Промозгло...

Любимому городу ...


Промозгло. Произнесите еще раз. И еще.
Промозгло. Промозгло. Промозгло.
Только в Питере понимаешь значение этого слова – когда – нет не холодно, но зубы почему-то выстукивают какой-то рваный ритм и ветер пронзает всю твою одежду до самого мозга костей. Промозгло – это про Питер.

Идешь в такой промозглый день по по Пушкинской и думаешь – как здесь люди жили всего 100 с небольшим лет назад? В огромных квартирах, с парадными в которых до сих пор остались следы позолоты и еще целы резные дубовые двери при входе. Это сейчас - гостиная, это в моем детстве – большая комната (где накрывали стол когда приходили гости) , а тогда ЗАЛА …

Из полутемной залы, вдруг,
Ты выскользнула в легкой шали -
Мы никому не помешали,
Мы не будили спящих слуг...

Спящие слуги, шаль, полумрак больших квартир – куда все делось? Куда все ушло – не вернуть, не ухватить, не задержать – все пропало, засосало в воронку времени - и залы и слуг и Кузнецовский фарфор с Баташевскими самоварами и музицирование вечерами в четыре руки на пианино со свечами.
А вот и еще одна вещь, которая ушла вместе с тем временем – ковры в парадных (на лестницах кое-где еще видные медные кольца, куда вставляли спицы державшие ковровые дорожки).

Ну-ка представьте ковер в сегодняшнем Питере в грязной и промерлой парадной … ха-ха-ха… не смешите …
А в тех Парадных было тепло и уютно … при входе сидел дворник в белом (БЕЛОМ!) фартуке и подкидывал дровишки в камин.

Шоколадные, кирпичные,
Невысокие дома,
Здравствуй, здравствуй,
Нехолодная Петербургская зима!

Конечно нехолодная – дымок из печек, самовары на кухнях, ямщики в тулупах… Какие холода? Снежки, санки, дрова - и никакой зависимости от ЖЭКА (Алё! Что-то топят плохо – А что вы хотите? Трубы уже 20 лет на меняли!)

А сегодня – попробуйте пробежаться в легкой шали по квартире – ну-ну - привет гинекологам … Лет пять назад на Крещенье стукнуло – 20 (обычное дело для зимы). На улице – 20, в квартире +14 – и все электрические обогреватели на полную мощь. Не удивительно – потолки-то три с лишним, а в парадной изморозь на лестнице.

Здравствуй, здравствуй нехолодная …

Изразцовые камины при входе – красоты были необыкновенной… Грубо замазаны цементом. Так его … ату… все теплое, все нарядное, все удобное – на мастерок цемент и в рожу каминную шмяк. Размахнулся и давай – шмяк-шмяк. Что криво - неважно, что уродливо – хорошо. Покончили со старой жизнью. Мы наш – мы новый мир построим. Вот и построили.

Одна моя знакомая из Москвы рассказывает:
«Пыталась найти ирландский бар на Рубинштейна - а название забыла. Помню, что называется как-то по-ирландски – то ли Моллис, то ли Салли о'Брайенс.
Почему-то решила что все-таки Салли о'Браенс.
Иду через какую-то подворотню, навстречу мужик – спрашиваю: «Не подскажите – где здесь Салли? Я так понимаю, что совсем рядом…»
Мужик в ответ: «Ссали? Да здесь везде ссали…»»

Вот такой мой город…

Пушкинская, 33 - небо черным квадратом проглядывает через прореху двора-колодца. Ветер и какие-то обрывки дождя. Входишь во двор-колодец – а там на тебя смотрит голова лошади – прямо над подворотней. Почему лошадь? Почему именно здесь? Совершенно не к месту … Рассказывают какие-то легенды…

Вот одна из них.

Помните первый сон, который снится Раскольникову? — сон об убийстве лошади. Примечательно то, что этот сон снится Раскольникову не в его клетушке, похожей на гроб, а на природе, на Петровском острове, где герой в изнеможении засыпает. Можно предположить, что Достоевский выводит своего героя из его каморки для того, чтобы показать настоящего Раскольникова, на которого не давят нищета, необустроенность и безысходность. Убитую лошадь (наверное скорее коня – судя по имени, но Достоевский не уточняет пол бедного животного) звали Савраска.

Голова лошади – это подарок домовладельца (большого поклонника писателя) Достоевскому, который каждый день проходил по этому двору по пути домой. Это памятник Савраске - знак того, что скоро не будет ни нищеты, ни необустроенности, ни серости.
Смотрит лошадь уже сто с лишним лет на дворик на улице Пушкинской – а у лошади уже ушей-то и нет – за сто лет дожди их размыли. Но никуда не делись - ни помойки в дворах, ни трещины в стенах домов, ни ямы в асфальте.
 
Вот такой город – подворотни, дворы-колодцы, где запах мочи шибает в нос, и по которым когда-то проходил сам Достоевский, спешивший домой на Кузнечный переулок, 5, к молодой и любимой Анне Григорьевне; поразительно красивая голова лошади, легенды и размытые дождем уши.

Промозгло...