Когда-нибудь

Вечер в этом лесу был тих и холоден. Нет, он был спокоен, как наш  король после жарких обьятий своей женушки! Жёнушка, кстати, была не то чтобы сильно королю верна, как ходили слухи. Скорее, даже наоборот. Впрочем, неважно.
Вечер был тих и сумрачен.
Сегодня мне удалось выспаться. Хотя утром и пришлось уносить ноги…
Кода-нибудь я не уйду… неважно!
Я ехал по незнакомой дороге. Видит дьявол, этими словами начинается большинство вечеров в моей жизни вот уже почти шесть лет.
Моя правая рука лежала на рукояти меча. Это не пафос и не злоба, а всего лишь лишний шанс выжить в этих пустых землях… Левая же придерживала у горла мой латаный-перелатаный плащ из грубой ткани – фибулу я умудрился потерять ещё утром.
И не будь моя кобылка такой вышколенной, клянусь кровью моих нерождённых сыновей, я бы раз двадцать за день пересчитал бока об многочисленные кочки этой грешной дороги.
Но я удаляюсь от темы. Так постоянно бывает со мной, так что, если вы хотите слушать рассказ дальше, придётся терпеть.
Итак, я ехал. Я – это двадцатипятилетний юноша, с неизменной раздолбанной гитарой за спиной, пафосом на языке и столь же неизменной недельной щетиной.
За очередным поворотом открылось поле, и вечер перестал быть тихим, несколько оживлённый дробным кастаньетным перестуком моих зубов.
В такую ночку, оказавшуюся ещё и сырой, я не испытывал никакого желания сидеть где-нибудь под деревом.
Впрочем, я никогда его не испытывал.
Слава богам, впереди показались огоньки чего-то, до безумной надежды напоминающего постоялый двор.
Это он и был, ясное дело. Дело было за малым – убедить трактирщика, что я могу петь достаточно хорошо, чтобы собрать денег на оплату комнаты и ужина.
И ещё хорошо бы получить бокал горячего вина авансом… Я поёжился.
Немного спустя я, уже привязав – поспешно, но тщательно, одним хитрым узлом – свою кобылку у коновязи, и закинув за спину гитару, входил в двери этого захудалого места. Как ни странно, внутри было тепло, светло и людно. Кто-то что-то орал, кто-то кого-то бил, кто-то валялся под столом…многие были при оружии. Как дома, честное слово!
Мне навстречу уже спешил трактирщик. Толстенький шарик на коротких ножках – интересно, почему все трактирщики так похожи?
 - Друг мой, я бедный менестрель. Позволь мне усладить твои уши и уши твоих почтеннейших гостей моей скромной музыкой. Я не прошу денег: моей продрогшей душе будет достаточно ужина, крова и немного горячего вина… - и я склонился в церемонном поклоне.
Трактирщик, похоже, уловил из моей речи только слово «бедный», и отреагировал соответственно:
 - Милостыни не подаём! Нету денег, ночуй со свиньями! Пшёл вон, рвань!
Пришлось мне сменить тон на более «ласковый».
 - Послушай, шарик в масле, я известный менестрель. Я буду драть свою лужёную глотку в углу этой дыры весь вечер за жалкую награду в виде крова, ужина и вина. Ты что, пропил последние мозги и не понимаешь выгоды?
Этот спиногрыз зашевелил губами и прищурился:
 - Ну ладно уж, заходи… - милостиво сказало это чудо, - но только в честь моего хорошего настроения!
Я усмехнулся и, провожаемый трактирщиком, поднялся наверх, туда, где были жилые комнаты. Там я бережно расчехлил гитару, протёр её, и, поправив перевязь с мечом, спустился в зал.
Там почти ничего не изменилось: кто-то приехал, кто-то уехал, кто-то ушёл… откуда не возвращаются.
Захолустье, по большому счёту. Хотя, судя по количеству народа, та жалкая дорожка, по которой я ехал, была чем-то вроде местного Торгового Тракта. И никакого намёка на представителей власти.
Захолустье!
Пройдя в относительно свободный угол, я малость подёргал струны, подстраивая гитару, и, коснувшись их сначала тихо, а потом громче и громче, запел.
В таверне довольно быстро повисло звенящее молчание. Это вы можете не верить, а я уже привык.
Уж не знаю, в чём тут дело – но это было, а я пел…

«Когда-нибудь меня прирежут тихо,
 Клинком морским, или простым ножом,
 Когда-нибудь я стану – прошлым мигом,
 Как женщина, с которой был вдвоём.

 Когда-нибудь – мне скажут: недотрога!
 Когда-нибудь – признаются в любви,
 И я уйду с знакомого порога,
 И пусть летят несчитанные дни.

 Когда-нибудь – но что гадать, мрачнея?
 Что будет – тому быть. Что бЫло – то былО.
 И пусть над следом моим хищно ворон веет,
 И пусть грядущее надтреснутым стеклом!
 
 Когда-нибудь – я лягу, умирая,
 И вздохом предсмертным отчаянно шепну:
 Быть может, хоть теперь моя печаль растает,
 Когда меня чертяки разопнут?

 Когда-нибудь, в смертельном поединке
 Смогу сказать, в глаза врагу взглянув,
 Я помню - всё. Я помню жизни льдинки,
 Я знаю всё. Сегодня – не уйду.»
 
Слова так себе, верно? Если не сказать хуже. Но народ в тавернах неграмотный, и тратить на них свои лучшие песни – скармливать жемчуг свиньям.
Они и от этой-то, вон, до сих пор не могут в себя прийти, только глазами ошалело моргают, и смотрят на меня…
Что, господа головорезы, проняло, а? А вон, в углу, плачет кто-то… это ж надо! Приятно, чёрт побери, когда такие вот душегубы от твоих строчек, пусть не самых лучших, зато твоих, выстраданных, вырезанных из души, плачут, как дети… так, что-то меня занесло сегодня.
Тщеславие тебя погубит, милсдарь. Хм, трактирщик. Расщедрился. Уже третий стакан вина тащит, да горячего, да на голодный желудок…
 - Эй! Я жрать хочу! Ишь, забегал… проняло!
Ладно… сыграем ещё…
…спустя час, когда практически все в таверне были пьяней уже некуда, не исключая нас с трактирщиком, моё внимание привлекли несколько новых посетителей таверны.
Четыре монаха сидели на стульях у входа.
Монахи наворачивали за обе щеки поросёнка.
Странно, а? Пост ведь не кончался, думается…
А так монахи как монахи, только меня очень насторожило то, что они сели так, чтобы видеть вход, и держали руку на поясе… короче, не нравятся они мне, хоть тресни!
Сейчас посмотрим, какие это монахи… И я снова взял в руки гитару.

«Дорога легка, коль легка рука,
 И сеча легка, и победа,
 И даже погибель будет легка,
 Когда день прожит, как последний.

 Запомни, герой, будь ты трижды богат,
 Не в злате удача и счастье,
 А в том, чтобы песне ты был младший брат,
 А старший – любой напасти.

 И если один – такова судьба,
 В дорогу, герой, в дорогу,
 Ты выше любого стал короля,
 Коль со смертью не раз шагал в ногу,

 Так пой, пей, живи же, бродячий поэт,
 Везде тебе воздуха мало,
 Забудь слова лести, забудь этот свет,
 Пусть песня любая – как жало!

 Несчастен тот, кто …»

Песню прервали. Так я и думал! Монахи были одними из тех, что до сих пор охотится на мою душу и мой несчастный инструмент. Королю не нравится, когда по его землям разгуливает такой, как я – возмутитель спокойствия.
И я вытащил меч.

…вечер в этом лесу был тих и холоден. Да какой там вечер, ночь!
Я ехал по незнакомой дороге. Через седло была перекинута моя гитара.
Правая рука лежала на рукояти меча.
Левая же придерживала у горла мой латаный-перелатаный плащ из грубой ткани – фибулу я умудрился потерять ещё утром.
И не будь моя кобылка такой вышколенной, клянусь кровью моих нерождённых сыновей, я бы раз двадцать за день пересчитал бока об многочисленные кочки этой грешной дороги.

Когда-нибудь я - не уйду.
Но не сегодня.