Звериные метафоры

Звериные метафоры

...Существующий мир, к сожалению, наихудший из возможных!

Артур Шопенгауэр.

Дженнингс входит в дом очень тихо, но не потому, что хочет скрыть своё присутствие – тусклого света хватило бы, чтобы я увидел всё, что захотел, - хозяин дома чудовищно выглядит, просто ужасно; кажется ещё немного – и он упадёт на старый дощатый пол, обессиленный, подавленный, лишённый всего на свете.
Дверь остаётся наполовину открытой.
- Я боюсь, что кто-нибудь заберёт мои ружья… - хриплым басом говорит Дженнингс, и по спине моей бегут мурашки… - За воротами ночью кто-то ходит… А ещё я обнаружил уродливые вещи в себе…
Со стороны двери начинает нести сыростью, неприятной такой, мерзкой, словно где-то в близлежащем болоте утопили сотни тел.
Хозяин тяжело дышит. Он, наверное, быстро шёл, возможно, бежал…
Я понятия не имею, о чём толкует этот огромный медведь. И разве можно подумать в таком случае о самом Вилле и его заводе? Мы и забыли о нём совсем.
Рука моя не дрогнет: я наливаю себе водки и, опрокинув стопку, пялюсь в мутные, с голубым отливом глаза настоящего изгоя.
- Ты о чём, Дженн? – спрашиваю.
А он мне:
- Какое-то тёмное пятно. Я чувствую это, Рик, пойми. Оно внутри меня…
И он бьёт себя по груди.
- Нет… Скорее здесь… - говорит.
И прихлопывает высокий лоб грязной ладонью.
- Что случилось?
Молчит. Наливаю ему. Выпивает.
- Так что произошло? Рассказывай, - говорю, - видать хорошо тебя чем-то напугало…
Он приставляет стул к столу, садится. Во взгляде его нетрудно уловить обеспокоенность. Слова Дженнингса льются медленно, очень протяжно; раньше я за ним такого не наблюдал никогда, так, знаете ли, будто во рту пересохло, а язык изнутри налился резиной.
- У Брусничного перешейка что-то было не так.
«Вот дурень, - думаю, - ну что может быть не так! Или человек помнит, что было, или не помнит! Другого не дано».
- Дженн, может ты того… траву не ту скурил…
- Нет, - говорит, - всё как сейчас передо мной. – И глаза свои мутные на меня поднимает. Никогда я его таким не видел. – Ты когда-нибудь о смыках слыхал?
- Ну. Рассказывали…
- А про головоногих?
- Да, - говорю, - но это всё страшилки старожил, россказни для бездельников…
- Значит я бездельник, - твёрдо отвечает Дженнингс. – Я видел. Понимаешь? Сам видел! И хоть ты расшибись о землю…
- Погоди. – Пытаюсь что-то припомнить из отцовских рассказов. – Что ты видел?
Хозяин дома сам наливает себе полную стопку, встряхивает головой зачем-то.
- Иду, значит, я за передачей через лес по протоптанной тропе, сам знаешь, какие нынче топи коварные… Ну, пинаю по дороге грибы эти радиационные ногами от нечего делать. Сумерки опускаются, холод, свежесть, и тут мне в нос какой-то странный запах ударил. Нет, не просто ударил, как врежет! Резкий такой, нехороший…
- Дерьмо что ли? – спрашиваю не без глупой усмешки.
- Какое там дерьмо! – отвечает. – Дышать трудно, сырость замогильная… Никогда такого не нюхал, а тут зараза как пристанет! Аж противно, но я, конечно, не блеванул, но позывы были. И главное, нельзя свернуть, ведь заблудишься ещё и пиши пропало. Вот я, значит, иду дальше, и что ты думаешь? Натыкаюсь на что-то металлическое, оно как звякнет таким глухим эхом по ушам, я – пятиться. И тишина кругом. Холодок по коже пробежал. Тут уж я не вытерпел – включаю фонарь и вижу под ногами моими какая-то небольшая железяка валяется. Тю, думаю, из-за какой-то хрени панику поднимать, и не такое переживали. Огляделся я внимательно, потом, значит, осмотрел железяку эту. Нетяжёлая, вся из гладкого металла, у нас такого не делают, верняк. Но самое странное: только я возьми её в руки – она загорелась бледным зелёным светом. Словом, отбросил я её в сторону, испугался, а потом даже перед собой стыдно стало. Ну на кой чёрт, думаю, я железки боюсь, только взялся за неё – опять свет загорелся…
- Так причём тут смыки? – перебиваю я.
- Сейчас поймёшь, - отвечает. – Положил её, значит, в сумку, авось дома разберёмся. Пошёл дальше. И вот тут меня пробрало до костей, до остова, как говорится… У самого Брусничного перешейка, там, где заканчиваются густые леса, есть грузовик со времён эвакуации…
- Знаю, знаю… - не терпится мне.
- Так вот, слышу шорох… нет не шорох, скрежет такой, знаешь, похожий на то, как стамеской по воротам… Пригляделся я, фонарь не выключил, на всякий случай, думаю, ориентация-то нужна… И на грузовик навёл его свет, а в машине что-то движется, осторожно так, не спеша, вроде бы стараясь не упасть ненароком… У меня душа в пятки… Ну, прикидываю, вообще страсть, пора спасаться. А сам про себя: куда это я собрался, надо выяснить что к чему, нехорошо так драпать, обидно даже… И тут я увидел его! Чуть фонарь не выронил. Между нами добрых шагов пятнадцать, но они показались мне одним… Смотрю: человек, а вроде бы не человек, двигается, но как-то уродливо, больной что ли, потом приглядываюсь, а у него глаза такие… как тебе объяснить, дурные, словно он что-то самое плохое в мире увидел, самое отвратительное, невыносимое, и губами так смыкает: смык-смык, смык-смык… Ну, думаю, что же это за чертовщина. Эй, братец, говорю ему, ты чего в грузовик забрался, там ведь дряни заразной, поди, со старых времён осталось, хлопот не оберёшься!.. А он ко мне всё шагает, ноги свои переставляет, почти по земле волочит. И только я хотел ему ещё что-то брякнуть, как в голову мне пришла неприятная мыслишка, неприятная, но единственное верная… Вот ведь память сыграла! Да ведь он мёртвый, думаю, какого беса я с ним балакаю! А у самого ноги подкашиваются. И вижу мертвяк этот рот свой грязный, весь в язвах, открывает… да как не то завоет, не то замычит… Нет, не громко, тихо так, протяжно… Я - пятиться, рукой - за ружьё. А мертвяк как бросится на меня! Я чуть было не попался в его грёбаные лапищи. Успел отскочить. Не думал, что делаю. Просто спасался. Не было времени для раздумий. Выстрелил. Смотрю: смыка покоробило, не по нраву ему пришёлся мой приём, но не падает! Не падает, сука! И то бишь – с новой силой ко мне мостится! Ещё раз пальнул. По-прежнему на ногах. И рычит по-дьявольски, зараза! Я бросился наутёк. Бегу, пытаюсь тропу не потерять. Передачу провалил, думаю, обидно. Ну да ладно. Хорошо, что живой остался. Бежал с минут десять как угорелый. Потом что-то в спине кольнуло. Прикинул – дурость. Бегу дальше. Через полминуты опять да ещё вдвое сильнее; так, знаешь, будто оса под одёжку забралась. Какая оса? Бред какой-то. Сбросил я сумку со спины, огляделся – чисто. Смотрю на сумку, а она вся в ярком зелёном свечении. Это, думаю, штуковина металлическая! Только взял её в руки – из неё какой-то дым повалил, надышался я им за считанные секунды так, что аж самому страшно, и главное от него у меня желудок свело, глаза залились слезами, и ещё: мне показалось, что из густых чащ какие-то животные выползают, без туловищ, с огромными уродливыми головами… Я нашёл в себе силы отбросить штуковину эту от себя… И пустился бежать. Давно я так не бегал, Рик, очень давно… Еле нашёл дорогу, руки все в грязи – падал несколько раз. Вот такое дело, брат. Вот такое дело.
Дженнингс зачем-то кивает мне головой, потом оборачивается и смотрит на незакрытую дверь.
- Только не думай, что я спятил. Изоляцию в тридцать лет прожили – был при уме.
И взялся за ружьё.
Я начинаю лихорадочно вспоминать, что рассказывали отцы про смыков.
- Ты же ничего не перепутал, - говорю, - ты уверен, что это всё было: штуковина с дымом, мертвяк, чудища из чащ?
- Уверен, - отвечает Дженнингс. – Я боюсь только одного: что кто-нибудь заберёт мои ружья.
- Так они же не помогают, сам сказал!
Он прищуривается, понимает, о чём я, проклинает этот мир и встаёт со стула.
- Сейчас выходить нельзя. – Лицо его, поросшее густой чёрной бородой, выражает верную уверенность. – Пойдём на разведку утром.
Я соглашаюсь. Мы проверяет ворота, закрываем все двери и окна, выкладываем все шесть ружей на стол перед кроватями.
- Пить больше нельзя, - говорит Дженнингс и убирает водку. – Сначала ложись ты на несколько часов, потом я тебя разбужу, а сам лягу. Нужен дежурный.
Я опять соглашаюсь. И мы делаем то, о чём обмолвились.

***

- Вот вы думаете, жизнь просто так появилась на Земле?
Вопрос для меня более чем неожиданный.
- Профессор, я вас не совсем понял…
Вилле рассматривает меня: взгляд его скользит с моего лба на нос, потом плавно переходит к губам.
- Видите ли, Рик, - говорит мне профессор, - всё, что можно только себе представить – уже существует. Вот вы представили себе смыков, и они уже есть! Возможно, это трудно вам понять, но когда вы спали с вашим другом Дженнингсом, к вам пробрались те самые мертвяки и поубивали вас.
- В смысле? – я похож, наверное, на первоклассника из школы для умственно отсталых.
- Всё просто. Вот вы думаете, когда пришли люди в форме после взрыва тридцать лет назад, они что, пришли, чтобы спасти мирных жителей?
У меня чешется лоб.
- Вовсе нет, - продолжает профессор, отлично понимая, что с ответом я не спешу. – Они пришли, чтобы уничтожить всех, а потом их самих уничтожили. Никому не нужен был риск: зачем оставлять в живых людей в радиусе двух тысяч километров, чтобы они мутировали и переносили заразу по всей планете? Это очевидно. Я работал не один год над РХ-67, но по вине какого-то ублюдка всё пошло насмарку. Взрыв! Понимаете? Это не просто взрыв. Для меня взрыв – это только метафора, потому что я знаю что на самом деле за ним скрывается…
У меня чешется нос.
- Мы синтезировали вещество, - не унимается профессор, - которое в определённых концентрациях под действием лазерного облучения способно перемещать физические тела через параллельные миры. Открытие! Сенсация! Но на то, чтобы достаточно хорошо изучить, так сказать, координацию в движениях в пространственно-временном континууме, у нас ушло не больше не меньше – пятнадцать лет! Это открытие было моей жизнью…
У меня чешутся губы, и я не выдерживаю.
 - Что это значит? - спрашиваю.
 В ответ профессор принимается кашлять. Он кашляет долго, с надрывом, с сипением, отплевывается во все стороны, хрипит, стонет, и мне кажется, что Вилле сейчас умрёт. Но всё проходит, профессор смотрит на меня покрасневшими глазами.
И тут мне как бы открывается: ты жив лишь мгновение, даже тогда, когда ты думаешь, что жив целую вечность.
- Как вам ещё объяснить! – голос профессора несколько повышается. – Вы думаете, есть на свете правда? А я вот думаю, что нет. У нас тотальная ложь! Единственное, чего люди пытаются избежать, - это смерти. Вспомните, как долго дискутировали о выращивании тел и вживлении микрочипов с записанной памятью и типом сознания. Каждый из нас боится смерти. Это факт. Одни – просто предпочитают не думать о ней, смотрят на неё сквозь пальцы, совершенно несправедливо полагая, будто до неё ещё далеко. Другие – всеми способами стараются перехитрить её, перехитрить наукой, новыми технологиями, гениальными открытиями. Но знаете, что я вам скажу: всё, что осталось от моих лабораторий, - это заброшенный завод, на котором кучка кустарных рабочих производит стройматериалы и продаёт их за пределы зоны в обмен на продукты. Кому нужны эти хреновы радиоактивные стройматериалы? Да всем, чёрт возьми! Их ведь невозможно повредить, разрушить, они совершенно не поддаются деструктивному воздействию. Какая-то несуразица! Заброшенный завод с кучкой кустарных рабочих! А вокруг что происходит? Все оставшиеся в живых – уже давно мертвецы, из тех, кого не пристрелили тридцать лет назад, и что самое непонятное, эти твари появляются снова и снова. Поразительно то, что они живые! Как объяснить такой эффект от радиации после этого чёртового взрыва? Я не могу. Может вы, мистер Рик?
Мне очень неуютно, я вижу сидящего перед собой профессора и какие-то стены, грязные, высокие, угнетающие.
- Не можете. И никто не может. – Вилле захлёбывается словами, слюна брызжет изо рта. – Так вы вот думаете, жизнь просто так появилась на Земле? Нет, дорогой мой, её создали по такой же нелепой ошибке. И знаете, почему я в это верю? Да потому, что люди сами создают вокруг себя только дерьмо, разрушение, убийства… И я в том числе. Я самокритичен? Отнюдь. Только дерьмо, разрушение, убийства… В результате – одна ложь! И боязнь быть разорванным в глухой чаще какой-нибудь тварью… Для меня этот грёбаный взрыв – самая понятная метафора из всех существующих!..
У меня пересохло в горле.
- У вас есть вода? – спрашиваю.
- Есть, но я вам не дам.
Грубо, да так, что не верится.
- Ну вот скажите, - говорит, - если бы вы были в другом параллельном мире человеком в форме, как тогда, сразу после взрыва, неужели бы вы остановились, не поубивали всех на хрен, тех, кого поразила радиация?.. Тут выбора просто нет. Я в этом уверен. А эти идиоты в правительстве только и знают, что решать за всех, жить всем или не жить. Каково? Нет, ну вы скажите же! Поубивали бы всех?
Ощущение: песок сыплется с языка. Я глотаю и проглатываю то, что напоминает еду верблюда.
- Разве можно быть в параллельном мире? – говорю я тихо-тихо, почти неслышно.
- Дорогой мой, а вы где сейчас находитесь? – смеётся Вилле. – Вас уже давно уложили смыки и головоногие. А вы здесь вот, жуёте от жажды свой язык, думаете о чём-то, живой такой, невредимый, однако ничего не понимающий. Я же неслучайно вам всё это рассказываю. Хочу проверить, так ли всё плохо или не так всё плохо. Понятно? Так поубивали бы всех после взрыва, если бы надо было, если бы приказ, если бы боязнь быть заражёнными?
Я молчу, и только губы мои рыбьи шевелятся, но сказать ничего не получается, только смык-смык, смык-смык…
- Да вы не переживайте, Рик, я сам могу за вас рассказать всё, как оно могло бы быть, даже, если хотите, от вашего лица. Идёт?

***
 
Дженнингс входит в дом очень тихо, но не потому, что хочет скрыть своё присутствие – тусклого света хватило бы, чтобы я увидел всё, что захотел, - хозяин дома прекрасно выглядит, просто замечательно; кажется ещё немного – и он упадёт на старый дощатый пол, весёлый, довольный всем сделанным за вечер.
Дверь остаётся наполовину открытой.
- Я боюсь, что у меня не хватит на всех патронов… - хриплым басом говорит Дженнингс, и я радуюсь тому, что он думает об этом. – Хотя нам нечего бояться, Рик, наша команда никогда не забывает доставлять их каждую неделю. Я прямо чувствую в себе новые силы, новые силы для балдёжной охоты!
Со стороны двери начинает нести сыростью, но она уже успела приесться, стать приятной, возбуждающей доселе не испытанные инстинкты.
- Как сегодня? Многих настрелял? – интересуюсь.
- Дюжина, - отвечает. – Давно за один вечер столько не попадалось!
Наливаю ему. Выпивает.
- Рассказывай, - говорю, - видать хорошо тебя затянуло нынче…
Он приставляет стул к столу, садится. Во взгляде его нетрудно уловить дерзкую решительность. Слова Дженнингса прыгают, словно резиновые мячики, речь его сладка для моих ушей.
- У Брусничного перешейка иду, значит, я через лес по протоптанной тропе, сам знаешь, какие нынче топи коварные… Ну, пинаю по дороге грибы эти радиационные ногами от нечего делать. А сам думаю, как хорошо, что нас поят специальными веществами, антирадиационными, не то давно бы уже подохли к такой то матери… Сумерки опускаются, холод, свежесть, и тут мне в нос родной прямо-таки запах ударил. Ну, думаю, гостички, пришло ваше время, папа не промахнётся. У самого Брусничного перешейка, там, где заканчиваются густые леса, есть грузовик со времён эвакуации…
- Знаю, знаю… - не терпится мне.
- Так вот, слышу шорох… нет не шорох, скрежет такой, знаешь, похожий на то, как стамеской по воротам… Смыки, думаю, ну щас я вам!.. Пригляделся я, фонарь не выключил, на всякий случай, думаю, ориентация-то нужна… И на грузовик навёл его свет, а в машине что-то движется, осторожно так, не спеша, вроде бы стараясь не упасть ненароком… Смотрю: смык чешет, воняет от него как обычно, ревёт тихо из последних сил, и губами только смык-смык, смык-смык… Ну, думаю, хана тебе, браток. Ты же знаешь, в них пока с десяток путь не всадишь – не сдохнут, а особенно хорошо – в голову, тогда двух-трёх хватает. Так я его в грузовике и разрешетил. А на обратном пути – не поверишь! Смотрю – лежит что-то в траве, зелёным светом переливается. Откуда зелень-то, думаю? После взрыва ведь всё заражённое… Подошёл, взял в руки… механизм какой-то металлический. Связался сразу же с нашими ребятами. Спрашиваю, что за хрень, а они мне: да это, наверное, кто-то из 1-го батальона обронил, говорят, по этому приборчику смыков и других головоногих легче находить. Вот такое дело, брат. Вот такое дело.
Дженнингс зачем-то кивает мне головой, потом оборачивается и смотрит на незакрытую дверь.
- Может, продолжим, но теперь уже с аппаратурой серьёзной?
И взялся за ружьё.
Я соглашаюсь.
- Только давай водку допьём, - говорит, - а то как-то нехорошо… Ладно? Я тут, Рик, думал идя сюда, кто же за всё это отвечать будет? Кто за взрыв поручится, мол, все задачи по реабилитации зоны выполнены? Изоляция – изоляцией, а мы-то с тобой понимаем, что это невозможно. Ну… не бери в голову. Нам самим надо выживать. – И добавляет: - Не забудь одеть форму, Рик. Поохотимся всю ночь, всё-таки теперь с прибором?
Я опять соглашаюсь.
Мы допиваем водку, берём ружья и делаем то, о чём обмолвились.

23.09.2007