Чужие окна. Окно 3

АЛЕНА БОСУЭЛЛ - http://proza.ru/author.html?bosuel

И вот она пришла – осень. Теперь будут дождь и слякоть, постоянный дождь и постоянная слякоть, листья клена за окном сначала сменят цвет, потом пожухнут и облетят на землю. И вряд ли найдется тот художник, который прикрепит к ветке Последний Лист. Даже если найдется та девушка, ради которой это стоило бы сделать.

В эти окна старый клен смотрит с утра до позднего вечера. Он бы наблюдал за живущими по ту сторону стекла и ночью, но как только хозяйка решает, что ее семейству пора готовиться к новому дню, она тщательно задергивает плотные темно-вишневые шторы, не оставляя любопытствующим ни малейшего шанса. Она словно боится, что свет звезд потревожит спокойный сон мужа и детей. Сама она почти не спит, просиживая ночи напролет на кухне. Там у нее есть уютное кресло, кофе – обязательно без сахара и с крепкой сигаретой, - и книги. Множество книг со стихами известных, не очень известных, а то и вовсе безызвестных поэтов.
Клен помнит ее маленькой девочкой, азартно собирающей возле корней крылатые семечки, чтобы сделать из них «носик»: самая обычная девочка, не толстая и не худенькая, в меру шаловливая, в меру капризная, не душа компании, но и не изгой, не очень послушная (часто-часто раздавалось во дворе: «Наталья, домой! Домой, кому сказано!»), но и не хулиганка. Помнит он ее и школьницей, коротко стриженной, голенастой, похожей на мальчика, с не меньшим, чем ранее, азартом залезающую по веткам вверх – до самых окон своей квартиры (третий этаж, между прочим, не так и мало). Подростком она перестала играть в куклы, и среди ее приятелей оказывалось все больше мальчиков – с девочками оказалось не о чем говорить. Помнит старое дерево и Нату-студентку: она так и оставалась пацанкой, и больше, чем погоня за модными шмотками все пять лет института ее привлекали книги и разговоры по ночам. На кухне, давно требующей ремонта, собирались пять-шесть человек, пили чай, много курили и спорили - до хрипоты, до смертельных обид друг на друга - о политике, о религии, об устройстве мира и его происхождении. А потом, чтобы не рассориться навеки, читали стихи: свои, чужие, талантливые и не очень – какая, в сущности разница, если это пела душа? И клен любовался ими – молодыми, азартными, уверенными в своем таланте и индивидуальности, готовыми пойти на смерть ради друзей. Их лица, освещаемые бликами свечи, непременной участницы ночных чаепитий, были так прекрасны! Впрочем, юность всегда прекрасна, неважно, юность это человека, дерева, года… Но юность проходит так быстро! И когда наступила шестая весна, они еще собирались – уже реже, но не менее шумно. И многие из них смерти за друга уже прдпочли бы тихую жизнь в тихом домике с верным супругом и ласковыми детишками. На седьмой год их беседы все чаще каcались проблем быта и карьеры, и все реже бывшие друзья оставались до утра: дома ждут. И к восьмой весне – не осталось никого. И лишь Ната, грустящая по друзьям, запиралась на кухне, зажигала свечу – и до утра читала стихи. Себе и старому клену за окном.
Прошла еще пара лет. Наташу все чаще в очередях называли «женщиной», в ее прическе проглядывали седые волоски, а мама вздыхала, глядя вслед бабушкам, воркующим с внуками. Наташа, смирившись со своим одиночеством, и не пыталась найти себе пару, на все вопросы отшучивалась: «Мой принц еще не вырастил своего белого коня!». Посовещавшись, родители убедили друг друга в том, что в одиночестве дочери виноваты только они и предложили ей переехать в бабушкину квартиру.
- Ну подумай сама, бабушка уже старенькая, ей тяжело жить одной. Мы заберем ее к себе, а у тебя будет отдельная квартира. И ведь почти в центре, - увещевала Нату мама. – Будешь сама себе хозяйка…
- Ага, мужика найдешь, внуков родишь, - перебивала Ната. – Ни за что. Будь он хоть сто раз центр, престижный район, все что угодно – отсюда я не уеду. Мой дом здесь. Как я буду без него? – и Ната кивала за окно, где благодарно шелестел листьями старый клен.
Упрямства этой молодой женщине было не занимать, и родители, отчаявшиеся выиграть хоть раз в словесных баталиях, переехали сами: квартира у бабушки была больше, район лучше, да и помощь старой женщине на самом деле требовалась все чаще.
- Вот видишь, теперь я совсем одна… - сказала Ната старому клену. – Теперь и мамочка с папочкой меня бросили. Только ты у меня и остался… Ты рад?
И листья клена зашелестели нежно-нежно.
Ремонт в доме Ната делала сама, позволив отцу помочь только при побелке потолков. Она сменила старую мебель, и теперь в ее комнате, превратившейся в рабочий кабинет, вместо громоздкой «стенки» годов семидесятых века двадцатого, красовались легкие стеллажи, уставленные книгами, небольшая горка с посудой и стол с компьютером. В бывшей родительской комнате Ната решила сделать спальню, долго колебалась: и диван, вроде хорош, но и кровати сейчас делают красивые и удобные, а еще можно сделать мягкий уголок… Решила все смерть бабушки: после похорон денег осталось совсем чуть-чуть, и Ната, не желающая отступиться от своих целей (сменить мебель – значит, сменить ее всю, до последнего малюсенького пуфика!), купила самый дешевый диванчик, сняла его с ножек и воздвигла посередине комнаты. От старой родительской обстановки она оставила только любимое с детства кресло, которое перенесла на кухню: единственное место в доме, где она не так остро ощущала свое одиночество.
«Я смирилась с тем, что буду всю жизнь одна, - писала она в дневнике. – Смирилась. Как это страшно, как это глупо! Но я не хочу выйти замуж – и развестись через год. И я не хочу жить с нелюбимым. А любимого я так и не встретила. Наверное, его просто нет. Или нет любви. Есть страсть, привычка, привязаннось – но не любовь.».
Чем больше проходило времени после окончания института, тем чаще звонили ей старые приятели, бывшие участники ночных чаепитий. Ната радовалась, звала в гости – и к середине вечера начинала ощущать усталость и разочарование: все они повзрослели – и поскучнели. Женщины щебетали о своих детях, показывали фотографии, на вопрос о мужьях – отмахивались: «Муж – объелся груш!». Мужчины приносили вино или коньяк, и, слегка выпив, начинали смотреть масляными глазками, хватать за коленку и непрозрачно намекать на то, что пора бы… «Мы столько лет знакомы – подумать только! Я в институте так хотел тебя поцеловать!». «Хотел, как же, - саркастически думала Ната, прикидывая, как бы поделикатнее выгнать очередного новоявленного ухажера. – Ты меня тогда и за женщину-то не считал!». И, оставшись, наконец, одна, она давала себе слово (нарушаемое, конечно, при первой же возможности) никогда больше не приглашать никого, шла на кухню, зажигала свечу, варила кофе – и читала стихи. Стихи, в память о них – не умерших, но таких неживых… И старый клен за окном вздыхал, видя ее слезы.
Принц возник в ее жизни внезапно, словно в кино. Он был чуть старше Наты, не красив, но безумно обаятелен, той породы, почуяв которую, мужчины сжимают кулаки, готовясь к драке, а женщины старательно подтачивают коготки, высматривая соперниц. Ната коготков не точила, давно и глубоко уверившись в собственной не-привлекательности для подобных самцов, и когда новый сотрудник их отдела вдруг встретил ее возле дома, вручил букет алых роз и предложил составить ему компанию («У меня случайно оказались два билета в Мариинку, а пойти не с кем… Вы не откажетесь?») Ната была поражена настолько, что не раздумывая (нонсенс!) согласилась изменить привычный распорядок дня (нонсенс вдвойне!) и вместо тихого чтения на кухне при свечах до самого утра (завтра – выходной, значит, можно) поехала в театр. Следующим вечером, рассказывая маме по телефону о странном происшествии, она едва вспомнила, что же они смотрели: молодой человек оказался слишком похож на Мужчину Ее Мечты, которого – Ната давно это решила – в природе просто нет, и потому мысли ее разбегались, она чувствовала себя двоечницей на экзамене, смущалась от этого еще больше, краснела и - впервые в жизни! – не смогла поддержать разговора. Впрочем, Влада это не смутило, он умело повернул нить беседы так, что она превратилась из диалога в монолог. Угощая Нату шампанским в антракте, провожая ее домой после спектакля, он говорил почти непрестанно – и его слова были не о футболе, не о деньгах и бизнесе, а об искусстве. Казалось, он разбирается во всем: живопись, литература, театр, кино… Это потом, когда они прожили вместе несколько лет, Ната поняла, что знания его сродни знаниям «знатоков»: обо всем по чуть-чуть. Но тогда – тогда она была очарована. Она чувствовала себя героиней любовного романа: Влад дарил ей цветы при каждой встрече, доставал билеты на престижные спектакли, угощал шикарными обедами в ресторанах. И когда через полгода он предложил Нате жить вместе, она, не сомневаясь ни минуты, сказала: «Да!».
Она хотела регистрации скромной, без торжественных речей и белого платья, но тут настала мамина очередь проявить твердость.
- Я так давно этого ждала, и ты меня хочешь лишить удовольствия? Не выйдет. У нас с отцом давно лежит круглая сумма на твою свадьбу.
- Но мама, мне-то это не нужно! – слабо отбивалась счастливая невеста.
- Нужно. Ты еще этого не понимаешь, но у каждой женщины должен быть этот праздник. Через пару-тройку лет ты будешь меня вспоминать с благодарностью. Гостей со стороны невесты я приглашу сама. И не спорь, не переспоришь!
И Ната сдалась. Она покорно ездила примерять платье, договариваться с парикмахером, утверждать программу праздничного обеда… Ей совершенно не нравилась идея праздника в ресторане, но увидев список гостей, она поняла, что даже бывшая бабушкина «треха» в старом фонде будет слишком тесной.
- Знаешь, родной мой, я половину приглашенных видела один-два раза. И, наверное, больше не увижу, - жаловалась она.
- Не переживай, потешь родителей. Ты же не собираешься повторять это действо? – смеялся Влад в ответ.
Нет, она не то что не собиралась – она даже мысли такой допустить не могла. Не для того она ждала столько лет, чтобы разводиться! Свадьба – это выбор партнера один раз – и навсегда. «В радости и печали, до самой смерти».
День свадьбы начинался хмуро: с самого утра моросил дождик, и листья старого клена понуро обвисли под его каплями. Ната волновалась: платье длинное, с шлейфом, как же в нем по такому дождю? Пока до машины дойдешь, весь шлейф станет черным! И природа откликнулась на ее невысказанные вслух молитвы – к полудню засияло яркое-яркое солнце, словно не сентябрь на улице, а разгар лета, лужи моментально просохли, и листья старого клена засияли мелкими капельками, словно бриллиантами. Все было как во сне: долгая пытка, устроенная парикмахером, создававшим несколько часов на ее голове шедевр, достойный кисти художника, поездка через весь город в увитой лентами белой «Волге», зал торжественных регистраций в престижном городском ЗАГСе, поток гостей, вручающих ей букеты цветов. Цветы, цветы, цветы… Ната запомнила только их – нескончаемый ароматный поток, самые разные, от простеньких гвоздик, до изысканных орхидей… Колечко на ее палец скользнуло, словно птенец в гнездо, а она запуталась, волнуясь, попыталась натянуть кольцо Владу на средний палец, но он вовремя заметил, направил ее руку так ловко, что даже на видеозаписи заметно не было. Тамада в ресторане работал на совесть, приглашенные искренне веселились, кричали «Горько!», и молодые послушно целовались «на счет».
- Я хочу домой, - пожаловалась она Владу в середине вечера. Туфли, такие удобные при примерке, немилосердно жали, шлейф путался под ногами, норовя зацепиться за каблук, корсет натирал бока… Ната не чувствовала ничего, кроме усталости и разочарования: пища казалась безвкусной, вина на фоне цветов не имели даже запаха, шоколад горчил… Но уйти было неудобно, и Ната терпела.
- Знаешь, - сказала она мужу дома. – Я думала, что эта пытка никогда не кончится. Если все свадьбы проходят так, то лучше жить гражданским браком!
- Глупенькая, - усмехнулся он. – Скоро весь негатив забудется, останется только сказка.
И старый клен за окном одобряюще зашелестел.
Дивный медовый месяц на море, интересные люди, знакомые Влада, начавшие посещать их дом, как только молодожены вернулись из поездки, музыка, звучащая непрерывно, ставшая частью жизни их маленькой, юной семьи… Иногда, ночами, Ната замирала в страхе: все слишком хорошо, чтобы быть правдой… Или – чтобы быть вечно. Она боялась, что сказка закончится так же внезапно, как началась. И боялась не зря.
Первую беременность Ната переносила настолько тяжело, что врачи решили единогласно: аборт. Иначе, сказали ей, слишком огромный риск для жизни матери. А ребенок в любом случае уже не будет нормальным.
- Я не хочу… не могу… Ну что ты молчишь, Влад?
Он смотрел на ее потемневшее лицо, нежно гладил по волосам, целовал запавшие глаза, и она поняла – если даже она не согласится на операцию, выносит и родит это существо, муж ее никогда не полюбит первенца.
- Ты слишком мне дорога. Я не могу рисковать твоей жизнью, - сказал он наконец.
Вернувшись из больницы, Ната поменяла нежные полупрозрачные шторы на темно-вишневые, плотной ткани.
- Это все – луна, - ответила она на невысказанный вопрос мужа. – Я ее боюсь.
И с этого дня старый клен больше не видел проиходящего в доме по ночам: даже смертельно устав, даже в болезненном жару, Ната никогда не забывала задернуть шторы перед сном.
Говорят, что ни одна легенда не создается на пустом месте. В каждом народном поверье есть доля правды: где-то больше, где-то меньше. Наверное, и в том, что в смерти еще не родившегося их первенца, повинна луна, тоже была доля правды: две следующие беременности прошли легко, братья-погодки родились на редкость крупными и здоровыми, и со стороны всем казалось, что мир и счастье этот дом больше не покинут. Со стороны… И только.
Ната по-прежнему много читала: днем – сказки мальчикам, вечером – что-то для себя. Для души. А Влад, раньше такой чуткий, такой любознательный, все чаще сидел, уставившись в телевизор, отговариваясь на все попытки завязать разговор тем, что он устал. И в какой-то миг Ната поняла, что больше не хочет его. Она всеми силами стала избегать его ласк, подолгу просиживая с книгой на кухне. Влад злился, но ничего изменить был уже не в силах: слишком хорошо ему было известно упрямство жены. Теперь на кухне опять поселилась свеча, томики стихов, и старый клен по ночам слышал знакомые строки… Так прошли зима, весна, лето…
Однажды Влад пришел на кухню вечером, когда шторы уже были задернуты, и мальчики мирно сопели в своей комнате (бывшей спальне, где стоящий без ножек диван давно сменили сначала две детские кроватки, позже – двухэтажная кровать, исключительно удобная в ее малогабаритке). За окном шуршали уже краснеющие листья, тихо потрескивала свеча на столе, из маленьких колонок, подключенных к плееру, волнами расплывались зуки саксофона. Ната нехотя оторвалась от книги, выжидательно посмотрела на мужа.
- Дорогая, нам необходимо поговорить.
- О чем? – она постаралась голосом показать, насколько недовольна его вторжением. Видимо, ей это удалось: смущался Влад крайне редко, а в этот раз у него даже слегка сорвался голос.
- Видишь ли… - он прокашлялся, закурил и постарался придать голосу необходимую твердость:- Я не хочу тебе изменять, но и так жить не могу.
- Да-а-а-а? – с сарказмом протянула Ната. – Мне казалось, что отсутствие секса портит характер только у женщин.
- Ната, я не про секс… То есть, не только про секс… Мы стали какими-то чужими…
Ната прикрыла глаза, слушая его голос. Влад говорил долго, а она не могла серьезно отнестись к его словам: слишком штампованно они звучали. Она вспоминала бывших подруг и друзей, почти в тех же выражениях говорящих о своей неудавшейся личной жизни, вспоминала сюжеты прочитанных книг и просмотренных фильмов, и понимала, что ее жизнь, как она не старалась избежать этого, развивалась по стандартному сценарию, и завершающим этапом этого сценария должен стать развод. Суд, адвокаты, алименты. Все родные и знакомые поделятся на два лагеря: за нее и за него. И при редких встречах с представителями противоположной стороны, будут неловко усмехаться, прятать глаза, стараясь обойти запретную тему: ведь меж собой они не ссорились… Мальчики сначала будут ждать, когда папа вернется, а поняв, что родители вместе уже не будут, могут замкнуться в себе. Даже если этого и не произойдет, на их характеры развод родителей явно повлияет не лучшим образом.
- Ну уж нет! – вслух сказала Ната, помотав головой: образы были слишком яркими.
- Что – нет? – удивился Влад. – Ты меня не слушаешь?
- Кажется, да, - согласилась она. – Я приняла к сведению первую часть твоей речи. И не хочу слушать вторую. Мне надо подумать. Хорошо?
Он вздохнул так тяжело, что у нее на миг сжалось сердце: только сейчас она остро осознала, что он и вправду переживает. Что он и вправду любит ее – так же искренно и нежно, как десять лет назад.
«Что-то случилось именно со мной, - грустно думала она, глядя в спину уходящего мужа. – Да, я повзрослела. Постарела. Из-за мальчиков во многом изменился мой мир, мое восприятие окружающего мира. Но это же не повод сломать все! Я, именно я должна сохранить нашу семью – потому, что именно я ее разрушаю.». Впрочем, принять решение проще, чем выполнить, и она снова просидела до утра на кухне. Она уговаривала себя пойти к мужу, рассказывала сама себе, какие у него сильные руки, как нежно он умеет ласкать, как прекрасно он умеет любить; она ругала себя последними словами, объясняя, что ведет их дом прямиком в преисподнюю; она вспоминала все страшные истории о матерях-одиночках, вынужденных не видеть ничего, кроме работы, дабы вырастить в относительном достатке детей – вссе было бесполезно. «Как я могла полюбить это ничтожество? – Но ведь как-то могла! – Дура была, мужиков не знала! Надо было не тянуть и не хранить себя для принца! – Что сделано – то сделано. Смирись!». Пачка сигарет за ночь уменьшилась больше, чем наполовину, а решения проблемы Ната так и не нашла. В кино, в книгах брак, изначально не обреченный на провал, спасают разнообразные катастрофы и несчастные случаи. Счастливо избежавшая смертельной опасности семья воссоединяется, все друг друга прощают, смех, объятия, слезы – хэппи энд. «Кодовое слово – прощают, - даже в мыслях Ната была достаточно саркастична. – Все замешано на прощении. Бог прощает. Учитель прощает. Родители прощают. А у меня, значит, отсутствует дар прощения. И, как следствие – самопожертвования. Мне пришлось пожертвовать своими развлечениями, и сразу стало скучно, и сразу померкла любовь… Можно ли жить без любви? Раньше я была уверена – да. Девять лет счастливой жизни убедили меня в том, что жизнь без любви – просто существование. И что мне делать теперь? Как мои подруги – искать другую любовь? Снова замуж? Это уже не брак, а отштампованная, узаконенная проституция… Я так не хочу. Вернуться в его постель – не могу, он мне противен. Что остается?». Ната нервно закурила. Последний выход, пришедший ей на ум, был суицид. Оставить этот мир, раз нет возможности жить по его законам. Вариант страшный, неправильный – но отчего-то очень привлекательный. Ната всегда презирала самоубийц, доказывая в спорах, коснувшихся этой темы, что всегда можно найти другие варианты. «Даже когда вас съели, у вас есть как минимум два выхода». Но сейчас, поворачивая мысленно свою прошедшую жизнь и так, и этак, она не могла придумать ничего: только смерть. Понимая, что ищет для себя легкий путь, она все равно возвращалась к тому же: если не будет на свете ее, Наты, всем станет легче. Надо только выбрать способ, такой, чтобы наверняка. И время. Чтобы никого не было, чтобы никто не мешал. Чтобы не спасли. Например, когда мальчики будут у бабушки.
- Нет, милая, так дело не пойдет! – вслух оборвала она себя. – Это просто расшатанные нервы. Ляг, поспи и все пройдет.
Они – впервые за много месяцев – обняли друг друга во сне. Проснувшись в его объятиях, ощутив под своей щекой плечо мужа, Ната разрыдалась.
- Владка, милый, какая же я дура…
Он, ничего не понявший спросонья, крепче прижал жену к себе, словно испуганный ребенок игрушку, попытался поцеловать – и услышал невнятные слова, слабо пробивающиеся сквозь всхлипы: Ната исповедовалась.
- Ты слишком мне дорога, - прошептал он, как много лет назад. –Я не отпущу тебя. Никогда. Хочешь, я нарисую Последний Лист?
Ната подняла мокрое от слез лицо, рассмеялась:
- Нет. Лучше нарисуй мне дочь…

Маленькая девочка проснулась от шелеста за окном: сильный осенний ветер гнул старые ветви, рвал и разбрасывал разноцветные листья, и по стенам ее комнаты метались страшные тени. Она заплакала – громко, горестно и испуганно. Ей казалось, что рядом нет никого, весь мир погиб – и скоро умрет она. Внезапно сильные руки отца вознесли ее, прижали к груди, а ласковый мамин голос прошептал: «Ну что ты, милая, не плачь…». И добавил, разобрав что-то в срывающемся истерично лепете: «Не бойся, мы никогда не умрем!». А отец поднес ее к окну: «Это только ветер!». И напротив окна сражался со стихией огромный, радужной раскраски кленовый лист.

06 ноября 2006 года.