Байки старого геолога-5 - Андрей Бондаренко

Юности, ушедшей навсегда и безвозвратно, с сентиментальной улыбкой – посвящается.


 Байка пятая.
 Старый ржавый обрез.

 Ещё пять дней назад – были в Крыму – нежились на солнышке, пили благородные крымские вина, танцевали с девчонками, пели песни у ночных костров.
А ныне – нудные дожди, слякоть, заброшенная деревушка где-то в самой глубинке Новгородской области – это называется – «поехать на картошку».
Мудры в те времена были педагоги – контрасты – дело великое. Только дерьма вдоволь нахлебавшись, начинаешь ценить хорошее, беречь его рьяно.
 Из нас сформировали бригаду – тридцать буровиков и пятнадцать девчонок – сборная солянка с других факультетов. Бригадиром Бур Бурыч ротмистра Кускова назначил – позор вытрезвителя смывать:
- Там, я слышал, соревнование какое-то будет. Чуть ли не сто бригад из разных Вузов участвовать будут – кто картошки больше соберёт. Так что, ротмистр, без грамоты, или диплома какого-нибудь победного на глаза мне не показывайся.
Кусков проникся и развёл такую агитацию – Павка Корчагин позавидовал бы.
 Так вот – доставили нас на двух автобусах до деревни безымянной, лет этак семь полностью обезлюдевшей; на раздолбанном грузовичке гвоздей разных, пил, топоров, цемента, стёкол оконных по доброте душевной подбросили, и дали двое суток на обустройство. Хорошо, что у нас Михась был – единственный коренной деревенский житель на всю банду – из далёкой приволжской деревушки, имевшей нежное поэтическое название – Матызлей. Под его руководством мы три самых крепких на вид избушки в порядок привели – одну для девиц, две – для себя. Стёкла в рамы вставили, двери на петли повесили, печки подмазали, баньку в порядок божеский привели.
 В конце - в колодец залезли и почистили его капитально – вот и с водой чистой полный порядок.
Вечером Михась всем желающим ещё и лекцию прочёл – про основные принципы правильного «укутывания» печки:
- Если, на, заслонку раньше времени, закрыть, на, когда угли ещё с синевой, на – угоришь к утру обязательно, на. Закрывать, на, надо только когда уголь розовый, без синевы и черноты, на. Поняли, на? Но и зевать не надо – позже, чем надо печь укутаешь, на – к утру она остынет полностью, на – задубеешь совсем, на. Усекли, на?
Девицы, естественно, полностью не усекли – побоялись угореть, заслонку закрыли, только когда все угли окончательно потухли, к утру печь остыла – появились первые простуженные.
 На меня тоже свалилась неприятность нешуточная – коварный Кусков принял волевое решение – назначил меня поваром:
- Девицы у нас все городские, изнеженные, нет им веры – подведут в самый ответственный момент. Так что, Андрюха – выручай, без хорошей кормежки нам соревнование это паскудное ни за что не выиграть. Как Бур Бурычу в глаза смотреть будем? Да и помощник у тебя будет. Новенький у нас в группе, Попович фамилия, прямо из армии, демобилизовался только что – у него справка – по состоянию здоровья освобождён от тяжёлых работ – к тебе в помощники и приставим.
Попович оказался здоровенным пройдошистым хохлом из Донецка с совершенно потрясающими усами подковой – а-ля ансамбль «Песняры».
 Помощник из него ещё тот – никак после долгого пребывания в качестве дембеля перестроиться не мог – косил от всего при первой же возможности – глубоко ему армия в подкорку въелась.
А вот на гитарке поиграть, песни о несчастной и неразделённой любви попеть – милое дело. Девицы к его ногам пачками падали и в штабеля укладывались.
А ещё Попович был не дурак выпить – желательно на халяву.
Посмотрел он на мои кухонные расклады, посчитал что-то, покумекал, и говорит:
- Напрасно ты столько денег переводишь, совсем напрасно. Ведь что в питании самое важное? Калорийность! Вот из чего ты на всю банду борщ готовишь?
Говядина на косточке - дорогая. А если бульон для борща из свиной головы варить? И калорий ещё больше будет, и денег на бутылёк сэкономим.
Сказано – сделано. Мясо, парное молоко и прочие продукты нам каждое утро на лошади привозил Митёк – местный, вечно пьяненький мужичёк средних лет.
Дали Митьку заказ, через сутки получили свиную голову абсолютно невероятных размеров, и по отдельному заказу Поповича - двадцать банок грибной солянки и две литровых бутылки уксуса.
- На несколько раз хватит, - радовался рачительный Попович, - Главное, чтобы никто не догадался, а то и побить могут.
Пока все были в поле – за шесть часов сварили крепкий бульон, а сваренную часть головы тщательно закопали на заднем дворе. Вывалили в кастрюлю с десяток банок солянки, добавили без счёта капусты, картошки, моркови – красиво получилось. Но неприятный запах из кастрюли портил всю картину.
- Точно, побьют, - грустил Попович.
Пришлось вылить в борщ литр уксуса – и тут случилось чудо – вкус варева неожиданно изменился в лучшую сторону, даже пикантность какая-то появилась.
Усталая братва, заявившаяся на обед, справились с полной кастрюлей за считанные минуты, причём, девицы от мальчишек не отставали, и даже – нахваливали и пытались рецепт выведать.
- Завтра две кастрюли варите, - в конце распорядился Кусков, - Знатная вещь получилась.
Сколько свиных голов было съедено за этот месяц – не сосчитать, да и мы с Поповичем в накладе не остались. Вот только рецепт заветный мы так никому и не раскрыли – запросто побить могли.
 В воскресенье объявили выходной. Кто-то на рыбалку ломанулся, кто-то отсыпался без задних ног. Мы же с ротмистром решили на всякий случай обследовать чердаки домов – вдруг, что полезное обнаружится, клад какой, или ещё что.
 Чего там только не было: рваные полусгнившие верши, ватники и тулупы всевозможных размеров, старые кирзовые сапоги и многочисленные альбомы с фотографиями.
 Почему люди, уезжая, не взяли фотографии с собой? Или – никто и не уезжал вовсе, просто – перемёрли все от старости?
Нашлись и вещи, безусловно, могущие пригодится в хозяйстве.
 Мне достался змеевик и несколько сорокалитровых бидонов. Ротмистр же нашёл старый, очень сильно заржавевший обрез.
Михась с Поповичем тут же залили в бидоны всякой всячины сдобренной сахаром – брагу поставили. Ротмистр сел приводить обрез в порядок – разобрал, тщательно смазал каждую деталь, и, даже, отрезав от старого валенка кусок войлока, занялся полировкой.
- Зачем это Вам, Вашбродие? – Не утерпел любопытный Попович, - хотите, я по этому поводу весёлый анекдот расскажу? Про кота одного?
- Не стоит, кардинал, право, - откликнулся Кусков, - Есть у меня предчувствие, что этот ствол и пригодиться может, хотя патронов то и нет.
Как говорится в таких случаях:
«Предчувствия его не обманули».
Через неделю заехал к нам Комиссар, ну тот парнишка, который был самым главным по соревнованию этому – всё что-то в своём блокнотике чиркал-пересчитывал.
И случилась у Комиссара с бригадиром Кусковым нестыковка – не совпадают цифры по собранной картошке, у Комиссара гораздо меньше мешков получается.
Чуть до драки дело не дошло.
- Ты, краснопузый у меня за всё ответишь, - орал ротмистр, размахивая кулаками, - Я покажу тебе продразвёрстку по полной программе!
- Оставьте, Кусков, ваши кулацкие штучки, - не сдавался Комиссар, - Как Вы с такими выражениями через месяц Ленинский зачёт сдавать собираетесь?
Так и не договорились ни о чём. Хлопнул Комиссар в сердцах дверью, сел на свой мопед «Верховина» и умчался куда-то.
А Митёк пьяненький, водитель кобылы, сидит себе на завалинке, и, так, между делом говорит:
- Там у Поповича бражка подходит. Угостил бы кто меня – может быть, и раскрыл бы страшную тайну – куда картофель испаряется.
Кусков у Поповича, не смотря на оказанное сопротивление, один бидон с брагой отобрал, да в Митька большую его (то есть – браги) часть и влил.
Митёк и рассказал всё:
- Вы когда вечером с поля уходите - ведь не все ведь мешки с поля вывезти успевают? А когда утром обратно на уборку возвращаетесь – чисто всё уже? Тут дело такое – у председателя нашего родственников – как у дурака фантиков. А некоторые из них даже на рынках разных трудятся – в Боровичах там, в Новгороде. Вот он по ночам иногда туда картошку то и увозит. Была картошечка колхозная – стала частная. Усекли, гусары хреновы?
 Гусары усекли сразу и прочно. Уже через десять минут полувзвод, в пешем порядке, правда, выступил в направлении Правления колхоза.
Впереди шёл злой ротмистр и хмуро декламировал:

Песенка весеннего дождя
Вдруг прервалась, словно умирая…..
Ей не нужно – злата или рая,
Ей плевать на нужды бытия.

И всегда, престижности - на зло,
То поёт, то снова замолкает,
О деньгах совсем не вспоминает,
Голосом, как будто – серебро.

О ручьях поёт и о рассветах,
О любви и детской чистоте.
Но играют роль свою наветы,
Модные в гламурной суете.

И поймали Песенку сатрапы,
И пытают с ночи до утра;
Почему же ей не надо злата?
Для чего же, собственно, она?

Табуретом били – как всегда.
Но молчала Песенка упрямо
А потом – тихонько умерла,
Словно - чья-то старенькая мама.
В жизни этой сложной – всё ужасно просто.
После ночи звёздной – сизая заря.
Но, зарыли, суки, где-то на погосте
Песенку Весеннего Дождя.

 Путь был не близок – километров пятнадцать с гаком, но чувство неутолённой мести клокотало в гусарской груди почище, чем вулканическая лава в жерле Везувия - в день гибели Помпеи.
Согласно заранее выработанной диспозиции, основная масса мстителей занялась бескровной нейтрализацией конторских служащих – бухгалтера, бригадира, агронома и прочая. Я же удостоился чести сопровождать ротмистра в самое логово коварного врага.
Одним могучим пинком ноги Кусков снёс с петель хлипкую дверь председательского кабинета, и, мы смело проследовали внутрь.
- Это что ещё за фокусы? Вы кто такие? А ну-ка предъявите ваши документы! – Медведем взревел председатель Пал Иваныч, мужик отнюдь не хилый.
Впрочем, тут же и примолк – это ротмистр картинно достал из внутреннего кармана обрез, страшно клацнул хорошо смазанным затвором, и в полной тишине, небрежно, цедя слова сквозь зубы, поинтересовался:
- Как Вы сказали, уважаемый? Ваши документы? Помнишь, Андрюха, фильм такой – «Рождённая революцией»? А эпизод шикарный – входят два отморозка в кабинет к комиссару, а тот их и спрашивает: «Ваш мандат»? А тот, что повыше, просит своего товарища: «Козырь – наш мандат»?
Я, конечно, отвечаю, что помню этот эпизод очень даже хорошо.
- Давайте, гражданин, повторим, - обращается Кусков к опешившему председателю, не сводящего испуганного взгляда с обреза, - Ну, спросите ещё раз: «Ваш мандат, товарищи»? Ну, гнида вороватая, долго я буду ждать?
- Э…э. Товарищи, а где ваш мандат?
- Козырь, а наш мандат? – Радостно восклицает ротмистр.
В точности, как в том известном фильме, я медленно подхожу к председателю и сильно бью между глаз. Мужик отлетает метров на пять и медленно сползает по стене, непритворно закатив глаза.
- Заставь дурака богу молится, он и председателя замочит, - недовольно ворчит Кусков в мой адрес, старательно поливая голову председателя водой из пузатого графина.
Пал Иваныч медленно приходит и в себя, и в ту же секунду ощущает под кадыком холодное дуло обреза.
- Будешь ещё, сука оппортунистическая, воровать картошку студенческую, которая потом, мозолями и спинами усталыми им достаётся? – с пафосом вопрошает ротмистр.
Председатель тихонечко вертит головой из стороны в сторону, что-то мычит и сучит ногами, обутыми в кирзовые сапоги пятидесятого размера.
- Ладно, на первый раз – верю, - успокаивается, наконец, ротмистр и отводит дуло обреза в сторону, - А мешки с картошкой украденные – всего двести двадцать штук по сорок килограмм в каждом – вернёшь. В другом месте украдёшь – но, вернёшь! Пошли, Андрюха, отсюда скорей – на свежий воздух, а то похоже, наш вороватый друг обрезаться изволили.
Уходим с чувством глубочайшего удовлетворения и с верой в высшую справедливость.
И что же Вы думаете?
 По прошествии месяца наша славная бригада выиграла таки соревнование – и диплом памятный получили, и премию денежную.
Премию, впрочем, Кусков никому на руки выдавать не стал, мотивируя этот поступок следующей сентенцией:
- Деньги, заработанные потом и кровью, в боях с грязными супостатами, тратить на меркантильное потребительство пошло и отвратительно.
Поэтому – в субботу все встречаемся в «Белой Лошади» - гуляем с шиком гусарским – заработали это право в боях честных.
А обрез свой я ресторанным ребятам подарю, у них чего только по стенкам не висит – колёса, сёдла, шпоры, попоны – и обрезу там место найдётся, как-никак – вещь легендарная.

Но, забыл Кусков простую истину – долог и непредсказуем путь к последнему причалу, и всякого на этом пути ещё может случиться.

 Славно в «Белой Лошади» посидели. Для тех, кто не знает – ресторанов разнообразных и дорогущих в Ленинграде в 1981-ом было – до бесу.
А пивной ресторан с ценами приемлемыми – всего один – «Белая Лошадь».
А меню какое: шесть сортов пива разливного – вещь для тех времён – неслыханная; а названия блюд – «Щи по-гусарски», «Колбаска-гриль по-славянски», например?
Попасть в такое заведение – куда как непросто, очередь за месяц занимать приходилось.
Но ротмистр у нас – не просто так чувак – а Мастер Спорта СССР по конной выездке, с самим Ростоцким-младшим в одной группе занимался. Поэтому – пускают нашу банду по первому свистку, и обслуживают по высшему разряду.
Но конец вечера был испорчен безнадёжно.
Выяснилось, что Кусков обрез – вещь раритетную и легендарную, в подарок ресторану предназначавшуюся, забыл в деревне безымянной, под койкой своей – в портфеле потрёпанном.
Что делать? Решили горячку не пороть, а проблему возникшую решать не спеша, комплексно, с выдумкой нетривиальной.
Почему, собственно говоря, не встретить очередной Новый Год в этой самой деревушке, всеми позабытой? Заодно – и обрез заберём. А год то наступающий, тем более, счастливым намечался. Помните, у Андрея Вознесенского:
«Девятнадцать – восемьдесят два – по идее – счастливый номер»?
Решили единогласно – поедем непременно.
 Но вот наступает тридцатое декабря – день отъезда, и на Московский вокзал, к отправляющемуся поезду, приходят всего трое – я, Генка Банкин, и Надежда с РГ.
У остальных – уважительные причины: Кускова – жена не пустила, у Михася – родственники на праздники в Ленинград пожаловали, к Ленке – жених из лётного училища на побывку прибыл, ну, и тому подобное….
С одной стороны плохо – распался дружный коллектив под напором бытовых заморочек, с другой – некоторые задачи мобильным группам и решать проще, чем громоздким соединениям войсковым – азбука полевая.
Выезжаем по юношеской наивности налегке, планируя затарится необходимым провиантом и всем прочим - на месте назначения.
Но утром 31-го на крохотной железнодорожной станции, то бишь – перевалочном пункте – хоть шаром покати. С громадным трудом достаём пять банок тушёнки, килограмм коричневых развесных макарон, две буханки хлеба, шмат сала и бутылку вермута. Причём, не нашего крепкого дешёвого, а импортного, незнакомого, дорогущего – Martini называется.
Уже находясь на низком старте, неожиданно встречаем старого знакомого «по картошке» – Митька, приснопамятного водителя кобылы.
- Ребята, родные! Каким ветром к нам? А тут к вечеру по радио – минус тридцать два обещают! – Митёк, как всегда, немного пьян и очень много радушен.
Узнав о наших планах, Митёк тут же становится непривычно серьёзным:
- Не, до Места (даже он, местный старожил, уже напрочь забыл название деревни) вам так просто не дойти – километров семь – наезженная дорога, а дальше – все десять – целина нетронутая, снегу по пояс, без снегоступов, или лыж каких – труба.
Митёк выдаёт нам три пары снегоступов:
- Вот, классная вещь – осиновые. Бабка ещё плела – лет тридцать тому назад. В те времена зимой у нас все на таких ходили.
Вещь действительно оказалась классной и незаменимой. Если бы не снегоступы эти осиновые – встречать бы нам Новый – 1982-ой Год в чистом поле, или, что вероятней – в лесу дремучим.
А так, ничего – уже к семи вечера к деревне безымянной – месту вожделенному – благополучно добрались.
Добраться то – добрались, но устали, как кони педальные. А здесь совсем не до отдыха – изба промёрзла до невозможности, баньку по самую макушку снегом занесло, колодец без воды – вымерзла вся – до последней капли.
Первым делом – нашли обрез, и завернули его в рваную тряпку, найденную тут же. Вторым - напилили по быстрому в прок дров, баньку от снега разгребли, раскочегарили. Надюху к данному объекту приставили – снег в котёл подсыпать неустанно, дровишки в печку подбрасывать – очень уж хотелось Новый Год встретить с соблюдением всех Традиций – с банькой, жарко натопленной, в частности.
А сами избушкой занялись – окна старым полиэтиленом утеплили, дверь подправили, подмели в комнатах, печь вычистили, огонь в ней - максимально жаркий - развели. Надежда в бане первая погрелась, и отправилась стол праздничный накрывать.
А времени уже – без двадцати двенадцать. Но и мы с Банкиным успели друг друга чуть-чуть, Принципов ради, вениками похлестать.
Сели за стол без трёх минут, вермута иностранного хлебнули, поздравили друг друга с Наступающим. И такая усталость вдруг навалилась – прямо за столом все и уснули.
 Проснулся я часа через два – дрова в печи уже догорали, похолодало значимо. Ребят растолкал, спать отправил, а сам остался при печи в качестве истопника – свежие порции дров раз в двадцать минут подбрасывать.
Сижу себе тихонечко, за огнём присматриваю, о том - о сём думаю.
И вдруг слышу – за дверью входной кто-то жалостливо так скулит, а может даже – и плачет. Открываю дверь – а на пороге собака лежит, здоровая, но худая – скелет сквозь кожу просвечивает. И такими глазами жалостливыми на меня смотрит – душа на изнанку выворачивается.
Затащил собаку в избу, около печки пристроил, возле морды щербатую тарелку с тушёнкой примостил Минут двадцать она только дрожала всем своим худым тельцем, и смотрела на меня безотрывно. Потом начала жадно есть. Съела одну предложенную порцию тушёнки, вторую, пол краюхи хлеба.
Потом, видимо, раскалённая печка стала припекать ей бок, собака приподнялась.
Тут и выяснилось, что лап у неё в наличии – всего три, а на месте четвертой – короткий коричневый обрубок, покрытый подтаявшей ледяной коркой.
 С культи, видимо давно ещё загноившейся, в тепле закапали крупные капли чёрного гноя, воздух наполнился нехорошим больничным ароматом.
Мои товарищи от вони той тут же проснулись. Надежда занялась собакой – стала обрабатывать её запущенную рану йодом – единственным лекарственным препаратом, бывшем в наличии.
Генка же, оставшись не при делах, и, понимая, что в этом амбре уснуть невозможно, достал обрез, разобрал, и стал тщательно смазывать его составные части тушёночным жиром – за неимением лучшего.
 Я даже не стал спрашивать – зачем.
Если у ротмистра были не обманувшие нас всех предчувствия, то почему у Генки таковых быть не может?
За окнами заметно посветлело, близился рассвет, бедная собака, наконец, уснула.
Втроём вышли на крыльцо. На востоке, в серых небесах, сливаясь с линией горизонта, затеплилась тонкая розовая нитка.
 На той стороне озера, над трубами домов обитаемой деревни стали подниматься редкие дымы. Было очень холодно, минус тридцать пять, не меньше – деревья ближнего к нам леса были одеты в совершенно невероятные - пышные, белоснежные шубы.
Хорошо то как!
 Генка, глядя куда-то вверх, ни к селу, ни к городу, вдруг выдал:

Тоненькая розовая нитка,
На востоке, в тёмных небесах,
Теплится, как робкая улыбка –
На карминных, маленьких губах.

Вдруг, над озером раздался громкий петушиный крик;
- Ку-ка – ре – ку – ку!
Знаете, я потом много раз интересовался у людей знающих - «К чему это – когда в первое утро Нового Года, в страшный мороз – громко кричит петух?» И ни кто мне членораздельно так и не ответил, даже цыганки многознающие только плечами неопределённо пожимали и как-то странно, исподволь, посматривали.
 Утром, ближе к одиннадцати, к нам в гости неожиданно припёрся Митёк.
С Новым Годом, босота! Поздравляю! – Размахивая на пороге бутылкой самогона, орал Митёк, и вдруг, осёкся, неуклюже опускаясь на пол.
- Жучка, Жученька! Ты жива, девочка моя! – причитал Митёк, неуклюже ползя в сторону проснувшейся от шума собаки, и из глаз его неожиданно закапали крупные, совершенно тверёзые слёзы. Собака, радостно скуля, поползла к нему на встречу.
- Понимаете, ребятки, - рассказывал Митёк полчаса спустя, гладя смирно сидящую на его коленях собаку, - Жучка у нас на скотном дворе жила. Очень хорошая собака, ласковая. Но невзлюбил её наш председатель, Пал Иваныч. Сперва побил сапогами сильно, а потом, с месяц назад – и вовсе, из берданы картечью в неё пальнул. Я уже подумал - всё, конец Жучке. Ан нет! Молодцы вы, ребята, спасли собаку! Это, не иначе, промысел божий привёл вас сюда.
 А Жучку я с собой заберу. Нынче нет уже Пал Иваныча – свобода у нас полная. Да нет, не убивал его ни кто. Наоборот – забрали нашего председателя на повышение, в область. Он теперь в Новгороде третьим Секретарём Обкома служить будет, вот как! А что, правильное решение. Пал то Иваныч – мужик политически очень даже подкованный. Да вы и сами с ним по осени работали – знаете, значит.
Это точно, работали – знаем.
- Кстати, - говорит Митёк, - Вспомнил – чего к вам пёрся то – метель нешуточная надвигается, пора вам, ребятишки сваливать отсюда. Да какие ещё, к такой-то матери, прогнозы. У меня организм чует – когда после выпивки хорошей похмелье мягкое, только поташнивает чуток – тогда погода хорошая будет, а когда крутит всего, продыху нет – это погани всякой ждать надо – ветер ли ураганный, ливень с грозой, метель ли на неделю. А сегодня с самого утра – крутит, так что – давайте с якоря сниматься.
Снимаемся с якоря, гребём к станции, Жучку по очереди несём.
Попрощались – со слезами, сели в поезд.
 В поезде тоскливо – холод, теснота, тусклые жёлтые сумерки. На какой-то маленькой станции подсаживаются два дембеля, следующие в родные пенаты.
Сперва ведут себя прилично, скромников из себя строят, отличников боевой и политической подготовки. Потом покупают у проводницы водочки, выпивают, и, начинается – мат на мате, мат сверху, и мат - помимо.
Встаю, и по-хорошему объясняю – с нами дама, поэтому ругаться матом – нельзя, и, более того – последствия, они и для дембелей – последствия.
- Ты чё, гнида малолетняя? – Вопрошает тот, что похилее, - Пик-пик-пик, и ещё – пик-пик-пик. Ты сейчаза у нас узнаешь – что есть дембельская любовь. И – пик-пик-пик.
- Да что вы, братья, - вмешивается Генка Банкин, расшнуровывая рюкзак, - Всё, собственно – путём. Сейчас и презент вам, бравым, организуем шементом.
- Так то лучше, - откликается более здоровый дембель, - Дедушки подарки уважают, глядишь и простят вашу наглость. Пик-пик-пик.
Генка, явно подражая ротмистру Кускову, не торопясь, извлекает из рюкзака тяжёленький свёрток, разворачивает тряпицу, извлекает обрез, звонко передёргивает хорошо смазанный затвор.
Через минуту – дембелей и след простыл.

 Кусков обрезу был рад несказанно, всё в словах благодарных рассыпался.
 А, узнав, что данный предмет нас и в дороге обратной выручил нешуточно, вообще в философский экстаз впал:
- Прав был старикашка Шекспир – весь мир один сплошной Театр. Но сколько каждому из нас спектаклей отмерено – не дано знать. А когда бенефис будет – тем более. Вот обрез – железяка старая, на первый взгляд – бесполезная полностью. А вот надо же – и в спектаклях жизненных роли важные играет. А нам то, что тогда от жизни этой ждать?
Отнёс ротмистр обрез в «Белую Лошадь», там его торжественно на стену повесили, под каким-то знаменитым персидским седлом.
 Захожу я как-то года три назад в «Лошадку» - нет обреза. Стал спрашивать – никто ничего не знает, старый персонал давно уже уволился.
Видно наш друг железный опять в каком-то спектакле задействован – лишь бы в руках правильных, добрых.

Путь к последнему причалу –
Суть – одно предположенье.
Не конец, а вновь – начало,
Старой сказки продолженье.

Старой саги новый голос,
Старой песни – новый вскрик.
А над лысиною - волос
Кучерявый – вновь возник.