Просторы. 7

                7.

   - Серый и Фитиль, берите его, и привяжите вон к тому дереву! – приказал Борода.
   Бандиты вынесли Ивана из машины, подтащили к высокому дубу, росшему посреди большой поляны, и, развязав руки и ноги, этими же верёвками крепко прикрутили его к стволу. В это время откуда-то, видимо из какого-то укрытия, Борода  с Черепом притащили большой грубо сколоченный грязный стол, а  из багажника машины достали сумку со спиртным и продуктами. Использовав вместо стульев большие ровные чурбаки распиленного дерева, стоявшие на краю поляны, бандиты расселись за столом, посередине Борода, справа от него Череп и Серый, слева Фитиль. Первым делом они, молча, разлив спиртное по грязным стаканам, выпили, чем-то занюхали, заели, и заметно повеселев, поглядели друг на друга.
   - Борода, давай быстрей кончать! Пить и жрать охота, вчерась ночь почти не спали, а завтра дело у нас, забыл что ли?! Кончим, и утром в положенном месте знак оставим тому мужику в черном плаще,  -  занервничал Серый, - Это ж надо, в такую жару в плаще, да ещё в чёрном!.. – пробормотал он уже про себя.
   - Серый, что ты суетишься?! Сказано соблюсти формальности, значит нужно соблюсти!.. – гаркнул на него бородач.
   Серый недовольно закрутил головой, остальные промолчали.
   
- Тогда приступим! – сказал Борода и поднял мутные глаза на Ивана.
   - Как звать? – громко спросил он.
   - Вы же знаете…
   - Отвечай, когда спрашивают!
   - Иван.
   - Полное имя?!
   - Иван Викторо…
   - Нет, у нас ты Иван-Дурак, понял?
   Иван промолчал, но обиды на прозвище не почувствовал, напротив, какая-то волна тепла залила ему грудь.
   - Значит так, Иван-Дурак, сейчас выступят два свидетеля обвинения, потом дадим тебе покалякать, после Череп скажет пару слов, у него уже давно руки чешутся, а я закончу суд, оформлю протокол и поставлю отпечаток пальцем, гы-гы… Как говорил один мой хороший знакомый: «Он слишком много знал!», гы-гы-гы, - во всю глотку, захлёбываясь, загоготал Борода, за ним сухо засмеялся, как закашлял Череп, захихикал Фитиль, и осклабился гнилыми зубами Серый, - Согласен?
   - Делайте, что вам велено, - спокойно ответил Иван, и сам удивился своему спокойствию.
   - Так, слово предоставляется первому свидетелю обвинения! Давай, Серый…
   - Даю… - сказал тот, и,  достав из кармана лист с печатным текстом, стал читать. - Обвиняю Ивана-Дурака в следующем.  Во-первых, он не верит ни в какие приметы, например, в пёстрого зяблика, внушает это неверие другим людям, отрицает  наличие мыши, которая может разбить яйцо пестро, востро, костяно, мудрено.  И, напротив, будучи очарованным пением народного хора,  назвал его, это пение, «пасхальным яйцом».  Во-вторых, он не чертыхается, когда спотыкается о коряги и камни,  и ударяется,  во всём видит только хорошее, всех успокаивает, что ничего плохого не случилось, что всё вовремя происходит, и, главное! что всё происходит не просто так, а всем во благо! В-третьих, подсудимый отвечает добром на зло, не пакостит людям, а только прощает,  улыбается им, и всем хочет помочь, всех всегда примиряет и укрепляет. В-четвёртых, он бережёт чистоту своей души и готовится к служению людям, учит людей молиться,  не за себя, а за всех, изверг! прошу простить, «ваша честь»!. В-пятых, любит беспредельные природные пространства, как мать родную, внушает это другим, вместо того, чтобы использовать, использовать, исп… - закашлялся свидетель.
   - Ты не части, - посоветовал Борода, и раза три треснул его по спине, со стороны было похоже, что Серый кланяется, - давай дальше!..
   - Слушаюсь, «ваша честь»!, - вошёл в роль Серый. – В-шестых, вместо того, чтобы становиться похожим на всех, подсудимый лелеет  внутри свою инаковость,  надо, же выговорил, сроду таких слов не употреблял! – вслух удивился «свидетель». – В-седьмых, верит в справедливость и помощь Бога (прости, чёрт!) и  в бесконечность жизни. В-восьмых, он считает, что каждый ответственен за то, что происходит вокруг, избегает злых  людей и чуть что, включает внутри музыку, от которой всем вокруг становится хорошо. И, наконец, в-девятых, представьте, подсудимый не обижается на слово «дурак»!
   - У тебя всё, свидетель?
   - Да, всё, как есть!
   - Хорошо… Слово второму свидетелю обвинения, Фитилю! Что у тебя, Фитиль?
   Невысокого роста, субтильный, сутуловатый, с жиденькой бородёнкой, слезливыми глазами и дрожащими руками, Фитиль, когда вытащил из кармана лист с текстом, на глазах буквально преобразился, приосанился, как будто наступил звёздный час его жизни.
   - Обвиняю подсудимого Ивана-Дурака в том, что он, во-первых, учит людей ни с кем никогда,  ни за что не бороться. Во-вторых, думает сделать так, чтобы и ему, и его родным, и всем-всем людям было хорошо в этих беспредельных русских просторах. В-третьих, дует против ветра, и собирается дуть впредь, чтобы не потухла свеча в том самом треклятом доме этой девицы за  полузамороженным окном, прости, твоя честь… - Фитиль кашлянул и продолжил, -  В-четвёртых, он молиться своими словами (!), проявляя заботу обо  всех людях, и в молитве просит Бога о прощении и помиловании всех НАС,  в том числе и нас с вами, - обратился он к сидящим за столом, - грешных, не ведающих, что творящих, и могущих уповать лишь на милость Его. Как вам нравится? Хрень какая!..
   - Свидетель, не сквернословь, - осклабился Борода.
   - А теперь, для произнесения обвинения, слово имеет про…, то есть, Череп! – продолжал процесс «его честь».
   - На основании свидетельств этих достопочтимых людей, - фиглярствуя и глумливо улыбаясь, начал тот, - я требую для этого болвана, идиота, недотёпы, ублюдка, недоноска, сопляка, слизняка, урода, выродка, говна, дебила, Емели, зайца, кролика, мокрицы, пи…а, рохли, хлюпика, фунюка, цацы, чучела и щенка, уф-ф-ф, - протяжно вздохнул Череп, вытирая со лба  выступивший от натуги пот,  и картинно и значительно оглядев окрестность, как будто перед ним был зал с публикой, заключил - требую…  высшей меры наказания через распятие на кресте, с последующим положением креста на муравьиную кучу, чтобы от Ивана-Дурака остались только чистые косточки!
   - Ну, Череп, талант, не ожидал… - Борода налил всем водки, кампания выпила, крякнула, закусила и осоловелыми глазками воззрилась на Ивана.
   - Послушаем, что скажет подсудимый в своё оправдание, - обратился Борода к Ивану.
   Иван во всё время этого действа молчал и молился, молился той самой молитвой, что и в машине, молился за всех, за себя, своих родных, знакомых, за всех-всех  людей, представляя, как они живут в своих местах, мысленно улыбаясь им. Но по мере того, как «процесс» подходил к концу, он всё более молился о тех,  кто сидел перед ним, о тех, кто глумился над самым святым, что было в нём и в его жизни, о тех, кто «приговорил» его сейчас к вдвойне мучительной казни. И сейчас он молился только о них, прося у Господа великого прощения всем четверым за то, что они не ведают, что творят. Он настолько был в этой молитве, что не сразу нашёлся, что ему ответить им.
   - Что молчишь, нечего сказать?.. Тогда мы приступим! - сказал Борода, и Череп дёрнулся, порываясь встать.
   - Люди добрые… - начал Иван, ноги его уже не оттекали, но сильно болели в местах, где их ранее перехватывала верёвка, сильно ныли полувывернутые плечи и запястья, грудь была сильно стянута верёвкой, которой он был привязан к дереву, что стесняло дыхание и мешало говорить.
  - Да, какие мы тебе добрые?.. – ошарашено глядя на него, проговорил Борода.
  - Вы – добрые, просто вы не знаете, что творите… - собрался с силами и проговорил Иван, - Я ни в чём не виновен ни перед вами, ни перед кем. И я прощаю вас, что бы вы ни сделали… Делайте, то что вам предназначено! – твердо и с добротой в сердце закончил он.

   Иван, закрыл глаза, а, когда через мгновение открыл их, то увидел, что все четверо медленно-медленно,  как при замедленной съемке,  поднимаются со своих сидений, и изумлённо, как-то странно, снизу вверх,  глядят на него. Иван почувствовал, как верёвка, стягивающая грудь вначале ослабла, а затем упала совсем, почувствовал, как во всём теле появилась необычная лёгкость, как, вообще, само тело стало невесомым, и что он летит. Да, он уже летел, вполне высоко над поляной, кружа над ней, расставив в стороны руки, видел остолбеневших, с запрокинутыми вверх головами людей, которые ещё пару минут тому назад вершили над ним своё судилище, грязный стол с опрокинутыми бутылками и остатками еды. Иван улыбнулся этим людям и сказал:
   - Я прощаю вас, мир вам! Прочитайте внимательно всё, что вам  написали обо мне, и живите так, как я живу!..
   Какая то волна подхватила Ивана,  и он полетел дальше, над лесом, над полем, над  деревней, дальше и дальше, над страной, над Россией, и летя, он чувствовал её всю, свою родную милую землю. Слёзы счастья, лёгкости, освобождения и любви текли по его щекам, сердце его пело от небывалости полёта, от вида земли с высоты, и его охватил восторг, экстаз, он смеялся и пел, слова сами складывались в строки,  и мотив сам рождался в душе. Порою рядом пролетали птицы, задевая его своим крылом, словно не замечая его, и он чувствовал себя одновременно и частью всего, и самим всем. Вдали были видны огни городов и огненные цепочки трасс, маленькие островки деревень и посёлков, реки и мосты, горы и моря, это всё была его земля. И чаша души Ивана переполнилась великою любовью к ней, гордостью, состраданием, благодарностью, верою и доверием, знанием многого  того, что ему досель не было ведомо, и радостью жизни, жизни в этом Божьем мире, где, как он чувствовал, ему было предназначено служение, служение не за страх, а за совесть.
   Сколько времени он так летел,  Иван не знал, но вот он уже, кружа над лесом, почувствовал, что высота постепенно снижается, что-то тянуло его вниз, и он приземлялся.

   © Яков Шафран