По слогам

 Второй этаж большой средней школы, где-то далеко от ближайшей остановки, от дома, от меня сейчас, где-то на задворках памяти, в далеком, бубнящем детстве. Тяжелый ранец, синий, с серым контуром и аляповатым рисунком между двумя язычками щелкающих замочков, похожих на педали швейной машины. Широкие ступени поднимают меня вверх вместе с этой тяжелой кладью. Холл. Летящие шаги и вот он класс, вторая дверь от лестницы налево. Стандартный кабинет, вытянутый, словно лицо в минуты удивления. Большая парта с облупившейся краской. Мальчики в одинаковых темных костюмах, со «сложными» шевронами на плече. «Коричневые» девочки с бантами, аккуратно вплетенными в тощие косы, синие буквари с огромными заглавными красными буквами «А» на твердой обложке, спрятанные под плотным полиэтиленом по просьбе старенькой бабушки, с огромными линзами, окруженными пластмассовыми обручами, черно-коричневыми, давящими на нос и игрушечными палочками, убегающими куда-то за уши, бабушки-библиотекаря. Щекочущий все внутри электрический звонок, и мы, дети, считающие себя уже взрослыми, стоя приветствуем добрую стройную девушку, классную учительницу по совместительству, в которую каждый мальчик нашего класса будет влюблен уже через год.
- Здравствуйте, класс. Садитесь. А теперь откройте учебник на странице…
На какой-то странице, так мне кажется теперь. И она начинает выписывать мелом на огромной доске новую букву, какую, уже не важно. Она четко произносит ее вслух, мы хором повторяем.
- А теперь…- это первая согласная буква, которую мы прошли. Первая, после множества гласных.
- А теперь давайте… - и я оборачиваюсь и смотрю по сторонам. Солнце, льющееся через окно, слепит и все заворожено превращается в слух. Пугающая тишина.
- А теперь давайте все вместе попробуем читать по слогам.
По слогам… Немного читать я уже умел, но это звучало как-то строго и очень жизнеутверждающе.
Каждый будущий день – по слогам. Каждый месяц и год. По слогам прочитать свою жизнь.
 
- Ты слишком хорошо одет, чтобы просто побродить по городу, - говорил я и помогал надевать какой-то дорогой френч, - очень дорого, не к месту, - и начинал снимать.
Тяжелая плотная ткань слетела с Бандераса на пол, в коридоре, напротив огромного зеркала. Он ушел и вернулся снова. Синий с тонким, еле заметным теснением, пиджак сменился на черный, комбинированный, с коричневой замшей на локтях и трапецией на спине.
- Еще лучше! Гулять! Улица. Метро. Люди. И максимум такси на обратном пути. – Я сливал эти слова в холодные глаза.
Скулы его заиграли, еще пару минут и он смог бы перейти на крик, но вновь ушел наверх к своему лучшему другу – шкафу-купе, где за каждой дверкой лежали и висели мятые и глаженные настроения.
Я ждал долго. Отряхнул джинсы, обутый прошел на кухню, намочил губку и вытер кроссовки, закурил сигарету и присел на мягкий пуфик у входной двери. Когда пепельница проросла тремя окурками, он спустился. Джинсы, свитер, бейсболка.
- Малолетка. За таблетку, за таблеточку – малолетка – малолеточку. – Истерил он, продолжая петь песню Пугачевой.- Двадцать пять минут прошло, я уже устал. Или идем или я иду. На улицу.
Пританцовывая, Бандерас открыл дверь, вышел и закрыл ее за собой.
- Кто выделывается, тот сидит дома один и скучает – орал он в замочную скважину. – Один? Скучаешь?
Моя злость переросла в смех. Взрослый дядька, одетый как подросток, орет в замочную скважину на весь подъезд. «Это точно мое», подумал я.
- Хватит орать или я раздеваюсь.
Щелчок, и дверь распахнулась.
В кабине лифта я схватил его за гениталии и вкрадчиво спросил:
- Молодой человек, а у вас все стало меньше и моложе?
Он не растерялся и расстегнул ширинку.
-Когда в голове убывает, все уходит в корень.
В просвете молнии появился бугор, рвущийся через полосатые плавки.
- Морячка! Я ваша навеки! – Сказал я и поцеловал его в гладко выбритую шею.
Мы спустились. Бандерас застегнул джинсы и приклеил свою руку к моему бедру.
- Вернись на Родину, пока нам прохожие не начали морды бить.
Он засунул руку в карман свитера, и мы направились к метро. День был погожий, не хотелось спускаться под землю. Мы решили прогуляться.
- Ты любишь голубей? Такие бодрые, помойные птицы. Гордые и униженные одновременно. Они, как люди, которые покупают вещи с двукратной скидкой и носят их так, словно это последняя коллекция. Задирают нос, а ходят в обносках. Даже не так: тупые умники живут не по средствам, говорят не по уму. Разные… И… Все птицы! – И он посмотрел на толпу.
Мы прошли перекресток мимо Макдональдса на улице 1905 года и направились к Пресне. Он уже не видел ни дороги, ни людей вокруг, шел и смотрел в мои глаза, ждал ответа.
- Нормальное живое лицемерие. Они как люди: руки есть, ноги есть. И вроде, мы все люди, просто хотим быть лучше, чем можно сейчас. Голуби это постоянные коренные горожане, москвичи, мать их…Ленивые и все хотящие. – Ответил я.
Он побледнел:
- Я – москвич, причем коренной, не тупой и не голубь. Просто легче так, понимаешь…Так есть и этим можно пользоваться. – Защищался Бандерас, переходя на крик.
- Не хрен орать! Я не глухой.
Он не успокоился и принялся молча махать руками.
- Батенька! Да у вас паралич развился. Дайте я вас поцелую. Таблетка для малолеточки. Я такой ласковый, яд Курары отдыхает. Деточка, что же ты боишься. На людях? Давай, иди ко мне. Голуби? Какие на хрен голуби. Школа лицемерия. Ну, богатенький дяденька, будь тем, кто ты есть. Тяжело?
И нервно облизываясь, искусственно тряся вытянутыми руками, я потянулся к Бандерасу. Он рванул вперед. Преследуя, я просил прохожих, чтоб его задержали. Но люди шарахались и, оставаясь где-то за спиной, начинали шептаться.
Я его догнал:
- Молодой человек, я с оптовой книжной компании, у нас появились новинки, держите, смотрите. – И начал классический спич продавца, работающего в сетевом маркетинге. - Книга, выпущенная в 80-м году, в кожаном переплете… - Я протянул ему свой паспорт. – Откройте страничку с пропиской, голубь из другой стаи. Вам интересно?
- Ты же в центре живешь?
- А это как-то принципиально, где? Десять минут от Красной Площади. Живу. Ни за что не плачу. По провидению. Толстосум поселил. Толстый, вонючий… Ну нет, не нужно так смотреть, мы не трахаемся. Он меценат. Фонд помощи тощим педикам. Вам по-прежнему интересен этот бестселлер? Покупайте! Не дорого. По любви сойдемся.
Я разревелся. Не из-за унижения и не из-за того, что люди делятся на разные сорта. Это была не новость. Его лицо, знакомо незнакомое, потеряло мягкость. Это потом я узнал, что такой ступор приходит к нему каждый раз, когда нарисовывается истерика.
Мы поцеловались. На улице, не далеко от зоопарка, среди белого дня, под жужжание пробегающих людей и стало легче. В знак примирения он прицепил мне на голову свою бейсболку, красную, с длинным козырьком и огромной английской буквой «B», голубой, как небо, обрамленной белой вышивкой, как облака.
- Ну, «B», куда двигаемся? – спросил Бандерас.
- А что означает эта «B»?
- Наверное, босс.
- «Баскин Робинс». Мы двигаемя в «Баскин». Мороженое для полноты в жизни. Сегодня я тебя гуляю.
Мы вошли в уютное, яркое кафе, где пахло шоколадом и ванилином. Такие запахи пронизаны праздником, не раздражающим теплом. Шарики мороженого разного цвета, как бубоны на камзоле клоуна, яркие и уже любимые. Они хотели нас, мы хотели их, и, отдав грязные бумажки улыбающейся девушке, желания осуществились. Столик у окна, высокие барные стулья, маленькие ложечки и удовольствию не было конца. Я смотрел на Бандераса, на его отточенные движения. Он что-то говорил, доброе и нужное тогда. И сейчас нужное не меньше, несмотря на годы, перешагивающие через нас, несмотря на далекие звезды, не ставшие ближе за это время, несмотря ни на что.
Ночью, устав от прогулки и от яркого центра Москвы, нудного таксиста, после горячего душа и холодного пива мы закрылись в спальне, сбросив белье, улеглись под теплое одеяло и слушали музыку. Я рассматривал ладони Бандераса, а он, как верный пес, уткнулся в мое плечо и о чем-то молчал. Мы могли молчать часами. Это было не сложно. Это не пугало.
Я бы хотел его ладони, его пальцы, руки, тело. Мне бы хотелось залезть к нему под кожу и узнать, что значит, быть таким. Что может он думать обо мне или таком, как я.
Его корни – это квартира. Он – дерево, проросшее в асфальт. Ствол и кроны – человек на работе и на людях. А корни? Это все, что скрыто. То, что сейчас здесь, со мной. В этих грустных, одиноких глазах с маленькими морщинками, где ресницы отвечают взаимностью на поцелуй, щекоча губы, где спрятано море силы и надежд, где видны жизнь и человек, проживающий ее. В аккуратных, чистых руках, к которым хочется прикоснуться щеками, спрятать в ладони свое лицо и страусом отказаться от мира с проблемами и болью. Мне всегда хотелось услышать что-то похожее на «люблю» от этого человека, что-то другими словами, в его стиле и понимании.
Я уснул. Ушел в мир, где живут люди, которых я знаю только там и такими. В море луговой травы, глубокое и бесконечное, льющееся в ночь, в звезды, туда, где легкий ветерок качал зеленые стебельки и те выстраивались в волны, сгибаясь из стороны в сторону, несли меня вперед. Два человека, с подарочными коробками, горящими изнутри, словно регулировщики направляли меня туда, где ждут, объясняя, что голым «там» появляться нельзя. И стали укрывать меня горячими кубами. Я плыл дальше, в темноту, от меня разливался свет, я чувствовал боль и кусал свою руку, чтобы не кричать, но…
- Все нормально. Проснись! – Кричал Бандерас. – Ты себе сейчас руку прокусишь.
- Извини. – Приходя в себя, смущено сказал я.
- Давай покурим, чтобы волосы улеглись. – И он провел моей рукой по своей черной голове. – Ты кричал, как будто тебя убивают
- Покурим.

Пятница, похожая на прямоугольную линейку, отмерила унылую часть дня и начала перерастать в выходные. Тихонько закипела работа в необжитом зале маленького ресторана где-то в центре. Две молодые женщины, сотрудницы, умело что-то рубили, солили, мешали, собирая на стол. Повод – два предстоящих выходных дня. Алиса, моя соседка по несчастью, жившая тремя этажами выше этого подвала, с азартом вытаскивала со склада все недовесы, недомеры, недостачи, мирно не дошедшие до столов гостей заведения. В свои тридцать с хвостиком, не смотря на взрослую дочь и все терпящего мужа, легкая на подъем, она не потеряла блеска и удивления в глазах, свободно флиртовала с любыми брюками, по делу и без пробегающими в подсобных помещениях, распертых кирпичными арками старой кладки, выбеленными до больничной стерильности, давящими и сгибающими. Она не могла смириться с присутствием в своих владениях еще одной некоронованной особы, хозяйки ведер и кастрюль, нездорово веселой крашенной блондинки, вечно терпящей неудачи на личном фронте, тоже гнущейся под тяжесть кирпича закопанного замка, но более молодой и доступной.
- Ой, а что еще бросить на стол? Мало, мало у нас что-то… Алиса, ты тут старшая, давай, придумывай. Я то что? Посудомойщица. Тарелки допру и все. Дурдом…Дурдом. Устала я в этом по колено…
- Ирка, не заводись – нажрешься. Дай пройти.
И они, словно две юлы, заводили друг друга в дверном проеме между залом и рабочей зоной с длинным коридором.
- Водка? – Спрашивала одна через плечо.
- Водка. – Утвердительно отвечала вторая.
- Рюмки? – Не оборачиваясь, кричала Ирка.
- Рюмки. – В полный голос согласилась Алиса. – Андрюш, посмотри, чтоб она до стола не нажралась, - продолжала Алиска полушепотом. – А то опять начнет на стройку собираться в поисках лучшей бабьей доли.
- Чего? – Удивился я.
- Бабьей доли. Не смотри так на меня, ее слова: «Он избил меня и отимел во все щели! Ой, Алиска, такая, видно, наша бабья доля» - И пересмаковав наигранную сценку улыбающимися серыми глазами, она полетела в свой закуток за очередной партией нарезки.
Я достал из холодильника огромный арбуз и начал его мыть.
- Уволюсь я скоро отсюда. Давай по полтинничку. Такая работа не для меня: тарелки, ложки, мужиков нет. Приходи ко мне. Я вижу у тебя биополе сильное, я знаю, я учила. Камнями обвешивалась разными в школе… Я доучусь потом, только дочку на ноги поставлю и доучусь. Мне во, как нужно. – И Ирка провела указательным пальцем по своей шее. – У меня часть головы помята. Ну, маги видят все, а эту часть не видят. Открытая я, поле поломано. – И она вскользь провела ладонью по формам своего тела. – Пью я, пью от тоски.
- Ир, успокойся. – Я взял нож, чтобы резать арбуз.
Через секунду раздался радующий ухо хруст. Спелый.
- Вот ты где! – Прилетела Алиска. – Пока суд да дело, иди, протри, что нужно и садимся.
Ирка молчала.
- Давай, успеешь еще. – И Алиска вручила ей швабру, стоявшую в углу.
- Ревнуешь, что ли? Да иду я, иду. Не нравлюсь я ему, так и знай. А арбуз хороший. Я такие раньше любила. – Ирка, опустив голову, волоча за собой швабру, скрылась за углом.
- Алис? «К» - это космос. Ирка – космос. А почему космос?
- А она у нас периодически в астрал уходит на пару дней. Давай как аперитивчик.- И Алиска достала из огромной кастрюли открытую бутылку водки и налила в рюмки, стоявшие на вспомогательном столике, возле кофемашины. – Запивки нет. Арбуз тоже хорошо.
- Согласен. – И я дал ей самый красивый кусок.
- Живы будем – будет все. – Оттостовала Алиска и мы чокнулись. – Хорошо пошла! Ну, выкладывай его на тарелку, а я за Димкой.
Димка был местным подвальным домовым, находящимся здесь уже лет десять. Его мать, уставшая от одиночества, завела себе любовника и не могла устроить свою жизнь, пока сын тенью передвигался по квартире. «Сынок, я тебе работу нашла через знакомых. Не бойся, тебе понравится.» И отправила его в это заведение на полный пансион. Седеющий, косоватый, с бельмом на правом глазу, он вытаскивал баки с отходами, помогал разгружать, загружать и мыть, бегал с различными поручениями за символическую плату. Забывший, когда последний раз покупал себе вещи, он ходил в обносках на пару размеров больше, но с гордым выражением лица, ведь на бейджике, прицепленном к сером пиджаку, красовалась надпись «администрация», тяжелыми, черными буквами прикрывающая его несостоятельность. И он верил. Верил во все. «Все хорошо» - говорили ему. «Ты наше все». И он гордо кивал, приговаривая, что скоро откроет свой ресторан и возьмет этих добрых людей к себе на работу. И место он уже присмотрел, и зал у него будет самый лучший, и будут все работать дружно, потому что плохих людей он просто-напросто на порог не пустит, и женится на своей любимой, и купит ей большую квартиру. Но любимые менялись раз в месяц, ведь в это качество перерастала любая молоденькая официантка, приветившая добрым словом. Ему казалось, что из-за каких-то внутренних побуждений, а на самом деле или на спор или от скуки. Так и ждал он подвальным котом, в подземелье с кирпичными арками, верил и ждал, как, впрочем, многие в этом тяжелом неуютном месте.
А за окном с пробегающими ногами менялась мода на обувь, выпадал снег и таял, дожди сходили на жару, а с ними менялись места, присмотренные для ресторана, менялся интерьер в нем, менялись «добрые люди», будущие сотрудники, менялось отражение в зеркале, оно старело и седело с такой скоростью, что Димка за ним не успевал, только бейдж изменился лишь раз за все это время. «Администратор» перерос в «управляющего». За выслугу лет, наверное…
- Опять пьем? Привет! А я медаль прикрепил «За отвагу». Да. Дали мне ее за ночной мусор. Собак у помойки много, а я их уже не боюсь. Пусть другие боятся. Красивая. У меня их много будет. Давай арбуз отнесу, а то Алиска ругается, пропал, не помогаю.
Мне показалось, Димка долго бежал, дыхание было сбито, а, может, просто переволновался из-за медали, но, крепко взяв тарелку двумя руками, уверенно пошел к столу. Подошла Алиса, обняла меня за спину, и мы вальяжно направились туда же. Ирка в синем фартуке и оранжевых резиновых перчатках, обогнавшая всю процессию, стояла заградотрядом у стола и несколько раз пыталась объяснить, что уже свободна, моет руки и идет.
- Ждем. – Третий или четвертый раз отвечал ей Димка.
Минут через десять все сидели за столом с поднятыми рюмками. Вечер набирал обороты.
Было около одиннадцати вечера, когда позвонили в служебную дверь. Это был знакомый директора ресторана. Высокий красивый брюнет с живыми глазами и приятной улыбкой.
- А могу я поговорить с Сергеем Самуиловичем? – Спросил нежданный гость.
- Извините, его нет. Он давно дома. Но он, наверно, не спит, и вы можете ему позвонить. – Протараторил я в ответ.
- Да? Не стоит. А вы уже закрыты?
- А что вы хотели, Игорь Александрович?
- Чашку кофе.
- Проходите. – И я повел его к нашему столу.
Может, где-то внутри здравый смысл подсказывал, что зря, не дай Бог дойдет до директора. Но почему-то казалось, что этому человеку можно доверять, а, может, просто алкоголь уже взял надо мной верх.
- Алиса, привет. – Подойдя к столу, поздоровался Игорь.
- Здравствуйте. А мы тут… В общем…. – И она начала быстро перебирать слова.
- Все нормально. А чашку кофе не нальете? – И он очень приветливо посмотрел на все происходящее, пытаясь улыбкой разрядить обстановку.
Я видел этого человека уже несколько раз, в другом месте, при других обстоятельствах. Он мне сразу понравился своей вежливо обставленной непринужденностью, независимостью, несмотря, как мне казалось, на сильную занятость и вес в кругах, далеких от нашего стола и этого подвала. Димка сварил кофе, Ирка подала чистые приборы и Игорь Александрович, как завсегдатай наших попоек, принялся за еду. Разговаривали почти не стесняясь, весело и обо всем. Истории из жизни, детства, проблемы на работе, так, стандартный треп. Он не пил и я думал, что очень сложно такому человеку погрузиться в наше состояние без переводчика. Игорь Александрович прочитал мои мысли и заметил, что он «нормальный» и тоже может позволить себе лишнего, но сейчас за рулем. К часу ночи, немного уставшие от отдыха, мы принялись заметать следы. Убирали со стола, мыли посуду с контрольными посошками и перекурами. Игорь Александрович, отчего-то не спешивший домой, к семье, решил остаться и помочь. Осмелев, Ирка надела на него свой синий козырный халат и как заправский тренер комментировала его каждое неправильное движение при мытье посуды.
- Ой, ну так не надо… Да-да, такие тарелки в этот шкаф… А приборы нужно вытирать, иначе разводы останутся.
- Уже два часа, а мне завтра ресторан открывать, я ведь управляющий… - Напомнил всем Димка.
- Может, прогуляемся по ночной Москве? – Предложил Игорь, снимая взятый напрокат халат.
Все были «за», и я предложил Алисе предупредить мужа. Когда мы вышли на улицу, нас встречал свежий прохладный воздух и редкое звездное небо над центром.
- Давно не гуляли ночью. – Процедила Алиска, растирая покрасневшее ухо от долго разговора с мужем по телефону. – Заколебал. Коньячку? Игорь Александрович, мы в магазин, здесь не далеко, а дальше, как прикажете.
Коньяк, коктейли, пиво – клуб по интересам, опустошивший витрины стоявшего рядом магазинчикам, шумно забирался в салон «БМВ».
- Алиса, вы мне юбку мнете. – Пафосно заявила Космос. – Я так устала. Человек, прокатите с ветерком.
Игорь Александрович включил музыку и после долгого приготовления и обсуждения маршрута, мы двинулись с места. Ордынка, Варварка, улочки и переулки, Садовое кольцо. Когда заиграли «Гости из будущего», мы уже готовы были подпевать. «Зима в сердце» со всеми тонкостями речитатива и протяжными моментами. Игорь Александрович помогал от всей души.
Катались долго. К рассвету прибыли на смотровую площадку Воробьевых гор. Москва в дымке заливалась первыми лучами солнечного света, мы отметились перед ней, разделили ее красоту. К половине восьмого сказка начала растворяться и все засобирались назад. Алиса вспомнила, что в холодной постели скучает ее муж, Димка засуетился, что как хороший управляющий, уже скоро должен запустить сотрудников ресторана и проводить их к рабочим местам. Ирка просто напилась и хотела уснуть в объятьях своего строителя, так требовала ее плотская бабья доля. Мы вернулись. Все вышли из машины, спустились в подвал и выпили по чашке кофе. Крепкий напиток привел меня в чувство. Попрощавшись с особо занятыми, мы остались вдвоем. - Может, погудим? - пристально наблюдая за моей реакцией, спросил Игорь Александрович.
- А почему нет?
- Поехали ко мне. Я позвоню по одному доброму номеру и вызову пару подруг.
«Н-да…», подумал я. «Подруги были бы некстати, особенно сейчас». Но отступать от этой постановки в только что организованном театре я не стал.
- Отличная идея. А далеко?
- Да нет. Поехали.
Мы поднялись на последний этаж нового дома недалеко от метро «1905 года». Он открыл дверь.
- А ты живешь один? – С интересом спросил я.
- Да. Так случилось, хотя мне, может, еще рано. Ты проходи.
Мы синхронно сняли обувь.
Расположившись на кухне, он организовал что-то на стол, достал два бокала и разлил виски. Лимон, лед, «Кола» по желанию. И начались попытки дозвониться. Он сделал первый глоток виски.
- Хорошо. Я смотрел на вас и облизывался. Все было так… За знакомство!
Спустя час, я понял, что гостей уже точно не будет. Мне показали квартиру. Стильная, чистая. Он называл ее «берлога психа-одиночки». Я напросился в душ. Все было слишком. Слишком много косметики, слишком много безделушек, слишком много для гетеросексуала. Пока я осматривался в ванной, Игорь изрядно набрался. Мне было постелено наверху, и я забежал на кухню за бокалом виски, а он пошел в ванну, «смыть грязь», как выразился сам и не закрыл за собой дверь, впрочем, как и я. Подстраховавшись бокалом с выпивкой Игоря, я прокрался следом, решив посмотреть. Это моя любимая провокация. Он стоял спиной, но, как мне казалось, чувствовал мой взгляд и от этого все его движения были более демонстративными. Я смотрел, как он снимает с себя одежду, свитер, майку, носки, брюки. Два больших пальца спрятались под резинку бледно-голубых плавок, наполовину прикрывавших ягодицы, и ткань поплыла вниз. Бедра, икры… Я плыл вместе с ней. Не оборачиваясь, он зашел в душевую кабину. Я вернулся на кухню, поставил бокал на стол и еще раз прокрутил увиденное в голове. Широкие плечи, красивая рельефная спина, треугольником спускающаяся к ягодицам – самец. Я поднялся наверх, включил музыку, разделся и лег. Вот это – провокация. Крепко обнимая подушку, я ждал, что он поднимется наверх, ждал и не напрасно.
Вскоре, бодрый и свежий, он вошел в спальню. Дверь закрылась. Щелчок. Я всегда очень настороженно относился к этому звуку. Чужая территория, чужое игровое поле, незнакомые правила игры. Его влажные волосы немного завились, улыбка, широкий халат, мягкие тапочки. Люди бизнеса в быту. Очередное разоблачение.
- Еще не спишь? – Мягко и по-свойски спросил Игорь.
- Нет. Как-то не получается на новом месте.
- А что ты слушаешь?
- А что есть? – Я присел на кровати, взял пепельницу с тумбочки, достал из брошенных джинсов сигареты и зажигалку и закурил.
За окном во всю рядился выходной субботний день.
- Так все же?... – Не унимался Игорь Александрович.
- Так все же что? Земфира у вас вряд ли найдется. – Я выпустил клуб дыма.
- Какой альбом?
- «Прости меня моя любовь».
Игорь оживился, расторопно переворошив стойку с дисками, рыкнул как всегда, вышел из комнаты и вскоре вернулся с нужной пластинкой. Из колонок начали «шкалить датчики» Земфиры, не громко, но в охотку. Вернув пепельницу на место, я пожелал доброго дня и замертво упал на подушку, в надежде, что вторая попытка уснуть будет менее удачной. Мне хотелось, чтобы он остался рядом. И ему, видимо, того же.
- Слушай, я с другой стороны кровати упаду? А то не хочется стелить в гостиной, а там и диван не самый уютный.
Я открыл глаза. Он ждал моей реакции.
- Как хочешь.
Халат распахнулся, он был голый и видно, что пару минут назад был возбужден. Сделав вид, что так и должно быть, я опять принялся имитировать сон.
- Я сплю голый. Ты, я вижу, тоже? – Уточнил Игорь.
- Да. – Мои боксеры валялись рядом с джинсами.
Игорь прилег с другого края, кровать была широкая и между нами могли поместиться еще двое. Когда Земфира допела «Ненавижу», началось детское ерзанье. Я замер. Пара шумных движений и на моей спине оказалась широкая теплая ладонь. «Понеслось», понял я. И сердце заколотилось, пытаясь выпрыгнуть из груди. Он не спал, тихонько посапывая, в очередной раз ждал моей реакции. А она была и уже давно. Но я молчал. Игорь подвинулся ближе и пахом уперся в мое бедро. Я не выдержал и взял его стоящий член в руку.
- Боже! А какая прелюдия. «Поехали, снимем баб». «Я лягу рядом». «Конечно, ложись». Ты подсматривал в ванной?
- Да. – Не раздумывая, ответил Игорь.
- Один – один.
- Ну, у тебя и соревнования. Я за сегодня уже два раза на сухую передернул. – И он перевернул меня на спину.
- Ну, если такой нетерпеливый, будь взрослей. Можно говорить и на такие темы. Я же тоже не дурак. Догадывался, на что иду.
Открыв глаза, я увидел его лицо, жадно изучающее мои губы.
- Я не тусуюсь. Я давно один. У меня никого не было пару лет. -Я – гей, но геев не понимаю. – Оправдывался он.
- Это не сложно. – И я отодвинул крайнюю плоть от головки его члена. – Это не сложно. – Я вернул ей исходное положение.
- Как ты хочешь? Что ты хочешь?
- А что ты можешь предложить?
- Ну, ты и кокетка. – Улыбнулся Игорь.
- Еще какая. – Ответил я и поцеловал его в губы, свободной рукой взявшись за затылок с черными влажными волосами.
Он крепко обнял меня и перекатился на спину.
- Пылкий мальчик. Диву даюсь. – Сказал я.
Поросшая, красивая мужская грудь вздымалась в животном темпе.
- Ну, кудряшка Сью… - Сказал я.
Он перекатился еще раз и повалил меня на лопатки. Горячие губы дотрагивались до моей груди, шеи, опускались все ниже и ниже, еще чуть-чуть и я своим членом погрузился в мягкое, влажное тепло. Скользящие движения, ритмичные и нежные заставляли путаться сознание. «Над моей пропастью» пела Земфира. «Над моей пропастью» в эти минуты думал я и проваливался в пропасть надежную и фиолетовую: цветы сирени в светлую ночь, лепестки фиалки теплым вечером. Я открылся внезапно и напористо, Игорь не останавливался до последнего. Мы поменялись. Но хотелось еще, хотелось большего. Сделав по подходу со спины, немного успокоившись, Игорь сказал:
- Бандерас. Так меня зовут друзья.
- Боже мой! В первый раз занимался сексом с такой именитой звездой. А вообще здорово, что-то есть.
- В сексе?
- И в нем тоже.
- Пойду пополаскаюсь, а то вовремя останавливаться вас не научили, молодой человек.
- А зачем? Если без резины, то по полной. – Огрызнулся я. – Вы тоже, Игорь Бандерасович недалеко ушли… Я с тобой.
- Андрюха, что ты за язва такая?
- Язва Бандераса готова к водным процедурам. – Получилось очень смешно. И, скорее всего, дело было даже не в словах, они просто стали поводом для выражения внутреннего состояния.
В ванной мы вели себя как дети, если не считать алкоголя и сигарет. Родинки, шрамы с их историями, догадки, секреты, с вопросами невпопад.
Проснувшись вечером, мы заказали пиццу и суши, калифорнийские роллы и пицца с паприкой, две доступные радости появились на нашем столе минут через сорок. За это время мы уже успели усилить голод. Мне нужно было домой. Хотелось переодеться, немного подумать, как быть дальше, но уйти я боялся, казалось, дверь за спиной закроется навсегда. Что у нас может быть общего? Постель? Но для двух абсолютно разных миров этого мало. Не хотелось навязываться и отпускать. Не разговаривая на тему, что дальше, я чувствовал легкое напряжение в его голосе, неугомонность в поведении. Он напоминал павлина, распустившего хвост и кружащего вокруг меня.
- Что будет дальше? – Решился спросить я.
- Ты о чем?
- О происходящем? Это временно? Долговременно? Что ты хочешь?
- Я хочу полноценную голливудскую картинку с хэппи-эндом. – И он схватил ролл, упавший в соевый соус минутой раньше.
- Ты пьян. Еще или уже. Замяли. – Парировал я. Может, киношку посмотрим?
- Да. Собирайся.
- Куда?
- В кинотеатр. Посмотрим киношку.




Дождь не закончился. Тысячи капелек, вытянутых и шарообразных, одиноких и собравшихся цепочками, перекатываясь, играли на стеклах машины. И все вокруг гнулось и плыло из-за этой игры. Шелест деревьев вплетался в шуршание колес и оставался длинным шлейфом позади в разводах луж, где на секунду дольше обычного просматривалось отражение. Чуть-чуть дольше мы оставались в этой воде, тихие и молодые.
Длинный деревянный забор, раскадрованный ромбиками, немного надулся от воды, но был рад нашему появлению. И этот холодный домик, заброшенный хозяином на целую вечность, и разбитая дорожка, и разросшиеся кусты, убитые осенью, и высыхающая изнутри трава, и редеющие кроны двух, связанных годами деревьев, и ржавеющий под навесом стол, с забытым надолго бокалом, и пустующая годы будка ¬¬- все было радо – приехала жизнь. Это место, спрятанное от меня, - другая память, чужое детство, со своими победами и поражениями, страхами и радостями, с родителями и соседями, гостями и врачами, укравшими жизнь белыми машинами с широкими красными полосами. Белые халаты собрали все краски, тепло, и, мигая огромной синей ламой, под затяжной вой вытащили нутро из этого места в два приема, с промежутком в несколько месяцев. В начале ушел отец, его сердце забыло, что нужно биться до последнего, стучать в барабаны, отдаваясь в висках, натягивая сосуды времени, а затем и мать, от тоски. Собралась с силами и прыгнула в темноту искать и найти мужа, мир, которого она лишилась с его уходом. « От тоски», так говорил Игорь и не понимал, почему хоть кто-то не остался с ним.
Бандерас был радушным хозяином и очень умело перевез быт из города в это семейное гнездо. Через час топилась печка-камин, найденными где-то в недрах подвала дровами, от чего по большой комнате разносился теплый, смолянистый запах. Содержание багажника машины плавно перебежало на большой дубовый стол и вырвалось из полиэтилена, растворилось на полочках и в холодильнике, шашлык было решено перенести на завтра, а сегодня – поберечь силы. Для чего, было понятно даже странному человечку из бронзы, одиноко стоящему на пианино, расстроенном отсутствием игры и въевшейся пылью.
С боем я отобрал тяжелый свитер, больше меня раза в два и самые клетчатые тапки, которые видел в своей жизни.
- Я не очень люблю это место. – Бандерас зашел в комнату и присел рядом на старый диван. – Здесь я проводил каникулы и выходные, дедушек и бабушек вообще не помню, а родителей… Этот торшер вообще древность, светит мутно, а я учился читать и постоянно нарывался на его свет, глаза уставали и слезились. Мама говорила: «Аллергия на буквы». Хочешь чаю?
- Виски.
- Десерт заказывать будете?
- А что, в десертной карте появились новые блюда? – Удивился я.
- Пирожное «Картошка», двенадцать штук. – Рапортовал Игорь.
- Тогда добавьте в заказ чай и пирожные.
- Пару минут. – И он направился на кухню. Темный металлический чайник уже сопел на плите, когда вошел я. Игорь перебирал пирожные в двух боксах.
- Они одинаковые? – Спросил я.
- Не знаю. Чтобы убедиться, стоит попробовать. – Бандерас принялся надкусывать одно за другим.
- Двух сладкоежек в одном доме мое внутреннее «я» не переживет.
- Надеюсь, ты не брезгливый? Или брезгливый? Да. Так было бы удобнее. – И Игорь Александрович принял позу из рекламного ролика, полубоком, согнутой ногой опираясь на стол, брал пирожные, надкусывал и бросал в коробку. Одно, другое, третье… Они летели с высоты вытянутой руки и, хлюпая, приземлялись.
- Снято. Побрезговать можно? – И я, взяв несколько опробованных образцов, надкусил еще раз. – Это ужасно! Я слипаюсь! Хреновое заведение: бара нет, чая нет, хозяин жадина.
- Пятнадцать чаинок найти можно. – В быстро найденную ложку он бросил на счет пятнадцать лепестков чая, опустил ее в чашку и залил кипятком. – Уже натопилось. Тепло. Во дворе за бывшей теплицей есть баня. Любишь париться?
- Не очень.
- Затопим?
- Если хочешь. – И я принялся размешивать чай. – Мужик, мало заварки.
- Это дорогой напиток: чаинка – поцелуй.
Сделав губы уткой, я расцеловал свою ладонь, громко и с удовольствием.
- Медленнее, и вам достанется бонус – сахар. – Улыбаясь, корректировал мои движения Бандерас.
- Мы разговариваем, как уроды. – Заметил я.
- Нет, я раньше по-другому говорил. С кем поведешься, от того и забеременеешь.
- Хорошо. Молчанка.
И ближайшие пару часов я не проронил ни слова. Молча гулял по заднему дворику, молча осматривался в доме, листал книги, пылившиеся на полке, изучал фотографии, висевшие на стене. Мне хотелось комментариев к этим снимкам, но Игорь грустно поглядывал со стороны и тоже молчал.
Темнело. И я включил торшер. Наугад заглянув в шкаф, обнаружил теплый полосатый плед с бахромой. И, укрывшись им, мирно уснул на диване. Я не устал, просто смог почувствовать размеренность этого места, я представлял, что тут было лет двадцать назад, шкодного мальчишку и все позволяющих родителей, семейные обеды и ужины, встречи гостей, чтение газет отцом, вязание матерью.
Ближе к двенадцати ночи я проснулся. Дрова почти прогорели. Параллельно дивану, на полу, спал Бандерас. Он, наверное, немного замерз и поэтому стянул часть пледа, которым был укрыт я. Так грустно мне не было уже давно. Он был так одинок в своем сне, что, подбросив пару пален в угли, я выключил торшер и лег рядом.
Глубокий колодец, полный звезд, стоял на проросшем пустыре моего сонного города. Красивые люди, одетые в белые одежды, вдумчиво выводящие пальцами геометрические фигуры в воздухе, повторяли их так настойчиво, что оставались, светящиеся молочным цветом, гладкие и утончающиеся линии. Я долго блуждал между ними, заглядывал в стекла солнцезащитных очков, пытаясь увидеть глаза, но глаз не было. Я подошел к колодцу и бросился в него, не раздумывая.
Игорь нес меня на руках в прибранную спальню. От него разило табаком и алкоголем, волосы торчали в разные стороны, а веки немного припухли.
- Я могу сам. – Сказал я.
- Мне приятно.
Я думал, это продолжение сна, но холодная постель убедила в обратном. Игорь разделся сам, раздел меня и мы укрылись огромным ватным одеялом.
- Зачем ты меня привез в этот дом? – Спросил я.
- Шашлык.
- Ты опять нудишь, говоришь только то, что ты хочешь! Мне сложно с тобой, я не понимаю тебя, мы прячемся друг от друга, выжидаем, молчим, потом вновь говорим о других вещах, ненужных. Нужных, но не в этот момент.
- Шашлык – это предлог, но кто ты такой, чтобы лезть ко мне в душу с руками и ногами, не снимая мокрой куртки и грязных башмаков.
Я стащил одеяло на себя, укутался и лег вальтом. Игорь босиком сходил за пледом, сигаретами и алкоголем. Во мне сидели злоба и страх. Позже сигарета непослушно пульсировала между пальцев и оставляла танцующий след в дымной темноте, разгораясь от каждого прикосновения губами. Бокал, заколдованно холодный и плачущий, растворял лед, а вместе с ним и мои мысли. Очередной тупик и честное молчание, договорить которое может лишь рассвет. До утра мы превратились в людей осени, которые собрались под листьями желтых лет, багряных дней, соломенных часов. Все отражалось в форме глаз, в их выражении. Старые фильмы, где монологи черно-белые, как пленка, бережно касаются театра теней. Люди, смотрящие в полоску света, вырезающую только глаза из толщи вчера. Не видно губ и слова говорят через зрачки. Внутренний разговор, озвученный умелым режиссером.
На деревянном подоконнике горой были свалены еловые шишки, открывшиеся намного позже, чем они появились здесь и от этого просохшие семена разлетелись пылью по коричневой глади доски подоконника, на пол, и мечтали прорасти в этой житейской пустыне. Это было первое, что я увидел в это утро. В доме никого не было. Завтрак на столе, чайник горячий, в ванной огромный ковш с остатками кипятка. Есть не хотелось, и поэтому, покончив с утренним туалетом, я вышел во двор. Бандерас рубил дрова для бани, во всю горел мангал, на шампурах, лежавших в широком металлическом блюде, красовались кусочки мяса, чередующиеся с кружочками помидоров, кольцами лука, треугольниками лимона.
- Привет. – Оставив топор, сказал Игорь. – Я не хотел тебя будить.
- Спасибо.
- За что? – И снимая свитер, он подошел ко мне.
- За баню. Нужно веники найти.
Веников не оказалось и, насильно открыв внутреннюю калитку, мы попали на землю соседей. По сторонам парили подготовленные к долгой зиме черные грядки, вдалеке стояла уставшая от суровой погоды, подточенная годами хозяйственная постройка, а рядом квадратный сруб с голубыми рамами. Открылась входная дверь и на пороге появилась пожилая женщина с повязанным на голове платком.
- Игореша, здравствуй. А я думала так и не зайдешь. – Женщина развела руки в стороны. Бандерас подошел и обнял ее. Она расплакалась.
Вспоминая родителей, говорила о том, как быстро идут годы и как она уже не молода, говорила о дурной погоде и о том, как ей здесь тяжело. Представив меня своим сослуживцем, Игорь попросил пару банных веников. Она пригласила нас пройти на веранду, я отказался и остался на улице, Игорь прошел внутрь. Я обошел дом и направился к входным воротам, но меня остановила огромная дворняга с рваным ухом. Скорее всего, это была смесь ризеншнауцера с восточно-европейской овчаркой. Ей было жалко тратить на меня свой лай, и она просто скалилась, не отводя глаз. «Не стоит», подумал я и вернулся. Любопытство не давало покоя, и я решился войти в дворовую постройку. В больших клетках в три яруса сидели огромные кролики разного цвета. Они прижимались друг к другу через сетку, но как-то несчастно смотрелась эта близость. Неслышно, немного испугав, подошел Игорь с двумя вениками и тарелкой с блинами.
- Пошли, пока не остыли. – Сказал он.
До дома добежать мы не успели и, бросив веники на сырую скамью, принялись хватать блины с тарелки. Пили из горла «Chivaz» и прогоняли его глубже «Колой», смешивать было не в чем, но эта ситуация говорила о нашем мироощущении – здесь и сейчас.
- Им так тоскливо, этим кроликам. – Сказал я.
- В детстве я думал так же, серпом срезал траву и пытался их радовать.
- В детстве? А оно у тебя было? Иногда мне кажется, что было и я представляю разные моменты, а иногда думаю, что нет. Ты всегда был тихим и странным, как сейчас, только в другом виде.
У меня улетучилось ощущение голода и руки потянулись к пачке с сигаретами.
- Ты давно куришь? – Спросил Игорь.
- Давно, класса с девятого. А что?
- Если бы я не спросил, ты рассказал бы мне об этом? – Сказал Игорь, присаживаясь на сырой стол.
- Не знаю. Нет. Зачем?
- Зачем? А мне зачем тебе рассказывать то, что не знаю что?
Он тоже закурил. Мне захотелось присесть. Я подошел ближе к столу.
- Не садись. Сыро.
- А тебе нормально?
- Нет. Но уже сижу. Прыгай на руки.
 И я прыгнул. Бандерас по-прежнему был без свитера, в легкой, обтягивающей футболке. Сыро и холодно, а он не собирался в дом. Докурив, мы продолжали сидеть.
- Когда баня будет готова? – Спросил я, пытаясь спрыгнуть с рук.
- После обеда. – Ответил Игорь, вернув меня на место. – Ты тоже собираешься?
- Почему нет? – И я уткнулся носом в грудь. – Хочется посмотреть. Здесь все так проще и сложнее. Нет никого и никто не нужен. Тут можно хорошо сходить с ума.
- А ты что, нормальный? Я – нормальный? Нет их, нормальных, они не выплывают.
Он взял меня на руки и отнес в дом. Было приятно до необъяснимой внутренней благодарности. Пока Игорь искал куртку, на кухне согрелся чайник, и мы вернулись к мангалу с огромными чашками чая. Дрова прогорели, и можно было приступить к приготовлению шашлыка.
Обед был сытным и растянулся до позднего вечера. В предбаннике парной разогретые до красноты алкоголем и проникающим внутрь паром мы сидели, укутанные в белые простыни, и слушали музыку. Бандерас тоже любил осень и мог говорить о ней часами. Странное дело, не было даже намека на разговоры о работе, завтра, будущем. Дождливая осень была темой вечера. Уже ночью мы вернулись в дом чистыми насквозь и упали в постель.
- Я не хочу заниматься сексом в этом доме. Вообще здесь не хочу. – Сказал я, обнимая Игоря и прижимая его к себе.
- Я бы и не смог. В смысле смог, но это бы немного напрягало. Не сейчас. – В его голосе было что-то открывающееся, словно родник.
- Малыш, я не понял, кто кого отшил?
- Никто никого не отшил. Ты вечно соревнуешься. Это не спорт. Мы разные и это хорошо. Разные, поэтому и вместе. Нет?
Я молчал. И понимая, что он прав, я опять ушел в себя.
- Согласись? Скажи, что я прав. Хоть раз скажи это.
- Давай спать.
- Да. Спать, пить, есть. Все, что угодно, но я прав.
- Тебе от этого будет легче? – И я привстал, опираясь на руки.
- Глаза в глаза. – Ответил он. – Так будет честнее.
- Я кладу руку на эту святую книгу – И дотронулся ладонью до его живота – Да-да-да. Прав. Согласен. Я ваша навеки.
Через секунду уже я лежал книгой и слушал его клятву с рукой у себя на животе.
- Это странное люблю, или что-то похожее? – Спросил я позже у пытающегося уснуть Игоря.
- А как тебе хочется больше: «да», «нет»? – Сонным голосом пробормотал Бандерас.
- Что ты имел в виду?
- А ты?
- А вопросом на вопрос отвечать неприлично.
- Ты искусственно не материшься. Это тоже неприлично. Ты провоцируешь меня всегда, даже, когда храпишь ночью. Ты считаешь себя приличным?
- Заяц, честность и приличность – это разное. – Заметил я.
- Муля, не нервируй меня. Одно вытекает из другого.
- Ты меня пугаешь. Прицепился к «неприлично», когда я спрашивал «Что ты имел в виду?».
Он закурил и включил светильник. Мы оказались сидящими бок о бок.
- Тебе хочется услышать гребаных признаний? Потешить свое самолюбие? Что ты тянешь клещами? Это либо говорят, либо нет. – Он закурил вторую.
- Милый подкури мне сигаретку, прости мне этот маленький каприз. – Я пел строчки, всплывшие со дна памяти. Когда-то их напевала девушка друг, хороший друг, в минуты расслабления или напряжения, чтобы переменить обстановку.
- Боже, царя храни! – Пропел Бандерас и отдал мне свою.
- Ты от меня устанешь. У тебя не хватит здоровья. – Крепко затянувшись, сказал я.
- Не устану. Ты всегда отвечаешь за всех? – Уже почти кричал Игорь Александрович.
- Успокоились, Игорь Бандерасович. Зачем кричать? – Как можно мягче говорил я, поглаживая его по спине. Моя голова машинально упала на плечо и от чего-то обмякли руки.
Игорь вытащил тлеющий фильтр моей сигареты и потушил.
- Спасибо. – Сказал я.
- Пожалуйста, репей.
- Репей? Я цепляюсь? Отлично.
- У тебя все отлично. – Констатировал он.
- А тебе проще молчать, чем говорить. – Огрызался я.
- Да. – И он опять лег. – Все, что с тобой сейчас я уже перерос. -Сожалею.
- Отлично. Сожалею, но не уступлю? – Немного растолкав Игоря, я лег рядом.
- Уважайте старость, молодой человек. – Уже улыбаясь, Бандерас реагировал на мое поведение.
- Заразы вы, пенсионеры.
- Спасибо. – Сказал Бандерас.
- Пожалуйста.
- Не за что.
- Не стоит.
И мы выбрасывали извинения в далекий потолок.
- Не можешь уснуть? – Спросил Бандерас.
- Да. Ты часто умираешь во сне?
- Бывает. – Ответил он.
- Больно? – Повернув голову, шепотом спросил я.
- Да как пять минут назад.
- Я делаю тебе больно? – Спросил я.
- Иногда.
- За это не убивают?
- Убивают.
- Спасибо за ночное спокойствие. – С благодарностью в голосе сказал я.
- Спасибо за доставленное удовольствие.
- Ты опять?
- Я серьезно. Хорошо, что все по-настоящему. Без денег и вранья… Доброй ночи… - Сказал Игорь.
- Спокойной ночи. – Отвернулся я и засунул руки под подушку.
Прохлада, похожая на последние слова, пробежала щекочущей лентой по ногам.
Спокойной ночи.
За плотной, непривычно широкой кирпичного цвета дверью скрывалась ванная комната, гулко большая, всегда холодно принимающая, но теплая и уютная. Может быть, из-за зеркал во весь рост на двух противоположных стенах, может, из-за мрамора, блестящего на полу, поднимающегося в конце комнаты, прорастая в чашу, камня, ползущего с четырех сторон к потолку. Было ощущение, что находишься внутри жемчужины или перламутровой раковины с, распирающими ее, словно сталактиты, шкафчиками, полочками, душевой кабиной. Вода, застывшая косами, лианами сплетала горизонтальные плиточки в композицию. Муссы и кремы, лосьоны и дезодоранты, духи и туалетные воды вырастали с поверхности. Витринная красота отражалась в каждом миллиметре окружающей белизны с прядями волос Венеры.
Вечером босыми ногами мы преодолели просторный пятачок при входе и после этой спринтерской дистанции нырнули в горячую воду. Скорость была такая, что могли бы позавидовать многоборцы. Пена белыми хлопьями разлеталась в разные стороны. Я растворялся в аромате и мыльной кайме, чужие руки ловко придерживали, страховали при каждом движении, даже невинном. Такая забота казалась очень приятной и не навящивой. Мы разговаривали о том, что должно было с нами произойти в ближайшем будущем. Я замолчал, отодвинулся от Бандераса к краю ванной, повернулся спиной и встал на колени. Обрисовывая наши отражения пальцем на зеркальной глади, чувствовал скользящий, прилипчивый взгляд, приятный и разбирающий до мурашек. Пена слегка дотрагивалась ягодиц, всматриваясь в отраженье глаз, я продолжал обводить контуры наших тел. На секунду показалось, что часть зеркал, в которых был я, теплее. И сорвалось:
- Я теплее, чем ты, а, значит, честнее.
Всплеск. И, погруженный в воду, не успев закрыть глаза, я почувствовал жжение по всему лицу. Сердце забилось в сотни раз быстрей. Выгоняя остатки воздуха из легких, вырвался бурлящий вой. Всеми силами вцепившись в пугающее, не дающее подняться из-под воды тело, я продолжал кричать. Он также внезапно поднял меня.
- Заткнись! – Бандерас дрожал.
Это было заметно даже после того, как я, пытаясь убрать с лица остатки пены, протер глаза и жадно хватал воздух. Я боялся воды. Это была не новость. Слабость и растерянность не давали сказать ни слова. Хотелось выскочить из ванной и бежать, закрывая за собой все двери, но мы сидели друг напротив друга – два ледяных айсберга в пене. Мои ноги лежали на его бедрах, меняя положение, я уперся ему в пах и почувствовал напряжение его члена, но не подал виду. Не хотелось даже думать о близости. Меня начало мутить.
- Я пойду.
- Я тоже устал. – Игорь выскочил из воды на пол, взял серое полотенце и протянул мне.
- Спасибо.
Халат, тапочки, и я уже закрываю за собой широкую дверь. Всегда удивлявшие выходки сегодня напугали. Десятки раз прокручивая в голове произошедшее, я с бокалом виски миновал яркую кухню и направился в спальню, где вызывающе красный свет светильников, к которым недавно относился с улыбкой, создавал эффект комнаты расправы. Тумбочка у широкой кровати с приоткрытым нижним ящиком напоминала мопса, преданного хозяину, смотрящего куда-то внутрь меня, туда, где веером павлиньего хвоста распускался животный страх, где снежный ком перегородил глотку и мешал говорить. Расправив руки, я упал на широкое поле мехового покрывала. Мне снилась дорога, ночная, синяя, бегущая по шахматной доске огромных размеров. Уставшие люди, переходящие ее во всех направлениях вдоль и поперек, смешивающиеся с машинами начала двадцатого века. Включенные круглые фары, на фоне которых прозрачно-розовым светом открывались обнаженные части тел проходящих. Меня толкают, извиняются, толкают снова. Я падаю и уже не могу подняться. Клубком свернувшись на асфальте, я попытался прикрыть голову руками, чтобы не затоптали. Лежал и провожал взглядом кирзовые сапоги, туфли и ботинки бегущих. Все казались сказочно высокими, с длинными ногами и маленькими туловищами. Они не видели, что кто-то упал и уже не может подняться, а, может, просто не хотели видеть. Было по-кошачьи тепло. Игорь, решив не оставаться в большой комнате, где он, с умным видом сидя на диване с глупой полосатой обивкой, внимательно перебирал очередные стопки макулатуры с буквами и цифрами, поднялся в спальню и лег рядом.
Когда, от обиды, я проснулся и открыл глаза, через окно лился белый дневной свет. Было около двенадцати часов дня. Мой первый выходной из положенных трех. Бандераса потеряли на работе, и его телефон разрывался от звонков, выдавая какую-то знакомую мелодию из детства, но он не реагировал. Мое тело затекло под тяжестью его сна. Периодически сжимая пальцы левой руки, переброшенной через мое плечо, он судорожно вздрагивал и что-то бубнил на непонятном языке. Голый торс крышей прикрывал мою спину, передавая каждый вдох и выдох. Пора было вставать, и я ужом выполз из-под живой горы, щекоча лицо ворсом когда-то живого покрывала.
На полу в кухне стояли две пустые бутылки из-под Джонни Уокера с черно-золотистыми этикетками. Он перебрал и сегодня наверняка будет ужасно болеть. Бросив в безразмерный рокс три кубика мутно-белого льда, выдавив половинку лимона и достав из шкафа аптечку, я начал перебирать ее содержимое. Цитрамон, Аспирин, Анальгин. Святая троица. Белая и две сероватые таблетки, сжатые в кулаке, наполненный до краев бокал с живительной влагой, и я отправился будить вчерашнего убийцу-неудачника. По дороге, проходя мимо огромного зеркала, я остановился и взглянул на себя. Худой, молодой, с нездоровой краснотой глаз, волевым подбородком, на котором начала появляться козья бородка, задранный к верху чуб, открывающий высокий лоб. Джинсы, майка без рукавов. Да-а-а, на роль медсестры я явно не тянул.
В спальне стоял резкий запах алкоголя, просочившийся через кожу спящего. Присев на край кровати, я принялся будить Бандераса.
- Ау! Ау! Проснись и пой.
Руки были заняты и, решив пораскачиваться на кровати, я увидел, что его глаза открылись. Перевернувшись на спину, Бандерас вытянул руки. Раскрытый халат бетонного цвета рекламировал молодость и силу в полный рост.
- Вода с лимоном и таблетки. Последнее по желанию. Доброе утро.
Он молча сел. Я перебросил таблетки в его припухшую горячую ладонь. Со второй попытки ему удалось взять бокал двумя руками и запить заброшенные в рот мелки здоровья.
- Привет. Сколько времени? – Он взял телефон и, полистав его немного, продолжил: - Я заболел!
Так твердо в сонном голосе прозвучала эта фраза, что чувствовалось, решение было принято еще вчера.
- Ты уже оделся? Зря. – И Бандерас принялся расстегивать ширинку на моих джинсах.
- Ты машину вести сможешь?
Он остановился.
- Куда?
- Вперед!
- Извини?
Казалось, что мы разговариваем обо всем сразу, о вчера и сегодня.
- Мудак! Ты больной! – Я смотрел на помятое, самодовольное лицо. Не выдержав, схватил его за щеки и, словно тесто, принялся их мять, сворачивая красивые губы трубочкой.
Он оперся руками о кровать. Тело приняло угол, и я прыгнул сверху, продолжая свое нападение на лицо. Сопротивления не было и, спустя секунду, я потерял интерес.
- Тигра в форме! – Последовало без промедления. – Может, отпустишь меня в душ?
Ответа не было.
- Тебе хочется грязного мужика? Получи!
Он весь горел. Обнимал и прижимал так сильно, что я начал злиться и сопротивляться. В начале со всей силы, а потом эта злость переросла в нечто другое. Злость, как холод, который рвался прогнать. Но не хотелось драться, вставать и уходить, разговаривать о том, что можно просто забыть, выгнать, как холод из груди.
Он вел себя грубо, пытаясь показать, кто главный и почему ему все дозволено. Раздев, он уложил меня на бок, прильнул со спины, крепко схватил переброшенные крестом руки, коленом раздвинул бедра и вошел. Жестко, не раскачиваясь. Крутящая ломка переросла в стон. Спиной я упирался ему в грудь. Влажная, гусиная кожа срасталась в местах соприкосновения наших тел, плавилась, но холод не проходил. Я был рядом и где-то далеко – резиновая кукла, напичканная электроникой, в которую, тыча указкой при каждом правильном движении, можно было отрабатывать технику. Он тупо пер. Так это называется. Закрыв глаза, я очень живо представил картинку со стороны: резиновый человечек, качественно собранный, оливкового цвета…И в этот поток ворвалось донесенное словно эхом: «Давай, тигрище». Резина меняла цвет на огненно-рыжий с черными разводами. Нет, я не бесчувственное животное. Это длилось не долго. Мой член был по-прежнему возбужден и плавился от прикосновений пальцев. Мы поменяли позу. Объяснив, что все нормально, я немного приподнялся, перевернул его на спину и сел сверху. Самая нелюбимая поза пришлась кстати – теперь я задавал тон. Останавливаясь и набирая обороты, я не давал ему кончить. Хватался за его бедра, позади себя со всей силой сжимая кожу, оставлял синяки. Кусал пальцы рук. Теперь я его трахал. Частое дыхание, переходящее в бред, резко оборвалось, и волна напряжения пробежала по его лицу, животу и остановилась где-то во мне. Но этого было мало. Теперь я в него вошел, глухо и напористо. Он напрягся, но это лишь добавило желания. Он сжал кулаки, я напирал настойчивее и сильнее, пока не разрядился сам.
 Голыми мы лежали на кровати, рассматривая каждый миллиметр потолка. Хотелось пить, курить и есть одновременно. Но мы лежали молча. Пока я не услышал:
- В детстве меня часто не отпускали вечером гулять. Я закатывал скандалы, злился, а потом просто стал позже приходить со школы. Намного позже. Зима, липкий снег, я был в соседнем дворе, сидя на качелях, смотрел на тонущие в сугробах следы и думал «Чьи они?». Самые красивые, в смысле четкие, как мне казалось, были одного и того же человека. И представлял этого красавца: с длинными черными волосами, спортивного, в черном вязаном свитере. У меня их пять. Свитеров…Разные, плотные и нет, но странно, да? Я всегда хотел быть похож на человека, которого придумал сам.
- Покурим?
- Камень, ножницы, бумага? Кто за сигаретами?
Я поднял ослабевшую руку и начал трясти. Выпали «ножницы».
- Бумага. – Показал он ладонь.
- Захвати за одно попить.
Он вскочил на кровать, встал во весь рост и с непонятным выражением лица сказал:
- Проще тебя согнать с кровати, чем принести все это сюда. Пошли в душ!




Усталость не лучший советчик бездомным собакам, прибившимся к дому. Сытые лица хозяев щекочут нервы и не дают покоя хвосту; и носишься, носишься кругами, но никто не удивит. И лишь бы лапы были чистые, и гулять бы попросился, когда приспичит, да вернулся бы вовремя, чтобы искать не пришлось, раз без поводка отпустили. Я не чувствовал себя уличным псом, но слишком быстро пресыщался падающим с неба однообразием, и, одетый в дорогой костюм, словно в ошейник, я не становился другим. Я не знал человека, с которым был. «Не тот ли это мужчина, что ураганом ворвался в твою жизнь?», спрашивал я у себя. «Нет, по-моему, нет». «А не он как-то приехал на работу с самым пошлым букетом красных роз после очередной ссоры, когда хлопнула дверь, казалось, навсегда, когда твой телефон попал в призрачную зону молчания, когда были ночи без сна, пропитанные табачным дымом, когда небо обрушилось на плечи, посчитав, что ты Атлас?». «Нет, по-моему, не он.». «Разве?» «Но вот эти глаза…Да, по-моему, это они…» «Ну, вспомни ты этот букет, который сходу полил грязью и усталость в его лице, ту, которая обесценила обиды и злость, ту, что выдавливала слезы и сводила скулы, ту, что заставила принять и вернуться на глазах у сослуживцев. Разве нет?...»
Мягко горели окна домов, их далекий свет подглядывал за двумя людьми, запершимися в комнате, пытаясь выяснить, не умер ли кто, не творится ли здесь что-нибудь запрещенное, есть ли повод пустить новые сплетни по улицам, не пора ли в очередной раз рассказать домам в округе о темноте моей души. Да, умер. Я убил человека в своей душе. Эгоистично? Но лучше так, чем камнем прицепить и цепляться. Мы слишком спешили жить, пытаясь попасть в будущее по купленным со скидкой билетам, а на перроне сели в разные поезда.
Невозможно вернуться назад, проснуться моложе и перешагнуть там, где запнулся. Белая вата – позапрошлогодний снег, и помнится лишь цвет, а холод можно лишь представить. Можно искать и сомневаться, но отпустить сомнения и найти второй раз сложнее. Так открывалось утро, теперь уже в чужой постели. «Кто ты?» «Я не знаю». Я не стал говорить ненужное, собрался и ушел. Кто вспомнит слова недошедшие, опущенные, пропущенные, словно пробежавшие мимо времени. Теперь этот ускользающий циферблат выглядит заброшенным садом перекосившейся бабушкиной дачи. И вырезавшие шрамы стрелки этих часов разливаются звоном колокольчика последнего звонка. И цифры… Простые и сложные приемы на сложение. Маленькая стрелка - на шести, большая – на двенадцати. И вот мне уже восемнадцать… Двадцать четыре… И прибавляй, прибавляй.
… Ночной огромный мотылек, черная бабочка, что-то ищущая, через открытое окно обгоревшей на солнце рамы летней веранды, летит на свет, горящей в центре лампы. Широкий деревянный стол, уставленный тарелками, чашками, в которых царственно расположился ужин. Бабушка приносит молодой отваренный картофель, сдобренный маслом и зеленью. Ночная гостья, убиваясь светом и теплом, обжигая широкие крылья, начинает стучаться в стекло стоваттной лампы накаливания. Все замирают и слышен каждый взмах ее крыльев. Темная сажа сыпется с них на стол, прикрывая все яркие цвета пеплом, еще не доступного, но разгорающегося внутри каждого огонька старости. Боятся все: и взрослые, и дети. Страх животный, внутренний. Мотыльки живут лишь ночь, и умирают странно. Сгорая и топясь, врезаясь в несущиеся в темноту машины, растворяясь в стрекочущем таинстве прудов и болот, ведомые судьбой. Ночная жизнь. Жизнь длиною в ночь.














- Когда-нибудь ты полюбишь другого, и я останусь за чертой. - Сказал мне Олег, с которым мы увиделись в первый раз за стенами его работы. – Ты не поймешь, что произошло, переключишься как счетчик… - грустно продолжал он, затягиваясь дымом сигареты. – Я бросил курить. Бросил и начал. Нет, бросаю и начинаю.
Его рука невольно потянулась к вороту тонкого голубого свитера, надетого на голое тело. Он улыбался, грустно, но очень естественно, может, немного неловко чувствуя себя или стесняясь своих слов, он стал потирать кончик носа и нести, как мне казалось, полнейший бред.
- Я смогу тебя полюбить. По-настоящему. Я ухожу в человека сразу. Это мое спокойствие. Попробуем? – И он осекся. Пару минут мы молчали, но несколько глотков виски заставили его продолжить. – Я неплохо разбираюсь в людях, потому что работаю с ними. Такие, как ты, других не замечают.
Я открыл рот, чтобы набрать воздуха.
- Не стоит перебивать, а то я потом не смогу… - Добавил он.
- Да я и не собирался. – Прекрасно понимая, что соврал и пойман на этом.
- Ты медленно взрослеешь, тебе не хочется…
Ближе к ночи я очень устал от этой затянувшейся встречи двух занудных подружек с претензией на вакансию психоаналитика. А неделю спустя я сидел в неприлично мягком и раздутом кресле у него дома, без одежды, при включенном свете, разглядывая новый приз – молодое, спортивное тело Олега и вспоминал все, что было сказано в этом небольшом барчике, недалеко от метро «Маяковская».
Олег спал, глубоко дыша, тень его рельефов, накрепко прилипшая к стене в виде горного хребта, девятибалльным землятресенением проседала при каждом его выдохе. Мне хотелось, чтобы во сне он попытался вспомнить, что я должен быть рядом, что я ему нужен хотя бы этой ночью. И вспомнилась старая игра неуверенного подростка. Я называл ее « Если».
В детстве я очень хотел знать будущее, научиться смотреть в темноту и видеть хотя бы контуры предметов. Вялотекущая болезнь беспомощности перед завтра, детская фобия превратились в полувыдуманную сказку подростка, юноши, мужчины, протоптала тропинку через темный лес сомнений и имела очень простые правила – загадай и проверь. И я загадал. Если он начнет искать меня рукой во сне, это что-то серьезное. Ждать пришлось недолго. Он протянул руку к соседней подушке и, не найдя чего-то или кого-то, начал вести по простыне жемчужного цвета, рассекая перламутр во всех направлениях.
- Ты где? – И он поднял голову, щуря глаза от света, прикрывая лицо рукой, словно дозорный, принялся всматриваться в мое помятое, затянувшееся ночью лицо. – Ты что там делаешь? – спросил Олег, уже присев.
- Обворовываю. – Ответил я и саркастично улыбнулся.
- Давай спать. – Предложил он, убрав руку ото лба и пару раз тихо хлопнув ладонью по кровати.
- Спи.
Мне не хотелось ложиться, не хотелось продолжать сидеть в этом кресле. Я думал, как бы сбежать домой. Понимая, что пирамида Олег – Андрей цвета его глаз, серо-синяя, с металлическим отливом, начала расти, соединяя нас, мне не было ясно, готов ли я ее признать. В последнее время не хотелось никого и ничего. День смывал со стекол окон ночь, покрывало жизни с дырами от слов «работа» умело штопалось яркими нитками «выходные», холодная зима ныряла в дождь и январские лужи топили свет улиц центра Москвы. Все плыло в серые улочки, потерянные на карте города, где я периодически встречался со старыми знакомыми. Бар, секс и тихое утро, с приходом которого не здороваются, а говорят «Я побежал». И больше ничего.
- Ну, ложись. Ты не ловко себя чувствуешь? – Спросил Олег. – Бывает. Привыкнешь.
Я встал, погасил свет и лег рядом.
Ночь была бурной, впрочем, как и утро, и день. Наверно, это самый острый момент в отношениях. Люди начинают пристально изучать друг друга: тела, темперамент, привычки, манеру говорить и молчать. Алкоголь снимает многие рамки со стены приличия и остаются голые фотографии-фотообои, где один сюжет сменяет другой плавными переливами глянцевой бумаги. А еще музыка… Она заполняет паузы в общении, никто не чувствует себя неловко. Ведь не с каждым человеком можно сразу научиться молчать. Это словно идти рядом с кем-то и, не подстраиваясь, попадать в ногу. И каждый общий шаг отдается одним тихим стуком по мостовой. А по ощущению это похоже на внезапные слова или целые выражения, вырывающиеся из двух людей одновременно с одной интонацией в голосе, от чего под диафрагмой делается тепло и щекотно. Я сравнивал эти состояния «до» и «после»; это мои внутренние часы, мой механизм, срабатывающий будильником, и трезвонящий через глаза всем вокруг: «Да, привет. А у меня понеслось. Я умею летать, бежать, ехать. Я живу. Не спите. Я живу. И вы давайте. Ну… Это же так здорово». И как НЛО, можно носиться сутками напролет, шокируя знакомых, друзей, коллег безудержным приливом хорошего настроения. И обостряются цвета, и новый день дарит надежду, и радуют запахи, и забывается все, что, казалось, тяжелым грузом приковано к ногам. Просто забывается и исчезает.
Я сравнивал ощущения, но никогда не сравнивал людей, и уж тем более секс с ними. Мне всегда казалось это слишком грязным занятием, и, в первую очередь, для самого себя. Ведь любые неудачи, это и моя вина. Не смог, не понял. Ведь этих людей я выбирал сам, а, значит, и ошибался тоже сам.

- И все по схеме. – Твердил я лежащему рядом Олегу. – Все по схеме.
- Мать, ты горишь? – С удивлением в голосе спросил он.
- Нет. Все по схеме. Я машина. Знакомлюсь, чувствую все как по чертежу. А дальше рисуюсь и требую, требую. Я не меняюсь. Хочу, чтоб менялись другие. – Сказал я так сухо, что самому на секунду показалось, что выдаю давно заученные строчки, как на экзамене.
- А ты знаешь другие способы? Люди пока не научились не знакомиться и чувствовать по-другому. А то, что эгоист…Господи! Какая новость! – Олег перевернулся на бок и пальцем провел по моему лбу и носу. У тебя на лице написано. Знаешь, какое прозвище тебе дали у меня на работе? – Спросил он, убрав руку от моего лица и опустив голову к моему уху. – Магда. – Шепнул он, не дожидаясь ответа.
- Магда? – Я фыркнул и схватил его за сосок. – Магда – это как подружка Магги? Что вы там за сучки такие злые! – Я, играя, укусил его за щеку, но, как мне показалось, довольно ощутимо.
- Слушай, при чем тут Магги? Это же самая нетрахнутая Мария. Мария-Магдалина. – Вырываясь из моих клыков, ответил Олег. – Ты так куснул. Ну-кась, маленький эстонский мальчик… - протяжно, с прибалтийским акцентом, ронял он слова, прорываясь под одеялом рукой к моему паху. – Как там бьется твое сердце?
- Стучит. – Ответил я, чувствуя, как он трогает мои гениталии. – Работает, как часы.
- Взвожу механизм! – Комментировал Олег свои движения. – Ну-ка, не ленись часовщик, помоги оружейнику, в стране беда с пистолетами.
И не сговариваясь, мы синхронно нырнули под одеяло. Пистолет я нашел без труда и особых препятствий, если не считать его стринги.
- Сэр! Что с ним делать? – Крикнул я.
- Что-нибудь придумай. Найди цель, механизм, прицелься. – Ответил Олег, продолжая лапать меня под одеялом.
- Он в кобуре, сэр!
- Снимите кобуру, рядовой! – Скомандовал Олег.
- Не снимите кобуру, а вынь из кобуры.
- Разговорчики в строю! Слушай, я сам их сниму, а то провозишься, и на нас нападут. – Ответил Олег и снял с себя плавки.
- Нападешь на тебя.- Возмутился я. – Тебя же хрен завалишь.
Олег сбросил одеяло на пол и спрыгнул с кровати.
- Генерал, сэр, вы отступаете? – поинтересовался я. – Куда же вы, сэр?
Он схватил две подушки и тоже сбросил на пол.
- Рядовой Дымящееся Сердце, поступили сведения, что вы вражеский лазутчик, вызываю вас на дуэль. – Сказал Олег, протянул руку, помог мне спуститься с кровати, а затем быстро встал в позу фехтовальщика.
Я последовал его примеру и принял исходную стойку в зеркальном отражении.
- Защищайтесь! – Крикнул Олег.
Без одежды, на фоне свернутого в кучу одеяла и валяющихся рядом подушек, он умудрился выглядеть воинственно и мужественно. Я понял, что проиграю эту битву, да, в принципе, любую с этим оппонентом. И дело было не в том, что он медалист каких-то соревнований по легкой атлетике, и не в том, что он крупнее и выше, просто мне всегда хотелось поддаться.
- Генерал, сэр, сдавайтесь, вы уже проиграли, ваша шпага упала. – Сказал я, всячески пытаясь акцентировать внимание заигравшегося Олега на члене, который благополучно опустился.
- Ой, мать, пришла беда – отворяй ворота. – Олег сделал несколько шагов, изображая раненого в область бедра, лег на кровать и голосом умирающего стал звать на помощь врача.
- Искусственная вентиляция легких, только она поможет тебе. – Сказал я, подошел и поцеловал его в губы. – Теперь легче? Больной, не шевелитесь.
- Я замерзаю. – Хрипел Олег. – Одеяло, сестра, одеяло. – Сказал он и затащил меня на кровать. – Грей.
- Тебе со мной хорошо? Я всегда говорю «хорошо», а ты молчишь.
- Было бы плохо, ушел.
- А от него ты почему ушел?
- От кого? – Переспросил я.
- От Бандераса своего. – Язвительным тоном добавил Олег.
- Не от своего! Зануда! Просто ушел. Стало никак… Встал и ушел. – Сказал я.
- Ой, такой простой мальчик. Встал и ушел. Ну и молодец, я лучше. – Сказал Олег и потерся своим носом о мой. – Мы о-го-го! О-го-го! Доктор! Посмотри-ка в низ! Сабля? Нет, меч. Доктор, вы чудо. Я вновь готов драться. Бороться.
Олег перебросил через меня ногу и приподнялся на руках, словно приготовился отжиматься. Постучал своим членом о мой и, заинтересовавшись действием, опустил голову в низ, чтобы видеть происходящее в просвете между нашими телами.
- Удар! Еще! Давай! Ну… Эх! Точней! Укол…
- Дяденька, успокойтесь… Ты уже в детство впадаешь. – Заметил я.
- Да? Слушай, тогда давай померимся стоячими. – Предложил Олег.
- Десятилетний мальчик. Пионерский лагерь «Голубая ласточка». Пионервожатый терроризирует октябренка.
- Ну, давай! – Продолжал уговаривать Олег. – Быстренько! Раз, и все.
- Давай.
И мы, два взрослых дитяти, встали на пол лицом к лицу, зафиксировали члены руками и приставили друг к другу. Член Олега уперся мне в лобок, когда моему немного не хватало.
- Я – суперписюн! – Обрадовавшись, кричал Олег. – Я – суперписька!
Сложно было удержаться от смеха, но я нашелся.
- Твоя старше. – Ответил я, пытаясь сбить прилив его самовлюбленности.
- Нет. Твою я тоже очень люблю. Писю, письку, писечку! – Сказал он и загнал меня на кровать. – Но моя больше!
Он тоже залез на кровать и стал прыгать, словно спортсмен на батуте.
- Боже мой! Это нужно отпраздновать. – Не успокаивался победитель. – Все! Звоню. Вечером у нас гости. Чтоб не готовить, все закажем. Выпить у нас есть. Хочется праздника. Кому звонить?
- Кому хочешь, суперписька.
- Кому хочу… Сейчас. – Он спрыгнул с кровати и вышел на кухню за телефоном.
Я только закурил и у меня зазвонил телефон. К удивлению, это был Олег.
- Добрый день. – Сказал я.
- Здравствуйте, Андрей. Чем занимаетесь?
- Курю. Разговариваю с вами по телефону, а третьей рукой дрочу украдкой.
- Ой, вы знаете, в данный момент занимаюсь тем же. Может, вечером пересечемся.
- Где?
- У меня. – Ответил Олег.
- Ну, не знаю. Я вечером собирался посмотреть бразильский сериал и пожрать из тазика че-нибудь печеное.
- Андрюша, милый, вы опять на диете. – Не скрывая удивления, спросил Олег.
- Да. Африканская диета. «Жри все, иначе ветром унесет».
- Ветром…? Скарлетт, родная, приезжай.
- Хорошо, моя Олегофрения. У меня сейчас деньги на телефоне кончатся.
- Жду.
- Пока.
Я докурил. Убрал телефон. Поднял и отряхнул подушки. Забросил одеяло на кровать.
- А что ты не спросил, во сколько? – Крикнул Олег из кухни.
- Забыл. – Ответил я. – А во сколько?
- Отправь смс. На смс денег хватит?
- Да.
Я очень удивился, но взял телефон и набрал нехитрую фразу «Во сколько?», на что получил ответ «Приезжай, как сможешь».
Появился Олег с двумя бокалами кровавой Мэри, красиво украшенными дольками лимона и помидора.
- Давай за встречу. – Предложил он.
- Меня еще нет. Я дома. Убираюсь, мою посуду, потом еще пол часа собираться буду. – Ответил я, как можно холоднее.
- Ну, посуду ты отродясь не мыл. А насчет Мэри ты зря. По полной программе. С тобаско.
Я молча взял бокал и сделал пару глотков.
- Водки не пожалел. А кто будет?
- Ты. – Ответил Олег.
- А еще?
- Я.
- А еще?
- У меня такой большой, а тебе все еще. – Сказал он, с претензией на оригинальность. – Посидим сами, тихонечко попьем.
- Тихонечко мы не умеем. Отвезешь завтра на работу?
- Ты что? Какая работа? У меня День Рождения.
- Не смог отпроситься. Зато послезавтра выходной.
- Я тебя вечером заберу. – Сказал Олег.
- Не стоит. Мне домой надо будет заскочить. Забрать подарок, переодеться. Приеду сам.
- Во сколько будешь?
- К часу. К половине второго.
- Ночи? – Грубым голосом уточнил Олег.
- Ночи. – Ответил я. – Да ладно. Нормально. Я тебе еще надоем.
- Переезжай ко мне. Так будет удобней, чем мотаться ночью. – Сказал Олег, не отвлекаясь от просмотра телевизора.
Это предложение не стало для меня новостью, он уже пару раз намекал и теперь я, сидящий рядом с ним на серо-дымчатом ковре, должен был дать ответ.
- Зачем? Веришь? Я постоянно должен переезжать, с кем бы не начинал общаться. Должен, и все! Конечно! Зачем тебе менять свой образ жизни, когда я могу просто переехать. Я же не человек, мне по херу, что терять!
- Я не это имел в виду. Так удобней всем. У меня лучше. - Пытался убедить меня Олег, продолжая смотреть телевизор.
- А в глаза? Когда говорят подобное, можно смотреть? – Завелся я и вскочил. – Я не приложение к телевизору!
- Так да или нет? – Спросил он еще раз и посмотрел на меня. – Не прыгай, как обезьяна. У меня все в норме. Я уже четвертый раз предлагаю, а ты обычно делаешь вид, что не слышишь. Я веду себя также.
Олег встал и сходил на кухню за Колой и, вернувшись, показательно присел в кресло, максимально показывая свою заинтересованность.
- Нет. – Ответил я. – Не хочу. У тебя лучше, но у меня есть дом, и какой бы он ни был, я себя там чувствую хорошо.
- Тогда переезжаю я. Буду возить тебя на работу, поливать выдуманные цветы, и готовить всем этим людям, периодически зависающим у тебя на несколько дней. В очереди в ванную утром я за тобой. – Он закурил, и пальцами руки стал стучать по спинке кресла.
- Все эти люди – это мои знакомые, с реальными проблемами и радостями. Я с ними общаюсь, потому что сам из этой среды и не чувствую себя изгоем рядом с ними. Это мои друзья. Я слова не сказал о твоих моральных уродах, умирающих от отсутствия новой рубашки Gucci их размера.
 Мне было противно слышать его слова и не хотелось, чтобы переезжал он, мне казалось, что мы не сможем нормально жить там, где ему не нравится. У него дача на Истре, у меня – узкий балкон с видом на торец здания узла связи, без окон. Просто белая стена в пять этажей. Его ухоженная квартира и мой съемный двухкомнатный сарай, но это было ровно то, что я мог себе позволить.
– Я поеду. Соскучишься – звони, пиши, стучи по батареям.
Я убежал в коридор, чтобы больше не видеть Олега. Зашнуровал кроссовки, набросил куртку и готов был провалиться на месте от позора, что не мгу открыть дверь и полноценно провести приступ своей начинающейся истерики без сторонних наблюдателей.
- Вы не откроете дверь? – Крикнул я, собравшись с силами.
- Зачем? – Тихим голосом спросил Олег, выйдя в коридор.
- Я хочу домой. – Твердо ответил я.
- Сколько ты будешь бегать? Даю сто против одного, с кем бы ты ни был, ты постоянно бежишь домой. Маленький мальчик обиделся. – Он упер руки в бока и говорил голосом заботливого родителя, коверкающего слова, словно я малыш, которого должны привести в чувство эти дурные, ненавидимые мною, утютю и усюсю. – Он прибежит домой и напьется, маленький. Ему же яйца нужны, только, чтобы носить, а быть взрослым мужиком нельзя. Добрые феи не взрослеют. Они прыгают из койки в койку и дарят дырку и палку. Волшебница! Ой, у тебя глаза на мокром месте. Что мы плачем? – Олег пулей вылетел на кухню и принес салфетку. – Вытри глазки, маленькая. Мы завяжем самый красивый бантик и купим розовое платье для ревы-коревы. Маленькая, не плачь, а то злой дяденька грубо трахнет в своем логове. Лучше беги, попробуй еще раз сам дверь открыть, давай же!
Его голос превращался в ужасающий шум, свист крана, вызывающий тошноту утром в ванной моей квартиры. Слезы катились против моей воли, а колени дрожали, словно после трехкилометрового кросса. Сквозь эту толщу обиды, обрушившейся на глаза, его лицо казалось чем-то ужасным – человеческим уродством, расплывающимся, меняющим выражение и цвет. Не сказав ни слова, я отвернулся и трясущимися руками стал выкручивать мозги замку. Он щелкал, но не поддавался. Дверь была неприступна, словно та стена, белая и холодная, смотрящая на мой балкон. Не поворачиваясь, я вытащил сигареты из кармана и подкурил. Стоял и смотрел на дверь. Сигарета тлела, и я стряхивал пепел на пол, зная, что в периметре этой квартиры такой поступок равносилен убийству, но не услышал ни слова от человека, чей тяжелый взгляд чувствовал спиной. Бросить бычок смелости не хватило, и остывший прогоревший фильтр я убрал в карман. Я успокоился и готов был остаться, но сказать об этом было выше моих сил.
- Открой мне дверь. – Ровным голосом повторился я. – Мне нужно идти.
- Такие вещи можно говорить в глаза.
Я повернулся и посмотрел на Олега.
- Мне нужно идти.
Олег подошел и обнял меня.
- Ты тупой! Открой мне дверь, скотина! – Крикнул я ему в ухо, более грубо, чем хотел на самом деле.
Он резко разжал руки и повернул замок.
- Не забудь подмести. – Сказал я на прощание, вышел, и, не успев повернуться, услышал, как дверь разорвала тишину у меня за спиной.
Было часов десять вечера, середина февраля, спрятавшего куда-то в глубокий, холодный карман недавние встречи, теплые вечера, красивые слова и застывшие снежинками приступы нежности, которые теперь холодными льдинками впивались в лицо. Я не стал брать машину, а направился в пиццерию, находившуюся неподалеку. Две кружки пива, пицца с анчоусами, и безуспешные попытки отыскать хорошее настроение. Наверно, стоило позвонить кому-нибудь и просто надраться, чтобы ни о чем не думать, но было бы стыдно за себя, за очередную выходку, о которой точно рассказал бы после хорошей дозы алкоголя, и разряженная батарея телефона пришлась по душе. Я уже допивал вторую кружку, когда к столику подошел Олег.
- Привет. – Сказал он и довольно беззаботно заметил, что холодно.
- Привет. – Ответил ошарашенный я. – Ты как здесь оказался?
- Я спустился за тобой. В начале хотел догнать, а потом подумал, на хер мне такой урод. И решил прогуляться. – Он расстегнул куртку и поднял руку, чтобы привлечь официанта. Олег сразу сделал заказ: то же, что и у меня, плюс триста грамм граппы.
- Пиво без водки – деньги на ветер. – Заметил Олег. – Ты смотри, я с тебя эту спесь собью, скотина. Тебя по морде не били, я займусь, сученок! Это ты бабам бабские истерики закатывай, со мной не стоит. Ты не смотри, что голубизной припудренный.
Я испугался. Таким Олега я не знал. Сухой, резко подросший и злой одновременно, он смотрел на меня холодными глазами с нездоровым блеском.
- Ты подсел рядом, чтобы гавкать? – Переходя в нападение, спросил я. – Или темперамент итальянский прививаешь?
- Нет. Пытаюсь прикрутить тебе яйца. – Ответил Олег, выпив рюмку граппы. Затем без паузы налил и выпил вторую, третью протянул мне.
- Держи! Этот мудак принес только одну рюмку.
Я выпил содержимое двумя глотками. Горячие полосы, словно жидкий свинец, пробирались по шее вниз и разливались теплом.
- У тебя есть сигареты? У меня закончились. – Спросил Олег, наливая еще одну.
- Держи. – И я придвинул пачку и пепельницу.
Олег размял сигарету и подкурил. Выпил еще рюмку, повторил и третью предложил мне. Я выпил. Графин был пуст и Олег заказал еще. Он пил одну за другой, молча, но очень усердно. Когда литровая бутылка наполовину опустела, я попросил счет. Официант расторопно подвел счет нашей случайной встречи. Сумма была в несколько раз больше той, которой я располагал. Официант стоял рядом и ждал расчета. Олег сразу понял, в чем дело и расплылся в пьяной самодовольной улыбке.
- Попроси. – Сказал он, давясь от смеха. – Только попроси.
- Оплати счет. – Выдавил я.
- Пожалуйста. – Добавил Олег.
- Пожалуйста.
Смущенный официант дождался хороших чаевых и потерялся за барной стойкой.
Мы вышли на улицу. Олег упивался своим превосходством и еле стоял на ногах. Ничего не оставалось, как помочь ем добраться домой. А, может быть, мне уже просто не хотелось ехать к себе, и мы, медленно проминая ногами снег, направились к месту недавней ссоры. Я не сказал, что хочу быть с ним этой ночью, и ждал, что он предложит мне остаться, но он поблагодарил и закрыл за собой дверь. Я развернулся и направился к лифту. Щелчок. Дверь открылась и в просвете показалась знакомая пьяная физиономия.
- Если хочешь в гости, в смысле, остаться. Скажи. – И он вновь улыбнулся отвратительно и надменно.
- Мне морду хочется тебе набить. – Ответил я.
- Это то, что мне сейчас нужно. – Сказал Олег, открыл дверь и затащил меня внутрь.
Олег вяло принял боксерскую стойку и предложил его ударить. Я смутился.
- Ну, бей же! – Крикнул он. – Бей давай. Ах, ну да, я забыл… Защищаться нельзя. – Сказал он и опустил руки.
- Бей! – Кричал он. – Бей, сука!
Ударить я не смог, но сильно толкнул его плечом, словно играя в американский футбол. Олег потерял равновесие, ударился о стену и рухнул на пол, словно мешок, но не произнес ни звука. Я помог ему встать и дойти до кровати.
- Что, теперь уйдешь? – Спросил Олег и грустно посмотрел на меня.
- Не знаю. Пока выпью кофе.
- Нальешь мне чашечку?
- С молоком?
- Да. И сахара куска четыре. Травмированным нужен сахар.
- Больно?
- Нет. Приятно. Я в душе мазохист. Всегда общаюсь с уродами.
- А я садист. Обычно уродую.
- Я заметил. – Ответил Олег.
- Ты драчун? Постоянно провоцируешь какие-то бойни. – Сказал я.
- Нет, что ты… Я не сложившийся олимпийский мастурбатор, а то драчун, это так низко. Ты мне тут зубы не заговаривай. Где кофе? – Спросил Олег.
- Скотина неблагодарная…
- А за что благодарить? Я еще ничего не выпил. Слушай, там в кармане пол бутылки граппы, я со стола забрал. Может, выпьем и потрахаемся от души. Ух, я тебя!..
- Ты – меня? Тебя хоть самого в таком состоянии…
- Я никогда не против, чтобы ты не предложил.
- Кофе? – Предложил я.
- Это новая поза?
- Это новый напиток, которым я испорчу себе сердце.
- Да оно у тебя, как у быка, а у меня вообще… Я донором могу быть.
- Да. Сердце на вес. – Заметил я.
- Твое вообще никому не нужно.
- Хорошо. Никому не нужно.
Я вернулся с кофе. Олег уже спал. Выпив свою чашку, я разделся и лег рядом. Уснуть не получалось. Мне хотелось. И я решил, что раздеть спящего будет хорошим поводом посмотреть на обнаженное тело, к которому я уже успел привыкнуть. Я снял с него свитер, расстегнул ремень на джинсах и медленно стянул их. Снял носки, это было самым легким. Плавки дались сложнее, и не потому, что он лежал на спине, а из-за внутренних сомнений, бешеного возбуждения, которое циркулировало адреналином по венам, заставляя глубоко дышать и кружиться голову. Он лежал спящий, и от этого ситуация чудилась более сексуальной.
- Ну, я же тебе нравлюсь? – Испугав, нарушил тишину Олег.
- Я просто хотел тебя раздеть и нормально уложить спать. – Ответил я.
- И от этого у тебя волосы дыбом и столб дымиться?
- Ты красивый. Разве это плохая реакция?
- Нужная. Я тебя люблю, козла.
- Отличная пара – козел и скотина.
- Мы должны спасти мир. Козел и Скотина. Но в начале нужно выпить. – Заметил Олег и пошел за остатками граппы.






  Лето. Москва задыхалась от копоти, жары, накалившейся до предела тишины в отсутствии горожан, ублажающих себя за сотни тысяч километров от Садового Кольца. Мой очередной отпуск как всегда выпал на июль. Грозившиеся холодными вечерами берега морей, песчаные пляжи растворились в цифрах и буквах, уместившихся на двух билетах Шереметьево 2 – Мой город. Мы приехали в аэропорт на такси. Олег, сонный и в то же время возбужденный предстоящей поездкой, молча взял два небольших чемодана и со знанием дела направился к терминалу.
Утро только набирало силу, пассажиры вяло мыкались по зданию. До начала регистрации оставалось около получаса, и мы присели на жесткие сидения у окна.
- Что молчишь? – Спросил я у щурящегося Олега.
- Сплю. – Лаконично ответил он.
- Что снится? – Не успокаивался я.
- Все.
- Не хочешь лететь?
- Этого я не говорил.
- Жалко тратить свое драгоценное время на такой бред?
- Этого я не говорил.
- Конечно, ты же молчишь.
- Я сплю.
- Я понял. И снится тебе все. И этого ты не говорил.

Из-за разницы во времени мы прилетели под вечер.
- Зеленое море… - Заметил Олег, выйдя из серого двухэтажного здания аэропорта. – Здесь еще коммунизм, или уже девяностые?
- Здесь тайга. – Ответил я и истерично рассмеялся.
- А вон и папаша! – Констатировал он, спускаясь по местами отбитым ступенькам. – Здравствуйте, папа. Что вы здесь делаете, папа? Вот ваша сын, папа. – Не унимаясь, продолжал он. – Что расскажете нового? Как ваше…
- Замолчи, пожалуйста.
У натертого до блеска джипа стоял мужчина лет пятидесяти в солнцезащитных очках и кепке – мой отец. Я не удивился, что Олег его заметил первый, они познакомились пару месяцев назад на моем Дне Рождении. Весь день они провоцировали друг друга на драку и отпускали колкости. «У нас с вами стопроцентная несовместимость», заметил тогда Олег. «Давайте сделаем вид, что мы друг для друга не существуем».
Мы подошли. Олег, поставив чемоданы на землю, протянул руку и поздоровался с отцом. На что услышал в ответ:
- Багажник открыт.
- Пап, как дела? – Спросил я у отца, пытаясь разрядить обстановку.
- Терпимо. – Ответил он, уже садясь за руль.
- Боже, все такие болтуны. – Добавил я, запрыгивая на заднее сидение, где уже расположился Олег. И подумал, что лучше бы доехали на такси.
Машина тронулась, и мы заскользили по мягкой асфальтированной дороге, длиной километров в сорок, между пышными зелеными сопками и желтыми болотистыми пятачками, разбросанными по сторонам между склонами. Все молча слушали, как колеса бреют асфальт. Запах хвои перемешивался с запахом багульника и врывался в открытое окно, напоминая о подростковых походах в лес, напоминая обо всем, что было со мной в этом забытом Богом городке.
«Ну, и с чем я еду, спрашивается?» - Думал я.- «Работаю? Живу? Счастлив? Все так изменилось. Олег уже директор своего салона красоты, родители давно в разводе, все, с кем я учился, ведут свою практику в больницах, а я только привык к мысли, что живу в самом большом городе страны. За столько лет я смог лишь привыкнуть к этой мысли».
- Как на экзамен? – Спросил я у притихшего Олега.
- Еще какой! – Ответил он.
Мы добрались до города за двадцать минут. Яркие дома шапкой вырастали на поверхности затерявшейся в зелени сопки. Солнечный день представлял его драгоценным камнем в богатой оправе. Мы въехали на центральную улицу, и, как провинциальный экскурсовод, я рассказывал о местах, которые мы проезжали.
Джип остановился у подъезда. Мы вытащили чемоданы и попрощались с отцом, зайти он не решился. Немного передохнув, мы пешком поднялись на четвертый этаж. Черная металлическая дверь, врезанная намертво, пугала Олега больше, чем самый изощренный триллер, которые он так любил.
- Покурим? – Взволнованно спросил Олег.
- Давай. – С пониманием согласился я.
Мы не успели подкурить, как открылась дверь и на пороге возникла женщина, шагнувшая недалеко за сорок пять, ценившая косметику и дорогие вещи. Ее карие глаза были залиты слезами, сухие губы дрожали в застывшей улыбке.
- Что не заходите? – Спросила она, увидев нас, стоящих на площадке с сигаретами в зубах, с выражением лиц, как у подростков, пойманных курящими.
- Мам, привет! – Сказал я и взял чемоданы.
- А обнять? – Она начала плакать.
- Ты босиком, а через порог нельзя. Мы войдем? – Спросил я.
- Конечно, давайте. – Она вытерла слезы и отошла назад, освобождая нам место. – А вы, наверное, Олег?
- Да. Здравствуйте. – Сказал сбитый с толку компаньон. – А вы – Лариса.
- Лариса. Просто. Проходите.
Мы обнялись на глазах у смущенного Олега, аккуратно перешагивающего через порог.
- Как дела? – Спросила у меня мама.
- Нормально. Мы распакуемся?
- Да, конечно. Твоя комната… Мы там сдвинули кровати… В общем, получилось неплохо. – Ответила она.
- В смысле, сдвинули? – Удивился я.
- Ну, поставили большую. А как ты себе представляешь спать на полутороспалке? – Спросила она.
- Спасибо.
- Лариса, у вас духи Yves Saint Laurent? – Неожиданно спросил Олег.
- Да.
Олег нырнул в чемодан и достал последний аромат этого дома в красивой темной коробке. Олег купил их, когда был в командировке в Германии. Я был удивлен его покупкой, но на мой вопрос «Зачем?», он ответил «Для подходящего случая». И, видимо, решил, что случай был подходящий.
- Спасибо. Не стоило так беспокоиться. – Сказала она, и, словно ребенок, получивший желанный подарок, обрадовалась этому вниманию.
- Угодил. – Сказал я Олегу, когда мы вошли в комнату.
- Еще бы. По-любому бы угодил. – Ответил он и достал из чемодана коробки Gucci, D, Dior и Paco Rabanne. – Оставим для родственников.
- Это моя комната. – Сказал я. – А это – самое лучшее место в квартире. – И я с разбегу запрыгнул на широкий подоконник. – Раньше я сидел на нем часами, высматривал будущее, мечтал. Там вдалеке трубы видишь? – Олег подошел к окну. – Ночью на них загораются фонари, красные точки. И кажется, что это не трубы с огоньками, а разметка взлетных полос в небе. Большая чашка чая или кофе, и становилось спокойно. Прыгай. – Предложил я Олегу присесть рядом.
- Я бы лучше прыгнул в койку.
- Устал?
- Есть маленько. Да и разница во времени.
Я вышел из комнаты, дав Олегу возможность собраться с мыслями и покончить с чемоданами.
Я смотрел на стены, поменявшие цвет и рисунок, на люстру с бесконечным числом хрустальных конусов, разрывающих пространство, ломая движение света. Вокруг все стало другим. И я стал другим. Вот она точка разрыва вчера и сегодня – уютная гостиная родного дома, которую я не помню.
Напротив двери под Новый Год красовалась пушистая сосна, ели у нас как-то не приживались. Она горела сотнями маленьких, мигающих лампочек, далекими и завораживающими звездами, какие бывают только зимой. Я сам наряжал ее лет с десяти: гирлянда, шары, игрушки, мишура. Еще раньше кем-то навязанная последовательность стала настолько принципиальной, что без нее терялось ощущение Нового Года. «Бусы повесили, встали в хоровод…» не было никогда. Зеленая красавица стояла у стены, и все, что оставалось, это взять родителей за руки и скачкообразными движениями пройти от стены к стене. Я обижался, если они не пели или пели в пол голоса, будучи совсем маленьким, говорил, что иначе, не придет Дед Мороз, а, став постарше, кричал, что не сяду за праздничный стол. Классический шантаж, который срабатывал безошибочно – традиция есть традиция, Дед Мороз был, есть и будет, и за столом должны быть все, иначе, кому рубили эти бездонные тазики салата и стряпались яства праздничного застолья. Гости в Новый Год были всегда, у многих были дети, и, услышав от кого-то, что в новогоднюю ночь нужно увидеть первую звезду и загадать желание, я вытаскивал на улицу всех. Мы горохом рассыпались по детской площадке, ложились на плотные сугробы и, словно радары, изучали высь. Вот она. Вижу слева за торчащей антенной, похожей на грабли. И загадывали, загадывали, веря, что все сбудется. У меня не сбывалось никогда, как у других не знаю. На эту тему общаться было запрещено, иначе магическое действие не возымело бы силу. А потом все врывались домой, и таяли от запаха мандаринов, хвои и корицы. Розовые от мороза щеки не останавливались ни на секунду, пока огромные пакеты конфет держали форму. За столом, под бой курантов, проходил обряд с шампанским и сжиганием бумажки-желания. Для детей это была вторая возможность за день поверить в чудо. Пару раз чудо случалось, но с опозданием в несколько лет. Эти чудеса я покупал сам, когда смог зарабатывать деньги – новая игровая приставка и огромный шар с домиком и маленькими елочками, в котором при резком движении начинал идти снег. Я перестал верить в чудеса, Новый Год стал лишь поводом собраться за одним столом, а осуществление желаний не имело смысла – я вырос.
- Ты где? – Крикнул я, пытаясь отыскать мать. Выйдя на балкон, я увидел ее сидящей в маленьком кресле возле вазы с еще не распустившимися бутонами белых кал. – Ты что, прячешься? – Спросил я.
- Нет. Мне просто нужно чуть-чуть времени, чтобы привыкнуть. – Ответила она. – Я ему не понравилась?
- Ты о чем?
- Сумасшедшая тетка, больной сын и я соскучилась. Ты же не видишь, как я старею. Он красивый. Тебе хорошо? – Мягким, забытым мной голосом, спросила она.
- Хорошо? Уютно. – Ответил я.
- Уютно и все? – Удивилась она.
- И все. Остальное ты уже слышала по телефону. Как у тебя?
- Устала. Кого ты хочешь увидеть вечером?
- Никого. – Ответил я. – Только не родственников. Белая ворона вернулась. Все отзвонились? – Спросил я и подкурил сигарету из ее пачки.
- Конечно. Кто? Что? С кем? А что им делать – окна перемыты, шторы постираны, дети в школе. А как же «покурим»? – Вдруг спросила мама.
- Покурим? – Переспросил я.
- Ты не помнишь? Раньше. «Ма, покурим?». Стоило только закурить, и ты как чертенок появлялся.
- Было. Расту. Половины не хватает. Слушай, только не показывай детских фотографий. – Попросил я.
- Ладно. А что так?
- Я ненавижу свои детские фотографии.
Пепел упал на балконный коврик, и я попытался собрать его в пепельницу. Мама достала серый портативный пылесос. Щелчок, и табачный пепел растворился в шуме этого маленького друга.
- После пьянок тут часто бывает грязновато. – Заметила она.
- Все так же водка лучший друг? – Спросил я.
- Нет. Подруга. Других не держу.
Я докурил сигарету и вернулся к Олегу. Он мирно рассматривал мои подростковые рисунки, захламляющие книжный шкаф, вырвавшиеся когда-то из головы на белые стены в виде всевозможных лиц с различными выражениями.
- Я сначала подумал, плакаты. – Сказал Олег.
- Нет. Когда-то мой лучший друг, вернувшись из армии, должен был пожить у нас. Там семейное… И мы с матерью забабахали ремонт. Голубой потолок и белые стены. А потом я решил порисовать… Вот так… Что ты так смотришь?
- Насколько лучший друг?
- О, Олег, это совсем не голубой друг и совсем голубой вопрос. Ты ревнуешь?
- Да, нет. Может, просто неловко себя чувствую. – Ответил Олег.
- Точно так же, как я у тебя в квартире. – Съязвил я. – Как кровать?
- У тещи хороший вкус. Оптимально упругая.
- У тещи? – Я закрыл его рот рукой, подвел к кровати и, приложив максимум усилий, повалил на нее.
Немного поборовшись, мы уставились в потолок, где со времен появления первой картины на стене, проявились облака в свете заходящего солнца. Меловые, широкие, они словно уплывали за стену.
- Тоже ты? – Спросил Олег.
- По-моему, нормально. Даже живенько. – Ответил я.
- Ну, если живенько, то нормально. – Обменялись мы фразами из «Служебного романа».
В дверь постучали.
- Заходи. – Отозвался я.
Немного стесняясь, вошла мама, уже переодевшаяся и поправившая макияж.
- Присаживайся.
Она села на край новой, еще не опробованной кровати.
- Любуешься? – Спросила она у Олега. – Потом поправилась и добавила – Ничего, что сразу на ты.
- Так даже лучше. – Ответил он. – Лариса ты. Так лучше. – Произнес он в слух.
- Он в детстве шкодный был? – Спросил Олег у новой подружки.
- Ты сомневаешься.
- Понеслась? – Врезался я в разговор. – Может, лучше перекусим.
- Сына, я не люблю одна биться на кухне.
- Мы поможем. – Сказал Олег.
Единственное, что не изменилось в квартире – это кухня. Тот же стол, за которым отец устраивал дикие семейные ужины, где говорил больше телевизор, чем сидящие за столом, задавленные присутствием друг друга члены семьи. Тот же кафель на стене, с двумя отколотыми плитками после грандиозной студенческой пьянки. Те же шкафы, посуда, только ковер другой на полу, коричнево-зеленый, идеально сочетающийся с рисунком обоев.
Холодильник был забит до отказа. Я включил музыкальный центр, настроенный на местную волну и стал пристально изучать содержимое этого холодного трехкамреного шкафа.
- Как к блокаде готовились. – Заметил я.
- Мужик должен есть. – Отозвалась мама.
- Тогда, понеслась. – Сказал Олег, отодвинул меня в сторону и по-хозяйски принялся вытаскивать содержимое на стол.
Под его чутким руководством мы с матерью получили роли второго плана и, периодически прерываясь для очередного тоста, трепались, перемывая кости знакомым, поясняя Олегу, кто есть кто.
Мне казалось, что Олег был с нами всегда, что я знаю его давно, и мы уже были вот так, на этой кухне. Матери даже не пришлось стараться, чтобы его принять. Когда он вышел на балкон за зажигалкой, она поправила волосы и сказала, с каким-то сложным, умудренным опытом, выражением лица:
- Он похож на нас.
Это было больше, чем любые комплименты, которые она могла разбрасывать в разные стороны, оценивая, присматриваясь, принимая, точнее, пытаясь все это сделать по моей просьбе. Как когда-то.
Я рос общительным и неугомонным, словно ветер. Постоянно впутывался во всевозможные истории. Наш дом был полон моими друзьями и ее знакомыми, которые в последствие как-то незаметно перемешались. Мои одноклассники и однокурсники уже приходили к ней за помощью или советом, ее подруги и любовники охотно делились со мной своими переживаниями, но с появлением нового лица в жерновах этой круглосуточно крутящейся мельницы я спрашивал ее мнение. Нет, не для того, чтобы прислушаться или поспорить, просто мне всегда было интересно, по каким линейкам она выправляет людей, ведь ошибалась редко, и мне был нужен этот опыт, это врожденное внутреннее мерило. Я понял это еще лет в четырнадцать, когда переживал свой подростковый кризис. Она знакомилась с моими подругами, не навязчиво и не подстраиваясь, но говорила, каждый раз говорила, что не мое. Она не принижала их достоинств, не навязывала своего мнения, просто, как позже выяснилось, не верила в мои подвиги после того, как увидела мои глаза, впившиеся в бывшего друга нашей семьи. Через пару лет все открылось, и она вздохнула с облегчением.
- Тебе теперь легче? Я же не дура. Никто никому ничего не навязывает. Мне больней и хуже было. Ты врал. Нет. Не договаривал. Я боялась верить, но думала. Педик. Слушай, других слов нет?
- Гей. – Предложил я.
- Ну, так значит так. Налей-ка.
А были истерики, о которых я не знал, были склоки с отцом, и они расстались отчасти из-за меня. Она пыталась ему объяснить, что это не игра и не болезнь. Он кричал, что стоило удушить при родах. А потом собрался и ушел. Мать паковала его чемоданы, а я наблюдал в стороне, давя в себе чувство вины. «Лучше он. Тебя в общаге я не представляю. Так лучше. Налей-ка».
Вернулся Олег с работающей зажигалкой. Мы закурили.
- Что там скребется? – Спросил он у меня.
- Морская свинка Кристина. Она живет на кухне. Красивая, зараза.
- А ты капусту достань и порежь. – Добавила мать. – Она на звук выбежит.
- Кошка. Собака. Морская Кристина – зоопарк.
- Нас здесь не хватало. – Сказал я.
- Не хватало… - Сказала мама.
На разделочную доску лег кочан капусты, нож пробежался по краю, раздался характерный звук.
- Соломкой пойдет? – Уточнил Олег.
- Лишь бы хрустело. – Сказал я.
Он нарезал полное блюдце и поставил на пол в центре кухни. Показалась наглая мордочка, а затем и вся Кристина – непропорциональная, нагловатая. Словно ожившая палитра художника прошлась она по кухне. Собравшись с мыслями, обнюхала собачью миску, схватила пару кусочков сухого корма из кошачьей и нехотя присела у своей горы капусты.
- Хорошенькая. – Заметил Олег. – А где кошка с собакой?
- Утром уехали на дачу, к родственникам. Им там лучше. Миски убрать забыла. – Ответила мама.
- Ну что, садимся? – Спросил я. – Вроде, все готово. А то свинке одной есть скучно.
- Лариса, тарелки где? – Спросил Олег.
- В шкафу, справа. – Ответила мама.



Часть меня навсегда осталась в старом дворе, окруженном неказистыми двухэтажными домами, в детском вопле сверстников, в их смехе, шепоте, застывшим среди красно-желтых качелей и карусели с оторванными спинками сидений. Даже там, где полные женщины развешивали стираное белье на веревках, я забыл что-то очень теплое и важное – беззаботность. Мы жили на втором этаже, квартира номер четыре. Крохотный подъезд на четыре хозяина с деревянной лестницей неестественно коричневого цвета, которую приходилось мести по очереди. Дом сто девяносто четыре, четвертая остановка от школы на автобусе четвертого маршрута. Мне очень нравилась эта магия чисел. Я чувствовал себя особенным.
  Наша дверь всегда была открыта, казалось, что улица является продолжением квартиры. Гости, частые, любимые мной и не очень. Постоянные подарки, назойливое внимание заставляли смущаться и убегать к себе в комнату, а затем, когда все успокаивалось, возвращаться, ведь там был он – большой Андрей. Мужчина тридцати лет, высокий блондин с хорошей выправкой, красивыми миндалевидными глазами, карими до такой степени, что они казались нарисованными. Открытое лицо, прямой нос и широкая улыбка, подкупавшая всех, заставляли меня по любому поводу врываться в кухню, где сидели взрослые, чтобы лишний раз о чем-нибудь спросить, что-то рассказать – я считал его лучшим другом. Увидев его на улицу, я бежал на встречу, забыв обо всем. Он подбрасывал меня вверх, аккуратно взяв своими крепкими руками. Его ладони, широкие и сухие, были покрыты мельчайшими порезами и напоминали странную карту, которую я очень любил изучать. Словно гадая, я вел пальцами по свежим и исчезающим ранам, рассказывая о произошедшем за день, и перенимая боль от увиденных новых порезов, говорил, что нужно купить перчатки. Мы часто гуляли в парке, иногда он забирал меня на выходные. Андрей знал всех моих друзей и врагов, он знал так много, что было потеряно чувство разницы в возрасте.
А потом все поплыло, смешалось, покатилось. Деревья вместе с листьями сбросили ветки и превратились в столбы, дома перекосились и выцвели, родители стали просто чем-то необязательным, сухим и далеким формализмом. Умер Андрей. Случайная смерть на работе. Моя случайная детская смерть. Я смутно помню панихиду, кладбище, людей. Зачем дружить, если потом так плохо – все умрут.

- Доброе утро. – Сказал я еще спящему Олегу.
- Ой, а что уже утро?
- Да. Уже часов девять. Как тебе на новом месте?
- Как убитому со стершимся поршнем. – Вяло улыбнулся Олег.
- Такой пошлый! Я в душ.
Олег обнял меня и попытался поцеловать. Я размахивал руками и кричал: «Отпусти! Отпусти!». Молодость оказалась сильнее.
Утро было тяжелое, свинцовое. Все глохло, ожидая дождя. Липкий ветер шлепками разминал лицо, нырял мягким мехом норки за ворот и, найдя укромное место, засыпал. Начало дня белыми нитями перетянулось в хмурый кладбищенский полдень, пропитанный запахом сырой земли и непостижимой грусти. Щурясь, словно дети во время песчаной бури, мы прошли центральную аллею городского кладбища, повернули за невзрачной часовенкой направо и углубились в центр по дорожке с названием «девятая линия». Мраморные плиты, большие и не очень, распирали пространство перекосившихся оградок, чередовались со сваренными из метала на скорую руку памятниками. Они пьяными рыцарями с воинственными пиками, звездами и серпами, смотрели на нас уже неузнаваемыми лицами с выгоревших фотографий. 1970 – 1992, 1968 – 1989. Телефоны уставшей молодости, бесконечный номер, выстроившихся в длинный ряд незнакомых событий. «Д. П. – Город - Центральное кладбище» назывался маршрут автобуса, на котором можно было добраться до этого места. Из-за этих непонятных букв горожане прозвали погост детским парком, что в итоге оказалось пророчеством. Похороненных старше пятидесяти-шестидесяти – единицы.
- Могилка поплыла. – Заметил я, увидев четыре внушительных столба из мрамора, устремившихся в разные стороны. Металлические цепи черного цвета, соединяющие их, натянулись, словно паруса. Серая мраморная плита с серебряной гравировкой удивленно наклонилась вправо, будто заскучала от тишины и одиночества. За время моего отсутствия на пустующей земле рядом с могилкой, которую оставляла для себя жена Андрея, появился круглый каменный стол на кованой ножке с плетеными узорами и вензелем, деревянная скамья с такими же ножками и ручками. Я предложил Олегу подождать меня у машины, и он молча направился к выходу.
Сняв цепь с крючка, я зашел внутрь и присел на скамью. Глаза невольно наполнились слезами, и мне ничего не оставалось, как их закрыть. Больше всего мне не хотелось плакать здесь, в присутствии Андрея, ведь когда-то, упав с велосипеда, я пообещал, что не буду плакать никогда. Никогда не буду плакать при нем, если больно. Но, взяв с меня это обещание, Андрей не сказал, что физическая боль лишь сотая, тысячная часть внутренней боли, со всеми рвущими и колющими метелями, заставляющими трястись руки и подкашиваться ноги, стучать сердце так, словно готов выплюнуть его сию секунду, приняв за злополучный ком в горле. Я трогал руками гладкий теплый стол и пытался придумать, как начать свой монолог.
- Она уехала. – Сказал я. – Уехала на Украину. Насовсем. Ты не обижайся, он хороший человек, я видел его года два назад. Может, она опять будет счастлива? Будет, точно будет… У меня все нормально. Она просила, чтобы я заходил, но я бы и сам зашел, честное слово. Дурацкое лето. Она хотела эксгумацию сделать и тебя забрать, но зачем? Она и так помнит. А могилку поправят, до осени точно… У меня все хорошо…
И пошел дождь. Сильный, быстрый, он плотными каплями бил в лицо, словно пытался снять кожу, стучался о стол, разлетаясь брызгами в стороны. Я продолжал сидеть, испуганный, чувствуя, как лицо наливается кровью.
- Нужно было что-то принести, еду или выпить… Но это так глупо. Я не стал. Если хочешь, принесу, если хочешь, конечно…
Волнение взяло верх, я встал, подошел к вкопанному столбу и, опрокинувшись через него, выпустил содержимое желудка наружу. Вернувшись на место, рукой вытер вязкую слюну с губ и молча стал всматриваться в плиту. Дождь пытался выбить вмятые буквы надгробной надписи, а лицо Андрея на плите, взятое с лучшей фотографии, начало менять свое выражение. Я обернулся и взглянул назад. Грязь с неба летела на грязную землю. Я на кладбище и могилы во все стороны, ни птиц, ни людей, лишь шипящий дождь со своей нескончаемой ша.
- Пока. – Сказал я и вышел за ограду. – Обычно крестятся, кланяются, что-то говорят. Я не обучен. – Добавил я на прощание и побрел по грязи к машине.
Мокрый насквозь, по колено измазанный буро-желтой жижей из песка и глины, в висящей, словно на вешалке рубахе, я подошел к центральному входу. Олег стояла у забора, мокрый, как брошенный пес, покуривая, прикрывал сигарету ладонью от дождя и, давно приметив мой шаркающий силуэт, встречал невозмутимым взглядом.
- Подцепишь пневмонию, я его выкопаю. – Сказал он, когда я подошел.
- Поехали домой.
Мы сели в белые жигули, доверенность на которые Олег получил от моего друга Саши, и поехали по размокающей и исчезающей дороге. Подъезжая к городу, Олег повернул к водохранилищу.
- Зачем? – Спросил я, нарушив тишину, висевшую над нами от самого кладбища.
- Хочу посмотреть! – Сердито ответил он.
Через несколько минут на горизонте возникла бесконечная водная гладь. Мы остановились у песчаного пляжа, безлюдного и на редкость чистого. Олег включил на всю громкость Шер и Эроса Рамазотти, вышел из машины, не закрыв за собой дверь, разделся догола и медленно зашел в бурлящую воду. Затем сделал несколько мощных движений телом, после чего максимум, что я смог увидеть сквозь залитое дождем окно, это его голову, похожую на футбольный мяч, уплывающий против ветра и волн.
Я курил уже седьмую сигарету подряд, когда исчезнувшая голова Олега вновь появилась в поле досягаемости моих красных от слез глаз. Он неуверенно вышел из воды, подобрал свои вещи, разбросанные по берегу, сел в машину, захлопнул дверь и вытащил из моих пальцев выкуренную до половины сигарету. Сделав несколько глубоких затяжек, он замял ее в открытой пепельнице. Затем взял меня за грудки и, не сказав ни слова, разорвал рубашку, схватился зубами за нижнюю губу и без особых усилий вытряхнул мое тощее тельце из легких летних брюк, сдернул не расшнурованные кроссовки, опустил плавки до щиколоток. Я чувствовал, как кровь стекает у меня по подбородку, я чувствовал острую боль, но не мог ни крикнуть, ни сказать хоть что-нибудь вразумительное. Я рычал, словно плюшевый медведь времен Советского Союза. Глаза Олега были мутными, казалось, разум покинул его навсегда. Опустив большой палец правой руки в ямку над его ключицей, я надавил изо всех сил. Он разжал челюсти, и боль немного стихла. Олег сделал резкое движение, словно боксерский прием, и нырнул между моими ногами, стянутыми плавками у ступней. Стянув их до уровня своих бедер, он опустил сидение и без труда вошел в меня. Его холодная кожа разгоралась от каждого движения, словно костер от порывов ветра. Массируя мой член левой рукой и держа перекрестившиеся кисти правой, он навязывал свой темп, свою скорость, врезаясь в меня каждый раз, как в первый. Тело выгибало, словно прижигали каленым железом, и, по-видимому, это придавало ему животное рвение. Мы кончили одновременно, и его хрипящие вздохи переросли в затяжной стон. Вынув свой член, он пластично выскочил из переплета моих ног, вытер запотевшее стекло двери и посмотрел на пляж. Затем выскочил под нескончаемый дождь, оббежал вокруг машины, открыл дверь с моей стороны и чуть ли не волоком потащил меня к воде. Я упирался, как только мог. Устав от этих жалких попыток, он забросил меня на плечо и вернулся к машине со своей странной ношей, упреки которой перешли в истерический смех. Олег открыл багажник и достал пару зеленых ласт.
- Теперь спокоен? – Спросил он.
- Заработаю пневмонию – выкопаю!
- Сначала закопай. И не вертись, а то сейчас скатишься головой в землю. В сперме, как в геле оба.
Семимильными шагами он подбежал к кромке воды и опустил меня на землю.
- Холодно.
- Давай быстрее в воду. Там люди идут. – Заметил Олег.
- Дебильные рыбаки?
- Мудаки. Туфли одень-ка. Как тебе не стыдно… - Распевал он, помогая мне одеть ласты.
Детская песенка, ласты, дождь и приятная страховка в большой воде. Спустя минут десять появилась усталость, и мы вернулись в машину.
- Как я теперь домой зайду? – Спросил я у стучащего зубами Олега.
- Рубашка? – Она была не очень. – Наденешь мою майку, а я могу и с голым торсом.
- А кто за трусами побежит, вон они на берегу валяются? – И я показал на серую тряпку у размокшей коряги.
- Оставим фетишистам на память.
Мама встретила нас ласковым: «А ну-ка оба в горячую ванну, охламоны». И к бутылочке Hennessi VSPO добавила:
- Не дай Бог, пневмонию подхватите.
Мы смеялись, как сумасшедшие. Она решила, что причина в травке, и, как бы невзначай, предложила Олегу не водить машину в состоянии наркотического опьянения. Нам пришлось немного прояснить ситуацию, вырезав интимные моменты, и она успокоилась. Чистые полотенца, соль для ванны, коньячные рюмки, еле слышная музыка в небольшой ванной комнате встали на нашу защиту в борьбе с воспалением легких.

- Я посчитаю ресницы?
- Только не как с ромашкой – «любит – не любит»!
- Нет! Только так. А потом скажу «не получилось» и сброшу тебя с этой грязной черной крыши. Сдохнешь – не сдохнешь… - Сказал Олег и пошевелил своими ногами, на которых лежала моя голова.
У нас был аперитив перед походом в гости на крыше моего дома. Мягкий теплый вечер. В соседних домах загорались первые огни. Из окон кашей лилась разномастная музыка, перебивавшая вопли обалдевших от летних каникул детей, играющих на школьном дворе.
- Может, не пойдем? – Спросил Олег.
- Не будь занудой.
- Веришь, нет? Видеть никого не хочу.
- У нас очередной приступ паники?
Он ничего не ответил. И часам к двенадцати ночи мы буквально заплыли в ходящую ходуном квартиру, спрятанную в доме на соседней улице. Три резиновые комнаты вместили больше двадцати человек.
- Привет!
- Привет. Привет. Привет…
Вечеринка была в самом разгаре и наши два ящика пива были очень кстати.
Я увидел Сашку впервые за все время, проведенное в городе, в относительно спокойной обстановке, где можно было спокойно поговорить. Олега принялась очаровывать небезызвестная Наташка-Цифра. Высокая, стройная, знающая, что все при ней и пользующаяся этим всем, выжимая по максимуму даже из стен.
- Привет! – Сказала она. И передо мной всплыли все ее мурлычущие фразы, вздохи, перекуры. Слащавая, плывущая фиолетовой бездной, она пронеслась в свободное кресло и, остановив время и все, и вся, словно в клипе, замедленно села, согнув в колене одну ногу.
- Что пьете? Пиво? – Спросила Наташка.
- Пиво. – Ответил Олег. И пытаясь найти себе применение, спросил: - Тебе принести?
- Если можно. – Протянула она.
Мы с Сашкой не могли сдержать улыбки, и чтобы не рассмеяться при ней, под предлогом перекура рокировались на кухню. Как ни странно, она была пуста.
- У вас серьезно? – Спросил Сашка в лоб.
- Не знаю. – Честно ответил я, мостя свою задницу на стол.
- Не сиди на столе – стоять не будет. – Заметил Сашка.
- Я больше боюсь, что некому будет поднять. – Ответил я, и этот каламбур пришелся к месту. Былое напряжение постепенно растворялось в табачном дыме.
- Она его завалит!
- Не знаю. – Ответил я.
- Это был не вопрос.
- Не знаю.
- А тебе нравятся только такие.
- Например, ты?
- Ну было же что-то?
- Родной мой, как чисто ты говоришь. Где же ты растратил все свои «типа» или «короче», или «бля»?
- Зацепил?
- Сука! – «Какая классика», мелькнуло у меня в голове.
- Расту, взрослею. Тебе же нравится постарше.
- Ты что-то хочешь? – Попытался уточнить я, выпрямляя голос, сбившийся с нормального темпа выбросами адреналина.
В кухню ворвались трое выпивших с расспросами. «Как я? Что я? Где я?». Серега, Серега и Лев. В глубине души я был им благодарен, потому что уже несколько минут искал повод для паузы, перерыва в этом разговоре. Я не был готов, не просчитал отходные пути. Мое волнение выдал только уголек, упавший с докуренной до фильтра сигареты. Я смотрел, как плавится ковер, не понимая в реальности это, или снится. Меня пытали ревность и ностальгия. Многое было новым. И этот мальчик, младше года на три, мягкий, теплый, красивый, учившийся в одиннадцатом классе, играл роль отдушины, уютного человечка, с которым нет понятия «неловко», «не умею». И только в бой. Мы изучали друг друга. Мы учились друг на друге. Мы имели друг друга. Пусть не долго, но очень ярко и по-юношески честно. А потом у меня появился другой, постарше, помужественней и более хищный. О своем выборе я никогда не жалел, убиваемый попытками Сашки на женском поприще. Это нравилось и мучило. Самец.
- Все нормально. – Отвечал я. И рассказывал о барах, клубах, артистах, концертах, сумасшедших друзьях и новых интересах. Они проглатывали каждое произнесенное мной слово, и разговор превратился в монолог. Прошло минут сорок, но в периметре кухни я по-прежнему не видел Олега.
- Я в туалет. – Прокомментировал я свой уход и направился в комнату, где видел его последний раз.
Олег мирно попивал пиво, сидя на ручке кресла рядом с Цифрой, и бархатным голосом рассказывал о своей профессии, даже не реагируя на ее руку, нежно бегающую по его поросшей груди.
- Спорим? – Испугал меня Сашка. – Не мешай. Она ушлая…
- Нечего спорить. Мы без обязательств. А ты что ее так подкладываешь?
Он опустил пьяные глаза в пол серого коридора, где нас поймала эта нелепая случайность.
- Он тебе нравится?
- Очень. – Ответил я.
Сашка продолжал молчать. Я взял банку пива, которую он держал в руке, и залпом допил.
- А где пиво? Уже кончилось?
- В спальне. – Ответил он. – Я принесу.
Я вернулся на кухню, пытаясь заглушить давно забытую боль, знакомую и выброшенную, как мне казалось, навсегда. За окном собирались тяжелые низкие тучи, словно полосы зебры, перекрывающие звездное небо. И было тошнотно грустно, и хотелось вернуться назад на крышу, на несколько часов назад и сказать: «Давай не пойдем», но все шло, как шло, и, будучи уже взрослым мальчиком, познавшим вкус мести, я решил поиграть в свою игру.
- Пиво? Спасибо. Я, наверное, пойду.
- А что? Может, его позвать?
- Зачем? Пусть веселится. Засыпаю на ходу. Не перестроился на местное время.
- Оставайся. Я столько хотел сказать. Помнишь, как раньше?
- Как ее зовут?
- Кого?
- Ты что один, что ли? – Спросил я.
- Светка.
- Ой, Светка? Светлана. Иринкина?
- Да. – Ответил он, как бы стесняясь.
- И все спят под одним одеялом. - А где эта полуночная звезда?
- Что ты гонишь?! – Разозлился Санька.
- Прости. А почему ее нет?
- Она на море уехала.
- А ты?
- А я работаю.
- Прости. Семейный разлад. Слушай, я хамлю. Пойду я.
- Иди. Я уже постелил.
- Репетировал?
- С самого утра.
- Я пойду.
В комнате не было никого. Горел ночник, стоял диван, расстеленный на скорую руку, с двумя подушками. Я разделся и лег.
«Ну, и…?», думал я. «Где же этот новоиспеченный ловелас?». Дверь открылась, и появился он. Подросший, молодой мужчина быстро разделся, как-то по-армейски выправился во весь рост, возбужденный донельзя, на фоне своей стены славы. «Грамота лучшему…», «Почетная грамота за…», благодарственное письмо, медали, кубки на самодельных полочках. И две банки пива на тумбочке.
- Волейболистам, баскетболистам, физкультпривет! – Сказал я, присел на колени, подтянул жилистое тело Сашки к себе и захватил его горячий, твердый член ртом.
Он громко вдохнул и обнял меня за голову, но вел себя тише, чем обычно. Через пару минут начала выделяться смазка и я понял, что он скоро кончит. Сашка отодвинул мою голову и сказал:
- Я хочу одновременно. По-настоящему.
Дико хотелось пить, я открыл банку пива и сделал несколько глотков, пока он располагался на диване и делал музыку громче.
- Ты дверь закрыл?
- Закрыл. – Ответил Сашка.
И вот она наша ритуальная поза 69 – медленно шевелящаяся, мягкая, гладкая, рельефная. Первые спазмы внизу живота, легко читаемые по наполнению члена во рту, по поднимающимся яичкам в горячих ладонях, непрерывно массируемым и поглаживаемым.
Когда-то он спросил, как правильно делать минет. «Повторяй женское влагалище, тугой, гладкий проход, максимально глубокий и ритмично принимающий».
И я чувствовал, что он уже умеет это делать правильно, и, главное, приятно. Я был готов взорваться, когда открылась и закрылась дверь. Мы кончили. Тела еще дрожали. Хотелось курить. Я потянулся к брошенным на пол джинсам и в темноте увидел мастурбирующего Олега.
- Тебе помочь? – Спросил я.
Испуг перерос в обиду, в стыд. Эти смешанные чувства убили все внутри. Стало холодно, накурено и темно. Олег молчал. Затем часто задышал, кончил и вышел из комнаты.
- Теперь я точно останусь. – Сказал я ошарашенному Сашке, подкурил сигарету, взял пиво и королевой с воображаемым скипетром и лирой сел на диван, оперевшись спиной о стену.
Ночь была грязной и длинной. Развязный до проститутки, я трахал, трахался с Сашкой, не давая ему опомниться.
Проснулись мы далеко за полдень. Болело все. Вчерашние чудеса акробатики давали о себе знать. Об Олеге мы так и не говорили. Мне не хотелось, а Сашке было, скорее всего, неудобно. К пяти часам вечера я попал домой. Олег собирал чемодан.
- Уже уезжаешь?
- Да. Я поменял билет на сегодня.
- Жаль! А как же Наташка?
- Не плохо. Двести долларов, и все забыто. Она хороша.
- Тебя проводить в аэропорт?
- Не стоит. Я заказал такси.
- Моя ты золотая. – Сказал я чуть не плача и ушел в ванную.
Он постучал в закрытую дверь минут через десять. Мне ничего не оставалось, как открыть.
- Не реви! – Сухо рявкнул он. – Матери сказал, что вызвали на работу. В конверте деньги. Я сдал твой билет. Возьмешь обратный, когда наиграешься. Мне не звони. Убью, ****ь! – И со всей силы взяв меня за локти, поцеловал в шею. – Извини. После такой палки, как вчера, не могу – брезгую. Береги дырку, сучка лабрадора.
А потом были срежесированные звонки с разговорами ни о чем. Мы играли для нее, ничего не понимающей, не знающей о произошедшем, одиноко стареющей Ларисы, уставшей всматриваться в дно рюмки в поисках счастья.

Приторный статус холостяка отравлял окружающий Москву воздух до приступов самоедства. Вонючие поезда подземки укачивали два раза в день, унося на работу сонного молодого человека, и возвращали его уже уставшим с завидной регулярностью два через два. Удаленные номера телефонов из записной книжки вылились в покупки арбуза для одного и просмотр выученных наизусть фильмов из золотой коллекции Голливуда. «Красотка», «Ноттинг Хилл», «Связь»… Август, Сентябрь, Октябрь. И ждал первый снег в начале ноября, а шел дождь. И работа не приносила удовольствия, как раньше. И новые друзья, высосанные из пальца, казались слишком юными. Секс раз в неделю, не тот и не с тем. Брикеты мороженного, и ананасы, и те же фильмы… День за днем. Захламленный балкон, на который можно было выйти покурить только в пуховике, солярий в салоне через дорогу, разрывающий сердце вой соседской собаки.
Я уже спал, когда открылась входная дверь. «Сумасшедшая хозяйка», мелькнуло в голове. «Второй час… Охренела уже!». Я набросил халат и вышел из комнаты. На тумбочке у входной двери, засыпая, сидел пьяный Олег. Из приоткрытого рта на кожаную куртку тянулись слюни. Грязная обувь, поцарапанная правая рука, на большом пальце которой висел брелок в виде изогнутой змеи с ключами от моей кватиры.
- Ну, проходи… - Сказал я.
- Я с ней не спал.
- Не спал. Давай, разуваемся. Давай, давай!
Я снял с него грязные ботинки, расстегнул куртку, проводил в проходную комнату и уложил на кровать.
- А что, спальни уже не достоин, проститутка, ****ь?!
- Достоин, достоин. Ложись.
И что-то проснулось внутри, отеческо-материнское. Спокойствие, словно горячий чай, разлилось в животе. Все на месте. Всё на месте. Он уснул сидя. Повалить его на подушку не составило труда. Я укрыл его теплым одеялом и открыл окно, чтобы запах перегара перемешался с относительно свежим городским воздухом. Прошел на кухню заварить чай, налил самую большую кружку и вернулся к себе в комнату. Я много раз репетировал нашу встречу, а теперь смог сказать лишь «достоин, достоин». Я уснул под утро, когда уже светало и канал, на который был настроен телевизор, отыграл гимн России.
Спалось плохо, бросало то в жар, то в холод, а потом тяжесть, не дающая вздохнуть, заставила проснуться. На мне лежала его рука и нога. Я даже не почувствовал, как он пришел и лег в мою постель. Мне не хотелось его будить, потому что я не знал, о чем мы будем говорить, и, пытаясь отсрочить этот момент, я тихо лежал, чувствуя его пульс у себя на спине.
- Что притих? Я не сплю. – Сказал Олег.
- Доброе утро. – Сухо выдавил я.
- Не хрена себе доброе. Аспирин, анальгин, цитрамон? – Промычал он.
- Панадол, Пенталгин… - Продолжил я.
- Ты хочешь, чтобы я умер?
- Иногда, да.
- На работу я уже не попал…
- Два часа.
- Ну я и нажрался…
Я попытался встать, но Олег впился пальцами в ребра, не давая подняться.
- Я за таблетками.
Он расслабил руку, и я вышел из комнаты за водой и аптечкой.
- Держи. Аспирин уже растворился.
- Одна? Две? – Спросил Олег.
- Две таблетки.
- Как будем жить? – Спросил он и выпил залпом мутное питье.
- Ты пришел, ты и рассказывай.
- Но ты не против.
- Честно? Мне уже и одному не плохо. Привык. – Ответил я отчасти честно.
- А я нет. Тобой воняет на каждом углу. Ты как кот, пометивший территорию.
- Так я собака или кот?
- Ты – мультик. Котопес.
- Есть будешь?
- Нет. А что у тебя?
- Холодный сочный ананас, ананасовый сок и борщ на десерт.
- А что ты дергаешься, как кукла? Нервничаешь? Зря.
Он встал, набросил на себя одеяло и пошел на кухню. Проходя мимо меня, он резко ударил в живот кулаком. От неожиданности и боли я согнулся пополам, пытаясь вдохнуть. Он даже не обернулся. Собравшись с силами, я подскочил и ударил его пяткой в бедро что было сил, но удар отчего-то получился очень слабый.
- Как всегда, со спины и по-бабски. – Бросил Олег, не оборачиваясь.
- А ты что, до фига мужик? Мачо с дачи.
Он шел дальше. Коридор. Кухня. Холодильник. Достал пачку сока, повернулся к окну и принялся жадно пить.
- Собирайся домой. – Предложил я.
- А рачком на прощание?
- Что ты пришел? Тебя звали, тушка стероидная?!
- Ах, ну да, у нас новые стандарты. Молодцы с глазами шоколадки «Аленка», не ниже метр девяносто, страстные, ногатые, с херами по колено.
- Ну, лучше же, чем питерские проститутки?
- А ты свечку держал?
- Нет. Зачем? Это твоя прерогатива – подержать, подрочить.
- Я с ней не спал. Мы только целовались.
- О, Боже мой! Наташа, я крутой натурал, маленький бог в Москве, приезжай, помогу. Ой, а ты такая… С таким будущим. А у меня такая харизма…
- Закрой рот, ублюдок!
- Нет. Ублюдок здесь как раз ты. «Я. У меня…». Пуп земли! И все к нему и с ним. Собирайся и вали!
- Вызови мне такси. – Сказал Олег и отвернулся от окна.
По его щекам текли слезы. Синие трясущиеся губы, руки крестом впившиеся в нелепое одеяние, съежившийся до детских размеров член, торчащий из-под одеяла. Огромные синяки на внутренней стороне левого бедра и на внешней правого, исцарапанная голень. И я поймал себя на мысли, что только сейчас заметил эти побои, и он не такой слон, каким казался раньше, и, может, ему даже хуже, чем мне.
- Где тебя так?
- Там. – Ответил Олег и опять отвернулся.
- Подрался?
- Подрался.
- Больно?
- Нет, но бывало и лучше.
- Иди-ка ты в душ.
Он опустил голову, чтобы не встретиться со мной взглядом и молча пошел в ванную. Не закрыв дверь, повесил одеяло на вешалку и ловко запрыгнул в ванну. Я подошел, уперся плечом в косяк дверного проема и молча наблюдал картину омовения побитой собаки. От увиденных синяков становилось больно, острой струной это чувство врезалось в грудь и, словно волны тока, разливалось в голове.
- Спинку не потрешь? Пожалуйста.
Я молча подошел, взял мочалку, намочил, как мне показалось, слишком горячей водой, обильно пролил ее гелем и стал водить по прогнувшейся в виде вопросительного знака спине.
- Готово. – Сказал я, покончив с не доставившей эстетического удовольствия процедурой. Вручил мочалку принимающему душ, вышел из ванной и закрыл за собой дверь.
Посмотрев на его ботинки, я понял, что ремонту они не подлежат. Порванный в районе подошвы левый и исцарапанный окровавленный правый отправились в пакет для мусора. Умывшись на кухне, зажевав три подушечки «Орбит» вместо чистки зубов, я собрался на улицу, захватив мусор и деньги для похода по магазинам. Выйдя на Абельмановскую, поймал машину и доехал до торгового центра на Таганской. Второй этаж, и первой покупкой стали полуботинки сорок пятого размера. Затем «Атриум», джинсы тридцать шестого размера, на мой вкус. Через час сорок я был уже дома с обновками и продуктами. Олег сидел на кухне в моем халате, слушал радио и пил зеленый чай с молоком.
- Ты куда пропал?
- В магазин. – Ответил я, продолжая держать образ сухаря. – Твои башмаки сдохли, я их выкинул. – И достал из пакета новые, пахнущие кожей, полуботинки. – А джинсы можешь выкинуть сам. Держи. – Я протянул ему новые.
- Не стоило. Или ты меня покупаешь?
- Закрой рот. – Психанул я.
Как воспитанный мальчик, он взял так называемые подарки и пошел в комнату, чтобы их примерить. Обувь пришлась в пору, и по его лицу было видно, что я попал в самое яблочко. С джинсами было сложнее. Он не очень жаловал низкую посадку на талии, но после нескольких комплиментов в грубой форме в адрес его бедер и задницы, он успокоился.
- Спасибо.
- Не за что. Надеюсь, я откупился. – Сказал я и смекнул, что это было лишним.
Еще в такси я понял, что вновь ожил и эта промозглая осень больше похожа на раннюю весну, и это возвращение в прошлое таким поздним, странным визитом лучший подарок, который я получил за последние месяцы. И Москва показалась не такой серой, как позавчера, и работа, временами нудная и тяжелая, то, что нужно. И все хорошо. Осталось только удержать. Я потратил почти все деньги, которые скопил за последние месяцы, но чувствовал себя самым богатым человеком на свете.
- Слушай, я без денег, телефона. Займи на такси. – Тихо попросил он. – Я поеду.
- Пять сотен одной бумажкой тебя устроит? – Спросил я.
- Вполне.
- А телефон можешь взять мой, мне все равно звонить некому.
- Так какого хрена ты мне мозги полощешь? Я тут распинаюсь, думаю, кровать занята, а он просто в обиженную шлюшку играет. – Воспрял Олег.
Я предполагал, что мои слова крючком вопьются в это тело, по которому я так скучал, но не предполагал, что повисну на этом крючке сам.
- Вали. Вот деньги. Куртка в коридоре, джинсы, не знаю, где ты их бросил. Остальное тоже. – Запнувшись о провод удлинителя, я вышел из комнаты и закрылся в ванной.
Отсутствие утреннего душа я решил компенсировать пенной ванной. Разделся, включил воду, расплескал все необходимое и, не дожидаясь пока она наполнится хотя бы до половины, нырнул внутрь чугунной чаши. Пока набиралась вода, я успел почистить зубы и побриться, а про себя перебирал все «за» и «против», пытаясь смотреть его глазами, будучи на его месте, с его опытом. Уйти или остаться. Уйдет или останется.
Без стука, вырвав с корнем щеколду, вошел Олег, взял мочалку, помог мне присесть в ванной и принялся тереть мою спину.
- Запрыгивай. – Сказал я.
Он сбросил халат, зажег дежурную свечку, выключил свет и запрыгнул в искрящуюся в свете маленького пламени пену.

А потом потекли сны – цветные и черно-белые. Я пытался оживить высохшие сады, не свои, но для чего-то нужные мне, в этом ночном мире, где я выше и сильнее, чем есть на самом деле. И были осыпавшиеся с веток яблоки, красивые, сочные на вкус, но горчащие уже через пару минут, темнеющие до цвета мокрого асфальта и рассыпающиеся песком в руках сразу же после осознания этой горечи. И птицы, пугающие, цепляющиеся когтями, поднимающие в небо до высоты необъяснимо звонкой, несущие в белые сырые облака, которые странно мнутся руками, напоминая запахом сладкую сахарную вату из Центрального Московского Зоопарка. А потом я падаю на горящую кровать. И страшные люди, водящие хоровод у дома, куда я должен попасть, но не могу, ведь, если я ступлю в круг, меня начнет плавить, как пластилин, горящая зажигалка. И я бегаю кругами и пытаюсь увидеть, дождаться разрыва этой цепи, но тщетно… И я плачу. Плачу, словно потерял кого-то очень близкого, родного, словно не успел пожить, прожить отведенное, словно умираю в гробовой тишине и одиночестве.
И приходили дети в белых одеждах, маленькие и постарше, с вплетенными в волосы веночками, стучались в мою дверь, разбрасывали крупу на пороге, будто посевали. И казалось, что действительно Рождество, и они колядуют. Я брал пакет с конфетами, выгребал всю мелочь из карманов и шел к двери, открывал ее и долго всматривался в их голубые глаза. Они бегали и что-то пели, знакомое, детское. Я тоже знал эту песенку много лет назад, еще во времена винила. И упоенный этим песнопением, я протягивал им мелочь и конфеты, а они… Они, вырывая из себя волосы, расправляли появившиеся крылья и улетали.
- Нам твои слезы не нужны.
И так раза три или четыре. Один и тот же сон. Одни и те же слезы, которые почему-то им не нужны.


Холодно, по-настоящему холодно, тридцать первого декабря в Москве не было уже давно. Мы ехали к Олегу за новогодними костюмами, захватив по дороге двух его близких знакомых, «интересных ребят», как отозвался о них сам Олег, обслуживающих половину тусовки шоубизнеса. Оба с необычными прическами, одетые в D от подошв до очков, бывших явно не к месту, поздоровались с нами в щечку, упросили поменять радио на диск Мадонны и всю дорогу поторапливали Олега. «Не успеем! Не Успеем!». В считанные минуты мы долетели до Трехгорного Вала, где находилась его квартира.
Открылась входная дверь и перед нами появились четыре черных мешка с невероятными крючками из гнутого метала, напоминающие что-то старинное, и придающие событию большую значимость.
- Наши костюмы. – Представил нам мешки Олег.
- Кто есть кто? – Удивленно спросил я. Ника (Никита) и Сергей (Кремний) были удивлены и заинтересованы не меньше моего.
Набрав воздуха, Олег перешел на тон провинциального экскурсовода и принялся монотонно декламировать:
- Сегодня у меня на даче состоится новогодняя гей-пати. Опен-эйр местами…
- Надеюсь, задними. – Вставил Ника.
- Тоже надеюсь, не перебивай. – Продолжил Олег. – Учитывая, что мы зачинщики этой педерастии, я взял напрокат костюмы в театре и прошу, не трахайтесь в них на столах и в грязи. Их нужно будет сдать.
Пока он говорил вступительное слово, все благополучно разделись и перебрались в комнату каждый со своим пакетом. Перепутать было невозможно. Бумажки, приклеенные к пакетам, говорили сами за себя. «Мой», «Моего», «Ника», «Серж». В комнате на столе красовались парики на деревянных головах. Олег не мог удержаться, чтобы не уложить их самостоятельно. Пышный голубой с длинными прядями к затылку, классическое черное каре, немного вытянутое, по цвету максимально приближенное к натуральному, еще один черный короткий с гламурной фигулинкой ко лбу, так называемым локоном страсти, четвертый, белый и пышный, был слегка незакончен, местам торчали бигуди, и Олег незамедлительно подошел к нему со словами: «Бабоньки, это наше!».
- Андрюша, ты – Пьеро. – И он указал пальцем на соответствующий парик. – Я, разумеется, Мальвина. А также сегодня с нами великолепная шестипалая Мэрилин!
Все удивились, и это легко читалось по лицам.
- Ну, она была шестипалой! – Кричал Олег. – Господи! Нужно знать все о звездах такой величины. Неучи.
Мы переглянулись, и я понял, что без рюмки не обойтись. Оперативно организовав рюмочки и текиллу, мы продолжили слушать прописную триаду мастера эпатажа. Разлив четыре, Олег скомандовал «стоп», подошел, выпил две залпом с двух рук и, морщась, спросил:
- Кто за рулем? Я уже не могу.
С собой права были только у Ники.
- Поняла. – С протяжным «ла» ответил тот и сбегал на кухню за соком. – И не смейте лыбиться. Догонюсь на месте.
- Никто не сомневается. – Вставил Серега со скорбным выражением лица. Достал из кармана приталенного пиджачка лимон и откусил вместе с коркой. – Как знал!
- Суки! Вы все спланировали! – Грустным голосом заметил Ника. – А он мне с утра: «Возьми права. Возьми права». Андрюша, это уроды. Конченые уроды. С какой грязью ты связался.
- Согласен. – Ответил я, и, представив себя на месте Ники, предложил ехать на такси.
- Ни за что! Ехать с незнакомым говнюком на Истру. На хер нужно. – Вставил Серега.
- Да. – Добавил Олег. – Монро, ты расслабься. Доедем, а там хоть трава не расти.
Изумленный Ника понял, что Монро – это он и уже забыл, в чем дело, так как начал расстегивать свой пакет. Белое платье для коктейля показалось незамедлительно.
- А-пу-пи-пу-пи-ду! – Припевал он.
И освободив наряд бывшей королевы, подбежал к зеркалу, чтобы прикинуть на себя. Он уже был ей, Монро, любимой девушкой из джаза, звездой для миллионов, секс-символом нескольких поколений.
- А туфли? – Ошарашено крикнул он. – Каблучок?
- Все под столом, в коробках. – Ответил Олег. – Кремний, ты Женщина-Элвис в белом. – С особым восторгом в полный голос сказал Олег на ухо Сержу. – Шикарный пиджак и юбка. Ух, моя ты травести.
Когда литровая бутылка текилы показала дно, мы решили ехать в нарядах, а не переодеваться на даче. Градусы возвели смелость в такие высокие категории, что макияж тоже стали делать дома. Я понял, о чем говорил Олег. Ребята были профессионалами макияжа, грима, они смело выправляли прически, поправляли костюмы.
К семи вечера я был готов. Белое лицо с накладными, казалось, метровыми черными ресницами, смолянистые брови, убегающие к вискам, черная слеза, застывшая на щеке, губы цвета запекшейся крови. Черный парик, прикрытый колпаком с серо-черным бубоном, сюртук до колен с огромными пушистыми шарами, закрывающими пуговицы, длинные рукава, смотрящие в пол, с прорезями для рук в районе локтя, белые брюки-шаровары, собранные к щиколотке, и башмачки, а-ля маленький мук, из мятой кожи, со звонким каблучком. Костюм был по размеру, и от этого я чувствовал себя довольно уютно. Когда передо мной предстал Олег, я невольно улыбнулся. Голубой парик, тени, помада, театральный румянец, теряющийся ближе к скулам, кружевной воротничок и манжеты, торчащие из-под розового платья, доходящего до колен, обрамляющего накладную грудь и, за счет пышного подъюбника, сотворившего буквально осиную талию на этом крепком мужчине. К низу все было более прозаично. Торчащие рейтузы, колготы и туфли на высоком каблуке. Ребята ни в чем не уступали нам. Когда решено было спускаться к машине, Ника и Кремень поругались из-за неадекватного поведения друг друга. Семейно-бытовая сцена трезвого и пьяного. Серега сказал, что с нами ехать не хочет и доберется сам. Ника ответил согласием, и тот через пару минут уже вызвонил каких-то попутчиков. Они подъехали сразу после звонка, и на улицу мы вышли все вместе. Сказочная процессия у освещенного подъезда привлекла внимание прохожих, от чего двери в машине мы закрывали под свист и бурные аплодисменты.
Когда мы выехали на волоколамку, нас остановил пост ГАИ.
- Бабоньки, понеслась. – Сказал Ника и, обернувшись, улыбнулся во все тридцать два зуба, ровных и белых, словно в рекламе зубной пасты.
Инспектор Гаи такой-то. Ваши документы.
- Минуточку, товарищ милиционер. Мальвина, а где всякие бумажки у тебя? Права твои, техпаспорт, документы на машину?
- Монро, милая, все в бардачке. Да-да… Правее… - Комментировал Олег движения Ники. – Вот и доверенность на тебя, а сто долларов на крайний случай из своей сумочки достань, я тебя гнать не просила.
- Хорошо, милая. А-а… Нашла. Вот, смотрите. Ну, и пыль. Маля, я перчатку запачкала.
- Постираем, солнышко.
- Постираем. Ой, как неожиданно! – Ломалась Ника в присутствии человека в форме. – Мужчина, все в порядке?
- Товарищ. – Грубо поправил представитель Госавтоинспекции.
- Товарищ мужчина, мы опаздываем.
- Пройдемте в машину, гражданин… - И он назвал Монро по фамилии.
Сотрудник Гаи сделал несколько шагов от автомобиля. Ника повернулся к нам, помассировал рукой щеки, надул аккуратные губки и сказал:
- Пойду, разомнусь, милые. Может, еще и заработаю.
- Давай, родная, не заигрывайся. Опаздываем.
Он открыл дверь и опустил свой каблучок на обледеневший асфальт, вышел из машины, закрыл дверь и, поправив парик и платье в районе накладной груди, словно модель продефилировал к машине с синей мигалкой. Вскоре вернулся и попросил Олега составить ему компанию.
- Малышка, без тебя не хотят начинать. И паспорт возьми. Пьеро, не плачь. Мы отрабатываем подарки.
Через десять минут они бежали назад, синхронно согнув руки в локтях, держа документы, словно цветы, с выражением лиц, будто только что со свидания, и не замечая бьющую застывшими кристаллами воды метель.
- Все хорошо, малыш. Поехали. – Сказала Монро. – Этот Новый Год они не забудут никогда.

На даче первые гости уже во всю прощались со старым годом. В гостиной пахло травкой и алкоголем. Сумасшедший Бэтмен в чулках телесного цвета и туфлях на высокой платформе долго рассказывал нам, только шагнувшим через порог, о своей потере на личном фронте. Олег предложил ему выпить у барной стойки, пока он поздоровается со всеми, а потом они обязательно поболтают. Летучая мышь согласился и направился к крутящему бутылки бармену, приглашенному на два дня. У камина расхаживала высокая красавица в кокошнике, стрингах и легкой расшитой накидке до колен. Она потирала щеки о опушку воротника из горностая и, видимо, кого-то очень ждала, потому что периодически поглядывала на часы.
- Олег, привет. Он придет или нет?
- Придет. Я утром созванивался. – Ответила Мальвина.
- Как я?
- Отлично!
- Я наверх. – Олег взял меня под руку, и мы направились в спальню.
- А кого она, в смысле, он ждет? – Протяжным, грустным голосом, утекающим в нос, спросил я.
- Ты в образе? – Спросил Олег. – У него свидание сегодня. Первое.
- Сильно!
- Жестко. Как Новый Год встретишь, так его и проведешь.
На бильярде уже играли двое: какое-то мохнатое существо неопределенного пола и пионерка в форме, не прикрывающей и половины зада. Благо, спереди ажурный фартук закрывал все возможные выпуклости, опускаясь почти до колен. И снова чулки, чулки, чулки… Из туалета вышел пропорциональный мим с красивым телом в обтягивающем голубом латексе, с лицом под гейшу и в соответствующем парике. Из ярко розового банта на спине торчали деревянные палочки.
- Ух, молодцы! – Крикнул Олег, рассматривая новых персонажей в своем доме.
- Так. Стол накрыли на веранде. Баня растоплена. Там тепло.
- Добавил он.
Перездоровавшись и перезнакомившись, около половины двенадцатого вся компания побежала к накрытому столу, спотыкаясь и скользя на начищенной каким-то нерадивым работником тропинке до стеклянной веранды, в центре которой бурлила джакузи. Там, в гордом одиночестве с момента приезда сидел Сергей. Напившийся Элвис умудрился стянуть с себя юбку, плавки и сбросить туфли. В парике и пиджаке, не стесняясь наготы ниже пояса, он махал заходящим с мороза гостям. Массовка выстроилась в ряд и, не скрывая любопытства, оценивала достоинство напившегося мужика. И пусть там было, чем гордиться, и он на утро даже не мог вспомнить произошедшее, краснея всякий раз, когда слышал приукрашенный вариант случившегося из чужих уст, мне стало стыдно за всех присутствующих, шепчущихся и вздыхающих у меня за спиной. Забежав в предбанник и вытащив из шкафа чистую простынь, я подошел к Сергею, помог ему привстать, снять с себя парик и пиджак, и обернул его в белое одеяние, завязав тугой узел на плече. Удивленный Олег сделал вид, что ничего не случилось, но Ника, тот, кто должен был сделать это, уже около часа флиртовал с русской красавицей и даже не обратил внимание на происходящее с его любовником.
Все сели за стол, точнее на теплый кафель с разбросанными подушками, часть – на Серегину лавку, остальные лавки были заставлены едой. У зеркала, в углу, расположился второй бармен, смущенный типажированной толпой. Проводив старый год, кокаиновые мальчики, словно заведенные, носились с шампанским по всей веранде, пританцовывая и врезаясь в разговоры, рапортуя, сколько осталось до двенадцати. Небольшой телевизор под потолком посетило лицо В. В. Путина. Приглушив музыку, все замерли в ожидании, внимательно прислушиваясь к каждому слову. Прогремел бой часов. Взлетающие пробки от шампанского, белые фонтаны пены, восторженные крики и липкие бокалы. После боя курантов телевизор выключили, свет погасили, до максимума добавили громкость музыкальной системы. Зажгли свечи, включили крутящийся шар и акробата. Все наполнилось мигающим и переливающимся светом и превратилось в стильный диско-бар, забитый до отказа. До пяти утра все перепили на брудершафт, належались в джакузи, и к половине шестого, направились в дом, где уже появились многоваттные колонки и бегали непонятные люди в черных джинсах и растянутых свитерах. Мы с Олегом выходили последними и тащили на себе спящего Кремния. Быстро забросив его в спальню на втором этаже, мы спустились ко всем танцующим под известные три аккорда популярной группы, приглашенной Олегом для завершения вечеринки. К восьми утра все желающие остаться были со скрипом размещены по углам. Мы с Олегом сходили в баню. Я не парился, так как хорошо принял на грудь, а он около получаса провел в парной. В девять мы вошли в спальню, где лежал Серега. Олег стянул с него завязанную мной простынь и тот проснулся.
- Давай под одеяло. – Предложил Олег. – Мест нет. Спим втроем.
- Ок. – Ответил тот.
Я лег с краю, Олег посередине. Минут через десять раздался истошный вопль снизу, и Олег, набросив банный халат, побежал выяснять, в чем дело.
- Не спишь? – Спросил Сереж.
- Нет.
- Я тоже.
- Откуда я здесь?
Мне пришлось рассказать все и обо всех, кроме Ники.
- Монро уже устроилась? – Спросил Сергей без капли иронии или грусти в голосе.
- Не знаю. – Ответил я.
- Спорим?
- Зачем?
- Просто. На желание?
Вошел Олег.
- Что там? – Спросил я.
- Семейная драма.
- С кем Ника? – Спросил Серега уже у Олега.
- Ни с кем!
- Спорим на желание, что устроилась.
- Зачем? – Спросил Олег.
- Ну, просто.
- А давай.
- А ты, Андрюха, за кого?
- За тебя!
- Два против одного. Идем. – Скомандовал Олег.
Мы с Сергеем набросили на себя по простыне, и втроем мы спустились на первый этаж. Из-за двери, к которой мы направлялись, доносились понятные каждому стоны, но Сергей, чтобы удостовериться, приоткрыл незапертую дверь. Монро в задранном на спину платье в известной позе, опираясь на кровать руками, раскачивалась под натиском мужчины с чуть обвисшими ягодицами. Сергей закрыл дверь.
- Лицо идентифицировать будем?
- Не стоит. – Сказал Олег.
И мы вернулись к себе, захватив по пути большую бутылку Колы, литр виски, ведерко со льдом и три бокала. Коктейль пил только я, остальные – чистым, и даже безо льда. На третьем бокале Олег спросил о желании, и Сергей посчитал уместным предложить заняться сексом втроем. И отказ не принимался.



На улицах появились первые признаки весны в виде надписей SALE на каждом уважающем себя магазине. День, скучающий по яркой зелени, разрастался до невероятных размеров, сжимал понятия сумерек и ночи. Организм смирился с суицидом сна при переводе часов на летнее время. А я по-прежнему был по январски холодным. Не спеша домой, организовывал попойки с коллегами, флиртовал с любым, на кого падал взгляд. Появилось ощущение, что коротко живу. Было, не было, все – осень, все – смерть. Даже эта весна. Холодные руки, пьяные надежды и желания, открытые и тайные, - все краска, размазанная по стене. Больно и неосознанно убегал от себя. Юрко и навсегда. Я расстался еще в августе, все остальное переросло в лекарство от скуки, ведь чувствовал остро, бил наотмашь, от души, оставляя красные отпечатки во всю ладонь. А шрамы потом появлялись не на чужой каленой коже, а во мне. Изуродованный внутри, я остыл и забыл, что ждут. Нет, я не держал льющие свет свечи у постели, где мне изменяли, я просто чувствовал этот запах непостоянства. И кто-то резал слух по телефону, заставляя идти пятнами. «По работе»…
Я решил, что снова холост, не сказав ни слова об этом Олегу. И научился изменять с одним, общаться с другим, а возвращаться домой к нему. Школа лицемерия с сессией в июне. Прошла весна, и мы говорили, что живем, вызывая зависть у знакомых геев. Разыгрывали пылкость первых месяцев знакомства – целовались на людях, дарили подарки, строили планы, посвящая всех заинтересованных, а сами дохли от уединения больше десяти часов кряду. С переменным успехом падали в постель, но я привык. Ждал, жил, тянул. Я научился любить его так и таким, уродливым карликом в моей игрушечной жизни.
Я смотрю на осень из окна. Нет, не прячусь и не выпячиваюсь. Я – недостающее стекло, читаю происходящее и по мере возможностей пытаюсь отражать. Я не один, нас двое. Мы – дети, с которыми в детстве запрещали дружить.
Я смотрю на себя в отражении грозного зеркала и разделяю прожитые дни на равные лоскутки. Еще несколько месяцев назад начал держать голову, а сегодня, герой, собравшись всеми силами, сделал первый шаг. Теперь мои бессвязные звуки открылись словом. Не понимая важности, я бросаюсь им и похожими, длинными и короткими. А вот уже научился произносить к месту. И эта огромная фигура из снега во дворе – снеговик, а мягкое и вечно вырывающееся из рук – кошка. И если не могу уснуть от боли, говорю: «У меня болит живот». Да, эта выпячивающаяся груша с узелком в центре – живот. Меня понимают. Вместе с бабушкой разучил первый стих про неуклюжего медведя и, забираясь на табуретку, непомерно высокую, пытаюсь удержать равновесие, вытягиваюсь во весь рост и рассказываю его громко. Немного сбиваюсь, волнуясь, опускаю глаза в пол, и пусть мне подсказывают, но я – в центре внимания. Родители открывают рты от удивления. Конечно же, они не знали, что Мишке больно и от обиды он стучит ногой, ведь они никогда раньше не слышали этой грустной истории… от меня.
А школа? И по слогам я читаю и пишу. Я учусь. Этот мир стал доступней. Длинные волосы соседки по парте, заплетенные в косы, не дававшие покоя рукам долгое время – просто нравится. Вот первая переписанная кассета для магнитофона с названием группы, выведенным на плакате в комнате – нравится и нужна. Я это понимаю и плыву от этих звуков, слагающихся в мелодию.
В голове вырисовываются акварельные картины того, что было и не было. Новая весна, непонятная, незнакомая, играющая безудержным весельем, врывается через открытую дверь и гонит за порог. И я делаю шаг, и снова – первый. Туда, где не застегнутая рубашка развевается на ветру флагом молодости, придает скорость. И деревья вокруг шелестят силой растаявшего далеким ранним утром снеговика, и их ветви плетутся волосами соседки по парте, и шелест листьев заводит мелодию, ту любимую мелодию с записанной когда-то кассеты, и несет дальше, вырывая землю из-под ног. Один город сменяет другой, и дома становятся более причудливыми, а я бегу, читая вывески и имена друзей, лечу запущенной кометой. Оставляю путь на своей карте жизни. И какой он будет, длинный или короткий, не важно. Места, где снами играла боль, и мое лицо целовал страх – тонким пунктиром, а где-то – толстой сплошной. И все, чтобы не забыть. И расписана каждая секунда пути. И запомнилось каждое встреченное слово, хорошее и плохое.
Как ты поживаешь, моя недалекая старость? Не спишь? Не ешь? Репетируешь? Ждешь? Я скоро… Десяток яблоневых цветений на деревьях оставят плоды, и весь сойду в морщины. Благоухая нафталином, отстучу пяткой забытый танец, судорожно разгибая больную ногу. Я скоро. Вот только займи место на подгнившей лавочке у осеннего клена, ты знаешь, какого… А пока старь кресло-качалку, ляпай и пыли книги в полуподвальной библиотеке моей седовласой тюрьмы, тереби плед, чтобы был мягче, искажай значимость мира за толстыми стенами заикающегося от прожитого дома. Все будет, как во сне. Как обещала. А пока бегу, тороплюсь, ругаю пролетающие мимо пешеходных переходов машины, всматриваюсь и ищу свой новый слог недописанного слова «любовь».