Полет и песня

 Свыше месяца жила она на маленькой кухне, в самом ее конце, в правом углу, прямо под окном.
 Часами вглядывалась она в небо, думая о чем – то своем. Лишь приход хозяйки мог оторвать ее взгляд от окна и небольшой панорамы, открывающейся ей. Каждый раз, когда хозяйка подходила к ней, она начинала энергично двигаться, издавала разные звуки, а порой даже пела, изо всех сил стараясь убедить хозяйку отпереть маленькую дверцу прямоугольника, где она была заперта, составленного из железных колонн, расставленных на некотором расстоянии друг от друга. Но хозяйка не понимала ее, и от того с каждым днем еще тоскливее и дурнее становилось ей на душе...
 То утро было особенным. Хозяйка вошла на кухню и, как всегда, прежде всего подошла к ней, мило улубаясь, но улыбка быстро исчезла с ее лица...
 Чуть приподняв свою пушистую шейку, царственно спокойно глядела она в окно, в тот кусочек небесной бездны, который был ей виден. По утрам, сквозь окно, в ее маленькое жилище врывались теплые потоки солнца, к которым она с удовольствием обращала свое крошечное личико. Впрочем она была весьма мечтательна... Давным - давно, еще когда она была своей полновластной хозяйницей, когда целый мир летал под ее прелестнейшими крошечными крылышками, она не знала иного мира, кроме своей песни, кроме какой – то особо спокойной музыки, питающей сердца добром и переполняющей их безграничной гармонией. Не было для нее ничего лучше, ничего прекраснее свободного полета, сопровождаемого нежным голоском, грациозно вылетавшим из ее маленького горлышка... Теперь же она заложница... Огромные железные столбы, которые притом и дурно пахли, стесняли ее свободу, они будто душили ее. И тут даже к песне она потеряла интерес. Сколько дней и ночей, сколько часов и минут уже пришлось ей провести в этом замкнутом пространстве и грезить о свободе... Она уже потеряла всякую надежду, перестала верить, что когда – нибудь снова познает свободу. «Не буду более просить, ведь она не понимает меня... Но как бы мне объяснить ей, какими звуками передать все, что у меня на душе? Ну, разве можно запирать меня тут? И как можно просить, чтоб я пела по – прежнему, ведь прежде у меня был воздух, прежде мне было чем восхищаться и о чем петь?.. А что теперь - то? Неужели я могу петь о какой – то кухне да о маленькой частичке столь величественного неба?..» И все глядела она в окно, не обращая внимания на хозяйку.
 Подобная пассивность обеспокоила хозяйку, и та окликнула ее. Измученное существо медленно повернулось. Глаза ее были полны тоски, грусти и несчастья. Она сама чувствовала, что вид у нее очень жалкий и способен разжалобить любого. Но вид тот и слезы, в одно мгновение надвинувшиеся на ее глаза, размером в полгорошек, не были ссимуллированы. Безмерное старадание и горечь были в тех глазах, вцепившихся холодным и несчастным взглядом в хозяйку. Сама она всем своим существом чувствовала, как что – то странное и прежде не испытанное творилось в душе хозяйки при виде ее глаз, которую она никогда прежде не видела более озабоченной, чем сейчас. Глаза хозяйки вдруг тоже заблестили двумя маленькими капельками слез, готовыми вот – вот покатиться по ее щекам. Ей показалось, что хозяйка наконец начала понимать всю жестокость, выказанную ей, начала понимать ее неистовое желание снова быть на свободе и дышать полной грудью. Она заметила жалость, а быть может, и сожаление на лице хозяйки, готовой уже расплакаться от ее несчастного вида. Тем не менее хозяйка повернулась прежде, чем это успело произойти, но, сделав два шага, вернулась и решительным движением руки, но в то же время будто нехотя отворила дверцу железного прямоугольника, стесняющего ее...
 Удивлению и счастью ее не было границ... Она в нерешительности покинула свое жилище, но на секунду остановилась в воздухе, подарив своей уже бывшей хозяйке теплый взгляд, полный благодарности... Через секунду она уже была в небе, которое опять полностью принадлежало ей и расплывалось под ее крылышками, а голосистое горлышко вновь обрело способность и, что важнее, желание петь от души, предаваясь песне всем своим крохотным тельцем...