Статья 4. Поэтесса Р. Артемьева

Дикие гримасы стихотворного терроризма поэтессы Р.Артемьевой, как один из путей дальнейшей деградации русскоязычной поэзии в Казахстане.


В восьмом номере журнала «Нива» за 2007 год дана подборка стихов казахстанской поэтессы Риммы Артемьевой. Стихотворение «Ярок грим родившегося века»:
Ярок грим родившегося века,
А цветы закованы в бумагу.
Мишурой опутав человека,
Воздаёт он Господу и магу.

То вдруг корчит дикие гримасы,
Терроризма, опиумной смерти,
То былое втягивает в маски,
Искажая ценности и мерки.

Нам бы вновь остановить мгновенье!
Красотой Земли наполнить - радость.
И дарить лугам весны цветенье,
Разорвав тиски бумажных рамок.
В первой строке мы видим полную несовместимость двух полустиший. Первое полустишие – «ярок грим», второе полустишие – «родившегося века». В них ярко выраженная семантическая разноголосица. Первое полустишие противопоставлено второму и от этого теряется семантический смысл всей строки. Полустишие «ярок грим» - говорит о гриме, который наложен на что-то. Прочитывая второе полустишие, видим, что грим наложен на «родившийся век». Такого, по сути, не может быть, так как всё рождаемое рождается без всякого грима, в первозданной чистоте, а грим накладывают потом, по прошествию времени, когда надо скрыть какие-то изъяны. Метафора не работает. Налицо ярко выраженная стихотворная абракадабра, обёрнутая в подобие поэтического стиха.
Первая строка в совокупности со второй строкой не разъясняют заложенный в них смысл, а ещё глубже погружают читателя в бессмыслицу - "Ярок грим родившегося века,\А цветы закованы в бумагу". Докопаться до смысловой нагрузки второй строки невозможно. Создаётся впечатление, что поэтесса выхватывала из жизненных наблюдений всякую всячину, попавшуюся ей на глаза, и компоновала стихотворение по принципу всё подойдёт, лишь бы была рифма. Чем тяжелее понять стихотворение, чем оно бессмысленнее, тем поэтичнее. Словосочетание "закованы в бумагу" очень тяжело для восприятия. Заковать, значит надеть цепи, кандалы, оковы. А тут бумага. Как можно заковать в бумагу? Снова примитивнейшая метафора. Семантика двустишия отсутствует.
Читаем дальше:
Мишурой опутав человека,
Воздаёт он Господу и магу.
Получается, что век опутав человека мишурой, то есть внешней броскостью, без внутреннего содержания, тем самым воздаёт Господу. Остаётся только догадываться, что он таким необычным образом воздаёт Господу. Но не только Господу он воздаёт дань или хвалу таким необычным образом, но ещё воздаёт и магу, то есть одновременно воздаётся и Господу и магу. Маг - это чародей, владеющий тайнами магии. Соединение не соединяемого - Господа и мага в одно целое, сопоставление и практически уравнивание Господа и мага, вызывает в душе внутреннее отторжение строки. Но что век воздаёт "мишурой опутав человека" и тому и другому не ясно.
Во-вторых, слово - "воздаёт". Этим словом надо пользоваться очень осторожно, вначале поняв все оттенки его смыслового значения. Воздать - значит, дать, оказать (в награду или в наказание за что-то); кроме того, это слово имеет второй смысл - отплатить, то есть сделать что-то в ответ за чей-нибудь поступок. Теперь, поняв весь спектр семантики слова "воздать", осознайте, что имела в виду поэтесса, сказав - "Воздаёт он Господу и магу". Какую награду или наказание век через поэтессу "воздаёт" Богу, опутав человека мишурой? Как можно мишурой "воздать" награду Богу? Как можно вообще говорить о воздаянии наказания Богу? За что воздавать награду или наказание какому-то неизвестному магу?
Поэтесса не раскрывает перед читателем идею, заложенную в стихотворение, а всё больше и больше её скрывает за околесицей слов и бессмыслицей словосочетаний.
Стихотворение пишется, а идея не раскрывается.
Читая вторую строфу мы видим, что век "то вдруг корчит дикие гримасы\Терроризма, опиумной смерти" перед Господом и магом, то перед ними "былое втягивает в маски,\Искажая ценности и мерки".
Просвета в понимании семантики стиха не видать. Стихотворная абракадабра усиливается. "Дикие гримасы" не раскрывают сущность "терроризма и опиумной смерти", а приглаживают их. Дикий, значит нелепый, странный, грубый, необузданный. Осмысливая слов "дикий" через любое из представленных слов его замещающих, можно почувствовать, что сущность терроризма и опиумной смерти не раскрыта поэтессой во всём их трагизме и ужасе, а приглушена, затушёвана. Строка - "былое втягивает в маски" абсурдна сама по себе. Как можно былое, то есть то, что уже прошло втянуть в какие-то маски? Прошлое имеет одну удивительную особенность - оно раскрывает перед человеком свои тайны, то есть сбрасывает свою маску. Втянуть, значит ввести куда-то волоча, втащить или вобрать себя, то есть спрятать внутрь. Значит, по Р.Артемьевой, прошлого не существует, так как оно спрятано внутрь каких-то масок; существует не прошлое, а маска, внутрь которой всосано прошлое. Натянуть маску на что-то, значит, оставив существо предмета не тронутым, просто скрыть его истинную сущность за маской. Поэтесса не смогла вставить слово "натянуть" в размер стиха, поэтому, не заботясь о семантике слова "втягивать" применила его в стихе, разрушив смысл строки и стиха в целом. Налицо явный поэтический примитивизм.
Натянуть маску можно на настоящее (то есть, например, искажать в средствах массовой информации, истинный смысл происходящих событий), но настоящее, беспрерывно становясь прошлым, со временем сбрасывает маску, обнажая суть происшедшего.
Поэтесса, наоборот утверждает, что настоящее, со временем становясь былым, продолжает скрывать суть происшедшего. Все тайны раскрываются, если на них смотреть через призму Времени.
Искажение ценностей происходит не от того, что мы узнаём истинный смысл происшедших событий, а от того, что человек в погоне за мамоной, за мишурой материальных благ заменяет в себе вечные нравственные ценности на сиюминутные удовольствия.
Слово "мерки" это просто корявая рифма с перестановкой к слову "смерти". Оно не выражает, а наоборот оглупляет смысл строки и стихотворения в целом.
Слово "мерка" означает определённый размер, то есть измерение в определённых направлениях для последующего изготовления чего-либо; или это единица ёмкости сыпучих тел, а также сосуд для измерения их. Оно не служит семантическим заменителем слова "мера". Слово "мера", это единица измерения. Поэтесса просто не могла всунуть слово "мера" в рифму к слову "смерти" и поэтому нашла, как ей казалось, взаимозаменяемое слово "мерка", превращая и так абракадарбированный стих в полнейшую ахинею.
Поэтический примитивизм, проповедуемый поэтами Б.Канапьяновым и А.Матвеевым, возводится Р.Артемьевой в ранг новейшей поэзии 21-го века, родившегося в ярком гриме.
Прочитав две строки, читатель ничего не понял, не уловил пафоса стихотворения; оглупился представленным рифмоидом. Он понимает, что поэтесса хочет что-то сказать о наступающем 21-ом веке и о человеке в нём, но, применяя поэтический примитивизм в качестве способа выражения поэтической идеи, не может этого сделать.
Смысл стихотворения, спрятан не в строках стихотворения, а в душе поэтессы. При написании стихотворения идея так и не вышла из души поэтессы, а умерла в ней.
В третьей строфе поэтесса, устав биться в бесполезных попытках раскрыть идею стихотворения, в отчаянии восклицает - "Нам бы вновь остановить мгновенье!". Сразу возникает вопрос - а что раньше кто-либо из смертных уже останавливал мгновение, время? Но поэтесса, введя наречие "вновь", утверждает, что такое событие в мире уже было - мгновение было остановлено. Правда не уточняет, кем и когда.
Читаешь, и удивляешься своему невежеству. В мире останавливают мгновения, а ты сидишь, дурак дураком, и ничего не знаешь.
Но для чего поэтессе надо остановить мгновение? Ей надо это сделать для того, чтобы "красотой Земли наполнить - радость". Вот так не более и не менее, - радость наполнить красотой Земли. Но как можно красотой Земли наполнить радость?
Кроме того, остановка мгновения нужна для того, чтобы "и дарить лугам весны цветенье,\разорвав тиски бумажных рамок". Читаешь и думаешь - бред! Но ведь этот бред печатают в журнале, значит этот бред для чего-то необходим.
Поэтесса замахнулась на основы мироустройства. Она предлагает нам не установленную периодичность смен времён года, не вращение Земли вокруг своей оси и по орбите, не течение Времени, а новую ипостась существования мира и человека. Человек может сам, нарушив законы Бога, руководить жизнью Вселенной, для этого ему надо "вновь" остановить мгновение и по своему усмотрению дарить Лугам цветение весны, увядание осени или какое-то другое время года по своей прихоти. Поэтесса, начитавшись М.Лермонтова, возомнила себя Богом - "я или Бог или - никто".
Но всё равно как-то заумно и сложно задумано поэтессой дарение лугам весны цветенье. Эту процедуру почему-то можно сделать только "разорвав тиски бумажных рамок". Но каких бумажных рамок поэтесса не уточняет, мол, думай читатель сам, нечего просто наслаждаться таинственными строками стихотворения.
И бедный читатель сосредоточенно думает над стихом, ищет образ, идею, смысл, но никак не может их найти и плачет от своего бессилия понять поэтессу; и думает - ну какой же я дундук, не понимаю поэзию; не могу приобщиться к сокровищнице казахстанской русскоязычной поэзии, впитать её чудотворный бальзам и возвыситься душой над этим бренным, погрязшим в грехах миром.
Слово "бумага" употреблено в стихотворении в двух местах. Во втором стихе в виде "закованы в бумагу" и в последнем стихе в виде "бумажных рамок". Произошла удивительная метаморфоза с бумагой, она в процессе написания строк из бумажных оков превратилась в бумажные рамки. Поэтесса способна своей поэтической волей превращать вещи во всё, во что она захочет, особенно когда цель поэтессы - как попало зарифмовать первые, пришедшие ей на ум, слова в рифмоид.
Второе стихотворение поэтессы Риммы Артемьевой называется "Звуки любви":
Рябина вихрастой молочною пеной
Украсила зелени нежной наряд.
Ещё далеко ей до терпкости спелой
Тех ягод, что пурпуром в гроздьях горят.

Она дебютанткой в кружащемся платье
На склоне пологом, что сценой ей стал,
Под звуки аккордов струящихся клавиш
Речушки, поёт. Среди ёлей и скал.

А горы внимают руладам и трелям.
В ответ - белизной все вершины покрыв.
И травы цветами, как ситцы пестреют,
Услышав любви её первой порыв.
В первой строфе поэтесса вводит нас в свой мир стихотворной абракадабры, нисколько не заботясь о душе и чувствах читателя. Вот уж по истине правильно говорят - не хочешь, не читай.
Вчитаемся в строки и поймём их семантику - "Рябина вихрастой молочною пеной\Украсила зелени нежной наряд\Ещё далеко ей до терпкости спелой\Тех ягод, что пурпуром в гроздьях горят".
В первом и втором стихе строфы чувствуется приход ранней весны, когда всё цветёт. В третьем и четвёртом стихах мы ощущаем дуновение зрелого лета или ранней осени - "Тех ягод, что пурпуром в гроздьях горят". Мы в недоумении - перед нами весна или ранняя осень? Глагол "горят" употреблён в настоящем времени, то есть действие созревание рябиновых плодов реально во времени, как и цветение рябины. Абсурд. Или рябина цветёт или её плоды зреют. Но цвести и зреть не может происходить одновременно.
Идея стихотворения поэтессы, не успев расцвести, уже почти поспела.
Во второй строфе поэтесса говорит - "Она дебютанткой в кружащемся платье\На склоне пологом, что сценой ей стал\Под звуки аккордов струящихся клавиш\Речушки, поёт. Среди ёлей и скал".
Во втором стихе строфы рябина находится на "склоне пологом", а в четвёртом стихе почему-то находится "среди скал". Скала и пологий склон два разных понятия гор. Скала, это каменная гора с острыми выступами, отвесными крутыми склонами. На скалах в камне рябины не растут. Пологий склон предполагает предгорье, где имеется какая-то почва пригодная для роста рябины. Читая, мы понимаем, что рябина переместилась в пространстве с "помощью кружащегося платья". Что такое по смыслу "кружащееся платье"? Это платье, которое кружится вокруг ствола рябины. Неудачная глупая метафора.
В третьей строфе поэтесса развивает идею звуков любви и пишет - "А горы внимают руладам и трелям.\В ответ - белизной все вершины покрыв.\И травы цветами, как ситцы пестреют,\Услышав любви её первой порыв".
Но почему вершины гор в ответ на песню рябины покрылись не травой, а снегом? Получается, что песня рябины была такая ужасная по звучанию, что горы не раскрыли свою душу перед её песней, а, наоборот, услышав песню, укрылись от неё снегами.
О том, что песня рябины не нравится горам, также говорят смысловые значения слов "рулады" и "трели". Рябина не просто поёт песню, но поёт её раскатисто и виртуозно с переходом на трель, хотя и является по утверждению поэтессы только "дебютанткой". Удивительная рябина! Как можно под "звуки аккордов, струящихся клавиш", то есть музыки истекающей плавно, выдавать рулады и трели, то есть исполнять песню в быстром темпе и дробно трелями? Поэтическая несуразица.
В заключение разбора стихов Риммы Артемьевой хочется из других её стихов дать только строчки:
"По зыбким улицам пешком ступая гордо". Зыбкий, то есть находящийся в состоянии лёгкого колебания. Похоже, что было землетрясение, а поэтесса в это время гордо шла по улице, которая колебалась от подземных толчков?
"Тот дом, навек запечатлённый\Судьбой в эпохи окоём". Слово "окоём" производное от слова "окаймить", значит писать его надо как - "окаём", Окаймить означает - обвести каймой. Кайма, это полоса по краю ткани. Строка по смыслу приближается к ахинеи – дом, навек запечатлённый судьбой в край эпохи.
"Где каждый миг фортуна зыбка,\А мир - как Бога Колизей". Хочется спросить у поэтессы - а что у Бога есть свой Колизей, то есть амфитеатр для зрелищ? Поэтесса сравнивает мир с Колизеем, который уже есть у Бога - "как Бога Колизей".
А вот совершеннейший образчик ахинеи:
"Лишь на солнце держа ориентир
вальс кружил над домами "косыми".
А дороги делящий пунктир
Шлёпал в детство ногами босыми.
Представьте себе пунктир, делящий дорогу пополам, шлёпающий в детство босыми ногами.
 Особенно круто - "А дороги делящий пунктир\Шлёпал в детство ногами босыми.". Представляете - пунктир, делящий дорогу на две половины шлёпает в детство босыми ногами.
 "От весны там пьянея сады\Осыпали проспекты стихами". Причём здесь проспекты, прилепленные к садам. Что сады растут на проспектах и как могут сады осыпать стихами? На них, что вместо листьев или плодов растут стихи?
 Всю эту стихотворную абракадабру можно назвать, как у поэтессы, так и у главного редактора, потерей поэтического нюха.