в таких условиях. Или же засовывал заключенных в помещение с разряженным воздухом. Я знал только одного человека, который прошел все испытания. Мы его называли матрос Николай. Его даже по просьбе Рашера в живых оставили потом. А обычно всех подопытных сжигали в крематории. Мало того, рядом с Дахау было стрельбище СС, где эти звери стреляли по заключенным. Когда эта весть дошла до Москвы, советское правительство, уж не знаю как, но предупредило фашистов: если вы так будете поступать с нашими военнопленными, то мы тоже будем ваших расстреливать. Только после этого все прекратилось, но нарушителей все равно расстреливали на заднем дворе внутренней тюрьмы.
Заключенный Храмов не стал сырьем для опытов. 26 апреля 1944 года после усиленных бомбардировок 7000 заключенных, евреев, немцев и русских, не старше 40 лет, погнали строить альпийский укрепрайон. В их числе оказался и Геннадий. За четыре дня пешего перехода, который прозвали потом «Маршем смерти», погибли полторы тысячи узников. Они падали от усталости, и фашисты их пристреливали. 30 апреля колонна подошла к небольшой реке, и тут конвоиры пропустили заключенных через мост на другой берег, а сами, постреливая в спину бегущим, отступили. Как выяснилось, навстречу шли американские танки. Первого мая союзники встретили узников.
Союзники переписали всех освобожденных и накормили, но перед этим взвесили. В свои 23 года Геннадий Храмов весил 39 килограммов. Бывших узников отправили в Мюнхен, откуда русских потом перевезли в фильтрационный лагерь НКВД. Там всех подвергли тщательной и унизительной проверке. Несколько раз под протокол пересказывали свои истории пленения, врачи осматривали старые раны. Храмов предполагает, что избежал советского лагеря лишь потому, что выше рядового не дослужился. Его отправили дослуживать в оккупационную зону в Австрии, в один из танковых полков. Но и там чуть ли не каждый день его вызывал на беседы «особист».
- Как он меня замучил, это какой-то кошмар, - Геннадий Александрович сквозь зубы произносит эти слова. - По сто раз одно и то же ему рассказывал. Все идут отдыхать, а я - к нему в кабинет. И так почти каждый день. Но мне еще повезло. Моего сокамерника из австрийского лагеря, доцента МГУ, он ведь тоже попал в Дахау, его освободили вместе со мной. Мы потом обменялись адресами и я, уже вернувшись в Свердловск, отправил ему письмо. Ответила его жена, написала, что не получала от своего мужа вестей с 1941 года. Видимо, он попал в ГУЛАГ.
Приехав в Свердловск, Храмов восстановился в Горном институте, закончил его по специальности маркшейдер. И до 1958 года не мог нормально работать – из-за пятна в анкете его не брали на ответственные должности, да и к топографическим картам подпускали со скрипом.
Только в период хрущевской оттепели все мучения Геннадия Храмова закончились. В военкомате ему выдали фактически липовую справку о том, что с 1940 по 1946 год он служил в рядах Красной армии. Тогда же ему вручили медаль «За победу над Германией» и медаль «За отвагу», которой его удостоили еще в 1941 году за первое ранение.
Сейчас Геннадий Александрович на пенсии. Государство платит ему ежемесячно пять тысяч рублей, а нынешнее правительство Германии выплатило единовременное пособие как бывшему узнику лагеря - 3900 евро. Смешная сумма по сравнению с тем, что пришлось пережить этому человеку.
В 2003 году по приглашению германского благотворительного фонда он, спустя 60 лет, снова побывал в Дахау. После кропотливой работы в лагерном архиве он составил список свердловчан, заключенных концлагеря, которые по официальным данным, числились пропавшими без вести. Список тех людей, которые не совершали героических подвигов на фронте, не ковали победу над фашистами в тылу. Они просто терпели. Терпели за всех тех, кто с оружием в руках отстоял свободу людей и за тех, кто ныне просто живет в России и даже не знает, что такое Дахау, Бухенвальд и Холокост.

2003 год