Не версаль

_



Шёл конец декабря.
Жену снова взяли в клинику на осмотр, через день отпустили, сказали – всё хорошо. Узлов нет. Разрастания нет. В принципе – даже здорова. Я купил шампанского и заставил её выдуть в тот же вечер полбутылки. «Мне нельзя», – сказала Лиза. «Можно, – сказал я. – Можно… Сними напряжение. Два года страха – это не шутка». Мы вдарили по «Голицыну» и заели тёплой миской креветок.

Полмесяца я ликовал.
Мне звонил Савка Шпагин - плакался на судьбу, на гулящую супругу Танюшу, захваливал сына-отличника, рассказывал эпопею со сдаваемым жильём. Он сдал квартирку своей покойной бабки у Биржевого моста, двум девушкам-лимитчицам – и сдал неудачно. Девушки устроили дома бордель: со всеми прелестями жаркого ремесла. С пьянками, погромами, с потреблением наркоты. В квартире, сказал Шпагин, фантастический вид. Повсюду женское бельецо, презервативы, кассеты, журналы. Оригинальный каучук в ванной. Прямо на полке. Даже не завёрнут в салфетку. Пахнет плотью, ленью, негой и парфюмом. ДавАйи… Группен-трахен. Остров Порнео. Не платят второй месяц, водят за нос, не выезжают, ключей не отдают. Я предложил Савке помощь в освобождении квартиры. Мы приехали к Биржевому мосту.
Бабкина дверь была под самой крышей, наверх по крутой мглистой лестнице.
В квартирёнке было тихо, девушек не видать.
С порога повеяло хладом и запустением – отопление к мансарде накачивалось скудно. Пошли смотреть загаженное жильё. Кухня была – помойка. В ванной, на полке, валялся шприц, лежал обмылок душистого «люкса». За трубу были заткнуты кружевные трусы. На раскрытой двери в уборную висел откровенный плакатик: лесбийской ориентации. Шпагин ходил и плевался.

В комнате на тахте лежал парень, ничком в подушку. Бабкины книги валялись стопками на полу. Они служили банкетками. Сигаретных охнариков было не счесть. Мы растолкали парня за плечи. Тот поднял голову. Парень был молод, истаскан, смазлив, лет двадцати пяти. «А Риммочки нету!.. – сказал он улыбаясь. – Нету… нету. Уехала в Могилёв. Её папик денежный бросил… И Светочки нету. У неё маманя в Кирове померла… Такая беда со Светочкой! Я тут один остался… ну абсолютно». – Парень улыбнулся от уха до уха. Сделал домиком брови. И упал на койку вниз портретом.
Мы подняли бедолагу, одели кое-как, стребовали ключи, выволокли под руки на площадку. Он шёл нетвёрдо, кусаясь и матерясь, улыбаясь нам как блаженный. Мы поставили его у лестничного окна. «Идти можешь?» – спросил я. Тот кивнул. Шпагин сунул ему тридцатку: на транспорт. Я собрал в квартире пакет с барахлом и кинул юноше вдогонку. Парень сунул туда нос и рассмеялся. Весело. До икоты. Потом взял пакет и пошёл вниз, спотыкаясь на каждой ступени. Несвежая майка выпрастывалась из-под куртки. Щиколотки торчали, точно у шкидовца. Джинсы его были надеты на голое тело. Он бормотал под нос неясные фразы.

Разделавшись с неплательщиком, мы сидели в квартире одни. Тосковали. Озирались на стены. Савка задумчиво листал бабкины книги.
– Баба Тоня жила здесь полвека, – сказал он вздыхая. – С конца войны… Она так любила эту мансарду. Говорила: «Я здесь близко к птицам… И к нашему деду Макару». Кому я теперь доверю бабкину голубятню? И за какие деньги?.. Что ты скажешь, Митёк?
Я пожал плечами, ответил:
– Дом не версаль... Лестница – гадюшник. Но – центр. Потолки. Нева с балкона. Сдавай русским, семейным. Запрашивай 370 долларов.
– Я б сдал и за триста… Но – людям. А не этим вырожденцам. – Савка с горечью кинул книгу на кровать.
Я пошел курить на балкон. Вид с него был – сказка. Разлив Невы, Заячий остров, перспектива дворцов вдоль берегов. Чаша неба – тёплого и синего. Чайки летали над белоснежной Невой, падая вниз бреющими бросками. Шпагин смотрел на пейзаж с унылой физиономией. Не знаю, что меня взяло, я достал из кармана бумажник и отсчитал три сотни баксов.
– Шпажик: я беру её. На полгода… Дальше – либо съеду, либо – куплю.
– А я не продам!.. – сказал Шпагин, довольный, принимая от меня деньги.– У меня сын-наследник... Подарю ему на свадьбу. Но полгода живи. – Ему страшно понравился мой жест. – Слушай, а ты что: никак стал мужиком? Ростов, покажи мне эту женщину… Эту сирену. Ей надо – памятник… Так прочистить парню мозги! – Савка ткнул меня в грудь ребром кулака. – Мить, замок поставишь? новый… По былой слесарной памяти. Тут лавка скобяная есть за углом...
В тот же день я врезал замок.
Потом, спустя неделю, приехал наводить блеск. Протёр пол и снял пыль. Поставил книги в шкафы. Книжиц было много: савкина бабка любила читать. Содрал в уборной плакатик и вычистил кухню. Оттёр ванную щавелевой кислотой. Махнул тряпкой по окнам. Сел на тахту, и долго курил. Мне было хреново.
Хреново не по-людски.
Я не знал – придёт ли сюда когда-нибудь Динка.



(продолжение следует)