Самолетик

Маленький человечек шагал по доброму летнему лесу среди радостных солнечных зайчиков, во множестве проникавших сквозь кроны теплых шершавых сосен. Человечку было семь лет от роду, и он был самолетиком. Поэтому он громко жужжал и размахивал ручками с крепко сжатыми кулачками. В каждом кулачке был сухой мелкий песок, который мальчонка по чуть-чуть высыпал сквозь небольшую щелку между ладонью и мизинцем. И только сам самолетик знал, что это был вовсе не песок, а топливо, без которого ни один уважающий себя самолет летать не может. Заправка перед взлетом произошла в песочнице возле дома, а покрытый шильником лес исключал возможность дозаправки по дороге. Поэтому малыш старался сыпать песок очень экономно, но, по мере того как ладошки пустели, его маленькому сердечку-моторчику становилось все более грустно.

***

Каждый день, когда Он приходил домой с работы, Его встречала в прихожей малышка с пухлыми щечками и двумя забавными коротенькими косичками: «Привет, папа!» Иногда она добавляла: «А что ты мне купил?», но по ее довольным глазенкам было видно, что она просто рада, что вся семья наконец-то вместе. Пожалуй, это всегда был самый приятный момент за день. Первоклашка взахлеб рассказывала о своих школьных новостях, а под конец озабоченно интересовалась: «Папа, а ты сегодня в духе или не в духе?» Он улыбался и гладил ее по светлой маленькой головке.

Малышка бежала к маме сообщить, что папа уже пришел и можно греть ужин. Мама была замечательной хозяйкой. Она вообще была замечательной. Ее уважали на работе. Ее обожала дочка. У Нее была масса достоинств, которые есть далеко не у каждой жены. Именно поэтому было на первый взгляд трудно объяснить, из какой адской подворотни взялась та черная кошка, которая все чаще стала пробегать между ними.

Сначала абсолютное единение двух романтических душ под обманчивым лунным светом сменилось досадным непониманием в бытовых мелочах, возникшим почти сразу после торжественного обмена кольцами. Не стираное белье, не вымытая посуда, оставленная на секции кружка из-под чая – в общем, ничего оригинального.

Потом Ему дали понять, что у него маленькая зарплата. Настолько маленькая, что у настоящих мужчин такой просто не может быть. Вот так – по определению. Он пробовал объяснить, что работает тем, на кого учился, что Его полторы ставки - это объективный предел, и что воровать Он все равно не умеет и не будет. Но Он объяснял причины, а ставили-то его, увы, перед фактом. Обида постепенно сменилась безразличием, но залегла в подсознании в виде ежечасно готового всплыть комплекса.

Следом шел квартирный вопрос, который, как оказалось, испортил не только москвичей. Они жили втроем в небольшой комнате в квартире его родителей. Конечно, хотелось своего угла. С ним связывались мечты о полном и безмерном семейном счастье. Но как-то незаметно получилось так, что Ему хотелось все меньше, а Ей – все больше. В общем, почти по Фрейду. Наверное, они оба помудрели, но только каждый совсем по-разному. Тем временем своя квартира продолжала маячить где-то на горизонте, приближаясь так медленно, что человеческий глаз просто не в состоянии был это отфиксировать. И совершенно понятно, кто был в этом виноват.

Они приближались к возрасту Христа. Их диалоги, которые зачастую с большой натяжкой можно было назвать общением, неожиданно выявили расхождения в таких основополагающих категориях, как ценностные критерии личности и смысл жизни. Она полагала, что прогресс человека, в частности мужчины и добытчика, достигшего определенного возраста, измеряется его способностью достойно содержать семью, определенными успехами в карьере, защитой диссертации или количеством высших образований. Отсюда следовало прагматичное толкование смысла существования, в целом не расходившееся ни с рациональными понятиями эпохи рыночных людей, ни с вечными законами природы, сводящимися к выживанию сильнейших особей. Он же видел этот смысл в двух видах совершенствования: профессиональном и духовном. Ему казалось, что преодоление внутренней ущербности возможно лишь в том случае, если ты умеешь делать что-то хоть немного лучше, чем другие. А для этого надо выбрать профиль, достаточно узкий для ограниченного времени одной человеческой жизни, и стать в этом деле Мастером.

Однако не всем везет с Маргаритами. Нельзя сказать, что Она не пыталась его понять. Просто Она видела то, что нельзя было не увидеть: не начальник, не добытчик, печатная работа зависла на стадии рецензирования. Неудачник. Что же касается духовного движения, как Он это себе представлял… Спасибо за то, что Она удерживалась от насмешек и сарказма. Но вот скрывать равнодушие было выше ее сил. Все дело в том, что Он писал стихи - столько, сколько Она Его помнила. Стихи часто складывались в песни. Он брал гитару и негромко пел их, выбирая для этого время, когда никого не было дома. Песни записывались на магнитофон, а кассеты убирались в незаметное место на высокую полку. Наверное, Он думал о том, что когда-нибудь до этой полки дорастет маленькая смешная девчушка с двумя коротенькими косичками. А, может, и о чем-то другом.

Затем появился небольшой сборник стихов с непонятной картинкой на обложке, отпечатанный подпольным способом у Него на работе. Слава Богу, если он и стоил чего-то для вечности, то не стоил ничего для семейного бюджета. И он не стоил ничего для Нее. Не прочитав, Она попросила Его подписать Ей один экземпляр. Возможно, из понимаемой таким образом вежливости, а, может, потому, что иметь на полке книжки с автографами всегда было престижно. Он пообещал и сделал вид, что забыл. А Она больше не вспоминала. Сборник случайно попал в руки редактора одного частного издательства и настолько его впечатлил, что была предпринята попытка издать книжку за счет фирмы. Редактору напомнили, в какое время мы живем, и предложили автору публикацию за свой собственный счет. Вот тут-то семейный бюджет и избавился от нескольких сотен условных, но вполне конвертируемых единиц. Из фундамента будущего своего дома было эгоистично извлечено несколько кирпичиков, а это уже было серьезно.

Примерно в это время нереализованная в общении с Ней проза стала незаметно просачиваться на экран компьютера. Он терпеливо ждал, когда Ей надоедят компьютерные игры или Она устанет от составления очередного реферата. С некоторых пор Он стал избегать употребления выражения «поработать на компьютере» применительно к себе – с тех самых пор, когда Она популярно объяснила Ему, что то, что Он делает, нельзя называть «работой». А также предложила для «этого» возможные варианты названий. Единственное, о чем Он Ее попросил - это по возможности давать отдохнуть телевизору хотя бы после полуночи: звук мешал сосредоточиться. Бесконечные сериалы и триллеры впивались в мозг и отключали его напрочь. Вата и наушники помогали плохо. Тогда на Нее напала бессонница, и внезапно обнаружились проблемы со слухом. Телевизор стал выключаться не раньше половины второго ночи.

***
Над солнечным лазурным морем парила чайка. Она то взлетала вверх, то стремглав бросалась к самым волнам, успевая в последний момент выровнять полет, лишь чуть-чуть задев крылом белый барашек соленой пены. Иногда она ускоряла полет до невероятного, безумного предела, когда казалось, что встречные воздушные потоки разорвут ее на куски. Она исчезала из виду, но снова появлялась в бесконечном небе, до полного изнеможения раз за разом повторяя попытки достичь чего-то, лежащего за гранью понимания стаи. Стая расположилась на скалистом берегу и наблюдала за одинокой мечущейся в небе точкой: кто-то с интересом, кто-то с завистью, а большинству было просто все равно.

Тем временем чайка опустилась на вершину самой высокой скалы, нависшей над морем. Она посмотрела вниз, взмахнула крыльями и, сильно оттолкнувшись, отчаянно ринулась туда, где упрямые волны без устали накатывали на покорно округлившиеся черные скалы.

Это была Чайка По Имени Джонатан.

***

Потом пришла Болезнь. Она была воспитанной дамой и неоднократно предупреждала о своем приходе, но Он все равно оказался не готов. Получая очередной удар в район солнечного сплетения, Он корчился на смятой влажной простыне, пытаясь обеими руками выжать боль из груди. Постепенно Он научился затыкать ей рот, не позволяя вырываться сквозь стиснутые зубы. На соседней кроватке, раскинув ручки, спала малышка с двумя смешными косичками, и ей должны были сниться только хорошие сны. Утром на работе коллеги подтрунивали по поводу того, что у Него явно была бурная ночь. Он старался отшучиваться, но соглашался, ибо это была чистая правда.

Почему-то все время хотелось пить. Дома Он выпивал литры чая, а на работу брал с собой плоскую металлическую фляжку с водой и украдкой делал в туалете глоток-другой, временно возвращая дееспособность связкам запекшегося горла. Выходить на работу Он стал пораньше, так как стоило лишь немного ускорить шаг – и в боку начиналось жжение, которое становилось совсем невыносимым, если Он не останавливался. Зеркало стало злейшим врагом. Оттуда на Него смотрело измученное лицо с желтой папирусной кожей и синеватыми набрякшими веками. Только глаза были те же. Ну, или почти те же. Он уже давно не курил, но запах изо рта был таким, что собеседники невольно пытались отвернуть лицо в сторону. Он стал постоянно носить с собой пакетик мятной жвачки и тюбик зубной пасты и взял за правило держаться в разговоре несколько на расстоянии.

А однажды утром Он почувствовал, что встать с постели и пойти на работу Он просто не может. Сил почему-то не было совсем. Он посидел на краешке кровати, рассматривая знакомый узор на ковре, и усилием воли поднялся. И в этот момент Ему показалось, что кто-то выключил свет.

Когда свет снова зажегся, Он обнаружил себя лежащим в комнате с белыми стенами и потолком. Белыми были также постельное белье, свет неоновых ламп и лица двух соседей по палате. Цветовую идиллию нарушало лишь огромное красное яблоко, лежащее на Его тумбочке. Медсестра прикатила тележку с манной кашей, чаем, таблетками и шприцами. Есть не хотелось. После укола Он запил водой таблетки и попробовал чай. Сахара явно не пожалели. Он отставил стакан с приторной жидкостью в сторону и отвернулся к стене. Видимо, от инъекции боль внутри стала тупой и необременительной, а голова ясной и легкой.

Почему-то вспомнилось, как пару лет назад они с семьей ездили отдыхать в Крым. Мозаика отрывочных воспоминаний сама собой собралась в одну четкую картинку. Картинка изображала огромную гору, на которую вела канатная дорога. Промелькнул эпизод подъема вагончика на смотровую площадку, плутоватое лицо веселого экскурсовода, щелчки камер, дальнейшее пешее восхождение на пик. И, так же как и в тот раз, когда Он заглянул в бездонную пропасть внизу и ощутил ее великое притяжение, Его душу сковал леденящий панический ужас. Вот и тогда Он отшатнулся от края и стал, не оборачиваясь больше, спускаться обратно по скользким скалистым уступам, отшлифованным ногами многочисленных туристов. Отойдя на несколько метров, Он все-таки не удержался и оглянулся назад. Озабоченная молодая мама явно сожалела о том, что посвятила сынишку в общеизвестные туристические приметы. Карапуз в шортиках уже бросил вниз одну монетку, ему понравилось, и теперь он клянчил вторую. Мать же оттаскивала сына за руку от края бездны, крепко сдавливая запястье активно протестующего сорванца. Глядя на эту картину, Он усмехнулся. Ему не нужно было бросать монетку. Зачем? Он и так знал, что когда-нибудь обязательно сюда вернется.

Она, без сомнения, была хорошей женой. Она приходила к нему каждый день, хотя Он и просил этого не делать. Чрево тумбочки активно поглощало фрукты, соки и паровые котлетки в стеклянной баночке. Он попросил принести бумагу и ручку и честно пытался создать что-то, за что не было бы стыдно перед благодарными потомками. А получалось только то, за что было стыдно перед самим собой. Он убрал бумагу и стал проводить дни, внимательно изучая узоры трещин на потолке.

Когда все только начиналось, одно сверхразумное медицинское светило сказало Ему, что, поскольку болезнь находится в стадии минимальной активности, лечение ну очень дорогим импортным лекарством пока нецелесообразно (очевидно, с точки зрения высших государственных интересов, когда-то без задней мысли озвученных Паниковским: «А кто ты такой?»). Зато в тот период Он сделал массу разнообразных медицинских анализов. Удивительно, но все эти анализы не дали ровным счетом никакого оздоровляющего эффекта.

Теперь же не менее солидные мужи в белых халатах склоняли друг к другу достойные седые головы у Его койки и приходили к единогласному выводу, что лечение ну очень дорогостоящим импортным средством уже нецелесообразно (очевидно, с точки зрения логики здорового человека и все тех же интересов) ввиду того, что болезнь находится в стадии максимальной активности. И сестричка давала Ему пилюльки Борисовского завода медицинских препаратов и колола чем-то, от чего боль притуплялась, а мозг рождал светлые, как в детстве, фантазии. Однако после того как сосед по палате с койки у окна без спросу слинял из больницы в лучший из миров, оставив безутешной родне на память свое высохшее тело с большими желтыми пятками, нахально торчащими из-под простыни, Он попросил выписать Его в тот же день. А никто особенно и не удерживал.

***
На вокзал в Симферополе поезд прибыл точно по времени. На относительно спокойный перрон (сезон только начинался) вышел молодой мужчина и неторопливо огляделся по сторонам. Один из вездесущих таксистов-частников, моментально среагировав, тут же оказался возле него и открыл рот, чтобы предложить свои услуги. Внезапно лицо мужчины исказила гримаса боли, и частник невольно отпрянул, увидев перед собой страшную желтую маску. Впрочем, незнакомец быстро взял себя в руки и коротко сказал: «Поехали».

Через два часа фуникулер поднимал Его над поросшими старыми соснами склонами высокой горы.

А потом все было так же, как в прошлый раз. Вот только на подъем по крутой лесной тропинке у Него ушло намного больше времени, да на вершине теперь было пустынно и ветрено. Он долго стоял на краю отвесной пропасти и смотрел на море, над которым в последних лучах заходящего солнца кружила одинокая белая чайка, то взмывая вверх, то уходя в пике. Когда-то, очень давно, Он тоже умел летать.

Когда-то? Он улыбнулся и шагнул вперед.

***
Когда утром молодой белобрысый паренек с надписью «МЧС» на тыльной части штормовки добрался до места происшествия, он первым делом передал вниз по рации бригаде, что врач может отдыхать. Затем он более внимательно осмотрел неподвижную фигуру, в странной позе лежащую рядом с кустиком карликового можжевельника. Его внимание привлекла крепко сжатая в кулак рука человека. Паренек достаточно много повидал за время своей богатой событиями службы, однако, когда ему удалось разжать пальцы незнакомца, он не смог сдержать изумленного восклицания. В ладони был песок – обычный сухой мелкий песок, который, получив свободу, тонкой струйкой стал вытекать на черные крымские камни.