Золотое колесо. Фрагмент

В начале было слово. И слово было смерть.
"Смерть" - говорила женщина, - "Это задача. Неимоверно сложная, но всего лишь задача".
Другая женщина видела смерть чаще, чем свое отражение в зеркале. По этой причине смерть стала для нее качеством, присущим посторонним, ее пациентам. Все изменилось одним августовским днем, когда смерть посмотрела на вторую женщину глазами первой.
Тогда в доме начали появляться призраки: женщины-крабы и мужчины-летучие мыши. Они выпивали много чая и вина, они оставляли мятые шляпы, бесцветные голоса, заискивающие улыбки, высокие термитники из недотушенных окурков, лживые объятия и похлопывания по плечу, паутины холодных рук с влажными от пота и желтыми от табака пальцами на его волосах, истоптанные насмерть половики и полуночную абракадабру теней на стенах при свете немого телевизора.
Пьяненькие, они бесцельно волочились между углами комнат. Временами шуршали обои от настойчивых прикосновений - так призраки искали выключатели, так они будили мальчика, а он спросоня думал, что в стенах завелись крысы.
А поутру все они сидели все в тех же креслах, как безобразные морщинистые грибы и встречали его гаденькими улыбочками, эти костлявые привидения никогда не водились в их доме, доме, который Максим перестал узнавать, доме, где поселился Черт, налитые кровью, вином и гноем глаза которого могли поглотить, пожрать всего его, и потому он избегал встреч с этими глазами.
Одиннадцать лет - это очень много, чтобы не видеть того, что бросается в глаза, как растревоженные кузнечики, это время, когда понимаешь, но позволяешь себе не понимать, что все уже совсем не так, что мир сдвинулся с места, что под ногами разверзлось что- то, чему он еще не знал названия. Но еще. Одиннадцать лет - это то, что хочешь-не хочешь, а запомнишь на всю жизнь.
Ему снились зеркала, подвешенные к невидимому потолку на блестящих серебряных нитках. Ветер вертел зеркала и, то тут, то там появлялось что-то серое с прилипшими к лицу волосами и длинным вороньим клювом. Он хотел бы этого не видеть, но закостеневал и не мог шевельнуть даже шеей. Он пытался крикнуть, но изо рта вылетел мерзкий свист, который оглушал его самого.
Шаткий и валкий мир его - на прогнивших деревянных обрубках ломанная-переломанная лачуга в неспокойных водах - однажды расшатался до предела, и девятый вал сбил все упоры, пустив его лодкой с тысячами пробоин туда, где шумел водопад: не прошло и двух недель, как не стало бабушки и мамы, Черт с чертями ушли купаться на реку, а оттуда черти принесли труп отца. Черти говорили, говорили, а Максим не слушал, только крепче крепкого обнимал тряпичного Карлсона.
Уже самой поздней ночью, когда черти и призраки порасползлись по своим чистилищам, унося с собой свои ужасные слова: "уснул в воде" - мальчик до светлеющего неба сидел в страшной тишине и слушал, как весь ад смеется над ним.
Прошел день. Еще один. Неделя. С чьей-то легкой руки он должен был достаться приюту, казенному дому отчаяния, но не достался. Его буквально за шкирку выдернули, срывающимся в темную, беспроглядную пропасть.
То было первое его воспоминание:
Сначала он увидел зеленые бархатные штаны, затем поднял глаза выше - широченный, тоже зеленый, но темнее, свитер с длинными рукавами, закрывающими полностью руки - наружу выглядывали только пальцы - точно как те, что тысячу миллионов лет назад поправляли его непослушную челку, укладывали взбившиеся воротнички, пальцы, за которые Максим держался, идя по улице, страшной без этих пальцев улице. И когда совсем уже задрал голову, его встретила добрая, будто извиняющаяся улыбка, а там и нос, как дюймовочкин сапожок, наступающий на белого ежика усов, и вот - глаза, серые, блестящие на солнце, как два зеркальца.
Морщины на лице подсказали, что незнакомцу ой как много лет, хотя он совсем не был похож на тех скрюченных, ссохшихся по столику и вызывают свое божество Рыбу.
- Рад нашему знакомству, господин Махонин.
Появившийся было испуг - большой человек возник как житель Джиннистана - улетучился с первым словом.
- Меня зовут Брэговски. Я, стало быть, ваш далекий родственник по матери.
Они пожали друг другу руки, и уже оба улыбнулись.
Другое воспоминание было таким:
- Ты должен забыть весь мир, чтобы сделать все как надо, - говорил опекун, разминая в руке кусок красной глины, - Иначе никак нельзя. Иначе все старания - дым.
- Как забыть?
_ А вот как, - Брэговски поймал невидимую бабочку у себя перед глазами и замер.
Мальчик заморгал, и кровь отхлынула у него от лица.
- Пожалуйста, не пугай меня, - сказал он.
Старик молчал.
- Ты смотришь сквозь меня, как ведьмы смотрят. Бабушка говори+ ла, это они так порчу наводят.
Брэговски сидел не шелохнувшись, вроде даже не дышал.
- Ну, пожалуйста, - Максим потянул старика за локоть, - Дедушка+
- Понял? - улыбнулся тот.
- Но я не умею забывать.
- Ты научишься. На, вот, держи, - старик передал мальчику теплый кусок, а сам ушел, потом вернулся с двумя стаканами горячего молока.
А иногда Брэговски говорил совсем уж чудные вещи. Так бывало под вечер, он выйдет из своей мастерской и - сразу на кухню, после чего по дому разносится волшебный запах корицы, а потом зайдет к Максиму в комнату с дымящимся вином в кофейной чашке и так станет говорить:
- Пьяный негр рисовал глаза лгунов, осветленные праведными слезами. А когда понял, что сделал ошибку и нарисовал все совсем наоборот, порвал картинку и умылся мелом. Он никогда больше не выходил из своего дома и забыл как выглядят лица людей, потому что зеркала у него не было, а картину он рисовал на своей единственной одежде.
- А почему негр? - спрашивал тогда Максим.
Старик потянет из чашки, сощурится как лисица на солнышке и скажет:
- Правильный вопрос. Учись задавать такие.
Или вот:
- Решил как-то белый медведь полакомиться бананами, забрался на льдину и поплыл к Африке. Когда он причаливал к берегу, тамошние обезьяны начали кидаться в него этими самыми бананами. Он осерчал и вместо бананов стал есть обезьян. Но тут пришел слепой жираф и, наклонившись к самому уху медведя что-то ему сказал. Медведь тут же бросил свое занятие и отправился назад к Северному полюсу.
Максим обычно сидел на полу как маленький Будда, скрестив руки на груди, и хмурился как заправский пират - часть его волос лежала поперек правого глаза, как повязка.
- Ты хочешь, чтобы я угадал что он тому медведю сказал?
- Нет, не хочу.
- Это как же? Наверное: ты, медведь, такой белый! У тебя же белая горячка! Сейчас за тобой приедут и увезут в психушку. Медведь испугался и - фюить! - на свой полюс.
Брэговски начинал веселиться:
- Но, малыш, жираф же был слеп!
- А. Тогда не знаю.
- Подумай.
- Что-нибудь обидное для медведя?
Тут старик начинал смеяться и, размахивая чашкой над головой, кричал какие-то непонятные слова.
Мальчику нравился большой и смешливый дедушка Брэговски. И то, чем он занимался.