Князь-целитель

Эта история случилась в далеком городе на Енисее, когда в нем была восстановлена архиерейская кафедра, возрождались приходы, а стремившиеся к Богу сибиряки вновь постигали веру своих предков.

Валерий С., мой прежний собрат-алтарник, добился желаемого: рукоположения в священный сан «без семинарии». После хиротонии шутил надо мною: «Пока ты в своей бурсе штаны протираешь, тут уже все поповские места займут». Так, собственно, оно и вышло…

Но в тот примечательный день о. Валерий стремился проверить, прочувствовать: что значат для него дары Духа Святого, полученные в таинстве иерейской хиротонии, и как он сможет отдавать их всем «жаждущим и страждущим». После литургии и скромной трапезы молодой священник без долгих предисловий предложил мне съездить к своему крестному отцу – освятить дом. Ехать, правда, предстояло далековато – в пригород, но это меня не смутило: ведь на освящении жилища еще ни разу не был.

Пока добирались, сменяя один автобус за другим, о. Валерий поведал о нелегком жизненном пути крестного, носителе одной из самых древних на Руси дворянских фамилий – Мещерских. Недолгие детские годы в «дворянском гнезде», революция, чудом спасшаяся от расстрела мать, учеба и юность в заброшенном поволжском городке. Окончил не то техникум, не то уже учился в институте – но предательски подвела фамилия. Как водится в таких случаях – «враг народа», пресловутая 58-я статья, и – «десять лет без права переписки», растянувшиеся на четверть века…

– Думаешь, как он выжил-то в лагере? – на этом о. Валерий сделал особенный упор. – Вот, уже был «доходягой» после пяти лет лесоповала, мысленно прощался с жизнью, как вдруг ночью его подозвал к себе старичок – сосед по бараку. Этот дед слыл в лагере лекарем, мог врачевать все – от простуды до отбитых почек и треснувших костей, непременных язв любого лагерника. За это деда не трогали, а соузники выполняли за него «норму» по лесоповалу.

И вот старичок-целитель почуял скорую кончину. Подозвал Николая. Сказал: «У тебя доброе сердце, ты – сможешь». На вопрос о том, что, как и, самое главное – зачем «смочь», старичок лишь прохрипел: «Дай мне руку, а дальше сам будешь действовать». Николай подошел, поправил старику матрац и вдруг ощутил прикосновение его изможденных и высохших ладоней. От них исходило какое-то странное тепло, не похожее ни на обычное человеческое (от которого зэки, впрочем, давно отвыкли), ни на тепло, исходящее по вечерам от барачной печи…

Вскоре на лагерном кладбище появилась еще одна табличка с номером. А Николай по-прежнему работал, полагая, что и он доживает последние дни. Как вдруг после очередной смены собратья-зэки приволокли с лесопилки парня со здоровенной гематомой на полголовы: не заметил сорвавшегося со стропил бревна. В лазарет его не брали: незачем, дескать, лекарства на него списывать – к утру и в бараке «дойдет»…

Ночью раненый стонал, выл, бредил – никто не мог заснуть от его мучений. Николая же как будто подтолкнул кто-то: иди, помоги. Он подошел к несчастному, решив сменить наспех сооруженный из всякого тряпья холодный компресс, и, сам не ожидая, прикоснулся рукою к огромной шишке-опухоли. Больной тут же затих. «Ну все, – подумалось Мещерскому, – надо идти к дневальному, а тот пусть вызывает конвоиров – “оприходовать” покойника». Ступил на шаг от нар, а в уши Николая снова врезался нестерпимый стон…

Но теперь он ничего не прикладывал к голове больного: та самая тряпка-компресс тошнотворно смердела. Николай, в полузабытьи, начал поглаживать по опухоли – то кончиками пальцев, то ладонью. Встрепенулся он лишь тогда, когда дневальный по бараку проорал «подъем». И с ужасом отпрянул в сторону, когда вчерашний почти что покойник… поднялся с нар и встал в очередь к умывальнику!..

Присмотревшись, Николай заметил: гематомы уже не было. Лишь в некоторых местах из-под стриженых волос зэка проглядывала краснота: давала о себе знать содранная бревном кожа.

Весть об исцелении безнадежного больного буквально взорвала все невольничье население. К Мещерскому потянулись – в начале десятки, затем сотни зэков: со следами побоев, грыжами, опухолями…

…Но вот мы и подошли к аккуратно побеленному домику, приоткрыли калитку. Две дворняжки встретили нас дружелюбно – помахивали хвостами. Мы прошли внутрь.

Первое, что бросилось в глаза – застекленная в стиле оранжереи комната самого хозяина. Десятки ламп накаливания круглые сутки освещали здесь диковинные для Сибири цветы и растения. Между мини-пальмами просматривались скромный диван, табурет, письменный столик и – несметное число книг в дореволюционных переплетах, от пола до потолка. Впрочем, обозреть княжеское книжное богатство не вышло: огромная немецкая овчарка, барски возлежавшая на полу оранжереи, зарычала так, что подходить ближе стало не безопасно.

– Не бойтесь, сказал поздоровавшийся с нами Мещерский. Просто не заходите – сюда я не пускаю никого и никогда. Только после моей смерти…

Зато в другой комнате мы встретили нечто: на кирпичных стенных уступах, полках, креслах, скамейках восседали кошки всех пород и возрастов. Я досчитал до тридцати восьми – и сбился… Если кто из них выходил во дворик по надобностям – непременно возвращался на свое место. Никаких свар, ни единого шипения за право обладания кем и чем-либо. Иногда со двора забегали собаки, и, сделав круг-другой по комнате, возвращались к своим конурам. Что-то странное виделось в такой «иерархии». И – никакого кошачьего запаха!

Но когда хозяин дома принес кошкам еду – рисовую молочную кашу, началось такое!.. Кошки – семьями, кланами по пять-семь зверьков поочередно обступали тазик с кашей, протягивали внутрь правые лапы – и зачерпывали, словно ложкой, аккуратно поднося лакомство к своим маленьким пастям. Насытившись – уступали место другим…

– Вот, жалею их, выбрасывают люди, а я приручил, – пояснил нам почтенный хозяин, которому тогда было уже под девяносто. Несмотря на обветренное лицо, огрубевшую кожу рук, в нем чувствовалась мощь, стать, истинно дворянское достоинство, не сломленные никакими гулагами…

Побеседовать нам не дали. Отворивший дверь молодой человек, по одежде выказывавший свою принадлежность к нарождавшимся тогда «новым русским», благодарил Мещерского, говоря, что (теперь уж не упомню, у кого) кости срослись, а раны зарубцевались, словно и не были их вовсе.

– Да, хорошо, я рад, – скупо ответил князь. На вопрос же посетителя: «Сколько мы теперь вам должны?», также сухо промолвил: «Ничего». И добавил, если чем хотят помочь, пусть привезут различных круп и молока (которое в те годы продавалось с перебоями) – ведь животных чем-то кормить надо…

Затем меня попросили выйти. Князь пожелал, чтобы освящение жилища совершил только один о. Валерий.

Треба была окончена. Мы со священником вновь оказались у калитки.
Припоминаю и последний диалог – о. Валерия его крестного:
– Все, пожалуй, последнему человеку помог – не в силах уже…
– Крестный, в церковь надо, за всю жизнь исповедоваться, ведь сколько лет-то вам…
– Да исповедовался я уже, когда тебя в Троицком храме мальчишкой встретил. И запретил мне ваш настоятель: не от Бога-де это. А как не от Бога, если я людям помогаю, денег ни с кого не беру? Только вот этот, чёрный, совсем мне житья не дает…

Последние слова заставили насторожиться: оказывается, неспроста позвал Мещерский о. Валерия освятить дом: где-то в том же пригороде завелся «чёрный» маг, всеми силами преисподней старающийся погубить его – «белого» лечебника и князя…

Так и расстались. Мещерский смотрел нам в след, пока не подошел автобус, которого мы ждали на удивление недолго. Обратно ехали молча. О. Валерий лишь приоткрыл мне: когда он еще мальчиком осуществил дерзкую мечту – переступил порог храма, к которому бдительные товарищи из «органов» подпускали только старух, первым человеком, объяснившим ему основы веры, стал князь Мещерский – бывший зэк, оставшийся после лагерей коротать век на Енисее. Стал крестным отцом, и, по собственному признанию, хотел даже передать «дар». Но решил: пусть Валера все-таки станет священником…

Автобус подходил к нашей остановке. Внезапно о. Валерий воспрянул духом и сказал:
– А ты знаешь, что Мещерский все-таки нашел ученика? Усыновил паренька из детского дома, подготовил его к поступлению в университет. И, между прочим, наследовал ему свою фамилию…

…Когда и при каких обстоятельствах скончался наш князь, мне неведомо. Но знаю лишь одно: где-то целительствует уже другой Мещерский – юный, пусть и не княжеской крови, но выученный и выпестованный аристократом, бывшим страдальцем лагерным. И наверняка, как и его усыновитель, кормит несметное число кошек, полагая себя живущим в добре. Если, конечно, не свели его в могилу «чёрные» конкуренты…