Автобиография или дорога к жизни

Было ли мое рождение событием знаменательным, зажглась ли звезда над домом, где я появился на свет, а если и зажглась, то горит ли она до сих пор?
Мир принял меня в свое множество в благодатную сентябрьскую пору сбора урожая, на шестой день этого месяца, когда лето еще внутри каждого петербуржца, а осень только готовится порадовать своей красотой. Дело было во второй половине прошлого века, и теперь, когда я вижу на бутылках портвейна надпись "урожая 1974г.", то меня невольно посещает мысль: "Должно быть хороший был год", - год моего рождения.
В начале, правда, все пошло немного не по плану: мама с не родившимся мной полетела в Краснодар к родственникам, там-то все и произошло, причем на месяц раньше предполагаемого срока, но тут, как готовится: "Человек полагает, а Бог располагает". Далее был перелет и регистрация меня, теперь уже вполне родившегося, в городе-герое Ленинграде.
Так появилась новая ячейка советского общества - я и мама. Ячейка неполноценная, но мне, тогдашнему, это было невдомек, и ничего необычного в нашей семье я не усматривал. Да и, по правде говоря, маминой заботы, маминого внимания и воспитания мне хватало сполна. Мама моя, Нина Алексеевна, - женщина удивительно последовательная, у нее все расставлено по полочкам и разложено по баночкам, слово имеет вес, а мысль - значение. Все в доме было подчинено заведенному порядку, все действия подвластны правилами, а непослушание вело к неминуемому наказанию - "Dura lex, sed lex " (закон суров, но это закон). И конечно, как мне кажется, немалую роль в сложных перипетиях моего воспитания сыграл тот факт, что мама родила меня в зрелом сорокалетнем возрасте, когда уже не только сформировался характер, но и жизненные ценности приобрели вполне реальные очертания.
И так, в далеком 74-м, но всего 32 года назад лежал я в своей люльке, в комнате коммунальной квартиры на Боровой улице, дергал ножками, тренируя их, чтобы были силы пройти не пройденное, хлопал глазками, готовя их увидеть невиданное, кричал, разрабатывая голос, чтобы сказать еще никем не сказанное и хватал воздух ручками, подготавливая их творить несотворенное.. или брать не взятое - как ляжет карта жизни. Прошло немного времени в моих тренировках, потом еще чуть-чуть, а потом я начал ходить. Я почти вспоминаю свои первые косолапые, нелепые шаги и как радовалась мама и восхищалась добрая бабушка-соседка, и как мамины знакомые, увидев меня, умиленно удивлялись: "Он уже ходит! Надо же. И как славно перебирает ножками", - а следом добавляли: "Волосы на голове не появились? Странно". И в самом деле, до двух с гаком лет я был юным олицетворением Котовского, что вызывало некоторое беспокойство у мамы, но не у меня – вероятно, такой пустяк не мог меня взволновать, а может быть я уже тогда подсознательно догадывался, что чтобы удалось что-то хорошее нужно как следует подготовиться. Так оно и вышло: свое трехлетие я встретил с ангельскими кудряшками на голове и осознанием своей правоты - той чертой характера, которая не покидает меня до сих пор. Может быть, черта и не лучшая, но что есть, то есть.
Потом я начал познавать мир: был детский сад и первые шаги в обществе себеподобных - любопытных, непоседливых и быстроменяющихся, этаких киндертрансформеров. И было интересно все: процесс роста организма, изменение погоды, устройство противоположного пола, а главное - те эмоции, которые вызывают у одногруппников и воспитателей те или иные поступки. Детсадовская пора мне вспоминается как непрекращающаяся череда шалостей и экспериментов: нашли дохлую кошку и я, взяв ее за хвост, бегал по двору и пугал всех, обнаружили свежий срез тополя и попробовали полизать – оказалось, ничего так, вкусно, научились забираться на деревья, а слезать не получалось – падали и ушибались. Так целыми днями мы открывали для себя этот новый мир, мир, где не было рядом мамы и коллективный разум делал всё новые и новые открытия. И всё нам было интересно, и всё нам было необычно. Помню, кто-то показал, как сделать свистульку из стручка акации, так вся наша группа целую неделю свистела, пока не оборвали всю акацию во дворе. Были и стычки с воспитателями: отказывались от обеда, не засыпали в тихий час, не уходили с прогулки в дом, словом, и воспитателям скучать не давали. А какие твердые отпечатки в памяти оставили неординарные поступки: реакция мамы, когда после детсадовского праздника с поглощением яблочного пирога я единственный из группы оставил кусочек для мамы, а когда отдавал его в нашей раздевалке, у нее выступили слезы радости; или наоборот, когда один ушел на прогулку за ограду садика, и, вернувшись, застал всех в страшной суете по поиску пропавшего ребенка. И, раз за разом, совершая детские проказы или удивляя всех хорошими поступками, я приходил к великому (для меня) открытию, что привлечение внимания к своей персоне есть некая самоцель, но детское сознание не ощущало четкой границы между добром и злом и, как следствие, хулиганские поступки превалировали над благородными. Что и говорить - ломать не строить.
Каждые летние выходные мы с мамой ездили на дачу. Дача у нас находится в полутора часах езды от города в сторону Москвы, в деревне Жары. Там у нас стоит небольшой старый бревенчатый домик, разделенный на две половины – в одну приезжали мы с мамой, а в другой постоянно жил мой двоюродный брат.
Двоюродный брат почти на двадцать лет старше меня. К сожалению, жизнь у него не задалась – то ли деревенский быт наложил свой отпечаток, то ли удача ни разу ему не улыбнулась, но к своим тридцати годам он очутился «на дне». Его существование (именно существование, а не жизнь) – это яркий пример того, как пристрастие к алкоголю может загубить судьбу человека. Сколько раз моя мама пыталась вразумить его, но какое там! Год за годом он опускался все ниже и ниже, своим страшным примером показывая мне, куда погрязают люди со слабой волей.
Мама моя все детство провела в Жарах и только после школы перебралась жить в Ленинград. Войну она тоже встретила в деревне в семилетнем возрасте, провела какое-то время в оккупации и даже подверглась депортации в Литву.
Спустя почти пятьдесят лет, это время, проведенное вне родной деревни, российские власти приравняли к заточению в концлагерях и маме обеспечили соответствующие льготы, как малолетнему узнику фашистских лагерей. Немцы же, со своей стороны, несколько раз выделяли денежные дотации. Но ничто не сотрет перенесенного ужаса, ничто не вернет утраченного детства.
Мама рассказала несколько истории о днях проведенных в оккупации. И впоследствии, каждый раз, когда между мной и мамой случались конфликты, я вспоминал одну их этих историй и любая обида сменялась на жалость, любовь и уважение.
После войны дом в Жарах перестроили и с того времени никак его не ремонтировали. Уже к концу девяностых он являл собой жалкое зрелище, теперь же, вероятно, и того хуже. Мы с мамой уже несколько лет не приезжали на дачу – в начале двухтысячных у нас появился небольшой домик в Краснодарском крае, недалеко от Туапсе, что у Черного моря.
В самом Краснодаре жили наши дальние родственники – большая семья: бабушка Валя (наиболее близкая родственница моей мамы), ее муж дедушка Боря, их дочка тетя Оля с мужем дядей Колей, его мамой бабой Маней и дочкой Яной, которая младше меня на три года. Сейчас ни бабушек, ни дедушки уже нет в живых, но добрая память о них осталась.
Мы с мамой каждое лето приезжали к родственникам на месяц погостить. Люди они гостеприимные и отношения между нами всегда были теплыми. Время проведенное на юге оставило множество приятных воспоминаний: помню, как удивлялся абрикосовым деревьям, растущим прямо вдоль дорожных обочин, как забирался на черешню и наедался сочными, сладкими ягодами «до отвала», как, однажды, заблудился в кукурузном поле и перепугал своим долгим отсутствием всех родственников, как ездил на сбор клубники в совхоз «Ударник»... Но особое место в памяти занимает время проведенное в станице (так называется деревня на юге). Дядя Коля там вырос и переехал в город, а мама его, баба Маня, провела там всю жизнь и держала большое хозяйство. В станице состоялось мое тесное знакомство с животным миром: утки, гуси, куры, кролики, свиньи, козы, коровы – все эти, в общем-то, обычные животные мне, городскому ребенку, казались очень даже экзотичными и крайне забавными. Помню, как каждое утро ходил в курятник собирать яйца, как помогал доить корову, как с ребятами долго ловили оторвавшуюся козу, а баба Маня просто позвала ее и коза сразу к ней подошла. Запомнился мне и такой потешный случай: проходил я как-то мимо стаи здоровенных гусей - они пасутся себе спокойно, гакают тихонечко и меня как будто не замечают; я прохожу мимо; шаг, другой, еще несколько и тут понимаю, что что-то не так, оборачиваюсь; краем глаза замечаю как вся стая, вытянув шеи, в абсолютном молчании бежит за мной; я быстро разворачиваюсь, внутренне готовясь «принять бой», а гуси, как по команде, останавливаются и продолжают мирно пастись, даже не смотрят на меня; я продолжаю свой путь – они опять за мной, оборачиваюсь – они пасутся; так продолжалось несколько раз, пока я не покинул «их территорию». Забавные они, эти гуси.
Также, довелось мне увидеть как умерщвляют курицу. Здоровенным ножом баба Маня в два счета отпилила курице голову, а та, вместо того чтобы упасть на пыльную землю, принялась нарезать круги по двору. Без головы! Я стоял, боясь пошевелиться: и жутко, и интересно. Курица побегав, с минуту, упала замертво. Вечером, на ужин, мы ели свежий куриный супчик.
Славные, запоминающиеся дни проводил я летом у родственников, а по приезду в Ленинград, полный новых впечатлений, шел в школу.
В школу я ходил с удовольствием. Нравилось учиться, узнавать что-то новое, общаться с друзьями. Начало каждого учебного года ждал с трепетом, нетерпением и тому немало способствовал тот факт, что день моего рождения, шестое сентября, приходился на первую неделю начала учебы.
Школа под номером 374, в которой я получил начальное и незаконченное среднее образование, находилась на Московском проспекте, рядом со зданием «Союзпушнины» и из окон мужского туалета можно было всегда наблюдать, как приносят, развешивают, сортируют шубы. Само здание школы было строением добротным, в некоторой степени монументальным – яркий пример архитектуры сталинской эпохи. В детстве не придаешь значения широким коридорам, высоким потолкам, архитектурным деталям, но позже, уже в зрелом возрасте, становится ясно, что всё – от интерьера до экстерьера тех мест, в которых постоянно находишься, - всё влияет на формирование личности не многим меньше, чем человеческое окружение.
Обучение в начальных классах проходило у меня довольно спокойно, даже, можно сказать, успешно. Учился я очень хорошо. Время от времени, перелистывая старые дневники нахожу их, в некоторой степени, предметом гордости. Единственное, что негативно влияло на успеваемость и создавало определенные трудности – это «неуды» за поведение. В этой связи вспоминается история моего перехода в среднюю школу.
После третьего класса руководство школы решило пересортировать учеников и, заодно, сократить количество четвертых классов – с трех до двух. Первого сентября всем четвероклассникам было предписано подойти к школе, и узнать в какую группу они попали. Я же умудрился опоздать, и пришел, когда все наши уже распределились по группам и разошлись по классам. Тут мне пришлось побегать по этажам в надежде найти знакомые лица, и поиски увенчались успехом – с некой группой, где я встретил нескольких прошлогодних однокашников, я зашел в класс. На первом же уроке новая классная руководительница, Ольга Викторовна, составляя журнал, записала туда и меня. А как выяснилось через несколько дней, группы условно разделили на «хороших» и «проблемных» учеников. Меня распределили во вторую, но судьбе было угодно всё переиграть. И как время показало не зря. Заглядывая вперед, не без хвастовства скажу, что я единственный из обеих групп после школы поступил в институт, а по тем временам это значило довольно много.
Класс у нас подобрался хороший, многие, конечно, уже были знакомы, но и кто не был - быстро перезнакомились друг с другом. А благодаря смешению учеников, то и привычная вражда между классами закончилась. И если еще в третьем классе наша школьная жизнь напоминала анекдот: «Классовая ненависть между пролетариатом и буржуазией ничто по сравнению с классовой ненавистью между 3-м «а» и 3-м «б»», - то, начиная с четвертого класса и до окончания школы, мы жили более-менее дружно.
Еще, четвертый класс мне запомнился первой любовью. Да, именно тогда любовь снизошла ко мне первый раз. И пришла она ко мне в облике одноклассницы Марины. И именно ее, Марину, я первый раз поцеловал в щечку. Но вскоре Марина ушла из нашей школы. Вместе с этим закончился и наш «роман». Исчез объект, исчезла и любовь. Это уже потом я понял, что огонь любви (если он уже разгорелся) находится внутри, а питает его, в первую очередь, самосознание. И тут уже не столь важны внешние факторы, в том числе наличие-отсутствие-поведение объекта любви. А если вслед за пассией уходит и любовь, то это не любовь, а так… влечение, игра, ошибка.
Обучение в средней школе совпадает с периодом безостановочного роста. Энергии в это время – хоть отбавляй. Потому и школьные переменки все проходили буйно – постоянная беготня, погони, игры. Среди игр особое место занимали две. Первая - «Конные бои»: игроки разбиваются попарно – «конь» и «наездник», «наездники» забираются на спину «коню» и в такой связке пытаются сбить с ног оппонентов. Вторая – «Слон»: игроки становятся в цепочку согнувшись в поясе, один из игроков разбегается сзади цепочки и, оттолкнувшись от спины замыкающего, прыгает как можно дальше, пытаясь собой разбить звенья; если ему это удается, то он встает между разбитыми звеньями, если нет, то встает в конец; следующим прыгает первый из цепочки; и так далее по кругу. Казалась бы, что только при большом везении такие игры могут обойтись без травм, однако на моей памяти все всегда заканчивалось благополучно.
Где-то в этот период жизни моя мама полюбила театр. Почти каждые выходные, в осенне-зимне-весенний период, на протяжении нескольких лет мы с мамой посещали театры. Особое внимание уделялось драматическим театрам: оперы и балета им. Кирова (ныне Мариинский), академическому им. Комиссаржевской, БДТ им. Горького (ныне Большой Академический им. Г.А.Товстоногова), театру комедии им. Н.П.Акимова, театру юного зрителя им. А.А.Брянцева. До сих пор у нас храниться маленький сундучок с огромным количеством программок от просмотренных спектаклей. Не могу сказать, что мне очень нравилось проводить воскресные вечера таким образом. Особенно невыносимо было надевать праздничную одежду: наглаженную, накрахмаленную рубашку и колючий шерстяной свитер. Вдобавок ко всему в стране закончилась «холодная война», началась «оттепель» и по телевизору стали показывать мультфильмы Уолта Диснея. После советских кукольных мультфильмов с глубоким смыслом, но низкой зрелищностью они были своеобразной отдушиной для всех детей нашего поколения, но добрую половину историй про дядюшку Скруджа, про Чипа и Дейла я пропустил – их просмотр подменялся на походы в театры, где я в полусонном состоянии созерцал Жизелей, Щелкунчиков, Дон Жуанов, Годуновых... Да. Сейчас я благодарен маме за то, что увидел множество прекрасных спектаклей, но шерстяные вещи и накрахмаленные рубашки не переношу до сих пор.
В школьный период мама много занималась поднятием моего культурного уровня. Мы постоянно ходили в музеи и на выставки, а когда в газете «Вечерний Ленинград» начали печатать цикл статей о набережных реки Фонтанки мы каждую субботу, на протяжении нескольких месяцев, приезжали к месту, описываемому в текущем выпуске, и изучали историю знаменитых домов. Так мы и прошли по набережным реки Фонтанки: от Прачечного моста до верфи и обратно. Многое из того, что я узнал тогда, забылось, но что-то осталось в памяти навсегда. К примеру, не многие знают, откуда произошло само название «Фонтанка». Оказывается, в петровские времена, когда задумали запустить фонтаны в Летнем саду, по дну реки, которая тогда называлась «Безымянный ерик», провели деревянный трубопровод. С тех пор эту реку стали называть Фонтанной рекой, а позже - Фонтанкой.
Еще мне довелось попутешествовать с экскурсиями по городам СССР. В период осенних каникул с детскими группами или вдвоем с мамой я побывал в таких городах как Владимир, Новгород, Псков, Смоленск, Вологда, Ярославль, Пятигорск, Таллинн, Рига, Киев, Тбилиси и некоторых других, поменьше. Каждую поездку я ожидал с нетерпением, буквально считал дни. Мне нравилось ехать в поезде, нравилось открывать новые (для меня) места, нравилось удивляться особенностям жизни, отличной от Ленинградской, нравилось получать новые знания, а при случае и блеснуть ими: «Софийский собор, говорите?.. А! Не в Новгороде, а в Киеве!.. Да, киевский мне тоже понравился».
Кроме летних поездок в Краснодар и осенних по стране меня несколько раз отправляли в пионерский лагерь. Мама работала тогда в Проектном Институте №1, а на его базе, в Вырице, был построен отличный лагерь «Электрон». Благоустроенные корпуса, ухоженная территория, постоянные конкурсы, задания, игры, соревнования – о пребывании в лагере у меня остались самые хорошие воспоминания. А в одну из смен нашему отряду предложили поехать по обмену в один из Волгоградских пионерлагерей. Мы с радостью согласились. В Волгограде мы посетили много памятников, сооруженных в честь победы в Сталинградской битве: Мамаев курган с его доминантой – скульптурой «Родина-мать зовет!», панорама «Сталинградская битва», Лысая гора - все эти памятники оставили глубокое, надолго запоминающиеся впечатление. Другое, по эмоциям, но не меньшее впечатление произвела поездка на бахчу, за день до отъезда в родные пенаты. Всю смену мы рыскали по полям вокруг лагеря в поисках спелых арбузов, но находили только совсем маленькие – размером с теннисный мячик. А тут нас привезли на огромное поле все усеянное арбузами. Бригадир нам выделил участок для работы, и сказал: «Если справитесь с работой раньше, чем придет автобус, то, в оставшееся время, можете есть арбузы. Еще по одному арбузу можете взять с собой», – после чего уехал. Надо ли говорить, что с поставленной задачей мы справились досрочно и приступили к пиру. Арбузную мякоть добывалась довольно-таки по варварски – плод разбивали о колено, рукой доставали самую сердцевину и приступали к следующему. Наелись мы «под завязку», а автобуса все нет. Тогда мы набрали арбузов, кто сколько смог поднять, и отправились пешком в сторону лагеря. За этим занятием нас и застал бригадир. Я представляю, какая бы картина открылась, если бы было возможно посмотреть на поля с верхушек деревьев. Несколько десятков подростков рассредоточенных по огромному полю пытаются убежать от снующей между ними белой «Нивы», теряя арбузы, спотыкаясь и падая, но не сдаваясь. Весело было в лагере. Весело и интересно.
Летом 1985 года, за неделю до начала учебы я попал в больницу с гастритом. Помню, как из больничных окон мы с грустью смотрели на нарядных школьников идущих 1-го сентября в школу. Также сильное впечатление на меня произвело обследование желудка. Как-то на утреннем обходе доктор сказал мне: «Завтра будем тебе делать эндоскопию». Одно слово «эндоскопия» чего только стоит, но делать ее я не боялся – мне, скорее, было интересно, чем страшно. И вот, утром следующего дня, меня повели на обследование. Мы спускались вниз, этаж за этажом, пока не оказались в больничном подвале, потом долго шли по широченным полутемным коридорам, мимо заброшенных комнат без дверей и, наконец, подошли к внушительной стальной двери. За дверью оказался кабинет, напичканный всевозможной техникой. Меня положили на операционный стол и через глотку ввели шланг с маленькой видеокамерой и лампочкой на конце. Твердый шланг неприятно терся о пищевод, зато на экране можно было увидеть и распознать причину заболевания. Через несколько недель меня выписали из больницы, но проблемы с желудком остались навсегда.
Постепенно я стал взрослеть и начал поиски своего пути в жизни. Нет, конечно, тогда в 11-12 лет я еще не задавался вопросами устройства мира и философии бытия. Я только лишь пробовал себя в различных сферах жизни, с которыми предлагалось ознакомиться в рамках занятий во всевозможных «кружках». «Кружки» были действительно разноплановыми: авиамодельный, мореплавательный, спортивный (рукопашный бой), шахматный, рукодельный (вышивание), долгое время занимался нумизматикой и филателией, обучался в театральной студии. Из последней я ушел по той причине, что был в нем единственным мальчиком, среди доброго десятка девочек. А жаль, заниматься в студии мне нравилось. Находилась она в бывшем ДК Капранова, на Московском проспекте, как раз напротив, опять же бывшего, ДК Ильича, где размещался кинотеатр, в котором я посмотрел свой первый фильм в кино. Любой мальчишка тогда знал, что кинотеатр в ДК Ильича очень удобен своими огромными шторами, прикрывающими стены. Именно за этими шторами мы много раз прятались во время перерывов между сеансами, чтобы не платить за просмотр следующей картины.
Вообще, в разгар подросткового возраста я был склонен к всевозможным выходкам и проступкам. Только по одному моему виду можно было сделать соответствующие выводы. В порядке вещей было носить кирзовые сапоги с загнутыми голенищами, потертые джинсы, армейский ремень и неизменную тельняшку. Но при этом проказы мои были достаточно безвредны и носили скорее сатирически-развлекательный характер, нежели хулиганский. Самым серьезным нарушением был, пожалуй, только случай с ГАИшной будкой. Как-то, прогуливаясь с приятелем, Вовчиком, по району, мы остановились на перекрестке Московского проспекта и Обводного канала. Я обратил внимание на пустующую будку с надписью ГАИ и предложил: - Пойдем, посмотрим, как там все устроено. – А у самого глаза уже заблестели. – Нет, – Вовчику идея явно не понравилась, – это без меня, – ответил он. Но что решено, то будет сделано и я забрался в будку на «экскурсию». Внутри, главной «достопримечательностью» оказались четыре здоровые кнопки. При нажатии на кнопки в них загорались лампочки. С минуту я разбирался, что к чему, беспорядочно давя на кнопки, а когда поднял голову, то обнаружил зарождающуюся пробку, так как водители не успевали проехать перекресток – слишком быстро менялись сигналы светофора. «Самое время ретироваться», - подумал я, вылезая из будки. И очень вовремя! Милиционер, на территорию которого я вторгся, на всех порах приближался ко мне. За долю секунды я выскочил из будки и так припустил, что любой спринтер бы позавидовал. Милиционер в полном обмундировании меня, конечно, не догнал и быстро отстал, но я всё равно бежал пока мог – перепугался не на шутку. Зато теперь, каждый раз как доведётся проехать этот перекресток, легкая улыбка нет-нет, да и тронет мои губы.
Надо сказать, что весь Московский проспект хранит в себе напоминания о детстве, отрочестве, юности. Бывает, едешь по «Московскому», смотришь по сторонам и вспоминаешь: в этом квартале разносил почту, когда подрабатывал почтальоном перед школой, в этом трамвайном парке бегали от сторожей, а напротив, на Новодевичьем кладбище, всерьез надеялись найти клад, совсем рядом виден завод «Петмол», откуда таскали семечки со складов, а вот и школа, где учился, дом, где жил, и дом, где жил мой дедушка… Весь проспект, все прилегающие дворы и улицы пропитаны историей. Историей моей жизни.
В 1990 году в возрасте 89 лет умер мой дедушка. Справедливости ради следует заметить, что он был не родной мне, да и жил он отдельно, но узы дружбы, которые нас связывали, были не слабее родственных. Дед мне запомнился своей высокой, статной фигурой, своей опрятностью и какой-то особенной интеллигентной манерой общения. Наверное, здесь сказалось и гимназическое образование, и близость к царскому двору – его отец был главным часовым мастером Зимнего дворца. Обе комнаты в коммунальной квартире, где жил дедушка, были сродни маленьким музейным залам. Но особенное место среди «экспонатов» занимали часы: напольные, настенные, настольные, каминные. Многие часы были на ходу, и каждый час, комнаты наполнялись разнотональным боем.
Дедушку я любил, но сейчас мне кажется, что выражал свою любовь недостаточно. И чем больше лет проходит с момента его ухода, тем острее проявляется во мне чувство недосказанности. Как много есть чего сказать, когда уж поздно.
Тем временем, начались 90-е. Новая эпоха в истории России и новая школа в моей жизни. 286-я школа, находящаяся на одной из Красноармейских улиц, мне запомнилась только одним – однокашником Морозовым Алексеем. На вид немного коренастый, с широким лицом, плутовской улыбкой и хитрыми глазами, которые отражали всю его сущность на раз. Он был рожден для того времени: спекуляция, фарцовка, барышничество – это все его ипостаси. Мы с ним быстро нашли общий язык. Продавали мороженное, пиво, сигареты, талоны на водку… Помню, как летом, во время каникул, каждое утро толпились у Гостиного двора, чтобы по открытию занять очередь подлиннее. Отстояв очередь, и купив вожделенный продукт, мы тут же продавали его втридорога, но самое интересное, это то, что зачастую, на следующий день, этот продукт, за которым днем раньше стояла длиннющая очередь, был уже никому не нужен, и его можно было купить без очереди. Так у меня и осталось несколько вазочек из прессованного хрусталя – сувениры из времени возрождения России. Меня даже несколько раз «задерживали» за спекуляцию, но разве могли устаревшие советские законы остановить порывы молодежи новой России?
А по окончании школы мы, с Морозовым, решили поступить в институт. Выбрали по принципу «поближе к дому» - ЛИСИ, ныне Архитектурно-Строительный Университет. На вступительном экзамене по математике совместно решили положенную задачу, но перед сдачей я добавил полагающийся в конце решения «вывод», а он нет. Когда сообщили оценки, то оказалось, что строчка с выводом имела решающее значение – я получил четверку и набрал нужное количество баллов, а он с тройкой - нет. Так и разошлись наши дорожки, и с того времени мы больше не встречались. Я начал учиться, а он продолжил искать свой путь в возрождающейся России.
В начале учебы меня очень сильно поразил процент «отсева» студентов. В конце каждого из первых трех семестров выяснялось, что группа сократилась на треть. И только к концу второго года обучения состав группы окончательно сформировался.
На первом курсе мне запомнилась поездка в совхоз Копорье, перед началом учебы. В те годы широко практиковалось использование студентов на уборке урожая. Ныне отошли от этой практики и совершенно напрасно. Совместная работа и досуг помогают внимательнее присмотреться друг к другу. Там, в колхозе, я познакомился с ребятами, с которыми поддерживаю товарищеские и дружеские отношения до настоящего времени. Среди них: Илья Бабенко, Дима Байков, Володя Вайнштейн, Андрей Бакусов, Коля Збик и другие.
В конце обучения на втором курсе, весной 1993 года, нашу семью потрясло неприятное событие. Нужно отметить, что в то время мы уже год как переехали с Московского проспекта на Лесной, тоже в коммунальную квартиру, но со значительно лучшими комнатами. Правда, соседи были законченными алкоголиками. И вот, однажды вернувшись с дачи домой мы обнаружили полный беспорядок в нашей комнате: вещи перевернуты, мебель сдвинута, а все, что имело ценность – пропало. Комнату обокрали. Дальше – милиция, опись, стандартные процедуры. Я вспомнил чье-то высказывание: «Трудности нас только закаляют», - оно и помогло мне спокойнее пережить произошедшее тогда и помогало в дальнейшем. А через несколько дней после происшествия нам позвонили с Литейного-2 и пригласили придти. Я пошел один. Это был первый (и надеюсь последний) раз, когда мне довелось заходить в «Большой дом». Впечатляющих размеров парадный вход, широкие лестницы, очень широкие, бесконечно длинные, но при этом слабоосвещенные коридоры – все это, вместе с таинственной аурой окружающей здание, производило довольно угнетающее впечатление. Однако внутри одного из кабинетов меня ждали хорошие новости – преступников отловили, а большую часть похищенного обнаружили. Из всего произошедшего я сделал для себя довольно важный вывод: «Все вещи бренны, но нетленен лишь внутренний мир, его и нужно обогащать. Ценные кусочки, из которых, как из мозаики, он состоит уже никогда и никуда не пропадут».
Пять лет, как один год, день за днем продолжалось мое обучение в институте. И вот, летом 1996 года я защитил дипломный проект и получил «корочку», открывающую дорогу в жизнь. Жизнь… Как же сильно значение этого слова зависит от внешних факторов. То жизнь – это бары, дискотеки, вечеринки, то жизнь - это внутренние, духовные страдания, мучения, искания, то жизнь – это само существование, физическое существование. И бывает, задумываешься - живут ли герои моих снов, мечтаний своей жизнью или, отнюдь - они бытуют сами по себе. А если допустить, что они, плоды моего воображения, не имеют своей жизни и являются лишь бездушной частью меня? Не имеют своей воли, своих страхов, надежд и стремлений. Такое возможно, но…, но что же ими тогда движет? Ведь зачастую я не никогда поступлю, не поступил бы так, как мне приснилось или так как я помечтал. Не хватит смелости, дерзости, вольности. Так что же это значит, что в моих мыслях течет параллельная мне же жизнь? А что если мне доведется создавать фильм, писать повесть, рисовать картину, одним словом – творить? Множество персонажей, образов, других, именно других жизней. Кто все они будут? Частички меня или собственные индивидуальности, личности? Ведь имеет же портрет созданный художником (портрет, как олицетворение его мыслей облаченных в реальное изображение) собственную жизнь. И ведь каждый персонаж сотворенный режиссером является отражением частицы его духовного мира. Получается, что все они – это воплощение внутреннего видения художника, режиссера, словом творца. Это именно творец увидел их такими. Таким образом, выходит, что герои моих снов, мечтаний, грез имеют свою собственную жизнь, и если я не дам им свободу, то есть не расскажу, не покажу, не запущу их в реальный мир, то я попросту оборву эту их… жизнь? А прерывание жизни, не есть ли что иное, как убийство, преступление? А ведь, если вдуматься, мечта, и только мечта обуславливает мысль. А мысль же, в свою очередь, движет материю (mens agitat molem (лат.)). И что же? Отсутствие даже пресловутой мечты является уже, в некотором роде, преступлением? Дикий вывод. Да… Жизнь многогранная штука. А размышления о ней – многогранность, возведенная в степень бесконечности.
Но, так или иначе, институт, а после четвертого курса уже университет (за время пути собачка смогла подрасти) был закончен. Диплом получен. Перспектива обозначена.
Послонявшись пару месяцев в поисках лучшей жизни и успешно её не найдя, я пошёл по стопам некоторых своих сокурсников и устроился на работу в проектный институт со звучным названием «Лендоринжпроект». Что мне в этом институте нравилось, так это его местонахождение: прямо напротив Казанского собора, в шикарном историческом здании с окнами выходящими на Невский проспект и Малую Конюшенную улицу. А больше не нравилось ничего. Проработав там два месяца, я уволился.
Дальше была попытка открыть собственное дело. Попытка удалась, что называется, дело пошло, а с ним, с бессовестной скоростью пошли мелькать годы. Так прошло, без малого, десять лет. А потом я оказался здесь, за этим столом, с этим пером (клавиатурой) и с этим мной, таким мной, какой я и есть сейчас.


 Эпилог

Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.

А.С.Пушкин «Евгений Онегин»
2007г.