повести о людях 1

Часть первая.

Глухо стучал дождь по стеклу. Грязные комья снега окаймляли русло дороги. Была ночь. Было тихо. Чуть дальше от шоссе, стояли рядком маленькие ухабистые домики, крылечки заваленные снегом. В одном таком теплом домике горел свет, зазывно труба выпусала в черное небо дым. У печи, на лавке, за большим, сбитым из кривых досок, столом сидел мальчик. Мальчик усердно рисовал на куске бумаги карандашом. Карандаш быстро ломался и мальчик точил его здоровенным ножиком. Стачивал карандаш до такой степени, что половина серого стержня торчала наружу и карандаш вновь ломался, чуть только коснувшись бумаги. Мальчик ничуть не расстраивался, даже не сердился, а с прежним спокойствием начинал сызнова точить карандаш, размеренными, уверенными движениями ловких, маленьких рук. Вдруг тревожно залаяла собака Чурка на крыльце, на печи завозился толстый ворчливый дед. Мальчик прислушался, в сенях раздались приглушенные мужские шаги, скрыпнула дверь.
Мальчик радостно спрыгнул с лавки, разом нырнув ногами в огромные отцовские старые валенки, и ринулся к сеням. Дверь отворилась. На пороге раскрасневшийся и веселый стоял его отец - инженер-спелиолог. Он только что вернулся из командировки, у него была заиндевелая рыжая борода, закрывшая практически все лицо, и блестящие голубые глаза. Отец снял шапку, устало скинул с худых плечей тяжеленный рюкзак. Мальчик бросился к отцу, крепко обхватив его за колени и сказал:
- Ох, как нам тяжко было без тебя, батя! -
Мальчик поднес отцу домашние теплые тапки, налил из самовара горячего чаю и поставил на стол вместе с банкой сахара и связкой баранок.
Отец неторопливо сел за лавку, отхлебнул чаю, сладко поморщился (обжёг заледеневшие губы) и произнес:
- Митька, иди отнеси в комнату рюкзак, да смотри мне, мамку не разбуди! -
Митька кивнул, схватил одной рукой за толстую лямку рюзака и поволок его вглубь избы, в комнату, где тревожным сном спала его мать.
Вернувшись, Митька сел возле отца, который внимательно рассматривал его рисунок и пил чай. Митька посмотрел на отца. Отец был для него героем, да и не только для него одного. Мать рассказывала, что отцу в двадцать шесть лет дали награду за спасение научных работников севера, которых отнесло на льдине в открытый океан. Отец казался Митьке огромным и сильным. Его рыжая борода внушала в Митьку неподдельный страх и уважение, ему казалось, что из такой бороды можно сплести канат толщиной в два Митькиных кулака. Митька застыл, стараясь не дышать, и все смотрел на отца.
- Что ж.. Мне картина твоя нравится.. По душе мне твоя картинка. - наконец сказал он, и Митька просиял.
Отец отложил рисунок:
- Однако же, не дело это сейчас картины рисовать, понял? -
Митька кивнул, все равно его распирало счастье и веселье и он не мог не улыбаться.
- Э! Чего лыбишься, будто три кило халвы слопал - усмехнулся отец - ты мне лучше скажи, дрова нарубил? -
Митька посерьезнел, он стал похож на маленького мужичка:
- Конечно, батя, нарубил, только мамка мне запрещает. -
- Это еще почему? -
- Да вот, видишь ли, боиться за меня - дервнув вверх подбородком, сказал Митька.
- И чего ж ей за тебя бояться? - едва сдерживая смех, спросил отец, но Митька не заметил этого и продолжал еще более недовольным голосом:
- На прошлой неделе Колька из соседней улицы дрова рубил так и засадил себе топорищем по ноге, его в больницу сельскую отвозили, говорят, теперь с культей останется на всю жизнь. Так этот Колька-то, что?! Он же совсем непутевый, я же не такой, ему- то девять лет всего, а мне уже девять с половиной. - Митька поднял указательный палец вверх и потряс им.
- Ну, я думаю,братец, мамка твоя права. - кивнул отец, его рыжая борода играл на свету, но стал он вдруг какой-то грустный и усталый.
- Ой, батя, миленький, ты поди усталый совсем! Иди отоспись, а я тут еще немного посижу, а потом к деду на печь залезу. -
- Так ты прикорнешь, адед тебя во сне с печи-то скинет! - улыбнулся отец.
- Нее, батя, не боись, не скинет. - махнул рукой Митька.
Отец встал из-за стола и направился в комнату.
Еще долго не мог Митька уснуть, он пил чай, смотрел на свой рисунок и думал-думал. Уже когда начало светать он залез на печку, свернувшись на самом краю калочиком, и задремал под грудной храп старого деда.