Урок второй а среда - это тебе не четверг 9. ашоти

УРОК ВТОРОЙ (вторник):


глава девятая: "АШОТИК" (Ашот Владимирович Киракосян)

«Надо ещё и быть поэтом», – сказал мне мой лучший друг, прекрасный, мой люби-мый художник, Андрей Басанец. Подытоживая то, что мы обсуждали о том, что делает художника художником. Да. Надо быть поэтом.
Надо любить. Учиться любить. И быть любимым. Давать и позволять себя любить. Поверьте, это требует всех усилий человека. Художник – это рвущееся от красоты и любви сердце. Бьющееся любовью и красотой. Ревущее, как водопад, извергающий воды, как стихи. Человек не может один. Даже, если ничего не получается – даже если ты один! – делай всё для людей и рассчи-тывай всё на людей. Близкие, понимающие тебя, они ждут твоих полотен, верь, хотя, я знаю, как больно тебе бывает от того, что тебе кажется, – ты, и всё, что ты делаешь, – не нужно никому! Ни-кому.



СКУЛЬПТОР

– Что ты без устали копаешь камень, что ты ищешь в нём?
– Боль своего сердца хочу вложить в него.


Люблю камень. Камни, деревья, травы были моей колыбелью. Во время сенокоса на камнях отдыхал в тени деревьев. Запах скошенной травы для горожанина – экзотика, для меня – воспоминания о том, что прошло.
Память упорно хранит всё прошлое, настоящее иногда бесследно исчезает. Прошлое сидит во мне твёрдо. Под раскидистым деревом в летний день прохладно и даже немного сыро. Здесь всё иначе, чем в поле. За пределами тени от дерева начинается уже другой воз-дух. Камни же – хранители тепла. Когда заходит солнце, с гор начинает веять прохладой и становится зябко – прижмёшься к большому камню и чувствуешь удивительное тепло. Я часто в детстве прижимался щекой к его тёплому боку или грел о него ладони. Это ни с чем не сравнимое чувство.
Камни хранят тепло дневного солнца почти до полуночи. Может быть, поэтому и люблю камень.
Искусство – как тот камень, который хранит тепло солнца.


  Лазарь Гадаев




Это Лазарь. Человек, у которого я учусь. Всю жизнь. И буду учиться дальше… Гото-вится его юбилейная выставка. В ГТГ. Юбилейная. Не значит последняя, финальная. Нет. Хотя, ру-беж, конечно, – эта “ГТГ”, Третьяковская галерея, Третьяковка. Вряд ли дадут в жизни сделать тут две персональные, юбилейные. Алла Тиграновна, жена, переводит с устного/подстрочного – притчи Гадаева, написанные на дигорском. Первое письменное произведение на дигорском. Основатель ли-тературы. Они уже опубликованы на дигорском. Теперь мы увидим это и на русском. Великие эти армянские женщины – и среди них – моя великая тётя, детский стоматолог, Алла Тиграновна, став-шая Лазарю, человеку с непростым характером и горскими нравами, талантливому, доброй женой и верным помощником. Сама – написавшая сотни, сотни стихов… О нашей жизни. Больше, больше гораздо, чем муж, сын – взятые вместе в кубе. Патриот семьи, как все великие армянские женщины. Всё сплелось. Видно, не нашлось переводчика лучше во всей Дигоре, во всей Осетии, во всей Рос-сии. Ждём. С нетерпением. Я знаю, что это будет удивительно. Лазарь удивляет всегда. Сейчас о нём говорят мало. Или, вообще, – ничего.
Лазарь – велик, великий. По-настоящему и настоящий. Земной, горный, поэтический, мистический. Лазарь – как “гладиатор ” (Костино выражение) – сражается с деревом, глиной, брон-зой, камнем, мрамором, медью, воском, пластилином. За своё искусство и свой мир, за своё здоро-вье, отвоёвывая себе теперь уже дни у вечности, куда всяк наш брат и погрузится. Лазарь – горец. И им остаётся. И с хитрецой и с простецой. Талант – вот к таким и к кому приложимо это слово. Лазарь – одарённый пишущий и говорящий. Заслушаешься… Зачитаешься… Идёт к своим вершинам.
– Никого! Никого! – над тобой. Над твоей головой.
– Что главное, Лазарь?
– Вот этот мир свой лепить!.. (“Лэпхит” – он так выражается с дигорским акцен-том. – А.К.) Созидать. Жить им. Наполняться… Наполнять жизнь своими образами. Окружать себя своими… своими… композициями… картинами… Надышаться этим. Вот что интересно – а это всё – …
Он махает рукой в сторону – добавляет глину – лепит… Увлекаясь.
Люблю – как пишут художники. “Только художник мог так бережно расходовать слова”. Это уже я. Когда ещё только начинал писать. Словами. Сейчас… не то совсем… Сейчас я не щажу ни себя, ни бумаги, ни памяти компьютера, ни читателя, ни зрителей, ни потомство, ни потом-ков – пишу. Как пишется, “как дышится”. Ещё один брат – Ашот Киракосян. Из своих 49-и мы дру-жим с Ашотом 27. Познакомились в конце 80-го. У нас сходные инициалы. Похожие вкусы, интере-сы. Наши родственники дружат. Мы оба любим Завадскую, китайскую, японскую живопись, Арме-нию, Грузию. Много путешествовали вместе, провели времени в беседах. Мы жили на одной улице в Тбилиси. На “Давиташвили”. Мой дом был чуть ниже его. (На несколько номеров.) У нас только окончания фамилий разные. Мы – партнёры и друзья. Его дети навещают моих родственников на со-седней улице в Тбилиси. “Джапаридзе”. Моя тётя (Эмма, тбилисская) помогала Овику, брату Ашота, поступать и поступить в тбилисскую Академию художеств. (Моя тётя была известный в Грузии че-ловек, грузинка. Армянина бы они так не приняли, без её вмешательства, так она нам сказала.) Овик сейчас один из лучших ювелиров Кавказа. Это ремесло он унаследовал от отца, скромного и хрупко-го Ладо. Я люблю Ашота, люблю Миру, его жену-кореянку. Мы учились в одно время. (Они – по-раньше.) В Суриковском. Экая смесь: армяно-корейская. Мира – дочь Хо Сана – главы российских корейцев. Это любовь. У нас в Суриковском нет и не было ни национализма, ни фашизма. И этих за-скоков с гомо… и лесбо… и гетеро… и транс… Само рисование противоположных полов располага-ло к другому. В советские ещё времена натурщицами работали валютные проститутки высокого класса, потому что, эта работа не требовала больших временных затрат. И – воспитание – я получил соответствующее. Это неплохое место, где мы провели молодые годы. Там мы встретили своего друга и кумира – педагога – Евгению Владимировну, открывшую нам мир дальневосточного искус-ства и многое, многое другое. Думая о том, чтобы бросить Суриковку (уже как педагог), вспоминаю Евгению Владимировну: ведь должны мы были кого-то здесь встретить. «А, что же будет с ними, – говорит мне Нина, – с теми, кто пришёл сейчас? кто учится сейчас? Мы же встретили Завадскую? Кого-то должны они тут увидеть для себя. И правильно – что ты там преподаёшь. У нас был ещё и Шелегеда, Авакумов, Щетинин. Замечательные мастера-печатники: Володя… Помнишь?» Помимо Завадской и многих других, я встретил ещё и Нину (Кибрик), Сашу (Бровина), Ашота, Миру, да мно-го кого… Спустя двадцать семь лет мы с Ашотом решили, что удобнее, чтобы нас считали братьями. «Так ты и говори, что я – твой брат. Так – удобнее», – объяснил. И мне – тоже. Даже странно как-то, мы, как ни искали, так и не нашли родственников. И это при такой-то родственной почти и геогра-фической связанности. Да: удобнее – братья. Слушайте, как говорит мой новый брат. Я подписыва-юсь под каждым его словом. Это его вступительное слово для короткого каталога, первого в его жизни. По-моему, неплохо! А? Я люблю – как пишут художники. Неплохо, да? И – мне всё близко. И знакомо до… до того, что мы – братьями стали. Наконец-то, брат!



ОТ АВТОРА


В каталоге представлены работы, написанные за последние пять лет. Работы, ко-торым я доверяю. Они объединены общим каталогом: преобладанием зеленовато-серых, голубова-тых и желтоватых тонов. Мне хотелось передать ощущение мимолётности, зыбкости окружаю-щего, преодолеть статичность пейзажа, отразить подвижность художника и изображаемых им объектов по отношению друг к другу.
Я очень люблю туман. Время на переходе ночи в утро, вечера в ночь, когда предметы трудноразличимы. Люблю зимние туманы. Деревья в тумане. Снег, туман, сумерки. Туман мне ка-жется фильтром, отсеивающем всё лишнее. Это даёт волю воображению. Иногда глаз мешает познанию. Кто-то из древних сказал, что надо выколоть глаза, чтобы лучше познать мир.
Не могу жить без гор. Месяц – полтора в горах дают заряд на весь год. Люблю го-лые, лысые горы, альпийские луга. Особым полем обладают деревья. Дубы, платаны, кипарисы. Ки-парисы живут более 1000 лет. Они магически воздействуют на моё эмоциональное состояние. На кипарисовых досках писались итальянские иконы. В подвале своего дома я сушу два кипарисовых бревна. Мечтаю лет через десять на хорошо высушенном дереве написать икону. Вообще, я счи-таю, что художник должен испытать себя в различной технике: и во фреске, и в ксилографии, и в офорте… Работа над картиной начинается для меня с вырезания подрамников циркулярной пилой, натягивания холста, грунтовки. Всё делаю сам…
Я испытал много влияний, мне многое нравится в искусстве, но особо хочу выделить древнеегипетские фаюмские портреты, ассирийские рельефы, Джотто, Пьеро де ля Франческо, Рогира ван дер Вейдена, Матисса, Карзу, Сарьяна, современную скульптуру – Константина Бран-куши, Генри Мура.
Особое место в моей жизни и творчестве занимает Корея, корейское искусство. К этому я пришёл через любовь, связав свою судьбу с художницей Мирой (Хо Чун Хва). Характерно, что и Армения (Ереван, Арарат) и Корея находятся в районе 40-ой параллели. Хо Ун Пэ говорит, что горы и перевалы Дилижана и Иджевана напоминает ему Кымгансан (``Алмазные горы``). В обычаях и культуре этих, казалось бы, столь далёких народов поразительно много схожего. Мне кажется, что мы с Мирой пропитаны духом обеих культур…
Огромное влияние на меня оказали китайская пейзажная живопись и японская калли-графия. Кстати, 40-ая параллель проходит и по Китаю (совсем рядом с Пекином), и по Японии. Я искренне благодарен своей преподавательнице по суриковскому институту Евгении Владимировне Завадской, которая научила меня понимать китайскую живопись. В её удивительной книге о Ци Бай-Ши приведена цитата из Поля Валерии о влияниях: “Нет ничего более личностного, более ор-ганичного, нежели питаться другими. Но нужно их переваривать. Лев состоит из переваренной баранины”.
Импульсы моего сегодняшнего творчества – природа, горы и деревья Армении и Гру-зии, небольшое горное село Табахмела возле Тбилиси, где я живу в последние годы, запахи просёлоч-ной дороги, скошенной травы, цветущих садов, вид кипарисовой аллеи, профиль красивой женщины или ребёнка, бой старинных часов в моей мастерской и многое, многое другое.


Ашот Киракосян
 

 

Здорово! да? Я люблю – как пишут художники. Художники, эти молчуны, знают о жизни много… много… много… Я очень люблю Миру и Ашота. И всю их семью. Большую. Теперь уже и детей. Теперь уже, давно переросших нас, взрослых, рослых. Мы опять вместе. С Ашотом. Он, успешный дипломат, возвращается…
 Когда, в один и тот же день Ашот и Мира объявили своим родителям, что хотят пожениться, у их мам одновременно был инфаркт. В один и тот же день. В Тбилиси и Москве. И мам развезли по больницам. Так это началось. Долго не было детей. Да, вообще, всё было не просто, сложно. Сейчас – старший в Корее, скорее всего будет дипломатом, младший учится на архитектора. Всё позади. Пока. Ашот успел побывать атташе по культуре республики Армения. Блестяще зареко-мендовал себя на этой работе. Добился успехов и уважения. Всё бросил. Приехал. Мы вместе опять. Мира – директор крупного ювелирного магазина (южнокорейского, на Арбате). Мы затеваем вместе что-то опять… с живописью. Не могу читать его слова без восхищения и солидарности. Он должен был стать моим братом. Это какое-то новое братство. Во живописи…
В стихах?.. Братство! Братство! Братство… во стихах.
Кукин? Читайте – он редактор ГАЗЕТА. ru.
Глава десятая. Вот…