Лепота...

Языком лизнуть приоритет. Липкий, жадный, мой первостепенный как пожар где загорается мумифицированный домишко. Соучастие, твое участие, трое из счастья.
Не забывал помещик. Дикие, гневные сочащиеся настольные словно х*й с горы Голгофы.
Рубил на плечи, взирал во свету чудесные проникновения безобразных в образность.
Бежал за суть вещиц аки черт от ладана, будто таракан от человекоуборочной машинки.
Стригли камни его газона, падала детская рожь в кресла. Перчатки не меняя, меняя страны, возгласы, континетны, подпирал простуду, выходил на темень сыру.
Бросал все и был игрушкой. Не в руках. В головах.
Не имел свойств, распадался на армады и призывы.
Постигал ритуалы, словно птица выпь алый запах пережитой трагедии.
Именовался славный. Носил на ногах и приживал лета в устах благороднейших.
Праздный близкий милый приговор для оцифрованной, летописной ночки.
Когда нашли, но нашедшие были уже.
Давно были. Катали плесневелые горы на коляске океанов и зеленых чертиков.
И поразился он бдениям Вопиющего, только раз узрев зеркальную поверхность.
Предстала оная пред ним аки безвестные, единые тепла истоки.
Нырнул со всей мочи и несет его зеркальное течение по монотонным рядам саркастичных,
Псевдо одинаковых карманов брюк повешенных лесов.
А под ногами звезды играют в разности. Вычитают и преумножают маски.
Спасены от слепоты ярчайшим светом дыр многообразия искренних голов.
Вызывают на бой стада диких пален, что имеют число некое идолопоклонников.
А хитрый старый ряд снова упакован в пелену нежданного помутнения.
Разговор пузырей мыла…
Слишком смерть гласит Вопиющему дорогу несет. Поклон за спиной. Столица в кулаке.
Мензурка для того, чтобы плод сгнил раньше созревания. Полна вещица заморская.
Фантомы зерен набухшие особым, солнечным могильным величием шепчут и проникают в те моменты когда прекрасные детские радужные сны давно лежат в твоем мусорном ведре. Это ведь так сложно подняться на вершина и выйти под землю.
Висит целина над головами. Пот ножек и гниль костылей окутывают все небо.
Небо номер дверь.
Глядя на помойку спелых глаз, каждому хочется верить в принадлежность. В учасность. А на самом деле это просто набор скрепок, что забыли и гроб любого полон.
Радость и Любовь блаженно идут по гладко выбритой пустыне.
Где под ногами стиплеры. Сапоги и сандалии – скрепки.
А помыслы и телеса – болота из старых документов. И где под каждым телом, там внутри сушиться новый костюмчик. Залатываются опьяненные безумием дырки прекрасных моментов. Идет глиняный ворох независимости в чуждую даль младых ногтей и пузатой бороды.
Воркуют шикарные червивые головы, а зыбучие пески чудес тянуть очередное болото из нереального героишки.
Закат окрасил мордочку защитной окраской.
Титанические пласты любви и терпения бьют из под земли напором. Стоят все на своем пути.