Часть третья. Мама,.. у меня своя жизнь

 
Жизнь первая.
«Мама, всё в порядке, просто у меня своя жизнь», - так начиналась записка, но продолжить она не смогла. Тогда, в девятом классе, скомкала, а для надёжности и сожгла её, чтобы даже в памяти не осталась, стёрлась из жизни. Куда идти, она не знала, как строить свою жизнь – понятия не имела. Думала, что всё забудется. Ан, нет, история имеет вредную привычку повторяться. Снова эта фраза была написана на листке бумаги, немножко коряво, немножко через силу, немножко одиноко. К тому же, что писать дальше, она не знала. Да и нужно ли?
Тогда ей просто надоела мерная текучесть жизни, захотелось новенького. Школа – дом, дом – школа; занятия – уроки, учёба – отдых. Поэтому она написала, по глупости, не зная, куда девать нерастраченную энергию. Потому сожгла. Огонь – самая страшная стихия, стихия разрушения. А теперь… А что изменилось теперь? Да ничего, только два года прошло, она в одиннадцатом классе. Больше ничего. Одно и то же, та же однообразность и глупость всего происходящего. Смешно. И страшно. И не знаешь, что хуже. Дурацкая записка. Для мамы в ней ведь ничего не изменилось, совсем ничего. Она положила руку на записку, уже зная, что с ней делать. Было одно обстоятельство, не дающее покоя сердцу. Но можно ли на него полагаться? Или это очередная вспышка глупости? Она стиснула зубы. Нет, нечего добавить. Лаконично и понятно. На остальное ей плевать. Теперь у неё своя жизнь. Глупо бросать школу за полгода до выпуска… Она упрямо мотнула головой. Нет, решение нельзя менять. Он её будет ждать, она с ним уже согласилась. Всё.
Бумажка была оставлена на столе в окружении ненужных учебников, учащих не жизни, а её суррогату, абстракциям. Хоть бы кто жизни научил. Она оделась и собралась выходить на улицу. Ничего из дома ей не нужно, потому что она так решила. Да. Хотя одно бросать не хотелось, и она торопливо, как бы оправдываясь перед собой, положила в карман куртки плеер, который ловил радио. Хороший, старый. Осторожно сунув в ухо один из наушников, включила. Зачем? - она не знала, но ей очень даже повезло. Поставили Гленна Мидейреса, её любимую «Nothing’s gonna change my love tonight». Как вовремя. Она встала в коридоре, дослушала песню до конца, бросая прощальный взгляд на вещи. Как ни странно, особо грустно не было. Да она толком и не знала, что такое грусть. В школе этому не учат. Ей нет приложения в формулах - забившемуся в уголок отголоску человеческой души. Ему нет места в том мире сплетен и внимания. Он чуждый, посторонний кусочек забытой жизни, так никогда и не узнанной.
Захлопнув дверь, она убрала наушники в карман, спустилась на первый этаж и вышла из подъезда. Он уже ждал и приветливо ей улыбнулся, распахивая дверь машины. Она, не раздумывая, села на заднее сидение рядом с ним. Он был очень обеспеченным пареньком и мог позволить себе многое, даже некоторое время содержать её. Зачем это ему? Очередная мимолётная прихоть. Подумать бы ей чуть-чуть, самую капельку, но и этому никто не учит – учат вычислять. Думать приходится, опираясь на скудный опыт. Выходит у кого как. Иногда кому-то везёт, но не ей и не в этот раз. Он рядом с ней, она - с ним, а что ещё нужно детскому подростковому сердцу? Слишком романтичному и глупому для жизни. Слишком.
Как через две недели она умудрилась стоять одна ледяным осенним утром в незнакомом городе, отчёта себе не давала. Сначала было просто замечательно. Таких ощущений она ещё никогда не испытывала, но потом постепенно начало вырастать какое-то напряжение и вылилось в то, что её просто-напросто выперли.
Ветер норовил сбить с ног, сорвать побольше листвы, рассыпать её остатки повсюду. Листопады казались такими печальными, прощальными, а идти некуда. Она прошлась по незнакомому парку, ногами разбрасывая золотые листья, прислушиваясь к их шороху. Никому ненужный человек, потерявшийся даже в самом себе. Ненужный ни этому миру, ни живущим в нём, не замечающим что бок о бок с ними ходит такой же человек, только потерянный. Холодно. В кармане безжизненным грузом лежал плеер. У него закончились батарейки. Глупо.
Она села на одну из пустых лавочек. Небо, высокое светло-серое, не подавало признаков жизни. Стайка маловразумительных птичек молча пролетала над деревьями. Грустно. Мимо прошла, не обращая на неё никакого внимания, облицованная пудрой, в розовых кожаных куртках, сапогах на высоком каблуке, раскрашенная косметикой, выкрашенная под блондинок, компания девчонок с невесть как туда прибившимся парнем, пристающим сразу ко всем и в частности ни к одной. Ещё прошли штук шесть пацанов с банками пива и двумя расфуфыренными девчонками с сигаретами в зубах. Несоизмеримое количество взрослых, непонятно зачем торопящихся и суетящихся. Пожилые люди неспешно прогуливались со своими любимцами, мамы с колясками – с книжками. Один город, но никто никого не знал, ни с кем не здоровался. Было шумно и молчаливо. Город жил своей жизнью, своей памятью, своим будущим. Она в него не вписывалась. Грустно. Так много людей и в то же время никого нет. Пусто, но людей много.
Один из проходящих мельком посмотрел на неё и остановился, вглядываясь в знакомые черты. Она его тоже узнала. Он год назад окончил институт. Она тогда его посчитала староватым для себя. А уже когда выбор пал между ним и тем, естественно, она выбрала того, обеспеченного. К тому же, этот оказался из другого города, что и сыграло свою роль в её решении. Зато теперь она примерно знала, где находится.
Два дня она жила у него. Он её ни о чём не спрашивал, как будто догадываясь, что произошло. С ним было спокойно. Он работал где-то недалеко от дома и мог позволить себе о ней заботиться.
Как произошло, она не совсем помнила, помнила только, что шёл дождь. Даже тему разговора не совсем помнила. Тогда он встал и подошёл к ней:
- Прости мою решимость.
- Да я и не против.
       
Жизнь вторая.
Перемена наступила как всегда поздновато для учащихся и рановато для учителя. Учениками все новости на уроке путём записочек были минут за десять до звонка обсуждены, а учитель только–только увлёкся.
Катька и Лерка стояли у окна, обсуждая проходивших мимо них парней.
- Да что ты всё к низеньким цепляешься, Кать?
- Что ты понимаешь? У них вся сила в корень.
- Пф-ф, мужик должен быть вонюч, волосат и могуч. Запомни!
- Ну и бери ту орясину.
- Да ну, он же урод.
- И я о том же. Столько добра ходит и хоть бы один нормальный попался.
- Ладно тебе. Вон тот, вроде ничего, идёт.
- Тоже мне нашла! Младший класс, - презрительно скривила губы Катя.
- Так кого тебе надо? Со своими ты не зажигаешь, эти не по вкусу…
- Мне нужен нормальный парень, понимаешь – нор-маль-ный.
- Ты мне это раз шесть только за сегодняшний день сказала. Вон, смотри, идёт себе нормальный парень.
- Слушай, ты мне второй сорт не подсовывай, его и без тебя хватает.
- Блин, тот маленький, тот низенький, там идиот, здесь придурок. Может, определишься, что ты хочешь?
- Тише ты, не ори, улов спугнёшь.
Проходящие мимо ребята косились на них, но виду не подавали, что прислушиваются, надеясь, что обсуждают не их, а кого-нибудь другого, рядом идущего.
- А этот, светленький…
- Белобрысый, - безапелляционно заявила Катя.
- Ну, а в зелёном пиджаке…
- Дура, это наш препод математики.
- Хорошо, там, в конце коридора довольно милый стоит…
- Без тебя вижу. Что делать будем?
- Подойдём, познакомимся.
- Давай.
Только они хотели подойти, как вдруг Катька схватила Лерку за плечо и потянула назад, прошептав:
- Быстро на первый.
- Ты чего?
- Быстро.
Оказавшись внизу и отдышавшись, Катя снизошла до объяснений.
- Видела рядом с тем довольно милым появился такой высоченный в бежевом костюме?
- Ну и? Приятной внешности.
- Нашла у кого приятная внешность! Задолбал меня. Каждую перемену ищет, чтобы пообщаться со мной. Блин, достал. Ищейка.
- Ладно тебе, классный парень.
- Так, о нём ни слова. Он у меня в печёнках. Поняла? Я ищу нормального парня, а не это чудо.
- Тогда, чур, его мне отдашь, а то на него запали…
- На этого? Чёрт, куда мир катится? Да забирай его.
- Прелесть. Давай обойдём первый этаж и поднимемся по лестнице с той стороны. Не думаю, что симпатичный куда-нибудь делся, а твой…
- Он не мой.
- Хорошо, бежевый пересечёт второй этаж, и мы с ним разминёмся. А на следующей перемене займусь им.
- Хорошо, пошли.
Они осторожно добрались до второго этажа, но симпатичного на месте не оказалось.
- Смылся, гад, куда-то. Но ничего, это его не спасёт. Я всё равно его найду, и он будет моим. Так-то вот.
- Пять баллов, Кать. Рассуждаешь хорошо. Пошли искать.
Жаркие поиски по всем этажам увенчались успехом лишь спустя полторы минуты. За это время школа была перевёрнута вверх ногами, и её большая половина разыскивала симпатичного парня для Кати, особенно старался Толик, он так умело развёл суматоху, что все начали искать друг друга, даже не совсем понимая зачем. Деятельное занятие. Нашёлся он мирно сидящим на третьем этаже.
- Попался, - заметила Лерка.
- Точно. Никуда не денется.
Они уже подошли, и Катя только хотела начать говорить, но прозвенел звонок.
- Что за свинство?!
- Пошли в класс. Никуда не денется, зато мы знаем в каком кабинете у него урок, и то плюс.
- Ага. Значит, на следующей перемене берём его на абордаж. Тёпленького и свеженького.

Жизнь третья.
Её рождение никто не заметил. Она была одной из многих рождённых в тот день и ничем среди новорожденных не выделялась. Приличиям её обучали с самого детства, которого у неё в памяти, как и у многих, совсем не отложилось. Как утверждали родители, говорить она начала с трёх лет, когда пошла в детский сад. Там переболела краснухой и, лёжа дома, от бабушки услышала о книге, очень интересной, называемой «Библия», откуда бабушка цитировала ей мудрые мысли. Она их ещё не понимала, но на всякий случай откладывала в памяти, благо, пока она не была перегружена лишними знаниями. Из бабушкиных же рассказов она узнала, что чужое брать нехорошо, что надо быть честным, вежливым и помогать товарищу в беде. Впоследствии она уже и не помнила откуда брались у неё эти знания, но сохранились они с ней на всю жизнь. Первое и самое ранее, что у неё всплыло из детства, было то, как её напрасно наругали. Ей едва исполнилось лет пять, и они с родителями ехали в метро когда она заметила, что какой-то дядя пытается что-то вытащить из чужой сумки, о чём она незамедлительно доложила окружающим. Дядя ловко вытащил руку, так, что никто ничего не заметил, и взъелся на неё, говоря родителям, чтобы следили за языком дочурки, что та напраслину на честных людей возводит. Кому поверят – ребёнку или взрослому человеку? Поэтому родители извинились за неё и наругали, чтобы не раскрывала рот, когда не положено. Её глаза наполнились слезами. Она была ещё слишком мала и не умела сдерживать себя, она не понимала, почему её наругали за правду, ведь бабушка учила никогда не врать. Просто она не знала ещё этот мир. Дальше она вспоминала, как в этом же возрасте её отдали на спортивные танцы, которыми она прозанималась четыре года. Память услужливо выдавала позор, неудачи, боль, бесперспективность, но ничего хорошего почему-то не отложилось. Бесконечные удары по спине, чтобы она не сутулилась, обидные фразы преподавателей после провалов на соревнованиях. Она чувствовала музыку, слышала её, но никак не могла попасть в такт, к тому же партнёр ей достался без музыкального слуха. Сначала, как рассказывала ей мама, они ходили на платные дополнительные у этих преподавателей, а потом бросили танцы из-за того, что на них не обращали внимания. Они с партнёром тащились по паркету, а внимание учителей было приковано к более перспективным парам. Престиж заставлял отворачиваться от бесполезных. Всего этого она уже не помнила, зато воспоминала, как приходилось давить слёзы. Танцы не принесли ей удовольствия, но стали неплохой школой выдержки. Ещё из того периода она помнила с каким нетерпением и желанием шла в первый класс, наивно предполагая, что школа лучше детского сада тем, что там не заставляют спать в послеобеденное время и есть невкусную еду, которую за время пребывания в детском саду научилась терпеть.
Молчание, держание языка за зубами, даже если знаешь что-то полезное или в тему разговора, терпение и наблюдение стали её главными чертами. Школьные годы пронеслись перед ней мутной пеленой, и она их ненавидела, но помнила в деталях. Но детский сад она всё равно не считала раем.
У неё была стальная воля и непоколебимость. Первый класс запомнился тем, что они тогда дома клеили обои. Всей семьёй спорили, как лучше, и за каждый наклеенный рулон производились чуть ли не баталии: так ли клеит, а будет ли держаться, а не криво ли?.. И клеили бы до вечера, если бы она не зашла к ним на кухню и не дала по детской наивности правильный совет. С воплями, криками и подзатыльниками её выставили из кухни, чтоб не мешалась. Когда она снова зашла, увидела, что обои клеят по её совету. Оскорбление засело внутри. Она промолчала, к тому времени она привыкла молчать. Второй класс проскочил мимо, она только помнила, что на отлично завершила его. Не зря бабушка так с ней старалась. Ознаменовался тот год ещё началом занятия иностранным языком, модным тогда английским в специальной школе иностранных языков, куда она ходила после уроков в обычной. В третьем классе она была счастлива, потому что закончила ходить на надоевшие танцы. Но мама сочла, что незачем ребёнку столько свободного времени и отдала её на плавание. К сожалению, пловец из неё получился не намного лучше танцора. Единственное, чему она там научилась – правильно тонуть. Больше не осилила. Не спортсмен она, но как это объяснить родителям? Не умела она объяснять. Не научили её этому.
Пятый, шестой и седьмой классы слились в единое целое. Сплошной поток знаний, изредка прерываемый сном. Ведь не знаешь, что и когда пригодится. И пригодится ли. Восьмой и девятый казались раем по сравнению с предыдущими. Учиться, может, и надо было больше, но кто этим станет заниматься, когда все уже поняли, что никому школа не нужна, и на аттестат смотрят только в крайнем случае. Так до десятого класса и дожили, и сейчас она сидела с полупустым портфелем на ступеньках школы. Что ей это дало? Всё, что в неё с таким трудом вбивали на уроках, как ни странно, оказалось совсем не нужным. Не сталкивалась она ещё на улице с ходячими тригонометрическим уравнениями или какой-нибудь пропорцией. Не было этого.
Рядом прошёл парень, который ей нравился. Но что ему сказать, она не знала. О чём заговорить-то? И нужны ли вообще люди для общения или они только потребители информации? Молчать, нужно молчать. Что от них могут ещё потребовать?

Жизнь четвёртая.
Макс прикинул, сколько за сегодня успеет прочесть. Четыре пары. И последняя физика. Могут и задержать. Страниц пятьдесят, но лучше подстраховаться. Лишние десять страниц не утянут. Главное – прямо на уроке не расхохотаться, а то получится как в прошлый раз – опять училка решит, что они записками перекидывались, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ещё время от времени нужно не забывать поднимать голову на учителя.
Никогда Баженов с Шелониным не думали, как дети будут изощряться, чтобы прочитать их книгу, а в особенности не догадывались, что будут с ней вытворять. Макс, сделав самое серьёзное лицо, на которое только способен, открыл книжку на том месте, где остановился читать, отсчитал шестьдесят страниц, взял ножницы и принялся методично их отстригать. Прочтение книжек у него охарактеризовывалось отрезанными страницами, а иначе читать не получалось по объективным причинам. О них расскажу чуть позже. Отрезанные страницы Макс распихал поровну в каждый учебник, который ему пригодится на уроке. Первый – русский, туда пятнадцать страничек; вторая – алгебра, туда поближе к середине ещё пятнадцать страничек, а там ещё общество с физикой. Прелесть. Теперь всё это можно убирать в портфель. Книжку ставим на место, чтобы никто не заподозрил, и с чистой совестью и чувством выполненного долга идём в школу.
Русский прошёл на удивление тихо, у них даже домашку не проверили, понадеялись на сознательность учеников, но пообещали на следующем уроке тетради собрать и проверить наличие всех работ. Это Максу на перемене объяснил Вовка, единственный знающий, чем он на самом деле на уроке занимается. Все остальные считали его ботаном, потому что он глаз от учебника не отрывал, контрольные писал хорошо, правда, при всё том же содействии Вовки, потому что сам Макс редко знал, что проходили на уроках в данный момент.
Его школьный день начинался с того, что он здоровался со всеми, садился за первую парту перед столом учителя рядом с Вовкой и раскрывал учебники. Дальше окружающая действительность таяла на глазах, зато он молча умирал со смеху. Конечно, можно взять и любую другую книжку, но ему хотелось именно посмеяться, душевно отдохнуть от всех дурацких проблем, которые приходилось решать по мере их поступления.
Время от времени Вовка толкал Макса, чтобы тот в ответственный момент посмотрел на учителя. Не совсем понимая, в чём дело, Макс отрывал глаза от учебника и автоматически смотрел в нужном направлении, показывая своё незатухающее внимание.
Почему именно первая парта, ведь ученики в основном сторонятся её как огня? Потому что не все понимают её преимущества. Учителю, сидящему прямо перед ней, и в голову не приходит, что ученики могут перед его носом заниматься чем-то, кроме предмета, а потому он зорким взглядом просеивает какие угодно парты, кроме первой. И списывать здесь легче лёгкого, только немножко страшновато – кто знает, какая мысль закрадётся к учителю. В основном же, место перед учителем – рай для списывальщиков, ныне именуемых копирайтерами.
На алгебре случилась беда – как назло вызвали к доске, а он даже не в курсе, какую тему они проходят, но с божьей помощью (подсказками из класса) пример был успешно одолён. Как Макс для себя выяснил, логарифмы не самое смертельное, с ними, оказывается, даже можно что-то сделать. Из-за этого глупого конфуза он едва успел прочитать на паре девять страниц. Остальные на перемене пришлось аккуратно перекладывать в общество.
Общество было одним из тех немногих предметов, где все поголовно солидарно с Максом занимались своими делами. Преподша являлась ещё той дородной дамой: метр сорок – метр сорок – метр сорок. Не знаешь, что легче, обойти или перепрыгнуть. Она вставала перед своим столом очень подходящей к нему тумбой и начинала: «бу-бу-бу-бу» - безо всяких интонаций, не обращая внимания на такие мелочи как знаки препинания, в особенности на точки (видимо, именно с ними у неё возникали в школе основные проблемы), не заботясь о том, кто и что понял из её речитатива. Урок она неизменно заканчивала фразой: «А остальное прочитаете в учебнике». Учебник, естественно, читался с особым вниманием, поэтому журнал просто пестрел от неудов. «Классика жанра». Это её так по-доброму называли.
На обществе даже Вовка углублялся в чтение отданных ему Максом страниц, и они тихо умирали от хохота. Ну не почитаешь Баженова с Шелониным с постным кислым лицом. Урок проходил весело и незаметно и плавно перетекал в перемену, на которой класс сидел также тихо, увлекаясь своими личными делами. А что? Школьники не имеют права на личные дела? Очень даже ошибаетесь. Их все и не перечесть: успеть со всеми обменяться новостями, рассказать про то, как вчера прошёл вечер, нахамить соперникам, похвастаться новыми украшениями и причёсками, написать в тетрадке: «училка дура», перекинуть записку на соседнюю парту, пожаловаться на то, что все гады, а ты один хороший, договориться с одноклассниками встретиться после уроков. И это далеко не полный список мелких нужд учащихся.
Звонок с пары оторвал Макса от чтения на самом интересном месте. Нечестно, но приходится привыкать. На следующий и, к счастью, последней паре не побузишь – физичка не позволит. У неё такой взгляд, как будто она всё и про всех знает, а что не знает, про то догадывается. Страшный предмет с соответствующим учителем. Обходные дорожечки нашлись и здесь. Садишься за вторую парту ближе к окну, кладёшь ногу на ногу, а на них – странички. Комфорт. Сколько физичка ястребиным взглядом не высматривает возможные нарушения, а это проскальзывает. Слух у неё, как случайно выяснилось, не хуже зрения.
По пути домой они зашли магазин, по совместительству с продуктами торгующий музыкальными дисками, где Вовка пополнил свою и без того огромную фонотеку. Зачем он это делал, Вовка сам не знал. Ему просто нравилось, когда его окружали диски. Макс был тоже не прочь поводить носом по прилавку. Но если Макс всё увиденное любил ещё и колко комментировать, то Вовка предпочитал, ухахатываясь, слушать. И не то, чтобы ему слов не хватало, просто он даже не понимал, как начать думать в этом направлении.
Продавец сначала неодобрительно смотрел на них, но, видя, что шумное обсуждение, пусть даже крайне язвительное, наоборот привлекает народ, сдержался и не сделал замечания. Причём они купили один из ими же раскритикованных дисков.
Набравшись положительных эмоций в магазине, они вышли на улицу.
- Ну, ладно тогда, давай пока.
- Пока. Ты когда музыку на винт скинешь?
- Да сегодня же. Завтра в школу притащу. Хотя можешь вечером даже ко мне зайти. Заодно «Битву аферистов» отдам. Забойная книжечка.
- Ага, Баженов и Шелонин расстарались. Я сам над ней умирал.
- А что у неё страницы не вырезаны?
- Так её я на каникулах читал.
- А! Ну, ладно, до вечера.
- До вечера.
Макс, небрежно неся на одном плече портфель, бодрым шагом добрался до дома. Мама уже пришла домой. Под её неусыпным контролем пришлось поесть супа и приступить к решению домашки, предварительно рассказав, как прошёл день в школе.
Раскинув по столу как можно больше учебников и обложившись пособиями, он создал такой кавардак, что было даже непонятно, чем он занимался в данный момент. Идеальная ситуация, когда в центре развала кладёшь спокойно книгу и, не дёргаясь по пустякам, в своё удовольствие читаешь. Мама каждые минут десять проходит мимо, осведомляясь, учит ли он уроки, или опять читает свои бредовые книжки, и нужно ли ему помочь с каким-нибудь заданием. Просидев для приличия часа два, и сделав самое уставшее и постное лицо, он сказал маме, что пойдет, подышит свежим воздухом.
Потянувшись, Макс вышел на улицу. Живём! Он облокотился о дверь подъезда и, распирающий изнутри смех получил выход. Прохожие косились на мальчика, но вида не подавали. Мало ли что весёлое у кого случилось.
Солнышко уже клонилось к закату, но позиции сдавать не собиралось, освещая золотую листву деревьев. Прелесть! Макс поправил куртку и пошёл к Вовке. Новый диск-то тоже хочется послушать.

Жизнь пятая.
Никита встретил звонок со вздохом. Ему торопиться некуда – он не состоял ни в каких компаниях, ничем дополнительным не занимался. Дома можно разве только уроки сделать, а там снова сидеть и маяться бездельем. Почитать книжку? Музыку послушать? Но вечно невозможно, тоже надоедает. Макс, его одноклассник, сказал, что не знает он нормальных книжек. Даже свои давал почитать, но всё не то. Вовка, подталкиваемый Максом, ему как-то музыку давал. Не его стихия. Да ну…
Родители пытались отдать Никиту в спортивный кружок. На одной из тренировок он вывихнул руку и понял, что это не его. Да и родители запретили, считая, что спорт того не стоит. Пробивным характером он не обладал, и наглость была ему чужда. Отсюда росли все его проблемы.
- Эй, Никитос, - один из одноклассников толкнул его в спину так, что он чуть не упал, - осторожней на поворотах, - трое пацанов рядом с ним заржали. – Пока, - и прошёл мимо.
- Пока, - вздохнул он.
- Ну и зря, - заметила одна из девчонок, - пнул бы его хоть для острастки.
Никита пожал плечами. Стукнет он его в ответ, завяжется драка, и чего он в итоге получит? Синяки, боль во всём теле и никакого морального удовольствия, потому что сам будет побит.
- Так, - раздался чей-то до боли знакомый голос, - Антон, сам поаккуратнее на поворотах.
Толкнувший Никиту парень развернулся, чтобы ответить, но быстро закрыл рот, увидев хозяйку слов, Катьку.
- По-моему, насчёт отношений в классе мы договаривались. Тебе отдельно разъяснить все аспекты как особо одарённому, или заставишь работать серое вещество сам?
- Ты чё?
- Началось, - вздохнула Катька. – Толь! – главный школьный приколист оказался рядом. – Где наша артподдержка?
Толик, недолго думая, достал из кармана петарду и зажигалку. Народ, знавший, чем оканчиваются его приколы, как ветром сдуло. Даже учителя изменили маршрут, не желая ввязываться в разборки учеников. Никому не хотелось быть крайним. Чем бы дитё ни тешилось, лишь бы оно не плакало, - руководствуясь мудрой пословицей, учителя рассосались по классам, делая вид, что тут их как бы и нет. Остались Катька с Леркой, две подруги не разлей вода, Никита, Толик и Антон с компанией.
- Молоток, свободен. С остальными мы сами разберёмся.
- Да ладно, Кать, я тут постою, посмотрю. Мне тоже интересно, - Толик плюхнулся на ближайшую лавку. Когда девчонки вступают в разборки, им лучше не мешать, а то ещё попадёшь под горячую руку, потом объясняй, что ни при чём.
- Антон, ты чего бычишься? Последний раз спрашиваю: тебе жить надоело?
- Эй, ребята, может, не надо? – напомнил о своём существовании Никита.
- Цыц, тут уже дело чести.
- Пшли вы все, - Антон развернулся и собрался уйти.
- Ну, ты, придурок, сам нарвался, - вдруг сказала Лерка.
То, что она занимается карате, знали все, даже некоторые видели, как она руками кирпичи ломает, но на себе её удары одноклассники пока не испытывали. Удовольствие ниже среднего.
Через несколько секунд все четверо ловили ртом воздух, лёжа на полу.
- Думаю, разъяснения достаточные, - закончила Катя. – Пошли, Лер.
- Моё почтение, Валерия, - Толик склонился в шутовском поклоне. – Вы непревзойденны.
Лерка кивнула в знак того, что комплимент принят, и они с Катькой покинули место дислокации скрюченных от боли тел. Толик тоже времени не терял. Он схватил за руку Никиту, и оттащил подальше.
- Дурак, вали отсюда. Они ведь сейчас очухаются - получишь по первое число. Давай, давай, быстрей.
Никита хорошей рысью побежал домой. Толик задерживаться не стал и сразу за ним пошёл к себе домой. Если эти четверо встанут на ноги, то никакое карате не поможет, учитывая их комплекцию.

Жизнь шестая.
Алёна лежала на диване. Хорошо-о-о… Блаженство, можно сказать. Каникулы. Что может ещё пожелать душа школьника? Особенно старшеклассника. Правда, совсем уж оттянуться учителя не дают. Их «милые» и «трепетные» натуры не могут потерпеть несправедливости, что им придётся проверять тетрадки этих остолопов, а сами остолопы мучиться не будут. Поэтому каждый уважающий себя в меру учитель придумывает изощрённые каверзы, а самая распространённая – устроить зачёт по всему пройденному материалу в первый же день после каникул.
Она потянулась с улыбкой. Мысли о школе выветрились уже на первый день каникул, а сейчас шёл третий. На её сонном лице бродили недочитанные фэнтэзийные романы и сами сновидения. Вставать Алёна не намеревалась ещё как минимум часика два, чтобы отваляться про запас, только солнце, слепившее глаза, к сожалению, совести отродясь не имело. Она поворочалась с боку на бок, натянула на голову одеяло, но солнце всё равно находило лазейку.
- Свинство, - вздохнула Алёна и спустила ноги на пол.
Она потянулась ещё раз и прошлёпала босыми ногами в ванную. По выходе, её лицо приобрело более жизнерадостный, хотя всё ещё недовольный вид.
- Время хоть сколько? – громогласно спросила она, подходя к часам. – Уй-ё-о… Девять часов. Чтоб ты провалилось, - пригрозила она солнцу. – Подрыхнуть спокойно не даст.
В поисках поднятия настроения она посмотрела на книжный шкаф. Первая полка не доставила ей никакого удовольствия: учебники, всякие пособия, тетрадки… А вот вторая, третья и четвёртая вызвали довольную улыбку. Тут была её гордость: весь Белянин, Баженов с Шелониным, Мытько со Жвалевским, Емец и, конечно же, Лукьяненко – а как сейчас без него? «Гарри Поттера» она не читала и не смотрела из принципа. Если все читают и восхищаются, то с какой это стати она должна связываться с этой зарубежной ахинеей? У нас и своей хватает.
Алёна схватила с полки первого попавшегося Белянина и плюхнулась на диван. «Так, что у нас тут? – она посмотрела на обложку. – Ага, «Сестрёнка из преисподней». Такого я пока вроде не читала у него». Первая же строчка произведения вызвала у неё улыбку. Дальше – хлеще. Где-то после часа прочтения она не выдержала и чуть не свалилась с дивана в гомерическом хохоте. Продолжать читать дальше не было никаких сил. Живот и скулы уже онемели от смеха. Она оттолкнулась на спинку, а книгу положила рядом с собой.
Толик в соседней комнате, судя по шорохам, только-только проснулся. Ну и везёт кому-то! Солнце не помеха. Он прошёл мимо Алёны в ванную, но перед дверью остановился, развернулся и заглянул к ней в комнату. Увидев рядом с ней книжку, Толик хмыкнул и ехидно заметил:
- Мы все учились понемногу.
- Ага, - ответила Алёна не менее ехидно. – Уж где-нибудь и с кем-нибудь. И этим делом, слава Богу, у нас не мудрено блеснуть.
- Как пошло, - возмутился он, - всё тебя портить чужие стихи тянет. И не вздумай эту ахинею записать! – патетическая фраза раздалась уже из ванной.
- Спрятался, - констатировала Алёна. – А насчёт стихов он прав. Нехорошо получилось. Пушкин, наверно, в гробу перевернулся, хотя, с другой стороны, уж кому-кому, а ему не привыкать.
Она встала с кровати, надела халат и тут ей в голову пришла мысль. Алёна ещё толком не знала, какая именно, но была уверена, что мысль пришла. Для ускорения материализации мысли пришлось заправить кровать и поставить на место Белянина, где-то между Лукьяненко и Емцем, в общем, где свободнее.
- Так, заповеди составили до меня, значит, мне остаётся составить только заповедник, - логически рассудила она. К чему Алёна это сказала – неизвестно, зато у неё появилась идея , что будет посерьёзней простой мысли.
Толик на кухне обрушил нечто громоздкое и тяжёлое, может, полку, может, стол. Он – запросто. Стезя у него, у приколиста главного, такая. Впрочем, Алёну внешние спецэффекты не сбили с толку, потому что её распирали внутренние. Не задумываясь, она плюхнулась за стол, стараясь обращать поменьше внимания на возмущения голодного желудка, и мысль оформилась окончательно. Листок безжалостно вырвала из какой-то тетради, судя по содержанию, алгебры, и использовался по назначению – для написания закорючек, громко именуемых буквами.
«Заповедник Алёны, в смысле, мой.
НЕ ПОРТИТЬ:
1. Во-первых, чужие стихи;
2. Во-вторых, - она поставила запятую, постучала ручкой о стол и разродилась: - … бумагу, хотя из алгебры можно;
3. В-третьих (и самых главных), ахинеей свои мозги.
Она довольно посмотрела на получившееся
4. Не майся фигнёй, - Алёна задумалась и приписала: - по возможности.
5. Не употребляй слова «фигня» и «чёрт». Ну, не красит, не красит это меня.
6. Не строчи фиг…, - она остановилась, прикинула и так и сяк. Зачёркивать первые три буквы неохота, проще многоточие поставить: - …глупые правила, которым следовать всё равно не будешь;
7. Не майся… ну, сама поняла чем;
8. Прекратить страдать острой формой пофигизма и ерундизма,
9. … - что-то она забыла… Ах, да! – Вспомнила! Не страдать воспалением хитрости и пороком нахальства;
10. Стараться всегда находить дело, чтобы не маяться… сама поняла чем».
- Готово!
- Что? – в дверях показался сытый Толик.
Его вид наевшегося сиамского кота задел Алёну. Нет, ну надо, уже чем-то забился. А она прям как пустой холодильник. К чему сравнение и по поводу ли, Алёна сомневалась, но оно ей понравилось, вот и нашлось главное.
- Чего ел?
- Всего понемножку и ничего толком, - он подошёл и заглянул к ней через плечо. – Ну, с восьмым пунктом я согласен. Интересно, на этот раз ты сколько просидишь на своих очередных правилах?
- Чёрт, Толик, сгинь, а?
- Ну, надеюсь, минута с момента написания прошла.
- Тьфу на тебя, змий искуситель.
- Короче, ладно, пойду я комп эксплуатировать, а то чего он, несчастный, без дела. Кто не успел, тот опоздал.
- Запомни, начальник не опаздывает, он всегда приходит вовремя, тогда, когда ему удобно!
- Дык, разве ж я спорю? – раздался голос Толика, включающего компьютер.
Алёна махнула рукой, попутно сбросив «Заповедник» на пол, и пошла на кухню. Стену украшали две вполне милые бумажки. Одна написанная её рукой справа от холодильника:

Не забыл ли ты, трудяга,
В кухне вычистить полы?
Если ты не доходяга –
В руки веник – подмети.

Слева красовалась приписка Толика: «Кто быстрее ест, тот реже подметает. Граждане, берегите желудок! Он у вас один! А веник под раковиной». Не даром он считался главным школьным приколистом. Но чтобы он без неё делал! Ведь это она заставляла его думать в данном направлении. Алёна пристально изучила содержимое холодильника. При определённых усилиях с голоду можно неделю не умирать.
Жизнь стала мягкой и пушистой, правда, слегка тяжеловатой, но очень приятной. Ну, этого Толика, пусть режется в свой «волчок», как компьютер обычно называет бабушка, а она от смеха немного отошла, так что можно продолжать читать Белянина и умирать от хохота. А там и с братом на двоих оккупировать машину. Всё, ближайшее поле деятельности намечено. Отрываемся от стула и идём почитаем.

Эпилог.

Школьный день тянулся как всегда скучно и однообразно. Все ждали звонка, распускающего по домам, чтобы наконец-то уйти с головой в свои незамысловатые дела. Кому-то они покажутся бесполезными, но подростки уже не знают, чем заняться, кроме как сбиться в стайки человек по десять и начать нарушать все мыслимые запреты. До немыслимых им дойти не удаётся – фантазия подводит. Их воображение ограничивается распитием алкогольных напитков, курением, прослушиванием бестолковой и неприличной музыки, которую иначе как набором слов и звуков не назовёшь. Общаются они с наигранной небрежностью, стараясь уколоть друг друга плоскими и пошлыми шутками. Внутри уже появляются желания, которые они стыдятся показать и запирают в себе. Ошибается тот, кто назовёт подростка бунтарём. На самом деле они крайне скованные, застенчивые люди, принимающие новшества с таким же трудом, как и взрослые, просто скрывающие свои эмоции под маской презрения. Чрезмерное количество косметики, странная одежда, часто неудобная им самим, - это не попытка выделиться среди всех, а скорее желание преодолеть самого себя. Они окружаются яркостью и агрессией, оставаясь при этом безликой толпой, не терпящей отличающихся. Ты не делаешь как все, просто одеваешься, не обвешиваешься украшениями, значит, ты не такой, тебя не понимают, боятся и стараются постоянно затравить. Если не получается, ты либо одиночка, либо вожак.
Внешний мир никак не способствует приведению подростков в здравую форму. По радио крутят всякую ерунду, которую сочиняют окончившие музыкальную школу бездарности. Придумывают, чтобы денег поскорее срубить. Стиль и форма не имеют значения, важно заявить, что это новое направление, истинно современный стиль. Слушают её, в основном, подростки, но не из-за того, что она им нравится, а только, чтобы ещё больше досадить родителям. Так называемое самоутверждение. Телевидение транслирует и вбивает в головы бесчисленными повторениями, что ты обязан быть крутым, особенно в крутой компании таких же придурков. Ну, а Интернет забит до отказа сайтами интересного содержания, иначе именуемые порносайтами, формирующими основные комплексы у подростков.
Девчонки, насмотревшись на фигуры вешалок, истощённых диетами, в миру называемых фотомоделями и киноактрисами, хотят и себе похожую. Мелочи, вроде проблем с организмом, их не волнуют. Мальчишки, видя гипертрофированные фигуры качков или, наоборот, слащавых актёров не избегают той же участи, что и девчонки. Подросткам не ведомы границы – они их ещё не научились понимать, если вообще, когда-нибудь научатся.
Нет для них и полутонов. Они делят мир на добро и зло и их аналоги, несмотря на грандиозные старания взрослых вбить в них, что как добро бывает злым, так и зло – добрым, ко всему прочему мир может быть серым. Он сплетён из оттенков, которых не существует для их глаз.
Они такие же дети, только наплоенные комплексами и недоумениями. Трудно в мире быть ребёнком и стараться выглядеть взрослым, создавать наигранные проблемы взрослых, о которых они по большему счёту вычитали либо из ужасов, либо романов в мягком переплёте. Глупо, в конце концов. Но это нужно втолковывать разумно, неспешно, а взрослые не умеют, ведь они тоже дети, только взрослые.