Бабушка

Светлой памяти тети Таи.
В то лето мой брат Сережка получил водительские права, и мы в компании мамы и бабы Веры на старом жигуленке отправились навестить родственников на Тамбовщину. Родню со стороны отца запланированно, а ту, что по матушке или вернее по бабушке решили отыскать, основываясь на воспоминаниях последней. Баба Вера не была на родине лет 20, с тех пор, как брата похоронили. Очень хотелось сходить ей на могилки отца, матери, да навестить сестру Таю, ныне проживающую с братом Иваном. Эх, сколько лет, сколько зим! Но вспоминалось самое лучшее. Такова память человеческая, прошлое идеализирует. Вот взять жизнь любого пожилого человека, так хоть кино снимай, и всего в ней хватает и комедии, и трагедии, и правды, и выдумки за давностью лет, ставшей похожей на правду.
Баба Вера родилась в большой семье, семеро по лавкам, да какие семеро. Все десять будет. Жили нище, детство выпало на войну. Чтобы не умереть от голода приходилось бабке моей колоски с поля воровать. Наверное, тогда и поняла, что такое смертельный страх. Ведь расстреливали за воровство. Никого не жалели, ни женщин, ни подростков. Был такой сталинский указ. Для себя решила, что если войну пережила, то многое сможет. И научилась не бояться говорить, что думает. Рубить с плеча. Сформировался цельный, крепкий характер. Больше всего ей хотелось тогда уехать. Сбежать из разграбленной нищей деревни. Ведь Россия большая. От воспоминаний детства осталось, что отец и мама были разными, а жили, душа в душу. Простоватый белесый, не очень красивый, по сравнению со статной яркой внешне матерью, папа казался мудрым и справедливым. Это к нему приходили односельчане за советом и даже выбрали председателем колхоза.

Сбежала баба Вера с юга на север, в Петербург. В одном платье и парусиновых туфельках. Все богатство в горящих энергией глазах, да толстых русых косах шириной с ее ладошку. И самым большим желанием было желание учиться. Поступила на удивление легко, сначала, в один ВУЗ – юридический, потом перевела документы в другой – сельскохозяйственный. Там общежитие давали, и подсобные хозяйства имелись, можно прокормиться в тяжелые послевоенные годы. На родном факультете повстречала своего будущего мужа – моего деда Васю. А затем поехала за ним декабристкой в Сибирь, потом на его родину в Мордовию. Растили детей, посадили не одно дерево, а целые поля и сады. Да-да, ведь и он, и она были агрономами. Ну а дальше жизнь, эпоха, в которую столько всего вместилось, что не объять словами. Да я все это рассказываю к тому, что когда уже пройдено множество дорог и потерян тот человек, с которым прошел эти дороги, тянет туда, где зародилась твоя душа, где прошло счастливое детство. А детство все равно у всех счастливое, каким бы трудным оно не было.

 Мы ехали мимо бесконечных подсолнуховых полей по пыльным дорогам бабушкиной юности. Отыскали Филатовское отделение. По фамилии ее рода, ведь, как, оказалось, были у нее не только крестьянские, но и помещичьи или купеческие корни. А затем отправились на поиски деревни Марьевки. Спрашивали прохожих, вглядывались в каждое новое лицо. И порой угадывалось в лике случайной тетки что-то родственное. Разговаривали, оказывалось, правда, родня, седьмая вода на киселе. Вон как на мою маму походит и овал лица, и нос картошкой.

Показала нам тетенька в каком направлении Марьевка. Долго колесили по бездорожью, прежде чем увидели населенный пункт. От большой деревни осталось несколько домов. Да и те баба Вера не желала узнавать.
«Не туда привезли»,- упрямо твердила она, не желая выходить из машины. Спросили испугавшегося нас плюгавенького мужичка в рваной одежде. Он подтвердил, мол, так и есть Марьевка. Тогда бабушка важно ступила на родную землю и отправилась в ближайший с не заколоченными окнами дом. Обитаемых жилищ на первый взгляд насчитывалось штук пять, не больше. Дороги как таковой не было. Овраги, да бурьяны. Пришлось бросить машину и гуськом, мимо зарослей крапивы следовать за бабой Верой.

Из дома, в который направилась она, выглянула простоволосая женщина лет шестидесяти, «баба», как говорили на Руси, с похмельно-помятым недовольным лицом.
Уразумев, наконец, о ком идет речь, она удивленно воскликнула:
 - Верка Платова!
- Не Верка, а Вера Максимовна,- важно поправила бабуля.
- А родственники твои недалеко тут живут, жена брата еще жива, их сын с невесткой и детьми.
Вскоре мы увидели белый дом, похожий на вросший в землю или выросший из нее гриб, сделанный из глины и соломы. Кажется, он называется мазанкой. Рядом с ним полуразрушенный сарай, с прохудившейся крышей, откуда доносилось кудахтанье кур. Из дома выбежали трое белобрысых чумазых босоногих ребятишек, мал мала меньше. Они с любопытством и детским простодушием уставились на нас. Моя мама протянула им пригоршню конфет, и они быстренько расхватали их. Тот, что постарше засунул сразу две штуки в рот, причмокивая от удовольствия. Мы вошли в дом. И так как в нем не было крыльца, то прямо с земли оказались в темных сенях. Я огляделась, обратив внимание на грязный деревянный пол и лавки вдоль стен. На шум вышла неопрятная молодуха с грудным дитем на руках, а следом за ней приковыляла древняя старуха с белым незрячим глазом. В бабушке Вере признали родню и пригласили нас в единственную комнату с печкой, полатями, деревянным столом, покрытым грязной клеенкой. Я огляделась, и захотелось зажмуриться от увиденной нищеты и грязи. Казалось, так жили в прошлом веке или в позапрошлом, или при крепостном праве. Стол, лавки вместо стульев, единственная кровать и ветхий, выцветший от времени коврик с оленями над нею. Не успела баба Вера выложить на стол бутылку водки, копченую рыбу и колбасу, как появился хозяин и вероятно кормилец семьи – молодой небритый мужичок с радостно заблестевшими от вида выпивки глазками. Почти как у его детей на конфеты, - подумалось мне. Молодуха достала из-под полотенца, усиженного мухами черный хлеб.
- Сами выпекаем, - с гордостью произнесла она.
Ее муженек рассказал нам, что работы в их деревне нет, колхоз распался. Трудятся сезонно, а расплачиваются с ними зерном, да самогонкой. Деньги в качестве пенсии получает лишь старуха. Да, совсем забыла сказать, в их доме не было ни телевизора, ни радио, ни телефона.
- А телевизор к соседям ходим смотреть. И зачем он нам, - как бы вторя моим мыслям, заметил хозяин.
- Какие-то они все мелкие, вырождающиеся, как сорняки, - заметил Сережка, только мы отъехали от их дома. Даже кошки и собачки маленькие и худые. Но живучие какие, крепкие.
Не смотря на кажущуюся радость от встречи, так хотелось вырваться и ехать дальше. И в то же время закрадывались сомнения. А что же мы увидим дальше и кого найдем. Грустно, когда реальность оказывается без прикрас.
Ярко светило июльское солнце и порхали крапивницы по заросшим травою диким садам.
- Вот здесь была пасека и вишни, а на полях выращивали дыни «колхозницы», - делилась воспоминаниями бабушка. И вглядывалась, вглядывалась, силясь угадать, теряясь в закоулках памяти.
- - А, кажется там, чуть поодаль, где непроходимый бурьян, стоял родительский дом. Он был самым красивым и новым в селе. Где же он?
Ничего не осталось и от могил. Время неумолимо, жестоко. Оно может лечить, стирать из памяти и не оставлять камня на камне. Бабушка Вера металась по кладбищу в поисках таблички или креста. Но ведь срок дерева так недолговечен.
- Они похоронены рядом. Все родственники - Платовы и Филатовы. Сережа, ищи.
Мне уже не верилось, что мы вообще что-то найдем в густых зарослях травы по пояс. Нещадно палило солнце.
И вдруг Сережка закричал:
-Нашел!
В кустах сирени, почти на земле лежал заржавевший металлический крест с помутневшей от времени табличкой, с чернильной надписью «Павел Платов».
- А как он умер, бабушка?
- Утонул.
- Да, не старый вроде еще, - разглядывала я почти стершиеся даты жизни.
От могил прабабки с прадедом ничего не осталось. Поклонились, помянули. Баба Вера смахнула слезинки с глаз, и поехали дальше.
 В хутор Николино. О нем и у мамы имелись теплые воспоминания детства. Как гостеприимно встречала их тетя Тая, рано овдовевшая, потерявшая совсем молодого сына, только из армии пришедшего, но такая добрая, не смотря на все горести, не утратившая жизнелюбия и природной веселости.
И мы смеялись, слушая ее рассказы, о том, как мама и ее сестра Раечка – дочка тети Таи, будучи девчонками лет тринадцати - четырнадцати, ходили в деревенский клуб на танцы в соседнее село, переодевшись пацанами. Рисовали себе усы, надевали кепки поверх непослушных кудрей, и непременно сигарету в зубы. В клубе пытались с девицами знакомиться, да местные мальчишки их узнали и потом гнались за ними. А те удирали огородами и даже прятались в канаве с нечистотами, лишь бы не поймали.
Во какие артистки были. А тетя Тая всю эту самодеятельность прикрывала и казалось, любила всех одинаково так уютно было рядом с ней и детям, и взрослым. Не было для нее чужих или плохих, только свои и самые лучшие.
Я слушала и верила, и не верила одновременно, пока мы ехали по полям и бездорожью. Недалеко от хутора в соседнем селе отыскали очередного филатовского родственника. Он и указал нам направление, предупредив, что возможно не проедем. Уж больно грязно после дождя. Но мы доехали. И нашли тот дом из детства, казавшийся дворцом.
Под колеса машины с заливистым лаем кинулся маленький кусачий комочек, при ближайшем рассмотрении оказавшийся щенком. Не успела я встать на землю, как он вцепился мне в ногу. Оторвав от себя собачку, я увидела коренастого мужчину лет за пятьдесят. С небритым лицом, в залатанной одежде. Он радостно просиял улыбкой на встречу бабушке. А она обняла своего брата Ивана.
- Где же Тая? На огороде? - спросила баба Вера.
Иван сразу как-то смутился.
- Проходите в дом, - пригласил он нежданных гостей.
Бабушка, почувствовав неладное, вбежала первая. Мы за ней. После яркого солнечного дня оказались в полутемном помещении веранды, а затем в просторной комнате с зашторенными окнами и бревенчатыми стенами, на которых я заметила рамку с фотографиями многочисленных родственников, как было принято раньше в деревнях, в углу иконка. А под иконкой на кровати лежала женщина, услышав наши голоса, она привстала, но не двинулась. Бабушка заговорила.
- Знакомый голос. Кто это? - спросила женщина.
- Тая, да я это. Твоя сестра - Вера. Ты что, не узнаешь что ли? Да я не одна. Смотри, кто к тебе приехал!
Тетя Тая обернулась на голос, и пошарила в воздухе руками, как бы пытаясь обнять невидимого собеседника. И вдруг мы поняли, что она ничего не видит. Вот почему смутился Иван.
- Как же так случилось? Давно? А почему мы ничего не знаем?
- Болела я. И ослепла. Пол года, наверное, а может больше. Господи! Радость то какая! Дайте, я вас всех обниму, расцелую. И Оленька здесь, и детки ее. Ой, какая я счастливая. И захлопала в ладоши.
Мы стали накрывать на стол. Но нашли только одну чашку, одну ложку и граненый стакан с отколотым краем.
- А где посуда вся у тебя, что так грязно живете? Пол немытый, - начала отчитывать бабушка Ивана. Тот даже не пытался оправдываться. Мол, приехала старшая сестрица.
- Ох, непутевый ты. Ведь в Питере жил. Учился, работал. Все бросил. Уехал в деревню. И кто ты теперь. Нет, посмотри на себя. Ну а Тая, она же всегда аккуратная была, чистюля.
- Да я все помою, перестираю. Вступилась за брата тетя Тая. – Иван, - сходи на огород за овощами, да в соседнее село за бутылкой. Щас гулять будем. Родные мои приехали. Я же пенсию сегодня получила, богатая. Что ж мне вам подарить? Даже шоколадки нет. Как же так я?
- Да у тебя хлеба и то нет, - заметила бабушка. - Чем же вы питаетесь?
- Картошка пошла. Соль есть. А хлеб купим. Детки, подойдите ко мне, - позвала тетя Тая нас с Сережкой.
Мы подошли. Она вытащила из-под подушки мятые сторублевки и начала совать их нам, пытаясь поймать ладошки.
- Как хорошо, что Иван не нашел. Возьмите, не обижайте меня. Мне больше и дать то вам нечего. Ну, разве с огорода, что хотите, берите. Пожалуйста, не обижайте. Я богатая и счастливая. Мне ничего не нужно, вы со мной.
Я разглядывала ее смуглое старческое лицо, испещренное бороздками морщинок. Возле глаз лучики гусиных лапок. Из-под выцветшего платка выбились спутавшиеся седые прядки волос. Босая. На руках и ногах отросли длинные загибающиеся ногти. Широкие грубые ладони труженицы. Она выглядела старше бабушки, хотя моложе ее лет на десять.
Наверное, потому что не ожидала увидеть свою младшую сестру в таком состоянии, от бессилия что-либо изменить по мановению волшебной палочки, баба Вера как казалось мне, вела себя не очень ласково. А тетя Тая льнула к ней, не могла на нее надышаться, так и хотелось сказать наглядеться.
- Вера, давай с тобой сегодня на одной кровати спать ляжем, рядом, как в детстве. И будем болтать засыпая. Я тебе все, все расскажу. Это ведь он меня стукнул, что я ослепла.
- И ты только сейчас об этом говоришь! Да я ему сейчас задам. Тунеядцу, выпивохе.
- Что ты, что ты, Вера. Не трогай его. Он ни в чем не виноват. Все она виновата, самогонка.
- Тая, как же ты с ним жила, если он тебя бил. Почему в милицию не сдала. Там бы его быстро воспитали! – негодовала баба Вера. - Почему ты терпела. Давно бы бросила его, перебралась в город к дочери. Почему ей не жаловалась?
- Как я могу его бросить, Вера. Он же слабый. Я его простила.
- Не понимаю, как можно простить такое. Он же тебя изуродовал, зрения лишил, может и ума?
- Не надо, Вера. Не говори так. Он же брат. И мой крест, видно мне его нести.
- Ладно, а почему на кладбище не ходили. Могил не найти, - укоряла бабушка.
- Прости ты нас, Вера. А тебя бог простит.
Я слушала эти слова, и что-то больно сжималось внутри меня. В ту ночь не могла уснуть. В голове крутился их разговор. Я тихо плакала, вспоминая, как тетя Тая искренно защищала того, кто ее чуть не убил. И мне никак не представлялось, как тихий с виду мужичок, интеллигентно философствующий о смысле жизни, бил ее.
Дядя Ваня водил нас через пограничную речку в соседнее село, рассказывал о своей жизни в Ленинграде. Ему даже кличку дали - «питерец», когда вернулся в деревню. И не жалеет, что возвратился.
- Да, не создал семью. Зато к земле близко. И с Таей дружно живем.
- Она святая? - спрашиваю.
- Нет, святые они с крылышками вроде. Потешные вопросы задаешь.
Ночью за стеной шуршали мыши, пугаясь дождевых капель. А рядом со мной за печкой обнявшись, как в детстве, спали две сестры. И может быть им, как и мне снились огромные подсолнуховые поля.