Бумажные журавлики

Один или два раза в неделю я захожу в библиотеку, бывшую профсоюзную, поговорить так просто ни о чем с девушкой Леной, что заведует читальным залом. У девушки Лены красивые ноги и маленькая грудь, она не замужем, и смотрит на меня с легким испугом и смущением. Она знает, что мне нравится, и, как правило, умеет найти то, что мне нужно.

Так, однажды, в старой подшивке иностранки она отыскала роман Патрика Зюскинда «Парфюмер», ставший вдруг знаменитым после экранизации Бернда Айхингера. Иногда я беру у неё фантастику на воскресенье, иногда исторические книги, иногда ничего не беру, и мы разговариваем просто так, ни о чем. Рассматриваем каталоги голландской живописи, говорим о книге «Даниель Штайн, переводчик», которую я так и не дочитал. Иногда я просто ухожу, если вижу, что она занята.

У самой двери, на выходе, стоит стол под синим пластиком, весь заваленный книгами, от которых абонемент старается освободиться. Книги эти, хорошо сохранившиеся, замечаешь только тогда, когда уходишь, и почему-то не видишь, когда входишь. Иногда там стоит какой-нибудь книголюб, перекладывая из одной пачки в другую романы Веры Пановой, поэтические сборники Сулейменова или повести пламенных лет Вадима Кожевникова. Я тоже притормаживаю иногда у книжного развала, чтобы как петух порыться в этой куче, и удача иногда улыбается мне. Однажды я нарыл там и унёс домой «Историю одного города» Салтыкова-Щедрина, вполне новенькую, в другой раз роман Джона Ле Карре, книгу Карла Поппера и сборник с письмами о поэзии Николая Гумилёва. Но куда чаще попадаются сине-зеленые и мутно-серые обложки не читаных книг с прозой и поэзией Ивановых, Петровых и Сидоровых, твердо стоявших на позиции соцреализма.

Так и видишь тени всех этих творчески с о с т о я в ш и х с я людей; видишь, как они неторопливо и тонко беседуют о нетленном в буфетах и коридорах Дома литераторов, как голосуют в зале заседаний, как стоят в очереди за талонами на пыжиковую шапку.

На обложке одной из таких книг я наткнулся на презрительный взгляд вот такого вот «творчески состоявшегося» человека. Я не знаю, забрал ли эту самую книжку с портретом писателя какой-нибудь сердобольный пенсионер на свою дачу, или она прямиком ушла в макулатуру. Но этот всепроникающий взгляд из стремительного водоворота реки уходящего времени, уносящего всё и вся: и книги про сталеваров, и самих сталеваров, и писателей, которые уважают людей огненной профессии и не уважают тех, кто плавает как шлак по кипящей поверхности своего времени - этот взгляд преследует меня до сих пор. Я вполне понимаю, почему меня не уважают новые русские: я не заработал за свою жизнь ни на джип, ни на коттедж. Так, словеса распускал, так это каждый сможет. Но вот этот, с обложки, ему то я чем не угодил...  как никак, два года честно отдубасил плотником–бетонщиком на заводе.

В начале было Слово, и Слово было у Бога и Слово было Бог.

Однако, как заметил один мудрец, слова могут породить только другие слова. Совсем как в квантовой механике – новое состояние всегда или почти всегда можно выразить линейной суперпозицией двух других, давно известных. Он добавил также, что «Бог» есть всего лишь слово, такое же точно, как и «Бога нет». Действительно, странное дело, ни в одной церкви не раздают вот так запросто икон, а бродячий музыкант не забудет положить перед собой шляпу в переходе метро. А для Слова, которое звало за собой в светлые дали, не нашлось лучшего применения, чем снова стать бумагой для новых книг и новых читателей нового времени. И дай то Бог, чтобы среди тьмы новых писателей попался хоть один Иоанн Богослов.

Новые русские, которые в принципе не могут меня уважать, вряд ли поймут, как сложно мне было этим летом. Дорога, точнее тропинка через лес, по которой я двадцать с лишним лет ходил к реке – эта дорога на выходе к обыкновенной реке оказалась перегороженной кучками и просто кучами мусора. И мне приходилось пробираться через лес там, где раньше не ступала нога человеческая. Но и там я натыкался на то же самое: пустые пластиковые бутылки, обрывки пакетов, одноразовые тарелки с остатками чего-то, обрывки газет с рекламой. Я, если говорить честно, не знаю, новые это русские или не новые превратили в помойку всю страну от Сахалина до Кенигсберга. По моему, они были всегда, и им, этим зомби, всегда было глубоко наплевать на то, что я написал, на что я напишу, и на то, о чём я никому никогда не скажу.

А также о том, что написали или напишут о них любой другой. Поскольку они совершенно точно знают, что всегда найдётся кто-то, экологи там, или ещё какая другая прислуга, кто уберет за ними в лесу весь их мусор, когда их подросшему сынуле тоже захочется посидеть у реки за пивом и шашлычками. Всегда есть кто-то, кто им по гроб обязан, кого они считают за человеческий шлак. Чьими услугами можно воспользоваться по необходимости, брезгливо и презрительно поморщившись, как тот писатель с мутной макулатурной обложки.

Поскольку у каждого из этих зомби давно свой собственный путин в голове. О, это так удобно, когда в любой нужный момент можно будет сказать – это не мы, мы тут не при чём. Это путин, он приказал, он попросил, он убедил… Это всё путин намусорил.

Поэтому если бы путина не было, его нужно было бы выдумать.

И ЕСЛИ ДАЖЕ ЗАВТРА КАКАЯ-НИБУДЬ ЛЕТАЮЩАЯ ТАРЕЛОЧКА С МАРСИАНАМИ ОПУСТИТСЯ В КРЕМЛЬ, КАК ФРАНЗУСКИЕ ПАРАШЮТИСТЫ В БАНГИ, И ЗАБЕРУТ С СОБОЙ И ПУТИНА, И ИВАНОВА, И ЗУБКОВА – НАШИ ЗОМБИ РОВНО ЧЕРЕЗ ПЯТНАДЦАТЬ СЕКУНД НАЙДУТ ИМ ВПОЛНЕ РАВНОЦЕННУЮ ЗАМЕНУ.

Поскольку путин, это наше всё, это наше коллективное подсознательное, эта наша джоконда, случайно найденная в подвалах Лубянки; этот сказочный Кащей бессмертен и неуязвим ровно до тех пор, пока живы зомби – с шашлыками и пивом в багажниках, с пластиковыми пакетами в руках и опилками в голове.

Я не знаю, на что можно надеяться в нашей виртуально духовной и реально давно потерявшей всякие моральные ориентиры стране. Что можно сказать тем, кто верит в карму, в трансперсональную психологию, в Григориев Грабовых, и не верит самому простому слову, о самом простом. О том, что нельзя убивать, о том, что врать нехорошо.
 
Гуляя по улице в один из теплых и ясных сентябрьских дней, может быть даже, это была первая суббота сентября... Словом, просто гуляя по улице, среди других гуляющих, я встретил двух молодых людей, это были парень и девушка. Обыкновенно одетые, они заметили меня, и вручили мне крошечного бумажного журавлика. Сказали: «Возьмите, это просто так». И только когда я пришёл домой, я вспомнил о годовщине Беслана. Этот бумажный журавлик, неприкаянная детская душа, лежит у меня среди разной мелочи – между гроздью винограда из венецианского стекла, когда-то привезенной с острова Мурано, смешным осликом, подаренным любимой, гусиным пером, найденным на берегу. Этот крохотный журавлик, и эти двое, сказавшие мне «это просто так» - это и есть моя последняя надежда.