Урок второй а среда - это тебе не четверг 10. миха

УРОК ВТОРОЙ (вторник):


глава десятая: "МИХА" (Михаил Юрьевич Кукин)

***

нас
идущих и едущих в утренней мгле
толпой выходящих из-под земли
в утренней гуще бредущих
ждущих автобуса или вагона

нас
мониторы включивших
припавших к клавиатурам
в двери входящих садящихся в кресла
встающих к столам и прилавкам

лгущих но жаждущих правды
в мутной воде морозного утра
изнемогающих нас

ангелы Господни
всё равно
из последних наверное сил
осеняют своими крылами


***

Мише Свердлову после выхода
 "Занимательной Греции" М. Л. Гаспарова

Ненавистна, Свердлов, мне заумь новых
Стихотворцев, кривлянье богемы нашей,
Поэтесс жеманство, постмодернистов
Болтовня с ужимкой.
Как затянут песню с припевом "как бы",
Как пойдут плести про "телесность власти",
Так и плюнул бы да бежал подальше
От оравы модной.
Не осталось, что ли, на свете правды?
Простоты и чести, любви и веры?
Мир сошел с ума? Да чего их слушать -
Идиотов кучку!
Кто рехнулся, пусть в симулякрах бродит,
Всюду фаллос видит, вагину чует,
Почитает Хармса царём поэтов
И отцом - де Сада.
Вот Гаспаров здесь написал про греков
Для детей: прозрачно, легко и точно.
Как для нас старался - хоть мы с тобою
Уж давно не дети.


***

Если б мог, я пил бы это лето,
Как, наверно, в старину пивали —
Запрокинув голову и к чаше
Припадая жадными губами.
Как, наверно, в старину пивали,
Я пустил бы чашу ту по кругу,
По рукам на дружеском застолье,
Чтобы всем друзьям моим досталось.
Пил бы я, мешая грусть с весельем,
Слушал песни и смотрел на звёзды,
И мои бы мысли стали роем
Пчёл медвяных, крыльями звенящих —

И одна впилась бы прямо в сердце,
И стихами б захлебнулось сердце…

Если б мог, я пил бы это лето,
Как на тризне кубок пьют
 прощальный —
Со щеки слезы’ не вытирая,
Ничего вокруг не разбирая,
В дальний путь, откуда нет возврата,
Провожая друга или брата.


***

Всё сделано из воздуха: и ты,
Рассеяно взглянувшая куда-то
Поверх домов, и светлые листы
Раскрытой книги, и крыло заката,
Лиловое, с огнистою каймой,
И этот стол, и чашки, и печенье,
И твой халат, и голый локоть твой,
Настольной лампы в стёклах
 отраженье,
Закатный блик в недопитом вине,
Будильник и бутылка на окне.




Известный и публикующийся поэт. Востребованный, уважаемый, читаемый, высту-пающий.
Фёдоров? Всё больше грустный, если не сказать печальный.



***

Когда-нибудь, — пройдут года
И время перестанет течь,
Как в кране ржавая вода, —
Я сброшу груз тяжёлый с плеч
Грехов, что накопились за
Две тыщи зим, две тыщи лет;
Закрою наконец глаза
И превращусь в печальный свет,
В росу, что ляжет на траву
Однажды у истока дня…

Друзья мои! Ау, ау! —
Не ждите к ужину меня.




По сути он – такой. Все его разбитные стишата, как изволила выразиться одна дама-искусствовед из нашего музея, очень грустные, почти безысходные, трагичные, как наша русская жизнь, как жизнь поэта, актёра. Он печатается, играет. «Какая личная жизнь?» – возражает он мне, – скоро Лере (дочке – А.К.) – двенадцать, потом (уже почти) четырнадцать. – Глаз да глаз…» «Пони-маю, конечно, какая – личная… глаз да глаз… четырнадцать уже». «Нет не уже, но скоро». «Пони-маю… Готовиться надо». «Ну да». Он становится серьёзным по сути лишь тогда, когда говорит о дочери. И о сыне (`швейцарском`) теперь говорит хорошо: «Хороший такой мальчишка. Хоро-ший…»



ДОЧКЕ

 
 Моя взъерошенная птичка, —
Она давно уже спала,
Смешные разметав косички,
Сложив усталые крыла.

Весь день, наверное, порхала,
И вот, уставши, улеглась;
Меня, в ком совесть отдыхала,
Она так и не дождалась.

На цыпочках пройду в покои,
Колена подле преклоню
И поцелуем (в веки кои!)
Свою бедняжку осеню.

И в состояньи этом зыбком
Вдруг различу сквозь лунный свет
Её счастливую улыбку,
Ниспосланную мне в ответ.




Грустно. Грустно. А кому-то очень весело от его стихов, стишат, как говорят про них некоторые… Не я.
Глава одиннадцатая…