сто 70

Раздавать рекламные листовки Павел Павлович устроился сразу, что удивительно, потому как начальники кадровых отделов, всяческого калибра менеджеры, лишь только завидев скошенные навстречу друг другу глаза, взъерошенные пыльными бурями волосы да бывалого вида пиджак – броские черты внешности Павла Павловича, коими он был награжден – отметим, всеми тремя – почти что с рожденья, обычно сразу же начинали несколько испуганно прятать взгляд, смущенно теребить какие-то бумажки, недовольно бормотать себе под нос то ли заклинания, то ли молитвы – что значило лишь одно: «его не существует». Тут же не успел Павел Павлович придти в офис, не успел представиться толком, как был уже нагружен парой сумок, плотно набитых белыми листиками.
Поначалу ощущение некоего противостояния людскому потоку, обращение взглядом ко всем навстречу идущим, устремление собственных рук с аккуратно уложенными белыми-бумажными братьями-близнецами в руки многоголовому и многоногому человеческому существу Павлу Павловичу было по нраву, но вскоре стало надоедать, а спустя пару часов и вовсе несказанно утомило.
Наверное, желание хоть как-то скрасить необходимость заниматься этим не таким уж и увлекательным делом, а, быть может, стремление обратить на себя большее внимание, дабы поскорее раздать белые прямоугольнички, а, возможно, и что-то иное побудило Павла Павловича несколько изменить манеру «направления интересов населения к определенному товару или услуге при помощи раздачи рекламной продукции».
- Окраска, стрижка любых волос...
- Окраска, стрижка любых волос...
- Окраска, стрижка любых волос...
- Острижка, покраска чьих-то волос...
- Оксанка, Полинка пасут где-то коз...
- Охватит ли нас трескучий мороз...
- О, Господи, прочь отгони же наш сон...
- Озябли колени и пальцы болят – укололись...
- Остыньте, девушки, в руках ваших розы –
- Тепло...
Через час Павел Павлович был вновь безработным.
Все последующие дни, вечера, а иногда даже ночи – в конторах с невнятными устремлениями, в подворотнях с неброскими объявлениями, в газетных строках с расплывчатыми требованиями - силы и энергия Павла Павловича, все более и более слабеющие от ударов неудач и приступов голода, были посвящены только одному - поиску нового занятия.
Через пару недель в результате этих терзаний было найдено не место новой утомительной и блеклой работы, не служба, которую выстаивают, высиживают или выдерживают, нет, нечто вроде приюта было обретено Павлом Павловичем в виде хилого и недовольного стула в небольшой лавчонке, торгующей всяческой снедью, привезенной по-преимуществу с кавказских гор и китайских равнин. Здесь Павел Павлович иногда помогал поднести хозяйке отяжеленные плодовитой ношей фруктовые ящики, изредка выносил облегчившиеся ящики прочь, но главным занятием его стал «совет» (за который, собственно говоря, и ценили, и терпели Павла Павловича в этой торговой каморке) - замечание, высказывание, участие – то, что желал услышать покупатель, стремившийся выбрать персики посочнее, картофель порассыпчатее, авокадо помягче.
- ...Рекомендую и советую вот эти – их... Их и везут недолго, и собирают аккуратно…
- ...Да как же можно?! Да здесь витаминов больше чем букв в японском алфавите!..
- ...Что? Нет, нет, будьте спокойны – ровно двести пятьдесят граммов – этого вполне достаточно.
Порой Павлу Павловичу казалось (наверное, всего лишь казалось), что он может заговорить с покупателями на темы, к овощам отношения не имеющие вовсе, поделиться своим мнением о проблемах, торговли далеким, как... Как... Павел Павлович стремился подобрать сравнение получше:
- Как лунная дорожка на озере ночью далека от самой луны... Так далека, что никогда не приведет – ни... Ни к одному лунному морю, ни к одному лунному кратеру...
- А вот, послушайте, послушайте, господин хороший. Читая книжку, особенно интересную книжку, я... Я вижу героев, которых описывает автор, так ясно вижу – до последней черточки, до последней пуговки. Как же это так получается? Ведь многих из них уже и нет совсем, а некоторых и не... Не было никогда. Их не было, а я их вижу. Как это?
Павлу Павловичу иногда начинало чудиться, что его слушают, что в его слова вникают, быть может, даже спорят.
- Я вот тут давеча удивлялся, что можно видеть то, чего нет, слышать то... То, что никогда и не говорил никто. Что ж тут удивительного? Мы же слушаем сердца своих любимых, хоть мы… Мы и не видели никогда эти волнующиеся комочки... Ведь мы видим звезды, хоть многих из них и нет уже. Нет, самое поразительное вот что. В нас может жить то... То, что умерло давно – наша юность, наша молодость – возьмет, да и подаст о себе знать поступком каким-нибудь отчаянным, желанием каким-нибудь безумным... В нас могут жить люди, ушедшие от нас много лет назад – своими словами, своими мыслями. В нас может жить умершая так давно любовь – когда невзначай увидишь портрет того, кто... Нет, погодите... Да... Да... Погодите. Вы напрасно спорите.
Изредка, правда, Павлу Павловичу виделось совсем иное – что на него смотрят удивленно и даже испуганно покупатели – два старичка и взволнованная дама, что хозяйка лавчонки гонит его прочь, а он, схватив заскрипевший, упирающийся всеми четырьмя ногами стул уходит – недалеко, до ближайшего подъезда, что он, вернувшийся, сидит на прежнем месте, лишь место слегка изменилось – черный обгоревший остов палатки, торговавшей прежде фруктами и овощами, пепелище того, что и так походило на создание недолговечное и непрочное – подстать главным своим обитателям, живущим на белом свете не больше нескольких месяцев...
Но хоть и были те видения, те картины неправильны, некрасивы и даже трагичны, Павла Павловича это особо не расстраивало, потому что он... Он...
- Давно привык к тому, что вопросы не находят ответа, живут одинешеньки... Вопросы о том, что нам всего лишь кажется, а что существует на самом деле... Где живое, а где умершее...
Когда становилось тяжеловато дышать от нахлынувших мыслей и сомнений, когда руки отчаянно опускались от воскресших переживаний, Павел Павлович доставал из огромного кармана своего неизменного пиджака кипу белых листков. Тех самых листков, что он был вынужден раздавать когда-то - оказалось, то были страницы увлекательнейшего романа. Выискивая затерявшийся эпизод повествования, Павел Павлович шуршал буквами и фразами, найдя потерю, хорошенько вытирал глаза (в них часто залетала пылинка слезою), усаживался поудобнее и начинал читать.