Он

 Я очень давно работаю стражником в этом месте. Скажу, что оно весьма мрачное и очень многие узники через несколько дней, проведенных здесь, сходили с ума, и, в конце концов, они убивали себя. Лучше не буду говорить как, поскольку звучит это жутко.
 Да я их прекрасно понимаю. Только несколько темниц оснащено маленькими окошками, в которые с трудом проникает свет, а остальная часть идеально подходит под свое название: в них даже свет из коридора не просачивается. Стены очень толстые, поэтому не пропускают никаких звуков, и заключенные не могут общаться друг с другом. Я бы тоже сошел с ума, находясь в полной темноте и изоляции, наедине со своими демонами.
 Нам, стражникам, запрещается говорить с узниками, да и кому это надо? В это место отправляют самых отъявленных негодяев (о некоторых вспоминаешь, так мороз по коже). Еду им мы подаем через специальное окошко, забираем также; отхожее место есть; соломенная подстилка для сна, а больше им ничего и не надо. Все равно либо они сгниют здесь, либо их публично казнят (по мне так казнь лучше, милосерднее).

 Так о чем я? Ах, да. Говорить с ними нам запрещено. Да нам это и не надо.
Только однажды, помню, я говорил с одним человеком. Сам не знаю, почему я заговорил с ним, но он меня поразил. Сколько лет я проработал в этом жутком месте, никогда сюда не попадали такие люди.

 Как я уже говорил, здесь обитают самые отбросы общества: убийцы, насильники, предатели. Их и оставляют тут гнить.
 Но этот человек поразительно отличался от того сброда, по его одежде понятно было, что он из благородных, только не в этом суть – ему была присуща какая-то гордость, в нем чувствовалась сильная воля.

 Его обвинили в предательстве страны, не знаю уж подлинно или нет (хотя думаю, что незаслуженно), и отправили сюда, ждать казни.
 Некоторые из заключенных пытаются говорить, что они невиновны и т.д. От этого я никогда не слышал ни одного слова о том, за что его собираются казнить, и ни одного оправдания. Он вообще мало говорил.
 Уже с самого начала он нас удивил. В первый же день, когда я приносил ему еду (камера ему досталась необычная, у нас таких штук пять, не больше, без окон, с тяжелой дубовой дверью, окованной железом, но окошка для подачи еды нет, так что каждый раз приходится отпирать дверь), он попросил у меня кисть и краски.
 Для того, чтобы заключенные не убили себя раньше времени, им не дают острых предметов, вилки и ложки деревянные, тарелки тоже. Парень был очень смирный, так что мы спокойно дали ему краски и кисть, но я все же остался наблюдать за ним, мало ли что. Он нарисовал на стенах каких-то людей и, поблагодарив нас, отдал краски назад. Это конечно было не обычно, но никто особо не заинтересовался, т.к. он смертник, так что некоторые поблажки допустимы, плюс, когда его приводили, нам доложили, что с ним нужно обращаться с некоторым уважением, мол важная персона, хоть и преступник.

 В очередной раз, когда я совершал обход, чистая формальность, все равно никто не сможет отсюда выбраться. Проходя мимо его камеры, я услышал голос, конечно, разобрать, что он говорил, было невозможно из-за толстых стен и двери. Потом выяснилось, что он разговаривает с теми людьми, которых тогда нарисовал. Особое впечатление на моих сослуживцев это не произвело, в принципе понятно: здесь каждый третий узник с кем-то говорит, кто с богом, кто с дьяволом, с давно умершей матушкой или другом. Был один, убийца, очень много человек он убил, так он клялся, что они к нему приходят, что его жертвы мстят за себя. Ну что ж, вполне возможно.
 Но я отвлекся. На них-то это впечатления не произвело, но на меня да. Я от природы наделен прекрасной памятью и прекрасно помню практически каждого узника и его историю. И я знал, что до этого человека никто так себя не вел. Да, многие говорили, но они начинали из-за сумасшествия, и речь их была несвязной, полностью лишенной какой-либо логики. Этот человек же говорил спокойно, словно вел беседу (периодически он даже не обращал внимания на нас, когда мы приносили ему еду). Меня это очень заинтересовало.

 Долгое время я за ним наблюдал, не знаю почему, но его казнь задерживалась, поэтому он находился в заключении дольше, чем планировалось. К тому времени, когда большинство узников поддается безумию или же начинают сходить с ума, этот человек оставался совершенно адекватным и продолжал вести свои беседы. Этот факт поразил меня еще больше. В итоге я не выдержал и решил с ним поговорить, до сих пор не могу понять, что именно меня на это толкнуло.
 Я все спланировал: у меня было ночное дежурство, и на этом этаже я оставался один (у нас часто так бывало, поскольку это место совершенно неприступно и бежать из него невозможно, а узники за время заключения так ослабевают, что один солдат спокойно с ними справится), прекрасная возможность. Вечером я пораньше отпустил напарника домой, сказав, что справлюсь с тремя заключенными, которые на данный момент находились в камерах. Разнося ужин по камерам, я специально зашел к нему последним.
 
В этот раз он тоже говорил, но когда я вошел, замолчал и повернулся ко мне. Смотрел он, прищурившись, т.к. успел отвыкнуть от света, и даже чадящий факел резал ему глаза. Я поставил тарелку на пол, не зная как спросить, то, что меня интересовало, но он помог мне (видимо заметил или почувствовал, что я по-другому его воспринимаю, не так как другие стражники): поблагодарил за еду и пожелал доброго вечера. Не знаю почему, но это очень помогло мне, и я смог задать свои вопросы:
 - Зачем ты нарисовал их? Почему говоришь с ними?
 Видимо он все-таки не ожидал этого и при первых звуках моего голоса вздрогнул, но потом все же ответил.
 - Что бы не сойти с ума.
 Забавно, но даже в этом ужасном месте, грязный, полуслепой этот человек выглядел как благородный. У него осталась гордая осанка, недели заключения не сломили его волю, в нем осталась та гордость, которая так поразила меня в начале.
 - Но почему?
 Он вздохнул, словно собираясь с силами и начал тихо говорить, что я с трудом мог его слышал.
 - Необычное это место, страшное, со своей волей, можно даже сказать, со своей душой. Оно подчиняет себе людей, ломает их и в итоге, они сходят с ума. Я помню одну казнь, казненный пробыл здесь, ожидая ее, около месяца, чуть меньше, но на казни был совершенно безумен. И что поразило меня больше всего, когда его вешали, он смеялся и благодарил всех. Помниться, я тогда был поражен этим…. Да, теперь я его понимаю…. Эти стены, они словно живые…. Они питаются душами людей. Хорошо, если ты просто тихо умрешь, но если станешь бороться, они заберут у тебя рассудок.
 Он замолчал, но я понимал, что сейчас мне говорить не стоит. Я оказался прав, через какое-то время он снова заговорил.
 - Почему я говорю с ними? Чтобы не сойти с ума. Это своего рода борьба, я стараюсь закрыться от этого места в своем мире – люди, которых я нарисовал, но в тоже время не пытаюсь погрузиться в него (я помню, что они нарисованы на стенах) – это верный путь к сумасшествию. Я говорю с родными и друзьями, рассказываю им разные истории и смешные, и грустные, я даю им ту плату, которую они требуют за пребывание тут. Я даю им свои чувства: радость, горе, надежду, отчаянье, гнев…. Но то, что я разговариваю с образами моих близких дает мне защиту.
 И тут я понял, почему большинство заключенных сходило с ума здесь. Они настолько погружались в себя, уходили так далеко в свой мир, где нет лжи и где ты наедине с самим собой. А как говориться, человек самый страшный судья сам для себя. Каким бы отъявленным негодяем ты ни был, скольких ни убил бы, изначально ты был другим, может только в глубоком детстве, но был другим. И вот, в самых закоулках своего сознания мы встречаемся со своими страхами, великим судом за грехи.
 А этому человеку нечего было бояться, ведь он ничего не совершил, но выяснилось это слишком поздно.

 На следующий день после нашего с ним разговора (до сих пор не знаю, почему он все-таки ответил мне) нам сообщили, что казнь состоится через несколько дней. Никогда не забуду этот день. По приказу сверху, его вымыли, побрили и переодели в чистую одежду; был подан прямо царский обед по сравнению с тем, что обычно дают заключенным.
 Даже закованный в кандалы, с конвоем он выглядел невероятно. Гордо поднятая голова, прямая спина и несгибаемая воля в глазах. Настоящий лорд, которые слишком редко встречаются.
 Казнь быстрая и приличествующая его положению, отсечение головы фамильным оружием - это был двуручный меч, прекрасной работы (насколько я мог судить): сталь отличная, достаточно широкая гарда, рукоять, обтянута кожей и яблоко, все без украшений, но своей красоты меч от этого не утратил. Палач попался хороший, сработал чисто, с первого удара – смерть была быстрой. Я сказал ему огромное спасибо, в своих мыслях.
 Я продолжал работать стражником, но ту камеру старался проходить быстро. Через несколько недель после казни к нам привели нового заключенного, и его конвоиры рассказали, что тот человек был осужден незаслуженно: появился то ли свидетель, то ли документ, подтверждающий его невиновность. Его близким были принесены извинения, но какие слова смогут вернуть к жизни человека?
 Для меня эта новость оказалась невероятным шоком. Я несколько минут не мог прийти в себя, словно это говорили о моем друге или родственнике. Мне казалось, что в мире вообще нет никакой справедливости, конечно, это было связанно с сильным потрясением, но я до сих пор, смотря на некоторых заключенных, думаю: «А на самом деле виновны ли они?»
 Какое-то время, я все еще сторонился той камеры, мне все время казалось, что он где-то там, но потом я все-таки зашел в нее. Мне казалось, что я чувствую его присутствие, но опасности не ощущалось. Не знаю почему, но мне захотелось извиниться, не знаю, за что, но я это сделал, и мне стало легче.

 Совершенно не понятно, но эта камера всегда пустует, так получается, что всегда находятся другие камеры для заключенных. Наверное, я тоже уже начал сходить с ума, но когда мне надо подумать или решить какую-то проблему, я всегда иду туда, и словно кто-то подсказывает мне ответ, но мысли текут легко, плавно и всегда приходят к верному решению. Каждый раз, собираясь уходить, я говорю: «Спасибо».
Не знаю зачем, но точно знаю кому.