Во сне и наяву. Окончание 2 части

XXVI

Наличие на улице детей или их отсутствие не имело теперь никакого значения. Всё своё свободное время крутила я педали, изучая близлежащие улицы. Лишь однажды проезжая мимо подруг, сидящих у двора Шаблонских, я замедлилась, раздумывая, не посидеть ли мне вместе с ними, немного передохнув.
 - Светка, дай покататься, - попросила Катя.
 - У тебя же есть велосипед? – я остановилась.
 - А он поломан.
Мои руки уже развернули руль по направлению к Кате, но Нинка вдруг выкрикнула:
 - Нашла, у кого просить. Она же еврейка. Забыла что ли?
Мне показалось, что Катя хотела что-то возразить, но та промолчала. Ситуация неприятным ветерком пробежала внутри всего моего тела, неприятны были и сами девчонки. Лишь одна худощавая смуглая фигурка с низко опущенной головой вызывала в душе моей симпатию.
 - Гуля, хочешь на моём велосипеде покататься?
Она оторвала глаза от книжки и уставилась на меня удивлённо:
 - Я?
 - Ну, конечно ты.
Она немного смутилась.
 - Знаешь, я последний раз примерно год назад на велосипед садилась, да и то не на такой как у тебя.
 - Если на другом получалось, то и на моём получится. Давай книжку подержу, - настаивала я.
Гуля, поблагодарив меня, укатила.
 - Вот видишь, - обратилась Катя к Нинке, - никакая она не жадина.
Но даже после этих слов, мне подсаживаться к ним не хотелось. Примостившись у другого двора, я делала вид, что читаю Гулину книжку. На самом же деле, обида на девчонок, закипая где-то в груди, превращала страницы текста в чёрно-белую массу, а моё дыхание делала более глубоким и частым. Почему Катя сразу же не оборвала Нинку, когда та пренебрежительно отозвалась о евреях? Ведь Эдька вынес ей тогда карандаши, а он тоже еврей. Почему саму Нинку, когда она однажды отказалась поделиться со всеми семечками, не осыпали оскорбительными словами, а на другой день о её жадности все забыли?

Гуля вернулась и, ещё раз меня поблагодарив, отдала велосипед.
 - Теперь мне дай, - подскочила Нинка, выхватывая у меня руль, - теперь моя очередь.
 - А тебе не дам, - сказала я, повысив голос, намереваясь, если Нинка применит силу, поднять крик и визг.
Сидящие поодаль мальчишки, глядя на нас, почему-то засмеялись.
 - Не дашь? – требовательно спросила она, - Значит, ты всё-таки жадина!
 - Ты же видела, для некоторых мне ничего не жалко.
 - Для кого это, для некоторых?
 - Для тех, кто не дразнится, - сказала я, и сев на велосипед, всю компанию покинула.
Вслед мне, донеслись обрывки беседы:
 - Мы разве её дразнили?
 - Наверное, за то, что еврежид называли...

Долго колесила я по нашему небольшому городку, а когда вернулась на свою улицу, на лавочке остались только Катя, Нинка и Люська. Очень хотелось проехать мимо незамеченной, но Катя снова меня задела:
 - Свет, а Свет, иди-ка сюда.
Я приблизилась и остановилась напротив, оперевшись на руль.
 - Ну, чего вам?
 - Ты всё ещё злишься на нас за то дурацкое слово? – она насмешливо улыбнулась.
Сказать «да», означало, ничего не сказать, и я промолчала.
 - Ну, брось ты дуться. Хочешь, я пообещаю никогда тебя этим словом не называть?
Она определенно задалась целью прокатиться на моём велосипеде, а когда вернётся, ещё сто раз повторит это слово, а может ещё и кучу новых придумает, подумала я, потому что Эдька неоднократно выделывал со мной подобные штучки.
 - Не веришь, да? – продолжала Катя, - А я могу тебе честное слово дать. Между прочим, я его очень редко даю, но зато всегда сдерживаю.
Пытаясь вспомнить, когда и кому она давала честное слово, я поняла, что в данном случае подруга не обманывает. Ну, а если вдруг обманет? Тогда в этой жизни она ничего от меня не получит, а жизнь ещё во-о-н какая длинная.
 - Хорошо, бери велосипед.
 - При чём здесь велосипед? – Катя почему-то разозлилась, - я, просто, прошу тебя, больше на меня не дуться.
 - Ну, раз даю велосипед, то значит, больше не дуюсь, - сказала я и, прислонив железного друга к забору, села рядом с Катей.
 - А мне дашь покататься? – заискивающе спросила Нинка, - я тоже больше не буду то слово говорить.
 - Не будешь то, придумаешь другое, - вырвалось у меня само-по-себе.
Катя закатилась смехом и, повернувшись к Нинке, сказала:
 - Что поделаешь? Не вызываешь ты доверия у народа.
 - Чем я хуже тебя? – огрызнулась та, зло сощурив свои бесцветно-серые глаза, и снова обратилась ко мне. – А почему это Катьке веришь, а мне нет?
Нинка всегда мне не нравилась своей тягой к подстрекательству. Но я чувствовала, что нужных, убедительных слов для объяснений всё равно сейчас не найду, только насмешки вызову, и поэтому выразилась простым совсем детским языком:
 - Ты однажды у моей куклы одежду украла. Хоть и давно это было, много лет назад, а я всё равно помню. Ты, ведь, мне её так и не отдала.
Нинкино лицо исказилось удивлением.
 - Я у тебя что-то украла? А, ты знаешь, что я никогда ничего чужого не беру, даже яблоко с соседнего сада? Да ты знаешь, что я тебе...
 - Слышь, Нин, - оборвала её Люська, - ну их к черту, с их велосипедами, пойдём ко мне, я тебе кое-что покажу. А велосипед у нашего папки возьмём.
Схватив подругу за руку, Люська потащила её по направлению к своему дому. На полдороги та оглянулась и выкрикнула:
 - Еврежидка - ты и есть еврежидка!
Я показала язык и злорадно подумала, что на своём велосипеде даже сидеть ей не позволю.

Мы остались с Катей вдвоём, молчание затягивалось. Меня немного волновало отсутствие Гули. А вдруг у девочки из-за моего благосклонного к ней отношения возникли проблемы с другими членами уличной компании. Если так, то вряд ли она захочет после этого со мной дружить.
 - А где Гуля, не знаешь? – поинтересовалась я.
В смолянисто-чёрных глазах Кати блеснули привычные озорные искорки.
 - Айша полезла на нашу шелковицу, - начала она со смехом рассказывать, - и свалилась. Но не просто свалилась. Моя мама до этого все ягоды под деревом подмела и в кучку собрала, думала потом поросёнку отдать. Так вот Айша, как раз в середину и попала. Ты бы видела! Гуля её, мыться, домой потащила. А толку-то. Всё равно той Айше больше получаса чистой не ходить.
Какое-то время мы смеялись вместе, потом я напомнила:
 - Ты хотела на велосипеде покататься.
Она смерила меня насмешливо-скептическим взглядом.
 - У меня есть дома велосипед, забыла что ли?
 - Он же поломан?
 - Ничего он не поломан, - Катя засмеялась, - Я пошутила.
 - Зачем? – удивилась я.
 - Как, зачем? Надо ж было как-то с тобой разговор начать. Знаешь, не люблю, когда на меня кто-нибудь здесь на улице «волком смотрит». Даже Нинка, которую я, между прочим, как и ты, терпеть не могу.
Обсудив ещё кое-какие уличные новости, мы разошлись по домам, но былая дружба не возобновилась, потому что вскоре Катя, как выразилась Нюрка, «обзавелась женихом». Какой-то парнишка каждый день приезжал к ней на мопеде, и они часами стояли по разные стороны Катиного забора, о чём-то болтая или смеясь.

Узнав, что у меня появился личный транспорт, одноклассницы Марина, Берта и Наташа, которые тоже имели велосипеды, предложили кататься каждый день вместе. И я почувствовала, как жизнь моя стала обретать новые, довольно-таки сочные краски. Однажды за мной заехала одна Марина.
 - Берта и Наташа сегодня не могут, - пояснила она, - так что, вдвоём с тобой будем.
Мы долго кружили по городу, беседуя о жизни и о школьных делах, потом Марина сказала, что ей надо на минутку забежать домой. До их двора оставалось совсем немного, когда она вдруг резко остановилась, бросила велосипед и с истерическим криком:
 - Папа, папочка, папка! – помчалась навстречу какому-то мужчине.
Он обнял её, потом, как маленькую, взял на руки. Всё тельце девочки вздрагивало, и я поняла, что она плачет. Мужчина с Мариной на руках скрылся во дворе, посреди улицы валялся брошенный велосипед. Оставлять хорошую вещь без присмотра, мне было жалко – вдруг украдут. Я подошла к калитке и попробовала позвать подружку, но ничего в ответ, кроме шума листвы деревьев не услышала. Пришлось обратиться к Наташе Никитенко, она была Марининой соседкой.
 - Я сегодня не еду кататься, - раздалось из глубины двора, - я обещала маме помочь.
 - На минуточку выйди, пожалуйста.
Наташа приблизилась с недовольной физиономией.
 - Ну, что ты хотела?
Я рассказала о странном поведении подруги.
 - Если к Маринке папа приехал, ты её сегодня уже не увидишь, - грустно улыбнувшись, пояснила Наташа.
 - А что с велосипедом делать?
 - Ах, вот ты о чём. Давай завезём ко мне во двор. А завтра я ей отдам.

На другой день Марина в школу не пришла.
 - ЗинФёдрне я скажу, что она заболела, а вам признаюсь: Маринка сегодня просто не захотела идти, - тихо сообщила Наташа мне и Берте эту новость.
 - Почему? – удивилась я, - всё-таки последний день. Завтра уже каникулы.
 - Потому что она сегодня целый день ревёт. Папа хотел её на все каникулы к себе забрать, а мама не отпустила, сказала, что она ещё маленькая.
И я вдруг подружку поняла: она любит своего папу, и папа любит её, точно так же, как мы с бабушкой, но по какой-то причине, понятной только взрослым, и ей и мне нельзя решать, с кем нам быть рядом.

А Зинаида Фёдоровна, впервые за три года, не обратила внимание на то, что в классе кто-то отсутствует. На первом же уроке она, глубоко вздохнув, сказала, что в следующем учебном году у нас будет другая учительница, которой до пенсии всего один год остался.
 - Мне же, дадут первоклассников, - закончила Зинаида Фёдоровна своё объявление, - таков приказ директора. А приказы, как вы знаете, нужно выполнять, хоть мы с вами и не в армии.
Все недовольно взвыли, а несколько девочек прослезились. Несмотря на окончание учебного года, даже хулиганы и двоечники из нашего класса, домой шли очень грустные. Мы почти не знали эту Татьяну Даниловну, из-за которой пришлось на год раньше расстаться с любимой учительницей, но в той или иной степени негативное к ней чувство уже лежало в душе каждого из нас.
Дома Маня стала мне объяснять, что дело совсем не в пенсии, которую Татьяне Даниловне осталось ждать всего год:
 - Первоклассники пойдут по новой программе, а в возрасте Татьяны Даниловны всякие новшества с трудом воспринимаются. Дай бог, что б она у вас в четвёртом со старой программой не запуталась.
 - Но Зинаида Фёдоровна тоже не молодая, - возразила я.
Мать улыбнулась:
 - Зинаиде Фёдоровне ещё десять лет до пенсии. И потом, она настолько толковый учитель, что ещё не одну новую программу освоить сможет.
Получалось, что нас разлучили с Зинаидой Фёдоровной, потому что она толковая. А была бы бестолковой, так занималась бы с нами приспокойненько и дальше. Всё это воспринималось мною, как вопиющая нелепость, подобная тому, что послушный и внимательный Гришка ушёл на три года в армию, а вор Толька остался при родителях.


XXVII

В день отправления в пионерский лагерь, отец взял чемоданчик, с которым обычно ездил в командировки, мать сунула в руки небольшой беленький с «молнией» кошелёк, куда вложила рубль деньгами и расчёску, и мы отправились в путь. Маня проводила нас до калитки и, поцеловав меня, напутствовала:
 - Деньги, как только приедешь, отдашь на хранение воспитательнице или вожатой.
Полчаса трясучки на вахтовом автобусе до станицы Троицкой, где работал Борис, прошли сравнительно быстро, а там отец передал меня в распоряжение какой-то женщине и обещал, к моменту отправления, подойти попрощаться. Большая полная дама с портфелем, неуклюже пристроившимся между её животом и локтем, суетливо бегала среди выстроившихся в ряд восьми автобусов. Спросив фамилию, она завела меня в один из них, и посадила рядом с худым белобрысым мальчишкой.
 - Я с пацаном хотел сидеть, - капризно возразил тот, напомнив мне чем-то Эдика.
 - Потом поменяетесь, - пренебрежительно махнула рукой женщина и, переместив очки со лба на глаза, что-то отметила в бумагах.
Уходя, она окинула всех нас взглядом, потом очень строгим голосом приказала, из автобуса никуда не выходить. Я переводила свой взор с лобового стекла на боковое, часть которого заслоняла белобрысая голова, и искала глазами отца, чтобы хоть рукой махнуть ему на прощание, но он вышел из конторы, когда колонна тронулась с места, набирая скорость. Провожая взглядом один за другим автобусы, он так и не заметил за, отражающим свет стеклом, мою маленькую фигурку.

Желание соседа, сидеть с пацаном, не исполнилось, потому что, все, кроме нас, своими местами были довольны. Мальчишка отвернулся к окну и в течение двух часов пути не проронил ни слова, выражая таким образом, обиду на весь белый свет. Я тоже ехала молча, и, чем дальше удалялась от знакомых мест, тем тревожнее становилось на душе. А вдруг лагерь, как сказал Эдька - это действительно тюрьма для детей?
За высоким забором с металлическими ажурными воротами и надписью «Добро пожаловать» нас ждала длинная и нудная процедура распределения по отрядам, после чего вожатая по имени Нина, завела меня и других девочек в большую комнату. Нам предложили выложить в тумбочки только необходимые вещи, а чемоданы отнести в камеру хранения.
 - Деньги, у кого больше трёх рублей, лучше сдать воспитательнице Анне Аркадьевне, - объявила Нина.
 - А если у меня только один рубль? – спросила я.
 - Можешь оставить при себе, - ответила она.
Беленький кошелёк занял место в ящике тумбочки, которую мы делили с моей новой подругой Таней. Кровати наши тоже стояли рядом.

Вечером несколько девиц закатили рёв. Причина у всех была одна и та же: они хотели домой.
 - Дурочки, сейчас плачете, потому что домой рвётесь, а в конце месяца, слёзы лить будите, из-за того, что не захотите отсюда уезжать. Можете мне поверить, я не первый год вожатой работаю, - утешала их Нина.
Успокоились страдалицы лишь после того, как Нина пообещала рассказать на ночь фильм «Ещё раз про любовь», который никто из нас не видел. Вожатая спала вместе с нами в одной комнате, и действительно, после отбоя она тихонько начала свой рассказ. Мне, конечно, интересно было её слушать, но наутро я поняла, что содержание фильма так и осталось не познанным, поскольку сон очень быстро отключил моё внимание.
После завтрака все принялись писать домой письма. Обнаружив в тетрадке три конверта, которыми меня снабдила Маня, я подумала, что будет вполне справедливо, один из них выделить для письма бабушке. Оно получилось очень длинным и содержало в себе не только лагерные новости. Родителям и брату предназначалась писанина объёмом в одну страничку.

На первые два дня был объявлен карантин, что означало, отсутствие для нас моря в течение этого промежутка времени. Однако, изобилие настольных игр, два волейбольных мяча и три обыкновенных резиновых, а также множество всяких мероприятий заполняли мою жизнь, выплёскивая через верх. Даже без морских купаний, вспоминала я, что нахожусь вдали от дома, только во время тихого часа. Да, и то, происходило это лишь потому, что спать не хотелось, а ничего другого делать не разрешалось. Правда, вопреки всем запретам, мы с Таней порой шептались о житье-бытие, внимательно наблюдая за входной дверью: стоило на пороге появиться Нине, и мы тут же зажмуривали глаза, притворяясь спящими.

Таня, с моей точки зрения, была очень красивой девочкой. Большие, цвета плавленого шоколада, глаза с длинными, как у Эдьки, ресницами и слегка вздёрнутый носик делали её лицо выразительным. Особым украшением облика являлись две толстые, свисающие ниже пояса, косы. Ради этих кос, вставала Таня утром раньше всех, распускала и расчёсывала волосы, а заплетать, звала Нину. Наблюдая каждый день за этой процедурой, я внутренне радовалась, что мои длинные волосы остались где-то в парикмахерской. Танины проблемы с волосами значительно усилились, когда мы стали ходить на море – они порой просто не успевали высыхать. Мне же достаточно было провести пару раз расчёской, и уже через полчаса голова моя выглядела вполне прилично.

Первая неделя лагерной жизни закончилась двухчасовой прогулкой на катере. Море к этому событию отнеслось не равнодушно, а встретило нас с нескрываемым волнением. В результате, пол-отряда моих новых друзей почти всю экскурсию провели прилипшими к борту, а по возвращении заявили, что всю свою оставшуюся жизнь будут десятой дорогой обходить подобный вид транспорта. Я принадлежала к той части ребятни, которая в состоянии была и чаек над водой заметить, и проходящему мимо большому кораблю рукой помахать, но возвращению на берег радовалась значительно больше, чем, за несколько часов до этого, отплытию.

В отражении оконного стекла я заметила, что ветер растрепал волосы, и забежала в корпус за расчёской. Однако маленького кошелька на месте не оказалось.
 - Тань, ты в тумбочке нашей ничего не перекладывала? – спросила я подружку.
 - Нет. А что случилось?
Выслушав меня, она настояла на том, чтобы мы обратились к воспитательнице. Анна Аркадьевна сама лично дважды переложила все и мои, и Танины вещи, тщательно перетряхивая каждую, а потом, недовольно скривившись, высказалась:
 - И кто тебя надоумил, хранить деньги на виду у всех, в тумбочке?
 - А где их надо было хранить? – удивилась я.
 - Ну, где-нибудь в кармане или под подушкой. Тебя разве мама не учила?
 - Она сказала, чтобы я деньги Вам отдала, но у меня только один рубль был.
 - Если бы я знала, что ты такая раззява, взяла бы у тебя тот несчастный рубль. Родители приедут тебя проведывать?
 - Ну, да. Может быть даже два раза, - вспомнились мне обещания Мани.
 - Хорошо, - вздохнула воспитательница, - на следующей неделе у нас экскурсия в город. Если захочешь что-нибудь себе купить, возьмёшь деньги у меня, а родители приедут – отдадут. Что-нибудь ещё у тебя пропало?
 - Расчёска.
 - Будешь пока у кого-нибудь брать. Девочки, - обратилась она к обступившим нас любопытным подругам, - хоть это и не гигиенично, но не ходить же ей лохматой до приезда родителей.
 - Нет проблем, - улыбнулась Таня, - моя расчёска лежит вот здесь.
 - Если хочешь, можешь мою брать, - предложила свои услуги Лиза.
Расчёска Тани показалась мне более удобной, и я большей частью пользовалась ею.

Спустя несколько дней, нас повели в баню. По такому случаю даже тихий час был отменён. Вернувшись, мы весело галдели на всю комнату, довольные собой и жизнью.
 - Давай я тебе косы заплету, - предложила Тане Тамара, высокая шустрая девчонка, которая с первого дня была лидером отряда.
 - А ты умеешь? – засомневалась Таня.
 - Ещё бы! Каждое утро младшую сестрёнку в садик отвожу. Ты только на стул сядь, мне так удобней будет.
Таня присела, и Тамара аккуратно начала расчёсывать её волосы.
 - Ой, ты так нежно расчёской водишь, - не удержалась от восторга Таня.
 - Так привыкла уже. Сестра у меня, чуть, что не так, сразу визг поднимает, словно сирена «Скорой помощи».
Мы все засмеялись.
 - Тихо! – вдруг приказала Тамара и обратилась к Тане, - У тебя тут по голове кто-то ползает.
 - Кто? – испуганно подскочила та.
 - Откуда я знаю. Чёрненький кто-то. Вот.
На ногте Тамары мы увидели маленькую точку, которая щёлкнула, когда девочка придавила её другим ногтем.
 - По-моему, это была вошь, - медленно и задумчиво сказала Тамара, и пошла консультироваться с вожатой.
Нина влетела в комнату с испуганными глазами, держа зачем-то в руках плакат. Постелив его белой стороной вверх, она попросила Таню, наклонить голову и потрясти волосами. Теперь уже не одна, а много чёрных точек застучали по бумаге.
Вожатая позвала Анну Аркадьевну, а та – лагерного врача. Втроём они тщательно осматривали наши головы, и в первую очередь, конечно же, мою, потому что мой контакт с Таней был наибольший. Однако странные насекомые обитали у Зои, кровать которой находилась в другом углу спальни, и общение с нами было минимальным, если не сказать – никаким.

Девчонки вместе с Ниной уехали в город, даже не дождавшись полдника, а вернулись с короткими стрижками. Таня, несмотря на то, что новая причёска ничуть не портила её обаятельность, всё время плакала, повторяя:
 - Меня мама ругать будет, за то, что я косы обрезала.
На что Анна Аркадиевна недовольно ворчала:
 - Это мы твою маму отругать должны, за то, что голову твою не проверила, когда в лагерь отправляла.
Потом Таню и Зою два дня держали в изоляторе, а я за это время подружилась с Лизой и Наташей.
 - Не водись больше с этой вшивой, - сказала мне Наташа, которая всегда почему-то Таню недолюбливала.
Мне же нравились все: и Наташа, и Лиза, и Таня. Кроме того, пренебречь дружбой из-за каких-то мерзких букашек, мне не позволяла совесть. С другой стороны ссориться с Лизой и Наташей тоже не хотелось, поэтому общалась я с Таней тайком от них. Но вскоре раздвоению моему пришёл конец. Приехала Танина мама, и забрала её домой. А ещё через несколько дней девочка из дежурного отряда позвала меня к центральным воротам.
Увидев облик матери, я почувствовала, как сильно по ней соскучилась, и на глаза навернулись слёзы.
 - Доченька, ты что, не рада меня видеть?
 - Рада.
 - А почему у тебя такой печальный вид?
От Маниных жалостливых причитаний я разревелась в полный голос.
 - Ты, что, хочешь домой?
Я отрицательно замотала головой.
 - А почему ж ты плачешь?
Ответить на этот вопрос, было не просто даже себе самой, потому что никогда до этого не приходилось плакать от радости.
 - У меня кошелёк с деньгами и расчёской пропал, - пожаловалась я, потому что надо было что-то сказать.
Маня стала утешать. Из своей сумки она достала расчёску и положила в карман, выданных на временное пользование, шорт, а деньги решила лично отдать воспитательнице. Глядя на её такое поведение, я мысленно себя похвалила, за то, что вовремя сообщила о пропаже: и упрёков избежала, и слёзы как-то объяснила.

 Когда я реветь перестала, мы с Маней подошли к Анне Аркадьевне.
 - Знаете, все дети такие разные, - заворковала та совсем не тем тоном, каким разговаривала обычно с детьми. – Одни держатся за свои вещи и никогда ничего не теряют, другие, извиняюсь, забывают, где свои трусы последний раз сняли. Вот и Света Ваша таскала за собой кошелёк, а потом где-то оставила. Ну, кто-то не растерялся и подобрал.
Маня улыбалась, понимающе кивала головой и порой поддакивала. Когда мы вновь остались с ней наедине, я возмутилась:
 - Не таскала я за собой кошелёк, он всё время в тумбочке лежал. Она же сама у меня в тумбочке его искала...
 - Ладно, успокойся, - махнула пренебрежительно рукой Маня. – Не могла же она мне признаться, что здесь имела место обыкновенная кража. Бог с ним, с тем рублём. Расскажи мне лучше, как ты здесь поживаешь.
 - А вы моё письмо получили?
 - Да, получили, - мать недовольно скривилась, - ошибок – море. И за что только Зинаида Фёдоровна тебе пятёрки ставила?
Я задумалась. Если на одной страничке оказалось море ошибок, то в письме, отправленном бабушке, их, пожалуй, целый океан. Хоть бы бабушка не обиделась.
 - А мы на катере катались, - отвлекла я внимание Мани от темы писем.
Потом последовал мой рассказ о купаниях в море, играх и, конечно же, о том, что случилось с Таней. Выслушав меня, мать передёрнула плечами и почему-то почесала свою голову.
 - Надеюсь, ты не у этой девочки расчёску брала, когда твоя пропала?
 - Нет, - уверенно ответила я, щадя Манины нервы и мнительность.
Почему тогда эти твари, несмотря на доступность моего организма, побрезговали ко мне перебраться, так и осталось для меня загадкой природы.

На второй день после визита Мани, я получила ответ бабушки на моё письмо. Она не утонула в океане ошибок и даже не обиделась. Можно было возомнить, будто этих ошибок не было вообще, так как бабушкины слова выражали благодарность, восторг и веру в меня, потому что я, с её точки зрения, была чудесная девочка, у которой всё в этой жизни должно сложиться хорошо.

(продолжение следует)