Какао и камра

Здравствуйте, девочки. Пожилые девочки улыбаются, кивают. Ну, что у нас сегодня? Щи, куриная лапша, молочная лапша, солянка.
Солянка, ммм. Вспомнилось… Так, стоп, это не о здешней солянке. Здешняя солянка коварна и непредсказуема.
Беру щи, белые, прозрачные, с несколькими капустными водорослями и большой картофелиной посередине тарелки. Зато горячие. Ставлю на синий пластик подноса две порции картофельного пюре, салат из капусты, два пирожка опять-таки с капустой. Чая нет. Есть компот из сухофруктов (гадость исключительная, знаю по опыту) и какао, теплое, сверху пенка, снизу на треть стакана – осадок.
Добавляю к натюрморту хлеб и немного гнутого алюминия, передвигаю по рельсам к кассе, обмениваюсь улыбкой и монетками еще с одной усталой и оплывшей «девочкой».
Мой любимый столик у окна свободен, при мне томик Фрая, а с ним остывшее какао легко превращается в пряную горячую камру…

- Можно к Вам присоединиться?
Где-то я этого типа в сером несвежем халате встречал. В котельной он работает, что ли? Или в стеклодувке? Нет, все-таки в котельной. Киваю. Присоединяйся, только читать не мешай.
Увы.
- Ну, как жизнь?
- Спасибо, хреново, - бурчу, не отрываясь от книги: может, отстанет?
- Значит, подтвердился диагноз?
Рожа широкая, рыхлая. Нос картошкой, а глаза… Нет, никогда я его не видел.
- Что? – спрашиваю машинально, хотя уже понял, о чем он. Но откуда и как?
- У нас к Вам предложение.

Поверил сразу. Наверно, готов был поверить во что угодно.
А ведь когда-то был истовым материалистом. Образцово-показательным. Эталонным.
Но в последние годы било так часто, так залихватски и с таких неожиданных сторон, что крепкое – пошатнулось, незыблемое – потеряло фундамент и беспомощно зависло, не пытаясь даже барахтаться, без цели, без смысла, без надежд.

Жизнь начиналась… есть ли смысл вспоминать, как она начиналась?
Ну, допустим, есть.
Только ведь она у всех в те годы начиналась одинаково. Была война. Кончилась. А после войны люди пустились в рост, как зерна после засухи: цепко и дружно.
В сорок пятом мне было десять. Школа, институт, распределение в славную южную республику, работа в КБ, Наташа, сын, кооперативная квартира, рационализатор, главный инженер, на книжке сбережения на машину. Как у всех.
Или чуть лучше.
Потому что умница и работяга. Нескромно так про себя, но ведь правда. Ведь правда?

И тут несколько человек собрались на посиделки в белорусских лесах, да и разрушили всё.
Дети зубров твоих не хотят вымирать, песня красивая была, музыка Пахмутовой…

Зубры… да.
Нет уже страны, за которую погиб отец.
И нет работы, и квартира брошена, деньги потеряны, а все, что осталось – коммуналка в городе детства, где от детства - только Красные Ворота и два друга – пенсионера. А сын пишет из Америки неуверенные письма, зовет к себе, и понятно, что ехать не надо, нельзя ехать. И единственная работа, которую можешь найти – сторож в том самом университете, который когда-то триумфально окончил с красным.

Сначала было «не может быть, все образуется» и «будем бороться». Потом ужас. Потом отчаяние. Потом тоска, смирение. Потом яростное «а вот хрен вам!», неизвестно к кому обращенное. И злой смех над самим собой: не нравится, дружок? А кто обещал, что будет нравиться?

А когда заболела Наташа, стало просто всё равно.
Всё. Равно.
Чему равно? Всю жизнь бьешься над этой задачкой, пишешь цифры в столбик, три в уме - два в остатке, колдуешь с логарифмической линейкой, щелкаешь калькулятором, вычисляешь. А ответ простой. Всё равно нулю. Круглому, пустому.

- Вы… Можете вылечить?
- К сожалению… Но помочь можем. Страдания не будет. Ты сам научишься снимать боль, вливать силу, повышать настроение. Не месяц, как врачи говорят, а года три обещаю. Может, даже пять. Это уж как ты сам постараешься.
- Я постараюсь. Но.. Но почему я?
- Ты подходишь. Объяснять долго, а работать надо сейчас. Университет большой, домовые не справляются. Вот сегодня в корпусе И был взрыв, два студента пострадало. Хранитель нужен срочно.
- А я справлюсь?
- Без вопросов. Ты же умница. И работяга. Ведь правда?

Кажется, я улыбаюсь.