Мир маленьких, потерявшихся собачек

МИША КИМ



МИР МАЛЕНЬКИХ, ПОТЕРЯВШИХСЯ СОБАЧЕК


 



 
 Уже не могу точно сказать, когда мне начали сниться эти сны. Но из-за их завидной периодичности, у меня складывается такое ощущение, что они мне снятся всю жизнь. Раньше было реже, но с годами, они стали приходить всё чаще и обретать всё более чёткие формы и всё более пугающий смысл.


 Часть – 1
 
 Помню, ещё в детстве, мне довелось познакомиться с одним мальчиком. В тот день, стояла воистину летняя погода и продолжалась она уже несколько недель. На моей памяти, в Карелии довольно часто случаются тёплые лета, но именно то лето вспоминается мне первым из таких. Скорее всего потому, что в тот день я пережил самое сильное потрясение в своей жизни.
 Я гулял на улице один, что при моей тогдашней общительности было достаточно странно. Окружающий мир казался приветливым и очень добрым, наверное, из-за погоды. Когда становилось слишком жарко, я заходил в тень деревьев и оттуда наблюдал за; бабочками, что беззаботно порхали над цветами, птицами, что кружили высоко в небе, где воздух попрохладней, за кошкой с котятами, что, периодически извиваясь и потягиваясь, нежилась на солнце. Жизнь казалась такой прекрасной во всём её многообразии!
 Может именно, благополучие, того дня, сыграло со мной злую шутку. Случись то, что случилось, в какой ни будь пасмурный день, может, всё было бы иначе. Наверное, моё детское сознание просто не смогло воспринять разницы между прекрасным миром и чудовищами, населяющими его.
 Он подошёл ко мне во дворе дома, где мы жили тогда с родителями, и попросил вынести ему хлеба.
 - Тебя что, дома не кормят? – спросил я его, стараясь придать своему голосу пренебрежение. Жестокость присуща всем детям. Мне было тогда лет пять или шесть. Попрошайке примерно столько же.
 Ответ того мальчика, до сих пор, спустя много лет, постоянно звучит у меня в голове. Я давно уже взрослый мужчина, у меня двое детей. Но тот голос, хоть и звучит все в тех же детских интонациях, кажется мне взрослым.
 - У меня нет дома. Я один, как маленькая потерявшаяся собачка, которую бросили хозяева. Только меня, бросили родители, - как-то равнодушно ответил он мне.
 - Как бросили? – недоумевая, спросил я. Я даже представить не мог, что могут происходить такие ужасные вещи.
 - Не знаю, - мальчик пожал плечами, сжав губы в узкую полоску. - Мы с папой сели на поезд, Ехали несколько дней. Потом пересели в автобус. Потом опять в поезд. Потом опять в автобус. Потом папа сказал мне; - «Прости, сынок», и ушёл. Больше я его не видел.
 - А маму?
 - Маму я тоже больше не видел.
 В его голосе не было ни обиды не злости. Он просто констатировал факты. Факты своей недолгой, но достаточно тяжёлой, для пяти - шестилетнего мальчика, жизни. Только в его взгляде горел еле заметный огонёк надежды. Конечно, я тогда не мог, да и сейчас, наверное, не могу читать мысли человеческие по глазам, но мне казалось, что он видит своих родителей и чтобы там у них не произошло, стремиться к ним. Мне казалось, что ему самому до конца не верилось, что его предали и бросили, самые близкие люди. Все это с трудом укладывалось у меня в голове. Я попытался представить себя на его месте, но не смог.
 - Меня родители не бросят, - заявил я тогда ему, немного грубовато, стараясь защитить своё мировоззрение от грязи, с которой столкнулся.
 - Может быть, - всё так же спокойно сказал мальчик. - Я тоже так думал, пока меня самого не бросили.
 - А когда?
 - Я не помню. Я не разбираюсь во времени.
 У меня в голове роились мысли, очень грустные, но не сформировавшиеся до конца, а на языке крутились какие-то слова, фразы, такие же незавершённые. Мне вдруг захотелось плакать, ком уже стоял в горле. Одного слова из моих уст было бы достаточно в тот момент, что бы разрыдаться. Потому я молча разглядывая своего собеседника. Он тоже не говорил, так же пристально разглядывая меня. Не помню, сколько времени мы простояли молча, глядя друг другу в глаза. Иногда, один из нас отводил взгляд, но ненадолго. Но потом вновь обоюдный взгляд держал нас в каком-то нервном напряжении, бесконечно долгие минуты.
 Я видел не просто глаза мальчика, такого же маленького, как и я сам. В этих глазах было нечто большее. Что именно, я не смог себе тогда объяснить. Но то, что я в них видел, пугало и зачаровывало, манило и отталкивало одновременно. Сейчас, у меня уже есть какое ни какое, логичное объяснение тому далёкому чувству. И заключается оно совершенно не во взгляде. Я думаю, что представив его жизнь, являющую собой бесконечное путешествие в одиночестве, (как взрослый), мне хотелось быть на его месте. Но, представив цену этого «турне», хотелось выть. Да так сильно, что не выдержав, я сорвался с места и помчался к своему дому.
 - Ты вернешься?! – крикнул он мне во след.
 - Да! – ответил я на ходу, не оборачиваясь, и слёзы брызнули из моих глаз.
 Дома ни кого не было. Несколько минут я плакал. Мне захотелось собрать вещи и вместе с тем мальчиком пойти искать счастья. Проблема состояла в том, что я-то и так несчастным не был. Успокоившись, я собрал целый пакет еды и, немного подумав, собрал ещё один, в который положил несколько своих вещей; ботинки, лёгкую куртку, брюки и футболку. Хотел сначала положить и трусы, но мне это показалось как-то не гигиенично, поэтому я их оставил.
 - Это тебе, – протянул я мальчику пакеты, когда вновь спустился на улицу.
 - Спасибо. Ты хороший. Добрый. Я тебя не забуду.
 В его глазах читалась искренняя благодарность, мне даже как-то неудобно стало.
 - Я тебя тоже, – ответил я на его благодарность, не понимая тогда, что эти слова, как пророчество будут преследовать меня всю жизнь.
 - До свидания. Кстати, тебя как зовут? – спросил он с улыбкой.
 - Меня Вова. А тебя? – мой ответ тоже сопровождался улыбкой.
 - Мама звала меня - Шурик. Папа - Саня.
 Шурик – Саня, протянул мне руку, я протянул в ответ. В моей руке оказалась такая же маленькая, как и моя ладошка. Только его была вся в заскорузлых мозолях, цыпках и очень сильная. Он ушёл.
 - Я найду их! – крикнул он, отойдя на значительное расстояние.
 - Кого!?
 - Родителей!
 После этого я видел его ещё один раз, но именно тот, детский, образ преследует меня, и по сей день.

 * * *
 Образ этого Саши накрепко засел в моей памяти, не желая выходить оттуда ни под каким предлогом. Допоздна я просидел во дворе, пытаясь представить, как Саша ест то, что я положил ему в пакет. Как он переодевается в мои вещи из другого пакета. Пытался представить, куда он пойдет дальше, в поисках своих родителей по улицам нашего городка. И что будет, если он всё-таки найдёт их. Почему-то я был уверен в том, что если это и случится, Саша испытает лишь новое ещё более глубокое разочарование. И я испытал его в тот момент, потому что понял – Сашу бросили НАВСЕГДА. На глаза навернулись слёзы. Я вдруг понял, что представляя несчастия незнакомого брошенного мальчишки, я представлял себя на его месте, испытав, как мне казалось, в полной мере возможные чувства… - «Маленькой потерявшейся собачки».
 Вечером того дня, когда родители пришли с работы, у нас состоялся первый в моей жизни серьёзный разговор.
 - Мама, а почему взрослые бросают своих детей? – спросил я мать, глядя в глаза отцу. Мне казалось, что ни одна мать не сможет увезти своего сына за тридевять земель. А вот некоторые отцы, как оказалось, могут. В словах Саши, я не сомневался ни на миг.
 - С чего это вдруг такие вопросы? – ответила мама вопросом на вопрос.
 Я рассказал, что произошло несколькими часами ранее. Родители слушали молча, не перебивая.
 Закончив свой рассказ, я заплакал.
 - Вы ведь не бросите меня?! Я не хочу жить как брошенная собачка!!! – сорвался я вдруг в истерику.
 Все взрослые, в тот момент, казались мне жуткими монстрами, которые в любой момент, став жертвами собственной прихоти, могут отказаться от того, от кого не отказываются даже самые лютые звери - от своих детёнышей.
 Мама с папой обняли меня. Сначала я шарахнулся от них, но они прижали меня к себе. Мне стало так тепло и спокойно. Я чувствовал их большие и тёплые тела. Они согревали меня своим теплом и грели мою уязвлённую душу. Мама плакала. Тихо, не слышно. Лишь её слёзы говорили о том, что она поняла то, что я, её сын, узнал в тот день о жизни больше, чем они смогли рассказать мне за пять – шесть лет.
 - Ты что? Конечно не бросим. Как мы можем тебя бросить? – ответила мама и ещё сильнее прижала меня к себе.
 - Никогда. Слышишь? Никогда мы так не поступим, – вторил матери отец.
 - Никогда, никогда, никогда, - как заклинание повторял я, пытаясь внушить это в первую очередь самому себе.
 Ещё несколько дней, родителям приходилось отвечать на мои расспросы. Мама и папа как могли, старались объяснить, почему в мире происходят такие ужасные вещи. Объясняя, они старались ни кого не винить понапрасну, отыскивая чужим людям какие-то нелепые оправдания. Наверное, именно эти их выдумки и сыграли со мною в дальнейшем злую шутку. Ведь надеясь не травмировать меня ещё сильнее, они оправдывали то, чему нет оправдания.
 Некоторое время спустя, эта история стала забываться в нашем доме, но только не в моей памяти. Теперь я больше времени проводил на улице. Дальше обычного уходил от дома в надежде встретить в соседних дворах Сашу. Я хотел пригласить его в гости. Хотел показать ему свои игрушки, а возможно и отдать их. Хотел познакомить его со своими родителями и попросить у них помощи для него. Хотел, что бы Саша ещё хоть раз зашёл в наш двор. Но Саши нигде не было и мне не оставалось ни чего кроме как представлять его жизнь. Я вновь и вновь прокручивал в памяти нашу недолгую встречу.
 Постепенно, воспоминания переходили в видения. Мир вокруг переставал существовать, и все мои мысли улетали в мир – «маленьких потерявшихся собачек»….

 * * *
 «Хоть Саша и был очень голоден, он не решился кушать при Володе. Ему не было стыдно, просто он не хотел расстраивать этого доброго мальчика.
 Саша шёл и шёл, гонимый, ему одному известной мыслью о том, как можно сохранить собственное достоинство в мире потерявшихся собачек. Погружённый в свои мысли, он вышел на окраину города. Дальнейший путь, ему перегораживало железнодорожное полотно. Поезд ещё не успел набрать скорость и в окнах, проезжающих мимо вагонов, мальчик видел людей. Он видел несколько детей, которые, улыбаясь, помахали ему рукой. Саша махал им в ответ, надеясь, что они не заметят страха и сочувствия в его улыбке.
 - «Вас тоже могут увезти далеко - далеко», - думал он, - «а может и уже везут, в мир…»
 Поезд проехал. А Саша смотрел ему в след, думая, что возможно он пройдёт и через его родной город. А из его окон, будут видны окна его родного дома.
 За рельсами начинался лес.
 Саша устроился под огромной елью, в тени её пушистых веток и впервые заглянул в бумажные пакеты, что дал ему Вова. В одном были какие-то вещи, и он сразу отложил его в сторону. Во втором оказалось несколько свёртков; шмат сала, кусок варёной колбасы, начатая буханка хлеба, батон, свежая картошка, огурцы с помидорами, сделанные наскоро неумелой, детской рукой бутерброды и бутылка «Буратино».
 Бродяжная жизнь научила его экономии, поэтому Саша съел лишь пару бутербродов, запивая их лимонадом. Этого ему было вполне достаточно. Насытившись, он аккуратно сложил всё оставшееся обратно в пакет. В тени сосны, после городской жары, Сашу начало клонить в сон. Он положил второй пакет под голову и уснул. Без сновидений.
 Проснувшись через пару часов, он достал из второго пакета вещи. Они оказались ему в самый раз. Саша мысленно поблагодарил Володю, за подарки и за то, как легко он ему их отдал.
 - «У него, наверное, хорошие родители», - подумал он, - «Которые не будут ругать его за еду и одежду. И не выгонят из дому».

 * * *
 - Нет. Не выгонят! – произнёс я вслух, и довольно громко.
 - Вовчик, ты чё тут сам с собой разговариваешь?
 Я открыл глаза. Вокруг меня стояли мои друзья со двора.
 - Не… Просто задумался.
 Я рассказал им о моей встрече с Сашей. Они вдруг начали надо мной смеяться. Стали называть другом попрошаек, а значит и воров. В итоге всех этих детских умозаключений, они пришли к выводу, что я, такой же «воришка», как и Саша.
 - Если он ещё раз появится в нашем дворе мы побьём его и тебя тоже побьём, что бы не водил к нам всяких попрошаек! Бойкот попрошайкам! – вынес напоследок приговор Пашка, которого я считал своим лучшим другом.
 Не передать той обиды, что наполнила мою детскую душу. Я уже не хотел, что бы Саша возвращался.
 Я проплакал весь вечер.
 - «Неужели», - думал я, - «они не понимают, что их самих могут бросить собственные родители?! Не понимают, как много зла твориться в этом мире и они, ещё прибавляют его. Их бы отвезти подальше от родителей, оставить без еды и ночлега, и отдать на растерзание таким же, как и они сами!!!»
 Я понимал, что злюсь и желаю своим друзьям того, чего и врагу не пожелаешь. А это - просто детская жестокость. Всё так легко объясняется!!! Но, как и мои родители искали оправдания родителям Саши, так и я, искал оправдания своим друзьям. Просто они в отличие от меня не видели Сашкиных глаз. Не говорили с ним, а значит и не слышали той вселенской тоски в голосе маленького мальчика, что не даёт мне спать по ночам. А ведь на моём месте мог оказаться любой из них, и соответственно я на их месте. Что было бы тогда…? Знаю, что… Я издевался бы и грозился побить попрошайку и вора!!!
 Мне было всего лет шесть, У меня были замечательные родители и дом – полная чаша. Но мысли мои намного опережали мой возраст. Это тяготило меня, и я плакал, понимая, что к шести годам закончилось моё детство.


 * * *
 «У Саши закончилась еда. И он решил отыскать двор, в котором встретил того мальчика, что накормил его и отдал свою одежду. В незнакомом городе он плохо ориентировался, но продолжал упорно бродить по его улицам, гонимый голодом и надеждой. Саше почему-то казалось, что тот мальчик, Вова, может помочь ему изменить свою жизнь. Через несколько дней, поиски увенчались успехом. Саша узнал дом и подъезд, в который заходил Вова. Он устроился на лавочке и много времени просидел в надежде, что его случайный друг выйдет погулять. Но время шло, его течение было не подвластно маленькому мальчику, он даже не мог определить его, ни по часам, ни по календарю.
 Неподалёку от его места ожидания играли несколько ребят. В какой-то момент один из них подошёл к Саше и спросил.
 - Ты не Вовчика тут ждёшь?
 - Да. А ты откуда знаешь? – спросил в свою очередь Саша.
 - Он нам рассказал про тебя.
 - А ты не знаешь где он?
 - Знаю, конечно! Вовчик сейчас в соседнем дворе играет. Если хочешь, мы можем показать где.
 - Хочу.
 - Тогда пошли.… Эй, ребята пошли!
 За домом пышно разросся кустарник. Указав на него пальцем, Пашка сказал;
 - Они в тех кустах, штаб строят.
 Саша смело, ни о чём не подозревая, двинулся в заросли. Как только проход естественным образом закрыл всю компанию от посторонних глаз, кто-то сильно толкнул Сашу в спину. Не удержав равновесия, он упал. Компания окружила его плотным кольцом.
 - Вы что? – недоумённо спросил Саша и попытался встать, но его снова толкнули в спину. Падая во второй раз, он ударился подбородком о камень. Не очень сильно, но на лице выступила кровь.
 - Вы что? – так и не понимая, что происходит, во второй раз задал он свой вопрос, вновь попытавшись встать.
 - А то! Нечего попрошайничать в нашем дворе! – сказал кто-то за его спиной, и Саша вновь оказался на земле, но уже не от толчка, а от удара.
 - Я не к вам пришёл, а к Вове, - уже сквозь зубы прошипел Саша.
 - Ты наш двор позоришь. Нищий попрошайка.
 - В нашем дворе, таким, не место. Понял?!
 - Понял, - ответил Саша, решив не спорить, не провоцируя тем самым дальнейшую экзекуцию. Но он не угадал. Со всех сторон на него посыпались удары.
 Друзья Вовы ушли, а Саша ещё долго лежал в тех кустах и плакал, вновь отождествляя себя с брошенной собачкой, которая годится лишь на то, что бы её били, били, били…».
 
 * * *
 Вот так, изо дня в день, как только я оставался наедине со своими воспоминаниями, мне являлся образ Саши. Моё воображение вело этот образ, рисуя картины чужой, несуществующей жизни.

 * * *
 Перестав играть с ребятами во дворе, я всё чаще уединялся, в каком ни будь тихом уголке, и начинал свои чёрные фантазии. По правде говоря, вскоре их уже и фантазиями то трудно было назвать. Слишком реально они вставали передо мной. И мне уже не нужно было что либо представлять. Картины Сашкиной жизни формировались уже самостоятельно, отдельно от моих фантазий. Я как будто смотрел нескончаемый сериал, в котором главным героем был несчастный, маленький, брошенный родителями мальчик. А так как съемочную группу, составляло лишь моё детское, уже не подвластное мне, воображение, не было ни камер, ни сценариста, ни актёров. И вот, примерно месяц спустя, потеряв контроль над своими видениями, я остался в них единственным актёром. Исполнителем главной роли.


 
 * * *
 Так прошёл год… Или два… Всё это время я проживал одновременно две жизни. Пришла пора идти в школу. К тому времени я уже довольно заметно отличался от своих сверстников; был нелюдим, практически не улыбался, не говоря уже о смехе, но самым противным было то, что я до сих пор ждал какого то подвоха со стороны собственных родителей. Находясь дома, я из кожи вон лез, что бы угодить им. Ни мама, ни папа не замечали моих странностей. Для них я был золотым ребёнком; спокойным и послушным.
 Все свои переживания я держал внутри себя, ощущая брезгливость к собственным видениям. Подвалы, чердаки, свалки и помойки, как возможные, теперешние, места обитания Саши вызывали тошноту. Иногда меня на самом деле тошнило, но я скрывал эти факты от кого бы то ни было, особенно от родителей – вдруг (ну мало ли), они захотят бросить «тошнотика».
 Проблемы начались где-то в середине первой четверти, первого учебного года.
 Я сидел в школе, в светлом просторном классе. Хорошая и очень добрая учительница, учила нас тому, что пригодиться нам в жизни. Учила, как мне казалось, самой жизни.
 - «А Сашку, кто научит жизни?» - спрашивал я сам себя на уроках, и снова уходил в мир бродяжничества, в мир маленьких, бездомных, брошенных собачек. Я завидовал сам себе и тихо ненавидел себя же самого, равно как и своих одноклассников, которых не бросили родители. Которые жили в сытости, имея возможность, ходить в школу. Мне и в голову не приходило, что Саша мог попасть в интернат, где его оденут, обуют, накормят и отправят учиться в школу. Прошло уже достаточно времени с тех пор как мы встретились с ним в моём дворе, но он до сих пор представал перед моим мысленным взором в той одежде, что я отдал ему. Может этот самый факт, ставил меня на его место, в моих видениях.
 Вот так, по итогам первой четверти, я оказался самым слабым учеником в классе. Ничего из того, что нам рассказывала добрая учительница, не отложилось в моей памяти. Меня ни кто не ругал, ведь я вёл себя тихо, не мешал ни кому.
 Один раз я рассказал о своих переживаниях однокласснику, взяв с него клятву ни кому не говорить о моих проблемах. Но вскоре проявилась та самая детская жестокость, которую я сам решил когда-то проявить по отношению к Саше. В классе надо мной начали издеваться.
 - Эй ты, тормоз, где летал сегодня? – спросил меня однажды заводила - одноклассник.
 - Нигде я не летал, - ответил я ему, с обидой в голосе.
 Обида моя состояла в том, что все они жили своей жизнью, а я, чьей то чужой. Самому уже давно хотелось избавиться от преследующих меня мыслей и воспоминаний, но ни чего не получалось. Вновь и вновь мои мысли возвращались к Саше. Постепенно я возненавидел его, а точнее не самого Сашу, а того Сашу, который наполовину уже я сам. Возненавидел непрекращающиеся видения, преследующие меня в самых неподходящих местах. Но не думать о самом Сашке я не мог…
 - «Как он сейчас? Кушал ли чего сегодня? Не порвались ли те вещи, что я отдал ему? Жив ли он?»
 И снова меня уносило…

 * * *
 «Саша, а может уже и я на его месте, всё также продолжал искать свой родной город. Мама, наверное, не хотела бросать…? меня…? И если она увидит меня, то прижмёт к себе, и я снова получу то, по чему скучал столько времени. По её теплу. На папу у меня тоже не осталось обиды. Он наверное давно возвращается в тот город, на ту остановку, где оставил меня, но меня там нет. Я сам, как дурак, ушел оттуда и забыл обратную дорогу и теперь он не может найти меня. Жаль, что я не помню названия своего города, не помню даже названия улицы, но зато я помню, как они выглядят. Помню лица своих родителей. И вот я – Саша, изо дня в день путешествую из города в город. Хожу по улицам всё новых и новых городов, вглядываюсь в дома и окна, вглядываюсь в лица прохожих, ищу, что ни будь знакомое, или знакомых.
 Я постоянно вслушиваюсь в голоса людей. Кажется, что оказавшись в забытом, но родном городе, лишь из разговоров я смогу узнать, что цель моя близка. Какие стеснения может испытывать пяти – шестилетний мальчик, который подходит к двум и более общающимся взрослым и, открыв рот, пытается вникнуть в суть их беседы…?
 Одни просто замолкают и отходят в сторону. Некоторые прогоняют меня, вызывая во мне чувство возмущения.
 - Мальчик, чего ты уставился? Иди ты отсюда!
 - Почему? Что я вам сделал? – спрашиваю я, искренне удивляясь. Но поняв, что людям не нравиться когда во время беседы на них смотрят, я с расстояния, глядя в другую сторону, до предела напрягаю слух, но всё же слушаю, что говорят люди.
 Иногда знакомлюсь с людьми, прошу у них о помощи. Некоторые из них очень добрые, хорошие, как тот мальчик, который вынес мне из дома целый пакет еды и отдал мне свою одежду…»

 * * *
 Всей душой я желал Саше найти семью. Нет. Не ту, которая его бросила, увезя в далёкий город, а другую. Ту, которая примет его и полюбит. Но как только в моих фантазиях начинали брезжить радужные перспективы - появлялись какие-то жестокие обстоятельства. Вполне явственно я представлял себе, как Саша находит новых родителей. Как они принимают его в свою семью. Как они любят его и заботятся о нём. Но однажды, что-то происходит, что-то, что я не в состоянии понять или уловить. И мой герой вновь оказывался один на один с жестокими законами улицы, на которой уже не было его дома. И не было теперь, уже, надежды.
 После таких видений я искал себе оправданий за то, что не позвал тогда его с собой. Я был уверен, что мои родители хоть как-то смогли бы помочь Саше. Но я этого не сделал. А оправдывал себя тем, что теми двумя пакетами, пусть ненадолго, но всё-таки облегчил его существование. Я ненавидел себя за то, что живу в тепле и уюте, в то время как Саша бродит где-то в поисках еды и ночлега, а ненавидел я себя за то, что боюсь потерять то, что имею. Глупо…? Очень глупо! Но мне было только семь лет… А я уже ненавидел себя!
 Однажды, где-то в конце октября, к нам пришла женщина. Когда к нам в дом приходили взрослые, меня редко просили посидеть со всеми на кухне, тем более, ни когда не заставляли. В этот же раз, мама настойчиво предложила попить со всеми чай. Взгляд той женщины, сразу мне как-то не понравился. Она смотрела на меня, слишком откровенно оценивая, как будто знала обо мне больше чем я сам. Мне стало неуютно под этим взглядом, и я всё время молчал.
 Когда со стола были убраны чашки и сладости, все трое взрослых, пристально уставились на меня. Прошло, наверное, немного времени, но тогда мне показалось, что они смотрели на меня целую вечность.
 Первой заговорила та женщина.
 - Володя, можно задать тебе один вопрос? – спросила она вкрадчиво.
 Лица моих родителей выглядели виновато. Я не на шутку испугался.
- «Сейчас она заберёт тебя с собой, и ты больше ни когда не увидишь своих родителей», – услышал я голос Саши. В нём, как и тогда, не прозвучало ни одной интонации, кроме унылой интонации - констатации случившихся фактов. Я и до этого иногда слышал его голос. Конечно я понимал, что это мой собственный, внутренний голос. Но почему-то упорно приписывал его Саше, считая, что он наделён какой-то жизненной мудростью.
 Внутри всё сжалось в комок. Захотелось вскочить и броситься на шею к родителям и кричать.
 - «Не бросайте меня, я всё буду делать, как вы захотите. Я не хочу жить, как маленькая брошенная собачка».
 Но я ни чего не сказал вслух. Лишь потупил взгляд, боясь смотреть в эти пристальные глаза. И в виноватые глаза своих родителей.
 - Не могли бы вы оставить нас одних, - обратилась к ним женщина.
 Родители молча повиновались.
 - «Вот и всё», – подумал я. Из глаз потекли слёзы.
 Я увидел себя, одиноко бредущим по незнакомым улицам, одетым в изношенные вещи. Только чувство голода было мне не знакомо. Но тогда мне показалось, что я могу представить его и почувствовать, как почувствовал образовавшуюся во мне, в те мгновения, пустоту.
 - «Родители сами не решились увезти меня далеко – далеко, поэтому попросили сделать это, эту женщину», - подумал я, и мне сделалось совсем плохо.
 - Володя, могу я узнать, что так беспокоит тебя? – в её голосе, я не услышал угрозы, наоборот, в нём звучало сочувствие. Очень редко я слышал подобные интонации не от родителей.
 - Вы не увезёте меня с собой? – спросил я всхлипывая.
 - Конечно, нет. С чего это ты взял, что я хочу увезти тебя?
 - Потому, что они сами не смогут этого сделать, – ответил я, начиная понемногу успокаиваться.
 - А почему ты решил, что тебя кто-то хочет увезти?
 - Мне Саша сказал, – ответил я уверенно.
 - Какой Саша? Он твой одноклассник или друг со двора? – в её голосе я услышал живой интерес.
 С того времени, как Саша появился однажды в нашем дворе, мы с родителями ещё лишь пару раз касались этой темы. Ещё пару раз я пытался выговориться, один раз во дворе, второй в школе, но обе попытки вышли мне боком. Тогда я поклялся, что ни кому больше, ни чего не буду рассказывать, но голос этой женщины успокаивал.
 - Нет. Это тот Саша, которого бросили родители.
 - А где он живёт?
 - Нигде. Он живёт на улице.
 - Ты давно с ним познакомился?
 - Я его только один раз видел.
 - Давно?
 - Летом.
 - Этим летом.
 - Нет. Не помню.
 - А как же он сказал, что я хочу забрать тебя?
 - Не знаю…
 - То есть Сашу ты не видишь, но слышишь его голос? – удивлённо спросила женщина.
 - Да. Но это бывает редко.
 - А ты не хочешь рассказать мне про этого Сашу?
 - Не знаю.
 - Почему?
 - Я рассказывал ребятам и они надо мной смеялись, даже хотели побить, – ответил я, снова начиная всхлипывать.
 - Я не буду смеяться. И уж бить тем более. Даю тебе честное слово, - пообещала она торжественно и в то же время как-то мягко, вкрадчиво.
 Я рассказал ей о том, как встретил Сашу, как его образ преследует меня уже много времени, и не даёт мне жить нормальной жизнью. Она слушала очень внимательно, и на её лице не было ни упрёка, ни тени улыбки, только сочувствие. Даже не сочувствие, а участие. В том возрасте мне трудно было подбирать слова, выражающие мои чувства и ощущения. Но спустя годы, я помню голос той женщины, детского психолога, так как будто всё было только вчера.
 Когда я закончил свой рассказ, она встала, потрепала меня по голове и сказала;
 - Ладно. Давай-ка, иди к себе в комнату и сделай уроки. И запомни, ни кто тебя, ни куда не увезёт. И родители, никогда тебя не бросят. Уж поверь мне, это я знаю точно.
 Мне очень хотелось ей поверить. Очень!
 Я ушёл к себе, а они ещё долго сидели на кухне и разговаривали. О чём? Я не слышал, но какое-то спокойствие закралось ко мне в душу в тот вечер. «Мне очень хотелось ей верить. Очень!».
 Вскоре она заглянула ко мне в комнату.
 - Володя, я ухожу, но очень скоро приду снова к тебе в гости. Ты не против? – спросила она улыбаясь.
 - Нет. Приходите, я буду Вас ждать, - ответил я этой доброй тёте.
 Эта женщина стала приходить к нам почти каждый день. Всё время мы проводили с ней вдвоём, в моей комнате. Она рассказала мне о том, как живут дети, которых бросают родители. Что на самом деле, рано или поздно они попадают в детские дома, где у них появляются новые семьи, братья и сёстры. Где о них заботятся, кормят, одевают и учат в школах не хуже остальных детей. А иногда они на самом деле обретают новые семьи – их усыновляют. Она убедила меня в том, что именно так, а ни как иначе, произошло и с моим Сашей.
 Она была хорошей рассказчицей, и я живо представлял себе Сашу, которому не надо больше попрошайничать, ночевать по подвалам и чердакам. Представлял, что с его лица исчезло то выражение невыносимой тоски, которое запало мне в душу и осталось там, казалось навсегда. И его голос. Его голос стал звонче, а жизнь спокойнее, но ярче.
 Постепенно я начал улыбаться, радуясь простым вещам. В нашем доме появился котёнок. Маленький, пушистый и очень несчастный. Но неделю спустя, он привык ко мне. Стал весёлым и игривым. Я представил Сашу на месте моего Васьки. Точно так же его могли полюбить чужие люди, заботиться о нём и играть с ним. Жизнь наполнилась красками, которые я когда-то перестал замечать. Но, не смотря на всё это, во мне до сих пор крепко сидело то знание, что родители иногда бросают своих детей. Потому я стал прилагать ещё больше усилий, чтобы не расстраивать своих.
 На уроках в школе, всё моё внимание было направлено на учителя. Вскоре я стал одним из лучших учеников в классе. И первый учебный год закончился для меня поздравлениями с отличной успеваемостью. Родители хвастались мною перед родственниками, друзьями и просто знакомыми и я понимал, что пока они гордятся мной, уж точно не бросят, и старался изо всех сил.
 В течение моих первых летних каникул, я вновь часто представлял себе Сашу. Представлял, как его, за хорошую успеваемость, отправили в пионерский лагерь. Ведь не мог же он упустить выпавший ему шанс. Только теперь мои фантазии не переходили в видения, но и без того я радовался, что у брошенных детей, есть шанс, не прожить свою жизнь, жизнью маленькой, потерявшейся собачки.
 
 * * *
 Дальше было много периодов времени, в которые я практически не вспоминал о Саше. Только когда мне встречалась какая ни будь информация о детских домах или о потерявшихся детях, я думал; - «Интересно, как там мой Сашка»?
 Шли годы. Я продолжал хорошо учиться. У меня было множество друзей и подруг. Развившееся в детстве воображение не покинуло меня, а наоборот, с годами только развивалось. Вокруг меня постоянно были люди, увлечённые моими рассказами про те или иные события. Многое, я бы даже сказал, слишком многое из того, что я говорил, было неправдой, но никто в этом меня не мог обвинить, потому что все прекрасно об этом знали. А я знал, что они это знают. Мне пророчили будущее писателя, Какое-то время я и сам об этом довольно серьёзно задумывался, но с ручной в руках у меня мало что получалось. Я даже сочинение-то толком не мог написать. И бурная моя фантазия выплёскивалась в устной форме из меня как из ведра.

 * * *
 Однажды, в начале средней школы, классе в четвёртом или пятом, мы с классом ездили в Петрозаводск, в Финский театр на детский спектакль. После спектакля, нам устроили ознакомительную экскурсию по городу. Возили в порт и на набережную. Там же, недалеко мы пообедали в ресторане «Ток», что находился в гостинице «Карелия». После обеда побывали ещё в паре каких-то музеев. Для многих из нас, та поездка была, чуть ли не первым выездом за пределы родного города, и запомнилась надолго. А лично для меня, она стала новыми проблемами, в моём психологическом развитии. Дело в том, что на спектакль, так же как и нас, привезли группу детей из детского дома, что находился где-то на карельской периферии.
 Как только они вошли в фойе, я сразу понял, что с ними что-то не так. Половина из них, имели такие выражения на лицах, что хотелось спрятаться от их взглядов. Исподлобья, прищуренными глазами, они разглядывали обстановку театра, то и дело бросая косые взгляды на сопровождающих их взрослых. Их губы при этом были плотно сжаты. Но даже сквозь эту маску отчуждения, был виден блеск в их глазах. Блеск интереса к окружающему. Вторая половина просто ходила с открытыми ртами, пытаясь потрогать всё, к чему можно притронуться. И лишь единицы могли незаметно раствориться в общей массе зрителей, прибывших на тот спектакль.
 В тот момент, я наверное напоминал их большинство, с открытыми ртами. Только разглядывал я не обстановку, а разношёрстную кучку детей, без определённой возрастной принадлежности. Я искал среди них знакомое лицо.
 Дали звонок и мы пошли в зал. Наша классная руководительница рассадила нас по местам, и свет погас. Когда он вновь загорелся, оказалось что в моей памяти ни чего из увиденного и услышанного не отложилось. В антракте, я быстро нашел ту самую группу детей и заговорил с одним мальчиком.
 - Привет, меня зовут Володя, а тебя как, - представился я улыбаясь.
 - Женя, - ответил он, озираясь по сторонам, явно ожидая подвоха.
 - А вы откуда приехали?
 - Из детдома, - ответил он, прищурив глаза. В его голосе слышались нотки агрессии.
 - У меня очень хороший друг попал в детдом. Я, правда, не знаю в какой, мы не виделись уже несколько лет, а я очень хотел бы его увидеть. Или просто узнать как у него дела, - сказал я как можно спокойнее.
 - А как его зовут? – расслабившись, спросил Женя.
 - Саша.
 - А фамилия? – вдруг задал он вопрос, над которым я ни разу за столько лет не задумывался.
 - Я не знаю.
 - Как же ты не знаешь фамилию своего друга?
 - А я и не спрашивал, мне и имени хватало.
 - Представляешь сколько Саш, в нашем интернате?! Как я смогу узнать твоего?!
 - Даже не знаю. Просто поспрашивай, не знает ли кто из них Володю из Кондопоги. Который…, - я замолчал, понимая, что фраза, которая может прозвучать в следующее мгновение, может определить пропасть разделяющую меня и Женю. А попросту унизить его.
 - «Накормил и отдал ему свои вещи», - хотел я тогда сказать.
 - С которым он подружился несколько лет назад, - закончил я, виновато опустив взгляд.
 - А что ты ещё о нём знаешь?
 - Его бросили родители! – пылко ответил я в надежде на то, что это крайне облегчит поиск.
 - Ха-ха-ха, да нас всех бросили, - парировал мою «зацепку» Женя, но не было веселья в его смехе.
 - Извини, фигню сказал, - извинился я и опустил глаза, страшно переживая, за свою бестактность.
 - Чё извиняться то? – спросил он, улыбаясь, - Не ты же нас бросил. Вот если бы, они, извинились…
 Он замолчал, и мне показалось, что только усилием воли он сдержал подступившие слёзы. Несколько раз глубоко вздохнув, Женя улыбнулся мне и спросил;
 - Ну хоть что ни будь, о Саше ещё помнишь?
 Я вновь задумался. И прикинув в уме все за и против, всё-таки решился в очередной раз рассказать историю моего знакомства с моим Сашкой.
 Слушал Женя молча, ни разу не перебив меня по ходу рассказа. Он лишь, чуть прищурив взгляд, внимательно следил за мной, а я чувствовал, что на моём лице отражены все чувства, испытанные мною по этому поводу. Конечно про видения и психологические проблемы я ни сказал ни слова. Но Женя, по-моему, и так прекрасно понял, что информация о дальнейшей судьбе моего случайного знакомого, является для меня очень важной.
 - Я поспрашиваю у пацанов, может тебя кто-то и вспомнит, - как смог обнадёжил он меня. Но не в произнесённых им словах, а в интонации и взгляде, я увидел искреннее обещание.
 - А ты можешь рассказать, как вы живёте? – задал я ещё один вопрос, который терзал меня несколько лет.
 - Да рассказывать нечего.
 Я кое-как уговорил учительницу разрешить мне вместо спектакля поговорить с Женей, и уже втроём, мы поговорили с его воспитателями.
 До следующего антракта мы простояли в фойе.
 В тот момент я понял, каким бы хорошим не был детдом, настоящую семью, родителей, ни кто и ни что не заменит. Понял, что даже если ребёнок возвращался к своим родителям из детдома, рана, нанесённая ему собственными родителями, ни когда не заживёт до конца.
 В глазах того Жени, я увидел отблески надежды, покрытые пеленой реальности, точно так же как у моего Сашки. Понял, что как бы благоприятно не закончилось его «путешествие», он ни когда не сможет быть по настоящему счастлив.
 Я записал на листочке свой адрес и отдал его Жене. И вот, ещё какое-то время снова жил с надеждой увидеть своего Сашку.
 Примерно, месяца через три, Женя прислал мне письмо.

 * * *
 Здравствуй Володя!
 Как дела? Я поспрашивал почти у всего интерната, про твоего Сашу. Несколько пацанов и девчонок, говорят, что знают его. Он не долго пробыл у нас, потом, кажется, сбежал или пропал. Кто чё говорит. Знаю только, что про тебя он многим рассказывал и ещё говорил, что его отец ищет и ему надо на остановку. Говорят – странный он какой-то.
 Ну ладно, буду заканчивать, если что пиши, буду ждать.
 До свидания.
 Женя.
 * * *
 Я не ответил Жене. Хотел, но не ответил. Мне вполне хватало и Сашки, что поселился в моей голове, и ни как не желал переезжать оттуда.
 Время шло. Я рос. Менялось моё отношение к окружающим. Постепенно начал понимать необъяснимые, раньше, поступки людей. Оказывается, при желании, можно понять любого человека. Но это не значит оправдать. Людей, бросающих на произвол современного, жестокого мира, детей оправдать я не смог бы уже ни когда. Даже если они и отдавали их в детдома. И то, что когда-то мои родители пытались оправдать таких людей, до сих пор сидело в моей памяти. Я любил и уважал «своих», но сам не веря себе – верил, что и они могли бы найти себе… оправдания если…
 Но все-таки я взрослел, и с детством как мне казалось, уходили и детские страхи.

 В предвыпускном классе у меня случилась любовь. Её звали Аня. Она училась в классе на год старше. Я участвовал в школьной олимпиаде по геометрии, от своего класса, Аня от своего. Став победителями, мы отправились в Петрозаводск, уже на республиканскую олимпиаду. С нами ездили ещё несколько человек, но у нас с Аней, как-то сразу нашлось много тем для разговора. Всё свободное время мы проводили вместе, ни на минуту не замолкая. Аня была настоящей красавицей, только это мало кто замечал. Она носила длинные, мешковатые юбки, под которыми можно разглядеть только лодыжки, обтянутые, казалось, бабушкиными колготками. Толстые свитера, даже в тёплое время года, скрывающие напрочь наличие груди. Никакой косметики, ни какой краски для волос, ни колечек, ни даже серёг. Она была как черепаха, которая прячется в своём панцире. Когда она ходила, её взгляд упирался ей же под ноги. Казалось, что движется она на автопилоте. В общем, Аня была до невозможности скромной и тихой, а на таких, мало кто обращает внимание.
 Ещё в школе, перед отправкой в Петрозаводск, когда нас, олимпийцев, собрали вместе, я увидел, как Аня подняла взгляд на директора школы. В классе нас сидело человек пять. Все на первых партах. Нас с Аней, как самых старших, посадили вместе перед учительским столом. Она посмотрела на директора, я на неё. Увидев то, что я увидел - я прямо ахнул. Не громко, так, что услышала только Аня и повернулась ко мне.
 Большие, удивительно выразительные, карие глаза, смотрели на меня с удивлением. Мне казалось, что в них можно утонуть, но скорее в тот момент, как и во множество других в последствии – мне хотелось это сделать – утопиться в самом прекрасном взгляде. Полные, но в меру, губы были чуть приоткрыты, что тоже выражало удивление. Маленький прямой нос и чёткие контуры лица, раньше всегда прятались под длинной чёлкой, но в тот момент открылись мне, и только мне.
 Мне казалось, что у меня у самого рот не просто открыт, а челюсть отвисла. Если взгляд Ани спрашивал; - «Что случилось». Что отвечал, мой, явно было непонятно. Всё что я смог сделать, столкнувшись с её взглядом – это шумно выдохнуть. Хотя этот выдох был больше похож на стон.
 - Тебе плохо? - спросила Аня.
 - Я.… Нет. Всё в порядке. Просто я не представлял, какая ты…. Красивая, - ответил я, не осознавая, где и зачем нахожусь. Все кто находился в классе, прекрасно это слышали.
 Мы оба залились краской, и молчали до самого отправления в Петрозаводск.
 Перед тем, как сесть в автобус, я подошёл к Ане.
 - Извини, что так вышло, сам не знаю, что на меня нашло, но ты и в правду очень красивая. Не против, если мы сядем вместе?
 - Давай. Спасибо за комплемент, мне ещё ни кто, ни чего подобного не говорил, - сказала она, заметно нервничая, и опустила взгляд но, видимо вспомнив, что я всё-таки заслужил его, вновь посмотрела мне в глаза.
 - Утоплюсь! Ей Богу, утоплюсь! – сообщил я Ане своё желание.
 - Как утопишься? Зачем? – с опаской спросила она.
 - В глазах твоих утоплюсь…. – как заклинание, сорвалось с моих губ.
 Аня, вновь густо покраснев и как всегда, уперев взгляд себе под ноги, зашла в автобус.
 Мы сели вместе. Я всё время болтал, Аня молчала. Иногда она задавала вопросы по ходу моей болтовни, и я с удовольствием делал пояснения. Наверное, я был первым, кто общался с нею, учитывая и уважая её интересы. Ближе к Петрозаводску, Аня впервые рассказала мне какой-то случай из своей жизни. Я внимательно слушал её, так же как и она, задавая по ходу рассказа вопросы. Она не была такой хорошей рассказчице как я, но моё воображение легко рисовало сцены её жизни из рассказов. Поэтому я стал для неё, благодарным слушателем.
 Лично я не о какой олимпиаде уже не мог и думать, не то что занять какое-то место. Аня заняла почётное, четвёртое.
 Обратно мы, конечно же, ехали вместе, болтая уже просто без умолку.
 - Приехали, - сообщил я, когда наш автобус остановился на автовокзале в Кондопоге. – Увидимся завтра в школе...?
 - Да. Тогда, до завтра…?
 - Пока.
 - Пока.
 Через пару недель, мы уже целовались. На Аню начали засматриваться другие парни из старших классов. Всё чаще она убирала с лица чёлку и поднимала свои прекрасные глаза, всё больше народа видели их и млели, как и я. Но я знал, что взгляд этот - только для меня.
 В самом конце учебного года, мы с Аней переспали. Это было нечто невообразимое!!! Мы оба были девственниками. Если я хоть где-то краем уха слышал о теории секса, то Аня просто знала, что такое случается….
 Несколько часов, потные, взъерошенные с безумными глазами мы ползали друг по другу истекая слюной, не зная тогда, что боль, нужно преодолеть. У Ани не было подружек, что бы рассказать об этом, а её воспитание, само говорит о том, что подобные темы ни когда не затрагивались её матерью. Я же, не имея ни какого опыта, боялся сделать что-то не так и ни чего толком не делал. Потом, в какой-то момент, когда улеглась наша безумная суета, всё вышло само собой.
 Аня поступила в ПГУ, и каждые выходные приезжала в Кондопогу, ко мне. Мы говорили, говорили, говорили и любили, любили, любили…
 Я немного сдал в учёбе. Все мои мысли были заняты только Аней. Её фотографии были повсюду; в школьном дневнике, в дипломате, на стенах моей комнаты и на столе. Они постоянно отвлекали меня но, убрать я их не мог. Просто не мог.
 Привычка хорошо учиться превратила процесс обучения в тягостный труд, который не давал мне скатиться до троек.
 Я бы не назвал себя красавцем но, многие девчонки в школе, и в нашей дворовой компании часто оказывали мне знаки внимания. Даже не знаю, льстило ли мне это. Я просто ни кого не замечал вокруг. Поначалу друзья доставали меня, мол, давай, трахнулись да разбежались. Но я был сделан по-другому. Всегда поступал и относился к людям так, как хотел бы, что бы относились ко мне. А я не хотел, что бы Аня изменяла мне.
 Так прошёл год, с тех пор как мы ездили на олимпиаду. Казалось, что вся наша жизнь расписана до самой нашей смерти. Жизнь, которая друг без друга была уже немыслима.
 Была зима. Мы гуляли по городу. Погода совершенно не способствовала прогулкам. Дул холодный, порывистый ветер, наполненный мелкой ледяной пылью. Он пронизывал до мозга костей. Мои родители, точно так же как и родители Ани сидели дома, а нам хотелось быть лишь вдвоём. И мечтать о том времени, когда у нас будет собственный дом, тёплый и уютный. В котором, можно будет укрыться от всех и вся. В котором, не страшен ледяной ветер….
 - Он не страшен и сейчас, потому что есть мы, друг у друга, - крикнул я ненастью.
 Неожиданно, позади нас раздался глухой шлепок и последующий за ним - истошный детский крик. Мы одновременно повернулись.
 - Сколько терпеть-то тебя можно!!! – выкрикнула нерадивая мамаша, и второй раз, изо всех сил ударила малыша по попе. Малыш, лет четырёх, зашёлся в истерике.
 Я смотрел на этого несчастного малыша, но видел Сашку….
 - Если их не бить, они вырастают совершенно безумными, – сказала Аня. – У моей сестры двое. Иногда хочется забрать их и увезти подальше от неё, что бы она хоть немного отдохнула.
 Я смотрел на свою Аню и не верил, что она могла сказать такое. Но в её глазах читалась прямо ненависть к этому несчастному мальчику, что стоял перед нами и плакал. И сочувствие женщине, лицо которой озарила маска безумного гнева.
 Аня повернулась ко мне и что-то говорила, но я уже не слышал её.
 - «…хочется забрать и увезти подальше…, забрать и увезти…».
 Несколько мгновений я стоял и смотрел на неё с открытым ртом. Потом опустил голову и быстро пошёл прочь…

 * * *
 Ещё несколько раз я видел Аню, но не разговаривал с ней. Она заходила, звонила, писала письма, но я молчал, не зная как, да и не желая, что-либо, ей объяснять.

 * * *
 После школы поступил в университет в Ленинграде, на факультет механики, дорожно-строительной техники.
 Первый сентябрь, как и большинство студентов, то время, мы провели в колхозе, на сборе картошки. Уже там, у меня появились друзья из числа однокурсников, которые были не против послушать увлекательные истории. Там же в колхозе, я познакомился с девушкой. Она не была красавицей, но в ней было то, что я всегда хотел видеть в женщине – безграничная доброта и любовь к людям. Именно такие, как мне казалось, никогда не бросают своих детей. Хоть многое и потеряло былую яркость моих детских опасений, но я ничего не забыл из своих переживаний и неосознанно переживал за своих будущих детей. В себе я был уверен на все сто процентов. Хотелось найти такую же спутницу жизни.
 Мы начали встречаться с Таней. У нас не было с ней такого бурно развивающегося романа как с Аней. Весь первый учебный год, по вечерам, мы гуляли по городу, ходили в кино, театры и музеи. Проводив её до комнаты в нашем общежитии, я скромно целовал её в щёку и пожелав спокойных снов шёл к себе. Таня тоже не торопила события. Я не любил её и не испытывал страстного желания глядя на неё, но что-то держало меня при ней и ни как не отпускало. Так прошёл первый год обучения. Разъезжаясь на каникулы, мы всё так же скромно чмокнули друг друга в щёчки, пообещав писать друг другу письма.
 Летом я случайно столкнулся с Аней. В первое же мгновение, как только я её увидел, меня накрыла волна воспоминаний о нашей любви и страсти. Сердце бешено заколотилось в груди, но перед глазами вдруг возник образ Тани… Дыхание остановилось…, сердце замерло… Как будто его сдавили в тисках. Потом медленно, удар за ударом оно набирало темп, пока вновь не заколотилось в безумном ритме. Но я уже не думал об Ане. Все мои мысли были заняты воспоминаниями о Тане. В тот момент я наконец понял, что люблю её и хочу. На душе вдруг стало легко, как будто я сбросил какую-то ношу, которую не замечал раньше.
 - Привет, - первым поздоровался я с Аней.
 - Привет, - ответила она.
 - Как живешь?
 - Нормально, а ты?
 - Тоже не плохо. Как учёба? – продолжал я обмен дежурными вопросами, но память вдруг с поразительной чёткостью нарисовала мне образ Тани. Бесконечно добрый взгляд, и нежные черты.
 - На третий курс перевели, а ты где учишься?
 Я не ответил. Видение не оставляло меня. Я вспоминал голос и мимику девушки, с которой провёл последний год, но не смог до конца разобраться в своих чувствах. Вспоминал её улыбку. Вспоминал, как она удивляется, и как ведёт себя, когда ей стыдно за какую ни будь неловкость. Вспоминал, как вздымалась её грудь, когда что-то в наших непрекращающихся экскурсиях волновало её. А я тайком наблюдал за этим, но…. Вспоминал, как по вечерам, когда мы прощались до следующего дня, я скромно целовал её в щёку и… всё…
 Только в тот момент, находясь рядом с Аней, с девушкой с которой у нас не было недомолвок в любви, понял, как она далека от меня. На протяжении этого года именно воспоминания о ней, об Ане сдерживали мои чувства к Тане. И теперь, когда я увидел её, в короткой юбке, с ярко накрашенными глазами и губами, мне было неприятно смотреть на неё.
 - «Тогда, два года назад я помог ей избавиться от комплексов, - подумал я, - и вот оно, её истинное лицо».
 - У тебя кто-то есть… - вдруг, с грустью в голосе, даже не спросила, а сообщила, мне, Аня.
 - Да, - ответил я улыбаясь.
 - Поздравляю. А я одна. И всё ещё люблю тебя. Зачем ты так со мной?! – спросила она и на глазах её навернулись слёзы.
 Перед глазами возник тот день, полуторагодичной давности и пережитые тогда чувства, с прежней силой овладели мною. Ни чего не ответив, я во второй раз оставил её одну. Вновь не желая ни чего объяснять. Я понимал, что должен был объяснить ей – что, раз и навсегда оттолкнуло меня от неё, но не смог пересилить себя и в очередной раз просто ушёл.
 - Прости меня! – крикнула Аня во след, - я не знаю за что, но прости!
 Не оборачиваясь, я шёл вперед, что бы больше ни когда не видеть свою первую любовь.

 Остаток каникул прошли для меня как пытка.
 В Ленинград Таня приехала раньше, поэтому встречала меня на Московском вокзале. Заметив её в толпе встречающих, я бросил сумки и побежал ей на встречу. Таня бежала ко мне…
 С третьего курса мы уже жили вместе. На пятом курсе, пока все не разъехались в разные концы страны, сыграли весёлую студенческую свадьбу. А спустя ещё несколько месяцев, вступили в настоящую, взрослую жизнь.

 * * *
 Нас с женой отправили по распределению в далёкий, малоизвестный шахтёрский городок, строить дороги к новым местам добычи нефти и газа. Пока, у нас не получалось завести детей. Потому отдавая все силы работе, жили прямо в постоянно переезжающем посёлке дорожных строителей. Как у людей женатых у нас была небольшая привилегия – собственный вагончик, с прихожей и кухней – спальней.
 Хоть мы с Таней жили уже не первый год, именно то время кажется началом нашей семейной жизни. Там уже не было помощи родителей, у которых всегда можно попросить денег. Нельзя проспать работу, как иногда лекции. Мы зависили только от себя и друг от друга, и неподвластных ни кому обстоятельств. И у нас был, пусть лишь подобие, но свой, отдельный дом.
 Прошло пару месяцев нашего пребывания на севере. По делам службы, я поехал в областной центр, на государственной машине с водителем. Водитель, он был из местных, отпросился у меня на пару часов, навестить родственников. Я не смог отказать ему в такой просьбе. Свои дела я решил на удивление быстро и оставшееся время решил скоротать экскурсией по городу. Было уже начало осени, а погода стояла летняя, что довольно странно для того сурового края. Даже местные жители говорили, что давненько не радовал их так сентябрь.
 Что касается населения того городка - в принципе, народ мало, чем отличался от большинства, населяющего нашу необъятную родину. Сам же город, и по архитектуре и по состоянию дорог, тоже вполне подходил под понятие – среднестатистический. Поэтому, довольно равнодушно я гулял по его улочкам, наслаждаясь последними, тёплыми деньками.
 - Эй, братишка! Не выручишь рублём, голова со вчерашнего раскалывается? – спросил меня сиплый голос откуда-то с боку.
 Я повернулся на этот голос, и меня как током поразило.
 - Саша!? – почти выкрикнул я.
 - Откуда ты меня знаешь? – спросил бомжеватого вида парень моих лет.
 - Слушай, ты был когда ни будь в Кондопоге, ну или в Петрозаводске, - спросил я немного успокоившись.
 - Ой. Где я только не был, может и в Перте…. Как его там? Короче, может и там был. А ты кто? – едва выговаривая слова, спросил Саша.
 - Постарайся вспомнить; Кондопога, Петрозаводск, Карелия. Вспомни, не давал тебе там кто ни будь целый пакет еды и одежду.
 - Слушай командир, чё-то я тебя не догоняю. Рубль дашь? – спросил он уставшим, пропитым голосом.
 Я поспешно достал бумажник, достал зелёный трояк и помахав перед его носом, сделал предложение;
 - Давай, ты ответишь мне на пару вопросов и трояк твой.
 Глаза его блеснули, он оторвался от стены и сделал шаг в мою сторону. Стоять у него получалось с трудом.
 - У тебя есть родители, – начал я свой допрос.
 - Слышь, давай без вот этих вот нотаций, ладно? – попросил он устало.
 - Три рубля, – намекнул я ему, и он обречённо вздохнув, пожал плечами.
 - Бросили они меня суки, когда ещё пацаном совсем был. А ты кто вообще так-то?
 - Может и ни кто, а может и твой старый знакомый, которого думаю, ты должен помнить. Ладно, это пока не важно. Ты помнишь, как они тебя бросили.
 - А чё тут помнить то. Бросили и бросили. Не лучше других…. Бросили. Вон, видишь, куда упал?
 - Вижу. Только сюда ты сам упал, – ответил я, чувствуя брезгливость в собственном голосе.
 - Ой. Ну я же просил без нотаций. Без тебя, учителей по жизни хватает.
 Я вспомнил, как мечтал в детстве о том, что бы у Саши была учительница, такая же добрая, как и моя.
 - Хорошо, хорошо, – попытался я его успокоить, - давай с начала, - мне удалось сделать паузу и собравшись с мыслями, продолжить свой расспрос.
 - Тебя зовут, Саша?
 - Да.
 - Сколько тебе лет?
 - Двадцать три, - ответил он после небольшой паузы, видимо вспоминая.
 Мне, двадцать три исполнилось за несколько месяцев, до той встречи.
 - Ты помнишь город, в котором родился?
 - Смутно.
 - В смысле смутно?
 - Да я вообще всё смутно помню. Давай, хоть пива купи, а то вообще говорить влом.
 - Постой здесь.
 Я сходил в ближайший магазин, купил ему бутылку пива и какой-то пирожок. Он жадно, практически одним глотком, опустошил бутылку, бережливо поставив к стене пустую тару. Пирожок сначала сунул за пазуху но, немного подумав, вытащил и не менее жадно съел.
 - Другое дело, - заявил Саша повеселевшим голосом, - теперь можно и за жизнь «потереть».
 - Ты помнишь, сколько лет тебе было, когда родители бросили тебя?
 - Я понял! – вдруг, как-то неожиданно выкрикнул он, - Ты, решил, что я твой брат, какой ни будь, - при этих словах его лицо озарилось. Но не от осознания радости, со встречи с родственником, а оттого, что само его сознание, ещё может что-то осознавать и до чего-то додумываться.
 - Нет, - ответил я немного резко.
 Меня ни сколько не радовала его «сообразительность». Да и затягивать, возможно пустой, разговор не хотелось.
 - Да ладно… Чё нервный то такой? Я к тебе в собеседники не навязывался. Может сам объяснишь, чё к чему, да чё по чём.
 Я на секунду задумался и решил, что так на самом деле может получиться быстрее и проще.
 - Понимаешь? Много лет назад, я тогда ещё в школу не ходил, к нам во двор зашёл маленький мальчик, моего возраста. Он мне рассказал, как его бросили родители и теперь он ищет родной город. Я тогда дал ему свою одежду и сумку с едой. Больше после этого я его не видел но, его рассказ так подействовал на меня, что ещё несколько лет, я думал о нём каждый день. Ко мне даже детский психолог приходил, – высказал я ему мучавшие меня мысли.
 - А я тут причём? – удивлённо но, уже без тени сарказма, спросил Саша.
 - Понимаешь? Как только я тебя увидел…, - я сделал паузу, подбирая слова, - мне показалось, что ты и есть тот самый мальчик. Сам не знаю почему.
 - Я ещё и на Сашу отозвался, – задумчиво произнёс он, и повисла тишина.
 Показалось, что наше молчание длилось вечность. Я прекрасно видел, что Саша пытается вспомнить, что-то далёкое, призрачное. Иногда его лицо светлело, с него даже стирались черты типичного молодого алкоголика. Мгновение спустя оно выражало толи обиду, толи страх, толи непостижимую грусть или отчаяние. И тут же снова перемена, на этот раз; злость, неприязнь, ненависть.
 Он вспоминал свою жизнь. Это я понял сразу. Жизнь, в которой все надежды сменялись разочарованиями. Мечты – жестокой реальностью, в которой его унижали, оскорбляли и, наверняка, не раз били. Но я не хотел отвлекать его. Я хотел, что бы он нашёл хотя бы одно хорошее воспоминание, из детства. Я хотел, что бы это воспоминание было связано со мной. Я думал тогда, что если это и в правду мой Сашка – заберу его с собой на машине, одену по человечески, накормлю, устрою к себе на работу и вообще, помогу стать нормальным человеком. Уже придумал, что скажу Тане. Хотя в принципе ни чего и не придумывал.
 - «Я расскажу ей правду. Расскажу о том, как много лет назад ко мне во дворе подошёл маленький мальчик…».
 - Володя! Ты едешь!? – крикнул где-то позади меня водитель.
 - Подожди пару минут, сейчас поедем, – ответил я, не оборачиваясь, всё так же пристально вглядываясь в лицо Саши. Я искал в нём то, что показалось мне знакомым в тот миг, как только я его увидел.
 Саша поднял, наконец, глаза и я увидел в них то, что искал. Не то смирение, с неудавшейся жизнью, что сразу бросается в глаза. А то, что лишь где-то в самой их глубине, еле различимо горел огонёк надежды, как и тогда, в детстве, когда он ещё не потерял надежду вернуться к своим родителям. С годами этот огонёк почти потух, а может и трансформировался во что-то другое. А может за столько лет наполненных разочарованиями, он смирился с их неизбежностью, только его глаза продолжали видеть радость и благополучие других людей, потому и горел ещё, еле видимый огонёк. Что за надежда теперь теплилась в его душе, мне не дано было узнать никогда.
 - Нет, - сказал он тихо, - я ни когда не был в Пре…. Как его там?
 - Петрозаводск, – помог я ему вспомнить.
 - Ну да, в Петрозаводске. Я не тот, кого ты ищешь. Но спасибо.
 - За что? – удивился я.
 - За Сашу твоего, спасибо. А тебе пора, вон зовут. Да и мне надо двигать, – больше ни сказав ни слова, он пошёл прочь.
 - Деньги! Возьми деньги! – крикнул я ему вослед.
 Он лишь махнул рукой и прибавил ход.
 Ещё несколько минут я стоял и смотрел в ту сторону, куда он ушёл. У меня ни нашлось тогда, ни одной причины, объясняющей его поступок, кроме одной, самой нелепой из возможных – через двадцать лет и тысячи километров, я встретил и узнал своё самое сильное воспоминание из детства.
 Чем больше я задумывался о произошедшей встрече, тем яснее понимал – «Это был мой Сашка, тот, которому я отдал когда-то свои ботинки, куртку и брюки». Только этим объяснялось его поведение. Наверное, он решил не бередить прошлое, заодно лишив себя возможности нового разочарования, которое могло постигнуть его после встречи со мной.
 Через неделю я начал в каждый день наведываться в город. Почти все местные алкаши знали человека, которого я искал, но ни кто толком не мог объяснить, откуда и когда он появился в этом городе. А самого его и след простыл.

 * * *
 По ночам я не мог уснуть. Зато на работе засыпал на ходу. На вопросы супруги, отнекивался или отмалчивался. Тогда в детстве, после встречи с Сашей, и некоторых последующих малоприятных событий, я не хотел ни с кем об этом разговаривать. С чужими, потому, что боялся непонимания и насмешек, а с родителями, потому, что боялся, что они в самом деле начнут об этом задумываться и, решив, что без меня им будет лучше и проще – бросят. В общем, как когда-то в детстве, начал уходить в себя.
 Сначала я представлял, как Саша бродит по улицам этого города в поисках еды и выпивки. Или как он, обретя вновь надежду, ищет меня в толпе но, не может найти. Как он, вспоминая своё детство, жалеет о потерянном времени, которое он мог потратить с умом; на учёбу, на физическую подготовку, да Бог его знает на что ещё, но только не на пьянство и не на сожаление о себе несчастном, брошенном. Поэтому ни кто из его собутыльников и не знает где он.
 Так прошло несколько месяцев, пока опять не начались видения. Даже не видения, точнее их можно определить, как галлюцинации. Мыслями я постоянно возвращался в те два дня; один из детства, второй двадцать лет спустя. Если бы тогда, когда я был ещё ребёнком, его образ не засел так глубоко в моей памяти, мне ни за что было бы не узнать его теперь. Я прекрасно понимал, что между нами нет, и не может быть ничего общего. Что он лишь мой, пережитый в детстве, шок, ставший в последствии комплексом. Но я продолжал чувствовать свою вину, за его не сложившуюся жизнь. Сам не знаю почему. Хотя… Может потому, что у меня было всё, и я ни в чём не нуждался, в то время как он голодал и терпел лишения.
 В общем, в постоянных мыслях о нём, я начал представлять себе, как он жил все эти годы. Со временем, эти представления сделались настолько чёткими, и последовательными, что фантазия, как и в детстве, без моего желания стала сама рисовать картины Сашиной жизни. Причём настолько реальные, что аж дух захватывало. Вот так постепенно видения вернулись в мою жизнь. Иногда, и то с огромным усилием воли мне удавалось их прогнать на какое-то время, но рано или поздно они возвращались, да ещё и с удвоенной интенсивностью. Как и в детских видениях, всё чаще я сам становился на место Саши, ещё острее переживая перенесённые им обиды и унижения в моих беспочвенных фантазиях.
 В те моменты, когда их не было, я снова становился нормальным человеком, хорошим работником и примерным семьянином. А так, мог неделями не выполнять супружеский долг, и это после пары-то лет супружеской жизни! Ещё одной проблемой было то, что я худел, прямо на глазах. Как только что-то попадало ко мне в рот, тут же перед глазами возникал Саша и просил вынести ему хлеба. Кусок не лез в горло. Кое-как мне удавалось заставить себя дожевать то, что уже во рту, но не больше.
 Однажды после очередного просветления, когда и сидел на кухне и одновременно находился в каком-то далёком, неизвестном мне городе, моё лицо пронзила жгучая боль. Я даже не смог понять, что произошло, лишь ошеломлённо посмотрел на свою жену, которая стояла прямо передо мной.
 - Что? – спросил я непонятно кого. Толи её, толи себя самого.
 Таня смотрела на меня очень странно. Мне так и не удалось понять: смотрит она со злостью или с жалостью, а может и то, и другое вместе.
 Ещё пару мгновений мы смотрели друг другу в глаза. Потом супруга стала расплываться. Это я вновь, поплыл в мир своих чёрных грёз, но всё-таки успел заметить, как она замахнулась и ударила меня ладонью по щеке. Как ни странно, ни чего кроме преданности и любви я не смог прочитать в её взгляде.
 - Не бросай меня! – взмолился я, - я не хочу жить, как маленькая, брошенная собачка.
 Когда очередное видение отпустило меня, и я осознал мною же сказанное - опустив голову на стол, зарыдал, в полной мере ощущая близость своего безумия.
 Постепенно последнее видение оставило меня полностью, но я уже не мог остановиться. Таня видимо поняла это. Она присела на соседнюю табуретку, придвинув её в плотную к моей, обняла меня и тихо сказала;
 - Всё будет хорошо. Просто поговори со мной, – она сказала это таким голосом, от которого захотелось выть. В её интонациях я уловил интонации матери, в тот самый момент, когда мы в первый раз разговаривали о Саше.
 - Подожди… – ответил я ей, немного успокоившись. Встал, достал бутылку водки, налил нам по целой стопке и, выпив свою, начал рассказ…
 Сидели мы долго. Я попытался высказать Тане всё, что накопилось во мне за двадцать лет. Она знала меня не первый день и прекрасно понимала, что моё состояние не, является ни игрой, ни плодом моего, воистину больного, воображения. Хоть смысл и состоял в том, что всё это, и есть тот самый плод, того самого больного воображения.
 Я уже давно закончил свой рассказ, а мы так и сидели на нашей импровизированной кухне, я пил потихоньку горькую, Таня молчала. Я прекрасно знал, что она ищет выход из создавшейся ситуации. И доверяя ей как никому, заранее согласился, для себя, со всем, что она бы не предложила. Поэтому молча ждал её решения.
 - Давай завтра в город вместе съездим, – начала жена, - Найдем психолога…, или психиатра на худой конец, и ты всё ему расскажешь, как той женщине, которая помогла тебе в детстве избавиться от твоих видений.
 - Давай, – ответил я, понимая, что это, наверное, и в самом деле единственный выход.

 * * *
 Последующие два месяца, я регулярно посещал психолога. Это была женщина неопределённого возраста. Единственное, что могу сказать наверняка – она была старше меня. Насколько? Этого я не мог понять, а спрашивать было просто не прилично. Казалась, что её изрядно потрепала жизнь. По чертам её лица, было видно, что в молодости, она была очень красива, а вот когда была эта молодость...? Этот вопрос остался без ответа.
 Довольно часто она теребила локон, свисающий с левого виска, и от этого он сделался совершенно непослушным. Иногда хотелось просто сказать ей; - «Да оставь ты его в покое!». Но я этого не говорил. Лишь отвечал на её вопросы и рассказывал то, что её интересовало, В общем, мне она не очень то понравилась, но понимая, что выбор в захолустном городке не богат, исправно посещал назначенные ею сеансы. Постепенно я начал к ней привыкать, и к исходу второй недели, даже испытывал к ней определённую симпатию. Ведь во время сеансов, меня ни разу не уносило в мир…, Саши.
 Спустя две недели сорокаминутных встреч с Анной Николаевной, так её звали, я заметил, что и в повседневной жизни всё меньше начинаю отрываться от действительности. Основным её козырем были, конечно же, аутотренинги. Мы изучили их, огромное количество. Как только мысли мои, ведомые воспоминаниями, возвращались к Саше, я начинал читать заученные тексты, которые ближе всего подходили к обстановке вокруг меня, и меня «отпускало». Среди них были и мои любимые. Два из них я до сих пор помню наизусть. Запомнились они потому, что с Анной Николаевной мы их сочинили сами. В них не было ни красивых слов, ни приятного звучания, ни особого смысла, но для меня всё это было в них в избытке.


 Я дышу, я живу,
 Жизнь моя прекрасна.
 О чужом, о плохом,
 Думать мне – напрасно.
 
 Мысли есть - мыслей нет.
 Позабыть тревоги!
 Не найду я ответ,
 На чужой дороге.

 Мне домой, мне в семью,
 Возвращаться надо.
 И любовь там свою,
 Превратить во благо.

 Для себя, для семьи,
 Для всего на свете,
 Позабыть о чужом,
 Неприятном месте.

 * * *

 Раз.
 Я вспоминаю облака,
 Те, что летят издалека.
 Два.
 Я вспоминаю о родных,
 Я не смогу прожить без них.
 Три.
 Держаться надо мне за жизнь,
 И я командую, - «Держись»!
 Четыре.
 Забуду я о черном мире,
 И буду жить, с собою, в мире.
 Пять.
 Пора мне жизнь свою начать,
 И перестать мечтать, мечтать…
 Шесть.
 Что бы прожить, мне надо есть.
 Оставив в прошлом, чью-то месть.
 Семь.
 Мне надо двигаться, идти,
 И не сворачивать с пути.
 Восемь.
 Я забываю о плохом,
 Жизнь возвратится со стихом.
 Девять.
 Хочу я жить и в жизни петь,
 Хочу я в жизни всё успеть.
 Десять.
 Я, сделав шаг, иду вперёд.
 Я, ем горячий бутерброд.
 Я, думаю лишь о себе.
 Лишь я король в своей судьбе!!!

 Просто, надо вдумываться в каждое слово, сопоставляя его со своими проблемами, и всё пойдёт как надо.
 По истечении двух месяцев, мне уже не хотелось расставаться с Анной Николаевной. Я относился к ней как к близкому другу. И это не смотря на то, что она ни разу не переступила ту грань, что должна разделять опытного психолога и его пациента. И я был ей очень благодарен именно за это. Вот тогда мне стало понятно, почему так непонятно она выглядела – каждого своего пациента, она старалась понять до конца, и переживала с ним, и комплексы, и обиды, и душевные травмы.
 Ещё несколько месяцев мы созванивались. То есть Анна Николаевна до самого, нашего с Таней, отъезда продолжала выполнять свою работу и выполняла её отлично – я практически совершенно забыл о тех двух встречах с Сашей и вытекающих из них последствиях. Прощались мы очень тепло. Мы с Таней пообещали позвонить, как устроимся на новом месте и оставили Анне Николаевне карельский телефон моих родителей.
 Нельзя сказать, что наши с Таней отношения стали лучше, потому как они и не портились. Просто мы стали как-то ещё ближе, что ли друг к другу.
 
 * * *
 Наша миссия в том городке была закончена и мы, особо не обсуждая, поехали в Карелию.
 Мои родители были не против того, что бы мы пожили у них какое-то время. Таня им очень нравилась и вообще я с трудом могу представить человека, в котором моя жена может вызывать негативные эмоции.
 - Всегда мечтала о дочке, - сказала однажды Тане, моя мама, - и вот она появилась.
 После такого откровения, мама вдруг заплакала. Таня подошла к ней, обняла за плечи и сказала;
 - Если Вы не против, я буду называть Вас – мама.
 - А меня - папа! – подал голос отец.
 На одно мгновение, мы все уставились на него, и в следующий миг уже вместе с ним хохотали. Тот день запомнился мне, как один из самых счастливых дней моей жизни. Для меня всегда на первом месте стояла семья, и то, как родители отнеслись к Тане, поставило последнюю точку – в выборе я не ошибся.
 С тех пор мама и Таня довольно часто уединялись, обсуждая какие-то женские тайны. Мне всё это жутко нравилось, когда они, как две заговорщицы, ехидно улыбаясь, тыкали пальцами в нашу с отцом сторону. В свою очередь и мы с папой приняли их игру, устраивая им сюрпризы в виде подарков, цветов или приготовления обедов и ужинов.
 Я устроился механиком в местное ДРСУ, жена туда же, в отдел кадров. Родители ещё не вышли в то время на пенсию, потому однажды, на семейном совете по предложению родителей, было принято решение копить деньги на покупку квартиры. Причём однокомнатной квартиры – для родителей. А эту двухкомнатную они решили оставить нам с Таней.
 На работу и с работы, мы с женой, за исключением редких случаев, всегда возвращались вместе. Редкими случаями, были мои выезды в район, по производственной необходимости. Наше ДРСУ находилось на окраине города, а Таня крайне не любила общественный транспорт. В моём сопровождении он не казался ей таким ужасным. Потому, когда возникал «редкий случай», Таню встречал отец, на своих Жигулях.
 Незаметно пролетели пол года. Возвращались мы как-то с работы.
 - Давай зайдем, куда ни будь, - предложила супруга.
 - В смысле, куда-нибудь? В магазин или в гости?
 - Нет. Куда-нибудь, где можно посидеть, поговорить спокойно. Ну, например в кафе. Я хочу тебе кое-что сказать.
 - Что-то случилось, – спросил я, начиная беспокоиться.
 - Случилось, - ответила Таня, улыбнувшись, - но не бойся. Думаю тебе это понравиться.
 Мы устроились за столиком, в кафе, заказали ужин и бутылку вина. При этом жена продолжала загадочно молчать, а я решил не доставать её расспросами.
 - Я вино не буду. Налей себе, - предложила она, продолжая улыбаться.
 На тот момент, мы прожили вместе уже несколько лет, и я не помню, что бы Таня хоть раз пила до пьяна, но и от бокала хорошего вина, не отказывалась. Я почуял что-то неладное и в принципе особо не напрягаясь, понял, что произошло.
 - Не будешь, потому что нельзя? – спросил я её, сам, начиная улыбаться.
 - Да.
 - Да, в смысле – да!? – задал я бессмысленный вопрос, но она поняла меня и поняла, что я обо всём догадался.
 - Да. Я беременна.
 - Ух ты! Не знаю, что и сказать.
 - Скажи что думаешь.
 - Я…? Я просто счастлив!!!
 - Я тоже.
 - Это надо отметить. Между прочим, даже врачи говорят, что немного хорошего вина в начале беременности, даже полезно.
 - Откуда такие познания? – продолжая улыбаться, спросила Таня.
 - Просто слышал где-то.
 - Я тоже про такое слышала, но рисковать не хочется.
 - И это правильно.
 В кафе мы сидели долго, мечтая и строя планы. О времени не задумывались совершенно. Домой вернулись, когда уже темнело. Родители мои не спали и уже начали волноваться но, узнав последние новости, присоединились к нашей радости. Отец достал бутылку водки, а я сходил за вином для мамы.

 * * *
 Наша беременность протекала достаточно гладко, без осложнений и ужасов, часто описываемых капризными мамашами. А может всё дело в Тане. Она ни когда, ни на что не жаловалась. И для меня, то время пока она носила нашего первого ребёнка, вспоминается как один из самых счастливых и впечатлительных моментов моей жизни.
 Тогда, а это было самое начало девяностых, УЗИ ещё не было распространено так, как сейчас и мы до самого конца не знали, кто родиться.
 В то время, гласность, объявленная ещё первым нашим президентом, достигла своего апогея и в средствах массовой информации, появилось огромное количество бесцензурных ужасов творящихся в мире. Создавалось такое впечатление, что телеканалы, радиостанции, газеты и журналы, ведут между собой негласное соревнование по поиску и освещению гадостей, противностей, человеческой жестокости, пошлости и грязи, знать про которую широкой массе населения и не обязательно. Вдобавок, всё это транслировалось с утра до вечера.
 Я все чаще стал замечать информацию о детях - инвалидах от рождения. О том, как тяжело приходиться их родителям и им самим, зачастую брошенным на попечительство разваливающегося государства.
 Моя впечатлительность и груз детских переживаний и в этот раз решили сыграть со мной злую шутку, но наставления данные мне Анной Николаевной, психологом из далёкого шахтёрского городка, помогли избежать неприятностей. Хотя всё равно, довольно часто я задумывался о том, как мы будем жить, если у нас родиться….

 * * *
 Свою первую дочку я назвал, Александра. Всё внутри меня противилось против этого имени, но ни чего я не мог с собой поделать, сам, прекрасно понимая, что у меня, пусть уже не серьёзные, но все-таки до сих пор проблемы, с психикой. Мне казалось, что назвав ребёнка именно так, я ни когда не смогу забыть о травме которую могут нанести родители родным детям. Каждый раз, глядя на свою Сашу, я буду вспоминать, как тяжело может быть брошенным детям, и никогда не смогу её бросить.

 * * *
 Моя Шурочка стала для меня всем! С момента её рождения, жизнь наполнилась абсолютным смыслом. Жена моя, Таня, по началу, как-то даже с опаской что ли, относилась к моей любви к дочери. Потом, наверное, с ревностью нас обоих, друг к другу, пока не привыкла к происходящему в нашем доме. Есть выражение – «Как курица с яйцом». Так вот, ни одна курица не могла сравниться со мной. Я вёл дневник с первого дня её рождения, читал всю возможную литературу по уходу и воспитанию ребёнка. Искал аномалии и проводил параллели с описаниями развития детей ведущих педиатров. Всё это я проделывал спокойно и рассудительно, без лишней суетливости и навязчивых идей. Когда Сашке было восемь месяцев, и Таня перестала кормить её грудью, я убедил жену не подогревать дочери соки и фруктовые пюре, оставляя их комнатной температуры. Не поднимал паники если дочь роняла яблоко на пол и подняв продолжала есть. Я лишь ополаскивал его холодным кипятком, и то, если налипала грязь, считая, что организм ребёнка с раннего детства должен научиться самостоятельно противостоять микробам, встречающимся в быту. Когда ей исполнилось два года, мы перестали, заставлять её есть. Она съедала столько, сколько хотела и всё. И ещё многое я делал не так, как появившиеся у Тани подружки - мамочки.
 Может быть, мои умозаключения оказались близки к истине, а может и Шурочка, отличалась завидным здоровьем, но я не помню, что бы у неё было, что-либо серьёзнее насморка.
 Как и все девочки, Саша стремилась к отцу. Я не мог отказать ей ни в чём. Но если наступала такая необходимость, я не говорил ей просто; - «Нет». А старался, как мог, на уровне её взросления объяснить, почему что-то можно, а что-то нет. Выслушав мои объяснения, Дочь всегда соглашалась с моими выводами, даже если что-то не понимала. Я не помню, чтобы она устраивала при мне истерики или просто капризничала. При этом она оставалась просто маленькой девочкой, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Были и истерики и капризы, но без меня и я о них узнавал только от бабушки с дедушкой и от жены.

 * * *
 Иногда Таня рассказывала мне о том, что иногда я говорю по ночам во сне, но она не могла разобрать моего бормотания. На утро я силился вспомнить, что мне снилось ночью но, тщетно.

 * * *
 Когда Шурочка пошла в сад, я лично, чуть ли не на карачках, обползал весь их участок в поисках опасностей, грозящих полуторагодовалым детям. Забил и утопил все торчавшие гвозди, напильником обработал все острые углы металлических сооружений и так далее. И опять же, всё это я проделывал с улыбкой на лице, приветливо общаясь с персоналом детсада. Что бы, не прослыть психом. Так продолжалось до самой подготовительной группы. Весь сад знал меня по имени отчеству и у меня даже появились последователи. Я и ещё несколько отцов и матерей, включая и мою Таню, конечно же, собирались иногда в бригады и наводили порядки на площадках детского сада, в который водили своих детей.
 Сашка страшно гордилась мной и поначалу непременно хвасталась, мол, вот мой папа…, это сделал мой папа…
 Когда я узнал об этом – строго настрого запретил ей говорить об этом.
 - Понимаешь, Саша, люди не любят хвастунов, – начал я разговор, - поэтому не хорошо говорить о том, что твой папа делает в садике.
 Шурочке тогда было года три.
 - Почему? – задала она вездесущий вопрос.
 - Потому что…, - я как всегда старался подобрать понятные ей слова, - Подожди. Давай начнём по другому. Скажи, есть у вас в группе ребята, которые постоянно хвастаются ну, например игрушками?
 - Да. Серёжа Панов, все время говорит про новые игрушки. У него мама и папа очень добрые. Они покупают всё время ему новые игрушки. У Серёжи их целая куча.
 - Скажи, милая, ты хотела бы таких же родителей как у Серёжи?
 - Да, – не задумываясь, ответила Саша.
 - То есть ты хочешь жить с Сережиными родителями?
 - Нет, папа, я хочу жить с тобой. Я не люблю Серёжиных родителей, а тебя люблю. Ты самый любимый папочка на свете!!! И мама…
 Шурочка обняла меня за шею так, что стало трудно дышать, но я это вытерпел, потому что ни чего приятнее нет на свете.
 - Понимаешь, - продолжил я, когда неистовая хватка ослабла, - не все дети думают так, как ты. Некоторые начинают думать, что чужие родители лучше их собственных и перестают их любить и слушаться. Понимаешь?
 - Да, папочка, – ответила дочь вполне осознанно.
 - Но таких детей не много. Большинство, в таких случаях начинают испытывать зависть, а зависть, это очень нехорошее чувство. Понимаешь?
 - Да папочка.
 - Зависть делает людей злыми. Ты ведь не хочешь, что бы из-за тебя ребята становились злыми?
 - Нет, папочка, - ответила Сашка, виновато опустив глаза.
 - Не расстраивайся, ни чего плохого ты пока не сделала, но на будущее знай – хвастаться не хорошо. И запомни, когда люди становятся злыми, в первую очередь они выливают свою злость на тех, кто их такими злыми и сделал. Поэтому, хвастунов и не любят. Поняла.
 - Да, папочка. Я люблю тебя.
 - Я тоже люблю тебя, ты самая любимая «доча» на свете.
 Вот, примерно так я и воспитывал своё чадо. При чём такие разговоры я начал вести ещё с её младенчества. Тогда её завораживал просто мой голос. Когда смысл большинства слов стал ей доступен, мы стали общаться на равных. Через два года после этого разговора, когда Саше было уже пять, случилось ужасное событие. После которого, мы стали не просто папой и дочкой, но настоящими друзьями. Ведь я перед ней не просто извинился, я на коленях умолял её о прощении.
 
 * * *
 Я пришёл за Шурочкой в садик. Она стояла в углу, в своей группе и тихонько плакала.
 - Что произошло? – спросил я воспитателя.
 - Ваша дочь избила девочку из младшей группы, – вызывающе грубо сообщила она.
 - Это правда? – спросил я дочь.
 - Да папа, – ответила Саша всхлипывая.
 - За что?
 - Она вырывала цветы из клумбы.
 - Почему ты ей просто не объяснила, что это не хорошо. Зачем драться-то?
 - Она не стала меня слушать.
 - Но ты ведь знаешь, что человек дороже любого цветка.
 - Да папа.
 - Кстати, родители Вики, Которую избила Александра, вполне серьёзно намерены подать на вас в суд, - сообщила воспитательница.
 - Это их право, – ответил я спокойно. Не виновато, а именно спокойно.
 Воспитательница немного опешила. В разговоре наступила пауза.
 Дверь в раздевалку за моей спиной открылась и резкий, неприятный голос взорвал наступившую тишину.
 - Это и есть знаменитый папа Саши Куваевой. Хорош герой, вон дочь изверга вырастил. Посмотрите, что она с нашей Олей сделала.
 Я повернулся и ужаснулся. Через всё лицо трёхлетней девочки проходили покрывшиеся корочкой, кровавые следы от ногтей. Левое ухо опухло и начало синеть. На лице и на руках, виднелись кровоподтёки.
 - Полюбуйтесь, полюбуйтесь, - продолжала неистовствовать мама несчастной Оли, - я завтра же подам на вас в суд. Я этого так не оставлю.
 - На Вашем месте, я поступил бы точно так же, - ответил я всё так же спокойно, - Но если Вы хотите, я и без суда выполню все ваши требования.
 - Нет уж, только через суд. Пусть все об этом узнают!!!
 - Через суд, так через суд.
 Пока мы шли домой, у меня перед глазами стояла та девочка. Ещё ни чего подобного в жизни я не видел. Даже представить себе такого не мог. И на тебе, это сделала моя собственная дочь.
 Дома, я как всегда хотел начать спокойный разговор но, у меня ни чего не получилось – я взорвался. Я кричал и угрожал дочери ремнём. Больше всего меня донимал вопрос – где же я мог ошибиться? Как так получилось, что за сорванные цветы моя дочь, моя Шурочка, так жестоко избила трёхлетнюю девочку. В тот момент я чувствовал большую часть вины за собой. Ведь права была та женщина, мать избитой Оли, говоря; - «Хорош герой, вон дочь изверга вырастил». Даже понимая всё это, я продолжал, как безумный орать на Сашу. Дочь молча слушала меня, только слёзы текли по её щекам. Я поставил её в угол и убрал из её комнаты все игрушки. В то время мы уже жили в своей, двухкомнатной квартире.
 Вскоре, когда пришла жена, я узнал всю подоплёку произошедшего. Как только Таня зашла в квартиру, я рассказал ей о случившемся и попросил ни в коем случае не жалеть Александру. Пообещав это, Таня пошла к дочери.
 - Господи! Володя, иди сюда! – услышал я крик жены полный отчаяния.
 Внутри меня всё похолодело. Через мгновение, я уже был в комнате. А когда осознал то, что вижу, внутри меня вскипело так, что я просто завыл.
 Первым делом, войдя в комнату, Таня принялась раздевать Сашу. То, что она увидела не идет ни в какое сравнение с увечьями на теле трёхлетней Оли. Только благодаря тому, что Шурочка была в бордовых колготках правда не сразу вышла наружу.
 Все ноги моей дочери были покрыты укусами. Во многих местах кожа не выдержала и лопнула. Кровь остановилась, но не везде. После того как сняли колготки, она пошла вновь. Таня сняла с дочери плотное хлопчатобумажное платьице и маячку. Я вновь завыл.
 Как выяснилось позже, после того как Саша сделала Оле замечание, та просто набросилась на мою дочь и как собака принялась её кусать. Сначала она пыталась укусить как можно выше. Саша смогла уберечь лишь руки, да и укусы были не такими ещё сильными. На теле, бёдрах и ягодицах лишь синяки. Потом маленькая бестия видно вошла в раж, и всё, что оставалось предпринять моей несчастной дочери – это отбиваться по мере сил и отрывать ногтями, впившуюся зубами бестию. Я на коленях молил прощении за те слова, что наговорил в порыве горячки. Но сквозь слёзы, моя Шурочка сказала такое, что мне сделалось совсем плохо.
 - Папочка, я не злюсь на тебя, я ни кому не сказала, потому что не хотела, что бы ТЫ знал, как мне больно. Прости. Я люблю тебя.
 - Ты прости родная моя, прости, - ни как не мог я успокоиться.
 Мы вызвали скорую. Вместе с бригадой к нам поднялись два милиционера, всё-таки телесные повреждения, нанесённые человеку человеком. Шурочке обработали раны и сделали пару уколов. Довольно быстро она уснула. На следующий день мы оба отпросились с работы. Таня осталась дома, а я пошёл в городской суд и написал заявление с просьбой запретить Оле, посещать дошкольные учреждения, в частности наш сад.
 Суд состоялся через месяц, при чём по двум встречным заявлениям. Было много свидетелей, включая детей в присутствии родителей и детского психолога. С моей стороны свидетельствовали также бригада скорой помощи и милиционеры, приезжавшие в тот вечер. В общем, мои требования суд удовлетворил. От денежной компенсации я отказался, но противоположная сторона всё равно выплатила какую-то сумму государству, в виде штрафа.
 До сих пор поражаюсь, как пятилетняя девочка столько времени терпела такую боль, только ради того, что бы, не пугать и не расстраивать любимого папу.
 Ночью, после дня суда мне приснился сон, будто это я, на месте той Оли, искусал, но не свою Шурочку, а какого-то чужого мальчика. И звали меня во сне – Саша. Моя выходка очень не понравилась родителям. Потом произошло что-то страшное….
 - Ты опять во сне разговаривал, - сообщила мне Таня, когда мы проснулись, - опять не помнишь, что снилось.
 - Нет, - ответил я, - хотя подожди…. Мне снилось….
 Я рассказал то, что, видел во сне. Лицо Тани помрачнело и немного поразмыслив, или просто испугавшись возможного ответа, спросила.
 - Ты был, тем самым Сашей?
 - Да.
 В тот момент я испытал Дежа-вю. Но не от происходящей ситуации, а от ощущения воспоминаний о своём сне. Как будто, я уже не раз видел про это сны. Что-то промелькнуло на периферии сознания и тут же исчезло, оставив неприятный осадок.
 С тех пор, маленький Саша – попрошайка, вновь вернулся в мою жизнь. Только на этот раз не в грёзах и галлюцинациях, а во снах. По началу это происходило не чаще одного раза в месяц. Но дальше - больше. Потому как интенсивность снов росла неумолимо медленно, я особо и не замечал её. Эти сны не мешали мне спать, в отличие от моей жены. И к завтраку обычно уже забывались. Мне снились разные события из Сашиной «жизни». Те, что я видел в детстве, в своих грёзах о его несчастной жизни. Те, что являлись ко мне галлюцинациями, в далёком шахтёрском городке. Были и новые, такие же, как и остальные - вполне осмысленные и четкие. Многие из них забывались но, были и такие, которые ещё долго стояли перед глазами.
 Каким-то непостижимым образом, даже самые разные сны, что снились мне через года, имели общую смысловую линию.
 Однажды мне приснилось….

 * * *
 «Это было в каком-то детприёмнике, в который, в очередной раз попал я – Саша. Было «нам», лет тринадцать.
 Сашу привели в спальное помещение под вечер. Лица, около двадцати детей, десяти – пятнадцатилетних мальчиков и девочек, в большинстве своём выражали или безысходность, или ненависть. Один, наверное, самый старший но, уж точно самый крупный парень подошёл к Саше и ни чего не сказав, ударил кулаком в живот. Остальные, так же молча, наблюдали за происходящим. Кто-то с ехидной улыбкой, кто-то с безразличием и лишь немногие с жалостью.
 - Я здесь главный! – заявил верзила, скорчившемуся Саше. – Меня здесь все слушаются.
 - Я здесь ненадолго. Скоро папа найдёт меня, и заберёт домой, - сказал Саша хрипло. В глазах его было лишь недоумение; - «За что»? Даже в таком возрасте он оставался, лишь «маленькой потерявшейся собачкой», продолжая верить в свои инфантильные мечты.
 - Ага. Меня тоже батя ищет. Только чё-то найти ни как не может.
 В этот момент, боль от полученного удара достигла наивысшей точки, и Саша со стоном повалился на пол. За дверью послышались шаги. Заводила быстро ретировался. В спальню вошла женщина и сразу увидела скорчившегося на полу новенького.
 - Кто это сделал? – спросила она строго.
 Ответом ей была гробовая тишина.
 - Берегов! Иди сюда! – приказала она.
 Верзила, ехидно улыбаясь, вышел на середину комнаты.
 - А чё сразу Берегов?! Он сам тут скрючился. Только зашёл, за живот схватился и упал. Я тут не при делах.
 - Это правда, - обратилась женщина к Саше.
 - Нет. Он меня кулаком в живот стукнул, - простонал он сквозь зубы.
 - Берегов со мной, остальные помогите новенькому.
 - ****ец тебе сука, - прошипел здоровяк и вразвалочку пошёл за наказанием.
 Довольно быстро он вернулся, слегка приволакивая ногу и заметно нагибаясь вправо.
 Сашу подняли ночью и долго били. В экзекуции участвовала одна девочка, так же как и Берегов, довольно крупная и вполне сформировавшаяся. Она била ногами, при этом её груди заметно раскачивались. Не смотря на боль и страх, Саша, впервые в жизни возбудился и, не осознавая, что делает, сунул руку себе в брюки и начал мастурбировать. Это сразу все заметили, и давясь от смеха перестали бить. Девочка встала над Сашей так, что его голова оказалась между её ног и задрала нечто подобное ночнушке, под которой ни чего не было. Саша продолжал усиленно работать рукой, испытывая боль, стыд и что-то новое…, сладостное…
 - Ну всё! Хорош, зрелищ на сегодня, - прошептал заводила, и его нога встретилась с головой жертвы.
 
 * * *
 Я проснулся от резкой боли, но с пробуждением она сразу пропала. В глазах стояли детские слёзы боли, стыда и обиды. Таня включила ночник, её глаза тоже были на мокром месте. Ни чего не говоря, мы обнялись. Я продолжал по-детски всхлипывать. Таня готова была вот-вот расплакаться, но держалась изо всех сил, стараясь успокоить меня.
 - Всё будет хорошо, - шептала она мне на ухо, покрывая влажное от слёз лицо поцелуями, - всё будет хорошо, мы что ни будь, придумаем.
 Мои всхлипы незаметно прошли, но меня начало трясти как в лихорадке. Я чувствовал вселенский холод и пустоту внутри себя. «Где же ты, Саша?», задавал я себе снова и снова этот вопрос, - «Что же ты со мной делаешь?». А жена продолжала гладить моё лицо, грудь, руки. Я почувствовал, что возбужден до боли. Казалось, что мой член сейчас лопнет от перенапряжения, а кровь всё не перестаёт приливать к нему. Так и не освободившись, полностью, от власти приснившегося кошмара и в какой-то степени ещё являясь Сашей, я почувствовал стыд от того, что со мной происходит. Сначала с опаской, я начал целовать руки жены, потом лицо, шею, грудь, но она, как мне не показалось странным, не возражала. Рядом со мной лежала любимая женщина, которая живёт со мной не первый год, но видел я вульгарную малолетку, которая волею судьбы стала для меня первым объектом сексуального влечения. Я видел и ласкал упругую, девичью грудь, плоский, даже вогнутый живот. Крепкие бёдра и ягодицы, не рожавшей девушки. Было в моих движениях нечто истеричное как когда-то с Аней. Ведь я впервые видел и прикасался к женщине….
 Я любил жену, как в первый и последний раз. И даже когда проснулся окончательно, мой пыл лишь ещё больше возрос. Таня тоже, стонала и извивалась как бестия. На её искривленном экстазом лице читалась безумная похоть, которая пугала меня, но и распаляла ещё больше. Остановились мы только через пару часов, мокрые, уже не от слёз.
 Эта ночь была одной из тех не многих, что сохраняли сны в моей памяти. После того раза, мы часто занимались любовью, если мои сны будили нас обоих. Если Таня просыпалась первой и видела, что я нахожусь во власти своих детских кошмаров, она начинала ласкать меня до тех пор, пока я не просыпался. От такого пробуждения мои сны таяли, растворяясь в ночи. Жить стало немного легче.
 Через два года Шурочка пошла в школу. К тому времени, сны снились мне уже практически каждую ночь. Но благодаря «стараниям» жены, я их практически не помню. Даже когда она не «будила» меня, они растворялись в сонном сознании, оставляя лишь знание того, что…, «опять что-то снилось».
 Сашка радовала нас своим здоровьем и жизнерадостностью, и все проблемы решались только во имя её. Ни как нельзя было показать дочери, что у её отца проблемы с психикой. И у нас это отлично получалось. Учительница в школе поражалась рассудительности семилетней девочки, а одноклассники уважали больше чем двух отличниц. И, как это обычно бывает, пару мальчиков из класса были влюблены в неё по уши. Только свою любовь они проявляли не так, как обычно это делается в их возрасте. Александру не дёргали за косы, не били учебниками по голове и не тыкали на уроках в спину шариковыми ручками. Ей писали записки с просьбами понести её портфель или, погуляв после школы проводить до дома. Любой ребёнок для своих родителей – самый красивый, и редко кто из них говорит на людях вслух свои мысли. Но Александра на самом деле была как маленькая фея! Практически все, кто видел её, подолгу не могли отвести от неё взгляд. Я не думал, что смогу любить, кого ни будь так же, как моих двух девчонок, но пришлось…

 * * *
 Я вновь наблюдал за тем как растёт живот у моей жены. Чувства, одолевающие меня на протяжении, этих, девяти месяцев, совсем не походили на те, что в прошлый раз. Я намного больше нервничал. Только на этот раз, я переживал не по поводу здоровья будущего ребёнка. Меня беспокоил я сам. Как я буду относиться ко второму ребёнку? А не получится ли так, что он станет мне дороже моей Шурочки? Или наоборот – смогу ли я любить его также? Я боялся буквально всего, что касается моих чувств, но… После рождения….
 Светки... Все вопросы отпали сами собой. По началу - вся эта суета с новорожденным, не давала времени задумываться, а потом я понял, что могу любить обеих дочерей равно, только немного по-разному.
 У меня, конечно, не было грандиозного опыта в воспитании детей, так же, как и у моей супруги. Воспитав одного ребёнка, мы понятия не имели, на сколько могут быть беспокойными дети. Шурочка, как и все нормальные дети, устроила нам не одну беспокойную ночку. При этом, все окружающие нас люди, включая её бабушку, с которой мы тогда жили, говорили, что детей спокойнее Александры в природе быть не может. Однако, как оказалось, может. Да ещё как! Этим чудом природы была Светка. Мы даже к детскому психиатру её водили.
 С самого рождения, когда ей что-то было нужно, Светка не капризничала, не плакала, не ныла, а кричала, и не надрывным криком, а простым. Таким, каким зовут кого ни будь с большого расстояния. А грудному ребёнку, как мне кажется, любое расстояние - большое.
 Если она просыпалась по ночам не от голода или коликов, то спокойно лежала в своей кроватке, наблюдая за темнотой, до тех пор пока снова не уснёт или захочет кушать. Во втором случае комнату наполняло почти равнодушное; - «А-а-а». В первом же нас ждало кряхтение, и лёгкое, еле слышное постанывание.
 Многие пророчили, что мол через пару месяцев начнётся такое…!
 - Если ребёнок не плачет в первые месяцы, - говорили эти «специалисты», - то уж поверьте, он точно «оторвётся» ближе к полугоду.
 Но ни в пол года, ни позже, ни одно из пророчеств не сбылось. Ну не хотела Светка плакать и всё тут.
 Как я не старался воспитать младшую дочь такой же как старшую, ни чего у меня не получалось. С полутора лет, все без исключения, включая бабушек и дедушек, звали её не иначе как Светка. Она и сама ни на Свету, ни тем более Светик или Светочка ни как не реагировала. Она до сих пор практически не плакала и редко улыбалась, но при этом она была настоящей «шкодой». Её ни на минуту нельзя было оставить одну.
 Ежесекундно она познавала мир. Если кто-то пытался помочь ей в этом, Светка ужасно злилась и поверьте ни чего страшнее я в жизни не видел. Прищуренные глаза, плотно сжатые губы, маленький, курносенький сморщенный носик и надутые щёки. Ужасное зрелище! От одного вида которого хотелось убежать и спрятавшись, вдоволь посмеяться, потому что без смеха на это смотреть было невозможно. А со смехом нельзя. Светка терпеть не могла, когда над ней смеются. Она хватала первое, что попадало ей под руку и швыряла куда ни попадя.
 Единственным человеком, который мог хоть как-то с ней справиться, была Шурочка. Уж не знаю почему, но она беспрекословно слушалась старшую сестру. Нам это очень облегчало жизнь. Со всеми своими многочисленными болячками, царапинами, которые при её ритме жизни были неизбежны, Светка, опять же, бежала не к родителям, а к старшей сестре, которая в свою очередь тут же информировала нас.
 Со временем, Шурочке как-то удалось убедить сестрёнку познавать мир без глобальных разрушений, и младшенькая, переключилась исключительно на игрушки, которые разбирались и, если такое было в её силах - собирались, как на конвейере. Всё это она проделывала с таким серьезным лицом, что смотреть без улыбки, а тем более злиться за безвозвратно испорченных кукол, мишек, машинок и конструкторы, было невозможно.
 Все друзья и родственники, без исключения, находили в ней абсолютное сходство со мной. Может этим, хоть в какой-то степени можно было объяснить поведение и характер? Многие мальчишки в её возрасте ведут себя примерно так же.
 Две, совершенно не похожие друг на друга, абсолютно разные по внешности и по характеру сестры, просто обожали друг друга и были неразлучны. Перед школой Шурочка отводила Светку в садик, а после школы, сделав уроки, забирала. Она кормила её и умывала. Укладывала спать и будила по утрам. Иногда, когда я приходил будить Шурочку, обнаруживал под её одеялом и Светку. Это так умиляло, (а, да именно – умиляло, потому что другого слова просто не найти), что аж слёзы на глаза наворачивались. Совершенно не думая о времени, о работе, школе и садике, я мог стоять сколько угодно, наблюдая за представившейся картиной. Иногда от непонятной тишины в комнату к девочкам заглядывала и Таня. Обнимала меня сзади, и мы продолжали «умиляться» вместе.
 - Вы чего? – спрашивала, проснувшись, Шурочка. Сонные ещё глазки, делались практически круглыми.
 Да, наверно наше присутствие с «умилёнными» лицами, в её глазах, выглядело достаточно странно.
 - Ни чего дорогая, - отвечали мы практически в один голос, - просто вместе пришли будить вас.
 В этот момент свои глазки открывала и Светка. С её безмятежно – сонного лица, при виде нас, тут же пропадала безмятежность. С серьезным видом она начинала копошиться в кровати, вылезая из-под одеяла. Потом с не менее серьёзным видом, молча, надевала чистое бельишко и шла в туалет.
 Все вместе мы собирались уже за завтраком. Сидели молча. Не дай Бог, кто ни будь из нас, проронил бы хоть слово. Он тут же был бы испепелён, испепеляющим взглядом двухлетней девочки.
 
 Даже к двум годам, Светка категорически не желала разговаривать. Иногда, в очень редких случаях, она говорила что-то сестре. Нам же оставалось только ловить момент и подслушивать, её тарабарщину.
 Точно также обстояло дело и с улыбками, и со смехом. Играя с сестрой, Светка часто смеялась, а то и хохотала в голос но, только будучи уверенной, что ни кто кроме Шурочки этого не видит и не слышит.
 В саду у неё не было ни друзей, ни подруг. Воспитатели говорили, что она все время одна. Одна играет, одна иногда смеётся. Они то и посоветовали обратиться к детскому психологу. Сначала мы с Таней не на шутку испугались, подумав, что моё психическое расстройство, вместе с внешностью, передалось Светке по наследству. Но довольно приятная женщина – психолог, заверила нас, что со Светкой всё в порядке. В развитии она опережала многих сверстников, включая речь.
 - Просто в ней слишком развит дух независимости, - сообщила нам она своё мнение, - Она сама хочет познать этот мир без помощи взрослых, то есть людей навязывающих своё мнение. Вот со старшей сестрой – это другое дело! Хоть разница в возрасте и не маленькая, они всё равно на равных, по крайней мере для Светы.
 - От куда Вы знаете? Уже встречали такое?
 - Да, я уже видела подобные случаи, но сейчас, многое она сама мне рассказала, - с улыбкой ответила она.
 - Кто, Шурочка? – вновь задал я вопрос. Зная, что не получу на него подтверждения.
 Во время этого разговора, Таня сидела рядом, держа меня за руку, и я почувствовал, что ответ психолога и ей известен заранее.
 - Нет, сама Светлана мне об этом рассказала.
 Смесь каких-то неведомых чувств затуманило моё сознание. Я представил, как Светка рассказывает этой женщине про такие серьёзные вещи. Мурашки пробежали по спине. И наверное мы оба побледнели.
 - Да вы не пугайтесь! Во-первых, это моя работа – разговорить, даже самого не разговорчивого ребёнка. Во-вторых, уловить суть, зачастую из полного, на первый взгляд бреда. Не маловажную роль в развитии Светланы, играет Александра. При желании она может рассказать вам на много больше чем я. Но я не советовала бы этого. Поверьте у вас прекрасные дочери, и пусть такими остаются.
 Вот так, после второго дня рождения нашей второй дочери, нам с Таней пришлось уступить её воспитание дочери первой.
 Нет. Светка не игнорировала нас. Как ни крути, но маленькой, двухлетней девочке необходимы, и родительская любовь и ласка. Когда ей было по настоящему плохо или больно, конечно же, маленькая девочка, Светочка, шла к своим; маме и папе. Обнимала и от души плакала.


 * * *
 Однажды в воскресенье, мы всей семьёй поехали на пикник. Весна, уже почти передала свои права лету. Почти - потому, что с непрогретых озёр ещё тянуло свежестью. Трава, деревья, всё вокруг уже жило по летнему времени и так хотелось раздеться, подставив соскучившееся по солнцу тело его тёплым, ласковым лучам. Но…. Нет-нет, да дунет ветерок, принесённый лёгким бризом откуда-то из-за горизонта водной глади Онеги, и охладит желание раздеваться.
 Поляну, на которой мы остановились, я облюбовал ещё в детстве. Мы отпрашивались с друзьями у родителей в поход, а сами неизменно приходили сюда, где почти всегда ни кого нет, где тишина и покой, если не бушует Онега. Став постарше, приезжали сюда пить пиво и покурить сигареты. Тогда, для нас здесь был своего рода островок свободы. Полной свободы…, действий и мыслей.
 Ночью, предшествующей этому дню, мне опять снился сон, и опять он остался мне недоступен. И снова я был рад этому и даже счастлив, что больше нет того груза, что я тащил на себе тридцать лет.
 Лёжа на покрывале, я вспоминал детство, и в моих воспоминаниях не было больше места «потерявшимся собачкам». Я был вполне счастлив и спокоен за своё будущее и за будущее своих дочерей, которые носились по поляне и кустам, наполняя всё вокруг счастливым смехом!
 Вдруг одна из дочерей взвизгнула, я даже не понял кто. Только вскочил вместе с женой, озираясь по сторонам. В глазах вдруг потемнело и где-то недалеко, что-то громко взорвалось. Я провалился в темноту, но тут же вернулся….

 * * *
 Вокруг было множество запахов. Пахло не свежей, прокисшей и протухшей едой, человеческими испражнениями, гарью и ещё неизвестно чем. Я поднял голову и заметил, что проснулись все обитатели нашего автобуса.
 - Что случилось? – спросил я у силуэтов на фоне недалёкого пожара.
 - О! Поглядите! Мечтатель наш проснулся. Где летал-то?
 Несколько человек начали сипло смеяться.
 - Отстаньте от него! – гаркнула уважаемая всеми Анна Николаевна.
 Если бы не она, наша маленькая коммуна уже давно превратилась бы в стаю безумных животных, как те, с северной части свалки. Когда-то в прошлом она была хорошим психологом, даже, наверное, слишком хорошим, потому что, не выдержав однажды груза человеческих проблем, оказалась среди нас.
 - Спи Сашенька, спи. Эти придурки, с северной части скоро всю свалку спалят. Но мы и тогда что-нибудь придумаем. Спи, – успокаивала меня Анна Николаевна.
 Я поплотнее завернулся в старое, неоднократно прожженное одеяло….

 * * *
 - Папа, папа! Светка палец об кусты порезала! – вновь услышал я голос старшей дочери, моей Шурочки, погружаясь в свой, бесконечно счастливый сон.

























 



 Часть - 2
 


 
 Я понятия не имел, почему мои родители так поступили со мной. Можно подумать, что я всем вру, или обманываю самого себя. Но моя правда – это моя правда, и этого ни кто у меня не отнимет.
 Сколько мне было лет тогда, когда это произошло, точно уже, наверное, ни кто не скажет. Ну, разве что, люди, которые родили меня, растили эти пару лет, а потом бросили.
 Вся моя жизнь – это лишь пара приятных воспоминаний, которые заканчивались жестокими разочарованиями, и мечты, мечты, мечты…. И сны, сны, сны….

 * * *
 С самого моего детства, я пытаюсь найти своих родителей. Тогда мне казалось, что произошла чудовищная ошибка. Они не могли просто взять и бросить меня. Ни мама, ни папа, не были алкоголиками. Ни когда особо не ругались между собой и меня любили, по-моему, не меньше чем другие родители своих детей.
 - Так в чём же дело?! – задавал я снова и снова, самому себе и небу вопрос. – Почему?!
 Возможно, какая-то часть меня знает ответ на этот вопрос. Только проблема в том, что я не знаю, какая часть меня – это – Я!!! И какая из этих частей знает правду. И что, правда, в моей жизни.

 * * *
 Я помню многое. Помню своих родителей – родителей Саши. Меня – Саши. Отлично помню тот момент, когда отец сказал мне;
 - Шурик собирайся, мы едем в гости.
 - Далеко? – спросил я, - На поезде?
 - Да, на поезде, - ответил он мне, улыбаясь.
 - Все вместе?
 - Нет, только мы вдвоём. Мама остаётся, ей надо работать, но она приедет к нам, чуть попозже, - отвечал отец с грустью в голосе. И я прекрасно понимал его грусть. Я тоже в тот момент хотел, что бы мама поехала с нами. Но радость возможного путешествия на поезде была сильнее этой грусти.
 - Может не стоит…? - спросила мама у отца.
 - Мы пытались, и не раз! Ты же сама понимаешь, что у нас ни чего не получается!!!
 Мама заплакала. Я, конечно же, не понимал настоящую причину её слёз, но обнял, и сказал;
 - Мама, не плачь и приезжай скорей. Я буду очень скучать!
 - Я тоже сынок, очень буду скучать!

 Я взял с собой маленькую ракушку, которую подобрал па пляже какого-то южного моря. Мы ездили туда с мамой. Большинство детей, выудив из моря, ещё целые, раковины морских моллюсков и членистоногих, просто визжа от восторга, неслись к своим родителям. Я слышал, что, многие из них советовали своим чадам.
 - Надо подержать их на солнце пару дней, но перед этим посыпать солью.
 - Мама, а почему надо так делать? – спросил я маму.
 - Знаешь Шурик, делать вот так, как раз не надо. В этих ракушках живут маленькие животные и если их держать на солнце, они умрут, - как всегда, очень тихим и спокойным голосом объясняла мне мама, - а соль для того, что бы не было неприятного запаха.
 - А я не буду так делать. Я не хочу, что бы маленькие животные в ракушках, умирали! - заявил я во всеуслышание.
 Окружающие уставились на нас. Мама покраснела.
 Я нашёл половинку небольшой раковины, уже вычищенную естественным способом, а может и потерянную кем-то.
 - Мама, а можно я возьму её.
 - Конечно можно, Шурик. Вернёмся домой, и покрасим её, моим самым красивым лаком для ногтей. Если захочешь, папа сделает вот здесь дырочку и ты сможешь носить её на шее. На верёвочке.
 - Хочу, - обрадовался я, - а ты не можешь?
 - Боюсь, я могу сломать её.
 - Ладно, пусть папа её продырявит. А ей не будет больно?
 - Нет. Это всего лишь домик, в котором уже ни кто не живёт, - объясняла мне мама, всё тем же спокойным тихим голосом.
 - Мама, мне грустно, что дети убивают их.
 - Просто они не понимают этого. А ты понимаешь. Правда?
 -Да.


 * * *
 Мне было жаль маму, потому что, как я полагал, она тоже любила путешествовать. Но, наверное, теперь была очередь папы сопровождать меня.

 * * *
 Мы ехали много дней, пересаживаясь с одного поезда в другой, потом в третий. Ехали на автобусе, и снова на поезде, и я уже не помню, каким он был по счёту. В основном, время в пути я проводил у окна, разглядывая проносящиеся мимо пейзажи. На всех более или менее длинных остановках, мы с папой бежали к ларькам или привокзальным магазинчикам, за мороженным или другими сладостями. Он мне ни в чём не отказывал. Да я особо и не просил. В тот момент мне казалось, что настоящее путешествие, такое как это, подразумевает какие-нибудь покупки на каждой остановке.
 Я перезнакомился с огромным количеством попутчиков, которых, конечно же, было в избытке. Меня угощали всевозможными вкусностями, но папа не всё разрешал мне брать.
 - Извините, ему это нельзя, – говорил он соседям по купе и они не лезли, насколько я помню, с расспросами.
 Только по вечерам, когда папа укладывал меня спать, я вспоминал о маме. Мне не хватало её спокойного, уставшего голоса. Не знаю почему, но именно уставшим, он до сих пор, иногда звучит в моей памяти. Сжимая в кулаке маленькую ракушку, я засыпал под стук колёс. Мне казалось, что этот стук такой же уставший, как и голос мамы и даже ещё сильнее. Ведь всю свою жизнь, колёса мчат и мчат в даль целый поезд….
 Мне очень хотелось, что бы в те ночи, проведённые без мамы, она мне приснилась, но я знал, что этого не будет. Мне тогда не снились сны. Многие люди пытались объяснить мне, что это такое, но тщетно. Сон представлялся мне раем, полным физических ощущений, любви и счастья. Другим миром, таким же полноценным, как и этот. Только в том мире не нужно терпеть обиды и боль. В том мире нет ничего отрицательного, потому что в нём всё происходит только по твоей воле.
 Родители и врачи пытались объяснить мне, что сны то я вижу, просто не могу их запомнить. Но я им не верил, потому что знал, что есть другая причина и кроется она уж точно не в проблемах с памятью. Я знал, что однажды, там, в сказочной стране снов, я совершил что-то нехорошее и больше меня туда не пускают. И если честно, даже знал, что совершил. Я там описался.

 * * *
 Очередной поезд, в очередной раз сделал остановку. Мы вышли на небольшой станции. Сели в автобус и приехали в какой-то город. Папа положил мне в карман пачку денег, и попросив ждать его, не сходя с места, куда-то пошёл. Сделав несколько шагов, он остановился, постоял немного, опустив голову, и медленно обернувшись, сказал хриплым голосом;
 - Прости сынок…
 Не помню, сколько времени я простоял на остановке и не помню, как ушёл оттуда. Единственное, что помню – это то, что в тот день я понял, что со мой, что-то не так.
 Дальнейшие воспоминания о том дне начинаются уже с позднего вечера, или даже ночи. Я сидел в каких-то кустах и смеялся. Причину своего смеха не помню, но как ни странно смеялся я оттого, что мне было на самом деле весело.
 - Мальчик, ты один? – спросил меня женский голос из полумрака.
 - Да, я папу жду.
 - И давно ждёшь?
 - Не знаю, я ещё не разбираюсь во времени.
 - А тебе тут не холодно?
 - Не очень.
 - Не хочешь пойти ко мне в гости, чаю попить?
 - Хочу.
 - А над чем ты там, в кустах смеялся, один? – спросила бабулька.
 - Не над чем. Просто смеялся, - ответил я, совершенно не задумываясь, как странно это может выглядеть со стороны.
 - А где твои родители?
 - Мама далеко, она дома, а папа завтра заберёт меня с автобусной остановки, - ответил я старушке бодро. Будучи сам уверен в своих словах.
 Бабулька напоила меня чаем с печеньем и конфетами. Мы немного поговорили обо всякой ерунде. Она постирала некоторые мои вещи и уложила спать. Я только переночевал у неё, и уже утром пошёл искать остановку, что бы дождаться папу.
 Как во второй раз ушёл с остановки тоже не помню…. И в третий раз тоже….
 В каждый раз я оказывался в разных местах. Смутные воспоминания о том, что происходило со мной в те моменты, когда память моя отключалась, навевали тоску по чему-то недоступному для меня, непонятному, но очень приятному.
 Однажды я сел в автобус, на той же самой остановке, где меня оставил папа, а перед этим….

 * * *
 …проснулся в кустах. Что-то холодное тыкалось мне в лицо. Я открыл глаза и увидел маленького рыжего щенка. Заметив, что я проснулся, он заскулил и прижался ко мне. В страхе я озирался по сторонам но, не увидел его матери. А когда заглянул в его глаза – понял – его БРОСИЛИ!!! Понял, наконец – МЕНЯ, БРОСИЛИ!!!
 Из глаз потекли слёзы. Я закрыл лицо руками. Какое-то неприятное ощущение на коже и запах, пронзили мой мозг. Я отдёрнул руки. Они были покрыты чёрной собачьей шерстью. Я взвыл, понимая, что превратился в маленькую брошенную собачку….
 Кое-как удалось очистить руки от шерсти. Она прилипла к ладоням, застряла под ногтями с засохшими сгустками крови. Меня тошнило, и одновременно плача, я истерично тёр руки о грязные брюки. Жалобно поскуливая, за всем этим наблюдал рыжий щенок. По возможности, очистив руки, я вновь пошёл искать автобусную остановку. Мой новый друг и собрат по несчастью, бежал рядом. Я не возражал. В какой-то момент, щенок отбежал немного в сторону и вновь жалобно заскулил. Я подошёл к нему. Малыш стоял рядом с мёртвой собакой и тыкался в неё своим носом. Даже не утруждая себя размышлениями, я понял, что это его мама. Сама не многим больше него – лишь маленькая чёрненькая собачка. Я, наверное, пытался помочь ей, но что мог сделать маленький мальчик, который не знает даже, сколько ему лет.
 Вместе со щенком, мы похоронили его маму. Как только я начал копать яму, он тут же присоединился ко мне, загребая всеми четырьмя лапами. Без его помощи, у меня получилось бы в два раза быстрее, но я не мог отказать ему в оказании последней услуги его единственной, родной маме.
 Выровняв холмик, под жалобную песню маленького сироты, я положил на него деревянную дощечку найденную неподалёку, со старательно выведенными на ней углём буквами, составляющими единственное слово, которое я мог тогда написать – «МАМА». Я долго плакал над этой могилой, а он сидел рядом и лизал мне руки, всё ещё пахнувшие его матерью.
 Я оставил щенка при себе. Единственное имя для него, которое пришло мне в голову, было - Рыжик.
 Ещё несколько дней я провел в том городе. Рыжик стал для меня, можно сказать семьёй. На те деньги, что оставил мне папа, я покупал еду и питьё, себе и моему новому родственнику. Он тащил мне в своих маленьких острых зубках всё, чем его угощали люди или он сам находил на улицах. Я мало заботился о своей гигиене и с удовольствием делил его подарки.
 Мы ходили с ним по городу, в поисках знакомой улицы. Рыжик бежал впереди и постоянно оборачивался, а увидев меня мчался вперёд. Потом останавливался и ждал, и опять бежал вперёд. Я смотрел на него, и мне уже не было так одиноко. Я уже не был одинок в этом новом для меня мире. В мире маленьких, потерявшихся собачек.

 * * *
 Однажды я проснулся утром, и не увидел приветливую мордочку своего друга. Я ждал его целый день на одном месте, боясь что он вернётся и не найдёт меня, как я не могу найти своего папу. Звал по имени и свистел, в меру возможностей, но тщетно. Целый день я думал только о нём, представляя, как он жил до встречи со мной, как бы он жил, если бы не умерла его мама….

 * * *
 Как наверное приятно было засыпать, когда мама теплым и мягким языком лижет мне морду, лапы…. Мне…? Мне....

 - «Теперь у меня нет мамы, и я не знаю что делать, как жить дальше. Хорошо, что со мной остался этот маленький человек. Не знаю, что и зачем он сделал с моей мамой. Только мама после этого стала холодной и не просыпалась. У него лапы не такие нежные, как мамин язык, но это лучше чем быть одному. Все начнут бить и кидаться палками и камнями. Я помню, как однажды на целый день остался без мамы. Маленькие люди сначала гладили меня, а потом таскали за хвост. Я плакал, а они радовались. Этот маленький человек другой, я знаю, что он не будет дёргать меня за хвост и бить», - думал я, и из благодарности решил лизнуть его в нос….
 - Мама!!! Мама!!!
 Уже не было ни какого маленького человека, и с мамой всё в порядке!!! Я носился по пустырю, оглашая своё счастье звонким лаем….

 * * *
 Проснулся я, вновь смеясь. Только на этот раз помнил причину своего смеха, причём так явственно, что ни капли сомнения не возникло у меня в том, что Рыжик нашёл свою маму; что она не умерла, а просто зализала свои раны и забрала его. Мне даже немного взгрустнулось от осознания вновь наступившего одиночества, но я не хотел, даже самому себе, показаться корыстным, и лишь улыбнулся тому, что Рыжик снова, в отличии от меня, со своей мамой.
 Я очистил, наконец, руки от налипшей красно-рыжей шерсти и пошёл на остановку.

 * * *
 Вот так я оказался в автобусе, уносящем меня от чужих воспоминаний и от своих в первую очередь. От воспоминаний, которых и не было, от воспоминаний которые я не помнил и не хотел помнить.
 
 * * *
 Помню, однажды, когда я ещё жил с родителями, во дворе у нас разразился грандиозный скандал.
 Ребята во дворе мало со мной общались, и я ни как не мог понять, почему это происходит. Вообще в детстве со мной много происходило такого, чего я не мог объяснить. Так вот, загнали меня ребята всем двором на пустырь и начали обзывать;
 - Дурак!!!
 - Дебил!!!
 - Убирайся с нашего двора!!! Таким у нас не место!!!
 - Что я вам сделал? – спросил я сквозь слёзы обиды.
 Они вдруг все замолчали. Мне было прекрасно видно, что им нечего сказать.
 - Давай побьем его, - предложил один из них.
 - Нет, - ответил другой, - я на него Тишку нафаскаю. Тишка взять!!! Тсс, Тсс.
 Последнее, что помню – это несущуюся на меня с тигриным оскалом…, болонку….
 
 * * *
 После этого меня очень долго не выпускали на улицу. К нам в дом постоянно приходили разные люди, мужчины, женщины, в форме и в халатах. Потом меня возили по больницам и ещё непонятно куда. Как оказалось, я очень сильно искусал хозяина того Тишки.
 Спустя некоторое время, мы переехали. Но и на новом месте не прожили долго и опять из-за меня. Что я натворил? Не знаю. Да и не хочу знать. Мы ещё несколько раз переезжали, а потом мама и папа отвезли меня в какой-то интернат, полный безумных детей. Я не мог там находится, и каждый раз, когда родители приезжали ко мне, я плакал и умолял их забрать меня с собой. Однажды они меня забрали, но опять что-то произошло, и я вновь оказался в интернате. На этот раз, где-то очень далеко. Родители долго не приезжали ко мне. Люди в белых халатах проделывали со мной разные жуткие вещи. Когда мама с папой, наконец, приехали, у меня уже не было сил, о чём-либо их просить, да и не нужно было. В тот же день я уехал с ними. Уже ночью, дома, я не мог долго заснуть, наверное, от привычки к лекарствам, что пичкали мне в интернате.
 - Ну зачем? Ведь всё равно всё будет по старому. Ему уже не помочь! – услышал я голос отца.
 Мама плакала;
 - Но я не могу без него. Вот если бы… - мама вновь заплакала, только ещё сильнее, чем до того, - Боже!!! Что я говорю!!! Как я могу даже думать такое!!! Сука!!!
 - Не ругай так себя. Я сам каждый раз об этом думаю. Давай потише, вдруг Саня ещё не спит.
 А я и не спал. Только я ни чего этого не помню. Это всё пригрезилось, приснилось…, Володе…, а я об этом, ни чего не знаю….

 * * *
 Вот так я оказался на улице. Почему? Ещё раз говорю; - «НЕ-ПОМ-НЮ».
 
 * * *
 Когда я сел в автобус, половина его пассажиров пристально уставились на меня, включая водителя.
 - Ты один едешь? – спросила, наконец, какая-то женщина.
 - Да. А что? – совершенно спокойно произнёс я.
 - А где твои родители?
 - Меня папа встретит, – ответил я всё так же невозмутимо.
 - Где? На конечной?
 - Да.
 - А что с билетом будем делать?
 - Да ладно Вам, какой ему билет! – воскликнул какой-то мужчина, - малой ведь совсем!
 - Ладно, ладно, просто работа такая, - успокоилась, наконец, кондукторша, и мы поехали.
 Незаметно я уснул, а проснулся уже дома.
 Мама накрывала стол к ужину. Папа раздевался в коридоре, он только что вернулся с работы. Мы сели вместе за стол и молча взялись за ужин. Я исподлобья косился на маму с папой, и улыбался. Сначала они сидели с совершенно серьезными лицами, изредка бросая на меня короткие, с укоризной, взгляды. Чуть позже, они переглянулись между собой и тоже начали улыбаться.
 Мы сидели за столом и уже просто боялись посмотреть друг на друга. Я чувствовал, что если встречусь с кем-то из родителей взглядом – просто-напросто расхохочусь. Что и случилось, спустя ещё несколько минут.
 Слёзы текли по моим щекам, живот болел, и свело скулы, но я продолжал хохотать. Мы встали из-за стола, перебрались на диван и продолжая смеяться обнялись; крепко - крепко….
 Я хотел что-то сказать, но мама закрыла мне рот рукой, и продолжая улыбаться повертела головой в разные стороны. Папа прижал указательный палец к губам и подмигнул мне одним глазом. Я ощущал губами каждую складочку кожи на маминой ладони, пытаясь как можно сильнее прижаться к ней, и никогда уже не отрываться.
 Перестав смеяться, мы ещё посидели несколько минут в обнимку, потом мама и папа вместе встали и протянули мне руки. Я почувствовал как их большие тёплые ладони, спрятали в себе мои маленькие ручки. И всё моё существо было спрятано, от того кошмара, что недавно ещё казался мне реальностью. Они отвели меня в мою комнату. Пока мама расправляла кровать, папа держал меня на руках и потом аккуратно уложил в постель. Родители сели от меня с обеих сторон и улыбаясь, смотрели, как я улыбаюсь им в ответ. Мне было очень тепло и уютно, вновь оказаться в своей кроватке. Сон наливал мои веки приятной тяжестью. Чувства переполняли уставшее от переживаний сознание. Но теперь всё было позади, только стыд не давал мне покоя. Мне было по настоящему стыдно; - «Как я мог подумать, что они могли меня бросить?!»
 - Я подумал, что вы меня бросили… - сказал я уже сквозь сон.
 Мама и папа перестали улыбаться, их лица выражали такую глубокую печаль, что даже всё вокруг, вдруг стало чёрно-белым.
 Родители встали и пошли к двери. Не сговариваясь, они одновременно остановились в проёме и так же синхронно обернулись.
 - Прости сынок, - сказал папа хриплым голосом.
 - Прости, если сможешь, - вторила ему мама. И они растворились…

 * * *
 Я открыл глаза. В салоне автобуса царил полумрак. Мерно гудел двигатель. Ещё одно жестокое разочарование – сны это не рай!!! Но самое страшное заключалось в том, что проснувшись я не смог вспомнить – где, в каком месте у нас была такая обстановка в квартире. Но, покопавшись в памяти, я понял, что это было за место. Это были все наши жилища одновременно. А как они выглядели по отдельности я не смог вспомнить. Как не смог вспомнить, наш последний дом, двор, улицу….

 * * *
 На конечную остановку, автобус прибыл уже затемно. Я с грустью смотрел, как мои попутчики расходятся в разные стороны, уверенно следуя заранее известными им маршрутами. А я остался стоять один на привокзальной площади, вытирая, «слёзы полного одиночества».
 - И где твой папа? – услышал я сзади знакомый голос.
 - Не знаю! – почти выкрикнул я, и разрыдался.
 Женщина-кондуктор, взяла меня на руки и прижала к своей груди.
 - Ну, ну…, не плачь. Давай вместе подождём, - пыталась она меня успокоить, - может он просто опаздывает?
 - Не-е-т, - сквозь всхлипы и её большую мягкую грудь прозвучало из самого моего сердца, - они меня бросили!!!
 - Ну что ты, малыш? Как они могли бросить такого хорошего мальчика? Ты просто потерялся, - попыталась она меня успокоить,- Когда ты в последний раз видел папу?
 - Давно.
 - Как давно?
 - Не знаю, Я не разбираюсь во времени.
 - Ладно. Утро вечера мудренее. Пойдём ко мне, а с утра попробуем разобраться - что да как. Тебя как звать то.
 - Шурик.
 - А меня зови - тётя Света.
 Через некоторое время мы сели в другой автобус, но на этот раз ехали не долго. Кто-то задал тёте Свете вопрос обо мне. Я весь напрягся, но заметил, что она лишь поднесла указательный палец к губам и покачала головой в разные стороны.
 Дома, тётя Света познакомила меня с дядей Женей. Мы поздоровались с ним за руки, по-мужски. Тётя Света что-то шепнула ему на ухо. В ответ, он лишь кивнул головой и не задавал ни каких вопросов.
 Меня помыли, постирали мою одежду, накормили жареной курицей с картошкой. Мне показалось, что ни чего вкуснее в жизни я ни когда не ел. Потом ещё долго мы сидели на кухне и пили чай, со всякими сладостями.
 - Шурик, а не пора ли тебе спать? – спросил, дядя Женя, и что-то защемило в моей груди. Уже тогда я прекрасно понимал, что сейчас может решиться моя судьба.
 - Не знаю…
 - Пойдём, я покажу тебе твою постель.
 Он встал и протянул мне руку. Я протянул свою, ему на встречу.
 От прикосновения по моему телу разлилось внутреннее тепло этого человека. С тем ощущением, что возникало от прикосновения рук мамы и папы, конечно же, не было ни какого сравнения, но чувствовалась человеческая теплота в большой его, мозолистой ладони. И как до сих пор, закрыв глаза, я чувствую губами ладонь мамы, так и моя рука помнит то прикосновение, сухой, холодной ладони, которое подарило мне надежду. Правда, сам не знаю на что.
 Я долго не мог уснуть. Два голоса, что доносились из кухни, заставляли моё сердце колотиться в бешеном ритме. Я и так постоянно вслушивался в разговоры людей, боясь пропустить какую ни будь важную информацию, а уж тут я весь «превратился в слух».
 По началу слышался лишь неразборчивый шёпот, но по ходу разговора громкость немного возросла и я смог различать голоса и слова.
 - …даже не знаю, что и думать, - услышал я голос дяди Жени.
 - Боишься, что будет как в прошлый раз?
 - И это тоже.
 - А что ещё?
 - А ты не думаешь, что его кто-то ищет. Родители, например.
 - Он же сказал, что его бросили.
 - Мало ли что сказал шестилетний мальчик. Или сколько там ему?
 - Не знаю, но слишком мало, что бы пережить такое.
 Я слышал грусть и боль в женском голосе. Мне вдруг стало страшно. Что-то глобальное решалось там, на кухне. И это касалось меня.
 - Возраст здесь не при чём. И вряд ли нам под силу залечить ему такую рану.
 - Но попытаться-то можно. Я понимаю, конечно, что сравнение не особо…, как бы это выразиться…? Даже не знаю…
 - Говори как есть.
 - Не особо корректное. Вспомни факт, что подобранные на улице животные самые преданные.
 - Ну ты даёшь! Нашла с чем сравнивать.
 - Прости меня Господи! Но когда я увидела, как он стоит так один на этом перроне, и по всему видно, что не знает куда идти, я сразу вспомнила Маркизу. В тот момент…. Ну…? Сам ведь прекрасно помнишь. Ты ведь мне её тогда показал.
 - Да ты пойми, потом возможно всем только больнее будет и ему самому в первую очередь. Хотя в принципе решай сама, всё равно разубеждать тебя бесполезно.
 Какой-то непонятный звук прервал их разговор и наступила тишина. Звук повторился вновь.
 - О, гулёна наша пришла! – воскликнул дядя Женя и через пару мгновений открыл входную дверь, - Вспомни заразу – появиться сразу!
 - Мя-а-а-у, - огласила своё прибытие ещё одна хозяйка этой квартиры и с кухни послышалась возня.
 Я лежал в постели за тремя стенками, и тремя дверями и тихонько плакал, вновь отождествляя себя с маленькой брошенной собачкой. Ведь даже посторонние люди уже начали замечать сходство. От слёз щипало глаза, всё труднее их стало держать открытыми и сон потихоньку начал забирать меня. Через какое-то время я проснулся от тяжести, что сдавила мне грудь. Проснувшись окончательно, услышал громкое урчание. Поперёк меня устроилась Маркиза, большая трёхцветная кошка. Увидев, что я проснулся, она громко мурлыкнула и закрыла глаза. Я решил, что выдержу её тяжесть и снова заснул.
 Дальше было много суеты. Непонятной, для меня, в деталях, хотя основной смысл, был для меня предельно ясен. Тётя Света и дядя Женя пытались меня усыновить. Мы много ходили, ездили, отвечали на огромное количество одинаковых вопросов. Встречались с множеством людей. Сколько времени это продолжалось, я не смогу сказать.

 - Смирнов Александр Евгеньевич! – объявила однажды во всеуслышание тётя Света. И тихонько добавила, - Если хочешь, можешь называть меня – мама….
 - Но Вы не моя мама! – ответил я, и слёзы покатились по щекам.
 Мне было жутко стыдно, за эти слова и такое поведение. Я прекрасно понимал, что эти люди только добра мне желают и мало того – делают. Но слова – «мама и папа», были для меня священны.
 - Извини…, конечно..., прости….
 Её губы мелко задрожали, она прикусила верхнюю, но не смогла сдержать слёз. Я ни нашёл ни чего лучше, как подойти к ней и обнять. Именно в тот момент я вдруг осознал, что ни когда не прекращу поиски мамы и папы. Но это будет позже. А пока мне надо вырасти и тётя Света с Дядей Женей помогут мне в этом. Только все мои планы почему-то слишком быстро рухнули….
 Сразу после того, как умерла Маркиза….

 * * *
 Так я впервые оказался в приёмнике. Подробности сопутствующие этому происшествию не нашли места в моей памяти. А может, просто я не желал об этом помнить? Как бы там ни было, мне ни когда не нравились такие моменты, а значит, и не было повода жалеть о пропавших воспоминаниях. Сейчас, спустя много лет большинство тех самых пропавших воспоминаний возвращаются. Но они уже не так ранят и пугают меня. В те моменты, когда память рисует мне забытые картины прошлого, я становлюсь как будто бы другим человеком. Мой разум проясняется, меняется само мировосприятие. Вместе с воспоминаниями откуда-то приходят и знания, что в нашей стране бесплатно получает каждый, но которым я ни когда не обучался. Иногда в памяти всплывают целые периоды прошлой жизни, и процесс затягивается на несколько дней. В эти дни я сам не свой. В первую очередь меняется моя речь. Я могу говорить…? Как взрослый, что ли? Не знаю, как это объяснить, но в обычные дни, и пару слов связать для меня проблема. И я всё ещё не разбираюсь во времени…
 По прошествии этих «периодов воспоминаний», когда я вновь становлюсь просто самим собой, я снова заставляю себя всё забыть. И как в детстве…, это снова получается.

 * * *
 Я ездил из города в город, пытаясь найти знакомую улицу и дом, в котором жил со своими родителями. Несколько раз меня останавливали милиционеры, но вскоре я вновь оказывался на улице, сам не зная, как так получалось.
 Однажды, в очередном, не знакомом городе, уставший и голодный я подошёл к мальчику. На вид ему было примерно столько же лет, сколько и мне. Я попросил у него хлеба. Мальчик оказался очень добрым, он вынес мне целый пакет еды и одежду. Мы с ним немного поговорили, и я ушёл.
 Мне в принципе некуда было спешить в тот день, как впрочем, и в остальные. И в мальчике я видел реальное сочувствие, но как я когда-то разочаровался во снах, так и в каких бы то ни было пристрастиях к себе подобным, к людям, прекрасно понимая, что ни чего кроме боли я не смогу принести, ни им, ни себе. Уходя, я еле сдерживал слёзы. Мне было в тот момент больше жаль не себя, а его. Я почувствовал, что он проникся моим несчастьем.
 - Я найду их, - крикнул я ему на прощание, вложив в этот выкрик всю свою веру, надеясь тем самым помочь ему поскорее забыть меня.
 Больше мы с ним не встречались, хотя он мне снился и снится до сих пор. В тот день, мне как никогда стало жаль самого себя. Я желал видеть себя на месте того мальчика… Володя, так его звали, предстал перед моим видением мира, сыном идеальных родителей. Как мне хотелось, что бы мои родители были такими же!!! Как я хотел, стать его братом!!! Но вспоминал Рыжика…. Точнее, напрочь, отгородившись от определённых воспоминаний о нём и о его матери, о Маркизе…, не хотел…, не хотел!!! Становиться больше, ни чьим братом. Но бурную мою фантазию, ни что не могло сдержать. И я представлял, как вернувшись в тот вечер домой, рассказал родителям о том; как во дворе ко мне подошёл мальчик, и попросил вынести ему хлеба. Представлял, как попросил бы их позволить тому самому мальчику жить с нами. Но даже в мечтах, они отказали мне! И я не мог понять почему. А может, просто не хотел? Как не хотел понимать того, почему мои собственные родители бросили меня. Почему тётя Света и дядя Женя отдали меня чужим людям. Тогда в своих мечтах я решил пойти другим путём. Самому стать их сыном – Володей. И я стал им. Довольно легко это мне удалось. Не знаю как, но каждая мелочь в моих грёзах имела чёткость и не менялась раз от раза, как это обычно бывает.
 Ни разу не видев родителей Вовы глазами, я был на сто процентов уверен, что они выглядят точно так же как и в моих мечтах. Так же как и квартира, в которой они жили и всё остальное из их жизни.
 Представлял, как испугавшись, что они обнаружат подмену, я изо всех сил старался стать идеальным сыном у идеальных родителей…

 * * *
 У меня в жизни была цель – найти маму и папу. Объясниться с ними и решив наши проблемы, жить долго и счастливо, как живут другие, нормальные семьи. Эта мысль поглощала все остальные без остатка.
 Меня несколько раз определяли в школу. Но в памяти отложился только первый, печальный опыт.
 Как-то летом, я попал в очередной интернат. Как ни странно, но отношения в нашей небольшой группе, которой мы жили, были довольно приветливые. Детей моего возраста было не очень много, и все разговоры моих сверстников, только и были, что о школе. Возбуждённо, на перебой они рассказывали друг другу, как хорошо они будут учиться. Как будут делать домашние задания и кто, из ребят постарше, будет помогать им. Многие, уже не давали им покоя, просьбами научить писать, читать и считать. Но у меня «были» мама и папа, которые должны были всему меня научить. И ни кто больше не имел права учить меня чему-то.
 Первого сентября, нас торжественно усадили в автобус и мы, нарядные и счастливые, поехали в школу.
 Меня всегда угнетало большое количество детей, собравшихся в одном месте. Ещё когда я жил с мамой и папой, моя нелюдимость раздражала, моих сверстников. Я не мог нормально с ними общаться, что-то внутри меня постоянно говорило о том, что дружба, ни к чему хорошему не приведёт. Я был молчуном. Другие дети считали, что из-за своего высокомерия, я игнорирую их. Но это было не так. Меня интересовало все, чем они занимались, и тоже хотел играть с ними, но я боялся приблизиться к ним. Боялся сделать что-то не так как они и быть осмеянным. Я всегда знал, что отличаюсь от остальных. Это и угнетало меня.
 И вот моё первое - первое сентября!!!
 Огромное количество школьников ввергло меня в депрессию. Мне сразу захотелось убежать, спрятаться в каких ни будь кустах, подумать там и забывшись уснуть. Но что-то удержало меня, я не убежал, а решил попробовать, что же из этого выйдет.
 Учительница в классе рассказывала нам о том, как важно получить образование. Как важно, использовать то, что в нашем гуманнейшем государстве даётся бесплатно всем без исключения. Как важно – хорошо учиться, ведь в этом случае, нам будут открыты все двери…, и тому подобное.
 Я, можно сказать, спрятался, за последней партой. Когда назвали мои; имя и фамилию, я даже не шевельнулся.
 Имя. Имя было моим, а фамилия… Фамилия, лишь чьей-то выдумкой.
 «А я-то настоящий! И не важно, что об этом думают другие люди. Не сдаваться! Никогда! Искать, искать, искать!»
 Неделю нас возили в школу на автобусе. Неделю я неотрывно смотрел на учителя, но не видел и не слышал её. Ведь у меня была цель, которая поглощала всё остальное, без остатка – мама и папа.
 Через неделю я не сел после школы в наш автобус. В тот момент, когда водитель открыл его двери, меня уже не было в том городе. Другой автобус, уносил меня дальше, на встречу новым интернатам и школам, о которых, я ни чего уже не помню.



 * * *
 Очень скоро, начались совсем тяжёлые для меня времена. Я рос, и уже не считался потерявшимся, маленьким мальчиком. Теперь меня задерживали за бродяжничество, а это - какое ни какое, но уже обвинение. И то, что за этим следовало, тоже уже не назовёшь тёплой обстановкой. Мир заведений, в которые попадают подростки, не располагает к приятному общению. Всё, что я от туда вынес, это боль и страх, обиды и унижения, злобу и отвращение к себе подобным. Мне кажется – это длилось дольше, чем я в состоянии был вынести. Наверное, только благодаря особенностям своей памяти, мне удалось пережить эти долгие, чёрные годы.
 Тогда я начал пить и не только. К шестнадцати годам уже всё в моей жизни было перепробовано. Секс, никотин, наркотики, токсические вещества. Но только алкоголь, давал мне то, чего я жаждал столько лет. Нормальную жизнь. Опьянённое спиртом сознание, переставало искать виновных, рисуя радужные картины чужой несуществующей жизни. Мне снилось, будто Я – Володя. Будто жизнь моя, прошла так, как может только мечтать человек. Это стало для меня смыслом. Моим наркотиком и проклятием – жить тем, чего нет.
 

Когда и как мне начал сниться Вовчик???????!!!!!!!

 * * *
 Чисто по инерции, моя жизнь продолжалась в поисках ответов, а как я уже говорил, ответы могли дать только родители. И путешествие, длиною в жизнь, путешествие по улицам нашей необъятной Родины длилось лет тридцать. Плюс – минус пару лет туда сюда. Если нужна точность, то это у Вовки надо спросить, он то уж точно все даты помнит! А я нет.… Только где взять его, этого Вовку?

 * * *
 Я не считал и не считаю себя глупым. Многие люди, что на протяжении жизни пытались объяснить мне, как эта самая жизнь устроена на самом деле, не смогли переубедить меня мыслить по-другому. И я на сто процентов уверен, что они, больше верили мне, нежели я им.
 Многие годы я продолжал скитаться по стране, пока однажды в каком-то захолустном сибирском городке не попал в больницу. Напившись водки, я уснул на скамейке в каком-то парке. В то время, уже ни чего кроме Володи мне не снилось, и лишь пребывая в его образе, мои мысли были лишены тревог. Смыслом жизни для меня стал сон; и как понятие о самом продуктивном отдыхе, и как главное для меня - сновидения.
 Для меня мало имело значения, где и в какой позе спать. В парке, на жёсткой скамейке...? Что ж, тоже вариант….

 * * *
 Вымотавшись за день на работе, я сидел на кухне и наслаждался ужином, приготовленным моей женой. Таня, сидела напротив, и улыбалась. С набитым ртом, я улыбался ей в ответ. Всегда поражался, как она, придя домой на каких-то пол часа раньше чем я, могла столько наварить, нарезать каких-то салатов да ещё и чего-то спечь. Можно конечно было относиться к этому с чисто мужской психологией, мол; успевает – молодец, а вот если бы не успевала – вот тогда и надо задумываться о её времени. Большинство коллег по работе завидовали мне. Нет, не чёрной завистью, но белой – по-доброму. Были конечно и «поддувалы», которым; толи не повезло с женщинами; то ли с мозгами; то ли с родителями, воспитавшими (если честно) уродов. А может в их сердцах и жила как раз та чёрная зависть, которая разрушала в них человеческое начало – доброту.
 - Всё делает и всё успевает, говоришь?! – решил однажды прочитать мне лекцию один из таких, - Ты сам-то вдумайся! Да она отмазывается от чего-то, сто пудово, к бабке не ходи. Поверь, я таких, «хороших», навидался! Не первый день живу, слава Богу! Была у меня одна такая, тоже сошёлся по молодости. Ну, как и у тебя; варила, стирала, готовила, убирала, пастель стелила, да не мне одному как оказалось. Да всё так чётко у неё продумано было и до того нагло, аж бесит. Я домой с работы, а она мне, мол, всё готово дорогой, только хлеба нету. Прикинь!? И я, как дурак, мчусь за хлебом, полный любви к молодой, заботливой жене. Ну, подумаешь, не успела хлеба купить, ну или забыла. А эта тварь, хахаля своего тем делом выпроваживает.
 - Да ладно тебе, Александр Иванович, брось парня-то пугать, - пытались угомонить рогоносца, - Все люди разные, если тебе не повезло, значит у всех так? Так что ли, получается?
 - Уж ты то не лез бы, - не мог успокоиться Александр Иванович, - Твоя-то милка, вон и не боится уже ни чего! С «местным» вон, на машине раскатывает.
 - Александр Иванович, «местный» – это государственный водитель, который возит не только мою жену. Это раз. И если ты ещё хоть раз пасть свою гнилую на чужую бабу раззявишь – обещаю! Лично зубы повыбиваю! Это два.

 * * *
 Вспоминая эти разговоры, сидя на кухне и глядя на любимую жену, мне лишь на миг стоило вдуматься в слова, того самого Александра Ивановича, как Таня залепила мне пощёчину….

 * * *
 Жгучая боль пронзила лицо, но сон не отпускал. Ещё один шлепок и я разлепил слипшиеся веки.
 - Да забей ты на него, возни с ним больше, - услышал я чей-то голос.
 - Бабка эта, потом все мозги высосет, - произнёс второй, и я открыл глаза, - Поверь, я её давно знаю.
 Рядом со мной стояли два милиционера. Увидев, что я проснулся, они замолчали. Один, тот что стоял ближе, вытирал руку, которой бил мне по щекам. Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга.
 - И чё? В машину его сажать прикажешь? Всё же провоняет! – обратился тот, что стоял ближе к напарнику.
 - Давай просто за угол, куда ни будь, отведём, и чёрт-то с ним.
 - И то верно.
 - Гражданин, - обратился ближний уже ко мне, - здесь спать не положено. Предъявите документы, пожалуйста.
 - У меня нет документов, - ответил я на их просьбу.
 - Ну конечно! Скажи еще, что дома оставил.
 - И дома у меня нету, и не было никогда, – сказал я совершенно спокойно.
 - Ладно. В отделении разберёмся, что было, чего не было. Вставай и в машину.
 Я попытался сесть, но ни чего не получилось левые рука и нога, совершенно не слушались.
 - Кажется, я ногу отлежал, - почти простонал я, чувствуя чертовски не приятное ощущение в бедре.
 - И что теперь, прикажешь на себе тебя тащить? - спросил ближний, начиная заметно нервничать.
 - Нет. Просто встать помогите.
 Он помог мне сесть. Потом они встали с двух сторон от меня, взяли под руки, поставили на ноги и отпустили. Я попытался сделать первый шаг левой ногой. Она не послушалась, но при этом, по многолетней привычке, тело подалось вперёд. Казалось, что падал я целую вечность. Левая рука отказалась смягчить удар, и я падал, падал, падал….

 * * *
 - Эй, ты где? – спросила Таня, нежно погладив меня по щеке.
 От неожиданности, я резко подался назад. Со стороны могло показаться, что мне противно это прикосновение.
 - О, прости. Просто задумался, - тут же извинился я.
 - Не хочешь поделиться?
 - Я не думаю, что тебе это понравиться.
 - Что-то случилось?
 - Да нет. Просто всякая фигня иногда в голову лезет, ответил я в надежде, что на этом разговор будет закончен, но ошибся.
 - Давай поговорим. Может легче станет, - предложила жена, таким тоном, что мне сделалось весьма стыдно за то, что так легко можно разбить во мне веру в любимого человека, одним лишь пустым разговором.
 - Да. Наверное, ты права, – начал я осторожно, - Ну, в общем…, помнишь Александра Ивановича, ну Толкунова, ворчуна нашего старого, механика?
 - Конечно, помню! Старый бабник! Когда вас рядом ни кого нету, ни одной из нас проходу не даёт.
 - Вот урод старый! А нас постоянно убеждает, что все бабы – шлюхи. Извини. Просто, про тебя сегодня на работе разговор зашёл. Так этот козёл влез и такого наговорил!!! Его чуть не побили.
 - И что же это такое про меня говорили? Если не секрет, - с наигранной опаской спросила Таня.
 - Да нет ни какого секрета. Как обычно обсуждали женщин, ну я и сказал, что ты у меня самая лучшая, и конечно пришлось обосновать свои слова. Вот тут-то его и понесло. Мол, не спроста ты так заботишься обо мне, а для того, что бы я ни чего не заподозрил и так далее, как по нотам.
 Таня рассмеялась.
 - Чего смешного, - поинтересовался я.
 - Давай признавайся. Даже если ты и не поверил ему, то уж задумался о его словах это точно.
 - Сдаюсь, сдаюсь. Потому и извинялся, если хочешь, ещё сто раз прощения попрошу.
 - Не за что просить. Мне даже спасибо хочется сказать этому, Александру вашему, Ивановичу.
 - Ему то, за что? – недоумевал я.
 - Признайся. Хоть немного, но чувство ревности в тебе есть. А мне это очень приятно!
 - Ладно, завтра я ему передам твоё спасибо.
 Мы долго смеялись, а потом перебрались на кровать. Там было уже не до смеха, но мы продолжали хихикать, любя друг друга «ревностной» любовью.

 * * *
 Как обычно, пробуждение сопровождалось болью. Только боль на этот раз не была привычной. Не было обычного шума в голове, что постоянно сопровождает длительное похмелье. Боль была другой. Казалось, что всё моё тело болит одновременно. Совершенно не хотелось открывать глаза. По многолетней практике, мне было известно то, что я увижу. Ну, или примерно то…. Было слышно, что вокруг меня находятся ещё несколько человек. Наверняка таких же никчемных, как и я алкоголиков. Судя по запахам и приглушенным голосам - я находился в вытрезвителе. Открыть глаза, означало - начало разговоров. Начнутся вопросы за жизнь, жалобы на судьбу, учеба этой самой жизни и всё в этом духе. Потому я решил сделать вид, что и не просыпался вовсе. К тому же я чувствовал, что смогу еще уснуть. А это важнее всего!
 Со следующим пробуждением пришла тревога. Мне снилось всё что угодно, только не то, что я хотел. Мне снился - я сам. Картины прошедшей, в полном беспределе, жизни, своей реальностью приносили в мой сон боль. Настоящую, физическую, нестерпимую боль. Меня били, унижали. Снова били….
 Впервые за долгое время, в момент пробуждения, я был рад этому событию. И не просто рад, а по настоящему счастлив. Ведь это был первый, приснившийся мне кошмар. Как только в сонном ещё сознании забрезжила мысль о том, что я сплю и вижу страшный сон, это самое сознание рванулось со скоростью пули в реальный мир, который, как ни странно, тоже принёс лишь боль, а значит и новое, жестокое разочарование.
 Я лежал на больничной койке. Из груди торчал катетер, от которого шла трубка к капельнице. Вся левая сторона нещадно ныла. И в левом же боку чувствовалась нездоровая пульсация. Кое-как приподняв голову, мне удалось разглядеть ещё одну трубку, которая торчала прямо из того места на моём животе, где и чувствовался пульс. Опустить голову оказалось труднее, то есть больнее, чем поднять. Я простонал, закрыв глаза. Послышался лёгкий топот ног.
 - Эй, - позвал женский голос.
 Я вновь открыл глаза. Надо мной стояла довольно приятная, молодая особа.
 - Где я? – мой голос был способен лишь на шёпот.
 - В больнице. Как ты себя чувствуешь? - спросила она, толи с жалостью, то ли даже с нежностью.
 Я уставился на неё так, словно увидел ангела во плоти. Уже несколько десятилетий, ко мне ни кто не обращался, даже близко, подобным тоном. Мне казалось, что я даже нимб над её головой вижу. Смысл заданного вопроса потерялся, растворился в представившемся видении, даже боль утихла. Сознание поплыло, и я вновь отключился. На этот раз без сновидений.
 Спал я видимо не долго. «Ангел», всё ещё находилась в палате. Только уже не казалась такой милой. Обычная девушка с обычной внешностью.
 - Опять уснёшь? - спросила она с улыбкой.
 - Нет, - ответил я, попытавшись улыбнуться в ответ.
 - Ну и правильно, сколько спать-то можно?
 - Я хотел бы, вообще ни когда не просыпаться.
 - А что так?
 - Вряд ли Вы поймёте.
 - Не хотите, не говорите. Но на пару вопросов всё же придётся ответить. Как Вас зовут?
 - Саша, - ответил я как обычно.
 - А отчество, фамилия имеются? - спросила она с улыбкой.
 - Наверное, только я их не помню, - мой ответ тоже сопровождался улыбкой.
 - В смысле не помните? – её лицо сделалось серьезным.
 - Ну не помню и всё. Какой тут может быть смысл?
 - И давно это с Вами? – спросила она как-то странно, точнее, для других это было бы странно, но для меня это было как обычно.
 - Что это…? – ответил я вопросом на вопрос.
 - Ну, то, что Вы не помните свою фамилию.
 - Всегда…. Не помнил….
 - Ладно. Не засыпай. Доктора позову.
 Она ушла. Я снова попытался пошевелить левой рукой и ногой, но тщетно. Этим только вызвал новый приступ боли. На душе сделалось как-то нехорошо. Будучи даже в таком окружении, как только что покинувший меня «ангел», мне совершенно не хотелось здесь задерживаться. Тому было несколько причин. Во-первых, с детства ненавидел больницы. Во-вторых, я думаю именно из-за лекарств, мне приснился этот кошмар. Лучше уж терпеть боль, чем ещё хоть раз пережить его.
 Долго размышлять мне не позволили.
 - Здравствуй Саша – ни чего не помню. Давай-ка для начала освободим тебя от пут, – услышал я бодрый мужской голос.
 -Здравствуйте, - ответил я на приветствие.
 Медсестра освободила меня от капельницы.
 - Меня зовут Евгений Николаевич, - представился мужчина в халате, - я невропатолог, твой лечащий врач. Ну, рассказывай, как ты себя чувствуешь.
 - Как-то, не очень. Рука и нога не работает, – ответил я, но без жалобных интонаций, чем немало удивил доктора.
 - Говоришь так, как будто у тебя насморк.
 - В смысле?
 - Ладно, не важно. Рука – нога говоришь, не работают. Ну что ж, я так и предполагал.
 - А что с ними?
 - Попросту говоря, ты их отлежал. Помнишь, где тебя нашли?
 - Смутно.
 - Понятно. Ты спал на скамейке в парке. Сейчас не май месяц вот и отморозил себе конечности и почку.
 - Это серьёзно.
 - Более чем….
 - А надолго?
 - Может, и навсегда. Не пугайся, на ноги тебя я поставлю, но вряд ли всё это пройдёт бесследно. Как голова?
 - Нормально, а что? – спросил я, предвидя подвох с его стороны, на счёт пьянства, но….
 - У тебя голова разбита, это так для информации. Четыре шва наложено, а ты говоришь нормально, - констатировал врач с достаточно серьёзным видом.
 - Вы шутите? – спросил я, одновременно ощупывая свою голову, на которой обнаружил повязку.
 - Какие тут шутки? Сам же видишь, точнее трогаешь. Ты упал головой на асфальт, и вот результат. Ладно, ты лучше скажи, как тебя в карточку записать.
 - Да как хотите.
 - Ты что, вправду не помнишь, как тебя зовут?
 - Почему не помню? Саша меня зовут. Я фамилию и отчество не помню. Настоящие не помню, а чужие, что мне в детстве сто раз давали, мне не нужны.
 - Так как тебя записать?
 - Да как хотите, так и пишите, мне всё равно, - ответил я устало. Но не от данной ситуации, а от постоянной периодичности подобных ей.
 - Сирота? – сочувственно спросил доктор.
 - Нет, - ответил я безапиляционно.
 Врач немало смутился. Некоторое время он молча смотрел на меня, что-то прикидывая в уме. Потом сказал; - «Ладно, разберёмся», - и ушёл.
 Несколько последующих часов я провёл в спокойствии. Пару раз со мной пытались заговорить соседи по палате, но заметив моё нежелание общаться попросту оставили в покое.
 Но опять же, я не получил так любимого мною – одиночества, а точнее тишины. Особой… моей тишины…
 Дверь в палату то открывалась, то закрывалась. Довольно часто, если не сказать постоянно, она вообще была открыта. Из коридора доносилось множество голосов, что с моим слухом не давало мне обрести сон. Ещё с детства, я постоянно напрягал слух, боясь пропустить мимо какую-то важную для меня информацию. Мог не замечать грохота, проносящегося мимо поезда, когда ночевал на вокзалах. Шум ветра в лесу или парках, включая грозы. Гул станков или труб, когда удавалось найти себе место для ночлега, на каких ни будь предприятиях или подвалах. Но реальная человеческая речь ни когда не давала мне заснуть, если конечно это не происходило в привычной обстановке, с таким же окружением, как и я сам. С годами, мой интерес к разговорам окружающих пропал, но ни чего не могло избавить меня, то ли от привычки подслушивать, то ли от, в самом деле обострившегося, восприятия человеческой речи.
 Иногда мне казалось, что я могу слышать то, что другим не под силу. Казалось, что могу слышать человеческую речь сквозь стены, сквозь нетерпимый человеческим ухом шум. И даже, через непреодолимые человеческим слухом расстояния. Именно так, я иногда объяснял себе присутствие Вовчика в моей жизни…
 Дверь в палату открылась вновь. Вошли трое, один в форме, второй в штатском. Третьим был мой доктор.
 Я давно сбился бы со счёта, если бы поставил перед собой цель – подсчитать подобные ситуации. Около часа эти трое провели в палате. Всё это время на этаже стояла гробовая тишина. Казалось – всё отделение собралось под дверью, и слушает нашу беседу. А сама беседа шла заранее известным мне путём; вопрос - ответ, вопрос ответ, вопрос - нет ответа, вопрос – нет ответа...,
 - Но так не бывает!!!
 - Но так есть! И ни кто, ни чего не сможет с этим поделать, - ответил я, и в десятитысячный раз поведал людям свою историю, сжатую, как обычно, до размеров плана школьного сочинения.
 Медсестра – ангел, вытирала слёзы. Товарищ в штатском был невозмутим, Товарищ в форме хмурился. Доктор, почему-то улыбался.
 На следующий день ко мне снова приходил человек в штатском, на этот раз с фотографом. Мне помогли сесть и сделали пару снимков в профиль и в фас. После этого я больше их не видел.
 В тот же день, у меня был ещё один посетитель, а точнее посетительница.
 - Здравствуйте. Саша? Если не ошибаюсь, - услышал я голос, как раз в тот момент, когда копошился в тумбочке, пытаясь найти среди немногочисленных своих пожитков маленькую ракушку, покрытую когда-то маминым лаком для ногтей.
 - Да. Меня зовут Саша, - ответил я обречённо, вновь готовясь рассказывать.
 Но, подняв на неё взгляд, я опешил. Дыхание перехватило, что-то сделалось со взглядом. Я видел лишь её глаза, лицо…. Всё остальное стёрлось. Мир вокруг неё, превратился в палитру, безумного, депрессивного художника, который различает только три цвета; белый, черный и серый. Хоровод безумных мыслей и видений на одно мгновение лишил меня сознания, но это тут же прошло.
 - С тобой всё в порядке? – спросила она уставшим голосом.
 - Писаю через трубочку, не могу ходить и голова зашита, но ещё жив, так что, вроде в порядке.
 - Оптимистично! – чуть заметно улыбнувшись, оценила мою тираду женщина и попросила разрешения сесть.
 - Выбора-то у меня всё равно нет, я даже выгнать Вас не в состоянии, так что садитесь. Вас интересует моё прошлое, - последнее предложение прозвучало не как вопрос, а как утверждение.
 - Ошибаешься. Меня-то как раз интересует твоё будущее. Я психолог, и моя задача помогать людям жить дальше, невзирая на проблемы, преследующие их. Если честно, все эти вопросы про родителей, про детские потрясения, меня саму ужасно раздражают. Если у моих пациентов возникает желание рассказывать – я слушаю. Если нет, - она пожала плечами, - и не надо.
 - А у меня нет будущего. Моё будущее это настоящее и я не думаю, что Вы, или я сам в состоянии что-то изменить. Уже лет двадцать я ищу своих родителей. Они бросили меня, когда мне было лет пять – шесть. Но не думаю, что если всё-таки я их найду, смогу подойти к ним. Они бросили меня не так, как обычно это происходит, а каким-то изощрённым способом. Пойти на который, их должны были заставить очень серьёзные причины. И они были у них. Причина - это я. Я не смогу объяснить Вам, что во мне такого страшного. Как не смогу объяснить почему, двое любящих своего ребёнка людей, отказались от него, выбросив его на улицу. Который ни чего не и не…, - я замолчал на полуслове, понимая, что рассказываю этой женщине то, что никому не рассказывал много лет, а может никогда вообще не рассказывал. Я попытался вспомнить, было такое или нет, но вдруг в памяти всплыло лицо соседского мальчишки, хозяина Тишки, которого я видел лишь мельком, после… после…
 - НЕТ! – закричал я во всё горло. Из глаз брызнули слёзы. Слезы непонимания и детской обиды. Из моей руки, выпала маленькая ракушка.
 - Кто Вы? – спросил я у женщины, что сидела рядом с мой койкой.
 - Анна Николаевна. Психолог. Если ты не против, я попытаюсь помочь тебе, - с этими словами, она подняла с пола ракушку и положила на мою тумбочку.
 - Найти маму и папу?
 - Может быть.
 На мой крик, палату вбежали одновременно несколько человек, но Анна Николаевна жестом остановила их. Всё ушли. В палате стояла тишина, если не считать моих всхлипов.
 Лицо психолога выражало глубокую печаль. Лишь однажды я видел в лице человека такое же искреннее сочувствие. Это было лицо Володи. Может она и Володя – определённый тип людей, которые впитывают чужую боль. Но взамен отдают и что-то своё. И именно, это, в первый момент, как только я её увидел, так подействовало на меня. Страх обуял меня. И так, всю жизнь я живу непонятно чьей жизнью. Теперь ещё эта Анна Николаевна!!! Мысли свернулись в клубок, с которым пяти – шести летнему мальчику ни за что не справиться. А то, что период воспоминаний закончился, я понял сразу, как только вспомнил и увидел того маль….
 - Давай закончим на сегодня, - спокойно, произнесла Анна Николаевна.
 Мои глаза вдруг начали слипаться и сон забрал меня, в свою волшебную страну, но что-то в той стране изменилось. Там не оказалось Володи. Там вообще ни чего не оказалось.
 Так я опять перестал видеть сны.
 Анна Николаевна стала приходить каждый день. Мы подолгу говорили с ней на разные темы. Она практически никогда ни о чём не спрашивала. Слова сами срывались с моих губ и летели по воздуху к «Холсту», под названием – «Моя жизнь», складываясь на нём в узоры, которые приобретали определённые формы. Всё это происходило в голове Анны Николаевны. Я прекрасно понимал это. И продолжал говорить, говорить, говорить….
 На одной из наших первых бесед, она сказала мне:
 - Тебе в первую очередь необходимо найти себя и простить. А для этого, ты должен вспомнить то, что по собственному желанию ты не хочешь вспоминать.
 - Я знаю, но это больно.
 - Но без боли нельзя излечиться.
 - Я знаю….
 И я рассказывал. Через страшные душевные муки, вытаскивая на свет, свои самые чёрные воспоминания. Рассказывал и тут же забывал их снова. В который раз. Но их помнила Анна Николаевна и рисовала картину моей жизни, черно-белыми и серыми красками.
 После выписки, Анна Николаевна забрала меня к себе. У неё была небольшая комната в коммуналке, с довольно скромной обстановкой, но для меня она показалась родным домом.
 Так мы прожили с ней не один год. Мои рассказы всё так же интересовали её, да и я сам не терял надежды на то, что рано или поздно она разберётся в моих воспоминаниях и видениях, поставив точку или последний мазок в «Картине моей жизни».
 Однажды Анна Николаевна пришла необычно возбуждённой.
 - Что-то случилось? – спросил я её тогда.
 - У меня сегодня был очень необычный пациент. И я решила, что он будет последним, - уверенным голосом сообщила мне она.
 - А что в нём необычного? – спросил я, переживая за Анну Николаевну, наверное, не меньше, чем она за меня.
 - Ну, во-первых, он не местный, во-вторых, он напоминает мне одного человека, которого я не видела очень много лет, - уже с тоской в голосе сказала она.
 - Вы хотите ему помочь?
 - Хотела бы, но вряд ли мне это удастся.
 - Почему? – удивился я, - Вы очень хороший психолог! Вы сделали меня взрослым, благодаря Вам у меня есть интерес к жизни.
 - Спасибо, Саша, но я вряд ли смогу объяснить тебе что происходит.
 - Ладно, я понял. Больше не буду задавать вопросов.
 И я больше их не задавал. Я слышал, как в ту ночь она тихонько плакала в своей постели. Наверное, потому ни о чём больше и не спрашивал, боясь лишний раз причинить ей боль.
 Не задавала вопросов и Анна Николаевна.
 Наши беседы прекратились.

 * * *
 Анна Николаевна сдержала своё обещание, и после того как её последний пациент уехал, она больше не ходила на работу. В тот день, когда она пришла в последний раз с работы, в её сумке была бутылка вина. Вечером мы выпили её молча. Когда вино закончилось, я заметил слёзы на её глазах. И заметил, как сильно она постарела за пару последних месяцев. Неожиданно она оделась и не говоря ни слова ушла, а вернулась с бутылкой водки.
 Той ночью, ко мне вернулся Володя. И уже больше не покидал меня никогда. Эти сны приносили мне радость и надежду, что хоть у одного человека в этом мире есть настоящее счастье. Пусть лишь во снах больного человека, но оно есть.
 В том городе мы прожили ещё несколько месяцев, которые прошли для меня в нескончаемом, счастливом сне. Который, как когда-то давно был возможен только благодаря алкоголю. Прошло ещё несколько лет, на протяжении которых я лишь пил и видел сны. А большего мне и не нужно было. Потом неожиданно…
 - Саша, мы уезжаем. Очень далеко, - как-то обречённо сообщила мне Анна Николаевна.
 - Не надо, Анна Николаевна, я всё прекрасно понимаю, Вы и так сделали для меня столько, сколько в жизни мне ни кто не делал, даже мои родители! Просто скажите, и я уйду, - совершенно спокойно ответил я ей.
 - Прости Саша, я не смогу объяснить тебе, что происходит, но мы едем вместе и сюда, надеюсь, больше никогда не вернёмся.
 Анна Николаевна продала комнату, и мы тронулись в последнее в моей жизни путешествие. Мы не ехали на поезде и не летели на самолёте, а много месяцев, с длительными остановками в разных городах, автостопом добирались до далёкой Карелии.
 Не многое из того путешествия запомнилось мне, кроме того, что снилось. Но и эти воспоминания таяли при пробуждении, лишь оставляя после себя приятную эйфорию.
 В Карелию мы въезжали без копейки денег. Так плохо я не выглядел даже во времена своего одиночного бродяжничества. Анна Николаевна, хоть и употребляла всяческий суррогат не меньше моего, всегда сохраняла ясность ума и человеческий вид. И была в состоянии найти нам корку хлеба и моё «снотворное».
 В те моменты, когда бодрствовал, я подолгу всматривался в лицо этой женщины, силясь понять, что же движет ею. Какая неведомая мне сила заставляет её помогать мне. Мы никогда не говорили об этом, но у меня не было сомнений, что едем мы к Володе. Откуда она знала где его искать, я не знал, да и не хотел знать. И молча следовал за ней, доверив свою судьбу.
 В самом начале весны мы добрались до небольшого, но оживлённого городка, спрятавшегося в лесах, между множеством озёр. Это место показалось мне знакомым. Не в смысле пейзажей или архитектуры, а как-то по-другому. Здесь пахло домом. Здесь пахло концом моих скитаний. Но перед тем как насладиться этими запахами, мне должно было вдоволь надышаться отбросами.
 Мы провели на свалке несколько дней. За это время успели познакомиться с несколькими местными, которые пытались сохранить человеческий облик, но неискоренимые пороки которых, жили своей, не подвластной им жизнью. Делая из них рабов.
 Анна Николаевна, умеющая располагать к себе людей, как-то быстро собрала вокруг нас небольшую группу. Она вошла в контакт с бульдозеристом, который одновременно являлся и смотрителем этой помойки. И вот спустя всего две недели, наша коммуна, состоявшая из восьми человек, заняла отживший своё ПАЗик, который местное ДРСУ, по списанию выкинуло на свалку.
 Ещё два месяца я беспробудно, в полном смысле этого слова, пил. О том, что мне снилось, уже нет ни какого смысла рассказывать.
 Всё это время, Анна Николаевна, с другими членами нашей общины, иногда наведывалась в город. Я продолжал спать.
 Пробуждения стали для меня пыткой. Всё-таки Анна Николаевна знала своё дело, и в те редкие моменты, когда я не спал, картина моего помешательства, всё четче проявлялась в памяти, собирая воедино огромный пазл, который в моём детстве разобрали и раскидали на тысячи километров.

 * * *
 Однажды мне приснился Володя, но не так, как это происходило в последнее время. Он приснился мне маленьким, шестилетним мальчиком. И я был таким же, как в тот день, когда мы с ним встретились впервые.
 Мы стояли и смотрели друг на друга. Нас окружала молодая зелень, ещё не успевшей полностью распуститься листвы. Такой же зелёный ковёр был постелен к нашим ногам. Я вглядывался в глаза Володи, и чем дольше смотрел, тем больше понимал, что это не взгляд ребёнка, а взрослого мужчины. Мне стало не по себе. Даже при моём безумии, маленький мальчик со взглядом мужчины способен напугать. Но где-то я уже видел такое, только где?
 И вдруг вспомнил – это я лишил его нормально детства.
 Вдруг наши взгляды оторвались, и я увидел перед собой Володю. Взрослого и напуганного как ребёнок….

 * * *
 - Ну что же? Вот и свиделись.
 - Да. Как-то странно всё это, Я тебя другим представлял.
 - Каким?
 - Ну не знаю. Другим. Таким как в прошлый раз.
 - Это когда?
 - Ну тогда, когда в шахтёрском городке встретились.
 - А. Помню. Вернее ты помнишь. Только это был не я.
 - Серьёзно? Блин, а я думал, что не ошибся. Значит, всё-таки обознался.
 - А я тебя именно таким и видел. Наверное, ты в зеркало чаще смотрелся. Я их вообще недолюбливаю.
 - Зеркала?
 - Их!
 - Почему?
 - А что? Так, не понятно?
 - Нет.
 - Да ладно, брось ты. Можешь обманывать кого угодно, хоть себя, но мне-то не ври.
 - Я и не вру.
 - А это мы сейчас проверим. Вот, к примеру, скажи, как тебя зовут.
 - Зачем?
 - Ты можешь ответить на простой вопрос – как твоё имя.
 - Владимир, Куваев Владимир.
 - Ты уверен?
 - Конечно!
 - А если подумать, вспомнить?
 - К чему ты клонишь?
 - Ни к чему я не клоню. Просто, только один из нас может быть Куваевым Володей. А остальное, лишь чей-то бред.
 - Я не бред. Что-что, а уж в своей реальности я уверен. Я, по крайней мере, помню свою жизнь в мелочах, в отличие от некоторых.
 - Даа? Тогда расскажи про Ваську.
 - Про какого Ваську?
 - Про маленького котёнка, что принесли тебе родители, после курса реабилитации с детским психологом.
 - А чего рассказывать-то?
 - Правду!!! Мать твою!!! Правду, которую ты так любишь. Да во всех подробностях. Где? Как? А главное за что?
 - Мне нечего рассказывать.
 - Тогда скажи, сколько Васька прожил у вас.
 - Не помню, не очень долго.
 - А что с ним случилось!?
 - Не помню!!! – закричал он, закрыв уши руками, - заткнись!!!
 - Нет, мы решим всё здесь и сейчас, – довольно жёстко заявил он, - Когда мы ещё встретимся!? Если тебя твоя жизнь устраивает, то меня моя не устраивает абсолютно. Так что давай рассказывай. А потом и я…

 
 * * *
 Прошло много лет. Родители Володи так и не догадались о произошедшей подмене и в какой-то момент, я сам начал в полной мере ощущать себя не Сашей, которого бросили родители, а самим Володей. Воспоминания о Саше сделались тягостными и я, изо всех сил и возможностей старался избавиться от них, влившись в эту семью, став её неотъемлемой частью.
 Но ещё больше меня тяготило то знание, что я подверг несчастного мальчика столь суровому испытанию - как жизнь сироты. Мне было стыдно, и чувство вины перед ним накрепко засело в моём сознании.
 Сейчас, я давно уже смирился с тем, как обошлись со мной мои родители. Уже не осталось ни обиды, ни недоумения. Я давно осознал какой я и из-за чего они меня бросили. Но, как и в детстве, в случае с Рыжиком, маленькой потерявшейся собачкой, не хочу ни чего помнить. НИЧЕГО!!! Кроме счастья, которое я…. Забрал…? Отобрал…? Украл…? Нет!!! Выстрадал!!! Именно так я называю то, что получил за обиду от самых близких людей. Так какое, чёрт возьми, мне дело до каких-то, (мать их), маленьких потерявшихся собачек?! А дело есть. Дело в том, что я самая что ни на есть маленькая потерявшаяся собачка. Возможно, что мёртвая и рыжая по кличке Рыжик.
 Кем я родился, знаю, кем стал и кто я теперь – представления не имею…

 * * *
 Проснулся ночью, вокруг стояла тишина. Сон явственно стоял перед глазами, а в голове звучали наши голоса. Я вышел из автобуса. Дошёл до леса и, постояв немного на его границе, побрёл в самую чащу. Через пару сотен метров оказался на поляне. Подышал там немного свежим воздухом и пошёл обратно. Выйдя к свалке, я окинул её взглядом, и мне вдруг так жалко стало Володю, что я решил наперекор свом желаниям оставить ему то, что он имеет.
 - Пусть всё остаётся так, как есть,- сказал я небу и пошёл обратно в автобус.
 Под матрацем Анны Николаевны всегда лежала для меня порция «снотворного».
 - Что Сашенька не спится?- спросила она, когда я запустил руку под её «ложе».
 - Да. Плохой сон приснился.
 - Как плохой!? – спросила она испугавшись.
 - Давайте утром поговорим. Не хочется всех будить.
 - Как знаешь.
 Мы выпили с ней бормотухи и я уснул.
 Проснулся от грохота. Запах гари щекотал ноздри, но сон, мой долгий счастливый сон ни как не хотел покидать меня.
 - Спи Сашенька, спи, - сказала Анна Николаевна.
 Я попытался что-то сказать, но она закрыла мне рот рукой, и от этого прикосновения, первого за много лет, спокойствие наполнило мою встревоженную душу. Я вновь начал проваливаться в сон, но перед тем как уснуть окончательно, память выдала мне новую порцию забытого прошлого.

 * * *
 Мама задерживалась с работы и мы с папой не садились без неё ужинать. Папа старался не подавать вида, что переживает по поводу маминого запаздывания, но я и так это прекрасно видел.
 Я много раз слышал разговоры о том, что маме необходимо поменять работу, но ни когда не мог вникнуть в их суть.
 Я подошёл к папе, который только делал вид, что читает газету. Забрался к нему на колени и прижался лицом к его колючей щеке.
 - Папа, не бойся, мама скоро придёт, - ободрил я его.
 - А я и не боюсь, - ответил папа с улыбкой и обнял меня, - просто ужин стынет, вот дождёмся маму и сядем кушать.
 Но когда она пришла, мы ели вдвоём.
 - Что, Анечка, опять пациент? – спросил папа у мамы, когда она отказалась от ужина.
 - Да, - отвечала мама обречённо, - я долго так не выдержу, точно скоро в психологи пойду. Достали эти психи….

 * * *
 Пробуждение как всегда было неприятным.
 Я лежал на животе. Во всём теле чувствовалась ломота. Живот крутили судороги от постоянной, нездоровой пищи, и бормотухи, выпитой накануне. В голове стоял шум непрерывающегося похмелья.
 Я лежал посередине какой-то поляны, а точнее небольшого мыса. Ещё непрогретая толком земля под молодой весенней травой, холодила моё, и без того немощное тело.
 - Папа, папа! Светка палец об кусты порезала! – вдруг прорезал тишину чей-то звонкий голос болью отразившийся в воспалённом мозгу. Послышался легкий топот нескольких пар ног, который показался мне поступью стада слонов.
 - Вы кто? - услышал я удивлённый возглас сразу нескольких голосов.
 Я перевернулся на спину. Надо мной стояла молодая женщина и две маленькие девочки. Увидев меня, все трое истерично завизжали и бросились бежать.
 Хотя если быть точным до конца, проснулся я окончательно в тот момент, когда дамы завизжали. Я уже говорил, что после первого кошмара, приснившегося мне ещё в больнице, момент пробуждения растянулся для меня как в одну, так и в другую сторону. Так что крик маленькой девочки, его, Шурочки, я слышал ещё сквозь сон, а отчаянный вопль в три голоса, окончательно разбудил, меня.
 


 P.S.
 - Стоп…. Что-то я совсем запутался!!! Ну и ладно. Надеюсь, они не пойдут искать его…, или меня…?, в лес, – пробормотал я вслух и побрёл в заросли, чтобы уснуть там. А проспавшись с похмелья, проснуться уже совершенно другим человеком. Который догонит свою семью и найдёт слова, что бы объяснить этот конфуз.


 2.09.2006 – 13.06.2007г.г.