Впустив утро...

 Как поутру хочется жить, даже если сердце чертыхается словно старый мотор копейки! Луч солнца упрямо светит в глаза, атакуя тельняшку жалюзей, антикомариную сетку и пылесобирающие занавески - друзья аллергика. Прекрасный сонный южный городок будит потоком струящейся свежести воздуха и щекотящих ноздри карпускул неизвестного происхождения, диффундирующих со стороны кухни. Ощущение пребывания на даче-паруснике не покидает лениво пробуждающуюся психику из-за трепыханий шторы в проеме приоткрытого окна. Как нет глубже и чернее, чем здесь ночного звездного неба, где каждая из ярких искорок обязательно испускает по четыре радиальных лучика, так утром нет сочнее и веселее солнечных бликов и легче порывистого ветерка. Совершенно плотское ощущение соития травного степного дуновения с соленым зеленого цвета потоком морских ионов помогает забыть свое происхождение, вес в обществе и имя начальника. И думается, что жизнь настоящая имеет место только здесь и только сейчас, а остальная ее часть длиной в одиннадцать месяцев есть что-то необходимое, как театральный репертуар. Короче, встреча на высшем уровне без...грима началась...
 Федоров просыпался и ночью, но рано утром, как правило, не утруждая тело зарядкой, выпивал чашку кофе и просыпался окончательно. Первые утренние часы были самым свободным отрезком, который упорядочивал будущий день и изгонял последствия всяческих снов, отключая от подсознания. Утро Федорова было сладостным двухчасовым выпадом из оси времени. Хотя он долго не мог самоотстраняться от работы и воспринимал ее, чем дальше, тем отчетливее, как необходимый сериал психофизических нагрузок в ожидании односерийного
некассового блокбастера под щемящим названием "Отпуск". Уже недельный отдых был предельно ненасыщен заботами и от этого Федорова тянуло на службу. Служакой он был упорным и дотошным, коллег и друзей всячески уважал, даже во вред своим личным амбициям и успехам.
 Обычно Федоров отдыхал с Элче, которая была и любовью и другом, который не бросит в беде никогда, а раз так, то отдых не предполагал амурных приключений, характерных для раскрепощенных мужских компаний и был настоящим. Он все чаще задумывался о понятии "Взрослая Дружба" и констатировал для себя принеприятнейшее. Раньше, в годы молодые его открытой душе быть может только казалось, что есть один друг, потом другой и что дружба крепка и вечна и не имеет подспудных интересов. Он тяжело сходился и был самоотвержен, но сейчас в нем не было полноты ощущений о своей мужской или мальчишеской дружбе в былом. Он верил и считал друга таким же - копией или даже клоном. Позже, когда друзья, близкие по духу умирали Федоров ощущал внутренние слезы, сильно переживая потери.
Когда друзья просто уходили в сторону, все переносилось проще, но ощущение было длинным и постоянным, как некий фон. Дружба, как временное соприкосновение в чем-то родственных душ - вот к чему он пришел. Любовь же представлялась ему чем-то более тонким и всеобщим
и он мечтал о ней всю жизнь, с детства. И Элче, которая была создана им как образ и далее как ему казалось как плоть, выстраданная и воспитанная им стала тем нежным надежным и светлым кусочком жизни и землей, куда он доплыл и был найден ей и спасен от одиночества. Он был почти уверен, что Элче воспринимает его симметрично, считая, что сотворила его. Прям Рай какой-то. Ну да, ему хотелось верить, что этот островок плыл ему навстречу, так как пловец он был никудышний, чего уж там...
 С детства Федоров был увлекающейся натурой и, как многие сверстники из круга офицерских семей, был отдан родителями в вечернюю музыкальную школу , в данном случае по классу аккордеона, где через год понимал сольфеджио, хоровое пение, выполняемое ломающимся подростковым голосом и специальность. Он играл и пел на родительских посиделках с гостями "Цыганского барона", "Крепче за баранку держись шофёр... " и т.п. Кроме того Федоров неплохо рисовал, минимум как Пиросмани , понимая и стесняясь своего любительства в отличие от оного. Он увлекался настолько, что учеба в школе, где преподавали бывшие троечники - педы, дипломированные в потоке советского образовательного процесса нисколько не интересовала его творческую натуру. Учеба казалась нудной и он скатился до вызовов родителей и спешного окончания творческих процессов. Музыкальная школа была оставлена, но не прошла даром. Слава богу, аккордеон " Вельтмайстер' красного перламутра был оставлен для отвода души при факультативных упражнениях самоучки.
 И на этом прекрасные времена рассвета Федорова не прошли и он, тяготея к нестандартному отношению к однообразной военно-гарнизонной замкнутой в городке на территории социалистической постфашисткой Германии с её рациональными немцами, продолжал интенсивно развиваться как творческая личность. На уроках, сидя у окна, он начал писать прозу-фантастику, по детски подражая стилю автора "Гиперболоида инженера Гарина" или изумительно-теплой фантастике Жюля Верна, например, "Путешествию на Луну". Для проверки неких идей фантастов с друзьями был даже изготовлен гиперболоид. Каркас из картонной коробки и линза с фокусным пять сантиметров и чашка Петри с горсткой пороха из старых патронов от Шмайссера - что еще придумать в десятилетнем возрасте? Cгоревший в лихих испытаниях по разрезанию лучем входной двери вредного соседа прибор не подлежал восстановлению.
 Удовольствие от уроков независимо от предмета и темы Федоров получал сполна: вольница бесконечных синих небес в оконном проеме, неизвестная каждому, но открытая им завораживала чистотой облаков и неизвестными далями. Маленькие фигуры копошащихся по своим делам прохожих чуть ниже горизонта были неинтересны и более ирреальны , чем образы далеких космических миров. Мысли и фантазии его были там и он писал на коленях под крышкой парты новый рассказ о вымышленном мире и проистеканию тамошней прекрасно- идеальной жизни.
 Учителя, независимо от профессии, достаточно профессионально-безразлично отмечали своей властью неправильное прилежание и усердие и выставляли Федорова за родителями с регулярностью курантов. Он почти стал круглым троечником, но корректировка, внесенная отцом-замполитом части в поведение после посещения школы сделала свое дело... Ну и о чем вы продумали?... Неправильно. Все выглядело более дипломатично и имело явно системный характер. Ему была куплена чешская кинокамера "Адмира" - высший класс любительской техники середины шестидесятых, фотоаппарат шпионского размера "Вега-2", а также футболка, трусы, гетры и бутсы. Это коренным образом переориентировало его психофизику и он из застенчивого хилого астеника преобразовывался на глазах в нормального любознательного подростка, целый день гоняющего мяч или колдующего над фотохимрастворами. А альбом-кляйстер, подаренный друзьями вскладчину на день рождения способствовал кропотливому познанию разных стран, выработке коммерческой жилки в многочисленных обменах и покупках, формировавших коллекцию.
 Изменившись, он слыл спортивным, азартным, компанейским человеком, любящим проводить досуг в компаниях однодумцев. И ,как ни странно, такие перемены привели к повышенному вниманию к школьным предметам и уже намечался выбор пути во взрослую жизнь. Реальной благодарностью родителям стала почти идеальная успеваемость, так ,что отец с нетерпением ждал очередного родительского собрания для получения порции положительных эмоций.
 Но сам то Федоров четко знал, что душа его всесезонно в ногах и кинофотозаботах, а филателия была самым пограничным интеллектуальным занятием, доставляющим удовольствие.
В сущности это были самые счастливые годы его детства - годы, олицетворяющие утро его жизни, времена, которые он далее вспоминал в течение своей жизни как нечто сказочное и настоящее одновременно. Может быть именно этот утренний свет неугасанно грел его в трудные дни ежедневного взрослого прагматизма?
 Так детские годы и прошли по гарнизонам Германии, откуда отец был командирован в Пльзень для подавления "Пражской весны", как истинный коммунист-политработник. Федоров с младшим братом и мамой выехали в Союз и не видели отца год. Отец вернулся и зАпил... Последовал развод. Детство осталось в светлой дали на отрицательной полуоси времени.
 Окончив школу Федоров уехал учиться в Москву. Так было легче - всем внимания издалека поровну. Большая учебная и столичная нагрузка делали свое дело. Он становился другим...
  Почему мир похож на нас. Ведь реальные явления мы не ощущаем или не слушаем их. Новые идеи, теплющие в нас, не устраняет другие действия в твоем малом окружении...
  Каким я был, когда приехал в Москву, я не знал лишь потому, что значения в новом ощушении я боялся. Я был расплывчатым и идеаллизированным. Я считал, что я по крайней мере был чем-то будущим, в среде , окружающем меня.