Они всё время держались за руки

Они всё время держались за руки. Кто-то скажет: «На камеру». А им было всё равно. Всемирно известные, сверхпопулярные, они ещё больше увеличивали свою недосягаемость, имея лишь одну настоящую потребность – друг в друге. Она была небесно чиста, нежна и безумно красива. Он – подстать, и всегда защитной стеной у неё.
Их любили. Обожали! За красоту и за нежность. Но больше всего за эту недосягаемость. Люди восхищались их нескандальной публичностью, рукоплескали новым ролям, задирали головы и щурили глаза в надежде рассмотреть получше. А они летали, не замечая, и им было хорошо вдвоём.

Но однажды кто-то не смирился. Подошёл к красивой паре, раздающей улыбки на ковровой дорожке, и выстрелил. Сквозь его пальцы, обнимающие её за талию.
«Я хотел проверить – настоящие они или нет…»
И всё. Будто кто-то нажал стоп-кадр и взорвал над самым ухом бомбу.
 
Крики из толпы, налетевшие ударной волной, рассыпались на кусочки и растеклись возбуждённым гулом.

Время – кисель. Перевести бы назад.
Перевести бы…

Она, медленно, с удивленной улыбкой, осела на руках любимого, и, вскинув брови на покатившиеся из его глаз слёзы, провалилась в странную темноту. Кажется, даже не поняв, что произошло.
Он, прижав к себе её бездвижное тело, кинулся сквозь людскую кашу.
Кто-то вставал на пути, размахивая руками, но, увидев его искаженное лицо, испуганно шарахался в сторону.
Шум в ушах, вспышки, камеры.
Люди, разевающие рты, как рыбы.
Немеющие руки.
Тёмные капли на розовом мраморе. Он слушал, как они падали на пол. Смотрел, как смывают с мира все краски. Отсчитывал секунды этими единственно чёткими звуками. Недоумевал, что под пальцами липко, а не мягко. И продолжал продираться сквозь загустившийся воздух.
Выдох – на улице. Холодный ветер. Машина. Раскалывающаяся от боли голова. Фокусировка на дорогу – успеть, довезти, доехать.
Реанимация. Больница. Серый мир. Вечность, проведённая у постели. Запущенная в волосы пятерня, тупое ожидание. Напряжение. Тайная надежда. Лёгкое прикосновение к холодным рукам.
Писк перепуганных приборов.
Она даже не пришла в себя…

* * *
Он всё ещё был сверхпопулярным и всемирно известным. Не снявшись за последний год ни в одном фильме, он стал ещё более заманчивым. Люди сходили с ума от его загадочности и непроницаемых глаз. Режиссёры наперебой заигрывали с ним и зазывали в новые проекты, распаляя собственный интерес борьбой друг с другом за право первого надкуса этого нового орешка.
Сломали бы зубы, да не успели.

Его нашли однажды утром, в своей постели. Разорвав звонками его телефон, люди заподозрили неладное; собрались, смелея, вместе и выломали запертую дверь. Замерли на пороге выстывшей комнаты взбудораженной кучкой. Уставились на его красивую смерть.
Он не дышал. Глаза были закрыты, а губы сложены в улыбке. Жить один он не смог, специально умереть – тоже. И тогда он просто взял и не проснулся.
Присутствовавшие опустили глаза. Может, из-за печальных обстоятельств, в знак скорби. А может, им вдруг стало за что-то стыдно. Кто знает?… Притихшими голосами разрешили участь никому уже не нужного тела, украдкой потёрли взглядами стоящий на полке женский портрет, потоптались по мягкому ковру и разошлись.

Они, конечно же, встретились на небесах. И всё было почти так же, как и раньше: они летали, не замечая ничего вокруг – и им было хорошо вдвоём.
Недосягаемые.
Они всё-таки обрели своё счастье.