Урок второй а среда - это тебе не четверг 8. вилья

УРОК ВТОРОЙ (вторник):


глава восьмая: "ВИЛЬЯМС" (Вильямс Алексеевич Невский)


***

возьмите жёлтый мандарин
и положив на блюдце
снимите кожуру с него
и положите рядом
затем подольше посмотрев
решите для себя
что больше хочется вам съесть
и съешьте то что слева


***

петляют наши следы по снегу
тянутся плавной линией сквозь позёмку
сходятся разбегаясь
слышу лишь биение твоего сердца
обернёмся – не увидим их – заметает




Эти стихи мне подарила девушка, оформленные хорошо, склеенные в “СИНИЙ сбор-ник” (крашеный гуашью), и просто записанные на случайных клочках и подобранные, собранные вместе специально, мне благодаря. Я встретил её случайно на аллеях парка, далеко от дома своего, где жил, идущим вдоль высоких старых сосен складными тропами, сочиняющим стихи. Так, заложив руки глубоко в карманы, я шёл. Десять лет – вдали от дома. Где жил. Стихи. Я сочинял.



***

Когда-то китаец написал :
 По косогору идёт женщина ,
 Она остановилась и оглянулась .
 Пройдёт много лет ,
 Но я буду её помнить .
Прошло много тысячелетий ,
Но я точно знаю –
Тогда женщина на косогоре
Оглянулась .
И это чудо .
 Пройдет очень много лет .
 А люди будут знать точно –
 Она ломала травинку .
 Потому что ты
 Не щеголял словами ,
 Не умничал .
 Ты любил
 И был честен .
 
 W .




Вильямс Алексеевич Невский. Реставратор, собиратель, исследователь керамики Врубеля – о моих стихах. И обо мне. Посвящение – ответ на подборку моих проб-стихотворений. Мы работали – вместе, пока меня, как и остальных тридцать-сорок кровных работников музея-заповедника не выперли оттуда. “АБРАМЦЕВО” это всё звалось. Вильямс никогда не защищал нас, тех, кого гнали. Он всегда был за директора, за начальство. Всегда. Директора менялись – Вильямс сидел. Оставался. (“Вечный жид”.) Сидел – сидит и сейчас. Мы дружили. И – дружим, наверное. Просто, я решил ему больше – никогда! никогда! никогда! больше не звонить. Никогда! никогда! никогда! больше! больше! больше! не звонить! не звонить! не звонить! Больше…
Мы дружили… И он понимал и любил меня. Любил и понимал. Я учился у него… многому. Он – один из тех, с кем интересно, общества кого ищешь. Мы выпили много, очень много всего, что течёт. Чаю, водки, вина, родниковой воды, кипятка, самогону, пива, компоту, коньяку, шампанского, квасу, нектару, чего-то ещё… Он оказался (случайно) Нининым крёстным. Его кре-стил сам отец Александр Мень. Всё сплелось…
И, есть ли темы, которых мы не коснулись за эти прошедшие десятилетия. И. Есть ли слова, которые не произнесли в течении этих десятилетий. Казалось – разговор – это и есть – наша жизнь! И я приводил всех к Вильямсу. Пусть насладятся. Редко увидишь одарённого человека. Вильямс – с неординарной внешностью, актёр характерного жанра. Чтец, поэт, певец, учёный, ар-тист. Знаток множества историй. Исследователь, строитель. Друг. Патриот. Абрамцева и России, славянин. Родился в Осетии, хорошо знает искусство, литературу, историю, Кавказ и наши народы. Человек – противоположного мне опыта, взглядов. И это не стало причиной того, чтобы я не провёл с ним, в его обществе такую тучу времени. И, вдобавок ко всему, не приводил бы к нему – поглядеть на него – своих друзей-путешественников, забравшихся и добравшихся к нам в Абрамцево.
Его отзыв я ценю. Он ценен для меня. Очень. Я впервые публикую его. Не в послед-ний раз, надеюсь. Вильямс – неотъемлемая часть Абрамцева, нашего музея. Музея, из которого нас всех и выперли. “Заслуженный”… участок… мастерская… то, что можно было иметь с нашего му-зея. Но он, конечно же, работал не для этого и не за это. Много разговоров было сказано и много спето песен во многие года нашего совместного бытия в музейных пенатах. Честь! – никому! Береги честь! Её – никому! Никому! Вот мы все и – снаружи, за воротами нашего любимого парка и держа-вы, такой полной стихами и обаяния, помнящего Аксакова, его сыновей, Гоголя, Тургенева, Мамон-товых, Серова, Репиных, Поленовых, Васнецовых, Сурикова, Врубеля…
Надо научиться прощать. Понимать и прощать. Я плакал ещё и от того, что я наврал. В стихах. Я всё это придумал. Стихи – правда! Жизнь. Стихи – это правда. Моя. Моя правда – мои стихи. Мои стихи – моя правда. У меня нету другой. Правду – я написал – в своих стихах. Я не знаю другой! Правды. Правда – стихи. Для меня – это мои стихи. Многое и многие меня связывает с Вильямсом, с Вильямсом Алексеевичем Невским. И – он прекрасно знает, как я к нему отношусь. Наизусть. И я прекрасно знаю, как он ко мне относится. Мы любим друг друга. Это не мешало ему сдавать нас, всех тех, кто не меньше его знает и любит и живёт нашим музеем. И любит его, наш му-зей. И, кого он любит, Вильямс Алексеевич. Мы знаем друг друга, как облупленные. И любим друг друга, хуже близкой родни. Но, это не мешает предавать, и гнать. И прощать. И – снова – любить. И… опять! И вот этот отзыв мне дороже, всех правд о его многочисленных предательствах. И моей резкости в ответ. И нашего всеобщего к нему презрения. Нет… Это ничего не меняет… Это всё – стороной как бы… Он выбирает Абрамцево. И Врубеля. Предпочтя их нам, уволившимся десяткам не бездарных. Надо учиться и понимать и прощать и любить. “W.” Это его подпись. И он отозвался на мои стихи, когда я был влюблён, любил. Что? не имею права? И их было совсем не много, стихов, двадцать лет назад. Теперь их – тысячи!.. Он понял. Меня. И – это ценнее всего. Он – лирик…
И это была глава восьмая.
К девятой теперь…