Хрустальная Любовь

Бокал был пуст. Он давно уже опустел, но помнил прикосновение и тепло ее рук, вспоминал ее губы, как мальчишка, вспоминает первый робкий вырванный поцелуй в подъезде у девчонки, любовался следом ее губной помады на себе. Он готов был разбиться от тоски и одиночества, ненавидя эти чувства, но ничего не мог поделать. Бокалы не бьются сами по себе.


Его уже ничего не радовало: не то, что он стоит на стеклянной поверхности столика, рядом с пепельницей и салфетницей, вдали от своих братьев близнецов, которые томились кверху ножками над барной стойкой, не то, что официантка забыла его убрать, и теперь можно довольствоваться свободой и новым кругом общения. Ни что не радовало его, ни что не приносило ему столько счастья, сколько принесла эта мимолетная встреча с прекрасной белокурой девушкой в красном платье. Кого она ждала? Что она забыла в этом опостылевшим ему заведении? Зачем она приходила? Придет ли еще? А если придет, то, выдастся ли ему еще одна такая же мимолетная встреча, будет ли ему дано Богом всего хрусталя быть выбранным из сотни собратьев, будет ли дано еще разок ощутить это плавное прикосновение влажных алых губ, от которых все его хрустальное нутро начинало звенеть, и готово было покрыться трещинами, как человек покрывается мурашками от поцелуя в ухо? Он готов был обратится к Богу хрусталя с одной лишь просьбой: еще раз ощутить это прикосновение. В противном случае этот Бог жесток, раз дал познать такие ощущения лишь единожды. Жил же он до этого дня спокойно и тихо, вертелся в руках незадачливых девиц, которых приводили состоятельные мужчины, барменов, которые терли ему голову сухой тряпкой, и при этом считали свои чаевые, и ругали метрдотеля. Побывал даже в грязных пальцах, с черными полосками под ногтями малолетней проститутки, в грубых растатуированных руках какого-то фиксатого субъекта, а так же коррумпированного работника милиции, который почему-то пользовался «Тройным одеколоном» и, судя по всему, не чистил зубы. Видел он многое, бывал в руках разных людей. Но никогда он не забудет ее тонкие ласковые пальчики, с длинными красными ногтями, которые крутили его ножку, от чего у него кружилась голова. Хрусталь буквально плавился в ее руках от нежности и чуткости. А какие пальцы его трогали до этого? Обкусанные грязные ногти, покрытые грибком, дурно пахнущие, грубые, лишенные нежности. А эти… само совершенство, сама чистота. Если бы его ослепили, то он бы все равно распознал эти пальцы, при первом же их прикосновении.


Он был пьян, но не остатки вина кружили ему голову, а любовь. На его чистой поверхности можно было увидеть следы ее пальчиков, влагу губ, помаду. Он не хотел что бы официантка, эта глупая грубиянка и невежда, брала его и несла в мойку, где его будут тереть эти посудомойщицы. Они сотрут все, что напоминало ему о Ней. Боже упаси! Казалось, он расколется, если в руки его возьмет не Она, а кто-то другой.


Он оглянулся. Всем его братьям близнецам, ну или почти близнецам – это люди считают, что они похожи, на самом деле стеклодув не может выдуть два одинаковых бокала – было за счастье попасть на стол, и остаться забытым. Ведь есть возможность общаться с пепельницей, матершиницей и пошлячкой, салфетницей, наивной дурочкой и сплетницей. Но сейчас это общество его не прельщало. Он увидел салфетку, на которой Она что-то написала, и понял, что Она прикасалась и к салфетке, и к пепельнице, в которой дымила белая сигарета, со следами губной помады на фильтре. В нем проснулась ревность. Он понял, что теперь он точно лопнет, или расколется на две части. Он будет похож на свое разбитое сердце.


Сигарета снисходительно молчала, пуская вверх задумчивые струйки дыма, пепельница крыла матом руки посудомойки – оно и понятно: кому приятно, когда тебя бросают в металлическую раковину, салфетка зевала, прикрывая собой чаевые, и ожидая, когда уберут со стола, салфетница хохотала, слушая пепельницу.
Вечер клонился к своему логическому завершению. Скоро настанет ночь, и тогда их уберут со стола, музыканты соберут инструменты, официанты и бармен подсчитают свои доходы, поделятся с метрдотелем, и пойдут по домам, охранник закроет заведение и все. Она больше не придет.


Подошла к столику официантка, не аккуратно схватила бокал и … Крак! Он сам не понял, что произошло! Так разбили на прошлой неделе другой такой же бокал, так разбился и он. Но лучше уж умереть, чем томится всю оставшуюся жизнь ожиданием Ее прихода.


Официантка держала в руке верх бокала, а ножка осталась стоять на столике.
- Четвертый в этом месяце! – сказала официантка, и крикнула – Наташ! Запиши бой посуды на мой счет.


Он знал, что его надорвала любовь, ведь бокалы не бьются сами по себе. Теперь ему точно не увидеть ее, не испытать вновь этих прекрасных чувств, но он был рад. Рад, что разбился познав эти ощущения, рад, что умрет, и не будет томится глупым ожиданием.
6 июля 2005 года