Евангелие от меня басня в прозе. шедеврально - параноидальная

Мир, в котором не осталось убеждений, похож на переспелый арбуз, снаружи все в полном порядке, но стоит, слегка стукнуть и оп… Грустно жить в мире без убеждений, без принципов, без границ. Все можно…. То, что нельзя тоже можно, что невозможно – все-таки возможно, хотя бы в теории.
Мне повезло родиться при свете багровых лучей заходящей навсегда звезды не вполне развитого социализма. Вот уж буйство убеждений, утверждений и разочарований. В детском саду, как и все мои сверстники, я выплясывал в костюме зайчика под портретом дедушки Ленина, в своем неокрепшем сознании отождествляя его с дедом Морозом и дедушкой Мазаем одновременно. Став немного постарше, и получив на свой синий школьный пиджачок, маленькую красную звездочку, с портретом кучерявого мальчика Володи, я был несказанно счастлив. Впервые, я осознал свою значимость, свою причастность к чему-то большому, или большему, чем песочница во дворе моего дома.
У меня уже в первом классе школы были убеждения. Я знал, что если Колька из соседнего двора прогулял урок, его нужно обязательно заложить. А как иначе, ведь прогуливая школу нельзя построить светлое будущее. Меня даже назначили командиром звездочки и в маленьких социалистических соревнованиях, в рамках отдельно взятого класса, мы всегда завоевывали первые места. Собирая макулатуру, мы не тащили из дома книжки Достоевского или какого-нибудь другого взрослого дяди, мы честно сбирали газеты и картон, галопом проносясь по квартирам соседних многоэтажек. Мы мужественно собирали металлолом, хотя ребята из старших классов все чаще пытались навесить его на себя. Мы, пели песни, про героев гражданской войны, но взрослые уже ставили под сомнение истинную цену этих песен.
 В пионеры меня так и не приняли, не успели. Сменялась эпоха, и мы тогда не понимали радоваться нам или огорчатся. Все прилавки быстро заполнялись «турбами», «баблганами» и другой турецкой отравой сомнительного содержания и происхождения. Родители предпочитали не копить деньги в виду бессмысленности сего занятия и от души набивали наши карманы и рты сладкой соевой гадостью. По телевизору все больше показывали Тома и Джери в перерывах между взрослыми фильмами с голыми дядями, и что, безусловно, интересней – тетями…. Нам нравилось смотреть, в смысле Тома и Джери. Конечно, мы еще пока больше любили «Ну погоди», но тлетворное влияние запада уже понемногу захватывало наши умы и что страшней – души.
Мы вырастали, и вместе с нами взрослела молодая страна. Пока еще было непонятно, что это: осторожные шаги по жизни, возрождающегося народа или тяжелая агония некогда могучей империи. Нас учили мыслить по-новому, и учеба эта более всего напоминала лечения электротоком в психиатрической больнице. Все что нам рассказывали в садах и начальной школе, в старших классах называли ложью и инсинуациями. Из эпохи оголтелого альтруизма нас тянули в светлое будущее прогрессивного эгоизма,
Самым любимым предметом в школе у меня была – история Древней Греции, по той причине, что ни кто не пытался ее переписать заново. На физике нас учили мыслить логично, и цинично воспринимая мир исключительно исходя из теории банальной эрудиции и современной концепции естествознания, и тому подобного. На литературе учили верить в бога, призывали отбросить все злостные Дарвинские учения и отдаться всецело на милость прародителей наших – Адама и Евы. А ОБЖист ни чему не учил, он был военным пенсионером коммунистом, полностью разочаровавшимся в жизни, и в качестве протеста приходил на уроки в стельку пьяным. Мы были не против, нам и так хватало болтовни взрослых, которые сами до предела запутались в жизни.
Новые взгляды вклинивались в старые. Атеизм переплетался с религиозными доктринами и рождал новый уклад жизни российской молодежи – ортодоксальный пофигизм. Нас еще пытались учить думать, но мы уже не хотели. Как собачки Павлова, получая воздействия, одновременно на различные рецепторы мы входили в глубокий ступор. Даже отдельные самородки, как выкидыши системы, все еще стремящиеся к знаниям, понимали, что образование не является прямой предпосылкой к успеху, а может стать лишь небольшим подспорьем в будущем. Мы стали ценить бумажки, аттестаты, дипломы и звания, больше, чем цитирование наизусть Пастернака или понимание основ термодинамики.
Нас учили брехать. Учили везде и всюду. Из телевизора круглые сутки сплошными потоками лилась отборная ложь, сопровождаемая новой Российской фонограммной эстрадой. Правда, постепенно выходила из моды… И если в начале девяностых умереть за правду казалось, делом достойным (об этом даже фильмы снимали), то к середине уже глупым. Деньги становились фактором, определяющим сознание. Благосостояние определялось как, количество долларов плюс время оставшееся до последнего вздоха за вычетом обслуживания крыш, которые имели свойство к повсеместному протеканию.
 Мы выросли… Странное поколение. Про нас не поют в песнях и не слагают стихов. Мы черная дыра нашего общества. Мы завидуем, тем, кто был чуть-чуть старше. Они уже сегодня стоят у власти и при деньгах. В девяностые, когда мы сидели за партами в медленно деградирующих школах, они ходили на стрелки, разборки и в бани с девчатами малость облегченного поведения. Они покупали нефтяные вышки и продавали родину вагонами и баржами. Они сражались на войне, и приходили героями и в цинковых гробах тоже…
Две гражданских войны прошли мимо. Кто-то успел на вторую, там, где мочили в сортирах и уже не брали деньги за сдачу высоты или селенья, почти не брали. Кто-то успел вернуться и стуча себя клоком в грудь сдаться на милость алкоголя в забегаловке напротив дома. Кто-то уехал за границу, где еще пока с остатками советского образования можно было неплохо заработать, поднимая народное хозяйство веселых Янки и чопорных европейцев.
Мы отучились в институтах, процентов на восемьдесят, не подумайте что так качественно. Просто почти все пытались заполучить тем или иным способом вузовский диплом. Мы заложили традицию, быть дипломированным грузчиком, уборщиком, продавцом (в основном продавцом), быть и не стыдиться этого. Менеджерами компаний, если папа подсуетился, милиционером или пожарным, чтобы откосить от армии.
 Мы выросли и пытаемся встать на ноги. У каждого свой путь и свои приемы. Мы уже не лохи, не циники, мы даже не волки. Мы менялы.… Единственное, что у нас осталось (все остальное продали до нас), это наши руки и еще не до конца атрофированные мозги. Выгодней продать себя – цель моего поколения, которое уже не молчит по углам и не орет по подворотням. Мы почти не заказываем своих партнеров, нас научили разбираться цивилизованно. Мы не нарушаем закон, тоже почти. Мы первые среди равных, вторых, с вечной мечтой о недостижимом пьедестале.
 
 
ГЛАВА 1


Сотовый разрывался на части еще с вечера, однако Георгию Ивановичу не было до этого особого дела. Вот-вот из-под его пера, точнее из-под раздолбанной в хлам клавиатуры должен был выйти последний абзац его литературного шедевра под названием «Голый среди толпы». Эта была легкая мелодрама с элементами черного юмора, на ура принимаемого российскими и даже зарубежными читателями. Книги Георгия Ивановича расходились огромными тиражами по всей стране. Читатели любили его, за искрометный юмор, острый держащий в напряжении сюжет и исключительную правдивость историй.
Стоп! Давайте начнем с самого начала. В абзаце, написанном выше, нет практически ни слова правды. Георгия Ивановича на самом деле звали не иначе как, Дмитрий Сергеевич или просто Дима, а от роду ему было, всего двадцать шесть лет. Книги, которые он писал, действительно расходились большими тиражами, правда, фамилии авторов под ними стояли совсем другие, иногда, надо признаться очень известные.
В двадцать два, приехав в Питер, из маленького провинциального городка, или большого, но от этого не менее провинциального, имея за спиной диплом не самого уважаемого в стране университета, и пару тысяч рублей в кармане, он бросился на покорение северной столицы. Покорение заключалось в работе официантом в «Макдонолсе», уборщиком на одной из станций метро и ваянием случайных статей в порядком, пожелтевшие от российской действительности бульварные издания.
 Вообще, Дмитрий Сергеевич отличался немного авантюрным складом ума. Брался почти за любую подворачивающуюся работу и особо не волновался, когда его вышвыривали оттуда пинком под зад. Шедевром достойным внесения в книгу рекордов Гинеса, был номер под названием: Дмитрий – гид экскурсовод по городу и окрестностям, для групп туристов прибывающих из Китая. Действительно, продержаться два месяца в разгар туристического сезона, сорвать приличные деньги и при этом не знать ни одного слова на Китайском…
Ну не то, чтобы совсем не знал. Он ведь даже купил в книжном магазине словарь-переводчик. И все бы ничего, но на одной из водных прогулок по Неве, на открытом речном трамвайчике, Дмитрий Сергеевич попытался процитировать на Китайском: «Как чуден град Петра творенье…», после чего мелкие желтопузики, словно тараканы эвакуировались в реку на полном ходу. Благо у всех Китайцев и «Китаек» были спасательные жилеты, но из-за повышенной плавучести дальневосточных гостей их почти три часа вылавливали на всем протяжении Финского залива.
Дмитрия выгнали, конечно, но собранных денег хватило на то, что бы оплатить маленькую квартирку в старом фонде почти на год вперед. Потом была пара удачных, довольно перченых статей о шоу бизнесе и вечерних Питерских клубах в одной из популярных газет, которые имели довольно большой резонанс. В частности Дмитрий Сергеевич очень нелестно отозвался об одном, дегенеративном «хренялити» шоу, это цитата, которое в течении нескольких лет загрязняло собой телевизионный эфир. Но в итоге все остались довольны. Дмитрий получил хороший гонорар, а шоу отличную рекламу.
Когда у Дмитрия Сергеевича появились свободные деньги он, предпочел их потратить на благое дело. То есть поперся на VIP вечеринку в элитный молодежный клуб. Там кстати, уже более года работал новый питерский знакомый Дмитрия – Алексей. Он занимался делом высокоинтеллектуальным, и главное хорошо оплачиваемым. Алексей был стриптизером. Он то и познакомил нашего героя с довольно известной и богатой особой, дочерью влиятельного в прошлом городского чиновника.
Девушке сильно хотелось увековечить свое имя, ну хотя бы для того, что бы прировнять к своей знаменитой фамилии. А лучший способ для светской львицы оставить след в истории - написать головокружительный роман. Разговорившись, слово за слово, Дмитрий узнал о мечте особы прорваться на литературный Олимп и предложил свои услуги.
Молодые люди заключили договор купли продажи. Предметом, которого явился вышедший, спустя четыре месяца бесцеллер, или блокбастер это кому, как угодно.
Получив за свои труды и молчание увесистый гонорар, в материальном эквиваленте сравнимый с роскошной квартирой в центре Санкт-Петербурга, Дмитрий Сергеевич почувствовал золотую жилу и безграничное поле для бурной деятельности. Но такая игра могла стоить очень дорого, ведь на кону стоял престиж людей (известных, влиятельных и состоятельных), а это пожалуй, одна из тех вещей, посягательство на которую в России, все еще могло стоить головы.
Вот тогда и появился Георгий Иванович, человек без возраста и тела. Георгий Иванович существовал только в пределах отдельно взятой Питерской квартиры, да еще, пожалуй, на непаханых просторах Интернета. По началу находить клиентов было довольно тяжело. И Дима начал с самой, податливой аудитории – со студентов и студенток ВУЗОВ. Не секрет, что Питерские и Московские вышки, давно превратились в представительные форумы золотой молодежи с окраин империи. Столичные «баунти» предпочитали отправлять своих отпрысков в Гарвард или Оксфорд, пытаясь таким образом отшлифовать фасад. Зато детки парт номенклатуры, как старой советской, так и нарождающейся новой Российской, немного косолапой и совершенно неразделимой с бизнесом с рождения, как сиамские близнецы, словно то самое, вечно всплывающее на поверхность, вырисовывались на факультетах и кафедрах МГУ, МГИМО и ежи с ними.
О высоком уровне образованности провинциальных «годенбоев» и «голденгелок» говорить не приходиться. Практически каждый способный без ошибок написать заявление при подаче документов мог считаться, гением воплоти.
Студенческая жизнь полна соблазнов, жизненных уроков, взлетов и падений. В стремлении копировать запад почти при каждом из элитарных ВУЗОВ возникли общества, собрания, содружества и братства. Притом не малое количество из них собирались на принципах общности духовно-литературной, ну и выпить вместе тоже…
Нет, не подумайте, встречались индивиды, самородки просто. Как там, про русскую землю, которая и Платонов и Ньютонов своих рождать способна… А для некоторых, написать, что либо стоящее – просто мученье. А попасть к элите, прибиться к берегу славы хочется всем. В особенности если больное самолюбие, воспитанное с детства, лобзаниями и фуканьем в «попу» обожаемых родителей, не дает спать ночами.
Уловив тенденцию Дмитрий, теперь Георгий, взял в оборот столичные университеты. Размещая на студенческих сайтах объявления пространного содержания, типа: «Налажу литературную карму», «Продую стихотворные чакры» и «Вылечу творческий запор» - «дорого», он стал постепенно обживаться довольно состоятельной, и что самое важное постоянной клиентурой. Писать приходилось в основном в легком, чаще стихотворном жанре, плюс статьи для студгазет и сценарии для вечеров и капустников. И постепенно справляться с постоянно растущим потоком заказов становилось все трудней.
При том на рынке подобных услуг конкуренция у Георгия была, как это сказать помягче – никакая. И вроде все понимали, и иногда находили в произведениях различных студентов общие нотки, но в слух такое не произносилось. Это как пестициды, которыми опрыскивают свои поля, без исключения все производители «спелых и вкусных» овощей, но произнести или написать на упаковке как бы неудобно, не поймут…
Дальше – больше. К Георгию Ивановичу по средствам электронной почты стали поступать заказы от так называемых VIP клиентов, которые обещали за произведения эпистолярного жанра серьезные деньги. Работать приходилось по той же схеме, получая заказы по телефону, отгружая полуфабрикаты по Интернету, а деньги получая (по домофону - шутка) на различные банковские счета. С особыми клиентами Дмитрий общался по сотовому, но придерживался правила не встречаться лично. Работы становилось больше и вскоре справится физически с тем потоком заказов, которые сыпались со всех сторон, стало просто не реально. Тогда Георгий Иванович обзавелся двумя помощниками, так сказать правой и левой рукой.
Константин Берницкий и Анна Дорогина, студенты филологи и начинающие писатели. Константин жил в Москве и обучаясь в госуниверситете, подрабатывал в редакции газеты «Не вся, Правда» и дочернем порно – издании «Далеко не вся, Правда» корректором. Денег, в общем, и целом хватало, да и удовольствие как ни как, тоже не последний фактор. Сам Костя был столичным овощем от пяток до холки. Он родился в Химках, вырос в Химках и там же сформировался как индивид. Берницкий был просто влюблен в свой город, и чувство это доходила иногда до гипертрофированных проявлений. Однажды порядком поднабравшись на студенческой вечеринке, Костя, поспорил на свою новенькую «Моторолу», что напишет на мавзолее Ленина, «Москва я тебя люблю», зеленой - люминесцентной, краской. Безобидная, в общем, затея. Но не тут-то было. Берницкого взяли, когда до заветной цели оставалось не боле двух сотен метров. Он тихо полз вдоль Кремлевской стены, увешанный баллончиками с краской словно, пулеметной лентой. На лице был профессионально наложен грим, как у главного героя в фильме «Командо», это постаралась Леночка, она подрабатывала визажистом в «маленькой» цирюльне на ВДНХА. И когда пьяного Константина, охрана вела на допрос, он громко пел «Интернационал», один куплет, все что знал и, для того что бы заполнить, неловкие паузы цитировал: «Ребята, не Москва ль за нами. Умрем же под Москвой».
По началу, пытались пририсовать, что-то типа «терроризм» или попытка надругательства над памятником, являющимся национальным достоянием. Но вовремя подоспевший Костин папа, к слову главврач, одной очень престижной частной клиники, с известным в узких кругах широких масс депутатом Государственной думы, вопрос удалось быстро уладить. Правда, с «Моторолой» Константину все же пришлось расстаться, да к тому же выслушать двухчасовую лекцию от любимого папаши о негативном влиянии алкоголя на неокрепшие умы в период следующий сразу после полового недосозревания.
Короче говоря, парень был достойный. Георгию Ивановичу он очень понравился. Можно сказать, что он просто влюбился в талант Берницкого. Однако над литературным языком Константина, пришлось изрядно поработать. Как бы это сказать по мягче, стиль молодого столичного оригинала, был слишком узнаваем, что в таком деликатном деле совершенно не к стати. Георгию Ивановичу пришлось максимально обезличить стиль, искоренить присущие руке Константина слова и фразы паразиты, типа: «типа», «типа того», «типа этого», «сам дурак», «козловыхухоль» и «я вам морду буду бить, сильно и дорого». Но Костя парень отличный и главное способный учиться.
Анна Дорогина - Питерский фрукт, студентка, чемпионка, просто красавица, как сказал бы товарищ Саа – ну вы в курсе. В общем, Анна работала фотокорреспондентом в журнале об экстремальных видах спорта и училась на заочном отделении журфака. В этой юной девушке, воедино сливались черты интеллигентной барышни-институтки и оторванной пацанки вышедшей из рабочей семьи фабричного квартала. За свои двадцать четыре Анна перепробовала все, что хоть как-то входило в зону ее интересов. Она прыгала с парашютом, и танцевала экстрим-стриптиз в баре «Белый носорог». На заводных ночных тусовках принимала «экстези» запивая бренди, а утром, как ни в чем небывало направлялась на научную конференцию в стены родного вуза. Некоторое время Анна проработала брокером на товарной бирже, трактористкой в колхозе «Светлый путь Ильича», проводником в поезде Санкт-Петербург - Адлер. Кстати ей неплохо удалось подзаработать. По дороге на юг, закидывать за «спасибо» молодых и симпатичных «зайцев». На обратном пути, забивать до отказа, пустое купе сладкими Абхазскими фруктами, за скромное, по меркам московских бизнесменов вознаграждение.
Личная жизнь у Дорогиной не то чтобы не складывалась совсем, но какая-то недосказанность в ней была. Как вкус грейпфрута, сладко и глаза из орбит вылезают от горечи. Анна встречалась, общалась и «дружила» с разными молодыми, не очень молодыми и очень даже не молодыми людьми. В круг ее общения входили бизнесмены, художники, циркачи, депутаты и даже Питерские бомжи. Нет, не подумайте плохого, секс был не со всеми и не всегда. Многие в особенность прожившие свои лучшие года джентльмены находили в общении с этой юной особой нечто большее. Так сказать для души.
 Любовь…. Любовь была, что скрывать. Но от нее, у Анны остались только досадные воспоминания. Он был поэт – песенник, красавчик известный всему Питерскому бомонду. Песни на его стихи слагали лучшие композиторы страны. Дорогина познакомилась с ним в метрополитене. Она с приятелем Альфредом, губной гармошкой и гитарой в подземном переходе проводила акцию в стиле «Гринпис», под лозунгом: «Люди добрые поделитесь «зеленью», а то петь никогда не прекратим». Исполнение священных напевов коренных народов очень восточной Сибири в переработке на манер акынов, под лозунгом: что вижу – о том пою, так сильно позабавило Владимира (имя изменено, дабы не выплачивать большие суммы по искам о клевете), что он тут же пригласил девушку в ресторан. Все было красиво, цветы мороженое, театр, самые престижные клубы и отели. Номера с зеркалами на потолке. Со вкусом конечны были определенные проблемы, но галантность и обходительность делали свое дело. Анна просто по уши втрескалась… А он гад, сбежал через два месяца к рыжеволосой молодой певичке с крысиным выражением лица.
Но Анна в долгу не осталась. Она устроилась на недельку в стриптиз клуб, в его любимый. И когда милый появился там со своей крысой, устроила на сцене такое, что приглашенные заранее фотокорреспонденты были просто в экстазе. По окончании представления, Анна спустилась к обалдевшему Владимиру и подарила такой страстный поцелуй, что изнасилование в прямом эфире показалось бы просто пуританским развлеченьем. Да еще выплеснула бокал с мартини на платье соперницы в район декольте (там, где по идее должна находиться грудь). Газетчики были в восторге, лучшей темы для смакования у них не было давно. К тому же статьи были украшены пикантными фотографиями.
В литературном плане претензий, к Дорогиной не было ни каких. Талант от бога, или от кого-то другого, не важно. Она могла писать, что угодно, про кого угодно и как угодно. И у этой молодой особы был еще один талант, пожалуй, самый редко встречающийся у представителей литературного «братства». Анна абсолютно не испытывал ревности к своим произведениям. Написав очередную, довольно качественную халтурку, она тут же забывала о ее существовании навсегда. Даже Дмитрий не мог похвастаться таким циничным отношениям к «своим» произведениям.
Познакомился Георгий Иванович со своими помощниками, также с помощью очень глобальной, сети. На встречу отправил своего подручного – Дмитрия. В другой ситуации, такое поведение могло стать поводом для установления клинического диагноза – шизофрения, в части раздвоения личности но…
Познакомились, даже в какой то момент понравились друг другу, не подумайте ни чего лишнего и приступили к работе. Разумеется, правая рука не была в курсе, что существует левая, а левая и понятия не имела, что есть правая. Так было надежней, да и знакомить Анну с Константином, бравым во всех смыслах слова парнем желания у Дмитрия, а значит, и у Георгия Ивановича не возникало. Подручные выполняли по большей части заказы срочные и не глубоко важные, зато на плечи главы «треста», падали большие и дорогие произведения.
Вернемся к нашему барану, в смысле Дмитрию Сергеевичу. Что представлял он из себя, кроме выдающегося…. Я так сразу и не скажу, что же в нем было такого выдающегося. Он полностью соответствовал своему имени. Димочка – красавчик с невыносимым характером. Местами, гипертрофированная самовлюбленность, все же скрашивалась острым умом и довольно ироничным отношением к жизни. Он с самого детства, старался быть во главе, в центре у власти. Но не публичность привлекала его, не лавры, а холодный расчет, выветренность действий и возможность подкручивать шестеренки. Еще со школьной парты парень уяснил, что всегда существуют другой путь. Когда сверстники только задумывались о глобальном жизненном выборе: кем лучше быть, Дмитрий уже твердо знал ответ.
В четвертом классе, учительница показала детям шахматную доску и рассказала какие фигуры, что обозначают, как передвигаются, в чем смысл их существования и немного о тактике игры. Потом спросила детей, кто хочет стать какой фигуркой. Конечно, пешками быть не захотел ни кто. Со всех сторон доносилось: король, ферзь, тура, конь, и только маленький Димочка молчал и с удивлением смотрел на окружающих.
- Дима, а кем хочешь стать ты – Спросила Маргарита Петровна.
Димочка неохотно поднялся с места и без тени смущенья заявил: - Я хочу стать гроссмейстером…
В этом и был весь Дмитрий. При каком ни будь из Людовиков он наверняка стал бы серым кардиналом, или лишился бы своей светлой головы. В общем, во всех отношениях интересный субъект.
Дмитрий не любил столичную жизнь с ее клубами, огнями и суматохой, хотя с эстетической точки зрения Питер его вдохновлял. Москва меньше, но чаще… Однако Дмитрий быстро вошел в ритм и стал обрастать нужными знакомствами. Но в слово нужные он вкладывал совершенно иной смысл. Нужные Дмитрий отождествлял с необходимыми и значимыми. Поэтому в друзьях у провинциала были только исключительные люди. Про стриптизера Алексея, я уже упоминал. Кстати для общественной морали, роль молодых парней отплясывающих на сцене в обнаженном виде неоднозначна. Вроде как, и нехорошо, - Фу… Гадость. Но с другой стороны, надо, что-то продавать, что бы выжить. Не наркоман, и слава богу. К тому же Алексей был приятный во всех отношения молодой человек. Занимался не только танцами, но и позировал для различных дамских журналов. Кроме того, он был великолепно образован и достаточно эрудирован, а своим языком мог вылезать километры полов. Это я в том смысле, что подвешен он был как надо.
 У него, пожалуй, был один недостаток, он был гей. Так в нынешнем мире свободных нравов и избирательной морали, это играло даже на руку. От Алексея Дмитрий узнавал пикантные подробности из жизни «замечательных» людей, многие из которых были дружны с танцором, или просто вхожи в круг неформального сексуального «меньшенства», постепенно превращающегося в «большинство», по крайней мере, в среде музыкально-политического истеблишмента. Многие из этих историй входили в произведения Георгия Ивановича и давали повод для слухов, пересудов и недомолвок.
 Еще Дмитрий общался с Геннадием Николаевичем – профессором факультета истории религий и членом корреспондентом Академии Наук. Пятидесятилетний почтенный муж, приятный во всех отношениях субъект. С Геннадием Николаевичем Дмитрий познакомился на православных чтениях. Это семинар, состоявшийся в Москве при метрополии. Сам патриарх осветил своим присутствием собравшихся и благословил на плодотворную роботу во благо общего православного будущего.
 По какому-то незначительному поводу, сцепившись языками, молодой человек и профессор не смогли расцепиться до самого вечера. Сидя в кафетерии на Арбате, Геннадий Николаевич даже предложил Дмитрию роботу в качестве лаборанта на кафедре, главой которой ему доводилось быть. Конечно, сославшись на занятость и плотный график, Дмитрий Сергеевич отказался, но теплота появившаяся между представителями поколений отцов и детей сохранилась на долгое время. Дмитрий приезжая в Москву всегда заходил в гости к своему новому приятелю и не раз принимал профессора у себя.
Еще одной немаловажной фигурой в жизни Дмитрия Сергеевича была Катюша Жуль. Своеобразная девушка, не красотка, но несомненно чертовски привлекательная. Она была провинциалкой, веселой и заводной, однако полной достоинства и с огромной русской душой (четвертого размера). В Питер Катюша приехала из Луги, это небольшой городишка на окраине Ленинградской области. Будучи неплохо образованной и великолепно подготовленной скрипачкой, она без труда поступила в Санкт-Петербургскую государственную консерваторию, правда со второго раза. Мать и отец Катюши видели в дочке звезду мирового масштаба и с самого детства пичкали ее, на завтрак, обед и ужин скрипичным ключом, сервированным нотами под соусом «Ля минор».
Сама Катерина не то чтобы любила музыку до последнего вздоха души, но за столько лет смогла привыкнуть и сейчас не видела своего будущего в ином.
Катерина с подружками снимала квартиру в соседнем доме и однажды в дождливый Питерский вечер, которых в году гораздо больше, чем светлых и ясных она и познакомилась с Дмитрием. Промокшую до нитки девушку, Дима сопроводил до подъезда, предусмотрительно накрыв своей кожаной курткой. Она пригласила его на чай, он не отказался. Подруги разъехались по домам на летние каникулы, а Катерина осталась в городе. Она подрабатывала в маленьком парковом оркестре, что бы заработать на квартиру и не могла покинуть город в разгар туристического сезона. Так слово за слово они и познакомились. Дмитрия умиляла ее немного простятская мордашка с огромными как у «сейлормун» глазами.
Они пили чай и смотрели друг другу в глаза. У нее был парень, он учился в мореходке на третьем курсе. У Димы была девушка, правда так, дежурная, чтобы не скучать. От ее мокрых волос исходил аромат чайной розы, а платье, промокшее насквозь, которое так и не было переодето, предательски выдавало напряженные до предела, почти идеальные формы. Он не смог устоять, она не решилась отказать. Так часто бывает, или иногда случается с не до конца очерствевшими, и не повзрослевшими молодыми сердцами.
С тех самых пор, Дмитрий дружил, если так можно назвать их отношения, с Катериной. Секс был как исключение, при приступах острого одиночества. Она так и не рассталась со своим морячком, а он предпочитал дежурные привязанности большому чувству.
Ну, из близких друзей вроде бы все. Нет, пожалуй, еще нет. Долбик Костян, что тут имя, а что фамилия я признаться не берусь утверждать. Однако в его паспорте так и было написано: Долбик Костян Драгомирович. Уникальная личность. Несмотря на странное имя и еще боле странную фамилию – этот субъект был до пятого поколения русский. Родом будучи из села Боровичи Псковского уезду, Костян большую часть своей жизни провел в областном центре. Его школой стал двор, а университетом колония-поселение, в которую он угодил за мелкие махинации. Своей не долгой пока жизнью «Долбик» как называли его все знакомые, доказывал утверждение, что время мелких аферистов ушло в прошлое.
С самого раннего детства Долбик занимался бизнесом. Первой его крупномасштабной аферой стала продажа мест на старом кладбище старушкам из соседних деревень. По старой традиции на несколько небольших поселений строилось одно кладбище. Так вот, пустив слух, что в скором времени кладбище снесут и построят коттеджи для новых русских «Долбик», предложил старушкам приватизировать землю, дабы иметь на нее законные права. Собрав деньги (не очень большие, рублей по пятьсот с носа), и с богом отправившись в областной центр, Костян прокутил их все в первом попавшемся кабаке, пустившись во все тяжкие. Дабы спасти свою хитрую задницу, Долбик отпечатал на принтере друга ярко синенькие бумажки-свидетельства на землю с гербовой печатью. И все это в тот момент, когда в государственной думе давно поставили большой крест на вопросе о купле продаже земли.
Что самое интересное, даже следователи признали спустя два года, когда афера все же вскрылась, что, пожалуй, в Российской истории это был первый случай удачного внедрения процедур купли продажи на земли не сельскохозяйственного назначения. Эти синие клочки бумаги стали в рамках отделано взятого района, самой крепкой валютой не подверженной ни какой инфляции. Старушки отдавали их под залог в сельпо и обязательно выкупали назад. Алкаши принимали их как плату, обменивая впоследствии на бутылку беленькой.
Прокол получился когда обокрали одну из старушек и вызвав милицию, та все время причитала: «Бог с ними с деньгами сынок, вы мне только местечко мое верните». Стали разбираться, туда-сюда и взяли «Долбика», да он не очень-то и отпирался. Правда, дело почти удалось уладить. Товарищ Долбик умудрился к тому времени провернуть еще ряд сделок сомнительного содержания и получить приличные барыши.
Всем селянам Костян вернул деньги с процентами и попросил прощения. Правда, судья все же вкатал три года в колонии-поселении, дабы не расслаблялся. После этого Долбик, решил, что кодекс все-таки нужно чтить.
Сейчас Питерский «Бендер» называл себя крупным предпринимателем, и усиленно готовился к новым похождениям. Но пока суть до дела, крупный предприниматель ограничивался маленьким овощным киоском возле дома, где проживал Дмитрий Сергеевич. Костян влезал периодически в различные неприятности, но неугомонная соображал-ка и пытливый ум очень импонировавшие Дмитрию, помогали выходить сухим из воды.
 Дмитрий часто останавливался возле ларька, угощал Долбика пивом, и они могли общаться часами. Долбик был для Дмитрия – героем своего времени, вечно рвущегося на гребень волны, находясь в дырявой, протекающей как сито калоше.
- Ты не прав – утверждал Костян – Мир, это стол с игральными картами. Просто нужно умудриться развернуть фортуну к себе лицом (подразумевая, что сейчас она повернута другой частью тела).
- Твой овощной киоск, тоже игральный стол? – с иронией интересовался Дмитрий.
- Конечно. Я вот, например, обвешиваю и обсчитываю покупателей.
- И меня? – возмущался Дмитрий
- Конечно – резонно отвечал Долбик. – Так вот, в чем игра. За день я могу получить, не обсчитывая прибыль в две – три тысячи. Вычитая все налоги и издержки, у меня остается рублей триста. Как жить. А если что? Санипед, пожарка и другие пиявки. Сложно все это…
 Обсчитывая клиентов, я увеличиваю чистую прибыль до шестисот – восьмисот рублей. Правда, если попадусь, придется отдать тысяч пять – шесть. Но и тут игра, но ставки выше. Можно дать, в смысле подарить… Если дать мало, обидишь, можно сесть, а дать много жалко. Весь мир дыра, а люди в ней лифтеры…
- Не жалко людей то – спрашивал Дмитрий
- Все так живут. Каждый на своем месте старается сделать тоже самое. Не берут только те, кому не дают. Те, кто не обсчитывают, взвинчивают цену. Те, кто не мухлюет, просто находит другой способ отбора денег у населения.
 
Так вот, сотовый разрывался на части еще с вечера. Сейчас было уже почти утро и наконец поставив жирную точку в постскриптуме Дмитрий решился принять звонок.
- Да, слушаю…
- Георгаша, дорогой, здравствуй…
- Доброй ночи, Борис, доброй ночи - Борис был постоянный клиент, надо признаться довольно дотошный и скупой, а по сему перспектива общаться с ним в состоянии глубокой сонной задумчивости, не обрадовала Дмитрия нисколько. – Чем обязан вашему звонку?
- Дорогой мой Георгий Иванович – голос в трубке был тихим, с легким дефектом произношения - Я по поводу нашего с вами последнего проекта.
- Да…
- Я прочитал. В общем и целом хорошо, даже очень… Но мне все же кажется, что мы поспешили с отправкой на тот свет нашего всемогущего героя.
- Боря, дорогой. – Дмитрий понял, что быстро отделаться не получиться. - В вашем творчестве, не хватает какой-то свежей струи. Вы не чувствуете, что выходите в тираж? Продажи падают, а критика растет.
- Да, но…
- Никаких но. Ваш герой всем хорош. Вы сделали на нем имя, а я неплохие деньги штампуя продолжение за продолжением, но согласитесь, пора остановиться. Нужно искать, искать и находить. Борис вы же журналист, находить это ваша профессия, это ваш долг.
- Вы так считаете… - голос в трубке замолчал на несколько секунд – Наверное, вы правы. Но о чем писать? Может о гражданской войне…
- Правильно, дорогой, займитесь публицистикой. Созреет идея, звоните, выпустим сразу серию. Вы же гений. Правда сытый, а это страшно… Сытый гений, это как кастрированный хряк, визга много, а на выходе только сало.
- Точно – было слышно, как, собеседник Дмитрия громко рассмеялся. – Но, я перепишу конец. Смерть такого человека под копытами лошади запряженной в экипаж… Пусть его застрелят социал-революционеры.
- Ваше право – сказал Дмитрий и попрощавшись, бросил «сотик» на диван. – Боже, это будет так банально… Смерть должна быть красивой: «Белая ночь. Он лежал на черной мостовой, возле Таврического, глаза медленно закрывались, заплывая густым красным туманом. Удивительно, но он не вспоминал прожитые годы, не видел глаз близких и не слышал гневных голосов тех, кто благодаря его уму и сноровке отправились на тот свет или в тяжелых кандальных обручах уходили по этапу. Они заслужили…. И он, пожалуй, тоже.
Предпоследняя весна эпохи. Он чувствовал это, так же отчетливо, как громогласное цоканье копыт, уносящих вдаль белую, как погребальный саван карету с золотыми императорскими вензелями».



 
ГЛАВА II

Дмитрий устало откинулся на кресло и закрыл глаза. За окном было уже светло. Точнее сказать еще светло. В общем, в Санкт-Петербурге в июне месяце определить момент, когда еще светло переходит в уже светло практически невозможно. Георгий Иванович справился с заданием довольно быстро, да и халтура была право сказать на пол рубля. Зато теперь можно, наконец, задуматься о краткосрочном отпуске. Съездить в Москву, встретиться с Геннадием Николаевичем, сходить в Большой, или плюнуть на все и рвануть загород. В двух сотнях километров от Питера по Киевскому шоссе, у Димы был небольшой домик, и яблоневый сад. Яблоньки зацветут, запах, красота.
Приятный утренний полусон, неожиданно прервал сотовый, разродившись мелодией «Аллилуйя» в переработке группы «Адский огонь», что означало, что номер звонившего не определен.
- Да – сквозь сон спросил Дмитрий – слушаю.
- Вы устали от однообразия жизни? Вы хотите повернуть время вспять? – голос в трубке был радостно дебиловатый и заунывно автоматический одновременно. – Отправьте три ноля двадцать пять на номер шестнадцать ноль шесть, и мы вышлем вам совершенно бесплатно варианты SMS ругательно сослагательного характера и вы сможете послать все что думаете о нашей службе на номер ноль один, ноль два и ноль девять. С добрым утром и спасибо за внимание.
Дмитрий долго пытался подобрать слова, но на ум приходили только слишком литературные выражения. Отключив звонок и отшвырнув трубку в сторону так, что задняя панелька с треском отскочила, Дмитрий снова погрузился в глубокую задумчивость, граничащую с летаргическим сном.
 И снова раздался тот же противный звонок. Дмитрий Сергеевич уже не раз пожалел о том, что поставил именно эту мелодию, но поменять не доходили руки. И к тому же, что-то все-таки в ней было.
- Я не устал от жизни, и точно не хочу поворачивать время вспять – зло выкрикнул в трубку Дмитрий.
- А зря. - Ответил незнакомый, но очень приятный, тихий бас - Все хотят повернуть время назад, исправить ошибки, изменить мир, измениться самому. Все хотят, но мало у кого получается…
- Простите, с кем имею дело – немного ошарашено спросил Дмитрий, сконфуженный столь элегантным преображением автомата.
- Я не знаю, с кем вы имеете дело – ответил тихий бас – И нечего извиняться, это, в конце концов, ваше дело….
- Что мое дело? – Совершенно сбитый с толку спросил Дмитрий.
- С кем иметь дело, а с кем не иметь… Георгий Иванович, если не ошибаюсь?
- Да – ответил окончательно проснувшийся писатель. – А с кем я имею…. Кто вы такой?
- Видите молодой человек. Как важно правильно задавать вопросы и ждать на них разумные ответы – голос явно становился веселей и задорней. – На ваш вопрос очень тяжело ответить сразу, но можете называть меня просто Агрофор Николаевич.
- Странное имя. И почему вы считаете, что я молодой человек? – Дмитрий насторожился.
- В вашем голосе слышны нотки бодрого любопытства, и как и все молодые люди вы задаете неправильные вопросы… А касаемо моего имени, так оно ни чем не хуже вашего, но если вам не нравиться я могу представиться Васей или Данилой, это сей час так модно, представляться чужими именами…
- У вас ко мне дело? – спросил Дмитрий про себя решив, что кто-то хочет его развести. За три неполных года у Георгия Ивановича не было больших проколов. Клиенты оставались, довольны, и вряд ли, кто-то в здравом уме, попытался бы подцепить его на крючок. Но, этот фрукт был действительно чрезвычайно странный.
- Скорее да чем нет – ответил задумчивый голос именующий себя Агрофором. – Скорее к вам, чем нет. Нам нужно встретиться.
- Я придерживаюсь правил не встречаться лично с клиентами.
- Возможно, вы захотите сделать исключение для меня.
- Я сомневаюсь….
- У вас есть загородный домик – скорее констатировал, чем спрашивал собеседник – Завтра утром, я приеду к вам в гости. Потрудитесь натопить печь, мои старые кости требуют тепла.
- Подождите – попытался возмутиться окончательно сбитый с толку Дмитрий Сергеевич.
- Да, своих подручных тоже можете пригласить. Константина я уже вызвал, а Анну мне найти не удалось. И помните: правильные вопросы Дима… Правильные вопросы.
- Что? Алле… Алее… – в трубке послышались короткие гудки.
 Дмитрий ходил по комнате из угла в угол, словно заводной пингвин. В голове путались мысли и ругательства в адрес подопечных. «Кто-то сдал, раскололся». Что будет дальше, и главное что делать, было совершенно не понятно. Берницкий не отвечал. В трубке упорно радовалось: «Абонент временно недоступен или находиться вне зоны действия сети».
Анну отыскать удалось довольно быстро, она была в Талине со своим новым ухажером. Дмитрий звонком разбудил ее в номере отеля и пригласил на встречу в свой загородный дом. По голосу, определив, что что-то не в порядке Анна, не задавая лишних вопросов, пообещала приехать, как только сможет.
Дмитрий Сергеевич сварил кофе, потом снова, потом еще. Принятая доза «черного» постепенно привадила молодого писателя в чувства, или, проще говоря, выводила из глубокого ступора. Гнев на Константина сменился на милость. Ни Берницкий ни Дорогина не знали номера телефона Георгия Ивановича и связывались с ним исключительно через Дмитрия. Значит, что подручные не причем, они даже не знали Питерского адреса Димы, и точно не отождествляли его со своим работодателем.
Все сходилось к одному, кто-то взял Георгия Ивановича в оборот, притом серьезно. Не ехать, было глупо. Он был явно под колпаком, и найти его в любом случае могли, притом быстро и с глубокими последствиями. То же самое могло ожидать Анну и Константина. С другой стороны пока приглашают вежливо нужно соглашаться. Все-таки можно, в конечном счете, попробовать откупиться.
Спустя какие-то минуты, Дмитрий выбежал на улицу и направился к автомобильной стоянке, где был припаркован его новенький BMW. Кинув в бордачек газовый ствол, так на всякий случай, Дмитрий Сергеевич медленно вырулил на шоссе. Шел дождь, холодный и проливной. За пять часов пути (Дмитрий не причислял себя к братству безбашенных гонщиков, и предпочитал жить согласно девизу: «Тиши едешь, точно будешь…» ), до родной утопшей в грязи и навозе деревеньки пришлось отвалить три сотни зеленых. Каждый желто-блокитный постовой как обозревшая до нельзя канарейка, пытался высветить что-нибудь на пропитание. То фары не той модификации, то дворники движутся в направлении противоположном предписанному движению. Дмитрий еще дешево отделался. Вообще иномарка на шоссе это как команда фас… И при том не важно, с какой скоростью ты едешь, кто за рулем, какие у тебя номера. Иномарку дорого содержать во всех смыслах слова, особенно дорогую иномарку.
 Заехав во двор и закрыв за собой ворота, в чем, по сути, не было необходимости, ведь забор представлял собой сплошное полусгнившее решето высотой в один метр, Дмитрий принялся открывать по порядку все замки и засовы. Тут же прибежала бабка Клавдия, которой Дмитрий Сергеевич платил за охрану. Она конечно с гордостью именовала себя «секьюрети», но при этом наблюдала за домом и садом из соседней, покосившейся от времени и бесхозности избушки.
Открыв все замки и выплатив «охраннику» полугодовое жалование, Дмитрий прошел в дом. Эту с позволения сказать «усадьбу» Дима купил только два года назад, найдя объявление о продаже на одном из сайтов в Интернете. Дом был большой, в два этажа, крепко сложенный из полуметровых в диаметре бревен. Правда, на то, что бы довести его до ума, пришлось потратить сумму в два раза превосходящую первоначальную стоимость. Портить, однако, Дмитрий Сергеевич почти ни чего не стал. Просто переложил русскую печь, так что бы дом отапливался со всех сторон. Вычистил подвал, провел подобие канализации и отделал темным лакированным деревом все комнаты. Однако до забора руки так и не дошли. К тому же с таким фасадом, дом казался забытым и не привлекал особого внимания любителей поскрести по сусекам.
Для того, что бы растопить печь, пришлось изрядно повозиться. Во-первых, нарубить дров под практически проливным дождем. Потом изрядно надышаться дымом и копотью от застоявшихся труб, и только потом согреться чашкой горячего кофе, сваренного на чугунной плите.
Дмитрию был не чужд, деревенский колорит, и он даже подумывал одно время стать фермером, разводить коровок и хрюшек, но современная российская действительность оставляла мало шансов на плодотворное выживание в условиях сурового урбанистического общества. Деревни спивались и уходили в прошлое. Найти рабочие руки уже сегодня большая проблема, а через пять – десять лет будет просто не реально.
В любом случае, до завтрашнего дня, необходимо было чем-то себя занять. Знакомых в деревне у Дмитрия Сергеевича не было. Да и людей, в общем-то, тоже. Из ста полу развалившихся домов не пустовали только двадцать, да и в тех жили преимущественно одинокие старики, сформировавшие свой, отдельный круг общения и с недоверием относившиеся к категории жителей именующих себя «дачники».
А по сему Дмитрий решил развлечь себя самым подходящим для дождливого дня занятием. На чердаке в пропахших нафталином сундуках была гора старых советских газет и журналов, аккуратно расфасованная по кипам и перетянутая тугой бечевкой. Устроившись поудобней на стуле, Дима принялся изучать их, кипа за кипой. В одном из пожелтевших номеров, районной газеты, Дмитрию на глаза попалась статья о трактористе, передовике производства. Статье предшествовала большая фотография. В замазанной в мазут рубахе, сквозь года, на писателя смотрел улыбчивый мужчина, лет сорока пяти. Это же лицо, Дмитрий видел на картине в спальне и на маленьком деревянном кресте, на старом кладбище. Это был бывший хозяин дома. Дмитрию дом достался уже после его смерти, племянник поселился в городе и выставил дом дядьки на аукцион.
В статье говорилось, что Гаврила Никитич Самокрутов, считается лучшим трактористом-механиком всего района. За свой труд он не раз удостаивался почетных званий и наград. Но, кроме того, Гаврила Никитич прекрасный человек, фронтовик, художник. Он своими руками расписал стены сельской школы и украсил областной дворец культуры. Все односельчане с уважением и любовью отзываются о своем соседе. Гаврила Никитич всегда с теплотой относится к просьбам односельчан о помощи и старается помочь всем, чем может. И огород вспахать и колодец выкопать и стог сена с покоса перевести. Всегда бескорыстно и с душой.
Однако, судьба Гаврилы Никитича сурова и непроста, как и судьбы тысяч людей преданных идеям марксизма-ленинизма. Прейдя с войны, спустя пять лет, он похоронил свою жену и маленького сына. Но это страшное происшествие не сломило в нем человека, свой долг и свое признание Гаврила Никитич нашел в простом и скромном ремесле тракториста. Главное, говорит он – это служить людям. Честно служить и до конца выполнять долг, перед своим народом, своей страной и перед самим собой.
Дальше статья обрывалась. Старый лист бумаги был словно изъеден временем. Дмитрий продолжил перелистывать ворохи бумаг. Нашел статью про Великую Отечественную войну и стал читать за чашкой крепкой арабики вздобренной изрядной порцией коньяка.
Когда коридорные часы пробили полночь, Дмитрий отправился в постель. Весь вечер он старался гнать от себя тревожные мысли, но сейчас они разом захлестнули его с ног до головы. Хотелось умереть, уснуть и не проснуться, забыться на век. Но это был не выход. И по сему Дмитрий Сергеевич поступил так, как поступил бы любой взрослый мужчина. Он достал сотовый и быстро набрал номер телефона.
- Ало. Привет мам… Нет ни чего не случилось. Почему так поздно? Просто очень соскучился. Да. Как отец? Все хорошо, ну, слава богу. Да нет мам, все нормально, правда… Просто работаю допоздна. Вы деньги получили? Да, все хорошо. Нет, я не женюсь. Мам ну ты опять за свое… Мы расстались. Ну подумаешь, что их мало по городу бродит. Ну, давай не будем. Ладно, как только, так ты первая об этом узнаешь. Нет, правда, все нормально. Ну, пока….

С утра Дмитрия разбудил сильный стук в дверь. Натянув наспех штаны (в смысле штаны натянул на ноги, просто очень быстро), Дима подбежал и без задней мысли открыл дверь. На пороге стоял заросший, седой дед неопределенного возраста. Одет он был в потертый клетчатый пиджак, на голове сидела кепка цвета запыленного хаки, а в руках у него были корзинка и длинный витой посох.
- Вам кого, простите? - спросил Дмитрий сквозь сон.
- Правильно, молодой человек – ответил старик тихим, но приятным басом – вы задаете правильные вопросы. Но ваша постоянная манера извиняться…
Дмитрий просто опешил, от неожиданности. Он смотрел на пожилого человека во все глаза и не мог выговорить ни слова. Казалось, он прокрутил в голове все варианты встречи с назойливым «клиентом», но такого ему не могло присниться даже в самом параноидальном сне.
- Можете захлопнуть рот и впустите старика в дом – сказал дед и не дожидаясь ответа прошел в избу. – Не плохо, не плохо. Я представлял все себе именно так. В вас, молодой человек чувствуется зов земли-матушки.
- Проходите. Присаживайтесь – сказал Дима, хотя толку в этих словах не было никакого. Мужчина не только прошел, сел за обеденный стол, но и стал деловито доставать из корзины продукты, бережно завернутые в шершавые газетные листы.
Спустя секунду, на столе стояли: батон белого хлеба, три сваренных в крутую яйца, большой бутыль с молоком и порезанный на куски яблочный пирог.
- Присаживайтесь Дима, позавтракайте. Наверное, со вчерашнего дня ни чего не ели. – Замечание дед сделал верное, если учесть, что на часах было только половина седьмого утра.
– А где ваши подручные? Не смогли приехать. Этот Константин довольно взбалмошный субъект. Он имеет исключительное свойство влипать в неприятности. Вот скажите, что может быть проще добраться из Москвы в Питер или Псков и приехать рейсовым автобусом к сроку. Ан нет. Где он?
- Мне и самому признаться, хочется знать, где он. – Машинально ответил Дмитрий не приходя в себя. Однако состояние глубокой ошарашенности не мешало молодому писателю с аппетитом уплетать яблочный пирог (где дед только умудрился яблоки в июне месяце достать, не в супермаркете же в самом деле?), запивая доброй порцией парного молока.
- Приятного аппетита – сказал старик и присоединился к трапезе.
- Вы Агрофор Николаевич – выдавил, наконец, из себя Дмитрий, запихивая в рот последний кусок пирога.
- Да, если вам так будет проще. – Старик снял кепку, и по плечам его сползли длинные седые пряди волос. Как оказалось, Агрофор Николаевич был очень опрятный старикан, несмотря на столь простятский вид. Его осанка, ухоженные руки и благородные черты морщинистого лица, выдавали в нем интеллигента не в первом поколении. Его клетчатый пиджак, явно был из дорогого магазина, хоть и видал теперь времена и получше. Картину довершал большой золотой перстень в виде рыбки на левой руке, увенчанный внушительного размера изумрудом.
- Вы по делу ко мне пришли? – Дмитрий потихоньку собирался с мыслями и приходил в чувства. Не последнюю роль в преображении сыграл и столь неожиданно наевшийся до отвала желудок.
- Нет, по зову души…
- Не понял…
- Ну – усмехнулся старик – это, по-моему, ваше естественное состояние. По зову души молодой человек, по зову души. Но о делах позвольте позже. Печь уже почти остыла, нужно дров наколоть.
Оставив Агрофора в доме, Дмитрий вышел во двор. Погода была отменная, несмотря на легкую утреннюю прохладу. Взяв в руки топор, Дмитрий преступил к делу, которое испокон веков считалось самым мужским, после охоты и пьянства. Зато нехитрые упражнения с этим инструментом окончательно привели в чувства и заставили мыслительный аппарат работать в привычном режиме.
Возвратившись в дом, Дмитрий Сергеевич обнаружил Аграфора Николаевича сидящим за письменным столом в зале, с натянутыми на нос изящными очками. Весь стол был завален различными бумагами, исписанными в ручную, и при помощи современных средств полиграфии. Жестом, указав Дмитрию на стул, старик продолжил молча читать.
Дима ухмыльнулся и потащил дрова к печке. Затопив и дождавшись, когда огонь займется как надо, Дмитрий проследовал в комнату и уселся на предложенный ему стул.
- В общем, то, что ваши помощники не соизволили появиться вовремя, это весьма прискорбно. Мне будет сложно доносить одну и ту же мысль до вас дважды. Ну да ладно. - Аграфор Николаевич поправил очки и наконец оторвался от своих бумаг. Кстати было совершенно непонятно, как, и когда он их умудрился протащить в дом. - Я предлагаю вам работу. Вам нужно будет написать бестселлер, выражаясь современным языком.
- Ну, я примерно догадался – резонно ответил Дмитрий - все хотят бестселлер, вопрос в оплате и сроках.
- Я же, по-моему, сказал - старик невозмутимо смотрел на молодого писателя сквозь тонкие линзы очков. - Вы напишите бестселлер, притом истинный бестселлер. Я вижу, вы в замешательстве – продолжил Агрофор – а по сему, я расскажу вам одну историю. Вы я знаю в свое время, с огромным интересом изучали историю мировых религий, и прекрасно должны осознавать роль пророков в истории, отдельных конфессий и всей мировой цивилизации.
- Да но какое…
- Слушайте и не перебивайте – мягкий бас становился тяжелей и суровей с каждой новой фразой. - Так вот представьте себе, что один ученый-физик в далекие сороковые годы разработал и обосновал неслыханную доселе теорию. Теорию критических исторических масс. Согласно которой, массы различных социальных, экономических и политических доктрин, теорий и явлений постепенно накапливаются в общественном сознании. Это скопление создает потенциальную угрозу мощного дисбаланса, который способен будет привести цивилизацию к полному краху. Поэтому в каждый подобный исторический момент, где-то на земле рождается пророк, если хотите «Посланник божий». Этот человек, или группа людей, создает новую доктрину и придает нужное направление процессу миниатюрного «большого взрыва». Пророк есть не, что иное, как цивилизационный предохранитель. Более того, этот предохранитель обязан сработать, во что бы то ни стало.
В частности этот профессор утверждал, что девять предыдущих цивилизаций погибли именно из-за отсутствия такого механизма предохранения. В частности знаменитая Атлантида, в существовании которой теперь мало кто усомниться. Он приводил в пример: Буду, Конфуция, Христа, Мухамеда, Давида, Моисея, Колумба, Тутанхамона, Тамерлана, Кришну и многих других. Даже, простите, товарища Ульянова-Ленина. Каждый из них, появлялся на земле в определенный период, и фактически перелистывал страницу истории, перенаправляя критическую массу общечеловеческого сознания в нужное, или просто безопасное, русло.
- Это невозможно – возразил Дмитрий – Вы представляете, что бы сделали с этим физиком теоретиком в то время. Его бы заклевали, загрызли бы просто.
- Не спешите. Конечно, загрызли бы. Такая теория в стране прогрессивного атеизма. Но этот профессор работал в одном секретном учреждении. Которое, кстати существует и по сей день. И я еще до недавнего времени мог с гордостью называть себя его сотрудникам. Профессор был служащим института социально культурной инженерии. До определенного времени, эта с позволения сказать, контора занималась исключительно изысканиями в области социально-математической теории и теории программирования сознания масс. И надо сказать мы достигли, довольно больших высот в этом деле. И к работам физика отнеслись, поверьте, с большим вниманием. – Агрофор поднялся со стула и прошел на кухню, там он налил себе кружку крепкого чая и быстро вернулся за стол. – Сотрудники института практически с совершенной точностью предсказывали различные социальные явления, в том числе такие как: бархатные революции в странах Варшавского договора, падение Берлинской стены, развал Союза, войну в Чечне, одиннадцатое сентября, войну в Ирак и Афганистане, возражение идей национализма в России и странах Европы, и многое другое. Но одних предсказаний было мало, и постепенно институт от чисто теоретических разработок, перешел к осуществлению практических моделей программирования будущего.
- Два вопроса… - наконец не выдержав, заговорил Дмитрий Сергеевич. – Почему такая могущественная организация не предотвратила развал сверх державы? Каким образом можно изменять будущее и при чем тут я?
- Это три вопроса Дима, вы наверное плохо учились в школе, хотя по моим расчетам, вы были почти отличник. – Агрофор вытащил из кипы бумаг белый лист и передал его собеседнику. Листок оказался перепечатанным табелем с оценками. С оценками Димы за последние шесть школьных лет.
- Уму не постижимо – выдохнул писатель, и ни чего не соображая, захлопал глазами. – Мои оценки. Я правда не помню, что бы у нас был предмет история края – краеведение.
- Вы должны понять, что это теоретическое построение, а по сему точность его не идеальна. Вариант введения в вашей школе краеведения был равен девяноста пяти с половиной процентам. Но кривая не вывила нас на этот путь. Где – то, что-то пошло не так и опля ошибка. Мы не совершенны, к тому же этот прогноз делал я лично, а моя специализация далека от высшей математики. Это кстати ответ, на ваш вопрос. Мы не всегда можем на сто процентов, быть уверенны в успехе построений – старик сделал глоток холодной заварки и продолжил. – К тому же, вариант победы реакционных сил в девяносто первом, грозил последствиями гораздо более печальными и для страны и для советской системы.
Но это все, малоинтересно, и не имеет отношения к теме нашего с вами соглашения. Вполне возможно, что это был только шаг назад, который в будущем приведет к победе идей коммунизма и «миру во всем мире». Я не знаю…, отдел полит технологий всегда был самым закрытым и недоступным для рядовых сотрудников.
- А если…
-Ну, что за манеры перебивать старших. – Агрофор Николаевич примирительно улыбнулся, и голос его снова стал тихим и умиротворяющим. – Вы читали Азимова, у него есть рассказ, про организацию, путешествующую во времени. Инженеры заходят во временную дыру и переставляют местами магнитофон с железным ведром и оп, ход истории резко меняется. У нас все примерно так же, хотя нет возможности перемещаться во времени, а жаль. Мы выстраиваем только теоретическое построение и оцениваем последствия того или иного социального явления. Потом создаем предпосылки, что бы явление произошло или наоборот никогда не произошло.
- Не подумайте, что я вам поверил – Дмитрий с глубоким скептицизмом смотрел на старика – Но, что если вы ошибетесь?
- Молодой человек, вы мне нравитесь. Вы начинаете задавать правильные вопросы. Но об этом поздней. Теперь о вашем отношении и моем вам предложении. – Старик достал из кармана трубку и испросив разрешения у хозяина закурил покрякивая от удовольствия. - Представьте себе, что некий отдел под руководством некого профессора вычислил приближение так называемой критической точки. Масса идей различных учений и религиозных доктрин переплетается с постепенным омертвением базовых общечеловеческих ценностей и принципов. Не вдаваясь в подробности, скажу, что мир стоит на грани глобального коллапса, катастрофы, которая возможно повлечет за собой или мгновенное или постепенное вымирание, большей части, а возможно и всего человечества.
- Как быстро?
- Возможно сто лет, возможно тысячелетие, механизмы обратной реакции нами до конца не изучены.
- Бред какой… - Дмитрий вскочил на ноги, и словно загнанный зверек стал расхаживать по комнате из угла в угол. Это вообще постепенно становилось вредной привычкой Димы. Однажды сильно разнервничавшись, он намотал по своей Питерской квартире четыре десятка километров, и не рассчитав, своих сил со всего маху врезался в трюмо. В результате получил перелом лучевой кости и множественные ушибы.
- Это еще не бред – заверил седой гость – толи еще будет. Момент накопления этой критической массы должен наступить в ближайшие тридцать – двести лет.
- И что, мы теперь ждем второго пришествия? – Дмитрий Сергеевич остановился, потом снова сел на стул и невозмутимо посмотрел в глаза гостя.
- Умница – широко улыбнувшись, почти выкрикнул Агрофор Николаевич – вы доказываете, что я в вас не ошибся.
- Я ни чего вам не доказываю.
- Это не важно – старик опять стал рыться в бумагах и достал оттуда еще один исписанный лист. – Я вот, что не могу понять. Я умудрился просчитать почти всю вашу жизнь, и детство и институт. Связи, друзей врагов. Но у меня не укладывается в голове, как вам удалось откосить от армии, любезный друг. По всем моим подсчетам, вам суждено было появиться в Санкт-Петербурге годом позже.
- Я переспал с дочкой военкома – огрызнулся Дмитрий явно недовольный, что вся его личная жизнь, лежит на столе и этот человек может копаться в ней как ему удобно, и что страшней как ему выгодно.
- Да, это многое объясняет. И не стыдно вам?
- А рыться в чужой жизни…. Это нормально?
- Я не рылся – уточнил Агрофор – я вычислял. Это разные веши. Ладно. Подумайте вот над чем. Если бы сегодня, произошло второе или третье пришествие, если бы на земле родился очередной пророк, смогли бы мы узнать его? Признали бы в нем «искру божью»? Наш суетный век, слишком полон лжепророками и пустыми идеями. Мы гоняемся только за деньгами или удовольствиями. Библейские Содома и Гоморра просто палисадник пред воротами рая в сравнении с городами современности.
- Я с вами полностью согласен – замучено произнес Дмитрий - Но я то при чем?
- Вы в бога верите?
- Это убойный вопрос. – Дмитрий почесал в затылке, как бы активизировав зону ответственную за риторические вопросы. - Наверное, когда очень, очень тяжело. В те моменты, когда все в порядке, я убежденный атеист уверенный, что все в этом мире зависит исключительно от меня, моих знаний, способностей и немного (совсем чуть, чуть) от удачи.
- Я предлагаю вам, Дмитрий не что иное, как написать Евангелие. – Агрофор Николаевич был спокоен и с нескрываемым удовольствием смотрел на происходящие, на лице Дмитрия разительные перемены.
- Кого написать? – Дима чуть не подавился воздухом от неожиданного предложения.
- Откровение – ответил старик – О его жизни, проповедях и смерти.
- Слава богу – выдохнул Дмитрий – я то испугался, что вы предложите мне написать Библию.
- Нет, что вы – не принимая во внимание иронию собеседника, ответил старик – Библию напишут после вас. Библия – это кропотливое дело, которое не под силу не то, что одному человеку, оно не под силу даже одному поколению.
- Да, да, я вас понял – Дмитрий поднялся со стула и рукой указал гостю на дверь. – До свиданья. Оставьте, пожалуйста, ваши реквизиты и я вам позвоню, как только у меня появится свободная минута.
- Вы меня не поняли… - Агрофор Николаевич, продолжал невозмутимо сидеть за письменным столом, даже не обращая внимания на негостеприимный жест хозяина. - По моим расчетам вы согласитесь, и сделаете это уже минут через пятнадцать.
- Хорошо. Но если спустя пятнадцать минут, я останусь при своем мнении, а я при нем останусь. Вы не будите меня более беспокоить.
- Хорошо – сказал старик – но вам придется выслушать еще одну, маленькую историю. Представьте себе, Что вы сотрудник секретного научно-исследовательского института социальной инженерии. В основном занимаетесь с рукописями, литературой, переводите разные манускрипты. История, социология и тому подобное. И вас в один прекрасный момент направляют на секретное задание.
В одной из колоний недалеко от Уфы, отбывает пожизненный срок один человек. У него нет ни имени, ни фамилии, ни отчества, он ни где не родился и не вырос, а единственное его преступление в том, что он есть. Нет, конечно, он когда-то родился, и у него была семья, но все это было искусно вычеркнуто из истории и сознания. Он был молод, не многим более двадцати. Он был красив и статен. И даже годы, проведенные за колючей проволокой, не чуть не отразились на нем. Он отличался от других заключенных, как небо отличается от земли. Он много читал, все, что удавалось отыскать в ведомственной библиотеке и то, что приносили ему сердобольные охранники.
- Это был он?
- Да, это был он… - Агрофор снял очки и отложил в сторону. – Кто-то из сотрудников института, вычислил, рассчитал его появление. Рассчитали не только место, время, но и общий курс базовых ценностей, носителями которых был этот человек. Ценности, безусловно, были прогрессивны и правильны, но я бы сказал, чересчур прогрессивны. И дабы, не рисковать, этого человека изолировали. Всем кто его знал, встречался с ним, любил его, сделали очень конкретное внушение. Этот человек перестал быть, перестал существовать.
Время шло, приближался период смены эпохи и с этим человеком за номером 0973, необходимо было что-то делать. И вот, в один прекрасный день в камеру к заключенному 0973 подсаживают работника института. Он входит к нему в доверие, становиться близким другом и отчасти учеником. Они провели в камере долгих семь лет. И по случаю избрания на второй срок президента молодой России, их двоих выпускают по амнистии.
Оказавшись на свободе, человек без имени начинает заниматься тем, чем и должен заниматься любой пророк, даже не осознающий этого. 0973 стал проповедовать. На перекрестках и свалках, в магазинах и притонах в парках и на станциях метро. А тот второй все записывал и сообщал куда следует, и созданная оперативная бригада подчищала огрехи, не позволяя идеям приобрести опасную концентрацию. Но, по правде говоря, время для проповедей уже прошло. Луди, так были заняты оплакиванием своих жалких жизней или выбиванием друг из друга бабок, что всякая идея им казалась кощунством. Да и надсмотрщики стали постепенно забывать о его существовании. Тут еще проблемы с финансированием. Кто-то из сотрудников ушел в коммерческие структуры, кто в астрологи, кто в экстрасенсы. Одни стали преуспевающими финансовыми аналитиками, другие писали сомнительные гороскопы для казахских самолетов. А про некоторых просто забыли, вычеркнув навсегда из памяти.
- Он погиб? – спросил Дмитрий, уже совершенно серьезно.
- Глупо – ответил Агрофор – Он был очень прямой и светлый человек. В одном из уездных городков, он зашел в церковь и стал возмущаться по поводу ларьков торговых, как на базаре. И слова были все знакомые. Не место, дескать, торговцам в храме господнем. Батюшка вызвал наряд. Его долго били, ногами по лицу. Смеялись. Потом вышвырнули на свалку.
- Он там и умер?
- Нет, он прожил еще пару недель. Насмерть его забили юродивые перед церковью, не пожелав делиться хлебным местом.
- В этом, наверное, был какой-то тайный смысл… - Сказал Дмитрий. И вы хотите, что бы я написал эту историю. Но мне нужны хоть, какие-то доказательства.
- Видите – старик улыбнулся и встряхнул седым прядями волос – вы мне поверили. Хотя мой рассказ логичнее всего было бы отправить на свалку из-за полной его несостоятельности.
- То есть как? – Дмитрий Сергеевич опять взъерепенился. – Вы что издеваетесь. Это все ложь, само собой...
- Молодой человек, когда же вы, наконец, поймете: совершенно не важно что, правда а что нет… Главное, заставить поверить в то, что он был, хоть кого-то. И вам это под силу.
- Но зачем мне это? – буквально взмолился Дмитрий. – Зачем?
- Вам это нужно для удовлетворения своих амбиций. – Агрофор Николаевич тяжело встал из-за стола и снова пошел на кухню. - Я предлагаю сворить борщ. Вы любите борщ?
- Да, но я не умею его готовить.
- Я вас научу. Это очень просто. Почти то же самое, что писать книги. - Старик
заглянул в холодильник и почесал в затылке. – Правда, если холодильник пустой, то сложней. Неужели вам никогда не хотелось замахнуться на, что-то большее, чем детективы и любовные романы? Я предлагаю, назвать наш маленький проект – социальным экспериментом.
- И как, мы с вами определим, что он удался? – Дмитрий открыл подвальный люк и достал оттуда пакет картошки, банку с квашеной капустой и две пригоршни сухих грибов.
- Я боюсь, что борщ из этого не получиться – сказал старик – но мы чего ни будь, сообразим. Я боюсь Дима, оценить последствия нашего эксперимента, смогут только потомки.



ГЛАВА III

Аграфор Николаевич вовсю корпел над грибным соусом. Дмитрию пришлось сбегать к бабе Клавдии и позаимствовать литр молока и стакан муки. Спустя сорок минут Дима увидел перед собой изысканное блюдо. На стеклянной тарелке лежала тушенная с докторской колбасой (при изготовлении блюда ни один из докторов не пострадал) капуста, залитая изумительного вида, грибным белым соусом.
- Уммм – вырвалось из набитого кушаньем рта Дмитрия – Обалдеть. А я признаться только яичницу поджарить, да в микроволновке какой-нибудь пакет с заморской гадостью разогреть.
- У тебя еще все впереди. Но не надо скромничать – сказал старик – еще ты готовишь относительно неплохой шашлык. Правда, если вместо вина, попробуешь замариновать кефиром или винным уксусом, то будет совсем хорошо.
- Только честно. Вы что всю мою жизнь просчитать можете? И смерть?
- А ты действительно хочешь знать? – Агрофор был как никогда серьезен. – Но, учти, ошибки все-таки случаются.
- Как с краеведением?
- Ага – промычал Агрофор Николаевич запихивая в рот очередную ложку.
- Как я умру? – Дмитрий перестал жевать и замолчал.
- Авария.
- Подробности.
- В семьдесят три, тебя посетит инфаркт. Так случается, особенно когда ведешь неправильный образ жизни. Реанимация, на которой тебя повезут в городскую больницу, по пути попадет в аварию. В общем небольшую, но ты не дотянешь до больничной койки.
- Это хорошо – сказал Дима и продолжил уплетать соус.
- Чего хорошего? – спросил Агрофор.
- По крайней мере, это будет не скоро.
- Это вам, сейчас так кажется, молодой человек. – Агрофор отправив в рот последнюю ложку капусты, стал аккуратно заваривать в турке крутой кофе. – Но когда вы станете старше, вы поймете, как страшно знать свой финал.
- Вы знаете? – осторожно спросил Дмитрий Сергеевич и посмотрел на старика. – Или нет?
- Мне осталось пять лет – рассудительно и спокойно ответил Агрофор Николаевич. – А потом я повешусь в лесу на березе. Мой труп случайно найдут спустя полтора года. Ни родственников, ни документов не обнаружат. Меня похоронят на городском кладбище, поставив ярко-красную тумбу с номером 73-09, вместо имени. Смешно, правда?
- Ужас – выдавил из себя Дмитрий и порадовался, что уже доел соус. – Вы, наверное, снова водите, меня за нос?
- Вовсе нет. Просто это будет мой последний эксперимент. – Агрофор Николаевич улыбнулся и стал разливать горячий кофе по стаканам. - Мне жутко интересно, действительно ли, самоубийц не попускают в рай? Хотя, возможно на мне, весит гораздо большей грех….
- Как все пройдет, напишите. – Дмитрий улыбнулся и замолчал.
- Обязательно…
Потом они долго пили кофе. Молча. Погода стояла отменная. Солнце, слегка прикрывали облака. Где-то вдали зычно мычали коровы. Петух в соседнем дворе надрывал глотку, словно фельдфебель на плацу.
 После вышли во двор. Сели за стол в саду, Агрофор затянул свою трубку.
- Зачем нам это? – спросил после долгого молчания Дмитрий.
- Затем – ответил старик – чтобы все это было. Этот сад, соловей зараза, заливающийся по ночам. И звезды, и мы. Чтобы у нас были дети, а у детей их дети. Что бы наша цивилизация не повторила судьбу предыдущих.
- Мы не такие как предыдущие? Чем мы лучше? Возможно, стоит земле, дать шанс на более прогрессивное будущее?
- Это ты хорошо сказал. – Заметил старик – Вот только, все предыдущие цивилизации уничтожали только себя и себе подобных, а мы за одно способны уничтожить и все живое, и саму матушку-землю. Таким образом, наконец, поставив жирную точку в довольно пошлой повести под названием «жизнь».
Сад снова погрузился в легкую полуденную дрему. Дул легкий полуденный ветерок, слегка напрягая ярко-зеленую молодую листву яблонь.
- А, что он проповедовал – спросил Дмитрий и немного замялся. – В смысле, чтобы он проповедовал, если бы существовал на самом деле?
- Ни чего нового… То же, что и всегда. Базовые ценности, они неизменны. Любовь к ближнему и самому себе. Соблюдение заповедей, не взирая на оговорки. – Агрофор Николаевич, достал из кармана рубашки очки, протер их носовым платком и нацепил на нос. – Понимаешь, человек многое в святых писаниях пытается переделать под себя. Если написано «не укради», значит не укради и точка. Нет, тут оказывается можно развести полемику. Сколько конкретно не укради? Взять без спроса, это ведь не украсть…. Не красть у кого? У ближнего? А у государства, вроде и не грех. А Робен Гуд? Украсть у тех, кто наворовал у народа, тоже не грех….
- Ну, вроде, как да – согласился Дмитрий – Вроде как…
- А вот и нет. Украсть это грех. Написано: «Не укради», значит, не укради.
 Не убей. А за родину? За близких. Защищаясь, защищая? Маньяка, там завалить или месть праведную осуществить. О «не прелюбодействуй», я вообще умолчу.
 - Ну, это же утопия. – Дмитрий поднялся с табурета и медленно зашагал по саду вдоль деревянной изгороди. – Все это отдает «Толстовщиной». Я сам ни чего против Толстого не имею, но кто прислушается теперь, когда пропустили мимо ушей однажды.
- Вы считаете, что раннее христианство могло возникнуть на принципах: «Возлюби ближнего своего, если он не дальше метра от тебя» или «Не упоминай имя господа всуе, а всуе это первая и вторая пятница каждого второго месяца от рождества христова» или «Не убий (и перечень конкретных лиц, которых «не убий»)».
- Почему бы нет? – сказал Дмитрий и уселся на место. – К примеру, мусульманство организовывалось именно на таких принципах.
- Это спорно молодой человек, спорно. Но не будем об этом. Нас интересует именно такой вариант развития событий. Концепция обязана быть провокационной.
- «Не получай приплод с неживого» – ответственно заявил Дмитрий. - Деньги не должны рождать деньги. Это главное заблуждение запада. Это своеобразное поклонение «Золотому тельцу». Только труд, способен производить материальные блага. Это не я… До меня еще сказали.
- А материальные блага – поддержал писателя старик – поглощаясь человеком, должны рождать общественно полезный (богоугодный) труд, в свою очередь приносящий трудовой доход (блага). Это простые истинны, будь они донесены в светлые головы людей, а не просто объявлены, могли бы перевернуть мир раз и навсегда. Вы схватываете все на лету. И если нам и не суждено переломить кардинально взгляды большинства, то, по крайней мере, сохраним базовые ценности, до следующих, более мудрых поколений.
- А почему – спросил Дмитрий, глядя в глаза седому старику – вам просто не поменять в вашем институте ведро со шваброй местами и опля…
- Ну во-первых, я уже не работаю на институт, да и интересует их более всего вопросы финансово-политические. А так – ответил Агрофор – я этим и занимаюсь.
- И кто я – спросил Дмитрий - ведро или швабра?
- Ты, процесс перестановки.
Они оба засмеялись. Старик сбегал (он был чрезвычайно шустр для своих лет) в дом и принес свои записи.
- Вот почитай – сказал он. – Здесь краткое изложение жизни, взглядов, убеждений и утверждений. Не спеши, можешь читать, сколько хочешь. Это не закон – просто концепция. Ты мастер, твоя задача переработать и изложить языком понятным и доступным миллионам.
- Хорошо, а зачем мне помощники? - Дмитрий взял пачку аккуратно сложенных листов.
- Все очень просто – Агрофор снял очки и быстро убрал их в карман. – Евангелие не пишет один. Мы должны выпустить эту книгу одновременно, или поэтапно от четырех – пяти авторов. Воспоминания должны быть об одном человеке, об одних событиях, участниками которых непременно были авторы этих книг или их родственники. И что самое главное, эти книги должны нести одинаковый набор базовых ценностей, один набор мыслей и представлений
 Писатель и старик сидели в саду и разговаривали почти до вечера. Кажется, эти двое, понемногу становились если не друзьями, то приятелями. Они словно мыслили на одной волне, мечтали и сострадали ободном. Сейчас они ощущали себя двумя чужеродными предметами в большом заболевшем организме жизни. Чужеродные тела, стремящиеся вызвать реакцию самоочищения и обновления в старом, разлагающемся человеческом сознании.
В этот мир, теперь уже соратников, вернул длинный пронзительный автомобильный гудок. Во дворе дома остановилась красная «Шкода» почти поцеловав BMW Дмитрия в бампер. Из машины деловито вылезла Дорогина и как на светском рауте проследовала в сад.
Выглядела Анна, как всегда потрясающе. Туфли на шпильках (как она умудрилась вести в них машину…), короткое, не по сезону, ярко красное платье и внушительных размеров красная шляпка. Анна сегодня была блондинкой, хотя это было ей не свойственно. В руках она сжимала миленькую пушистую сумочку в виде зверька неизвестной науки породы. Все в ее облике говорило о том, что в жизни Дорогиной появился кто-то очень значимый (по меньшей мере, на ближайшие две недели).
- Кто он? – улыбнувшись до ушей спросил Дима и подойдя вплотную, дружески обнял свою «правую (или левую) руку». – Кто он, я вызову его на дуэль. Мы будем сражаться на шпагах за твое сердце, прекрасная Анна…
- Он переломит тебе шею голыми руками. – Анна, тоже улыбнулась и чмокнула Дмитрия в щеку. - Он Натовский офицер. Спецназ. Они расквартированы недалеко от Талина. Обеспеченный, красивый и перспективный жених. Он обязательно станет генералом. Англичанин из довольно знаменитого на туманном Альбионе рода.
- Два месяца и он тебе наскучит…
- Спорим, что нет? – Анна приняла позу нарочито обиженной невесты. – Ставлю, свою шкоду против твоей рухляди…
- Я бы на твоем месте Дима не спорил – сказал Агрофор – Она бросит его только через полгода.
- Да – еще больше возмутилась Дорогина – Это еще кто такой?
- А вот с ним – заметил Дима - не стоит спорить, тебе.
- Георгий Иванович – представился Агрофор и с нескрываемым удовольствием посмотрел на отпавшую почти до пола челюсть Дмитрия.
- Очень приятно – ответила Дорогониа и тоже чмокнула старика в щеку. – А я стала уже сомневаться, что нам удастся встретиться.
Вы потрясающе выглядите – сказал Агрофор Анне и дружески похлопал по плечу Дмитрия.
- Вы тоже, блин не плохо – выдавил из себя Дима. – Георгий Иванович…
- Ну ладно – сказал старик – мне, пожалуй, пора. Дмитрий введет вас в курс дела.
- А.. У… Куда вы Агро… Георгий Иванович – закричал Дмитрий словно ему вылили кипяток на то самое место.
- Мне действительно пора. – Агрофор Николаевич нацепил на голову шапку и взял в руки свой посох. – Не переживайте, я вернусь, завтра или послезавтра. Ждите здесь. Вам все ровно, заняться сейчас нечем. Записи я все оставил, изучай… те…
- Вы куда? – Растеряно спросила Анна – я думала, мы поговорим, у меня куча идей…
- Обязательно поговорим - сказал старик, выходя за калитку. – Обязательно.
- Милый старичок - сказала Анна провожая медленно уплывающую в даль фигурку человека. – Я его правда другим представляла.
- Я тоже – сказал Дмитрий – я тоже…
- Слушай – вдруг заявила Дорогина – Я голодная. Накорми девушку… Я как шальная мчалась, сюда. Чуть постового не сшибла. Двести баксов и милая улыбка… Козлы…
- Напои, накорми, спать уложи….
- И не мечтай даже… - Дорогина со злостью скинула с себя туфли, так что один пролетев метров десять, повис на кусте крыжовника, и громко рассмеялась.
 - Смешно – саркастично прокомментировал Дима – только есть нечего. Я пожалуй сгоняю в райцентр, может, удастся, чего ни будь раздобыть.
Дорогина приняла позу возмущенного пингвина и язвительно поинтересовалась: «Слушай. А мужики все такие тупые, или только мне везет? Милый ты в деревне. Здесь даже при всем желании нельзя умереть с голоду»
- Я не знаю – ответил Дима. – Наверно при созерцании, венца творения его, каждый уважающий себя мужчина становиться немного не в себе.
- Ладно. Прощен подхалим… В деревне нельзя умереть с голоду, особенно когда на всем протяжении трассы располагаются милые и дорогие сердцу каждой женщины – супермаркеты. – С этими словами Анна открыла багажник и достала оттуда два больших пакета с провиантом. Потом, изловчившись захлопнуть багажник при помощи пятой точки, вручила пакеты Дмитрию. - Неси в дом. Потом затопи печь и натопи баню. Я жутко устала и мне просто необходимо релаксация. Еще картошки почисти, а я так и быть, чего ни будь, соображу.
- Боже храни твоего будущего мужа.
- Чего ты сказал?
- Кто сказал? Это ветер принес. – Дима улыбнулся и зашел в избу.
Затопив в очередной раз печку (это уже начинало входить в привычку), и почистив картошку, Дмитрий удалился в сад, где стаял маленький бревенчатый домик, именуемый в простонародье «русская баня». Кухню Дмитрий оставил, в полное распоряжение Дорогиной не опасаясь за ее жизнь (в смысле кухни). Анна очень не любила готовить, однако делала это филигранно. Сказывалось правильное воспитание, да к тому же талант у человека проявляется в разных категориях и видах деятельности. Даже иногда помимо воли самого человека.
Пока Анна колдовала на кухне, Дмитрий возился (если выражаться культурно) с печкой. Одно время, он хотел поставить в бане электронагреватели, специальные финские, но согласитесь какая русская баня, без печи. Сорок минут ушло только на, закачку воды в резервуары и растопку. И чтобы скоротать как-то время Дима достал из-за пазухи один из оставленных «Георгием Ивановичем» листков и принялся читать.
Мы пили на кухне чай. Это была моя Воронежская кухня в моей Воронежской квартире. Одинокая и пустая квартира. Жена бросила меня, после, того как я отправился в колонию. Действительно кому бы это понравилось. Дети тоже не навещали. В комнатах было холодно и тихо. Обои старые, ободранные. «Друзья» обещали заботиться о квартире, но наверное теперь было не до нее.
Мы оказались в Воронеже проездом или проходом. Мы пили чай на кухне. Из старых железных кружек. Из ржавых старых кружек. Пили горький, чай. Свет и газ в квартире был, хотя странно, что был….
- О чем ты думаешь друг? – Спросил его я.
- О тебе – ответил он.
- Почему обо мне? – спросил я.
- Ты ходишь со мной – ответил он. - Но у тебя могла бы быть другая жизнь. Нормальная жизнь. Тебя любили бы родные и уважали соседи. А ты ходишь со мной.
- Я выбрал свой путь.
- А если ты ошибаешься? – спросил он. – Если ты ходишь напрасно?
- Я хожу за тобой – повторил я.
Мы пили чай, горький чай. Он стал рассказывать мне одну историю, так словно перед ним была целая дюжина слушателей. Он рассказал мне историю, которую я не слышал ранее.
«На небольшом островке жил человек. Островок был не то, чтобы небольшой, так средних размеров. Ведь все относительно, на земле. Для мухи остров был просто гигантским, а для слона – развернуться негде. В любом случае для человека он был в самый раз. - Звали этого человека... Это не важно, что бы звать кого-то, нужно, что бы кто-то звал. Но человек на острове был один. Всегда один. У него был большой дом, и огромный сад. В саду произрастало великое множество овощей и фруктов. На лугу возле дома мирно паслись коровы и овцы. За лугом текла река, двумя километрами вверх по течению она начинаясь величественным водопадом. И думал человек, что это рай. И полагал, что он любимиц богов.
Но временами, человек грустил и даже плакал. Ему просто было одиноко. Не с кем поделиться красотой и теплотой в сердце. А делиться хотелось, ибо был он все-таки - человек. И чем дольше жил человек на острове, тем печальней становилось его сердце, тем мрачней, становились его думы. И пришел момент, когда весь остров опостылел ему страшно. Не радовали чудные пастбища и вкуснейшие фрукты. Не вдохновлял более величественный водопад.
 Он стал ненавидеть каждый камушек, каждую травинку и каждое живое существо на острове. Он стал крушить и ломать все, что попадало ему под руку. Человек стал охотиться на животных и утешался, съедая их плоть и раскидывая повсюду кости.
Очень скоро остров стал, мрачен и уныл. Зеленые деревья превратились в ядовитый плющ, обвивая собой все, что можно и нельзя. Вся земля была усыпана костьми и черепами животных, а вместо воды в реке текла странная грязная жижа. Вместо коров и овец, по лесу бродили дикие хищники, и в невозможности отыскать добычу пожирали друг друга.
По острову без отдыха носилось странное заросшее существо с клыками вместо зубов и когтями вместо пальцев. И вот забравшись на самый верх скалы, откуда падал некогда величественный водопад, посмотрело оно, в последнее оставшееся на острове чистое озеро и ужаснулось. И подумал «человек», что он в аду. И решил, что боги его не любят».
- Хорошая притча – сказал я – и в чем мораль ее? Наверное, в том, что человек своими руками и поступками готовит себе путь в иной мир?
- Ты торопишься друг – ответил он – Ведь ни ада, ни рая нет, а если и есть, то это абсолютно не важно. Жизнь сама по сути своей, по основе есть рай. Жизнь это дар божий человеку, а не наказание. В ад мы превращаем его сами. Мы порождаем зло, и зло множиться, мы убиваем любовь и жизнь превращается в обузу. Мы выносим себе приговор и раз за разом выгоняем себя из райского сада. Выгоняем себя и своих близких. Людям проще думать, что бог выгнал их из рая, но любовь не может быть злой, любовь не способна наказывать даже от любви. Бог не наказывает, бог прощает. Человек наказывает… Сам.
- Но мораль не в этом - продолжил он. - Человек не должен быть одиноким. Одиночество самый короткий путь в ад. Так, что друг мой, самый страшный грех земной жизни – это пустота в сердце, ибо приводит человека в ад, быстрее, чем войны, катаклизмы, золото и зависть.
- Прости друг – сказал я. – Но разве все смертные грехи не страшней одиночества? Я не в силах понять…
- Все зло, творимое человеком на земле – говорил он – только следствие одиночества его души. Если в сердце нет истиной любви и тепла, то человек перестает быть подобен богу. Он становиться тенью себя, превращаясь в зверя.
- Но люди иногда из любви совершают поступки страшные и неоправданные – сказал я и грустно посмотрел в окно.
- Из любви нельзя совершить подлость – ответил он. – Если в сердце человека живет кто-то другой, пусть даже золотая рыбка в стеклянном аквариуме, он не способен совершить подлость.
- А любовь к себе?
- Это самообман, призванный оправдать, человеческую слабость. Любить себя нельзя это аксиома и пожалуйста прими ее как таковую. Разве может звезда любить свой свет, если сама есть свет? Разве способен дождь любить воду, когда сам есть вода? И человек сотворенный по образу и подобию его, есть не что иное, как он сам. Любовь не умеет любить себя. Она любит других, и с готовностью принимает чужую любовь.



ГЛАВА IV

Баня была готова, оставалась только самая малость, сходить за палисадник и выломать хороший дубовый веничек. С этой задачей Дмитрий справился за пол часа. Связав его и закинув в предбанник, он побежал в дом. У Анны все уже было готово, но что все Дмитрий так и не узнал, поскольку стол был аккуратно накрыт ярко-зеленой скатертью. У Димы был небольшой «пунктик», он просто обожал все зеленое. Все стены в Питерской квартире были обклеены зелеными обоями, тарелки, кружки и даже ложки покупались исключительно зеленого цвета. Скатерти и постельное белье, нижнее белье и рубашки, футболки и даже выходной костюм, все отдавало зеленью. Дмитрий во всем отдавал предпочтения зеленому цвету, за редким исключением – синему или голубому.
- В начале баня, потом ужин - заявила Дорогина и направилась к двери. – И что вы стоите, как вкопанный, за мной. Ты же не думаешь, что я сама буду себя парить.
- О времена, о нравы - выкрикнул Дима – Слушаюсь мисс.
В бане было жарко, но не дымно. Дмитрий был хорошо знаком с парным делом, поскольку четыре месяца проработал в третьей городской бане банщиком на половину ставки. Платили хорошо, и возможность с девчатами познакомиться неплохая. Поэтому, когда Анна скинула с себя одежду, Диму не хватил удар. Но эффект был все таки сногсшибательный.
- Ты что-то хочешь мне сказать – спросила Дорогина, наполняя кипятком маленький ковшик.
- Я лучше промолчу – Дмитрий взял веник и принялся его распаривать.
- Почему?
- У тебя кипяток в руках. И к тому же я не знаю, как ты отреагируешь на комплименты. Вдруг начнешь домогаться, приставать. Что мне тогда делать? У меня слабое сердце, могу и того…
- Анна улеглась на деревянный полок, и Дима принялся со знанием дела, обрабатывать «клиентку» веничком.
- Сейчас – вскрикнула Анна – только в твоих снах милый…
На долго Дмитрия не хватило. Распаренное обнаженное тело (надо заметить очень не дурное тело) будило в Дмитрии самые глубокие и не самые красивые желания. И банщику дабы справится с захлестнувшими его эмоциями, пришлось выйти в предбанник и освежиться заранее приготовленным холодным хлебным квасом. В другой ситуации, Дима мог решить, что его домогаются, самым грязным образом и даже успел бы этому обрадоваться (и конечно воспользоваться), но в данной ситуации…. Дорогина была довольно эксцентричным человеком, но при этом прямым и настоящим. Если бы она захотела, что-то иметь со своим другом, она бы сказала это прямо ему в глаза. Ее прямота иногда могла становиться просто пугающей…
- Дима – закричала нетерпеливая Дорогина - Ты надолго там застрял. Иди, занимай позицию, моя очередь над тобой измываться.
- Хорошо - сказал Дмитрий – Иду. Только накинь полотенце, а то я боюсь в доске дырку пробить.
- Не льсти себе, красавчик…. - Анна улыбнулась и крепко взяла в руки инструмент (веник, а кто, о чем-то другом подумал - тот пошляк).
Через пол часа Дмитрий и Анна громко хохоча, вывалились на улицу, отпуская, в адрес друг друга милые колкости. В общем, это был их обычный стиль общения.
 Когда Анна открыла, наконец, скатерть, то Дима сразу захотел жениться, все ровно на ком, лишь бы так его встречали каждый день. Стол был сервирован по высшему разряду. Блинчики с красной икрой и маслом, винегрет с селедкой, нарезка ветчины с голландским сыром, корнишоны в банке и запеченная в лимонном соусе белуга.
- Если дальше так пойдет – усаживаясь за стол, прокомментировал Дмитрий - то, пожалуй, я напишу книгу о вкусной и здоровой пище.
- Я бы сказала – добавила Дорогина – о вкусной и совершенно нездоровой пище. Но за последние два дня я потеряла столько калорий, что вполне могу позволить себе маленький презент.
Легким движением руки Дима вскрыл бутылочку красного молодого «Масона» и наполнил синие хрустальные бокалы.
- За встречу…
- За вечер…
Они ели и понемногу осушали бокалы. Играла музыка, что-то из высокоинтеллектуального (кто-то с фабрики звезд). За окном спускался легкий сумрак, исключительно благодаря грозовым тучам. И снова где-то вдали зычно ревели коровы.
- Теперь можно о делах – сказала, Дорогина уминая за обе щеки калорийный блинчик. – Есть срочная работа? Георгий Иванович, сказал, что ты должен мне что-то рассказать… Ввести в курс дела.
Дмитрий захотел пошутить (что-то насчет ввести), но не стал. Зачем портить прекрасный вечер.
- Хорошо, введу в курс дела, только давай поужинаем вначале, а то боюсь, что ты подавишься. А делать тебе искусственное дыхание я не решусь.
- Это правильно – Дорогина засмеялась – у меня вилка в руках...
 В отличие от Дмитрия Дорогина восприняла идею просто на ура. Она была легкомысленна, впрочем, как и большинство, представительниц прекрасного пола. Вечер прошел в бурном обсуждении предстоящей работы и спорах о деталях. Какое-то время читали записи новоявленного Григория Ивановича, но они очень плохо усваивались на распаренную, слегка пьяную голову. В своем рассказе Дмитрий упустил только момент, его знакомства с Агрофором, решив, что можно обеспечить себе стопроцентное алиби, оставив Агрофора Николаевича Георгием Ивановичем.
Как истинный кавалер Дмитрий уступил Анне кровать в спальне, сам улегся на диван в зале и включил телевизор. Было, окало полуночи, по ящику шел эротико-приключенческий фильм, отдельными моментами смахивающий на порно - интеллектуальный, но Дмитрий почему-то предпочел переключиться на новости.
 Симпатичная девчонка в стильном пиджачке, рассказывала со всей присущей, только дикторам первого канала, серьезностью о проходящем в Краснодаре удивительном судебном процессе. Некий Лаврентий Илларионович Бряхин житель города Кропоткин и по совместительству журналист, подал в суд на все религиозные конфессии разом. Он требовал закрыть храмы в городе, прекратить публичные проповеди в СМИ, так как все это оскорбляло его глубокие атеистические чувства.
На самом деле, гражданин Бряхин, в частных беседах с представителями СМИ говорил, что является человеком верующим, но последние судебные решения по искам религиозных организаций, согласно которым были закрыты или оштрафованы несколько печатных изданий, вызвали у Лаврентия Илларионовича чувство глубокого гражданского протеста.
В своем иске Бряхин утверждает, что атеизм, есть не что иное, как учение – основанное на отрицании божественности явлений и сугубо физико-математическом подходе к законам вселенной. Вследствие чего, утверждение что бог есть, а так же изображение, упоминание, или проповедование данных концепций наносит ему и тысячам атеистов во всем мире глубокую психологическую травму. К тому же, повсеместное искажение истории и отрицание здравого смысла, вредят образовательным, научным и медицинским программам развития региона и страны.
Суды двух инстанций уже отказали Бряхину в удовлетворении исков, но однако он не собирается останавливаться и готовит иски в Конституционный суд РФ и Страсбургский суд по правам человека.
На вопрос корреспондента первого канала, о мотивах побудивших его пойти на такой радикальный поступок, гражданин Бряхин ответил: «Мне противно, что кто-то, прикрываясь вопросами веры, решает свои политические или экономические проблемы. Мне неприятно религиозное нетерпение людей друг к другу. Мы живем в светском государстве, которое гарантирует конституцией права на свободу совести, мысли, убеждений и вероисповедания. Если для тог, что бы донести эту мысль в головы людей, необходимо снова закрыть несколько храмов и мечетей, то я готов добиваться этого.
Почему-то считается, что у нас экстремисты исключительно мусульмане. Но это не так. Среди православных христиан, в последние годы экстремистские течения не только укоренились и дали всходы, но уже дают богатый урожай. Мы стоим на пороге неконтролируемой, религиозной войны. Пока она идет в скрытой фазе, и объектом нападения являются светские устои и завоевания государства, но придет время и взгляд этих экстремистов обратиться друг против друга. И как национальный вопрос стал решающим в развале СССР, так религиозный станет началом конца Российской Федерации. Я буду идти до конца. Православный батюшка уже предал меня анафеме, а местный имам призвал, объявить мне джихад. В обще равнодушных нет, пожалуй, только буддисты не протестуют, впрочем, как всегда».
- Бред, какой – почему-то в слух произнес Дима. – Нужно выспаться, просто выспаться, в конечном итоге, может все рассосется.
Но сон не приходил. Голова снова становилось светлой и чистой. Дима достал еще несколько исписанных черной шариковой ручкой листов, принялся читать, и осознал, что само не рассосаться…
Мы много путешествовали. В основном пешком, денег было всегда очень мало. Чтобы прокормиться нам приходилось много работать. Мы брались за любую работу. Мыли машины на заправках, посуду в барах по ночам. Стригли газоны и нанимались в пастухи в деревнях. Было странно смотреть, как этот человек вычищает навоз с хлевов или пропалывает картошку для стариков просто за обед. Я видел в нем нечто большее, чем просто человека. И все с кем он перекидывался хоть парой слов, ощущали его значимость, значительность. После нескольких минут, слушатели хотели не просто накормить и напоить его даром, но и отдать зачастую последние деньги. Конечно, не все хотели и верили, а только те, кто умел слушать и слышать.
Мы никогда ни чего не брали просто так, каждая копейка была заработана потом и кровью. Он говорил: «Только труд делает человека подобным богу. Любите трудиться, любите отдаваться всецело делу. Никогда не беритесь за то, к чему не лежит душа ваша, а взявшись не бросайте. Вы только задумайтесь, что бы было, если бы творец бросил начатое дело на пол пути. Никогда не берите за работу более того, что заработали. Но всегда требуйте то, что ваше по праву».
- Скажи друг – спросил его я однажды – зачем ты тратишь столько времени, в поте добывая хлеб? Ты мог бы брать пожертвования от людей. У тебя освободилось бы куча времени на проповедь. Ты, возможно, зажег бы свет в сердцах тысяч, а не единиц.
- Как можно говорить людям правду и брать за нее деньги? – спросил мой друг, и мине показалось, что он обиделся. – Запомни, там, где за истину начинают брать золото, в любом виде, под любым предлогом, там продают ложь. Служение правде, любви, богу может быть только бескорыстным, все остальное есть коммерция в чистом виде.
 А трудится, я люблю. Как можно разговаривать с людьми и просить их делать то, чего не делаешь сам?
 Мы много путешествовали. В основном пешком. Денег было всегда мало, но нас это почти не беспокоило. Иногда мы оставались на одном месте день-два, иногда могли прожить в одном селе или городе полгода. Бывало, что с нами шли другие люди, иногда их число доходило до трех десятков. Но чаще всего, мы были одни.
Однажды в мае мы пришли в деревню Лукошкоино, было это где-то в Белоруссии. В нашем положении бомжей была своя прелесть, мы могли почти беспрепятственно пересекать границы бывших братских республик. Когда ты бомж, все ровно, в какой стране ты бомж. Тебя некуда депортировать, потом что, номинально ты не откуда не приехал.
Так вот появились мы с моим другом в деревеньке Лукошкино. Она, по сути, ни чем не отличалась от других таких же, неумытых, неопрятных. Особого внимания на нас не обратили, мало ли всяких шатается по улицам, но в дом ни кто не пускал. Времена такие, и люди стали подстать временам. Один старик посоветовал зайти в дом на окраине - Там знахарка живет, Ольга, она пустит переночевать.
Правда, старик сказал нам осторожнее с ней быть. Водиться она с нечестью разной, и порчу наложит раз плюнуть. Правда сейчас хворает сильно, но принять не откажет.
На самом краю деревни возле дубовой рощи стоял дом. Старый покосившейся хлев в деревне, выглядел приглядней чем это, с позволения сказать - жилище. Изба была очень старой, сложенной из неотесанных бревен, залитых смолой. Сад был крайне запущен, обнесен догнивающим кольчатым забором и кроме травы по пояс и дюжины деревьев, более в нем ни чего не росло. Мой друг, хотел, было постучать в оконное стекло посохом, но вместо стекла оно было затянуто полиэтиленовой пленкой. Мы покричали немного, но ни кто не отзывался. Дверь была открыта, и мы вошли.
Изнутри изба выглядела еще хуже, чем снаружи. Половицы скрипели жутко, и на вид были не мыты от сотворения мира. Всюду на стенках висели веники из разных трав и сушеных веток. На многочисленных полках стояли банки, склянки, миски и кружки с порошками, плесенью и семенами. Это была только прихожая. Войдя в комнату, мы чуть не рухнули от спертого до предела воздуха. Аромат был не из приятных, словно кто-то умер, потом напился до состояния пограничного с жизнью, потом снова умер.
 За большим деревянным столом, полулежала женщина, лет… Определить сколько ей лет было делом крайне затруднительным. Вся заросшая, немытая, в каких-то лохмотьях. Она была пьяна в стельку или в лоскуток, это кому как удобнее. На столе стояла полутора литровая бутыль с молочного цвета жидкостью, от которой жутко несло керосином. Рядом на стуле сидела доходная трехцветная кошка.
Мой друг согнал животное со стула и уселся напротив женщины. Она казалось, не ощущал нашего присутствия, и я стал переживать, жива ли она вообще.
- Здравствуйте Ольга – тихо, словно нашептывая колыбельную сказал он.
- Здравствуйте – не подымая головы, заплетающимся языком ответила женщина.
- Все пьете? – спросил он.
- Мыддд… - вырвалось из ее груди странное бурчанье вперемешку с кашлем.
- Не пей больше – таким же тихим, но властным тоном произнес мой друг.
Женщина вдруг подняла голову и посмотрела в его глаза. – Не буду – прошептала она и начала плакать. Потом ее вырвало, потом снова и снова. Мы помогли Ольге прейти в себя. Я истопил баню, которая тоже надо признаться была не в лучшем состоянии. Потом мой друг искупал ее и больную уложил спать. Как оказалось, Ольге не было и тридцати. Она была красивой, если бы не ее нечеловеческое состояние.
Весь вечер хозяйка спала, а мы убирались в доме, как могли. На последние деньги сбегали в деревенский ларек и купили хлеба, колбасы и кофе.
Когда Ольга проснулась она, просто не узнала свой дом. Она плакала, словно малое дитя. Он положил ее голову к себе на грудь и долго гладил, словно заботливый родитель, хотя был немногим ее старше.
Ольга действительно была знахаркой. Это умение ей передала бабушка. Ольга рано осталась без матери, которую насмерть сбила машина. Бабушка взяла внучку к себе. Жили очень бедно, но знахарское ремесло (Драздрадседьнары Комунаровны, бабушки Ольги) помогало прокормиться.
Ольга подрастала и училась не только в школе, но и дома. Она узнавала все о целебных свойствах растений. Помогала смешивать порошки и травы. Делала мази. С ней мало кто знался из сверстников, одни считали чокнутой, другие странной, третий вообще называли ведьмой. А бабушка советовала не обижаться, потому что ведьма, это от слова ведать, знать. Бабушка говорила, что главное в жизни это помогать людям, даже если они этого и не оценят.
Так в жизни Ольги пролетели двадцать четыре года жизни в учении и мучении. Люди приходили с болячками и проблемами, падали в ноги просили Христом богом. А когда отпускало, забывали, про старую ведьму и шептались по углам, что дар ее не иначе как от дьявола.
Не приведи господь, какая ни будь неприятность приключалась в деревне, корова сдохнет или лиса курицу стащит, все на проделки полоумных знахарок валили. Приезжали к бабке Ольгиной и посолидней люди, на иномарках, с маячками и сопровождением. Но не всем она помогала. Некоторым говорила просто: «извини милок, но я здесь бессильна». А внучке на ухо шептала: «черную души и черные мысли лечить не берись. Если на руках его кровь, ты не сможешь ему помочь, только себя запачкаешь и умение свои потеряешь».
Но ни кто не вечен в мире этом, и вскоре Ольгина бабушка оставила этот мир навсегда. И с тех самых пор все в жизни Ольги пошло на перекос. Она старалась, лечила, помогала, но все ровно была призираема и гонима. К ней не приходили без дела, и никуда не звали просто так. Когда встречали на лесной просеке, перебегали на другую сторону и усердно крестились. Она была одинока, очень одинока.
Так еще четыре года пролетели, и однажды Ольга не выдержала. К ней приезжала лечиться от бесплодия молодая пара: он – большой чиновник в области, она – актриса театра. Несколько раз приезжали, Ольга травки давала, настойки, и все удачно закончилось. Актриса родила, а новоиспеченный отец на радостях подарил Ольге в дом телевизор, музыкальный центр, телефон и крупную сумму разноцветных банкнот. Ольге то оно не к чему было, и она все в интернат для трудных детей в райцентре отдала. Но благодарность была странная. Четверо подростков (от 15 до 17 лет) сбежав, отправились к «богатенькой» дуре, что бы «раскулачить», им катастрофически не хватало на выпивку и игровые автоматы. Ночью ворвались в дом, избили Ольгу, надругались и не найдя никаких ценностей пырнули кухонным ножом.
Она кричала, плакала, звала на помощь, но ни кто из односельчан так и не пришел. Между жизнью и смертью Ольга пробыла четыре дня. Она сама врачевала свои раны и готовила себе лекарства. Потом все же поправилась и запила. А соседи даже обрадовались такому ее состоянию, и в качестве оплаты приносили все чаще самогон, желая ведьме скорее отправиться на тот свет.
Мы долго гостили у Ольги. Помогали по хозяйству, в лес по грибы-ягоды ходили. Что-то продавали, нанимались на работы подсобные. В общем, жили. Ольга более и капли спиртного в рот не брала. Она казалось, пьянела исключительно от общения с моим другом. Одеваться стала лучше, даже косметику какую-то подкупила. Глаза ее почти зеленые как у кошки, стали блестеть странным, ярким светом.
Осенью и кошка ее Муська окотилась. Четверых котят разноцветных принесла. По этому поводу мы целый праздник закатили, с печеночными пирогами и собранным с весны березовым соком.
И жизнь стала понемногу к на ладу идти. Коровку Ольге раздобыли, да поросяток двух. Избу покрасили, крышу залатали, печь старую переложили.
Все было словно сказка. Но сказки заканчиваются…. И с первым выпавшим снегом мы собрались в дорогу. Ольга зарыдала, забилась в истерике. С нами собралась. Но он остановил ее, усадил за стол, и нежно поглаживая ее длинные светлые волосы, сказал: «Твое место здесь. Мое в дороге. У тебя свой крест, у меня тоже. Мне жаль, что твой тяжелей. Я бы помог тебе, но это личное, у каждого. Ты приносишь людям пользу. Творишь добро, просто ради добра. И не важно, заслуживают они или нет, важно, что ты заслуживаешь. Приняв на себя дар лечить, ты уже не вправе им распорядиться, ты должна лечить. И бабка твоя была не права. Целить необходимо всех, кто просит и ищет. Как бог, который нужен всем. Не бывает черных душ, бывают только темные мысли и грязные поступки. Но душа светла всегда. Душа самый страшный судья человеку».
- Ты вернешься ко мне? – Ольга перестала плакать и тихо поцеловала его в колючую щеку.
- Нет – ответил он – Но мы с тобой встретимся. Непременно встретимся, что бы уже никогда не расставаться
Мы много путешествовали. В основном пешком. Денег было мало, но в них ли счастье, ели в пути ты встречаешь настоящих людей? Если видишь настоящую жизнь и дышишь полной грудью…

Дима открыл глаза. Он заснул. Уже было утро, и часы только что пробили семь раз. Поднявшись с дивана и потушив, наконец, свет в зале Дмитрий прошел на кухню, порылся в остатках ужина и отколупал от рыбьего хвоста зажаренную кожицу. Потом залез в холодильник и вытащил салатницу. Посмотрел, передумал и положил на место. Анна еще спала. В доме было тихо, спокойно.
Выйдя на улицу, Дмитрий Сергеевич сладко зевнул, и легкая утренняя прохлада обволокла его обнаженный торс. Запах утренней деревни. Ни что на свете, не сможет сравниться с этим ароматом, повторить его. В нем переплетены тончайшие нити полевых цветов, бархатистая нега соснового бора, легкий бриз прошлогоднего сена и Шанель №5 среди деревенских ароматов, устойчивый запах свежих коровьих лепешек. И еще, пожалуй, тысячи различных ароматов и звуков, которые хочется уложить в себе, славно глубокое чувство земной любви.
Снова орали петухи. «Боже как хорошо» - подумал Дима и побежал в баню. Раздевшись догола, он вылил на себя ведро почти ледяной воды и с нелитературными выражениями выскочил на улицу. – Наверное, это и есть счастье – почти в слух подумал писатель.
Когда он вернулся в избу, Анна уже накрыла на стол. Горячий омлет с ветчиной и крепкий чай предали бодрости и зарядили энергией на день вперед. После завтрака Дмитрий и Анна сели за письменный стол и стали разбирать записи. Прежде всего, пришлось их отсортировать и разделить на три группы. В первой автор писал о своих ощущениях и эмоциях, об устройстве мира нынешнего и такового каким он должен быть. Во второй, самой большой группе находились листки с описаниями странствий, проповедей, легенд и притч. А в третьей, самой немногочисленной были собраны листки со странными символами, именами, датами, цифрами и картами совершенно неузнаваемой местности. Понять, что-либо из записей в третьей группе было совершенно невозможно, без комментариев самого Агрофора (простите, Георгия Ивановича).
В общем, третью группу отложили в сторону, впрочем, как и первую, к которой предстояло подступаться, имея за плечами какую-то фактологическую базу. Стали читать жизнеописание, притом в слух, дабы не расходиться в ощущениях. Читали долго и упорно, почти до самого вечера, даже не обращая внимания на голод и отлучаясь только для оправления естественных нужд.
Истории, написанные Агровором Николаевичем, всецело захватили и мысли и сердца молодых людей. Написано было красиво, понятно, хотя явно в спешке, словно по горячим следам. Некоторые листки бумаги были выдраны из тетрадок и журналов, а кое-где записи делались прямо на старых газетах. Это было довольно забавно, придавало записям своеобразный колорит, вроде как, достоверность.
Особенно внимание Димы привлекла одна свернутая в несколько раз плотная бумажка. В развороте ей оказалась бледная желтая афиша, на которой большими красными буквами было написано имя одного, молодого, но очень известного исполнителя. На афише стояла дата – 9 июня 2000 года, и время – 18:30. Вся оборотная сторона была исписана простым карандашом, а после кем-то старательно обведена шариковой ручкой. И если ручка принадлежала однозначно руке Агрофора Николаевича, из-за пометок сделанных на полях, то первоначальная надпись карандашом, была явно сделана другой рукой.
Он странный такой, подошел ко мне в парке, в костюме, при галстуке, в черных лакированных туфлях.
- По городу ходят слухи, что ты человек почти святой – молвил он, и в голосе было столько надменности и самовлюбленной фальши, что мне очень стало его жалко. - И еще говорят, что ты видишь будущее, и можешь читать судьбы людей, словно открытую книгу.
- Это все людские языки, господин, они все время, что-то прибавляют, где-то преувеличивают, ни там где надо вычитают – ответил ему я, и продолжил созерцать вечернее июньское солнце.
- Хорошо, ОК, я понял – с этими словами он открыл бумажник и вытащил оттуда несколько зеленых банкнот номиналом… (именно номиналом, а не достоинством, ибо не может быть достоинства у куска бумаги, даже если за ним стоит и золото и технологии и вся мощь государства. Достоинство, это характеристика присущая исключительно живому человеку. Это некий моральный закон, не имеющий эквивалента в денежной форме). Номиналом в сто единиц и протянул их мне. – Вот держи. Мне просто нужно от тебя кое-что. Мне нужно, что бы ты предсказал мне судьбу, при том сделал это так, что бы все поняли, что я будущая мега звезда. Понимаешь? Ну, это модно, что ли сей час.
- Ты, наверное, болен, парень – сказал ему я, не отрывая глаз от небосвода – тогда тебе не ко мне, тебе стоит обратиться в больницу. Звезды, это небесные светила, которые пылают миллионы лет далеко, далеко от земли. Ты не похож на звезду…
- Мужик, ты что дурак? - спросил он меня. – Или ты просто придуриваешься. Я звезда шоу бизнеса, ты, что меня не знаешь?
- А я должен тебя знать? – спросил я его. – Я простой бомж, у меня нет телевизора, я не слушаю радио, откуда мне знать тебя парень.
- Да моими афишами расклеен весь город, я даю по семь концертов в неделю. У меня поклонников больше, чем этих паршивых звезд на этом паршивом небе. – Он кричал и брызгал слюной, и если бы кто-то был сейчас с нами рядом, то обязательно утопил бы эту мега звезду в буре оваций. Даже Станиславский будь он жив сейчас, кричал бы: «Верю! Верю!»
- Извини, я читаю только те афиши, которые использую в качестве скатерти или если заворачиваю в них какую-нибудь еду. Ты, что и вправду звезда? – спросил его я и как бы оценивая, провел взглядом от его лакированных туфель до напомаженной белобрысой головы.
- Да – чуть замявшись и успокоившись, сказал он – звезда.
- Хорошо – сказал я – можешь сказать журналистам или кому там, что я прочитал твое будущее. Я вижу тебя на музыкальном Олимпе, перед тобой приклоняются все музыкальные боги. Ты выпускаешь свой сотый золотой диск, который расходится невиданными тиражами по всему миру. Тебя напевают в Англии и Франции, США и Мексике. Твои песни настукивают на барабанах в Мали, Самали, даже на острове Пасхи. У твоих ног лежит мир, даже больше – вся вселенная.
Парень расцвел, словно майский первоцвет. Его улыбка просто разрывала лицо на две половины. Он искренне верил моим словам, и мне почему-то не захотелось его разубеждать. Ведь я сказал ему чистую правду. Он действительно завоюет музыкальный Олимп. Но свалиться с него с таким грохотом, что даже бездушные скалы заплачут от жалости. Бедный мальчик, считает себя звездой и искренне верит словам своих гримеров, продюсеров и тринадцатилетних поклонниц. Они его искренне любят, как умеют… Но любовь их дешевая, слона купленный за две сотни деревянных за час ласок и утех, на углу старой пропахшей потом и перегаром подворотни.
Час пролетает обычно довольно быстро, и за каждый новый приходиться платить снова и снова. Но со временем от такой любви устаешь, понимая, что это лишь карикатура на чувства и на настоящую жизнь. Хорошо если у человека хватит мудрости понять, и принять настоящий мир без фонограмм, лживых газетных статей, романов написанных чужой рукой и прочего искусственного снега.
В парке играл оркестр. В маленьком зеленом театре, спрятанном в березовой роще, словно голоса ангелов рождался чудесный перелив звуков. Там были скрипки и альты, тромбоны и туба. Там был Дирижер – Иван Петрович, пожилой мужчина с проплешиной в седых белых локонах спускающихся до самых плеч. Там была Людмила Николаевна – скрипачка, совсем молодая девушка с яркими бирюзовыми глазами (возможно линзами, но какая разница). Костя! Ему уже было тридцать девять, а он все был Костя. Не женат, без детей. Но он любил! Искренне любил свое дело и свою музыку. Он держал в руках огромную тубу и терпеливо ждал своей маленькой, но такой важной партии. Их было четырнадцать человек и каждого из них, местные бомжи и потертого вида интеллигенты знали не только в лицо, но и по имени отчеству. В футляр от контрабаса кидали купюры и состоятельные господа, чинно прогуливающиеся по алеем парка, и даже бомжи и пьяницы. И это было признание, и это были звезды. Звезды готовые гореть ради того, чтобы гореть. Дотла! Отдавая себя всего, до последнего вздоха, до последней крупицы души.
И поверьте мне, не кто из них не готов был в тот момент променять свой маленький зеленый театр, на большую сцену, пусть даже в кремле под взглядами сотен телекамер и тысяч восторженных зрителей. У каждого в жизни, наверное, свой путь, кто-то должен быть богатым клоуном, кто-то нищим, но настоящим скрипачом.



ГЛАВА V

За записями Дмитрий и Анна просидели до глубокой ночи. И около трех, захотели, было спать, каждый по своим кроватям, но в окно кто-то требовательно заколотил. Быстро открыв входную дверь и включив уличный фонарь (хотя, наверное, смысла в этом было немного) молодой писатель увидел Агрофора Николаевича тащившего на своих плечах Берницкого.
- Какого черта – выругался Дмитрий – что случилось?
- Во-первых, перестаньте чертыхаться – старик был чересчур раздраженным и выглядел устало – и снимите с меня, наконец, этого алкоголика, я нес его на себе от трассы, а это почти три километра…
Константина быстро раздели и уложили в постель. Вид у него был ужасный. У «подратой» кошки в подворотне морда благородней, чем у пьяного Берницкого. Все лицо было в шрамах и синяках, на одежде следы от армейских сапог.
- Что случилось – вспылила Анна – объясните, наконец?
Агрофор тяжело рухнул за обеденный стол, снял свою кепку и положил ее на стол.
- Я рассчитывал, на что-то подобное, но не подозревал, что это начнется так скоро.
- Что начнется?
- Противодействие…. Принесите, что ни будь, поесть, что ли…. – вместо корзинки в руках у Агрофора в этот раз была сумка. Достав из нее листки бумаги и электронную записную книжку, старик с видом мудрого дятла стал что-то царапать специальным карандашом на табло. – Я отыскал это тело на железнодорожном вокзале в Пскове. Он был в отделении милиции. Ругался непотребными словами. Мне сказали, что в таком состоянии его сняли с поезда. Он уже там буянил и лез в драку, хотел выпрыгнуть на полном ходу, но проводники его удержали. Мне пришлось прибегнуть к очень весомым аргументам - старик при этих слова, стал интенсивно потирать указательным и большим пальцем правой руки. – Уже в психушку хотели запихнуть. Дармоеды.
- Какое противостояние? – Дмитрий очень хотел спать, и сознание отказывалось воспринимать реальность адекватно.
- Ты уже посветил Анну в наше небольшое дело? – спросил старик и дождался кивка сонной головы писателя – понимаете, не все в этом мире разделяют мои мысли и стремления. Есть люди, для которых я словно гвоздь в заднице.
- Твои бывшие коллеги – спросил Дима, понемногу просыпаясь.
- Безусловно. Я не знаю, какими методами они вывели из строя Берницкого и почему начали именно с него, но это явно будет не последняя провокация.
- Чего нам ожидать? – без видимого волнения, как бы невзначай проронила Дорогина. – Георгий Иванович, Дима рассказал мне, что в свое время вы работали в очень серьезной правительственной организации. И как я понимаю, если наша затея будет им неугодна, нас могут просто ликвидировать.
- Девушка – своим фирменным тихим басом ответил Агрофор Николаевич – вы начитались детективных романов. И пожалуйста, ну приготовьте мне чего ни будь поесть, я голодный как собака.
- Если все так, как вы рассказываете, то Анна права – вмешался Дмитрий.
- Они не пойдут на открытую конфронтацию, тем более со мной. Это закон фирмы и он не зыблем. Тем боле они профессионалы, и никогда не станут опускаться до физического устранения. Но в любом случае будет война. Война обстоятельств….
Потом за очень поздним ужином, переходящим в ранний завтрак все долго молчали. Какая то тяжесть легла на плечи Димы. Он понимал, что дал себя втянуть в дурную игру, но отступать было видимо поздно. К тому же, он действительно был полон решимости, довести дело до логичного конца. Жить гораздо интересней, когда решаешь тяжелые задачи, даже если результат не сулит ни чего хорошего. Аграфор Николаевич очень удачно выбрал кандидатуру для своей интеллектуальной экспансии. Дмитрия все чаще начинали мучить мысли о целесообразности его жизни и ремесла. И эта уже был не юношеский максимализм, а здравая оценка (ну или зачатки ее) себя, своего творчества и своей жизни.
На сегодняшний день Дмитрий Сергеевич отплевывался тремя, а то и четырьмя произведеньями в квартал и все они неминуемо находились в вершинах литературных чартов. Но эта сытая жизнь, его достала. И дело было не столько в ревности, как раз эта ситуация его забавляла. Он был застрахован от выхода в тираж, ему не грозили объявления в плагиате или отсутствии свежих мыслей. Но, все становилось слишком просто, банально и предсказуемо.
Из объяснений старика следовало, что все его дела мысли и поступки прослеживали и просчитывали уже давно. Он наделся, что за всей неразберихой девяностых, ему удалось обмануть своих коллег, залечь на дно. Но эти мечты, как оказалось, были иллюзорны.
- Я все ровно не могу понять – кричал Агрофор – ведь кризис неминуем, а последствия будут страшны и необратимы. Почему они пытаются меня остановить? Уже нет старой системы, нет главенства идеологии над разумом. Мы могли бы вместе сделать это дело, возможно хоть так, нам удалось бы смыть с себя всю эту грязь…
- А я как раз прекрасно понимаю почему – сказала Дорогина и встала из-за стола. – Нет системы одной, зато есть другая. Если переработать его записи, так или иначе, можно прийти к одному очень страшному, для любой власти выводу. Любая структура, ограничивающая свободу личности и возводящая человека в рамки, вредна и кощунственна. Человек свободен от рождения и должен таким оставаться до своего последнего вздоха. Даже в рамках конкретной системы, человек должен стремиться к исполнению своего человеческого предназначения, ни взирая, ни на какие условности мира. Это бунт. Любое государство зиждиться на принципах управления масс и распределении псевдосвобод.
- Анархия, мать порядка – резюмировал сказанное Дмитрий.
- Упрощенно говоря да.
- Значит государство - поддержал беседу старик – будет всегда и всюду противиться идеям подрывающим его изнутри. Все ровно глупо, неоправданно. Коллапс закончит все и идеи и государства и стратегии. Возможно, они решили пойти своим путем, более правильным… Нужно считать….
- Что нам следует ожидать? – спросил окончательно взбодрившийся Дмитрий Сергеевич. – Какие будут воздействия?
- Самый действенный способ, это дискредитация. Он стар как мир и так же безотказен. – Агрофор встал из-за стола и взяв в руки турку прошел к плите. – Обожаю арабику, в ней есть что-то библейское. Представляешь себе сразу пустыню, шатер бедуина и кофе на раскаленном до бела песке. Вы помните идею, захлестнувшую Европу в двадцатые годы прошлого века. Идея о том, что потомки Христа живут среди нас, а церковь всячески скрывает этот факт. Многих писателей, философов и поэтов эта мысль просто сводила сума. Сами по себе доказательства не стоили и выеденного яйца, многое было притянуто за уши, но темы была столь животрепещущая, что даже церковь содрогнулась.
- Да, да – перебил старика Дмитрий – и католическая церковь приняла самое нетривиальное решение, всех связанных с идеей людей, писателей, исторических личностей и просто сочувствующих стали изрядно поливать грязью, особо не стесняясь в выражениях и средствах.
- Правильно. Благо было, за что уцепиться и они уцепились. Но при всем при том идея жива до сих пор, хотя не привела ни к массовому психозу, ни к окончательной дискредитации церкви как института. Другой путь, сделать нашу работу как можно сложнее, заставить нас самих отказаться от задуманного. Словно весь мир против, брось не неси, надорвешься. Подкупить, и не обязательно деньгами. Робота, любовь, секс все может стать оружием в руках опытного мастера.
- Что же будем делать? – снова спросила нетерпеливая Дорогина.
- Делать дело – спокойно ответил старик – и особо не париться. Мы правы, я надеюсь, и мы сможем победить. У тебя есть уже план? – спросил Агрофор Николаевич обращаясь к Дмитрию.
- Да – ответил писатель и положил на стол альбомный лист с набросками и цифрами. – Во-первых, мы должны определиться со сроками и объемом каждой книги. Базовые постулаты и ценности должны проходить сквозь все повествование. Три откровения выйдут в России, два должны выйти за рубежом. Только одна книга будет «откровением» в полном смысле слова, остальные будут повествовать о каких-то эпизодах из его жизни. В них авторы как бы расскажут о личной встрече с ним, об ощущениях и о том, как поменялось их жизнь, их мировоззрение. Написанием одного займется Анна в Талине, другую я попробую пробить, через одного Лондонского знакомого. Он журналист и личность известная во всем мире, в том числе скандально известная. Этот вариант хорош тем, что мы выбьем почву из-под ног у конкурентов, этого человека уже некуда дальше дискредитировать…
- Ты думаешь эта идея вызовет на западе интерес – Дорогина была озадачена.
- О да… - Дмитрий непроизвольно улыбнулся - вы только представьте, русские «распяли спасителя», фигурально выражаясь. Они теперь проклятый народ. Гонимый народ. Да такой лакомый кусок, перевесит любой здравый смысл…
- Нам бы только самим им не подавиться – как бы про себя, проронил Агрофор Николаевич.
И снова в воздухе повисла пауза, которую прервали медленно шаркающие по коридору шаги Берницкого. Он ругался словно сапожник, ввалившейся в занюханный, но любимый трактирчик, с поэтичным названием «По пивку», после нудного рабочего дня и прочитавший табличку: «темного нет». Кроме того, он все время держался за голову одной рукой, другой, ощупывая себя, как бы пытаясь удостовериться, всели жизненно важные части тела на месте.
После того, как Константина накормили и привели в чувство бокалом жутко соленого огуречного рассола, он стал понемногу вспоминать свое злосчастное путешествие. Периодически Берницкий начинал смеяться, и все время повторял, что такого с ним еще не случалось.
Как оказалось, после звонка Георгия Ивановича, Берницкий тут же направился на вокзал и купил один купе до Пскова. Неприятности начались уже у самой билетной кассы. Как оказалось номер паспорта Берницкого по ошибке был внесен в перечень разыскиваемых. Гражданина предъявившего паспорт за номером таким-то, предписано было задержать и о факте сообщить в главное управление ФСБ Рф по городу Москве. Наряд милиции, как и было, предписано задержал особо опасного Берницкого, о чем незамедлительно сообщил куда следовало. Там где следовало, очень сильно удивились. Они не только не имели понятия ни о каком Берницком но и не подавали никаких запросов на задержание. В общем, пока разбирались (примерно семь часов), подоспело время отправления.
Константин злой, голодный и уставший сел в свой вагон. Тут еще одна неприятность, из сотового исчезла сим-карта с номерами телефонов, адресами и заметками. Было бы понятно, если бы не вернули сотовый, сказали бы, что потерялся или в дурку сыграли. Но сотовый вернули, правда, без симки. Хорошо хоть деньги и кредитная карточка оставались на руках.
Устроившись поудобней и поприветствовав, попутчицу – молодую и довольно симпатичною женщину, Берницкий вызвав проводницу и попросил ужин в купе. Он заказал вареники с картошкой, маслом и петрушкой, двести грамм «Лезгинки» и чай с лимоном. Не прошло и часу (в ситуации Берницкого это могло быть приравнено к вечности) как в номер принесли заказ – курицу, фаршированную белыми грибами и рисом, творог с яйцом и солью, кусочки тонко нарезанного подкопченного сала и пиво известной марки с берегов Нивы. Аккурат все то, что Берницкий не то чтобы не любил, а просто не мог терпеть. Надо понимать, что Константин, хоть и был человеком глубоко мирных (я бы даже сказал пацифистских) взглядов, но закатил такой грандиозный скандал… Однако, когда проводница предъявила ему лист заказа с его росписью, Берницкий побледнел, оплатил и принял поднос.
Обратившись за поддержкой к попутчице, Костя услышал в ответ невразумительные отговорки, дескать, она сильно увлеклась чтением романа и просто не слышала, что происходит в купе. Действительно увлечься было от чего, в руках у девушки был один из самых популярных женских романов года: «Та моя беда», к выпуску, которого непосредственно свою руку (и мозги) приложил Константин. Конечно, имя автора было совсем другим, но по большому счету, дело ведь не в том…
Ну в общем голод не тетка, а как говорится дядька притом злой. Пришлось, есть, что есть. К трапезе Костя пригласил и девушку, познакомились, разговорились. Ее звали Марина, она работала искусствоведом в Третьяковке и занималась в классе известного реставратора. Вечер прошел в разговорах об искусстве, политике, любви и сексе. Было уже поздно, в голову ударило вино, заметьте не пиво. Как истинный джентльмен, Берницкий не мог себе позволить поить девушку дешевым суслом, и лично сбегав в вагон-ресторан, принес бутылку «Петера Мертоса».
Ну а дальше как, в дешевых фильмах про любовь. Он закрыл купе на защелку, с ее плеч, как-то само по себе сползло шелковое платье. Она была в белом кружевном белье и таких же белоснежных чулках. Потом жаркие объятия, страстные поцелуи, вздохи и вскрики в тон методичному постукиванию колес.
Неплохая награда за тяжелый, тяжелый день. Но как оказалось, день только начинался. В момент наивысшего напряжения, в купе (сорвав напрочь защелку) влетел, разъяренный мужик с бейсбольной битой в руках. Марина заорала, что-то типа: «Вася как ты тут очутился», и грохнулась в обморок. Берницкий же получив (слегка, на пол замаха) удар битой по голове, в чем мать родила, вывалился в коридор. Многочисленные пассажиры поезда, выбегая от крика из купе, могли с изумлением наблюдать, как голый Берницкий бежал, что есть мочи по коридорам, словно заяц, перепрыгивая из вагона в вагон и как безумный орал. За ним в костюме тройка (трусы, майка, фуфайка) бежал мужчина без особых примет, высокий и злой с бейсбольной битой в руках. Пассажирам поезда было совершенно невдомек, что не поделили эти два взрослых жлоба, мешающие им спать.
Берницкий оказался проворней преследователя и закрылся в одном из работающих туалетов. Подпирая плечом, дверь и читая, откуда-то выплывшее в сознании «Отче наш», Константин простоял пол ночи. Но близился рассвет, и необходимо было выбираться. Преследователь уже давно скрылся, однако идти в костюме Адама через пять или шесть вагонов… Правда, Константин как впрочем и всегда нашел выход. Порывшись в ящике над мойкой, он вытащил целехонький рулон туалетной бумаги (Я уже слышу возмущенные голоса читателей. Скажут: «Вот заврался, а! Где это видано, что бы в наших поездах, в туалете лежала бумага и ни кто ее, того… не прихватизировал». Ну, чудеса-то, все-таки иногда случаются). Обмотав бумагу вокруг бедер, на мотив шотландской юбки, наш герой двинулся в путь. Добрался почти без приключений, если не учитывать обморок старушки из общего и бурные овации раздирающие при его появлении почти каждый полусонный вагон.
Войдя в свое купе, Берницкий понял, что пал жертвой великолепно продуманной аферы. В купе не было ни Васи, ни Марины. В девственно чистом бумажнике лежала записка: «Плата за удовольствие». На столе стояла литровая бутылка водки, двухсотграммовый стакан и еще одна бумажка с надписью: «Сдача!».
И тут Берницкого словно с цепи сорвало. Почти в два залпа высушив литровую бутыль, Костя принялся искать виноватых. Ломился в двери, задирался ко всем, пытался набить лицо проводнице. Но, по правде говоря, он теперь с трудом вспоминал происходящее. В общем, по прибытии в областной центр его сдали в отделение, рассказав про все его шалости, начиная от якобы «неоплаченного» ужина и беганья в голом виде по коридорам, заканчивая попыткой изнасиловать проводницу. При том это была уже просто наглая ложь, ибо таких крамольных мыслей по отношению к тучной пожилой женщине, даже не зарождалось в его воспаленном мозгу. Потом появился Георгий Иванович и вытащил Берницкого в тот момент, когда на парня оформляли документы для отправки в психиатрическую лечебницу.

Ну, все хорошо, что хорошо заканчивается. За полтора дня трест, в своем расширенном составе провел ряд заседаний. Константина тоже ввели в курс дела, но у него в отличие от Дорогиной особого энтузиазма это не вызвало. Хотя Берницкий был возмущен таким к себе отношением, и готов был работать только ради идеи. Ему очень захотелось насолить своим обидчикам, во что бы то ни стало.
Дмитрий как полководец древней Греции с важным видом распределял роли и обязанности. На плечи Берницкого упала география перемещений, привязка к датам и реальным событиям. Его экземпляр должен был выйти без авторства, в интернате для свободного пользования. Очень много времени Константин провел в разговорах с Георгием Ивановичем за третьей группой записей, где были числа, формулы, карты местности и странные символы.
Дорогина получив свой фронт работ и сделав копии записей, сразу умчалась в Талин. Ей предстояло, самое ответственное задание. Необходимо было подобрать конкретного автора, обработать (так, как могла обрабатывать только она), и выпустить свой экземпляр через два месяца после появления основного.
Аграфор Николаевич оставался в загородном «имении» Дмитрия и должен был осуществлять, художественное руководство. Фактически в обязанности старика входила работа по предупреждению внешних воздействий на концессию. По средствам электронной почты, Агрофор Николаевич должен был оповещать компаньонов о готовящихся провокациях и предлагать пути выхода из критических ситуаций.
Дмитрий попрощался со стариком и забрав с собой Берницкого отправился в дорогу. До Питера добрались без приключений, даже спрятавшиеся в кустах как индейцы представители доблестного ГИБДД, только устало зевали, глядя на проезжающий мимо BMW. В городе Дмитрий Сергеевич посадил Берницкого на поезд и отправил в Москву, при этом закупив ему СВ в индивидуальное пользование и попросив проводника приглядывать «за мальчиком».
За последние несколько дней, Дима устал и притом устал капитально. Прежде чем браться за работу, которая требовала большой концентрации и огромной моральной устойчивость, ему требовался отдых. Вариантов было несколько: можно было отправиться в клуб и пуститься во все тяжкие подцепив какую ни будь юную студентку. Погулять по Невскому и заходя в разноцветные магазины спустить приличную сумму, на абсолютно никчемные вещи или поехать домой и завалиться спать. Вариант домой, и спать был на сегодняшний день самым привлекательным.
 Дома Дмитрия ждал сюрприз. На порожках возле его квартиры, в белом костюме, порядком запыленном сидела Катюша Жуль. Волосы ее были растрепанные, а на лице, тушью, словно черной акварелью, было написано абсолютное отсутствие мыслей. Дмитрий знал Катюшу, как человека цельного и совершенно уравновешенного, и для того, что бы привести ее в такое состояние… Дмитрий даже не мог представить, что необходимо было сделать, что бы ввергнуть ее в такое состояние.
- Ты, что тут делаешь? – спросил Дима и поднял ее на ноги.
- Уууууу – только и пробубнила девушка и принялась рыдать. Зрелище было весьма печальным. Из ее огромных глаз катились, словно крупные градины, хрустальные слезы. Дима открыл квартиру и отвел Катерину в ванную, давая возможность прейти в себя. Сам отправился на кухню, что бы приготовить, что-то съестное. Но холодильник был девственно пуст, и даже молотый кофе, который имел свойство не переводиться в квартире Дмитрия, куда-то исчез.
Пока Катюша приходила в чувства, Дима решил сгонять в супермаркет, что располагался двумя домами выше по проспекту. Но как, только писатель выскочил из подъезда, сотовый в кармане стал насвистывать Шуберта и вибрировать словно сумасшедший.
Дима включил сообщение. На нежно зеленом экране быстро проявилась черная надпись: «Немедленно вернись в квартиру…», в графе отправитель значилось: «Иуда» - это был позывной Агрофора Николаевича. Словно ошпаренный Дима вбежал на седьмой этаж и как ураган влетел в ванную. Катюша, сидела в горячей ванной в одежде и лезвием пилила себе вены. Притом с одной рукой она уже худо-бедно справилась, и не обращая внимание, на кровавое озеро, тупо занималась второй.
Наверное, в критических ситуациях, человек иногда становиться героем, сам того не осознавая. Дима вытащил, эту дуру из ванной, перевезла, и позвонил в скорую. Неотложка, как и положено, приехал спустя полтора часа и особой необходимости в ней уже не было. Раны оказались не глубокими, в виду чрезвычайной косолапости пострадавшей. И это обстоятельство и крупная сумма в виде подарка избавили Катюшу от госпитализации и ненужной огласки. Ей просто сделали укол успокоительным и выписали какие-то таблетки и мази.
Дмитрий держался все это время молодцом, хоть и был похож более всего на провинившегося кролика. Он ничего не спрашивал у Катерины, гладил ее по голове и смотрел в глаза. И лишь после того, как нежданная гостья крепко уснула, к писателю пришло понимание всего произошедшего. Руки стали трястись, как у алкоголика на пятый день запоя, а сердце просто собиралось выпрыгнуть из груди напрочь.
Почти два часа Дмитрий Сергеевич провел в состоянии жуткой депрессии у кровати Катюши, и вывел его из этого состояния только телефонный звонок.
- Все в порядке? – спросил взволнованный голос Агрофора Николаевича.
- Да. Я успел вовремя – ответил Дима – спасибо!
- Держись парень, это только начало. Но у меня тоже есть для них сюрприз. Я их займу, а у тебя будет несколько дней, чтобы отдохнуть и приступить к работе. - Потом старик пожелал Дмитрию спокойно провести вечер и сказал, что у Анны и Константина вроде бы все нормально.
Звонок Агрофора Николаевича оказался, как нельзя к стати. Дмитрий вышел из ступора и занялся, наконец, повседневными делами. Заказав провизию и хороший коньяк по телефону, писатель решил проверить свой «ящик». Включив ноутбук в сеть, Дима вошел на почтовый сервер и молниеносным движением набрал: GeorIVunknow@list.ru. Диму опять ждал сюрприз, в почтовом ящике находилось более трех десятков сообщений с различными заказами и суммами явно выше расценок запрашиваемых за обычные посредственные работы.
Вот оно - подумал Дима – Началось. Война обстоятельств… – После, подобрав в специальной папке стандартный ответ с вежливым отказом в виду чрезвычайной загруженности, разослал циркулярно, всем клиентам. – Ни чего у вас не выйдет – со злостью выкрикнул в пустоту писатель. – Я все ровно напишу. Теперь точно напишу.
Уже к ночи Дима разбудил Катюшу и предложил перекусить. Есть она не хотела, но от горячего куриного бульона с сухариками не отказалась. Катюша все время оправдывалась и периодически всхлипывала своим курносым носиком. Как оказалось ее бросил ее морячок, нашел другую поэффектней, да к тому же Жуль выгнали из консерватории, без объяснений, по статье: «За несоответствие моральному облику заведения и злостном нарушении дисциплины». Ей не дали разобраться или оправдаться, просто вывесили приказ, и разговаривать не стали. Правда даже эти обстоятельства Катерина сама признавала ничтожными для наложения на себя рук.
- На меня что-то нашло – кричала он – я и к тебе-то идти не собиралась. Просто мысль промелькнула, а не пойти ли мне к Димке. Я сутки просидела у двери как собака. Соседи даже наряд милиции вызвать хотели. Я побродила чуть, чуть по окрестностям и снова к двери вернулась. Потом когда в ванной у тебя была, смотрю, лезвие лежит. Думаю, дай себе вены вскрою…
- Если у тебя еще, какая неожиданная мысль возникнет, там по голове меня трахнуть или форт Нокс приступом взять, ты мне сообщи сначала. – Попытался пошутить Дмитрий, и шутка явно удалась. Катюша улыбнулась, с благодарностью поцеловала своего спасителя в щеку и снова уснула.
Без ног, без рук Дмитрий рухнул в кресло и тупо уставился в потолок. Кажется, пришло время осмыслить происходящее, задуматься, поразмыслить. Но словно, что-то мешало. Дима вдруг представил себя в виде несущегося с бешеной скоростью локомотива. И вместо тог, что бы дернуть себя за стоп кран (интересно в каком месте?), он достал из нагрудного кармана еще один аккуратно сложенный лист и стал читать:
 Мы познакомились с Филиппом в январе месяце. Он был бизнесмен, не то чтобы крупный, но имел свой дом, иномарку и несколько магазинов. И в жизни его до нашего появления все было нормально, правильно и чинно. Филипп был средних лет, тучный и по большей части мрачный человек. С женой он был в разводе, и она была на него не в обиде. Филипп переписал на ее имя магазин и две квартиры. Дети учились в Москве и понемногу тянули с родителя жилы, деньги и нервы.
У него была собака - дог и охотничий сокол, правда охоту он не любил, зато любил охотничьих птиц. В его двухэтажном особняке, было, пожалуй, все, а спокойствия вообще в избытке…
Мы познакомились с ним в день его рождения. Он бродил по городу и грустил. Дети прислали поздравления по электронной почте, бывшая жена отправила большого плюшевого медведя с золотым «ролексом» на лапе. Друзья (это сильно сказано – так приятели) и подчиненные собирались вечером закатить пирушку с сауной, девочками и праздничным пирогом. Времени до вечера было много, и Филипп отправился на прогулку. В последнее время, для бизнесмена подобный способ времяпрепровождения стал обыденным и даже любимым. Бизнес давно жил своей собственной жизнью принося владельцу приличные дивиденды. С конкурентами Филипп разобрался еще в девяностые, все взятки давным-давно дал, от государства откупился и даже за свою голову уже не переживал.
Теперь в его жизни всего было понемногу. Немного бизнеса, немного секса, чуть-чуть любви и самая малость стрессов, в основном вызываемых каморами и постоянными уличными пробками.
Мы сидели у перехода, и пили Ессентуки. Он подошел и почему-то остановился. На нем был дорогой костюм и туфли, не лакированные, но тоже очень дорогие.
- Здравствуйте – сказал Филипп и вытащив из барсетки две сотни рублей положил в руку моему другу. – Выпейте за мое здоровье, у меня сегодня день рожденья. Сорок пять – это дата…
- А чего тянуть – ответил мой друг и вытащив из-за пазухи еще один пластиковый стаканчик наполнил его минеральной водой. – Твое здоровье!
- Мое здоровье – повторил бизнесмен и вопреки здравому смыслу (согласитесь, пить на улице с бомжами, это не самое благоразумное занятие), осушил пластиковый стаканчик до дна.
- Ты очень устал – сказал мой друг и подвинувшись предложил бизнесмену присесть рядом и он присел…. В дорогом костюме, с латинской буквой «Г» на золотых запонках, на грязную заплеванную скамейку
- Наверное, да – ответил Филипп – я устал от жизни. От однообразия и бесцельности.
- У тебя нет цели? – спросил его я – а дети, любовь…
- Дети уже сами по себе. Я мало уделял им времени в свое время, теперь расхлебываю свои ошибки. Жена ушла к другому, и по правде сказать, я хорошо понимаю почему.
- Странно – удивился учитель – почему женщины бросают таких отличных мужиков?
- А я совсем даже не отличный – Филипп, вспылил и чуть не сорвался на крик. – Я страшный человек. На моих руках кровь…. Ты знаешь, что такое бизнес? Это грязное, противное дело….
- Нет – рассмеялся друг мой – ты обманываешь меня, точно обманываешь. У тебя добрые глаза и чуткое сердце. В голосе твоем я чувствую тепло…
- Не льсти мне – гордо и надменно произнес бизнесмен – я не дам тебе больше денег.
- Я у тебя не просил и эти, они пыль и ты понимаешь это не хуже меня. – С этими словами учитель стал складывать из купюры журавлика. – Все-таки из Евро они лучше получаются.
- Будто ты их видел. Евро! – но шутка Филиппу явно понравилась. – Пойдемте, я накормлю вас обедом.
В ресторан нас хотели было не пустить, из-за внешнего вида, но Филип помахал перед носом вышибалы пачкой банкнот, и все удалось уладить. За последние несколько месяцев, это был наш самый шикарный обед. И дело даже не в том, что мы были ограниченны в средствах, но и питаться предпочитали в основном скромно и быстро. Этот Филипп оказался милым, хоть и странным субъектом.
- Не делай больше деньги – интенсивно пережевывая осетра, заявил мой друг, обращаясь к новому знакомому – В них нет счастья, этой мудрости уже тысячи лет…
- А я их давно, уже не делаю – пожимая плечами, сказал бизнесмен – они сами делают себя. А если серьезно, что я еще в жизни умею?
- Хочешь, я научу тебя делать журавликов?
- Давай – сказал Филипп и улыбнулся…
Потом мы отправились в банк, и Филипп снял крупную сумму в Евро. Если честно, я таких денег отродясь в руках не держал. Мы забрались на самое высокое здание в городе и сели на парапет. Потом учитель показал, как сделать журавлика из купюры. Потом, было классно…. Мы веселились словно дети. С крыши улетали в далекое путешествие разноцветные журавлики, самолетики и петушки. Мир вдруг стал таким простым и чистым, каким не был еще никогда. Когда купюры закончились, мы долго сидели молча, свесив ноги.
- Мне иногда хочется умереть – вдруг произнес Филипп – но страшно, очень в ад попасть боюсь.
- Не бойся – учитель улыбнулся и положил руку на плече бизнесмена. – Я не думаю, что там будет, тяжелей, чем здесь и сейчас. Твоя жизнь уже ад. Твоя совесть не молчит, она кричит и не только ночами… Это хорошо, значит еще есть шанс, еще есть.
- Есть шанс? Но что я должен сделать?
- Делай журавликов – ответил мой друг, и медленно встав, побрел прочь.
Мы познакомились с Филиппом в январе месяце. Он занимался делом, не то что бы крупным, но на жизнь хватало. У него был дом, иномарка и собака – дог. А еще у Филиппа было увлечение – хобби – он делал «журавликов».


МОРАЛЬ

Сотовый разрывался на части еще с вечера, однако Дмитрию Сергеевичу не было до этого особого дела. Вот-вот из-под его пера, точнее из-под раздолбанной в хлам клавиатуры должен был выйти последний абзац литературного шедевра под названием «Евангелие от Меня». С момента судьбоносной встречи Димы с Агрофором Николаевичем не прошло еще и пяти месяцев, но вопреки всем препятствиям книга была почти дописана. Дима был поглощен этой работой всецело и не позволял никому и нечему мешать или вмешиваться.
Тяжело было только сперва. Не смотря на предупреждения старика, работать день ото дня становилось легче. Если в начале Диму преследовали сплошные неприятности и несуразности, то под финал все уже шло как по маслу. Конечно, в жизни молодого писателя происходили (я бы сказал, случались) разные забавные вещи, но криминала не было. К примеру, Дима мог выйти с утра в магазин за молоком, и прошататься по городу до самого вечера, так его и не купив. Казалось бы, что может быть проще, но….
 В супермаркет не завезли молоко. Магазин за углом закрыли в связи с неожиданной проверкой налоговой, пожарной, ветеринарной и конторы по травле тараканов. В следующем магазинчике неожиданно потух свет, и оперативно отключились кассовые аппараты. Вожделенный пакетик, который Дима уже держал в руках, пришлось положить на место. При том никакие аргументы не смогли убедить продавцов пойти на уступку. После перевел бабушку через дорогу. Бабуля так растрогалась, что у нее прихватило сердце. Отвез бабушку в больницу. Пятнадцать минут объяснял в приемной, что бабуля не его, просто подобрал на улице. Тоже самое объяснял врачу в течении тридцати минут. Вышел из больницы и вспомнил, про молоко…. На порожках у магазина встретил знакомого и проболтал с ним почти сорок минут. Потом, в Диму, на полном ходу, врезался велосипедист, мальчишка лет двенадцати. Упал (в смысле велосипедист) и расшиб голову. Дима отвез мальчика в больницу. Сорок минут объяснял сестре, что мальчика не знает, потом час общался с главврачом, после полтора часа с нарядом милиции.
Вечером Дима все же добрался до дома, упал на диван и уснул (ни о каком молоке речь уже не шла). Утром пришла Катя с покупками, поцеловала небритую щеку и приготовила завтрак. Теперь Катюша постоянно жила с писателем, если не в качестве гражданской жены, то по крайней мере, в качестве гражданской любовницы. Понимая, что Дима занят очень важным и значимым для него делом Катюша как могла, стараясь оградить его от внешних воздействий, раздражителей и даже возбудителей.
Катюша поселилась у Димы сразу после попытки суицида, и уезжала только чтобы навестить родителей. В консерватории ее восстановили уже спустя неделю. Объяснив, что в компьютере произошел сбой и ее имя (каким-то совершенно невообразимым способом) попало в бумаги на отчисление вместо другой студентки, ведущей действительно непотребный образ жизни. Правда, после восстановления Жуль, истинную виновницу торжества, тоже оставили в заведении (взяли на поруки).
Дмитрий Сергеевич был, собственно говоря, не против того, что в его жизни появилась женщина, притом, что греха таить – привлекательная. Разумеется, это вносило определенный сумбур в холостяцкий распорядок дня (и ночи), зато, несомненно, положительно влияло на здоровье, как моральное, так и физическое.
В общем, дело двигалось к своей логичной или не логичной точке. Георгий Иванович, (он же Агрофор Николаевич) куда-то пропал, не звонил, не сигналил и не маячил уже две недели, что, однако вписывалось в общую линию его поведения.
Берницкий выпустил в сеть своего «джина», но эффекта это не вызвало почти никакого. Была пара отзывов, пара статей (нелицеприятного содержания). И работа была выполнена на пять с плюсом, но увы… Если учесть с каким трудом, Константину досталась его часть, сколько крови у него было выпито, то итог можно было озаглавить просто – полное разочарование. За время написания летописи, Костю выгнали из института, уволили с работы и даже повесили условный срок (это все за четыре с половиной месяца). Как-то само собой, случайно.
Но Аграфор Николаевич был доволен, все время говорил, что так и должно быть, что все нормально (Мужайтесь – заграница нам поможет…). Кстати, именно после публикации в Интернете произведения Берницкого под названием «Его года», Аграфор Николаевич бесследно исчез.
У Анны тоже мало, что клеилось. Написать свой «вклад», показать и получить одобрение Аграфора Николаевича ей удалось самой первой (ее работоспособность могла сравниться только с ее красотой), но со второй частью задания выходила загвоздка. Написать одно, опубликовать и получить общественный резонанс совсем другое. Пока у Дорогиной было только три кандидатуры, подходившие и по знаменитости и по масштабам личности, но со всеми были проблемы. Первый бывший фашистский функционер, старый маразматик неспособный даже внятно произнести свое имя. Это, конечно, получилось бы провокационно, но такими темпами в графе автор можно было просто написать – Тиранозавр-Рекс. Второй, профессор – филолог Талинского госуниверситета. Человек с очень темным прошлым, в том смысле, что практически никто, ни чего не знал о его прошлом (включая близких родственников), а сам он уже не мог рассказать по той причине, что был мертв. Инфаркт, знаете ли, дело такое. Но в биографии его действительно была уйма белых пятен, и вписать туда встречу с пророком, можно было бы без особых проблем. Но оставалась одна проблема, профессор не мог сам издать книгу, по причине указанной выше (и в свидетельстве о смерти). Анна какое-то время обрабатывала его сына, однако по причине безграничной тупости (как известно на детях гениев природа…) последнего, бросила это гиблое дело.
Третьим был некий Дари Юкерисс, фантом или несуществующий человек. Последние пару лет по Талину ходила своеобразная игра, молодые поэты, прозаики и документалисты размещали в газетах, журналах и Интернете свои произведения, приписывая авторство некому несуществующему автору – Дари Юкериссу.
Притом очень большое количество обывателей относились к Дари Юкериссу как живому, действительно существующему человеку. И самое приятное, что под таким псевдонимом произведение обязательно было бы прочитано и оценено в различных кругах и социальных группах. В общем, перед Дорогиной стоял нелегкий выбор, но пока она более всего напоминала того самого осла, что умер от голода, так и не сумев сделать выбор.
У Дмитрия тоже были свои проблемы. Во-первых не шел финал. Не клеился. Вроде бы все хорошо, правильно, чинно, трагично, как и положено в подобных произведениях, но не хватало силы. Должно было быть, что-то заставляющее верить или хотя бы желать поверить. Но, увы, все было пресно…
Во-вторых Дмитрий Сергеевич не определился до конца с автором. Самый простой и логичный ход, поставить автограф Георгия Ивановича и в добрый путь… Попросить своих знаменитых клиентов сделать рекламу, к тому же у Димы и самого уже были выходы на известные в России и за рубежом издательские агентства. Но этот путь был практически неприемлем. Эта часть «откровения» была самой важной, без нее все другие не стоили и пол гроша за унцию. Соответственно выпустить ее должен был не фантом, а вполне конкретный человек, отвечающий за свои слова и свои действия. Но было совершенно неясно, кто сможет, а главное захочет взвалить на свои плечи такой груз.
 В третьих, его лондонский знакомый был очень занят раскруткой своего очередного сногсшибательного (в прямом смысле слова) порно-филосовского детектива, что никакие увещевания не могли заставить его взяться за новый труд.
 
Осень. Холодная осень пришла, как и положено в срок. Словно спелое яблоко, с красным, подрумяненным на солнце бочком, умывал дождь грешную землю. И как две половинки того же яблока, рассеченные на части острым лезвием творца плакали друг о друге земля и небо. Ветер носил желтые листья, как невесомые пушинки снежных хлопьев.
Он лежал на моих руках, побитый как бездомный пес в подворотне. Он кашлял и стонал. Ему было больно. Из его чистых глаз, по шрамам и ссадинам катились солено кровавые слезы.
- Это все? – спросил он меня. А я понимая, что другу уже не поможет мой ответ, просто заплакал. Я не плакал уже… Не помню, долго, очень долго…
- Почему – завопил я так, что содрогнулись церковные колокола, отвечая мне протяжным и безутешным эхом. – Это же так несправедливо…
- Не плачь – сказал он - не плачь. Справедливо, все так как должно было быть. Жалко, мне кажется, я чего-то не успел, не понял, не доделал…
Он говорил, и каждое его слово словно усиливало и без того проливной дождь. Словно небеса заранее оплакивали душу еще не расставшуюся со своим бренным телом.

От работы Дмитрия Сергеевича оторвал звонок в дверь. Катюша снова уехала в Лугу и дверь пришлось открывать самостоятельно (разумеется, это просто колоссальное перенапряжение, для молодого организма). Но как только Дима сделал пару шагов по направлению к двери, его сотовый снова разразился Шубертом и затрясся в припадках. Посмотрев на экран, Дмитрий прочитал короткое сообщение: «С богом!». Не сообразив сходу, что бы это могло значить, писатель без задней мысли открыл дверь. И его радости и изумлению не было предела, на пороге стоял Геннадий Николаевич собственной персоной.
- Да здравствует Москва! – прокричал Дима и сдавил профессора в объятиях так, что у того затрещали кости.
- Питер, тоже не чего – ответил профессор, выбираясь из «смертельных» объятий своего молодого друга.
- Какими судьбами, Геннадий Николаевич? Проходите, я сейчас соображу перекусить и коньячку грамм по тридцать.
- С радостью - отвечал Московский гость – Вот принимай, приехал, у меня отпуск, наконец.
Дима быстренько сварганил несколько бутербродов, достал из холодильника банку с красной икрой, нарезку ветчины и бутылочку «Седого Каспия». Приятели сели и в режиме легкой задушевной беседы прожонглировали это дело.
- Ты, смотрю весь в делах заботах – спрашивал Геннадий Николаевич – Ты в делах, а в доме чисто. Не иначе как обзавелся хозяйкой? Ну и где она?
- К родителям уехала, но я надеюсь, вы останетесь, хоть на пару дней и я вас обязательно познакомлю.
- Боюсь, что не смогу – сказал гость и легким движением руки (словно фокусник), достал из кармана маленький диктофон и положил на стол – Боюсь, что не смогу.
Диктофон подал странный звуковой сигнал, и из динамика стал доноситься слегка дребезжащий голос профессора: «Он лежал на моих руках, побитый как бездомный пес в подворотне. Он кашлял и стонал. Ему было больно. Из его чистых глаз, по шрамам и ссадинам катились, солено кровавые слезы.
- Это все? – спросил он меня. А я, понимая, что другу не поможет мой ответ просто заплакал. Я не плакал… Не помню, долго, очень долго…
- Почему – завопил я так, что содрогнулись церковные колокола, отвечая мне протяжным и безутешным эхом. – Это же так несправедливо…
- Не плачь – сказал он - не плачь. Справедливо, все, так как должно было быть. Жалко, мне кажется, я чего-то не успел, не понял, не доделал…
Он говорил, и каждое его слово словно усиливало и без того проливной дождь. Словно небеса заранее оплакивали душу еще не расставшуюся со своим бренным телом.
- Что мне делать – спросил я, обнимая его, уже не как друга и учителя. Для меня он давно стал частицей души – Что нам делать без тебя…
Он умер. Тело обмякло, и я опустил его голову на землю. – Что делать, нам – взмолился я, умываясь дождем – Что делать?
 - Делай «журавликов» - откуда-то сверху, послышался знакомый голос и был тут же прибит проливным дождем к грешной земле».

В комнате повисла пугающая тишина. Дмитрий смотрел на своего приятеля, и в мозгу постепенно всплывали ответы на еще пока незаданные вопросы.
- Все, как говориться: «Game Over»! – наконец произнес вслух Дима и залпом осушил полный до верха коньячный бокал.
 - Как знать – спокойно, мудро ответил гость. – Как знать. Все теперь зависит только от тебя самого. В конечном счете, выбор всегда есть.
- Почему я?
- Ты не хуже других – профессор поднялся из-за стола и прошел в комнату. Спустя секунду он вернулся, держа в руках недавно отпечатанную Дмитрием на принтере подборку глав из произведения. – Тебе один товарищ рассказал историю, которая резко изменила твою жизнь. Я хочу рассказать тебе другую историю, которая надеюсь, заставит тебя отказаться от твоей бредовой идеи раз и навсегда.
Представь себе, что все рассказанное полоумным стариком, правда. Действительно есть полулегальный институт, ведущий разработки в области социальной инженерии. Действительно эта организация может рассчитывать, просчитывать и отдельно влиять на события, явления и проявления которые только должны произойти. Но организация по большей части занимается теоретическими построениями, стараясь не выходить за рамки общечеловеческой этики и морали. Однако, как часто бывает, теория не отделима от практики и в рамках института создается отдел практической социальной инженерии. Возглавляет этот отдел, некий профессор Воянец Виктор Михайлович. Он гениальный математик, разработавший теорию «идеального прогноза» и несколько методик расчетов. И однажды Виктор Михайлович пробивает финансирование под очень странный эксперимент, который называется «Миссия». Цель эксперимент, в двух словах сводится к следующему: путем «колоссального подлога» изменять некоторые базовые ценности человечества. Ну, к примеру, уничтожить в человеке стремление к наживе или обогащению за чужой счет. Сразу скажу, что взгляды профессора мало кто разделял в институте, из-за не приемлемости методов которые он собирался использовать и полной абсурдности самой идеи. – Геннадий Николаевич порылся в портфеле и достал фотографию Агрофора Николаевича, немного моложе в очках и с не до конца поседевшей шевелюрой. – Это и есть Виктор Михайлович. Гений! Но наступили девяностые и на бредовые до гениальности (или гениальные до бреда) идеи профессора у государства больше не осталось денег. Он попал под сокращение, и мы стали постепенно о нем забывать. Но оказывается, профессор не сдался, он все эти годы творил, сражался и пробивал свою идею, зачастую собственной головой. Мы, правда только сейчас обратили внимание на его деятельность и как, оказалось не зря.
- Значит, все это действительно подлог – Дима с иронией посмотрел на бумажки в руках Геннадия Николаевича. – Слава богу, а то я сам начинал потихоньку в это верить. Вы ведь тоже способны просчитать и мои поступки, и мои действия?
- От части да…
- Какой вопрос я вам сейчас задам?
- Ну, для этого не нужно быть гением, мой друг. – Профессор улыбнулся и почесал свой лысеющий затылок. – Ты хочешь знать, почему мы с тобой познакомились, почему ты, а не кто-то другой? Все просто. Ты лучшая мишень для него из тысяч других. Ты талантлив, амбициозен и умен. С такими людьми работать одно удовольствие.
- Зачем вы мешали мне, почему просто не пришли сразу и не остановили весь этот бред. – Дмитрий поднялся, и в привычной манере стал расхаживать по кухне взад-вперед.
- Тебе трудно будет в это поверить, но мы здесь совершенно не причем. – Геннадий Николаевич спокойно разлил по бокалам (зеленым) остатки коньяка. – То, что он выйдет на тебя, было понятно даже полному дураку с зачатками математической гениальности. А все эти шедевры с увольнениями, отчислениями и прочей белибердой, исключительно его рук дело. Тебя мы не остановили просто из любопытства. Хотели посмотреть, что из этого всего выйдет. Ты знаешь, мы по большей части разочарованы. С художественной точки зрения неплохо, но фактологически слабо.
Дмитрий снова сел, спокойно поднял бокал, и осушил до дна, закусив последним бутербродом. – Теперь вы заберете мою работу, не допустите выхода других и что дальше…
- Живи как жил. У тебя прибыльное дело, и тропа не зарастет народная. У тебя будет жена, детки и маленькая вила на «Лазурном берегу». Берницкий станет известным поэтом, умрет рано, но впишет свое имя в анналы русской литературы. Дорогина разочаруется в прозе и выскачет замуж за англичанина, станет баронессой. Разве плохо…
- Хорошо, забирай! – Дима улыбнулся, словно с сердца упал какой-то груз. – Только послушай меня. Я тоже расскажу тебе одну сказочку, а то все меня да меня грузят…. Давай представим на секунду, что я тебе поверил. Предположим, что я настолько туп, чтобы согласиться, что мое Евангелие не стоит и выеденного яйца, при этом его любой ценой пытается уничтожить, изъять у меня и погрузить во мрак, какая-то мистическая организация. И более того, я готов поверить, что никакого пророка не было. Хотя желание придать, что-либо забвению наводит на определенные мысли. И я конечно готов отдать тебе все записи и забыть все происходящее навсегда. Но буквально за секунду до вашего появления мне пришло сообщение от вашего сумасшедшего профессора. Знаете, что там было написано?
- Признаться нет – настороженно ответил Геннадий Николаевич - сумасшедших очень тяжело анализировать.
- Он меня благословил отдать вам книгу. Как вы думаете почему?
- Я не знаю…
- А я кажется, знаю. – Дима стал совершенно серьезен, и его глаза загорелись странным, даже жутким огнем. - Существовал он на самом деле или нет, теперь уже не важно. Мы сделали его реальным, пусть пока призрачным, но реальным. Эксперимент «чокнутого» профессора подходит к завершению. Вы полагаете, он возомнил себя Иудой, предавшим пророка и не сумевшим себя простить. Нет. Он возомнил себя – господом богом. Он расписал нам всем роли, выдал реквизит и нажимал на рычаги, подталкивая вперед. И мое появление в Питере и знакомство с вами и даже встреча с Катюшей, просто хорошо поставленный спектакль, в котором люди живут а не играют. Но самое интересное не в этом, а в том какую роль старик уготовил вам, мой друг. Иудой – суждено быть вам. Вы сейчас держите в руках «откровение», вы всемогущи над ним и так же беспомощны в своем выборе.
- Вы говорите чушь – Геннадий Николаевич вскочил и как бешенный стал орать на писателя. – Ты ничего не понимаешь… Ты сопляк… Ты не знаешь и сотой доли всего…
- Так, что вам мешает мне рассказать правду. Покайтесь, пока еще есть возможность. Завтра прикроете всю эту лавочку раз и на всегда. И выполнив, наконец предначертанное (не свыше), вы уже не сможете жить как прежде.
- Что ты понимаешь, ты недоделанный писатель – Профессор сел и рукой схватился за сердце. – Хорошо, я поделюсь с тобой правдой, но вот в чем вопрос сможешь ли ты, после этого жить как прежде. Ты уже изобразил меня гнидой, в своем крошечном мозгу. Ты полагаешь, что я, Иуда. И да, черт возьми, я Иуда...
Ты все время считал, что записи соратника пророка сделаны рукой так называемого Агрофора Николаевича, нет, ты заблуждался. – Геннадий Николаевич достал из портфеля бутылочку валокордина и накапал в фужер из-под коньяка тридцать капель. – Эти записи сделаны моей рукой. Понимаешь, я всегда был против проекта «Миссия», с самого его первого этапа. И лучшей кандидатуры, в спутники ему не нашлось.
Подумай сам. Что такое проект «Миссия»? Ты полагаешь, они ставили благородные цели? Нет. Этому сумасшедшему сукину сыну, хотелось сравняться с богом. И конечно партия была вне себя от радости. Быть способными менять ход истории, переламывать хребет человечеству с помощью одного человека, с помощью некой совокупности идей. Вот оружие будущего. Согласись, что водородная бомба отдыхает.
Они создали его искусственно. Взяли из приюта первого попавшегося малыша, которому не исполнилось и годика, и отдали на воспитание двум сотрудникам института. С детства его голову забивали тем хламом, который был необходим, нужен им для осуществления их целей, их надежд. В тринадцать его вырвали из псевдодомашней, псевдолюбящей среды и поместили в трудовую колонию для трудных детей. После по сфабрикованному обвинению посадили в спец изолятор КГБ под Уфой. И все это время, с ним конкретно работали, его обрабатывали и направляли люди, голоса и нужная литература. А когда рассчитали, что крах Союза неизбежен и оценили возможные последствия, подсадили в компанию к нему меня. И я провел долбанных семь лет за решеткой. От меня ушла жена, дети отказались. Но это не так и важно…. По большому счету это были наверное самые настоящие годы моей жизни. Я узнал, что такое жизнь и познал, что такое смерть. Мне было мерзко и противно выполнять свою работу, но я выполнял…
- Почему вы не рассказали ему обо всем?
- Я пытался… Но как можно разрушить человеческую жизнь, убеждения и веру в себя. Он хотел перевернуть мир. И знаешь, самое странное, что он был способен это сделать. Ему верили, его слушали, и многие действительно находили в нем частицу, искру божью.
- И ты? – Дима встал из-за стола и подошел к окну. В Питере стояла поздняя осень. Деревья были голые и унылые. Дворники с видом полным своей значимости сметали в кучки последние опадающие бурые листики.
- И я. Я тоже понемногу стал верить, вживаться в роль. Но мне противно. Он действительно был святой человек. И пусть его вывели искусственно, я не желаю, что бы его именем спекулировали, и на нем делали деньги, карьеры и политику. Он не заслужи этого своей жизнью, и тем более своей смертью.
- Но почему, тогда ты не хочешь сделать его бессмертным? – Дима не поворачивал головы, он все так же смотрел во двор. Вообще вся эта история зашла слишком далеко, стала слишком запутанной, запущенной…
- Это будет значить, что они победили. Из человека, он превратиться в оружие, самое страшное оружие современности. А я этого не допущу…
- Я не знаю. – Дмитрий, наконец, отошел от окна и посмотрел в глаза, поседевшему раньше срока человеку. – Решать тебе. Ты был с ним все эти годы, он умер у тебя на руках. И это твой крест. Слава богу, что мой легче…
Геннадий Николаевич забрал бумаги, записи, дискеты и ушел, даже не попрощавшись. Дима сел в кресло и закрыл глаза. Вроде бы все закончилось, притом быстро. Телефон не звонил. Тишина в квартире и голове, была, пожалуй, лучшей наградой за пять сумасшедших месяцев, вырванных из жизни по чьей-то злой (или просто не понятной) воле. На ум, железной поступью вбирался только один вопрос: «Что это было»…
Дмитрий просидел в кресле до самого вечера, он брал в руки белоснежные листы бумаги, и пытался сделать журавликов. Выходило плохо, журавлики были похожи на раздавленных катком грызунов, но стремление к совершенству всегда похвально. На душе было паршиво. ПАРШИВО!


 ЭПИЛОГ


 Спустя несколько лет Дмитрий Сергеевич с женой Катей и трехлетней дочкой Славой вернулся в родной, немного провинциальный, краевой центр на юге большой России. Купил двух этажный частный дом в Баварском стиле, ярко красный кабриолет и маленькую, литературную газетенку (чисто для души). Он также периодически писал романы, стихи и прозу, однако издавал их исключительно под своим именем и за свои деньги. Большим спросом они не пользовались, на вершины литературного Олимпа не взлетали, но приносили хоть и скромный (по столичным меркам), но все же постоянный доход.
Берницкий действительно стал знаменитым на всю страну поэтом, но вел образ жизни, мягко говоря, не праведный. Он стал постоянным объектом скандальных новостей, любимцем бульварных изданий, шикарных женщин и миллионов читателей. Как и положено поэту – горел, да так что поджигал своим пламенем пол страны. Его любили и ненавидели одновременно. Но постепенно становилось совершенно понятно, что добром Константин не закончит свой век.
Анна уехала в Англию и стала баронессой. Спустя полтора года родила наследника и развелась. Уехала в США и забрала с собой сына. Теперь бесконечно судиться со своим бывшим мужем и пишет в Лондонские газеты, разоблачающие знатный английский род статьи. Второй муж Дорогиной нефтяной магнат с миллиардным состоянием. Анну пригласили на телевиденье, вести передачу на одном из русскоязычных каналов и даже сниматься в кино.
Она так и не выпустила свой вариант «откровения», и он до сих пор пылился на полке в твердом, самодельном переплете. Дорогина хотела его сжечь, но не поднялась рука. Теперь Анна каждый день ходила в храм, замаливала грехи. Сына окрестила в православие, что как «серпом по ногам» прошлось по моральному состоянию отца малыша. В общем, ей было не скучно. Жизнь била ключом и все по голове тех, кого судьба усадила с Анной в одну лодку.
Геннадий Николаевич все-таки выпусти, спустя год «Откровение», с пояснениями и замечаниями. Критика была жуткой, казалось, его готовы были разорвать на части, на клочки. Словно вороны налетели враги, как крысы сбежали друзья и оставшись в полном одиночестве он совсем сдал. Потом инсульт. Потом короткий некролог в Московских Ведомостях… Спустя два месяца про «неудачный» роман все забыли. Почти все….
Перед самым отъездом из Питера Дмитрий Сергеевич получил письмо от Долбика. Он писал, что продал все свое хозяйство, отдал деньги в какой-то фонд и уехал в Сибирь, где обосновалась, очередная секта или какое-то тайное общество. Так же в конверте была фотография Долбика. Он стоял в синем балахоне на фоне большого распаханного поля. Руки у него были в навозе, а ноги по щиколотку утопали в грязи. На лбу выступали капли трудового пота, зато на лиц была такая блаженная улыбка, что казалось, что он наконец-то выиграл свой главный приз.
Дмитрий хотел, было положить фотографию в стол, когда заметил, что на шее у Долбика, в том месте, где у православных крестик, висел грубо сработанный из какого-то метала, маленький белый журавлик….

P.S. «Дима не мог никак уснуть. Было очень душно. В голову лезли всякие мысли, ненужные идеи (особенно ночью), в общем, всякая белиберда. Катюша спала, и маленькая Слава тихонько сопела в носик. Дима встал и прошел в свой кабинет. На рабочем столе дежурного ноутбука горела яркая, зеленая надпись, свидетельствующая о том, что в почтовом ящике имеются непрочитанные сообщения. Очистив рекламу и прочую чушь, Дима обнаружил одно сообщение, у которой в графе отправитель значилось просто и без затей «Тот свет».
Открыв сообщение Дима прочитал следующее: Привет! Это я. Я обещал, что напишу, и вот пишу… Здесь, в общем, и целом неплохо. Но тебя в любом случае ждет сюрприз. Все не так, как мы представляем, совсем не так. Но я не о том. Ты наверное считаешь теперь меня врагом. Или полагаешь, что я свихнувшийся сукин сын (это наверное вырежут, здесь строгий контроль, сам понимаешь), и ты наверное прав. Но я хотел изменить мир, пусть не гуманно, пусть этот грех мне никогда не смыть с себя. Я полагал, что общество наше уже доросло до него. Я оказался глуп. Это общество не доросло даже до меня. Даже до тебя».