Часть первая. Про людей

Глава 1.

Николай проснулся рано утром. Солнце только-только выползало из-за горизонта, роняя на тёмно-синие облака мягко-розовые блики. Небо начало постепенно изменять свой цвет и, дойдя до привычного почти лазурного, остановилось. Солнце тоже прошло свои превращения от мягко-красного, убаюкивающего глаза, до ослепительно-жёлтого. Его лучи неспешно ползли по земле, добрались до дома Николая, опустились на девятый этаж и полыхнули ему в глаза нестерпимым огнём. Потом они опустились ещё ниже и замерли.
- Красиво, - сказал, щурясь на солнце, Николай. – Был бы художником, каждый день бы небо писал. Всё-таки оно неповторимое, особенное. Оно как будто частичка человека, чуждая ему самому. С небом связано практически всё, н6о, в основном, могущество. Достаточно вспомнить фараонов Древнего Египта. Они ведь приравнивались к Солнцу. Да и вообще во всякой мифологии есть бог Солнца: Ра, Гелиос, Нохотсакьюм, Даждьбог, Бальдр, хотя нет – Бальдр всё-таки бог света, весны. Да и вообще! Причём тут они? Вот небо разное, каждый день меняется, а человек… - он на секунду задумался, а потом выдал: - А человек, как точно сказал товарищ Высоцкий, «родился баобабом и будет баобабом с тысячу лет».
Лежать Николаю надоело. Жаркое августовское солнышко нещадно припекало. Потянувшись, он встал и глубоко вдохнул спёртого квартирного воздуха. «Нет, сколько ни проветривай – этот каменный мешок всё равно своё берёт». Он печальным взором посмотрел на гирю, стоящую под столом. Когда-то он этим серьёзно занимался, приводил себя, дохляка, в форму. Пять лет качался, пока занимался в институте, а теперь лень. Николай напряг мышцу левой руки и пощупал её. Нет, вроде была крепкой. Как прошло два месяца с окончания института, так он и не тренировался. За два месяца с мышцами, конечно, ничего не станет, но он боялся, что и дальше ему будет лень подойти к гире. Вот и сейчас он спокойно прошёл мимо неё и свернул в ванную. Поплескавшись в холодной воде (горячую отключили), он со вздохом посмотрел на своё лицо. Побрился тоже с холодной водой. Чтобы была горячая, это надо ставить кастрюлю с водой на плиту, сжигать лишнюю спичку, которая в нынешнем его финансовом положении была на вес золота, и ждать пока вода нагреется. «Долгая и утомительная процедура, сжигающая лишние Джоули моей энергии, которой мне сейчас ох как не хватает», - подумал Николай, сидя на кухне и жуя хлеб, запивая его простой холодной водой из уже успевшего за ночь остыть чайника. Заварки в его квартире не было уже неделю, и дело не в том, что ему лень спуститься в магазин, а в том, что его финансы действительно «пели романсы». Скоро ему нечем будет платить за эту однокомнатную квартиру.
Тягостные мысли ему никак не давали покоя, тогда он посмотрел в окно. Тишина и пустота. Только деревья покачиваются под окном от лёгкого ветерка. Хотя, что он ещё ожидал увидеть в полседьмого?
Помыв чашку с ножом, он вошёл в комнату и остановился у книжного шкафа.
- Вот мы ведь какие – русские! Сами живём впроголодь, бог знает как. Того нет, сего нет у нас, но книг хоть отбавляй. Но что самое интересное, мы ведь их не просто читаем, а осмысляем, запоминаем, цитируем оттуда листами. Ведь в России, если так подумать, каким бы дураком ни был человек, смекалки у него всегда в избытке. Да и вообще, как самая читающая в мире нация может быть глупой? Просто этим снобам-европейцам не понять наше неординарное, нестандартное мышление. Эти скряги и скупердяи делают всё ради наживы, а мы, как сказал бы Задорнов, «от души». Это во-первых, а во-вторых, мы видим пользу всюду. Мы народ, который из ничего может сделать всё. И, что самое интересное, объясняется это легко: во власти сидят одни иностранцы да элита, богатеи российские, которые, хотя в их жилах порой течёт русская кровь, не могут оценить и понять наш менталитет, - Николай начал измерять шагами комнату, но больше шести шагов ему сделать не удавалось. – Вот если бы я, имея своё меркантильный интерес, собрал все книги и продал бы их рублей хотя бы по пятьдесят, то, - он оглядел свою домашнюю библиотеку, - получился бы тысяч сто, - он замолчал и сел на стул.
Николай произносил слова по-московски, хотя был уроженцем Ярославской области, где у него и остались родители в его родном селе Воронцове. Они всю свою жизнь копили деньги на единственного сына. Когда тот окончил школу, всё скопленное отдали ему и отправили в Москву. На эти деньги ему пять лет назад родители купили эту квартирку в Подмосковье, километрах в десяти от столицы. Через месяц после этого он поступил на бюджетное отделение в институт. Конечно, стипендия оставляла желать лучшего, и его вечерняя работа много не давала, но родители как могли помогали ему. А в этом году у них особая радость, о чём они ему в письме не преминули написать: в их селе и урожай хороший будет, и птицы наплодилось много, так что жить у них есть на что. А в селе, особенно когда вокруг на несколько километров один лес, много денег не надо, и они спрашивали, нуждается ли он в деньгах. В ответном письме он написал, что не нуждается, что у него вроде бы всё хорошо, и что он скоро устроится на нормальную работу.
Сейчас он очень сожалел о своём вранье: что не нуждается в деньгах, но, с другой стороны, он не хотел лишний раз волновать родителей.
Николай вздохнул и окинул взглядом свою небогатую квартирку. Справа всю стену занимал книжный шкаф от пола до потолка, забитый книгами; слева стоял стол, за которым он сидел, у окна кровать, на которой лежал котёнок.
- Мя, - тихо мяукнул он, просыпаясь.
- Барсик, котёнок, а мне тебя и кормить нечем. Хотя нет, чуть-чуть молочка ещё осталось.
Котёнка Николай по доброте своей душевной подобрал на улице. Три месяца назад перед своим подъездом в кустах он увидел тихо пищащего ещё слепого котёнка. Кошки рядом почему-то не было. Может, домашняя была, а котёнка хозяева выкинули, а, может, убил кто, сейчас и такие люди водятся. Николай подобрал котёнка, отнёс к себе домой, напоил из пипетки молочком, оставил у себя дома и назвал Барсиком. Котёнок был чёрно-белого окраса и оказался очень даже ласковым.
Но Барсик вставать, видимо, даже и не собирался. Он перевернулся на другой бок и снова заснул. Николай засмеялся такому его поведению, а потом взял с полки Шопенгаура и углубился в чтение.
Сегодня был понедельник, его единственный выходной день, потому что сегодня он подрабатывал с шести вечера и до утра официантом. Обычно он работал с восьми утра до шести вечера в местном недорогом ресторанчике, но сегодня его попросили на один день поменяться. За него работают утром, а он вечером. Сегодня, чему он был жутко рад, теоретически должна быть зарплата, не слишком большая, но позволяющая кое-как сводить концы с концами. Да и работал он в ресторане только второй месяц и то вместо сломавшего ногу другого официанта. Так что работа была временной, а в свободное время он старался найти постоянную. В Москве инженеры без стажа работы были не нужны. На другую работу было невозможно устроиться, потому что всё свободные места забиты всякими гастарбайтерами, которым, естественно, можно платить намного меньше. Да и ещё он пытался найти такую работу, чтоб от армии откосить.
От чтения Николай отвлёкся, когда было уже около восьми. Он выглянул в окно. Люди куда-то бежали, опаздывали, торопились. «Зачем они бегут? Интересно, а сами они понимают, зачем? Вряд ли. Они же постепенно становятся тенями, телами. У них уже нет души, нет той жизненной искры. А я? Я её тоже, похоже, скоро потеряю. Душевную пищу я своему телу даю, но оно ведь меня скоро одолеет, сколько бы я с ним не боролся», - Николай встал и поставил книгу на место, а потом положил ладони на подоконник и ещё раз посмотрел в окно.
- Всё пустое, как и жизнь.
Он тряхнул левой рукой, и на ней бряцнули звенья цепочки. Перед уездом из села каждый из его друзей сделал из алюминиевой проволоки по колечку диаметром в сантиметр. Получилось двадцать колечек; все их соединили в одну цепочку. На конце каждое колечко было скручено, чтобы цепочка не распалась. С тех пор он её и носит.
- Всё пустое, и жизнь - стекляшка, - вдруг сказал Николай.
Он ощущал то самое возбужденно-лирическое состояние, в котором и появляются стихи, и которое стало для него за последние десять лет вполне привычным.
Через десять минут у него родилось стихотворение, которое он почитал Барсику, потому как больше слушателей в квартире не нашлось:
Всё пустое, и жизнь – стекляшка:
Пустое зеркало без блёстков отраженья.
А рядом, под рукою, фляжка,
И на руке звенят пустые звенья.
И, посмотрев в окно, души ты не находишь.
Тела бегут к одной, понятной им лишь цели.
А ты вокруг живого хаоса лишь бродишь,
Не в силах стать преградой тем, кто очернели.
Они бегут, летят, боясь остановиться, -
Фанатики, не знающие мира,
Скрывают собственные лица
И живут, лишь чтобы жизнью утолиться.
Шагаешь, но уже без пыла.
Садясь на лавку, оглянешься по сторонам.
Ну, что же ты, судьба, забыла?
Неужто ли зашить духовный шрам?
Закончив читать, он внимательно посмотрел на Барсика и спросил:
- Ну, как? Сойдёт?
Котёнок задумчиво почесал за ухом и сказал:
- Мяу.
Николай подхватил его на руки и закричал, улыбаясь:
- Я знал! Я знал, что ты меня всегда поддержишь!
 Он прижал его к своей щеке, а потом опять положил на кровать. Разбуженный котёнок засыпать уже не собирался – он был в самом игривом настроении. Повозившись немного с Барсиком, Николай вылил в его миску на кухне остатки молока.
- Извини, но это пока единственное, что я могу тебе дать. Ну, ничего, - он провёл по его шёрстке, - вечером, надеюсь, получу зарплату, и можно будет тебе немного рыбки купить.
Денег ему и котенку вполне бы хватало даже с жуткими квартплатой, коммунальными услугами, ценами в магазинах и на рынке, если бы он, будучи студентом последнего курса, не задолжал крупную сумму своему сотоварищу. Тот поставил условие, чтобы Николай выплатил её до конца этого года. И он расплачивался как мог, а поскольку практически было нечем, последнюю неделю каждого месяца у них начиналась насильная диета.
В армии у него может быть, и не было бы таких перебоев в пище, да и после института он порой подумывал попасть в осенний призыв, чтобы ещё как-то просуществовать два года, но когда у него появился Барсик, все планы смешались. На кого он оставит котёнка? Не с собой же брать. Теперь ему надо было до осени устроиться на какое-то госпредприятие, работа на котором приравнивалась к службе в армии. Но Николай был не первым, кого посетила такая идея, поэтому для себя он места пока не нашёл.
- Ну, что ж, Барс, теперь ты у нас в квартире за главного. Я пойду в «Вестник».
Переодевшись и выйдя на лестничную площадку, он постарался вызвать лифт, но тот, как всегда, не работал.
«И за что я плачу коммунальные услуги?» - подумал Николай и спустился по лестнице. Приятного было мало, но он-то молодой, а вот старушке, живущей с ним по соседству, спуститься без лифта с девятого этажа было невозможно.
Выйдя из подъезда, он набрал полную грудь воздуха. Деревья, растущие вокруг домов, старались фильтровать воздух как могли, но всё равно в нём оставался привкус бензина. Что поделаешь? Город… Николай пошёл в «Вестник». В руке у него была тетрадь, а в карман он положил листок с вновь созданным стихотворением и ручку. Этот стих он не собирался печатать, а взял его для того, чтобы, если придёт вдохновение, немного его подредактировать. Не всё в нём казалось Николаю чисто и гладко, а до «Вестника» идти на другой конец города, то есть где-то час быстрым шагом.
«Вестник» была местная газетёнка, стоившая четыре рубля, а для пенсионеров разносившаяся бесплатно; очень престижная в их городе. Там печатались все десять городских поэтов, и у непритязательной городской публики пользовалась успехом. А вот Николая печатать не хотели, говоря, что, мол, места нет, но, так как это была единственная редакция в городе, он продолжал ей надоедать, заходя туда как минимум раза два в неделю.
К десяти часам, не спеша добравшись до редакции, Николай был готов снова вернуться домой ни с чем, получив очередной отказ в вежливой форме.
Увидев его через стеклянную дверь, со своей извечной восемнадцатилистовой тетрадкой, где он написал рассказ и несколько стихов, которые пытался напечатать вот уже полгода, редакция ретировалась кто куда. Остались четверо самых мужественных, которым он ещё не успел испортить все нервы, и то они резко побледнели и стали немного подрагивать. У одного из них всё-таки нашлись силы сказать:
- А! Гражданин, опять вы.
- Да.
- Но, понимаете ли, у нас нет места, - прошептал еле слышно второй, втягивая голову в плечи, - всё забито новостями.
- Хорошо, - неожиданно спокойно для редакторов сказал Николай, - а где все? – спросил он, окидывая взглядом пустое огромное помещение.
- А-а… Э-э…
- Понятно – разбежались. Ничего, я ещё завтра зайду.
- Не надо, - выдохнул третий.
- А что это такое запустение? – раздался голос позади Николая.
Он обернулся и увидел городскую знаменитость – поэта Ветракова. Ему было лет сорок, и как всегда он оделся в свой тёмно-синий костюм со светло-серым галстуком и белой рубашкой.
- О! – выдал поэт. – Вы опять тут?
- Что поделаешь, Всеволод Леонидович? Меня не хотят печатать.
- И какую же вам, Николай, назвали причину?
- Нет места.
- Всеволод Леонидович, на Вас только колонка осталась, - вмешался редактор.
- Молодой человек, а позвольте ознакомиться с тем, что вы хотите печатать, - попросил Ветраков, не обращая никакого внимания на редактора.
- Вот это, - Николай протянул тетрадь, и у него из джинсовки выпал листочек. Сам Николай этого не заметил – он смотрел на лицо Ветракова, просматривающего его тетрадь.
Пролистав её всю, Всеволод Леонидович улыбнулся и отдал её обратно Николаю.
- Интересно, интересно, молодой человек; мне бы с вами лично потом пообщаться. Вы сейчас свободны?
- Да, полностью.
- Давайте тогда не будем мешать работе редакции. Выйдем и обсудим всё на той лавочке, - он показал на лавку, стоящую прямо перед редакцией.
- Хорошо, тогда я вас там и подожду.
Аккуратно открыв дверь подсобного помещения, оттуда стала выходить вся редакция, ещё не веря в своё чудесное спасение.
- Всеволод Леонидович, мы вам жизнью обязаны, - сказал главный редактор.
- Пустяки. Этот мальчик подаёт надежду. Кстати, вот обещанное вам стихотворение. Надеюсь, свободная колонка найдётся?
- Да, да, конечно. О чём вы спрашиваете?!
- Ну, и прекрасно, а я пойду с ним поговорю. И пока я вам не советую его печатать.
Ветраков видел выпавшую из кармана Николая бумажку и сейчас поднял её и прочитал написанное, выходя из вернувшейся в своё нормальное деятельное состояние редакции.
- Это ваше? – спросил Ветраков, протягивая Николаю листок.
- Моё. Спасибо.
- Вот знаете, это ваше стихотворение не лишено смысла, можно даже сказать, философское, блоковское. Кое-где нарушены ритм и рифма, но это мелочи – это с опытом пройдёт. Проблема в том, что ваше стихотворение насквозь пропитано пессимизмом, который так легко передаётся среди русских людей.
- Но это, ведь, правда, - вступился за своё творение Николай. – Что поделаешь, если сейчас время такое?
- Да, это правда, но поймите, хотя время сейчас тяжкое, это не надо внушать людям, не надо преподносить мир как разрушение. Вы же не даёте надежду на восстановление, одухотворение нации; вы всего лишь констатируете факты, а люди – существа восприятия, чувства. Внушите им, что всё хорошо, что всё будет, и они последуют за вами, возвеличат вас. И ещё, самое главное, не пишите так заумно, надрывно. Надо мирней, напевней, а то люди вас не поймут. Философия – дар избранных. Простым смертным это не дано: они не могут до этого дорасти. Я вижу, что вы человек талантливый, но вы не в то русло направляете свой дар. Вот скажите, для кого или чего вы это пишите? Себе вы внушаете, что делаете это для блага нации, но спросите своё подсознание, и оно ответит вам, что для обогащения и прославления. Ведь так? Заметьте, все преследуют какие-то корыстные цели. Не смущайтесь так своего желания лучше жить. Вы хотите направлять народ? Так делайте это смелей, крепче натягивайте узду, ловите его настроение, и он в ваших руках. Только тогда вы станете для него чем-то вроде наркотика, без которого невозможно жить.
Ошарашенный Николай, молча сидел, осознавая всю сказанную информацию, а потом тихо спросил:
- Зачем Вы мне всё это говорите?
- Я чувствую, что вы талантливый человек, и вы вполне сможете впоследствии заменить меня. Ну, так что? Вы согласны со мной сотрудничать?
Николай долго молчал, обдумывая предложение, и, внутренне уже вроде бы согласившись, он ответил:
- Нет.
- Ну, как хотите, если это ваше окончательное решение. Найдём и кого-нибудь другого мне на смену.
Ветраков встал, пожал Николаю руку и ушёл.
«Что я сделал? Идиот, ну зачем же я отказался от его предложения? Он мне прямо предлагал хорошо жить, мне ведь для этого надо было всего лишь наступить на горло своей гордости и независимости. Всё, что от меня требуется – писать заказные стихи, подстраиваясь под вкус толпы. И я бы стал таким же, как Ветраков. Правда, пришлось бы ему отстёгивать проценты, как наставнику. Не просто же так он меня будет на стихи натаскивать. Хотя, стоп. Стать вторым Ветраковым? Говорить со всеми со столь же презрительной миной? Оказывать одолжение всему миру? Быть примером для подражания? Воспитывать людей? Нет уж, увольте! Так, зачем же я пишу стихи? Чтобы показать, что я умнее остальных, что другие мне в подмётки не годятся? В том-то и дело, что стихи – состояние души, а не способ обогащения. Истинный творец – тот, кто будет беречь свою и без того эфемерную душу. Сначала он должен сам из себя сделать человека. Лишь тогда он имеет право и то не поучать, а помогать, исцелять! Таких, как Ветраков, сейчас тысячи, и я чуть не прибавился к их числу. Нет, надо бросить все попытки напечататься, а писать буду только для себя. А самое главное для меня сейчас – дать своему телесному началу духовный рост».
Обретя душевное равновесие, Николай встал с лавки. Редакция напряглась. Все стали искать глазами ближайшие пути отступления. Но, к их неописуемой радости, Николай направился к своему дому.
Зайдя в подъезд, он по привычке нажал на кнопку вызова лифта, но тот всё ещё не работал. «И вряд ли его починят до вечера. Придётся самому, пешочком, без посторонней помощи взбираться на самый верх», - вздохнул Николай и поднялся по лестнице. Войдя в квартиру, он увидел котёнка, бегающего за маленьким мячиком. Догнав его, Барсик ударял лапой, и тот продолжал катиться. «Будущий футболист», - рассмеялся Николай и сказал:
- Барсик, поздравь меня! Дурацкая идея напечататься наконец-то прошла! Этим я больше маяться не буду. Ты у меня единственный и самый благодарный слушатель.
За спиной у него раздался тихий стук в дверь. Это, скорее всего, была его соседка-старушка. Он открыл и сказал, улыбнувшись:
- Здравствуйте.
- Здравствуй, Коленька. Ты сейчас не занят?
- Нет, свободен.
- Милок, сходишь за хлебушком? Лифт-то не работает, а у меня…
- Да, конечно, схожу, Антонина Алексеевна.
- Беленького батончик, - сказала она, протягивая десятку и пакет.
- Хорошо, - ответил Николай, спустился вниз и дошёл до булочной.
Через пять минут он уже отдавал хлеб.
- Спасибо, милок. Чтоб я без тебя делала?
- Ой, да пустяки, Антонина Алексеевна.
- Нет, Коленька, ты у нас в подъезде как Николай Угодник.
- Да что вы?! За хлебом-то вам сходить…
- Так если бы мне одной. Ты у нас мастер на все руки. И что починить, и чем помочь. Ладно, не буду тебе мешать, а то скажешь, мол, «пристала старая».
- Антонина Алексеевна, с человеком приятно пообщаться, а помочь ему – святое дело. Ой! Я у вас хотел спросить, вы «Вестник» не получали?
- Вчера, - старушка исчезла за дверью и появилась через минуту. - Вот держи.
- Спасибо, я тогда пойду к себе, почитаю?
- Да бери, милок, бери.
Николай закрыл за собой дверь в квартиру и сел на стул, положив на стол газету.
 - Ага, вот стих Ветракова.
В каждом номере газеты было обязательно хотя бы одно его стихотворение, и этот оказался не исключением.
- Ну-ка, ну-ка, что ты там пишешь? – сказал Николай и громко продекламировал:
Свет озаряет наш мир,
Солнце вздымается ввысь –
Природы устроен пир,
И ты, человек, улыбнись.
Шум листьев, и ветра порыв
Колышет траву под ногами
И, свежесть всем подарив,
Уходит куда-то с нами.
Он дарит силу и веру,
Он делает нас королями,
А если ты смелый в меру,
То следуй извечно за нами.
- Господи, и он это пишет каждую неделю! Тоже, мне, поэт. Тем более стих какой-то… бредовый, что ль? Но ему всё простительно – он слишком влиятельный человек в городе. Хотя он очень даже профессионально «делает» толпу. Да ведь и сборники его стихов кто-то покупает, - Николай задумчиво посмотрел в окно, - и, наверное, им нравится. Так Ветраков и будет писать до конца своих дней, с каждым часом уничтожая свой дар и превращая его в деньги. Он, может, и презирает себя, но что только не сделаешь за деньги? А они ведь развращают, и с каждым годом их нужно всё больше и больше.
Николай взял газету и пошёл отнести её соседке.
- Антонина Алексеевна, а вы как относитесь к Ветракову?
- К поэту-то нашему? Да как-то никак. Стихи он красивые пишет, и людям нравится, но они у него какие-то недушевные, пустые, можно сказать. А ты газету из-за него что ль брал?
- Вообще-то, да.
- Это у него не лучший стих, так, средний. Хочешь, хороший дам?
- Нет, Антонина Алексеевна. Спасибо. До свидания.
- До свидания, Коленька.
- Барсик, - сказал он, заходя в квартиру, а ты прогуляться не хочешь?
- Мяу, - ответил котёнок, всё ещё гоняя мячик.
- Н-да, у тебя на мордочке написано, что за порог выйдешь только через свой труп. Я пойду по улице, похожу, поразмышляю, а ты тут смотри, ничего не порви.
Николай пошёл на кухню и посмотрел на часы. Полпервого. То есть, часа в четыре он должен быть дома. А пока, здравствуй, город!
«Вообще-то город – странное место. Достаточно выглянуть в окно, чтобы получилась небольшая повесть, а уж если пройтись по улице - роман, причём надо всего лишь законспектировать увиденное и услышанное, а если расписать подробно, то трилогия обеспечена.
Здесь так причудливо и скучно. Дома, машины, асфальт, деревья, заборы сливаются в сплошную полосу, переходят одно в другое, но никакого разнообразия. Либо чахлое, либо серое это раздражает. Хотя растут кое-где деревья, радующие глаз, да и небо старается развеять тяжёлую атмосферу безликости, всё-таки самое интересное – наблюдать за горожанами, за их поведением, навязанным городом. Кто-то старается выделиться из всего этого ярко и резко, но не понимает, что тем самым ещё больше влезает вглубь толпы. Другой, наоборот, стремится тихо идти по течению событий, никуда не вылезая, но и особо не прячась. Они оба пытаются навязать свой стиль жизни, отрицая другие способы выживания.
Третий, и таких, как он, в городе не наберётся и десятка, живёт в гармонии души и тела. На нём простая одежда – внешний вид его не волнует. Он резко выделяется из толпы уже тем, что следует сердцу, а не разуму. И в то же время он не навязывает своего стиля. Он готов помочь любому, не требует взаимности. Друзья часто считают его психом, а он на них не обижается. Это человек сердца, его поступки необдуманны, неожиданны, непонятны для окружающих. Двое первых – люди разума, просчитывающие всё, боящиеся сделать что-то нелепое, очень зависят от окружающих и даже побаиваются их, тогда как человеку сердца окружающие не помеха. Они к нему могут относиться как угодно, а он к ним - с сочувствием и всепониманием. Итого получилось три основных класса людей, первые два из которых делятся ещё на множество групп и подгрупп».
Закончив классификацию, Николай осмотрелся, в какую часть города его занесло. Пока он шёл и одновременно думал, дорога не откладывалась у него в голове, хотя он смотрел на неё пристально. На этот раз далеко ноги его не завели. Он был в пятнадцати минутах ходьбы от дома. Перед ним возвышался какой-то городской завод. Николай каждый день ходил мимо него, но внимания не обращал. Самое обычное НИИ, оставшееся с советских времён. «Какой же я дурак, - подумал Николай. – Искать работу в Москве, тогда как она у меня под боком. Осталось только найти отдел кадров».
Из НИИ он вышел через полчаса крайне довольным – сводные места есть, зарплата устойчивая. Им с Барсиком больше и не надо. Осталось принести документы и написать заявление об увольнении из ресторана.
- Ну, что ж, жизнь налаживается! – сказал Николай с улыбкой и пошёл домой.


Глава 2.

- Во сколько я сказал прийти?
Сестра молчала. Она с ужасом вжималась в угол, наблюдая за отцовским ремнём.
- Дима, не надо, - вдруг сказала мама.
- Заткнись, - грубо прервал её отец. – Я ей во сколько сказал прийти? Она на час опоздала!
- Но… - снова раздался её тихий голос.
Ремень просвистел дугу, почти коснувшись недавно зажившего от побоев лица. Мы с младшим братом тихо сидели на кухне, стараясь ничем не раздражать отца. В этом состоянии он мог даже убить. Я выглянул в коридор. Сейчас он и вправду может забить Женьку до смерти. На это я не мог смотреть, даже подумать об этом было страшно. Сердце у меня сжалось в маленький комочек, который еле бился, а потом, как будто сорвавшись с цепи, начал разбивать рёбра. Жгучий страх заставлял меня дрожать, и я оцепенел. Мне даже шевельнуться было жутко, а на Женькиных руках появилась уже третья алая полоса. Следующий взмах, и удар полетел ей на грудь. Она вскрикнула от боли.
Не знаю, но мне почему-то вдруг захотелось всей душой спасти её. Наверное, именно в этот момент меня покинул здравый смысл. Я сделал шаг в коридор, другой и бросился на отца. Он меня толкнул в Женьку и ударил кулаком по лицу. Боль была почти нестерпимой. Плечо ожёг ремень. Удары на меня посыпались градом, и где-то через минуту я потерял сознание.

Жуткая боль медленно растекалась по моему телу и громом обрушивалась на голову. Я тихо застонал. Шевелиться вроде бы мог, но после первых же попыток прекратил себя истязать движением. Единственное, что я смог сделать безболезненно, так это открыть глаза. Вокруг какие-то белые пятна, режущие и ослепляющие своей яркостью. Я зажмурился.
Голова отказывалась соображать где я нахожусь. Как ни странно, мне это даже было неинтересно. Я сейчас ничего не хотел, кроме как забыться в дремоте, оставить весь мир вокруг и углубиться в себя, но мне, к сожалению, это не удалось, потому что где-то рядом раздался голос:
- О! Глянь, новый очнулся.
- Да не слепые мы. Сами с усами.
- Ну-ну, будем считать, что я вам поверил.
- Считай дальше.
- Да заткнись ты. Эй, новый, тебя кто так огрел, что живого места не найти?
Открывать глаза, как и отвечать на дурацкий вопросы, совершенно не хотелось, а, во-вторых, они меня взбесили. Какая им разница? Вот ко мне пристали! Я стиснул зубы. Понятно, это, скорее всего, больница. Тело болело всё сильнее и сильнее, чтобы как-то прекратить эти муки, я кое-как перевернулся на бок.
Когда я снова открыл глаза, рядом со мной был какой-то белый халат. «Врач», - догадался я. Он что-то спросил, и я ответил, не понимая вопроса, автоматически, даже не соображая, что я говорю. Он кивнул, подошёл к лежащим рядом мальчишкам, а потом вышел из палаты.
- О! Снова очнулся, - раздался тот же голос, что и в первый раз. – Привет, я Казимир. Так понимаю, говорить ты не хочешь. Но это не страшно – скоро к нам привыкнешь, а, учитывая твою побитость, валяться будешь не меньше месяца. Так что представляю твоих соседей. Это Юлик, знает, по-моему, все возможные байки и анекдоты. Там Костик…
Болтал он ещё долго, но я его не слушал. Слегка повернув голову, я окинул взглядом палату. Сам Казимир был похоже со сломанной ногой, на Юлике не было живого места, как будто он сгорел. Остальные не привлекли моего внимания. Я лежал в полудрёме, не замечая никаких звуков, но из этого состояния меня вывел Казимир своим выкриком:
- О! Забыл сказать. К нам сейчас классная медсеструха Ленка зайдёт. Она немного нервная, но иногда приносит что-нибудь вкусное.
- Казик, ты мёртвого уболтаешь. А Лена ему нравится, - сказал Юлик, уже обращаясь ко мне, - потому что она единственная, кто может выдержать его болтовню от начала и до конца.
- Слушай, Юлик…
- Юлиан.
- Слышь, Казик, ты уже всех задолбал своим трёпом. Не заткнёшься – по уху получишь, - вмешался ещё кто-то из нашей палаты.
- Ага, - поддакнул четвёртый.
Они говорили ещё что-то, но мне уже это надоело. Мыслей не было никаких, и я тупо уставился в потолок. Разбудил меня дикий фальцет:
- Мальчики! Что вы делаете?!
Такого издевательства над своими ушами я выдержать не мог. Я открыл глаза, повернул голову налево и увидел интересную сцену: Казимира замахнувшегося подушкой. Задрав голову и немного скосив глаза, заметил ещё одного пацана в такой же позе. На Юлике уже валялась чья-то не долетевшая до Казимира подушка, а в дверях стояла какая-то молодая медсестра, обладатель фальцета. События меня заинтересовали.
- Вы что? Нашего Алена Делона решили убить?
Юлик поморщился – видимо, высказывание относилось к нему. Полуобгоревший, он «очень» напоминал Алена Делона.
- Юлик, а ты что на помощь не зовёшь? Я же рядом, - сказала она, снимая с него подушку.
Юлиан обречённо поморщился.
- Лена, ну что не так? Мы бы его не убили, - сказал Казимир, возвращая свою подушку под голову.
- А тебе, загипсованный, - ответила она ему, - вообще двигаться поменьше надо. И ещё, у меня, между прочим, есть отчество.
- А… - у Казимира аж лицо вытянулось, и он смог только ткнуть пальцем на Юлика.
- А Юлик может и просто, - медсестра ехидно улыбнулась.
Казимир закрыл рот, клацнув зубами.
- Юлик, с тобой всё в порядке? – спросила она, поправляя одеяло.
- Казик, а у тебя? – она подошла и к нему.
И так к каждому, и в том числе ко мне. Потом она ушла, и мы снова остались одни.
Без особых изменений прошли три дня. За это время я почти ни с кем не разговаривал. Разве что перебросился парой фраз с Юлианом.
Этот день тоже стал обычным. Вечером к нам как всегда зашла Лена, и я не удержался и задал ей терзавший меня вопрос:
- Лена, а когда забирают в детдом?
- Ты что? С ума сошёл?
- Нет, просто…
Я на секунду замолчал, а потом рассказал ей о своей жизни. Говорил, наверное, минут десять, и наконец-то выложил всё, что было у меня внутри и копилось многие годы, и закончил вопросом:
- И что ты мне посоветуешь?
- Лучше тебе не попадать в детдом, да и никто тебя туда не возьмёт.
- Это почему?
- Ну, во-первых, там очень тяжело и ничего хорошего нет, а во-вторых, ты туда попадёшь только без родителей. Лишить родительских прав их можно, но вот…
- Что?
- Мальчик, а ты нужен своему государству?
Она очень тяжело вздохнула и посмотрела на меня с такой жалостью и печалью, которой я в то время не понял. После этого она вздохнула ещё раз и вышла, а я остался наедине с моими мыслями.
Начиная привыкать к такому своему состоянию, я боялся, что раз и навсегда разорву свою и без того хрупкую связь с окружающим миром. Общение для меня стало всё больше и больше сходить «на нет». Я был один, и именно в одиночестве жило и оттачивалось моё желание жить назло всему, и творилась ненависть к людям – к пустым затоптанным существам , которых водят как кукол. Сначала огненная ярость, а потом холодное презрение. Правители и простые люди, господа и слуги – все они единое и неразделимое целое, пытающееся обособить себя от других, желающее быть выше своего сознания и от этого становящееся всё более жалкими и неприглядными. Мелкие дрязги, суета, сутолока…
А тогда я лежал и не хотел, и не пытался принимать и понимать всего этого; оно было для меня слишком сумбурным и несуразным. В моей голове снова пусто и чисто. Всё моё существо переполняло безразличие, ставшее почти привычным за три долгих дня, которое постепенно сменялось деятельностью. Мысли меня осаждали и не давали покоя. Такая работа была мучительнее всего, она истощала и раздавливала меня.
Это безумство продолжалось и весь следующий день, пока ко мне не пришла Женька.
- Ну, привет, - сказала она, входя, толком ни к кому не обращаясь.
Мои сопалатники с ней поздоровались.
- А ты что молчишь? – спросила она у меня.
- Живой я - вот и молчу.
- Живой? – задумчиво повторила она, садясь рядом со мной. – И слава богу.
- Как там?
- Ничего у нас: как обычно, - вздохнула Женька, уткнувшись взглядом в одеяло.
- Знаешь, - сказал я шёпотом, - я бы хотел, чтобы нас отправили в детдом…
- Или чтобы папашу за решётку упрятали? – также тихо продолжила она.
- Ну, ведь лишить его родительских прав можно?
- Ты упал с лестницы…
Наверное, я посмотрел на неё так удивлённо, что она разжалобилась до ответа:
- Я, конечно, понимаю, что отметины на твоём теле не имеют ничего общего и даже ни капли не похожи на слетание с лестницы, но врачам-то что? Для них ты обуза, от которой надо отписаться. Законопатила тебя, и лети на все стороны, а до того, что ты ещё раз с такими же увечьями появишься тут или даже в морге, никому нет дела. Всем плевать на нас, потому что мы не те толстосумы, перед которыми падают ниц. Ты пойми: мы нужны только самим себе, и больше никому…
Она вдруг резко замолчала и впервые за разговор посмотрела мне в глаза, а потом резко зажмурилась и сказала:
- Ну, ладно, - Женька встала, подошла к двери, обернулась: - Бывай, - выдавила из себя улыбку, выходя из палаты.
Я посмотрел на неё и ничего не ответил. Наверное, мне стоило тоже сказать «бывай», тоже из себя что-нибудь выдавить, но у меня не было сил даже на улыбку.


Глава 3.

Тишину подъезда огласил хлопок двери, а затем цокот каблуков. Спустя несколько минут ещё один хлопок, послышались грузные мужские шаги. Дико заскрипел поднимающийся вверх лифт. С верхнего этажа до первого пронёсся топот. Кто-то опаздывал на работу и явно не доверял лифту. Прошелестели выкрики детей, торопящихся в школу. Раз десять хлопнули двери и скрип лифта стал беспрерывным.
Илья накрыл голову подушкой, но всё равно не помогало. Блочный дом – никакой звукоизоляции и соответственно никакого отдыха. Ему, конечно тоже надо вставать, тоже надо идти на работу. Надо оторвать голову от подушки и вместе со всеми ехать в Москву, а так лень. Илья сел на кровати.
- Гвардия, подъём! – вздохнул он и пошёл в ванную.
На кухне он покосился на часы. Как всегда опаздывает. С кем не бывает? Хорошо бы успеть вовремя добраться. Хорошо бы. Наспех одевшись, он решил перекусить на ходу и выскочил на лестничную клетку. Лифт поднялся к нему неохотно, со вздохом и хрипом. Ключи с грохотом выпали из кармана на бетонный пол. Илья схватил ключи и подставил лифту ногу, чтобы не закрылся. Лифт недовольно сжал её, немного подумал и, чихнув, открылся. Илья кое-как попал ключом в замок и тот, громко лязгнув, резво повернулся. А лифт замер и больше не желал никуда ехать. Сколько Илья ни бил по кнопкам, никакой реакции. Высказав всё, что думает о лифте, его изобретателях и обслуживающем персонале, Илья угрюмо побежал по ступенькам. Его радовала только мысль, что от разборок с «этой черепахой» (Илья недобро покосился на лифт), проснулся весь дом. И он успел кому-то испортить настроение. Илья толкнул входную дверь, которая с оглушающим треском закрылась у него за спиной.
- У меня сегодня радость – я соседу сделал гадость, - ехидно продекламировал он, направляясь к станции.
Нормальную электричку он проспал. Даже на «Электрогорскую» не успел. Остались только «Петушки». Как бы помягче охарактеризовать эту электричку? Рабочий класс едет в Москву. Илья был совсем не против рабочего класса, сам к нему относился, но Петушки отдельная история. Народ набился как кильки в бочку, не вздохнёшь, не продохнёшь. Тебя спрессовывали так, что можешь оторвать ноги от пола, чтоб случайно не отдавили, и не упадёшь. Время от времени мимо проходят цыганские таборы и попрошайки, вбивая людей в стены, чтобы хоть как-то протиснуться. По электричке витает запах жуткого перегара и сигаретного дыма, причём как минимум махорки. Трезвых во все6й электричке можно по пальцам пересчитать. Половина спит, треть читает книжки в мягких обложках, гадает кроссворды и курит в тамбурах, а оставшаяся часть мрачно смотрит в окно. Единственный плюс этой электрички: сюда не рискуют заглядывать контролёры.
Поездка будет крайне весёлой, но выбора не оставалось. Илья подумал и взял билет до Серпа, потому что на Курском его просто сомнёт ломанувшаяся к выходу через сломанные турникеты толпа. На Серпе всё-таки спокойней, а до нужной станции доберётся на метро, благо оно рядом с железной дорогой.
Примерно так себя чувствуют огурцы в банке. Его прижали к спине какой-то ужасно надушенной дамочки. От запаха у Ильи спёрло горло и потемнело в глазах. «Периферия, блин»,- мелькнула последняя осознанная мысль. Табачный дым по сравнению с такой концентрацией духов казался райским ароматом.
Когда электричка подъехала к Серпу, Илья был практически без сознания и чуть не проехал остановку. Повезло, что когда объявляли остановку, ему кто-то заехал локтём под рёбра, и он очнулся. К дверям Илья подполз в последнюю секунду и еле просочился в них до закрытия. На платформе он снова почувствовал себя человеком. Руки - ноги на месте, голова вроде тоже, а то, что от куртки две пуговицы отлетели – мелочь. Пытка закончилась, и, пытаясь восстановить зрение частым морганием, он побрёл к входу в метро. Моросил мелкий противный дождик, на улице мерзко и промозгло, но после Петушков Илья радовался каждой мелочи. В метро он тряхнул головой, смахивая капли. Положительный взгляд на жизнь возвращался медленно, но верно. Теперь можно усмехнуться и продолжить путь до работы.
В подземке, не смотря на поздний для рабочих утренний час, людей прилично. Илья подошёл к краю платформы, и по его лицу пробежал легкий ветерок. Мутные полосы света скользнули по стенам туннеля, и оттуда вырвалась электричка, резко остановившаяся у платформы. Народ облегчённо высыпал из открытых дверей, кто с газетой, кто с книгой в руках, а кто с огромными сумками, судорожно впихивая туда не меньшие по размеру книги, недовольно оглядываясь на входящих пассажиров, среди которых был и Илья. Через двадцать минут езды он сам со счастьем вылез из вагона и вырвался из потока людей, хлынувшего к эскалатору, поворачивая к выходу в город.
Дождь вроде как прекратился, но небо оставалось подозрительным. Капюшона у его куртки не водилось, а обзавестись зонтиком он поленился, только в этот день вымокнуть ему не посчастливилось. А вот и оно, старое, успевшее надоесть и вымотать все нервы, серое здание. Не самое высокое, среднего пошиба. Илья посмотрел на него сверху вниз, вздохнул и мужественно вошёл внутрь.
Подходя к двери своего рабочего места, он остановился послушать доносившийся до него разговор из соседней комнаты. Называли её женской, потому как заседали там женщины норма-контролёры. Сплошная казуистика, но с ними приходилось мириться.
- Представьте, полчаса в пробке! И это из-за какого-то автобуса.
- А я целых сорок минут на троллейбусе ехала и всё тоже из-за пробки. Еле вовремя успела.
- Да вы что, а вот я в прошлом году как из-за аварии опоздала…
Илья презрительно скривил губы и вошёл к себе. Его зам опаздывал ещё больше, чем он. «Небось, в пробке на машине, - хмыкнул Илья. – Пробочники». И самое интересное, что все они воротили нос от метро, считая, что так может добираться только провинция, а они - москвичи. Им в метро жарко, душно, там плохо пахнет, там бомжи, а они белые люди и могут ездить только наземным транспортом. «Зажравшаяся столица, - подумал Илья. – Прям отдельное государство». А соседняя комната всегда подолгу и с упоением обсуждала, кто насколько и почему опоздал. На метро они из принципа не ездили. Как подозревал Илья, у них пробки вместо развлечения, так как других не было. Маленькое соревнование кто позднее приедет из-за стояния в пробке. Даже живущие в пяти минутах ходьбы или рядом с метро с отчаянным упорством ездили наземным транспортом, стояли в пробках, но с завидным упрямством игнорировали метро и собственные ноги. Это они называли «московской гордостью». Смешно, конечно, если ни к чему другому мозги приложить фантазии не хватает.
Илья устроился за столом. Не зная, чем пока заняться, он стал разбирать лежащую перед ним ручку. Пружинка выскочила из корпуса и упала к ногам влетевшего в дверь зама.
- У тебя упало, - сказал он, запыхавшись, поднимая пружинку и подавая её Илье.
- Да, спасибо, - ответил он, с сожалением собирая ручку. Надо работать.
Началась обычная рутинная работа, правда сегодня обошлось без казусов с документацией, и особо бегать по предприятию не пришлось.
Под конец дня, когда уже что-то делать не имело смысла, его зам развернул газету и стал вслух читать понравившиеся ему фразы из раздела анекдотов:
- О! Нашёл нормальный, а то одна туфта. «Бог тоже любит юмор, особенно прогнозы погоды». «Не пытайтесь утопить свои проблемы в вине, помните: они умеют плавать». Так… ерунда, ерунда, - прошептал он, просматривая газету дальше. – А это прям про нас. «Рабство не отменено – оно просто сменилось восьмичасовым рабочим днём».
- Действительно, - засмеялся Илья, – что там ещё есть?
- «Единственным американцем, у которого нет никаких претензий к России, является колорадский жук». Что тут у нас? – он перелистнул страницу. – Ага! «Когда в руках молоток, всё кажется гвоздями».
- Это точно, - заметил Илья, вспоминая страшное зрелище: себя с молотком. – А когда ручка, всё кажется ошибками, - он кивнул в сторону соседней двери норма-контролёров.
Они, не сговариваясь улыбнулись и одновременно покосились на настенные часы. Оставалось десять минут.
- Прочти ещё, что ль, какие умные мысли.
- «Красиво жить не запретишь, но помешать можно». Полностью с этим согласен. «Главное противоречие нашего времени: хорошо работать мы ещё не можем, а плохо зарабатывать уже не хотим».
- Так, это очень умные мысли, такие пропускаем.
- Да чего-то больше ничего нормального и нет. Хотя… «”Вот новый день и новые проблемы”, - сказал бы пессимист. “Вот новый день и снова счастье”, - сказал бы оптимист. “И новые законы”, - добил бы реалист».
- Н-да, - Илья посмотрел в окно, - у нас здесь каждый день новые порядки. С чем не поспоришь - с тем не поспоришь.
Эти жалкие десять минут как назло или, точнее, как всегда тянулись размеренно и неторопливо, и каждую секунду Илья с замом были готовы сорваться с места. Но пытка имела совесть и поэтому закончилась. В этот момент все работники предприятия, обгоняя друг друга, ринулись к выходу. Очень зрелищно. Как будто стадо слонов, обессиленное жаждой, рвануло к единственному водопою в округе.
В потоке людей лавировал и Илья, кому-то наступая на ноги, кого-то распихивая локтями. Самые умные держались подальше от живой лавины. Они ждали, пока пройдёт основная масса, чтобы затем спокойно, без суеты и толчеи, прошествовать к выходу. А Илье нравилась эта давка, даже какой-то восторг вызывала. На улице он рассмеялся. Жизнь хороша лишь тогда, когда её таковой считаешь.
В метро было жарковато светло и красиво. Памятник архитектуры, можно сказать. Илья хотел сесть в электричку, но передумал и решил подождать следующей – эта была битком. Следующая, как ни странно, тоже. И еще одна. Поехал он на шестой. Из открытого окошка в лицо бил сильный ветер. Илья увлёкся и проехал нужную остановку. «Неплохой выдался денёк». Он сел на опустевшее сидение. У нас метро по кольцу идёт, так что вернуться на нужную остановку не представляет особого труда. Дома делать ему немного - совсем нечего. Почему бы чуть-чуть не покататься на метро? С ветерком, с комфортом, а большего и не требует душа человека. Тем более, неплохо бы взглянуть на новые станции метро, раз есть такой шанс. Хорошая мысль всегда полезна, когда приходит вовремя.
Мимо проносились остановки, потом он сделал пересадку и прокатился до новой линии. Сделано добротно, но со старыми станциями не сравнить. Эти просто утилитарного назначения, никакой лепнины, украшений. Илья слегка разочаровался в способностях современных архитекторов. Почесав затылок, он впрыгнул в электричку и с ветерком проехал ещё несколько остановок, пока не сообразил, что ему в другую сторону.
Домой он добрался часам к одиннадцати в прекрасном настроении. Денёк этот выдался убойным. Илья чувствовал себя великолепно и, что хотелось ему добавить к завершению дня: «Жизнь есть жизнь». И не поспоришь.


Глава 4.

Собака выбежала из здания. Ей вслед полетела деревяшка, и послышался низкий сиплый голос: «Скотина! Ещё раз увижу – на шапку сдам!»
На этот раз ей повезло: и колбасой наелась, и ничем тяжёлым в неё не попали. Для хорошего завершения дня осталось только найти тёплый ночлег. Можно, конечно, и в снег закопаться, но рядом дома людей, а они такие уютные! И устроиться есть где – в распоряжении вся лестничная клетка. Она потянулась и, не спеша, побежала искать подъезд. Мороз забирался под шерсть и пробегал мурашками по коже; от сильного ветра слезились глаза, нос несколько беспокоил запах бензина, но она к нему привыкла.
Многие окна домов уже светились, бросая размытые полосы на искрящийся снег, - темнеет рано. Прямо перед ней вдоль дороги, обгоняя друг друга, зажигались фонари, а один, ослепительно сверкнув, погас. Проезжающие мимо машины раздражали мутным блеском фар.
Прохожие сторонились, уступая ей дорогу. А как не уступишь? Размером с добротную овчарку, коей она на четверть и являлась. Даже окрас соответствовал, и хвост был прямым, но опущенные уши и обросшая морда давали полное право называть ей дворнягой, что люди и делали. А ей всё равно. Из человеческой речи, кроме слов «пошла вон» и «иди сюда, не бойся, я тебя покормлю», она не понимала. Это и не надо – ей достаточно, как и любой собаке чувствовать моральное состояние человека. К раздражённому или нервному она никогда не подойдёт.
Становилось всё холоднее и темнее, но открытых дверей нигде не наблюдалось. Все подъезды закрыты на кодовые замки, рядом с которыми дежурят злые консьержки. С ними лучше не сталкиваться. Почему - она не помнила, но точно знала это.
Лапы замёрзли, и, чтобы отогреться, пришлось побежать. На неё набросилась с лаем маленькая домашняя шавка, но она привыкла и просто проигнорировала собаку. К тому же к ней с криками неслась хозяйка, а её питомица, чувствуя поддержку, заливалась ещё громче. Только вскоре шавка отстала – раскормленное животное толком не умело бегать.
С лёгкостью проскочив этот двор, она завернула в следующий. Около одного из подъездов стояла машина с мебелью, которую грузчики по очереди заносили. Дверь держала консьержка. Шанс проскочить был совсем не малым. Стоило попробовать, тем более уйти можно будет в любое время без проблем – люди сами с довольствием прогонят. Надо только подождать, когда грузчики выйдут. Как заметила собака, именно в этот момент консьержка наиболее невнимательна.
Так, вышли. Вперёд! Она вся сжалась и резкими длинными прыжками понеслась к двери. Грузчики с очередной вещью уже проходили. Надо успеть забежать до них. Она чуть не сбила их с ног, на пределе своих возможностей буквально влетая в подъезд. С этой стороны лифты и тупик. Лестница напротив. Загребая лапами, собака развернулась и поскакала по ступенькам. Что происходило за её спиной, она не видела, больше интересуясь спасением на каком-нибудь этаже. А там было на что посмотреть. Консьержка метнулась за собакой, столкнулась с грузчиками, уронившими тумбочку. Дверь начала возвращаться в исходное положение, но угол тумбочки не дал ей окончательно закрыться. Обматерив всё, что только возможно, грузчики накинулись на консьержку, которой палец в рот не клади – особенность профессии. Говорят, весь дом с интересом слушал витиеватые выражения.
Собака поднялась на четвёртый этаж, почему-то посчитав его самым удобным, и устроилась под батареей. Было очень жарко, но ей нравилось – не каждый день так хорошо проведёшь.
Открыв глаза, она обнаружила, что желудок почти переварил колбасу, а от одной из дверей очень вкусно пахло. Дверь оказалась приоткрыта. Носом, расширив проход, она втиснулась сначала в одну, а потом в другую дверь и попала в освещённую прихожею. К счастью, там не было ни души. Нос повёл её на кухню. Человек сидел за столом и смотрел телевизор, ужиная. В одной из комнат раздался высокий голос:
- Гелечка, посмотри, закрыта ли дверь, а то папа у нас при коммунизме живёт.
Собака услышала лёгкие детские шаги и вздрогнула. Она прижала уши и хвост, вся съёжилась и начала пятиться, юркнув в первую же комнату и забившись под диван. Дети… Она их не то, чтобы не любила, но боялась. Они вызывали в ней жуткий страх. Не в меру злые, глупые и жестокие или, наоборот, добрые и ласковые. И то, и другое в них ужасно.
Хлопнула дверь, и щёлкнул замок. Шаги проследовали в какую-то комнату, из которой раздался немного писклявый голосок:
- Мам, я заклыла!
- Молодец!
- Угу. Ангелина у нас просто умница, - сказал чей-то средний, ничем не выделяющийся, голос.
Началась перепалка, в которой участвовали высокий и средний голос. Ребёнок, видимо, привык и уже не обращал внимания, просто играл в игрушки. А ей хотелось есть, но безопасность для неё всё ещё была превыше всего. Она осторожно поползла к кухне. Мужчина уже ушёл и выключил свет. Можно приступать у трапезе. Как открыть холодильник, она знала.
Хозяева холодильника очень бы удивились, если бы увидели, что творилось внутри, но они были настолько заняты своими делами, что окружающего почти не замечали. Женщина лет тридцати делала маникюр, разложив перед собой всевозможную косметику и поставив зеркало. Мужчина завалился на диван, продолжая смотреть телевизор, а девочка мирно отрывала у кукол головы, одевая их на разные туловища. Присмотревшись, собака почувствовала, что ребёнка не стоит бояться: совсем худенькая – кожа да кости, сутулая, ростом на пару сантиметров выше её, причём девочка постоянно тёрла глаза и покашливала. Хотя всё же спасаться надо. От детей можно ожидать чего угодно. И она, тихо цокая когтями, прошла в единственную пустую комнату, где снова легла под диван. День можно считать идеальным. Собака задремала, внюхиваясь в окружающие её запахи, но вскоре образы начали таять, а день стираться из памяти, оставляя после себя только смутные тени.
Где-то через час раздался голос матери:
- Геля! Ужинать будешь?
- Нет, я не хосю. Я в обед холошо покусила.
- Ну и молодец. Правильно, за фигурой надо следить.
Вся квартира постепенно погрузилась в темноту. Время от времени из детской слышались покашливания, а один раз даже всхлипывания. Ближе к полуночи у соседей сверху раздалась безумно громкая музыка. Впрочем, часа через два балаган прекратился, зато на улице продолжили петь нетрезвые голоса, прерываемые взрывами петард. А в остальном, вроде, всё было спокойно.
Утром не выспавшуюся собаку подняли звуки сборов привыкшей ко всему семьи. Дикий топот и выкрики никак не способствовали сну. У соседей, судя по шуму, доносившемуся со всех сторон, творилось тоже самое.
- О, Господи! Я сейчас на работу опоздаю!
- Геля! Скорее давай! В детский сад же надо!
- Да ты сама не одета!
- Мам, я сяс! Токо найду одну штуську.
- Быстрее вы все! Не протолкнуться с вами!
Раздались и другие возгласы, но вдруг собака услышала приближающиеся лёгкие шажки. Это её насторожило. Девочка подошла к дивану. Собака прижала уши и вся сжалась, готовясь к худшему. Ангелина наклонилась, сначала замерла, а потом во весь голос закричала:
- Мам! Пап! Смотлите – собаська! У нас под диваном сидит! Живая!
- Геля! Не говори ерунды… Что?!
Удивительно было уже то, что она живой осталась. Её полчаса на голодный желудок гоняли по всей квартире, не давая пробраться к выходу. Нет бы открыть дверь и выгнать, а они непонятно зачем носились за ней пока опять не загнали в ту же комнату. По этому поводу у них состоялся семейный совет, где каждый высказал своё мнение в силу возможностей:
- Давайте оставим её. Ведь она большая и пушистая.
- Пристрелить псину, да и всё!
- Да как ты можешь такое говорить при Гелечке?! Смотри, твой папа живодёр!
Собака забилась в угол и оскалилась. Бросаться она не собиралась – в руках женщины была палка, которой собака уже получила по рёбрам. Больше не хотелось.
- Тогда просто выгнать.
- Как ты это сделаешь? – с негодованием произнесла она, потрясая шваброй.
- Показываю, - вздохнул мужчина.
Замок в двери щёлкнул. Все вздрогнули – собака насторожилась. Ещё люди, она даже разбирала их тихие голоса:
- Точно никого?
- Конечно, соседи уже точно знают.
Они вошли и остановились. Умеют люди бегать, когда надо. Через несколько секунд хлопнула дверь на первом этаже, и воры растворились на городских улицах.
Можно пробежать мимо. На неё никто не обращал внимания, но возможность получить по рёбрам ещё раз останавливала. Боль – она учит жизни и заставляет подчиняться сильному. Опешившая семья вышла на лестничную клетку. Улица обязывает не упускать такие возможности: собака сначала осторожно, а потом всё наглее подбиралась к ним и проскочила на лестницу. Внизу она столкнулась с проблемой в виде консьержки, но та недолго думая открыла дверь и пинками выкинула собаку.
Пустой желудок давал себя знать, а тут ещё острый запах других дворовых собак. Она зарычала, только отступать всё равно придётся – это не её территория. Собака побежала. Голод давил изнутри, а вокруг ничего съестного, разве что снег. Придётся либо голубя ловить, либо отбивать еду у других собак, либо брать у человека. Последнее легче всего, правда, для этого хорошо бы пробежаться до рынка, где вроде бы всё уже знакомо.
А вот и он. Водоворот из людей, машин, собак, голубей и кошек, пытающихся перекричать друг друга. Сейчас ещё, к сожалению, нет очередей и не все палатки открыты, так что поживиться ей пока нечем. Голуби делили кусок хлеба, брошенный какой-то сердобольной хозяюшкой. Кошки тихо вылизывались неподалёку от Ларька с рыбой, ожидая своего часа. Продавщица время от времени косилась на них, но особого значения им не придавала. Посреди прохода стоял игровой автомат, но желающих потягаться с ним в удачливости не находилось.
- Эй, собачка! Иди сюда. Голодная, небось? Держи! - вслед за возгласом полетел кусок хлеба.
Она вздрогнула и отпрыгнула. Кинуть ведь могут не только еду, но, поняв ошибку, осторожно подошла и, прижав уши, понюхала кусок. Конечно, съедобно, только этим лучше птиц кормить, а она себе чего-нибудь получше найдёт.
- Не, ну ты гляди – какая нахалка! Ей еду кидают, а она даже не притронулась, - раздался возмущённый голос ей вслед.
Хлеб окружили подлетевшие голуби, и через минуту от него ничего не осталось, а собака, слегка повиливая хвостом, повернулась к прилавку с мясом.
- А ну, проваливай отсюда, попрошайка!
Не вовремя, надо чуть позже. Она недовольно побрела в более-менее тихий уголок, легла и стала ждать. Собаки насторожились, но позволили лечь рядом. Голод не способствует выяснению отношений.
Рынок постепенно заполнялся людьми. Запахи духов и пота, мяса и хлеба сливались и расползались по округе, образовывая спёртый и удушливый рыночный дух. Собака поморщилась, но продолжала терпеть. Все люди такие разные и в то же время слишком похожи друг на друга. Успеть, не опоздать, вспомнить, не забыть, не потерять, быть внимательнее… Уставшие, канючащие дети, вздыхающие мужчины, активные, идущие напролом женщины… Грохот колёс тележек, гудки машин, торги покупателей, вопли продавцов…
«А! Караул! Украли!» Народ шарахнулся в разные стороны от вора, наступая друг другу на ноги и давая ему спокойно пробежать по образовавшемуся проходу. За ним с криками следовал пострадавший продавец. Говорят, вора всё-таки остановила охрана у сторожки.
Собаки тут же вскочили и растворились в толпе, направляясь к лотку с мясом. Люди заинтересованы и отвлечены. Теперь они ничего не заметят даже, если их догола раздеть.
Лапы уже дважды отдавлены чьими-то ногами, хвост прищемили, но она не реагировала на такие мелочи. Главное – пробраться к тому куску. Его аромат был частью её жизни, не совсем необходимой, но важной. Резкий прыжок, и во рту вкус мяса. Она его стащила и побежала к тому тихому уголку, где, торопясь и давясь, она с удовольствием поела. Маловато, но на первое время хватит. Пора выбираться отсюда и возвращаться на свою территорию.
Протискиваясь между ног прохожих, колёс машин, собака кое-как пробралась к чистому воздуху. Снова каменные гиганты, чахлые деревца, асфальт, ветер между дворами, холод, колючий снег – всё, к чему она привыкла, что навсегда запечаталось в её памяти. Закутанные люди торопились, спотыкались, падали, а она огляделась, почесала живот и довольно пошла искать тёплое место.


Глава 5.

Она шла в школу. Плечи отяжелял неподъёмный рюкзак, а карман оттягивала колода Таро. До школы идти полчаса. Конечно, можно проехаться и на маршрутке, но там не увидишь стольких людей. Сидят человек пятнадцать, взмыленные, опаздывающие, а вот пешком это другое дело. Мимо проходят десятки людей. Каждый со своей улыбкой, походкой, со своими глазами, вокруг них вьются вихри чувств, эмоций: щемящая грусть, безудержная радость, простая скука. Её кто-то толкнул в спину и побежал дальше. Наверно, опаздывает - несется, не разбирая дороги. Она поправила лямку и поёжилась. Ноябрьский морозец уже пощипывал сквозь куртку.
Наконец-то из-за поворота показалась школа, небольшое бледно-жёлтое здание. И что самое интересное, цвет характеризовал её лучше всего. Подходя к школе, она вспомнила стишок местного, подающего, как некоторым казалось, надежды поэта:

Наша двинутая школа –
Психов истинный залог.
Мы с горящими глазами
Прыгаем чрез твой порог.
Ты нам дверь приоткрываешь
В мир больных и чуть того,
Ты друзей тут распугаешь –
Это ужасы сего.
Здесь мученья достигая,
Мы к неврозу подойдём.
Клетки нервные теряя,
Мы болезни узнаём.
А директор при расизме
Взятки крупные дерёт.
Лень для нас - синоним жизни,
Школа слёзы нам даёт.

Не успела она подойти к воротам, как к ней подлетела девчонка из её класса.
- Лаки, Лаки, я не залечу?
- Нет, - ответила она.
- Ну, погадай.
- Ты не веришь моим словам?
- Верю. Кстати, слышала? У нас новенький сегодня будет. Глаза голубые, рост выше меня. Зовут Артур.
- Он же только будет.
- Обижаешь, у меня своя разведка работает. ЦРУ отдыхает.
Они вошли в двери школы, достали пропуск, показали охраннику и сели на стулья переодеться.
- И ещё новость, Лаки. Ленка всё-таки целовалась с Денисом. Как ты думаешь, у них что-нибудь будет?
- Нет, дальше поцелуев дело не зайдёт. А ты меня ещё что-то хочешь спросить?
- Да, ты как всегда права. У Вовки есть кто-нибудь, кроме меня?
- Я тебе вчера говорила.
- Ну, ему уже всё-таки двадцать лет. Сама понимаешь…
- Ага, огромная разница – пять лет, - иронично заметила Лаки. – Слушай, ты мне один и тот же вопрос уже год задаёшь под разными соусами.
- Ну, ответь, - её глаза умоляюще впились в Лаки.
- Не «нукай» - не запрягла. А он в тебя влюблён по самое не хочу, - честно соврала Лаки.
- А как же карты? – недоумённо спросила одноклассница.
- Ирка, я это и так, без карт, чувствую.
- Класс! – она подошла к зеркалу, поправила макияж, одёрнула юбку и, лучезарно улыбнувшись, прошествовала в класс на второй этаж.
Лаки косо посмотрела на себя в зеркало. Ничего особенного, разве что уши не проколоты. Она отвернулась от своего отражения и тоже пошла в класс. До звонка осталось несколько минут, и к ней подошла Ленка.
- Лаки! – сказала она громко, а потом шёпотом добавила: - А у нас с Денисом что-нибудь получится?
Сидевшая рядом с Лаки Ирка мстительно улыбнулась. Она прекрасно помнила, как в прошлом году Ленка отбила у неё парня.
- Нет, - ответила Лаки, вынимая из портфеля учебник биологии и папку с тетрадями.
- А… но почему?
- Потому что ты в нем разочаруешься.
- Как это?
- Сама всё увидишь. Не всё же мне рассказывать.
- Ну, пожалуйста, ну, скажи.
- Леночка, - вмешалась Ирка, - ты не видишь? Лаки не до тебя. Она занята.
Ленка поджала губы и села на своё место. Её тут же окружили сочувствующие. Ирка пошла к своей коалиции, и все громко зашептались так, чтобы до оппонентов вроде как неспециально долетало то, что о них думают.
В класс вошла биологичка, молоденькая девушка, только окончившая институт, и прозвенел звонок. За время урока обе коалиции объявили о перемирии. И на короткой пятиминутной перемене девчонки разошлись по своим мальчикам. Некоторые остались в классе. Четверо мальчишек и новенький говорили о чём-то своём.
Этот Артур действительно выглядел так, как его описала Ирка, но внимания Лаки он не привлёк. Она откинулась на спинку стула и закрытыми глазами ждала звонок на урок. К ней тихо подсела биологичка и спросила:
- Лаки, а у меня сегодня удастся свидание?
Девочка открыла глаза и достала Таро. Сделав расклад, она окинула его взглядом:
- Да, если вы сами не нарушите идиллии.
- Это как?
- Ну, например, вы увидите старого знакомого друга и скажите ему «привет».
- Спасибо, Лаки, - и биологичка пересела за учительский стол.
Лаки собрала карты и положила их в карман.
Биология прошла, потом ещё одна пара и началась двадцатиминутная перемена. Лаки окружило полшколы. Ученики с седьмого до одиннадцатого классов собрались вокруг неё плотной толпой. На её окраине мелькали учителя со своими вопросами, но они при учениках не рисковали спрашивать и поэтому подходили к ней обычно после уроков.
Толпа рассосалась минут за десять – на их вопросы можно ответить и без Таро. Лаки наконец-то в гордом одиночестве прошла по этажу, отдыхая после утомительного расспроса. Она зашла в буфет и купила булку с соком. «Ну, что ж, теперь можно жить». Она сладко потянулась, и пошла к своему классу на третий этаж.
Все толкались сплошной массой перед кабинетом. Чуть в стороне Рома заигрывал с Настькой. Он кружил вокруг неё и время от времени хлопал пониже пояса. Она на весь коридор орала «бесстыдник» и «не трогай меня», при этом не отходя от него и подставляясь под хлопки.
В одиннадцатом классе, который стоял рядом с ними, все девочки вешались на местного красавчика. У окна стояли парочки из разных классов, в центре была мешанина из старшеклассников, между которыми сновали малышня.
Артур огляделся. В этом классе он новенький, и все девчонки разобраны до него. В русло мальчишек он влился быстро и ему оставалось только подобрать себе пассию, а то, как это: десятый класс – и без девчонки? Но сделать он ничего нее успел – прозвенел звонок, и началась третья пара. С горем пополам она проползла, и перед четвёртой парой все мальчишки, а с ними несколько девчонок, пошли покурить. Вернувшись, Артур снова начал приглядываться к классам. В одиннадцатом все разобраны, в десятых вроде тоже, с девятыми было не интересно. Случайно он увидел Лаки. Она стояла одна, прижавшись виском к стеклу. Её взгляд бродил по улице. Артур подошёл к ней и спросил:
- Слушай, а Лаки – это чё, твоё имя?
Она повернулась к нему:
- Нет.
- А чё тя все так зовут?
- Потому что я очень удачливая. Даже слишком.
- Н-да, а как твое настоящее имя?
- А не всё ли тебе равно?
- Да так, чтоб знать.
Лаки посмотрела ему в глаза:
- Чтобы знать, надо видеть.
Артур отвёл взгляд и хмыкнул:
- Я вроде зрячий.
- А ты когда-нибудь видел дождь?
Он удивлённо посмотрел на Лаки и под её пристальным взглядом сделал шаг назад, а потом, неопределённо пожав плечами, отошёл от неё.
Для Лаки день прошёл размеренно, а после четвёртой пары к ней подошла учительница по музыке, Кристина:
- Не отнекивайся, я знаю, что у тебя прекрасный слух. Будешь со мной сейчас прослушивать песни к празднику? Всё-таки тридцатилетие школы, нужны лучшие из лучших.
- Хорошо. А кого?
- Да из всех классов. Послушаем, как поют. У тебя, говорят, интуиция сверхразвита? Мол, ты интуит у нас?
- Почти, - улыбнулась Лаки. Так её ещё никто не называл. – Я сейчас приду в актовый зал.
- Ну и ладушки, - сказала Кристина и довольная пошла к себе. Ей одной было скучно всех прослушивать, и она нашла сомученика.
Войдя в туалет, Лаки столкнулась с Ленкой, красящей перед зеркалом ресницы. Рядом с ней стояла Ирка, аккуратными движениями наносящая помаду. Лаки прошла мимо них.
На подходе к залу она снова увидела Ленку, однако уже одну; они опять поцапались. «А сейчас она подойдёт ко мне и спросит, будет ли она участвовать в празднике».
- Лаки, - сказала Ленка, подойдя к ней, - а я буду участвовать в празднике?
- Нет.
- Это ещё почему?
- Ты сама от этого откажешься.
- Что?! Всё увидишь.
Лаки зашла в зал, хлопнув дверью перед Ленкиным носом.
- Фух, - обрадовалась Кристина, - нашего полку прибыло. Рота обзавелась интуитом. Рукопашный бой можно принимать. Если честно, я уже испугалась, что ты не придёшь.
- Ну что вы! Оставить вас мучиться одну? Я же не садистка.
- Да кто тебя, Лаки, знает?
- Действительно, кто меня знает? – прошептала она.
- Что?
- Нет, нет, ничего. Давайте начинать?
Учительница выглянула из зала:
- Алё, народ! На эшафот по одному!
Первым вышел тот самый подающий надежды поэт и прочитал:

Наша славная гимназия –
Новых светлых дней залог.
Мы с горящими сердцами
Входим в светлый твой чертог!
Ты нам двери открываешь
В мир ученья – в светлый дом.
Ты друзей соединяешь
Под родным своим крылом.
Здесь, науки постигая,
Мы к открытиям идём.
Все преграды побеждая,
Силу знанья познаём.
Мы с наставниками вместе
Будем двигаться вперёд.
Труд для нас – синоним чести,
Дружба силы нам даёт.

Лаки засмеялась, а Кристина возмущённо сказала:
- Ты что? Издеваешься?
- Нет, - неуверенно ответил он. – А что такое?
- Этот твой стих слишком уж похож на предыдущий. Прямо как пародия.
- Дык, то и есть пародия на это. Это как бы оригинал.
- Слушай, твою «Двинутую школу» знают все, кроме директора, даже завучи. Если мы прочитаем, а ещё хуже споём это, то ты понимаешь реакцию публики, а у нас не комедия – тридцатилетие.
- Ну, ладно, - поэт сразу как-то сник, - что-нибудь другое придумаю.
- Эй! Мне тут только депресняка не хватало! Ну-ка, руки в ноги и привёл себя в порядок!
С остальными было быстрее. Они просто пели уже подготовленные песни. Роли ещё толком не распределили, так что каждый пел всё. Правда, спела только четверть желающих – остальных Лаки отсеяла при входе. Интуиция ей подсказывала, кого можно слушать. И Кристина с ней соглашалась.
Пытка продолжалась часа два, пока, наконец, они не выбрали двух солисток: Лену из их класса и на всякий случай ей на смену Аню из одиннадцатого. У Ленки голос был получше, но и закидончики похлеще. Сначала ей не понравилась основная песня, потом музыка, освещение… Единственным, к чему она не придралась, была дверь зала. Скрипя зубами, Кристина соглашалась со всем. Всё-таки голос у неё действительно красивый. Через полчаса Ленка самодовольно ушла. Кристину трясло от ярости.
- Ладно, Лаки, ты иди. Чего тебя держать? Спасибо большое, что помогла. Завтра я сама доразбираюсь, - выдавила она.
- Хорошо, - Лаки вытащила из кармана одну из карт Таро: «Королева мечей». – «Нет, не разберётся. Придётся мне вмешаться».
Она вздохнула и пошла к раздевалке, быстро надела куртку с сапогами и неспешно побрела домой.
- Лаки, - окликнул её чей-то голос.
«Аня». Она обернулась и снова оказалась права.
- Я тебя спросить хотела. А мне удастся выступить?
- Скорее всего, да. Ты и будешь солисткой.
- Что? Но я не вытяну, - сказала Аня удивлённо.
- А кто кроме тебя? Ты единственная, кто может вытянуть это представление. Так борись за эту роль, ты именно та, кто нужен Кристине.
- Но Лена ведь лучше меня.
- И что? Это значит, что ты не имеешь права участвовать? Что ты хуже? Что у тебя нет способностей? Таланта? Пойми, если ты чего-то хочешь добиться, нельзя от этого отступать. Ты сама должна творить свою судьбу, кто бы не вставлял тебе палки в колёса. Если ты существуешь, значит, можешь чего-то достичь, с чем-то справиться. Так не сдавайся, борись до конца. Если ты опустишь руки, за тебя их никто не поднимет.
- А…
- Мы созданы, чтобы творить невозможное. И вообще, пусть у этой Ленки голос хоть в десять раз лучше, ты всё равно петь будешь красивей. От всей твоей песни идёт энергия, которую, может, и не услышишь, но почувствуешь. Ты поёшь от души и для души, и этим ты уже выше Лены.
Поражённая Аня остановилась, обдумывая услышанное, а Лаки зашагала чуть быстрее и за двадцать минут добралась до дома. Уроки можно было и не учить – она чувствовала, что её завтра спрашивать не будут, поэтому взяла книгу и села читать.
Утро было таким же, как и всегда. На улице потёмки, на земле лежит снег, а в школу идти надо. Лаки потянулась, собрала портфель, позавтракала, потом взяла Таро и вытащила карту. «Семёрка чаш». День обещает быть очень даже неплохим, хотя насыщенным. «Что ж, товарищи, живём!»
С Иркой она на этот раз столкнулась на перекрёстке, минутах в трёх ходьбы от школы.
- Привет, Лаки. Представь, Егор с Дашкой обнимались…
«И не только»
- Рома с Настькой поссорились…
«Нет, скорее уж сделали вид».
- … только вот я думаю, на самом они деле или нет?
- Нет, конечно, просто сцену разыграли.
- Угу, так я и знала.
«Всё ты знаешь, только вот главного не видишь», - подумала Лаки, а вслух сказала:
- Ну, и?
- Что? – не поняла Ирка.
- Не зря же ты мне всё это рассказала.
- Я вот чего хотела спросить. Почему тот красавец из одиннадцатого класса не обращает на меня внимания? – в её голосе так и звенела обида.
- С ним не всё однозначно.
- То есть как? Он не…
- Нет, его сердце ещё не занято никем. А так, он ещё не понимает, почему столь равнодушен к девушкам.
- В смысле? – Ирка уже начинала догадываться. – Он что? Того? – она неопределённо качнула рукой в воздухе.
- Нет, не того. Он нормальный милый мальчик, просто не интересуется девочками. Свои пристрастия он осознает только в институте.
- Вот, блин, - вздохнула Ирка. – Такой пацан пропадает.
- Это же не смертельно.
- Для тебя, может, и нет, но для меня…
- А как же твой Вовка?
- Он-то тут причём? – удивилась Ирка.
- Не знаю, не знаю…
Для кого-то школьный день еле плёлся, у кого-то бежал, но то редкий случай. Она же чувствовала время так, как оно есть, без всяких нервов и нетерпения. Она по большому счёту человек холодный, хотя порой огонь сжигал и её.
После третьей пары Лаки привычно встала у окна, наблюдая за происходящим со стороны. Вдруг все девчонки её класса, да и других, повернули головы в одну точку. Лаки тоже перевела взгляд. Так и есть - красавчик из одиннадцатого пошёл по коридору и без эскорта из старшеклассниц. «Всё-таки отделался от них. Молодец парень, повезло», - подумала Лаки. Остальные мыслили несколько иначе и Ирка, между прочим, с ними.
«Вот это да! Здорово бы с ним переспать!»
«Интересно, а у него… О чём я думаю?! Мне ещё два года в школе учиться».
«Какой парень! Повезёт той, с кем он будет».
«Эх, вот бы мне такого!»
«А каков он в постели?»
«Ну почему все красавцы кому-то достаются, кроме меня?»
«Он такой душка! Обнять бы его».
 Лаки всё это надоело, и она посмотрела на паренька, прожигавшего красавца ненавидящим взглядом. Одноклассники к своему нормально относились и даже считали чем-то вроде «достопримечательности». А вот параллели его терпеть не могли. Рядом с Лаки встал тоже какой-то мальчишка: «Ну, чего все на него пялятся? Неужели я хуже?»
- Хуже, - подтвердила его мысль Лаки.
Тот на неё покосился и бочком ретировался.
- Лаки, а я с ним ещё когда-нибудь встречусь? – спросила подошёдшая Ирка.
- Не знаю.
- Как это? Ты всё знаешь!
- Если бы я всё знала, я бы здесь не жила.
«Странная ты какая-то – не такая как мы», - подумала Ирка.
«Я знаю. И хочу быть самой собой, а не чьей-то марионеткой».
Ирка вздрогнула и удивлённо посмотрела на Лаки, но та отвернулась.

Артур стал своим «в доску». Вчера они почти всем классом с параллелями пили пиво и курили в какой-то подворотне, громко называя это братанием. Сегодня ему было очень плохо, но он терпел, ведь теперь он не выделялся из общей массы. Он со всеми, а не один.

После уроков Лаки пошла к Кристине. Она ей удивилась и сказала, что сама справится.
- А мне всё равно делать нечего.
- Ну ладно, тогда проходи.
И снова началось прослушивание, но уже только десяти человек. Дольше всех возились с Ленкой. Лаки сунула руку в карман и вытащила карту «Дьявол». В принципе, можно дать волю эмоциям, но главное не переусердствовать.
- Лена, незаменимых людей нет. Либо ты сделаешь так, как хочет Кристина, либо дверь перед тобой.
У Ленки, не ожидавшей такого, сначала пропал дар речи, а потом она крикнула:
- Да без меня вы ничего не поставите! – и, громко хлопнув дверью, ушла.
- Ого! Лаки, круто ты её. Я бы так не смогла.
- Пустяки. Давно надо бы так.
- А ты права. Ладно, давай Аньку слушать. С ней проще. И вообще, есть в ней что-то такое, притягивающее.
Уже через неделю должен был состояться концерт. За день до него устроили генеральный прогон.
- Классно у нас получилось, Лаки. Будешь теперь моим компаньоном по организации безумных мероприятий.

До концерта оставалось полчаса.
- Ну, что, Лаки? Пошли в зал?
- Нет, я домой пойду.
- Чего так?
- Не знаю.
- Хорошо, иди, - удивилась Кристина.
Теперь от Лаки ничего не зависело, и она побрела домой.
Около дома её что-то остановило, когда она собиралась перейти дорогу. Интуиция тихо, но внятно пискнула. Лаки привычно сунула руку в карман. «Туз чаш». Всё, что могла, она уже сделала, терять ей нечего. Она грустно усмехнулась и не успела сделать двух шагов, как из-за поворота выскочила машина. Лаки крепко сжала карту и оглянулась. Большего она сделать не успела. Водитель не смог затормозить, и удар оказался для Лаки смертельным. Карта выпала у неё из руки и легла на асфальт рубашкой кверху.

А концерт в школе только начинался.