Просторы. 4

                4.


   Долго ли, коротко ли повесть сказывается, а солнце в положенное ему время за горизонт скатывается. Вот и наступил такой час, час вечерней зари и для наших путников. Солнце садилось в облаках, это было к хорошей погоде. Облака были достаточно редкими, и солнце было похоже на ковш белого расплавленного металла, от которого шло  сияние, красившее золотом окружавшие его облака. От этого ковша исходил вертикальный столб золотого света,  терявшийся вверху в беспредельности неба, а внизу упиравшийся в воду, и было похоже на то, как  поток металла льётся в большой чан, полный  уже немного остывшего и червонного расплава. Чуть далее свет начинал постепенно таять, золотые краски постепенно переходили в красные и далее розовые тона, на которых  были видны белые пёрышки облаков и постепенно рассеивающиеся лучи. По краям неба и земли, там, куда свет не доходил, уже сгущались фиолетовые сумерки. Вода также, переливаясь, постепенно от расплавленного белого золота переходила к червонному, и так далее,  вплоть до перламутра и фиолета вдали, и на ней, перемежаясь резкими тёмными чёрточками, выделялись волны. По мере того, как солнце садилось, столб света и его яркость уменьшались. На солнце становились видны,  вначале тоненькие, а затем всё толще, поперечные тёмные полосы облаков. Само солнце темнело и все более приобретало золотой цвет, на надвигавшихся на место заката облаках сверху и с боков появлялись золотые, красные и розовые гребешки, и сами облака всё время меняли свои цвета от светлых до всё более тёмных. а красные и розовые тона неба всё более уступали место бурым,  серым, тёмно синим и фиолетовым, в зависимости от удалённости. Вот, на одном из верхних  облаков,  вспыхнула яркая корона белого золота,  и через пару минут померкла, став червонной, и так до бурой расцветки. А в это время на самом горизонте, вдоль него, чем далее садилось солнце, зарделась яркая алая полоса.
Вспыхнули яркие алые пятна средь облаков, и начали растворяться в более тёмных облаках, алая полоса на горизонте становилась всё уже и уже, пока совсем не исчезла, оставив вместо себя тёмно розовый свет, отражавшийся в воде, и разделённый с небесным узкой тёмной полосой. Потом и это исчезло, лишь светло-фиолетовое  в этой части небо напоминало о том, что ещё совсем недавно здесь полыхало буйство всех красок небесной палитры.
   Включённые фары выхватили мост через неширокую речку и первые дома деревни на том берегу. Вечер был ещё ранний, но деревня казалось безлюдной, на улицах не было ни души, только заливисто и до хрипоты лаяли собаки, вертясь под колёсами, и, стараясь опередить одна другую в своём рвении,  защитить хозяев от чужаков. Окна домов были освещены, видно деревенские ещё смотрели телевизор.
   Остановив машину, и, отмахиваясь от собак палкой, Виктор пошёл разузнать, где тут можно расположиться на ночлег. Шедшие навстречу с сумками женщины, цыкнув на собак, которые быстро при этом утихомирились, долго расспрашивали его, кто они, да откуда, да куда едут, и, удовлетворив вполне оправданное любопытство, посоветовали остановиться у бабки Стрибучихи, что живёт тут недалече, в большом доме, она и два взрослых внука. Поблагодарив, путники немедля отправились на поиски указанного дома.
   Бабка Стрибучиха, оказалась вовсе не бабкой, каковой её могло нарисовать воображение, а, достаточно ещё молодой, крепкой, статной, сильной женщиной. Она доброжелательно приняла их, когда узнала, что их направили к ней, провела в горницу, спросила, как зовут их, дала чистое полотенце, подождала, пока они умоются, и усадила за стол пить чай с пирогами, с салом,  да с мёдом.
   - Так, значить, вы семья? А куды ж баб своих подевали? – полюбопытствовала она.
   - Женщины остались дома, невестка, Светлана, занимается общими с сыном делами в его отсутствие, а супруга моя Настасья Павловна, тяжела на подъём, тем более в такую даль да на машине… Короче, женщины наши берегут очаг! – заключил он.
   Виктор, пока отец говорил, нагнул голову и недовольно сопел, не любил он откровенничать с незнакомыми людьми. Ване Стрибучиха нравилась и он сел так, чтобы видеть её и деда, и, хотя молчал, но видно было, что душой участвовал в разговоре.
  - Значить, дед, сын и внук путешествуете, как три богатыря? – продолжала Стрибучиха.
  - Вы о нас слишком хорошо думаете, Катерина Петровна!- отшучивался Афанасий Арсентьевич.
   - А нас вот тоже «три богатыря», - сказала Стрибучиха, но как-то горьковато у неё прозвучали эти слова, - Я да два моих внука…Родители их разбились на машине вот уж года три как будет… 
   - Сколько вашим и чем занимаются, - после некоторого соболезнующего молчания, которое подобает в таких случаях, спросил Афанасий Арсентьевич.
   - Одному, Антошке,  двадцать, другому, Сашке, восемнадцать… Да, вот беда, получается, что тот, хто помоложе, умнее того, хто постарше. Сашка не пьёть, не курить, машинами интересуется, мотоцикл сам собрал, технику любить, да… книжки изучаить… А этот шалопай, Антошка, полная ему супротивность, и пьёть, и курить, и с девками в районе тусуется, делом не занимается, где деньги берёть на всё, нихто не знаить… Ох, Господи, Мать Пресвятая Богородица, - завздыхала Стрибучиха и, увидав, как Виктор уже клюёт носом в стол, махнула рукой и пошла, хлопотать, устраивать постели.
   Перед тем, как лечь спать, Афанасий Арсентьевич с Ваней вышли во двор. Стоял тёплый южный вечер, ни ветерка, ни шевеления листвы, только небо, полное ярких многоцветных звёзд, безмолвно колдовало над землёй, над домами, над людьми, навевая хорошее настроение, и душевное томление в предвкушении чего-то необычно хорошего и пока ещё неясно загадочного, но непременно доброго, которое должно случиться завтра, или послезавтра, да какое значение имеет когда, если жизнь впереди бесконечная, как бесконечно это небо и как бесконечны эти звёзды над головой. И не хотелось спать, чтобы не потерять это состояние, чтобы оно длилось и длилось, это ожидание, это обещание. Так, наверное, под ночным звёздным небом, приходило откровение вечной жизни, неумирания души, бесконечности человека в мироздании…
   Но сон берёт своё, уже слышно, как храпит за столом Виктор, видно, как закрываются соловелые глаза у Афанасия Арсентьевича, как Стрибучиха просит их ложиться, видно и ей хочется спать, наверное, завтра рано вставать по хозяйству. Путники укладываются на мягкие, просторные перины и быстро засыпают, утомлённые этим долгим и трудным днём…
   Утро наступило сразу, как будто, сна не было вовсе. Солнце стояло уже достаточно высоко, когда их разбудила Стрибучиха.
   - Вставайте, хлопцы, а то всё проспите! – громко будила она, накрывая на стол.
   На столе в огромной сковороде громко и вкусно шкварчала яичница с салом, стояли трёхлитровая банка молока, полная миска варёного картофеля, посыпанного мелко нарезанным луком и укропом,  и лежал каравай хлеба.
   - Умывайтеся и садитеся есть, чем Бог послал, - пригласила Стрибучиха, и, перекрестившись на образа, села за стол.
   Путники последовали её примеру, и с аппетитом принялись поглощать здоровую деревенскую еду. Во дворе затарахтел мотоцикл, и через пару минут в дом вошёл высокий светловолосый парень.
   - День добрый! – сказал он, улыбнувшись, - Александр.
   - Вот он, мой младшенький! – представила Стрибучиха, и видно было, что делает это с удовольствием, - Покушаешь, Сашок?
   - Да, нет, ба, я уж завтракал, а обедать ещё не время…
   - Ну, смотри, как знаешь. А то посидел бы с нами, -  хотела она, чтобы и другие порадовались за её гордость, за её Сашка.
   - Спасибо, но надо подрегулировать мотор, а то сегодня ехать… - сказал Александр и, улыбнувшись, вышел во двор.
   - Деловой он у меня! - загордилась Стрибучиха.
   Ваня поблагодарил за еду и вышел вслед за Александром. Через минуту уже был слышен их разговор и смех, перемежавшийся рокотом мотора мотоцикла.
   На веранде послышались тяжёлые и неуверенные шаги.
   - А вот и второй, Антошка, пожаловал, - сникла Стрибучиха.
   Слышно было, как тот гремел ковшом по ведру и  пил воду. В горнице сразу возникло какое-то гнетущее состояние, как будто предчувствие чего-то неприятного и тяжёлого. Открылась дверь,  и вошёл сутулый и лохматый парень с серым испитым лицом и с сигаретой во рту. Удивлённо потаращившись некоторое время на гостей, и что-то буркнув, он, шатаясь, прошёл в комнату, видно к себе, но тут же вышел из неё и вернулся во двор.
   - Вот действительно, два родных брата, а какая разница! - воскликнул  Афанасий Арсентьевич.
   - Отец, не лезь не в свои дела!.. Думай о своём, - одёрнул отца Виктор.
   Стрибучиха внимательно поглядела на Виктора,  слегка поджав губы.
   - О своём, о своём… Так ведь сердцу не прикажешь, сынок! – ответил отец.
   Позавтракав  и поблагодарив, они вышли во двор. Там Александр что-то подворачивал в моторе, а Иван стоял рядом с ним, наблюдая за его действиями. Из сарая, по-прежнему пошатываясь, вышел Антон, остановился, и принялся исподлобья всех оглядывать. Ваня смотрел то на одного брата, то на другого, мысленно сравнивая их. Когда он взглядывал на Александра, на его, как всегда живом, лице можно было прочесть одобрение, взгляд же на Антона сопровождался чуть заметной улыбкой уголками и губ и состраданием в глазах.
Антон продолжал по-прежнему оглядывать всех, но долее всего он теперь смотрел в сторону Ивана. Эта немая сцена продолжалась достаточно долго. Но вот, Антон, как-то резко шатнувшись, направился к молодому путнику.
   - Ты чего лыбишься, шкет? – грубо спросил он.
   - Да, я ничего… - спокойно ответил Ваня.
   - Ничего?.. Ты у меня в доме, я тут хозяин! Вот двину счас по губам, навек забудешь, как лыбиться! – разя перегаром, насупив брови, так что глаза превратились в узкие злые щёлки, замахнулся кулаком над головой Антон.
   Александр подскочил, схватил брата за руку, вывернул её  ему за спину, да так, что тот взвыл,  повёл его так к дому, и втолкнул в дверь, говоря:
   - Пойди, проспись, «хозяин»!..
   Иван как стоял на том же месте в той же позе, так и продолжал спокойно стоять. Стрибучиха сокрушённо вздохнула и развела руками. Александр сплюнул и сказал, обращаясь к Ивану:
   - Хочешь, прокатимся разок вокруг деревни?

   © Яков Шафран