Хозяйка Мутного Озера

(Русская народная сказка, подслушанная в параллельной реальности. Огромная благодарность за помощь в подслушивании и написании феноменальному сверхсуществу с душою дельфина Иноку Кони).

В славном городе Петровасильевске жили-были Пафнутий и жена его Настасья. Настасья телом весьма добра была, нравом же зла неимоверно. Жила семья душа в душу: Пафнутий на пяти работах корячился, а по ночам даже вагоны разгружал. Настасья же целыми днями на диване лежала, в телевизор зенки вылупив. Или пельмени пожирала, прям с кастрюли, неимоверно чавкая. Это единственное блюдо, которое маменька ейная, Оладья-свет Прокопьевна готовить научила, потому она токмо их и варила. Правда, сама и потребляла их в дело, ничего мужу не оставляла, даже воду мутную из кастрюли выпивала, громко жирными губами причмокивая. А Пафнутий питался лапшой басурманской, которую крепким кипятком разводил. Оттого лицом был весьма бледен, телом худ, яко ссыльный каторжник. Жена часто над его видом посмеивалась. Бывало ткнет пребольно в ребро мясистым пальцем:
- У,заморыш...
Приполз наш бедолага как-то с работы, бородой пыль с пола собирая. Только в душ хотел скользнуть, а из зала голос, грому подобный:
- Иди сюда, котенок. Исполни моё желание!
- Устал я, любовь моя. Да и головушка заболела что-то... – попробовал отмазаться Пафнутий.
- Ты идешь? Иль мне встать? – спросила женушка многообещающим басом.
Вздохнул горемыка тяжело и понес тело свое костлявое в тяжелые объятия своей Настасьюшки. Ввалился в залу, где его ненаглядная на диване растеклась, буравит глазками маленькими его очень недобро.
- Есть у меня желание одно, Пафнуша.
- Может завтра? - в последней надежде спросил муж, мелко дрожа, словно мышь пред ликом удава.
- Сегодня – отрезала Настасья командирским голосом. Вся в папу, полковника в отставке, Захария Архипыча. - Желаю я вечно быть молодой и красивой, как сейчас.
- Дык, ты и так краса неописанная...
За эту реплику Пафнутий фофан получил весомый, от которого его череп едва не треснул, яко орех эллинский.
- Не перебивай меня никогда, отродье Кощеево. Видала я сегодня в ящике, средство волшебное, которое навеки меня молодой сделает. Такой вот, как она.
И в лицо Пафнутию глянцевым журналом «Работница» сунула. А там, на обложке фотомодель местная Дунька Палкина улыбается призывно.
- Где же я возьму его, солнце моё жгучее?
- Где хочешь, там и ищи. И без него не смей домой возвращаться. Ты ж меня знаешь. Не пущу. Под дверью будешь спать, яко пёс лишайный.
Что ж тут поделать? Вздохнул тяжело Пафнутий. Стопку кефира пропустил для храбрости, да пошел искать средство волшебное.
В одну аптеку зашел, руками разводят. Во вторую зашел, пальцем у виска крутят. В третью зашел, а ноги уж дрожат, ждет, что в шею погонят палками. Но свезло мужику: в аптеке работала дальняя родственница его – Глафира Семеновна, доброй души престарелая женщина. Та задумалась крепко, но потом ответила:
- Есть в аптеке одной заморской такое средство. Токмо стоит оно... ух...
- Неужто дорого?
Глафира Семеновна к Пафнутию склонилась и сумму на ухо шепотом сказала. Бедняга упал сразу, ноги без того слабые, держаться за землю отказались. Старушка – добрая душа спиртика дала ему понюхать нашатырного. А Пафнутий, в чувства придя, сильно закручинился:
- Вот беда то... Ночевать мне отныне на улице.
А Глафире жалко стало родственника непутевого, и молвила она тогда:
- Знаю я, кто помочь тебе может.
- Да кому ж я нужен, горемычный?
- Есть у нас за краем города – Озеро Мутное. Возле озера того – фабрика заброшенная, да свалка. На свалке той с давних времен знахарка одна живет. Очень уважаемая женщина. К ней говорят, сам царь ездил в своей кручине советоваться.
- Да какая она уважаемая, ежели на свалке живет? И что за озеро Мутное? Никогда о таком не слыхивал.
- Эх, усы-бороду отрастил ты Пафнутий, а глуп до сих пор, как дитя малое. Она не ради стяжательства людям помогает, а по доброте своей безмерной. А в жизни много ли человеку надо? И озеро то заповедное. Не всякий о нем знает.
- Не верится что-то, уважаемая Глафира Семеновна, но иного пути не вижу... Что ж, была-не была, попробую. Как проехать-то к Мутному озеру? Каким автобусом, каким маршрутом?
Старушка склонилась к Пафнутию и зашептала быстро:
- Езжай на самый край города. Ступай на остановку заброшенную. Ровно в полночь явится туда старый автобус. Токмо он к заветному озеру отвезти может. В иное время, ежели придешь – все без толку.
Поклонился мужичок в ноги доброй родственнице, перекрестился на все четыре стороны, да в путь неблизкий пустился. А Петровасильевск город не маленький, не один час нужно, чтобы в конец его попасть. Аккурат к темноте добрался. Увидал пред собой дорогу с колдобинами, остановку ржавую, да фонарь покосившийся, который светом не радовал, по причине отсутствия в нем лампочки. А вокруг чисто поле. Ни машины, ни человека, токмо звери лютые где-то в темноте рулады выводят печальные. Утомился Пафнутий, присел на остановке на лавочку полусгнившую, стал полуночи ждать. Ночи в тех местах холодные, а туман густой, да белый, яко молоко парное. Но сильно устал за день Пафнутий, сам не заметил, как задремал. Видит поляну красивую, лесную, все травы, да цветы кругом. А посередь сидит девочка маленькая с обязьянкой игрушечной, плюшевой. Баюкает она зверюшку свою мягкую, да сказку ей сказывает:
- Жила-была на свете зверушка лесная. Добрая, да сообразительная. Прямо, как ты...
Обезьянка же на девочку своими пуговицами-глазками смотрела по доброму, понимающе, но в ответ ничего не глаголила. А у Пафнутия на глаза аж слезы навернулись: больно похожа она на доченьку, что в мечтах он своих лелеял, да не дал Бог им детей с Настасьюшкой, не побаловал.
- Жила себе на дереве, да больно невзлюбила её ведьма страшная, что каждую ночь темнотою все укутывает. Позвала брата своего – Ветра Северного. Дунул Ветер Злой – сбросил зверушечку с дерева... Упала она прямо в самую чащу леса дикого. Осмотрелась по сторонам, не найти уж дерева заветного. А Ветер злой дует, ведьма же темнотой все обволакивает. Заблудилась зверюшка... заблудилась.
Повернулась девочка неожиданно, взглянула на Пафнутия взором своим ясным и сказала:
- А вы, дяденька, тоже заблудились? Давайте я Вам помогу: до дома Вашего провожу...
- Спасибо тебе, добрая девочка – ответил Пафнутий, улыбаясь по доброму.
- Но путь мой лежит в совсем иную сторону.
Заплакала девочка:
- Не ходите туда дяденька, там много зверюшечек заблудилося... И вы заблудитесь...
Хотел Пафнутий объяснить все девочке, да проснулся неожиданно, оттого что в тумане заурчало что-то, загрохотало. Аж сыра земля под ногами затряслась. И явился пред Пафнутием автобус старый, да ржавый, словно токмо что со свалки угнали. Дверь передняя открылась, скрипя натужно, внутрь приглашая. Вошел Пафнутий, глядь, а нету в том автобусе никого. Даже водителя. А на том месте, где сидеть он должен, ни сиденья, ни руля, токмо ящик железный с прорезью.
- Чудеса... - сказал Пафнутий, ежась от пота холодного.
- Монету! - неожиданно сказал ящик. А голос противный такой, скрипучий.
- Какую монету дать то тебе? - спросил герой наш дрожащим голосом.
- Монету! - повторил ящик.
Порылся Пафнутий в карманах, нашел монету рублевую. Сунул её в прорезь, затарахтело корыто дырявое, заурчало, двери закрылись, поехал Пафнутий к Мутному Озеру. А дороги не видать, туман кругом, автобус токмо на ухабах, да колдобинах подпрыгивает. Чихнула неожиданно железяка, да остановилась. Двери скрипучие снова открылись.
- Никак приехали – молвил Пафнутий, но ящик железный ничего ему ответил.
Едва вышел мужичонка из автобуса, вновь заурчало все вокруг, загрохотало. Обернулся он, а автобус уж исчез в тумане густом. Осмотрелся вокруг, и правда на свалку его завезли. Средь тумана чернеют вдалеке стены полуразрушенные, кирпичные. А прям пред ним раскинулось озеро. Вода и вправду мутная, цвета грязного. И тишина вокруг. Ни крика птичьего, ни рыка звериного, в озере даже рыба хвостом не плеснет. Страшно, аж жуть берет.
- Куда ж идти то теперь? - спросил Пафнутий. Но никто ему не ответил.
- Есть кто живой? Отзовитесь...
Голос мерзкий отозвался неожиданно:
- Что тебе, человек, надобно?
Пафнутий от неожиданности всю храбрость свою вмиг растерял.
- Мне это... До знахарки надобно...
- За мной ступай – ответил голос зловещий.
- Дык, не вижу я тебя, добрый человек…
- Ха-ха-ха! Дурень, я не человек! Глаза пошире открой, глянь пред собой!
Глянул Пафнутий и ахнул: ворон пред ним сидит на куче мусорной.
- За мной ступай… - повторила птица черная и влетела, крыльями туман разгоняя. Пошел Пафнутий следом, перекрестившись трижды. Но легче от этого не стало. Больно уж страшное место, далеко очень от Бога. Привел ворон Пафнутия на самый берег озера неведомого, к вагону старому, полусгнившему. Каркнул трижды горевестник, открылась дверь досками заколоченная. Вошел герой наш, от страха себя не помня, в темноту пыльную. Воздвиглась пред ним куча мусора, да тряпья всяческого.
- Кого ты ко мне привел? Чую дух человечий… - молвила куча, ноздрями воздух втягивая. Присмотрелся Пафнутий, а то не куча вовсе, а женщина размеров необъятных, а на плечах у неё два ворона.
- Что молчишь? Говори, что тебе надобно от хозяйки Мутного Озера? – вставил слово ворон тот, что привел его в место страшное. А у Пафнутия язык отнялся начисто. Стоит пред чудищем не жив, не мертв.
- Чую запах пота холодного – сказала хозяйка, воздух, вдохнув шумно.
- Боится человече… Боится – каркнул второй ворон.
- Ладно, знаю я зачем пришел… Все вы за одним и тем же приходите – продолжала ведьма, над мужичком возвышаясь, яко скала неприступная. – Желаний ничьих я не исполняю, но пособить могу. Возьми шкуру себе…
Осмотрелся Пафнутий, а под ногами полным-полно шкур всяческих.
- А какую взять то? – осмелился подать он свой голос дрожащий.
- Волчья, да медвежья не подойдут тебе… Больно жалок – молвил ворон – возьми вон ту, крысиную.
- Дык, крысиная маловата на меня будет.
- Так то шкура крыса канализационного. А они поболее тебя в длину вымахивают – добавил второй ворон.
Взял Пафнутий шкуру крысиную, а та и впрямь ему в самую пору.
- Прежде чем шкуру надеть, ступай, умойся в озере Мутном – сказала ведьма. – Все. Далее сам все сделаешь, что пожелал. Токмо ежели до рассвета не получишь желаемого, быть тебе навеки крысою…
Вышел Пафнутий, себя не помня. Ногами негнущимися подошел к озеру, нагнулся, а оттуда на него сотни глаз страшных воззрились. Зачерпнул немного герой наш, воды мутной, да омыл лицо своё. Онемело лицо, загорелись щеки, руки начали силой наливаться неведомой. Набросил на себя шкуру крысиную, почуял боль нестерпимую, ибо шкура в кожу врастать начала, кости начали искривляться с хрустом страшным. Упал Пафнутий, от боли катаясь, токмо из уст его не стон человечий вырвался, а писк крысиный. Отпустило неожиданно. Встал он, воздух в себя тяжко вдыхая. Токмо не человеком встал он вовсе, а крысом огромным, канализационным. Побежал крыс по свалке. А там много дверей всяческих расставлено. Со скрипом распахиваются, а за ними места иные совершенно. Пафнутия же жажда повела к двери нужной, двери заветной. Проскочил он сквозь её и очутился в аптеке заморской, круглосуточной. Свет здесь светит ослепительный, стеллажи стоят с лекарствами разнообразными. Пробежал крыс, затаился, пробежал, затаился. А средство для молодости и красоты волшебное, прям посередь аптеки стоит, как промо-позиция. Подбежал, схватил зубами коробочку. Все бы хорошо, да увидал охранник через камеру тень чью-то темную. Встал, зевнул, потянулся, что аж позвонки хрустнули, да проверять пошел. А крыс под стеллажом затаился, дышать боясь. Подошел охранник, посмотрел. Никого вокруг, тихо. Парочка токмо младая на кассе покупает презервативы с пупырышками. Почесал он голосу свою бритую, да обратно пошел, раскладывать на компьютере пасьянс эротический. А у крыса Пафнутия глаза пелена черная глаза застила, далее ничего не упомнил.
Очнулся поутру на краю города, на остановке ржавой, возле фонаря, что без лампочки.
- Так и знал, что глупости это всё… Эх, что теперича делать то? – закручинился Пафнутий. Руку разжал, глядь а в руке коробка измятая, та самая со средством заветным, что Настасья страстно возжелала.
- Чудеса… Значит и впрямь то не сон был. – Сказал Пафнутий, перекрестился, да домой поехал первым автобусом.
Дополз до дому, а на пороге Настасьюшка его стоит, с половником тяжелым в руке.
- Ну что, принес средство волшебное? – а сама так и буравит глазками своими маленькими, да злыми, яко у свиньи.
- Вот оно, голубушка…
Взяла Настасья коробочку измятую, носом начала крутить:
- С какой помойки ты его принес, дурень стоеросовый? Ну да ладно. Попробую. Но ежели что не так: быть тебе битому!
Достала Настасья из коробочки таблетку, проглотила её, да самогоном мутным запила с горла. И стала на глазах прямо меняться. Волосы отросли до пояса, груди в лифе помещаться перестали, ноги подлиней, да ровней стали, складки на пузе разгладились, попа ж стала, словно яблочко наливное, перевернутое. Стала такой красавицей, ни в сказке сказать, ни пером описать. Токмо глазки остались все такие же маленькие, да злые.
- Угодил ты мне, Пафнуша. Ступай теперь на работу, денег мне зарабатывай.
И пошел Пафнутий на полусогнутых еду-пропитание тяжкое для милой своей добывать.
Вернулся, когда уж облака на небе оранжевыми стали, яко апельсины турецкие. Дополз до квартиры, зубами за ступени шершавые хватаясь. Только хотел на кухню пробраться, дабы лапши себе заварить, а из зала голос, грому подобный:
- Иди сюда, муженек мой ненаглядный! Исполни моё желание!
- Устал я, любовь моя, ручек-ноженек не чувствую...
- Ты, Пафнутий, надежд не лелей. Хоть и изменилася я, а рука так и осталась тяжела. Ты моего терпения не испытывай.
Вздохнул Пафнутий, понес в залу себя горемычного. А в зале на диване жена его развалилась, молодая, да красивая. Журнальчик листает, подняла глазки сверлящие на мужа и говорит:
- Желаю я ожерелье самоцветное. Чтобы днем и ночью светилось, да переливалось огоньками яркими. Такое, чтоб на меня посмотреть было нельзя, не зажмурившись...
- Рази ш такое бывает, царица моя первопрестольная?
За что кулаком получил под дых, обжигающе.
- Ты мне не перечь, тля полудохлая. Ежели не принесешь мне его, не пущу тебя даже в подъезд. Бомжевать будешь, опустишься. Ступай вон с глаз моих, червь могильный.
Вздохнул тяжко Пафнутий, стакан кефира пропустил для храбрости, да пошел ожерелье искать самоцветное, да волшебное. В магазины ювелирные заходить не стал, да и не пустила бы его охрана лощеная. Пошел сразу в аптеку до Глафиры Семеновны. Она женщина осведомленная, телевизор по вечерам смотрит, а у Пафнутия нет на то совершенно времени. Пришел к ней, в ноги упал:
- Выручайте, уважаемая Глафира Семеновна. Слыхали ли Вы про ожерелье самоцветное. Да такое, чтоб и днем и ночью светилось, такое, что посмотреть на него нельзя, не зажмурившись...
Крепко задумалась родственница Пафнутьева, старушка ума редкостного. Изрекла потом:
- Слыхала я о таком ожерелье. Сделал его один мастер искусный, его сама королева аглицкая на балу носила. Токмо неизвестно, где оно сейчас...
- Как это неизвестно? Куда ж делось то оно?
- Украли его. Говорят, приложил к этому руку тать известный Ванька Безносый.
- Эх... - закручинился Пафнутий.
А Глафира наклонилась к нему и спросила шепотом:
- А в прошлый раз-то помогла тебе знахарка?
- Помогла... токмо такой ценой страшной...вспоминать аж не хочется. Но видимо нет у меня иного пути, кроме как к Мутному озеру. Спасибо Вам, на слове добром, Глафира свет-Семеновна.
Поклонился мужичок в ноги доброй родственнице, перекрестился на все четыре стороны, да в путь неблизкий пустился. Снова, как темнота город собой застила, добрался до края города, остановки ржавой, да фонаря покосившегося, что без лампочки. Присел бедняга на лавочку полусгнившую, а туман зловещий тут как тут, обволакивает, все тепло из тела высасывает. Уж совсем застыл Пафнутий, яко мышь продрогшая, да сон тяжелый навалился на грудь, подушкою мокрою. Снова очутился Пафнутий на полянке волшебной. А на ней птички щебечут, зайцы прыгают. И сидит посередь та же самая девочка, обезьянку свою баюкает.
- ... Заблудилась зверушка в дремучем лесу, продрогла. А в лесу сотни глаз страшных, сотня когтей острых, сотня голосов злых. Села она на пенек, да заплакала горько. Сжалилось над нею небушко, заплакало вместе с нею, да ударило громом-молнией. Подошгла молния сухую веточку, запылала она костерком трескучим. Обрадовалась зверушечка, взяла веточку горящую, ведьму прогнала, темноту раздвинула...
Повернулась к Пафнутий девочка неожиданно, словно только увидела, опалила глазами лазурными:
- А где огонек Ваш, дяденька? Почему не светит Вам, не греет?
- Да к чему мне огонек, девонька? Уж глазки мои к темноте привыкшие.
- Нельзя без него, дяденька, ой, никак нельзя... Давайте я Вам свой дам, а то по дороге домой, ненароком оступитесь.
- Спасибо тебе, касатушка. Не оступлюся, должен идти я не домой сейчас, а в совсем иную сторонушку.
- А кому Вы должны то столько?
Не нашелся Пафнутий, что ответить не по детски разумной девочке, махнул рукою, да проснулся. А тут как раз, затряслось все вокруг, загрохотало. Явился пред ним автобус старый, полуразвалившийся, уж давно на таких не ездят. Дверь передняя открылась, скрипя натужно, внутрь приглашая. Вошел Пафнутий, бросил в прорезь монету рублевую, а ящик железный обратно её выплюнул. И молвит голосом человечьим:
- Монету!
- Так какую монету дать то тебе?
А тот не Пафнутия не слушает, своё гнет:
- Монету!
Покопался пассажир напуганный, в карманах своих прохудившихся, нашел монету двухрублевую. Бросил её в прорезь, заурчала довольно тарантайка железная, двери закрылись, поехал Пафнутий к Мутному Озеру. А за окнами туман такой густой, как вата сахарная. Не видать дороги, токмо лязгают громко механизмы разболтанные. Вздохнул тяжко конь железный, да остановился. Дверь сызнова открылась. Приехали.
Едва вышел мужичонка из автобуса, вновь заурчало все вокруг, загрохотало. Обернулся он, а автобус уж исчез в тумане густом. А Пафнутий по свалке побрел знакомым уже путем к вагончику заветному, что на берегу озера страшного, Мутного. А близ вагона уж ворон сидит, в черепе собачьем глазницу выклевывает. Увидал Пафнутия, взлетел, довольно каркая:
- Так и знал, что вернешься! Понравилось небось в крысьем обличии...
- Была б моя воля, никогда не видел места сего поганого...
- Не твоего ума дело о поганстве рассуждать. Ранее все вы, человечишки, идолам-поганам молитвы возносили, а теперь нос воротите. Ты при Хозяйке не ляпни такого, дурень!
Каркнула трижды, злая на язык, птица, открылась дверь досками гнилыми заколоченная. А там внутри хозяйка огромная, да страшная. Ноздрями шумно воздух вдыхает, словно засосать в себя Пафнутия хочет.
- Знакомый запах... Запах человечий... И как крысой немного пованивает.
- Верно, вчерашний крысеныш к нам пожаловал – добавил слово своё второй ворон, что на плече у Хозяйки сиживал.
- Ну ежели во второй раз, все уже и сам знаешь. Бери шкуру крысиную, да ступай к озеру, испей из него водицы.
- Не отравлюсь ли... Свалка все же рядом, да фабрика.
Загрохотал, затрясся вагон от смеха ведьминого:
- Ой, насмешил, человече! Оно ж ещё со Мрака Времен то мутное! С той поры вы, люди им отравлены... Помни, времени у тебя только до рассвета, не более!
Взял Пафнутий шкуру крысиную руками потными, да вышел из вагончика, пошатываясь. Подошел к озеру, нагнулся, а там сотни голосов страшных шепчут ему что-то. Зачерпнул немного мужик, воды мутной, да выпил. Загорелось нутро, расширились глаза, силу в себе немалую Пафнутий почуял. Набросил на себя шкуру, упал, от боли катаясь, землю сыру лапами разрывая. Отпустило неожиданно. Встал он, воровато осматриваясь, крысом серым, вида премерзкого. Побежал меж множества дверей, ветром расшатанных. А за каждой иные совсем места, иные царства-государства. Нашел по запаху нужную, да юркнул внутрь. Оказался в подвале темном, да с бетонными стенами. Человек там сиживал, к стулу привязанный. Страшный с виду, весь в синяках, да кровоподтеках, живого места на теле нету.
Хотел было крыс мимо его незаметно скользнуть по лестнице каменной, как лязгнула наверху дверь железная, да шаги послышались тяжелые. Пришлось затаиться ему, не дыша почти. А меж тем спустились в подвал два молодца вида страшного, а третий хоть не под стать им крепостью, ещё страшнее их обоих был. Нос у него начисто отсутствовал, а заместо него дыра зияющая. На лбу у него клеймо каторжное, а глаза недобрым огнем горят, яко пламя Преисподнее. Подошел он к сидящему, заглянул в глаза, от страха расширенные:
- Чую я, крысой пахнет в подвале этом... Не от тебя ли, Ерофеюшка?
- Батька, гадом буду, не от меня – пленник ему ответствовал, дрожью объятый.
- Ну ежели не от тебя, так от кого же? Иль ты хочешь сказать, что почудилось мне?
Узник от слов таких, как девка расплакался:
- Да не брал я ничего... Ей Богу, не брал... Землей сырой клянусь, да ясным солнышком.
Ничего не ответил атаман, токмо ударил ногой связанного, что тот со стулом на спину опрокинулся.
- Ах ты, крысеныш! И как язык у тебя не отсох!
И ногой снова ударил, захрустела у пленника челюсть, покатились зубы выбитые, полилась кровь со рта, да носа. Тут два добрых молодца от себя добавили. Так уж увлеклись, что когда атаман остановиться приказал, лежал на полу бетонном уже не человек, а груда мяса изувеченного.
- Вы потише, потише... Мне эта падаль живой нужна. Говори, где ожерелье аглицкое припрятал?
Но Ерофей ничего не отвечал, стонал только сильно.
- Ничего, посиди тут ещё. Ежели и завтра не скажешь, скормлю тебя твоим собратьям-крысам, по клочку, по кусочку.
Промолвив это, атаман разбойничий Ванька Безносый с молодцами прочь пошел. Подошел крыс к пленнику связанному, а тот не видит ничего, кровь глаза залила. Разорвал Пафнутий зубами путы, пленника со стулом роднившие. Увидал тот пред собой крыса размеров небывалых, закрестился, запричитал в беспамятстве:
- Не губи, атаман... Не отдавай меня этому чудищу... Все как есть расскажу. Спрятал я ожерелье волшебное на чердаке дома этого, в коробочке серой, да неприметной...
Спрыгнул крыс с груди разбойника, да наверх побёг. А лестница каменная дверью железная закончилась. Дверью надежной, да крепкой. Не открыть, не протиснуться. Приуныл крыс, а времени до утра уж совсем немного осталось. Но тут снизу шаги послышались. То поднимался Ерофеюшка, от всех ужасов, разумом тронувшийся. Подошел он к двери железной, застучал по ней кулаком:
- Выпустите меня, добры люди, на свет белый хоть глазком глянуть!
Добры люди дверь отворили с лязгом страшным, достали пистолеты, из стали вороненой, да прострелили Ерофею буйну голову. А крыс, над дверью затаившийся, взял да мимо них проскочил. Резво побежал, только ветер засвистал. Мимо атамана проскочил, яко вихрь, тот от страха Господа поминать начал. Отворил с размаху головою дверь чердачную, начал все коробочки нюхать, от пыли чихая. Почуял в одной, самой дальней, ожерелье заветное, схватил его зубами, далее ничего уж не упомнил.
Очнулся поутру на краю города, на остановке ржавой, возле фонаря, что без лампочки. Первым делом ладонь разжал, а там ожерелье заветное, правда все грязью, да кровью заляпанное.
- Ух, пронесло, на этот раз – молвил с облегчением. И стошнило его на сыру землю, ибо тяжело дается бытие в чуждой шкуре. Обтер Пафнутий бороду, да домой поехал, автобусом первым, самым ранним. Токмо в подъезд зашел, а там Настасьюшка идет ему навстречу с половником в руке, тяжелым.
- Ну, что принес, чего я желала?
- Вот, принес, любимая...
Взяла Настасья ожерелье, лицо свое красивое сморщила:
- Ты в какую лужу нырял за ним, морда ты сиворылая?
Протерла чуть-чуть его, заблестело ожерелье, огоньками заиграло. Надела на шею, вовсе невозможно стало смотреть на неё, так глаза свет ослепил.
- Ох и угодил ты мне, Пафнутка! Ох и хорошо! Че стал, рот раззявил? Работать ступай, дармоед, а то опоздаешь...
И пошел пахать Пафнутий, от усталости себя не помня. Вернулся, как на небе ясном первые звездочки проглядывать начали. Сил уж не было, идти, не ползти, упал перед домом, тараканы подхватили к квартире понесли. Внесли, в прихожей бросили, сами на кухню врассыпную побежали. Встал Пафнутий было, а из зала голос, грому подобный:
- Иди сюда, козлик мой жидкобородый! Исполни моё желание!
- Устал я, любовь моя, уж третий день поспать не могу...
- На том свете отоспишься, ничтожество! А ну тащи сюда тощий зад свой!
Вздохнул Пафнутий, принес зад свой в залу. А там не диване лежит в позе соблазнительной его Настасьюшка, ожерелье на шее её пылает, глаз нельзя поднять, так жжет. Опустил глаза Пафнутий, да почуял, как глазками она его сверлит, зло посмеиваясь.
- Желаю я себе чудо-машину кабриолет. Да такой, чтоб и летать он мог в небе, яко птица, и в воде плавать, яко рыба. И чтобы с тюнингом был и прикуривателем!
- Где ж я прикуриватель тебе возьму, утроба ты моя ненасытная?
От этих слов, упал он на пол, ударом в челюсть сраженный. Настасья подошла, ножкой изящной на грудь наступила, та аж хрустнула.
- В последний раз, я от тебя слово поперек слышу, тело ты немощное! Не принесешь - не жить тебе на свете, ни на том, ни на этом. С обоих сживу, ты ж меня знаешь.
Вздохнул Пафнутий, бутылку кефира с горла опрокинул в себя, для храбрости, да пошел к Глафире Семеновне. Пришел, а аптека уж закрыта. Темно на улице. Понурился совсем мужичок, пошел куда глаза глядят, пути-дороги не разбирая. Шел по улицам Петровасильевска средь людей, злых, да равнодушных. Никому до мужичка несчастного дела нет. Все спешат куда-то, бегут, автомобилями друг на друга бибикают, ругаются словами непотребными. Всех отравило озеро Мутное. Всех в зверей лютых превратило. И родились в душе Пафнутия обида горькая, да злоба темная, ему доселе неведомая. Хотелось броситься ему в толпу и рвать всех подряд когтями стальными, зубами острыми, да чтоб кровь брызгала во все стороны горячими струями. Чтоб умылся в ней злой город, да от мутного тумана очистился. От мыслей этих лютых оторвало его диво дивное. Ехала по проспекту машинка неизвестной марки, маленькая, да красивая. Крыши у неё не было, сама изящная, цвета лазурного. Пронеслась на большой скорости, тут взяла, да взлетела. И полетела над городом, а музыка в ней играет просто божественная. Людишки от своих дел оторвались, надменные мины на лицах стерлись, дружно охнули с завистью.
- Это чья такая машина? - спросил Пафнутий у бомжика, что бутылок занимался собирательством.
- На чекушку ежли подкинешь, скажу... - ответствовал бомжик, степенно бороду свою окладистую разглаживая.
Дал ему Пафнутий купюр несколько, и тот молвил:
- То машина сына нашего городского головы, Евграфия. Младой ещё отрок, а уж везде отличился, всем насолил. Товарищей моих велит излавливать, да собаками травит потом потехи ради. А девок скока попортил. А людей на дороге скока посбивал. Душегуб, хуже Ваньки Безносого. Эх... И нет на него управы, ирода.
Ничего не ответил Пафнутий бездомному, такси поймал, да велел везти скоро на самый край города. Перекрестился таксист, трижды помянул Николая Угодника, но все же повез. Разморило Пафнутия на сидении мягком, да удобном, в крепкий сон бросило. Очутился он на поляне знакомой, токмо затянуло небо тучами, не видать на нем ясна солнышка. Окружили злые отроки девочку ему знакомую. Обезьянку бросают друг другу, потешаются. А девочка меж ними бегает, плачет, игрушку свою ненаглядную вернуть просит. Да не смягчают слезы её души темные. Подбежал Пафнутий, отобрал у них обезьянку плюшевую, вернул её девочке. Та ему на это сказала:
- Спасибо Вам, дяденька. Спасли Вы мою доченьку.
- Да как же обезьянка доченькой то быть может?
- Вот так вот может. Она добрая, не то, что эти вот... - и на отроков ухмыляющихся взгляд бросила рассерженный. - Звери – все дети, люди – все взрослые, но бывают средь людей отроки, что не звери уже, но ещё человеком не ставшие. И страшны они очень, ибо во тьме пребывают их душеньки...
- А что со зверушечкой той стало? - спросил Пафнутий неожиданно.
- Позвала Ведьма на помощь Туман Сырой – братца своего младшего. Погасил туман огонек, выпил пламя маленькое. И осталась снова темноте зверушечка, пути-дороги не зная, не ведая...
- Умерла она, горемычная?
- Нет, дяденька... Стала в том лесу дремучем самым страшным зверем, самым лютым хищником. Не ходите в туман, ну пожалуйста... Давайте домой пойдем, ходят здесь тучи темные. С Вами я пойду, буду Вашей доченькой... И за руку взяла Пафнутия, в глаза жалобно заглядывая. Вырвал тот длань свою, да молвил:
- Не было у меня дочери, нету и не бывать ей никогда! Судьба моя такова, так тому и быть. Пора мне, а то опоздаю я, с сказками твоими глупыми!
Пошел он прочь, сон зыбкий разрывая, а за спиной слышались ему рыдания горькие.
Проснулся, а такси уж приехало к краю самому города, а там уж туманом все заволокло, пеленой мутной все затянуло. Расплатился Пафнутий деньгами последними, только мелочь осталась для автобуса зловещего. А полночь уж почти пришла. Не успел подойти к остановке ржавой, присесть на лавочку полусгнившую, а он уж тут как тут. Шум, грохот, лязг. Явился, как всегда по расписанию вовремя. Вошел Пафнутий уверенно, кинул в прорезь монету двухрублевую. А ящик зловредный обратно её выплюнул и давай опять нудить:
- Монету!
Достал Пафнутий из кармана монету пятирублевую.
- Вот тебе, подавись, нечисть проклятая!
Бросил в прорезь, затарахтела развалюха ржавая, закрылись двери расшатанные, поехал Пафнутий к Мутному озеру. А туманом все затянуло, ничего не видать. То ведь туман особый, что от озера идет древнего. Ни одному смертному не пройти сквозь него, не пробиться. А автобус то неживой, без водителя. Что ему станется? Знай едет себе, на колдобинах подпрыгивает. Приехал, крякнул натужно, да остановился, дверь призывно распахнул, выпуская пассажира единственного.
Вышел Пафнутий, да сразу побёг к вагончику. Там вороны его встретили, весьма удивились:
- Ну и смел же ты, человече... Чтоб в третий раз нам кто-то подряд захаживал, на нашей памяти не бывало такого.
- Не смел он, а глуп. Пошел на поводу у бабы дурной!
- Кар! Я тебе глаз за такие речи выклюю, ты этим Хозяйку нашу любезную решил оскорбить?
И сцепились два ворона в бою страшном, не на жизнь, на смерть.
Пафнутий же картуз свой снял, да швырнул в птиц озлобленных.
- Вы меньше каркайте, пропускайте меня к своей Хозяйке, не вороны, петухи какие-то, ей Богу!
Вороны, картузом сраженные, поостыли немного, на человека глаза блестящие, да злые наставили.
- Ты Бога здесь не поминай, бесполезно это... Здесь Богиня наша Хозяюшка. Вы людишки ей молились некогда, называли Слепою Матушкой.
- Вот оно что... Слепая она оказывается.
- А ты ж как думал, дурень. Мы с братом моим глазами ей служим. Ведь во времена древние, во Мраке Времен не нужны были глаза, ибо повсюду Тьма властвовала.
Каркнули трижды вороны, отворилась дверь заветная, крепкими гвоздями заколоченная. Вошел Пафнутий, поклонился в ноги Слепой Матушке. Та воздух вдохнула ноздрями широкими и молвила:
- В третий раз пришел... Уж запаха не осталось в тебе человечьего. Ну ты сам свой путь избрал. Бери шкуру крысиную, да прежде чем надевать, окунись в Мутное озеро по самую голову. И помни...договор наш в силе. Не успеешь до утра, навеки крысою останешься, вечно мне служить будешь!
Подобрал Пафнутий шкуру, уже к телу привычную, пошел к Мутному озеру. Крест с груди сорвал, бросил, да в землю сыру втоптал. Разделся догола, да с разбегу нырнул в озеро Мутное. Погрузился с головой, обволокло его озеро, яко лоно материнское. Вынырнул обратно, уж совсем иным, на человека только внешне похожим. Накинул на себя шкуру крысиную, села она на нём, как влитая, даже боли не почуял от изменений страшных. Побежал к дверям заветным, что в иные места ведут, иные страны. Вошел, запахом ведомый, в самую дальнюю. И очутился на улице ночной, в самом центре Петровасильевска. А там хоть и ночь на дворе все огнями играет, везде шумно, светло, яко днем. Видит крыс – стоит машина волшебная на стоянке, перед клубом элитным, куда мордовороты огромные кого попало не пущают, всех по одежке привечают. Крысы к технике не приучены, хоть и канализационные. Без ключей не угнать ему никак машину волшебную. А хозяин её, Евграфий в клубе небось оттягивается. Не стал крыс таиться, подошел к входу главному. Охранники перепугались, дубинки свои подоставали. Токмо что их дубинки против зубов острых, когтей стальных, да звериной ярости? Разорвал он их на клочки мелкие, ошметки кровавые. Ворвался внутрь, а там шум страшный, музыка громкая, огни слепят и людей огромное количество. И запахов смешение страшное, не найти, не отыскать нужный. Не успеть ему до утра, быть навеки крысою. Застила ему глаза пелена лютая, пелена багровая. Бросился он в толпу смерть сея, да ужас. Полетели во все стороны головы оторванные. Побежали все прочь в панике, друг на друга наступая безжалостно. А крыс средь этого всего бесчинствовал, яко волк в стае овечьей. Только средь толпы той не было Евграфия. Уж опустел зал, убежали те, кто сумел, а кто не сумел, так и лежать тут остался. Все кровью залило, все здесь росою умылось багряною. Но не смыла она тумана мутного. Погряз в ней крыс, яко в болоте. Всего его облепила противная, да липкая. И тут почуял он запах заветный, запах Евграфия. Побежал, нашел дверцу потайную, что вела в комнату особую, комнату приватную. Так надежно та была спрятана, что внутри неё не видно, не слышно, что в клубе творилось. А в комнате той на кровати большой Евграфий леживал вместе с красавицей невиданной, женой Пафнутьевой Настасьюшкой. Молвил ей злодей безнаказанный:
- Ради тебя, моя коханая, готов я невесту свою бросить, Дуньку Палкину. Выходи за меня, прелесть ясноглазая!
Отвечала ему Настасья, глазки свои маленькие жмуря довольно:
- Услала я своего дурака-мужа машину твою воровать волшебную. Как охрана его твоя жизни лишит, тут же мы дело то сладим пирком, да свадебкой.
- Да ради тебя, я сам его порешу, сокровище ты моё, пышногрудое!
То последние были слова, что рот его изверг мерзкий, да лживый. Бросился крыс не раздумывая, кровью обагрил ложе любовное. И жену свою не пожалел бывшую, женщину злую, да коварную. Да так крепко взялся, что пока не сокрушил все в комнате, не остановился. А в Петровасильевске тем временем будильники запели, народ просыпаться призывая. Утро ясное подошло, туман мутный разгоняя. Услыхал крыс у себя в голове голосов множество, но явственнее всех голос хозяйки своей новой:
- Ой, повеселил ты меня, ой, порадовал. Будешь ты мне хорошим слугой. А я хозяйка суровая, да справедливая. За зря на побегушках бегать не будешь, будешь моим воином. И в час, когда Тьма солнце застит, станешь во главе Легиона Звериного. Из зверей вы восстали некогда, к зверству вечному все вернетесь. Ой, да разольется Мутное Озеро. Ой, да затопит все сущее! Ой, да вернется Мрак Времен на Веки Вечные!
Далее тьма глаза ему повязкою закрыла и отныне не сознавал он себя и не помнил ничего более.
А поутру в клуб столько воронья слетелось, аж жуть: милиция, репортеры, из Тайной Канцелярии народец, простых зевак стая целая набежала. Такой там ужас увидали, что даже самых бывалых тошнить начало. Убивцев-извергов так и не нашли, списали все на происки басурманские. Вот и сказочке конец, только не хочется все так заканчивать. Не все же так плохо все-таки. Вот, к примеру, Ванька Безносый, после того, как крыса страшного увидал, изменился. Господа стал часто поминать, а потом и вовсе решил богатства неправедные народу раздать. Но не вышло из этого ничего хорошего: стал бросать в толпу деньги, да драгоценности, превратилась толпа в зверей лютых, немало в тот день было подавлено, немало в тот день было сгублено. Благое дело в мятеж переросло, царь выслал из стольного града войско немалое, дабы подавить, бунтовщиков всех перевешать. Ваньку тоже поймали, вернее он сам пришел, да сдался. За явку добровольную, казнить его не стали, упекли в острог дальний, на самом краю света белого. В том остроге обрел Ванька Бога, крестился, стал прозываться Арсентием. Теперь сидит в тиши морозной, да молится. За души тех, кто погряз навеки в Мутном Озере.

18 сентября 2007 г.