Четыре века русской поэзии. Часть 1

 Четыре времени русской поэзии
 ( в трёх частях )
 
 Часть 1
 
 Проснёшься ль ты опять, осмеянный пророк,
 Иль никогда, на голос мщения,
 Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,
 Покрытый ржавчиной презрения?..
 М.Ю.Лермонтов «Поэт»

 - А король-то – голый!
 Голос ребёнка в сказке Андерсена.

Поэзия! Тысячелетиями ты пленяешь умы, зажигаешь огонь в сердцах, зовёшь на бой праведных и утешаешь униженных. Какой скрыт в тебе секрет, каким волшебством ты владеешь, что даёт тебе такую силу, такую власть над природой человеческой?
 Слово – ибо оно было в начале всего, словом всё познаётся и всё утверждается. Гармония – это то, высшее, к чему мы стремимся, стремление это заложено от рождения в самой сути нашей; и то, что зачастую так недостижимо. Любовь – гармония, как тяжело и больно, когда появляется приставка «дис», когда колебания души нашей не вызывают ответного резонанса в другой душе, к которой так влечет, и это отсутствие гармонии двух душ зачастую оканчивается трагически. Добро – это гармония, гармония – это Бог, это все проявления Его в нашем мире, от звезды до маленького цветка и травинки. Гармония прекрасна, она в свете и тени, звуке и тишине, статике и динамике. И, напротив, враждебно гармонии зло: извращение, разрушение, распад, хаос…
 Гармония слова – это и есть Поэзия, не бесцельная, а направленная к Красоте, Истине, Добру. Бесцельной, т.е. бессмысленной гармонии не бывает, дух – это Идея, а любая бездуховность ведёт к распаду, к тёмной стороне – злу.
 Так же, как гармония музыки овладевает сердцами, порождая палитру чувств, заставляет резонировать внутри нас самые потаённые струны, так и Поэзия находит пути в глубины души, но будит не только чувства, но и мысли. Её слова, в отличии от прозы, текут гармонично, огранённые умело подобранным ритмом, музыкальностью рифмы, подбором звуков –
 аллитерацией. Такое слово гораздо ближе и понятнее растянутых нравоучений объёмных романов, и суть какого-нибудь романа классического, к примеру, тяжелоязычного «Преступления и наказания» Достоевского, языком Поэзии могла бы быть выражена яснее и доходчивее всего лишь несколькими блестящими строфами талантливого поэта.
 Поэзия – это алмазы мысли, алмазы огранённые – бриллианты, и именно им цениться в нашем времени да и во всём обозримом будущем, сверх динамичном, перенасыщенном информацией, когда у читателя попросту нет времени для копания в нагроможденных друг на друга пластах тяжеловесных мыслей автора тех веков, когда ещё можно было позволить многомесячное семейное чтение «новых» романов, практически не имея иной информационной нагрузки. Нет, конечно знание классики, сопричастность к ней обязательны для каждого культурного человека, но это – знание основ, а не накапливание неподъёмного груза, из-под напластованных залежей его современнику не так то легко выбраться. Для длительных археологических работ по поискам затерянных жемчужных зерен существуют узкие специалисты – на то они и узкие. А вспышка поэзии может быть видна и доступна всем, если только не закрываться тёмными очками и плотными занавесками. Зашоренной лошади недоступна не только красота окружающего мира, но и сам смысл её существования.
 Именно поэзии предназначена ведущая роль в искусстве нашего времени и будущего. Но почему-то сегодня мы этого не видим, наоборот, повсюду слышны жалобы людей, полагающих себя к ней причастными, что стихи в наши дни никто не читает, что поэзия никому не нужна и т.п.
 Действительно ли это правда, естественное состояние, соответствующее духовному уровню общества «технического прогресса», или, быть может, состояние это вызвано рядом факторов, в том числе длительное время искусственно навязываемых нашему обществу.
 Давайте обратимся к нашей истории, не претендуя на излишний «профессионализм», ибо ещё Козьма Прутков говорил, что специалист подобен флюсу – он односторонен. Высоким профессионализмом в своих областях можно считать червей или жучков-короедов, но разве они видят что либо, кроме прорытых ими ходов? Интеллигентному человеку свойственен широкий взгляд на вещи, объёмный кругозор; именно тем, кого профессионал презрительно зовёт «дилетантами», принадлежат самые значительные открытия в истории человечества.
 Поэзия Золотого века действительно была золотой по тому влиянию, которое она оказывала на жизнь современного ей общества, на его помыслы. В этом она продолжала тысячелетние исторические традиции.
 Певцы поэм великого Гомера, актёры древнегреческих и римских театров, барды, скальды, менестрели, гусляры, акыны, лирники, кобзари…
Сколько очарованных душ, разожженных пожаров, войн и восстаний – от пропетой песни и прочитанного стиха. Лучше, чем звенящими лермонтовскими строками стихотворения «Поэт» - не скажешь.
Бывало, мерный звук твоих могучих слов
Воспламенял бойца для битвы,
Он нужен был толпе, как чаша для пиров,
Как фимиам в часы молитвы.

Твой стих, как божий дух носился над толпой
И, отзыв мыслей благородных,
Звучал, как колокол на башне вечевой
Во дни торжеств и бед народных.

 Божий дух… В нём смысл, цель, пусть и не всегда понятная нашему неразвитому, в сущности, ещё младенческому разуму. И из младенчества этого человечество так долго не желает выходить, поставив себя уже на грань перехода от младенческой глупости к старческому маразму.
 Но то, чего не можешь постигнуть разумом, ощущаешь душой. Они изначальны в нас – совесть, нравственность.
Поэзия Золотого века своей задачей ставила донесение до читателя авторской мысли, даже если она и не всегда была высокой, порою (хотя и редко) срываясь на откровенное ёрничество. Но и в этом смехе, шутовстве был свой смысл, своя цель. Способы выражения смысла приходили сами, и в этом страстном стремлении выражения авторской мысли слово само организовывалось, приобретало силу и изящность, создавая тем самым современный великий и могучий русский язык.
 Но закон инерции неизменен как в мире материальном, так и духовном. Растревожив малоподвижные пласты духовности, морали, расталкивая, внося в них движение, динамику, новое порождало как прямые силы противодействия, так и различного вида завихрения, турбулентности и т.п.
На прямой связи автор-читатель, появились вкрапления, новообразования, вклинившиеся между ними, люди, присвоившие себе исключительное право
трактовки и оценки, дегустаторов и судей – критики. Все эти белинские, добролюбовы и иже с ними, не обладая достаточным талантом творить, заявляли о своем, абсурдном с точки зрения здравого смысла, «праве» расчленять и сшивать, карать и миловать, выплёвывая на головы читателей пережеванное, пропитанную их, критиков слюной и желудочным соком жвачку – дескать, для облегчения усвоения ими, читателями, прочитанного. Б-р-р…
Поверь, когда слепней и комаров
Вокруг тебя летает рой журнальный,
Не рассуждай, не трать красивых слов,
Не возражай на писк и шум нахальный;
Ни логикой, ни вкусом, милый друг,
Никак нельзя смирить их род упрямый…
 А.С. Пушкин
Вот уж действительно – ни логикой, ни вкусом. У российского общества – общества высочайшей культуры, нравственности, рождающего титанов мысли и слова, отнималось оценщиками и посредниками право непосредственного общения со своими героями, своей совестью и надеждой.
 Результаты потрясающие: в мерзком искривлении реальности, подмене истины ложью, унижении великанов, возвеличивании пигмеев и раздувании жаб…
 Глубокую философскую поэзию Тютчева стали называть «поэзией ночи»; лирику Фета, его «шепот сердца, уст дыханье» классифицировали, как отрыжку «барина-крепостника»; А.К.Толстого, пугающего властный лагерь своей «революционностью», критики, т.н. «прогрессивная общественность» клеймила именем ретрограда.
 Однако следует заметить, что при сужении количества оценивающих творчество от всего общества до ограниченной группы лиц, управление общественным мнением значительно облегчалось для тех, кто к этому стремился.
 Владимир Соловьёв полагал, что свойством великой нации должны быть сознание безусловного человеческого достоинства, принцип самостоятельной и самодеятельной личности. Но для уничтожения величия нации на смену принципа самостоятельности приходит принцип избранности и посредничества. Жизнь в Поэзии заменяется некой религией служения ей, что предполагает уже не Творцов, а касту жрецов-служителей, отмеченных печатью избранности и возвышения над низкой толпой непосвященных.
 Приходит век Серебряный, стоящий на порядок ниже Золотого, отличающийся стремлением к оторванности от реальной жизни, само возвеличиванию, возникновению различных «измов» и «истов», т.е., выражаясь современным языком, попросту поэтических тусовок. Единая вера, единобожие заменяется язычеством, кумиринизацией.
 Запоздалая оценка Бунина:
«Русская литература развращена за последние десятилетия необыкновенно…
В русской литературе теперь только гении. Изумительный урожай! Гений Брюсов, гений Игорь Северянин, Блок, Белый… Как тут быть спокойным, когда так легко и быстро можно выскочить в гении? И всякий норовит плечом пробиться вперед, ошеломить, обратить на себя внимание!»
 А вот мнение Л.Н.Толстого: «Теперь успех в литературе достигается только глупостью и наглостью».
 Поэты Золотого века стремились к цели, попутно совершенствуя средства её достижения. В серебряном веке именно средства ставятся во главу угла, а цель, смысл отодвигается на второй план, а порою и отсутствуя вообще. А как мы ранее говорили, любая бесцельность бездуховна и ведет к торжеству тёмной стороны.
 Меч – средство защиты и нападения, призванный служить бойцу, покрывается позолотой, возносится на предъестал и становится предметом поклонения. Служит не он – служат ему. Героем стаёт уже не боец, а жрец; певцы, пророки оттесняются порою полностью бездарными потрясателями побрякушек – с одобрения и благословения тех же критиков. Происходит слияние служителей в единую касту.
 Слово расчленяется, препарируется экспериментаторами, всякими кручеными бурлюками, хлебниковыми, а останки его выбрасываются в свет под аплодисменты экзальтированных барышен. Кто-то, подобный Брюсову, переполненный сальеризмом, проверяет гармонию алгеброй, отчего от гармонии остаются рожки да ножки; мёртвый стих уподобляется узорным конструкциям из человеческих костей в подвалах католических монастырей. Василий Розанов, конечно же, перегибает палку, демонизирует происходящее, но к словам его следовало бы всё таки прислушаться:
 «По содержанию литература русская есть мерзость – такая мерзость бесстыдства и наглости, как ни единая литература.
 И дело не в том, что «хорошо написано», а что «написал» - до этого никому дела не было».
 Как видим, усилия критиков дают зримые результаты. Подобное положение, к сожалению, вполне устраивает определённые силы в обществе, в том числе и власть. Ведь Поэзия, как и литература вообще – оружие острейшее, и один Бог знает, в какие руки оно может попасть чьим интересам служить. Так что уж лучше хаос и влёты бездарности, чем опасная целенаправленность – талант порою так непредсказуем! Пусть уж лучше молятся на меч, чем берут его в руки.
 Но инерция Золотого века всё же велика, она продолжает толкать вперёд, и вместе со словесным навозом катятся и жемчужные зёрна, причём в достаточно большом количестве. Общество благоволит поэтам, их восхваляют, как небожителей, носят на руках.
 Поэты золотого века не отделяют себя от общества, их кредо – патриотизм, служение Отечеству вне зависимости от собственной обеспеченности в нём. Представить себе телеграмму социал-демократических курсисток с поздравлением японскому микадо по случаю победы над Россией им невозможно даже в страшном сне. Ведь они – сыны Отечества.
Что с того, что Пушкин был никудышним чиновником и царедворцем – камер-юнкером, но – был! Дипломаты Грибоедов, Тютчев и А.К.Толстой, библиотекарь Крылов, кавалерист Фет…А как храбро сражается на Кавказе поручик Лермонтов!
Поэты Серебряного века уже напоминают скорее птичек небесных – не сеют и не жнут…Однако вроде бы никто из них не страдает от голода и холода, а маститые мэтры имеют возможность путешествовать вокруг света, ездить на африканские сафари…Жреческая каста процветает, почивая на лаврах, становясь все более жеманной, изнеженной и оторванной от интересов вскормившей их страны. И хотя кое-кто издаёт хищные крики и размахивает кулаками, призывая бурю на головы своих сограждан, а другие в поддёвочках да смазных сапожках ходят за сердобольными дамами по петербургским салонам, напевно курлыкая о деревнях и коровках, «свечечках и речечках» – это не отражает их сути. Просто работа на публику, отдельные ее части; у тех в моде народ, у тех – буревестники. Чего изволите –с… Какие уж тут пророки, это потом услужливые биографы наплетут кучу небылиц, наводя позолоту. Но век-то – Серебряный.
 Но наступает момент истины, когда эта суть-то выпирает наружу (а потом её целый век пытаются рогожкой прикрыть). Вы слышите – это звенит труба: - Тревога, тревога! Враг напал на нашу землю! Поля её просторные не смеет он топтать! Вперёд, вперёд, сыны Отчизны, час вашей славы настаёт!
 Нет, это ещё не империалистическая – это название адвокатишки новой власти придумают позже – это славная война за Отечество! Ну, и где она, эта слава? Жалко, униженно валяется в ногах у батюшки Горького «горлан-главарь» Маяковский – спаси, батюшка, забреют (это в вольноопределяющие-то?). Давит на все пружины Есенин, пока не находит через Распутина подход к царской семье. А ведь помогли! Ну, наконец-то, не призовут – пусть умирают другие. (А ведь за всю последующую жизнь ни слова благодарности ни Николаю, ни Григорию! Быть может – плохо ищем?)
Открестится от армии Волошин. И это – певцы и пророки! Уж прямо героем смотрится на их фоне Блок в мундире земгусара – ну, эти тоже от фронта застрахованы. И лишь Гумилёв добывает на передовой Георгия, чего ему не простит и припомнит через несколько лет « прогрессивная» часть общества. Зато расстрел его сработал на повышение литературного рейтинга той («из города Киева, из логова Змиева»), которая давно бросила его, живя с другими, на всю жизнь прикрепив к ней ярлычок скорбно заламывающей руки гордой царицы, безутешной вдовы.
 Ну вот – накликали! И на войну уже не призывают, и всё летит в тартарары, и царя уже нет, и России, у власти – картавые чужаки, пересидевшие мировую войну за чужими спинами, в тылу да заграницей. Патриотов – к ногтю, срывают кровью заслуженные в окопах кресты и погоны, брызжет мозгами из проломленных черепов элита нации на стены чрезвычаек. Где вы, забияки и пророки, молодые, здоровые, любители мордобоя в питерских кафешках?
 На лежащем передо мной листке даты: Есенину – 22; Пастернаку – 26; Северянину, Маршаку – 30; Блоку – 37; Волошину – 40. «В старики» записались Бунин – 47; Бальмонт – 50; Гиппиус трогательно одевает калоши и укутывает шарфиком Мережковского – ему аж 51 год!
 А ведь Лавру Георгиевичу Корнилову тоже 47, за плечами не кафешантаны, а 3 года боёв с германцами и побег из немецкого плена. Владимиру Зеноновичу Май-Маевскому – 50; Алексею Максимовичу Каледину – 56; Михаилу Васильевичу Алексееву – за 60, и никто их в старики не записывает. Что – они люди военные? Так ведь война-то – гражданская!
 Но уж очень неравны силы в этой войне. С одной стороны гонят массы принудительно мобилизованных, под угрозой расстрела их семей; с другой – добровольцы, элита нации, сохранившая честь и мужество за эту честь погибнуть. Да вот что-то вчерашних крикливых «жрецов прекрасного» в их рядах не видать. Инстинкт самосохранения у жрецов развит прекрасно, и они без излишнего ломания ложатся за пайки под новую власть. А человек тем-то и отличается от скотины, что может любому своему скотскому поступку оправдание придумать, а она, бедная, этого лишена, да и в области поступков фантазия невелика.
 «Мы только мошки, мы ждём кормёжки…» - Маяковский, пусть и неосознанно, самовыразился. Кто-то услужливо строчил корявые строчки (для народа!), основная же масса заискивающе выглядывала из-под стола, восторженно задавая лоханкинский вопрос: - А может в этом простая сермяжная правда? А хвостики-то виляли – самопроизвольно.
 Как тут не вернуться к «Окаянным дням» Бунина: «…сотоварищи грабят, бьют, насилуют, пакостят в церквах, вырезают ремни из офицерских спин, венчают с кобылами священников.
Кстати, об одесской чрезвычайке. Там опять новая манера расстреливать – над клозетной чашкой. А у «председателя» этой чрезвычайки, у Северного, «кристальная душа», по словам Волошина. А познакомился с ним Волошин – всего несколько дней тому назад – «в гостиной одной хорошенькой женщины».
 Вот Серёженьку Есенина можно и в чистоплюйстве обвинить – ишь ты, «не расстреливал несчастных по темницам»! - ведь водили друзья туда на экскурсии, предлагали повеселиться, да только посмотреть любопытно, а уж самому – как-то страшновато.
 Тут Бедный Демьян порешительнее оказался: тот коменданту Кремля и кончить Фанни Каплан помог, и тело в бочке с бензином сжечь в кремлёвском саду. Какие уж тут нежности при нашей бедности! Это те, забугорные чистюльки, Мережковский с Гиппиус, никак отплеваться не могут от блоковского опуса «Двенадцать», где начинающий сходить с ума поэт вместо «незнакомок» перемешал Христа с убийцами и проститутками, да ещё в венчике из роз во главе их поставил. А зря – именно из-за этих «Двенадцати» его и прославили, даже в школьную программу включили.
 - Нет уж! – возмущенно отвечает чистоплюям Ганя Горенко(Ахматова), -
«Не с теми я, кто бросил землю на растерзание врагам(?)»
 Ишь, чего захотели: «Я кровь от рук твоих отмою, из сердца вырву ложный стыд». Да нам тут кровь не мешает! Наоборот, «вечно жалок мне изгнанник, как заключённый, как больной». А мы и тут пристроимся! Как там у Володеньки Маяковского: «Мы обыватели, вы обувайте нас, и мы уже за вашу власть!»
 Вот и закончился Серебряный век – договором с дьяволом. Да только такие договора по обыкновению плохо кончаются . И хоть вынуждены сочинять панегирики власти и Ахматова, и Пастернак, и Мандельштам, а Есенин, задрав штаны, за комсомолом (или комсомолками?) поспешает, но, глядишь, кто-нибудь да сорвётся и кончит то пулей, то петлёй, то объедками на лагерной помойке.
 Ну, да что поделаешь, какое производство без отходов? А литературу уже приравнивали к производству, сгоняя «инженеров человеческих душ в некий цех – союз писателей. Но и то слава Богу, у Сталина хватило смекалки не сталкивать «всяких Пушкиных» с парохода современности, а прикормить выжившую рыбку – авось какая и золотой окажется, почему бы на неё пару медяков не потратить?
 Так на смену Серебряному веку пришел век Медный. Но и он – не без талантов, ведь ниточки всё-таки тянулись в прошлое – лишь бы не противоречили линии партии и правительства. А заблуждающихся можно легко на место поставить. Какое заслужил. И для этого целая свора голодных критиков прикормлена. Так с цепи и рвутся, только «фас» скажи. Но уж сильно дрожать не стоит, не так страшен черт, как его малюют. Можно и просто пожурить, в «Звезде», например. Это сами цеховики излишне уж эмоциональны, от собственной тени шарахаются, чуть что – себя в мученики
записывают и последующие поколения в том убеждают. Конечно, мученики были, но не столько из цеховиков. Никто ведь Ахматову не расстреливал, даже в кочегары или уборщицы не переводил, а Пастернак как жил себе в переделкинском особняке, так и остался. Что сказать – молодцы по части пиара. Хотя кое-кому и не до пиара было. Не слишком-то сегодня вспоминают Корнилова, Квитко, выбитого на допросах ребёнка Ольги Бертгольц…
 Мало мы знаем, очень мало, да и знать-то не хотим – не любопытны-с. А быть может, и был шанс переродиться Серебряному веку вновь в Золотой – богата талантами земля Русская. Но растворяются косточки в безымянных могилах на бескрайних просторах её, и кто шёл на смену изнеженной гвардии, какие новые орлы расправляли крылья, «про то лишь ты, Господи, веси!», так, отдельные искорки в поле нашего зрения попали, да и пропали, не разгоревшись. В шахту бросили девятнадцатилетнего князя Палея, которого называли «надеждой русской литературы». А за что называли – теперь уже не узнать, туда её, надежду, под землю! Писал стихи Леонид Каннегисер и, говорят, хорошие. Из устроенной Землячкой крымской бойни удалось спастись бойцу Добровольческой армии, прекрасному поэту и прозаику Ивану Савину(Саволайену), но очень недолго прожил он у отца в Финляндии. И вовсе безымянными для нас остались другие, колосом рвущиеся вверх таланты, такие, как упомянутый вскользь Буниным юный студент, от которого долетела лишь пара строк, иронически точно характеризирующих те времена: «Какое самообладание у лошадей простого звания, не обращающих внимание на трудности существования». Не мог он смириться с царящим вокруг бандитизмом, грабежами, убийствами, изнасилованиями и пошел в полицию, понимая, на что себя обрекает. Были ещё в то время люди долга и чести, с детства запомнившие строчки: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». Вечная им память! – да только память-то уничтожили.
 Однако tempora mutantur, et nos mutamur in illis, жизнь идёт, рождаются новые поколения. Предвоенное, прочесанное смертной гребёнкой войны, перешло в послевоенные. Ничто не стоит на месте даже в нерушимом оплоте марксизма-ленинизма. Война, общие несчастья породили прекрасные стихи и песни, идущие от сердца к сердцу. Всё-таки новые поколения вырастают чище, доверчивее, тоньше становится спасительная защитная корка и всё больше тяга к доброму, сердечному, справедливому, жить хочется – особенно после всемирной бойни. Как драгоценности, хранятся записные книжки с переписанными любимыми строчками стихов, звенят повсюду новые песни, перемещаясь из вечеринок в турпоходы. И пусть набальзамированные старцы типа Щипачёва клеймят «вздохи на скамейке», но молодость бурлит в жилах живущих, и так хочется на той скамейке и повздыхать, и поцеловаться. Хотя за спинкою скамейки контроль продолжает неусыпно бдеть в лице (виноват, надо же у них как-то это место называть) членов наших родных органов и «народных» дружин, но, слава Богу, всего лишь с дубинкой, а не с маузером. И темы кой-какие высочайшее дозволение получили: геологи, бригантины, Фанские горы (всё равно они черт знает где, их и в наши дни с фанами будут путать). Появляется нечто и вовсе не виданное ранее – барды. А потом волной захлёстывают страну шестидесятые, порождая крестников – шестидесятников, с всплеском поэзии на страницах книг, газет, журналов, на полях стадионов, звоном бардовских гитар из динамиков магнитофонов. Это не было взрывом, почва подготавливалась давно, поэзия смелела, начинала ржаветь и дряхлеть натянутая на неё железная маска. Большую роль в этом сыграл, пожалуй, Твардовский, большой, серьёзный поэт, эдакий медведище от литературы, хотя и приученный к кабацкому зелью; вырвав хозяйское кольцо из ноздрей, трансформировался он от «Страны Муравии» и «Тёркина» к «Тёркину на том свете» и «За далью даль». С замиранием сердца услышали читатели от него то, чего уже и ждать-то устали за десятки лет, о чем сами и подумать боялись – правду, свободное размышление о путях нашей истории и о дне сегодняшнем, здесь, а не «в дальнем синем море». Власти, правда, потом спохватились: – А кого это мы на свет белый выпустили? – и тут же дали задний ход. Но пока ещё стоит у микрофона Рождественский, пытаясь заглянуть в 21 век – чего это там ему уготовлено? (увы, всего ничего). Картинно размахивает руками Евтушенко (лицедей!), кокетничая во всём, от строчек до новой фамилии, эдакой простецко-народной, не то, что прежняя.
Выплёскивает свою «Озу» Вознесенский – пусть она и задом наперёд, и искусственное нагромождение слов не очень-то понятно, но вспомним строчки Северянина: «чем бестолковее стихотворенье, тем глубже смысл отыщет в нём простак», посвящённые не кому ни будь, а Пастернаку!
 Запрокинув по тетеревиному голову, токует очаровательная Белла Ахмадулина – действительно, очаровательная женщина, это ещё Евтушенко первым подметил. Правда, о стихах её такого не скажешь, но это уже частности. Время нашей молодости и восторженности, мы полны сил и энергии, что доказываем в едином порыве «бурных, продолжительных и переходящих в овации». Эйфория захлёстывает. Это уже сегодня с холодным рассудком можно констатировать, что Роберт был действительно большим поэтом, но его провластная зашоренность (или услужливость – это, пожалуй, ко всем допущенным к микрофонам относится) сыграла злую шутку, сделав большинство его стихов ненужными в столь вожделённом 21 веке. Что самозабвенно лгавший Евгений – и власти угодить и в героях походить - рождавший потоки патриотически-конъюктурных строк, успевая при этом слегка лягнуть (в пределах дозволенного) сталинизм или там Союз русского народа, в конце концов начихает на декоративный «патриотизм» да и на само Отечество, укатив жить в Оклархому. Ну, да это стандартный поступок наших номенклатурщиков (интересно, переворачивался ли в гробу кукурузный Никита, когда сынок его получал вожделенное американское гражданство?)

 ( продолжение – часть 2 )