Сумрак?

Полнолунная летняя ночь поражает чистотой своей глубины. Без труда можно различить мельчайшие детали далеко вокруг. Но лишь стоит Луне целомудренно прикрыть наготу тучами, как всё стремительно теряет трёхмерность. Мрак, слизывая контуры, пугающе лишает взор знакомых ориентиров. Непроглядная тьма иллюзорно поглощает само пространство, навязывая чувство незащищённости и вызывая буйство фантазий. Но ровно до тех пор, пока тучи вновь не рассеются. Тогда все предметы опять знакомы и узнаваемы. Так и меняют друг друга непроглядная тьма и сумеречный свет. По очереди, но неизменно.
 Вот и сегодня, в который уже раз Луна внезапно осветила округу. Сноп её желтоватого света пронзил крохотное, под самым потолком, оконце. Пожилой, с небольшой бородкой человек в длинной до пят рубахе сидел на кровати, поджав ноги и обхватив их руками. Широко раскрытые глаза, не мигая, смотрели в одну точку где-то далеко за стеной. Не взирая на внешнюю неподвижность, мысли взрывали его голову. Обещанная вечная молодость исчезла, исполнения желаний не принесли радости, смертный грех незримым горбом гнул его к земле. Всё шло не так. Он, доктор Фауст, с самого начала жестоко обманут тем проклятым пуделем-студентом. Теперь-то он знает это точно! Договор с Мефистофелем должен быть расторгнут. Но как?
 «Как сделать это? Надо торопиться…
Промедление преступно – уже спешат сюда четыре ведьмы!
Увидеть я обязан выход, ведь не подула мне ещё в глаза Забота!
И что-то срочно нужно сделать. Сделать… Нужно… Как? И – что?
 Я понял! Старичьё!!! Лишь в них моё спасение. Быть может,
не закрыт ещё заслон печной, и не горит ещё лачуга в липняке прибрежном?!
И жизни стариков спасти удастся. И тогда,
услышав снова колокола звон, доселе бывший ненавистным звуком,
прощение Всевышнего я вымолить смогу?
Но как уйти отсюда? Дверь закрыта. Трое, те…
Те трое сильных, здесь держат под запорами меня.
Меня - хозяина морского побережья и господина своего.
Как вырваться? Из кельи этой, из дворца, из пустыря морского…
Как ускользнуть, сбежать из мефистофельского плена?
 Мрак в голове… Царит в ней тьма. Удушье в горле… Словно гарь
уже своё свершила кривдосудье и едким дымом мне прислала подтверждение тому.
Я твёрдо знаю, что обязан ценой любою изменить предначертанье.
Разрушить цепь событий! Вновь возвратиться к сладостным томленьям ожидания открытий, опытов, дерзаний… Вспять обратить всё! И тогда… Быть может…
Нет! Не «быть может»!! Точно!! Младая Гретхен вновь окажется в объятиях моих!
Но делать что же?!
Знаю я, разгадка близко где-то. Найти её смогу лишь вспомнив что-то…
Вспомнить нужно… Нужно… Вспомнить…
 Что это? Шум шагов? Как незаметно наступило утро!
Вот вставлен ключ. Он провернулся. Дверь открыта!
Лемуры ненавистные пришли. Я не успел…»

 Двое врачей в сопровождении дюжего санитара вошли в палату. Завотделением к.м.н. Феклистов рассеяно просматривал лист назначений, пока лечащий психиатр представлял нового пациента.
 - Тишков, 57 лет, учитель словесности. Поступил вчера. Предварительный диагноз - кататоническая шизофрения. Налицо - онейроидное помрачение сознания. Считает себя доктором Фаустом. Речевое общение с больным затруднено.
 - Что ж, - Феклистов вернул врачу листки истории болезни. – Наблюдайте. Обо всех изменениях в состоянии больного прошу сообщать немедленно. Продолжим обход.
 Все развернулись и по очереди вышли из палаты. Через секунду дверь вновь приоткрылась, и в проёме показался завотделением. Взгляд пациента безразлично скользнул по нему. Неожиданно глаза Тишкова узнавающе округлились, а лицо исказил ужас. Сумеречный свет сознания на миг осветил его сокрытый бредом разум. Увиденное стало шоком. Феклистов был одет в «камзол в обтяжку, на плечах накидка. На шляпе петушиное перо, а сбоку шпага с выгнутым эфесом». Губы завотделением безмолвно шевелились, и лишь измученный мозг учителя словесности слышал поющую лже-Феклистовым песню: «Жил-был король когда-то, при нём блоха жила. Милей родного брата блоха ему была...»